"Я — «Берёза». Как слышите меня?.." - читать интересную книгу автора (Тимофеева-Егорова Анна Александровна)

Я — летчица!

Первое воскресенье июня день был, как день: яркий, теплый, летний.

С рассветом кое-где на горизонте еще высились причудливые дворцы белых облаков, но к началу полетов и они растаяли. Небо высветилось. Погода что надо — авиационная. Ветерок, правда, шалил немного. Но в меру.

Аэродром по привычке проснулся рано. И когда диск солнца поднялся над вершинами деревьев, высокий, худой наш инструктор Мироевский уже обходил молча строй учлетов. Он почему-то сегодня придирчиво осматривал нас, как солдат в строю, наше летное обмундирование. Как всегда, как много раз до этого. И так же приветливо своим красивым, неожиданно низким голосом произнес:

— Первой со мной полетит Егорова, если нет возражений.

Какие уж тут возражения. Шаг из строя, и вся моя фигура выражает полную готовность.

— Разрешите садится?

— Садитесь…

Я ловко вскочила на крыло. Затем перемахнула в кабину. Заднюю. Так положено. В передней — место учителя.

— Выруливайте!

Послушный У-2, переваливаясь уткой с боку на бок, порулил по жесткой траве к взлетной полосе.

— Берите управление на себя! — скомандовал Мироевский.

— Есть взять управление…

Это был обычный совместный с инструктором полет по кругу.

Привычно поднялись, привычно сели. Подрулили к месту стоянки. Затем место инструктора занял командир звена.

И снова — в воздух. И снова — приземление. И тут удивило меня появление в неурочный час у взлетной полосы начальника летной части.

Командир звена уже отстегивал привязные ремни, перекинул через борт ногу. Пора подниматься и мне. Но комзвена сделал знак рукой: сиди, мол. На добром продолговатом лице Мироевского, подошедшего к машине, — улыбка. Значит порядок, значит — доволен.

А тем временем к самолету уже направляется сам начлет аэроклуба, на ходу застегивая шлем, натягивая кожаные перчатки. Начальник летной части аэроклуба Лебедев был простой и сердечный, доброжелательный человек. Мы, учлеты, не слышали, чтобы он, даже в трудный момент, вспылил, накричал на кого-то, унизил чье-либо человеческое достоинство. Он внимательно выслушивал нас, своих подчиненных, тактично делал замечания, давал полезные советы. Читая лекции, он внушал нам, что человек в небе обучается не только летнему мастерству. В небе он формирует свой характер, свой взгляд на жизнь.

Успехами своими каждый пилот обязан не столько природным задаткам и способностям, сколько умению работать. Вся ваша летная жизнь еще впереди. Так что собирайте все лучшее, что есть в вас — отвагу, выдержку, любовь к делу, и трудитесь! Только на этом пути вы сможете заслужить благодарность народа…

И летчик Лебедев был изумительный. Рассказывали, что он награжден китайским орденом за отличную подготовку летчиков из китайцев в объединенной авиационной школе в городе Урумчи. А какого мастерства надо было достичь в обучении китайских летчиков — неграмотных, не знавших русского языка, в жизни не видевших самолета?.. Мы, все курсанты, очень хотели попасть на проверку к начлету, а не к начальнику аэроклуба.

«Неужели выпустят самостоятельно?» — мелькнула дерзкая, волнующая мысль. Впрочем, тут же я устыдилась ее: «И как на ум пришло такое? Ведь еще ни один учлет не летает самостоятельно..»

«Что-то будет!..» — думаю, а начлет уже усаживается в первую кабину.

— Произведите полет по кругу. Высота триста метров, посадка у «Т» на три точки, в ограничители, — слышу его голос через переговорный аппарат.

Повторяю задание и запрашиваю разрешение выруливать.

— Выруливайте и взлетайте! — Начлет демонстративно положил руки на борта кабины, тем самым показывая, что все я должна теперь делать сама, а он здесь человек почти посторонний и в управление не вмешивается.

Ну что ж, сама так сама. Я ведь давно управляю машиной, просто присутствие инструктора как-то успокаивает: все-таки знаешь: случилось что — непременно поможет.

Плавно увеличиваю обороты мотора и взлетаю. Делаю все так, как учили. Вот уже и последняя прямая «коробочки» — самая ответственная. Планирую. Определяю высоту выравнивания. Чуть заметным движением беру ручку на себя, и самолет приземляется на три точки возле посадочного «Т».

— Заруливайте! — слышу команду начлета.

Когда самолет остановился, Лебедев приказал мне оставаться в кабине, а сам направился к Мироевскому. Что-то сказал ему, и тогда инструктор крикнул, чтобы в первую кабину положили мешок с песком. Делалось это для сохранения центровки самолета, когда учлет вылетал самостоятельно. Так оно и оказалось. Инструктор, заглянув ко мне в кабину, сказал:

— Полетишь самостоятельно. Делай все так, как сейчас с начлетом.

Вот когда у меня пересохло во рту и вспотели ладошки! Мне хотелось поблагодарить инструктора за то, что научил летать, что выпускает в группе первой, хотелось найти много добрых и хороших слов, но, так ничего и не сказав, только шмыгнув носом, я стала натягивать на глаза летные очки раньше времени, уже не обращая внимание на то, как техник самолета пристраивал к сиденью мешок с песком. Сколько месяцев я ждала этих коротких слов лети сама, этого знака высшего доверия для молодого летчика. Грезила им, на разные лады произносила и все думала, в какой обстановке оно прозвучит. И вот прозвучало… Мироевский стал помогать технику привязывать мешок с песком в первой кабине и приговаривал:

— Это Егоровой, чтобы не скучно было. Меня заменит. Ну, смелее, летчица… Все будет в порядке… Спокойнее.

— Контакт!..

— От винта!

Снова пропеллер пустился считать свои обороты. Снова вздрогнула машина. Все мое внимание сосредоточено на приборах.

Инструктор Мироевский, взявшись за консоль крыла, шел рядом до исполнительного старта. И от его крепких, умелых рук через все тело самолета невидимыми импульсами передавалась мне уверенность. Вот они: ручка управления, сектор газа, рукоятка магнето… Сотни раз трогала их, вертела. Заставляла машину выполнять сложные маневры. Но все это было под контролем старшего товарища. А теперь одна отвечаешь за каждое движение своего и самолета. Сама. Странное дело, если несколько секунд назад ответственность придавила меня, то сейчас у старта тяжести как не бывало.

Развернула У-2 на взлете. Сердце бьется ровно, дышится легко четко работает мысль, память молниеносно подсказывает запрограммированные действия. Предельная собранность и целеустремленность. Нет, полеты с инструктором даром не прошли. Машина набирала скорость… Еще мгновение и шасси оторвались от земли. Я лечу! Все шло как надо. Главное было — четко и грамотно выполнить все элементы полета…

Многие ли люди знают, что такое полет? Скажете: миллионы. Вот сколько их переносится из города в город, с континента на континент. Но разве можно сравнить открытую кабину учебного самолета с наглухо задраенным салоном пассажирского лайнера? В нем все словно в автобусе. Стены, окна, потолок. В нем можно ходить, двигаться, не обращая внимания ни на какие атмосферные условия. Комфорт. В его условиях у вас иллюзия полета. Вы не летите, а едете по воздуху.

Другое дело на учебной машине. Хотя бы на том же У-2! Здесь все отдано воздуху. Голова, плечи, руки. Опусти ладони в жесткие воздушные волны и ощутишь тугую леденящую струю. Обернись вокруг — никого в целом свете. Лишь небо, ты и самолет, послушный твоей, человека, воле. Он поднимает тебя все выше и выше к звездам, к солнцу. Хочешь развернуть его в сторону развернется, хочешь опустить ниже — опустится. Ты — его господин.

Счастье переполняло меня. Хотелось петь, кричать в простор. Кричать о том, что я — летчица, что я могу повелевать самолетом! Я — простая русская девчонка, девчонка с Московского метростроя.

Чудо, которое показалось мне вечностью, длилось всего несколько минут, ровно столько, чтобы успеть совершить круг над аэродромом.

И вот У-2 уже снова бежит по траве. Около посадочного «Т» стоит Мироевский. Он поднял вверх большой палец и сделал белым флажком какой-то знак. Сначала я не поняла, в чем дело, а потом догадалась: разрешает второй полет. Значит, все исполнила как надо. Во втором полете не было предела моей радости! Я пела, потом что-то кричала, наконец, сняв ноги с педалей, попыталась выбросить какие-то коленца и не заметила, как приблизилась уже к четвертому развороту.

… Стараюсь, очень стараюсь посадить машину как можно точнее. Мне это удается: сажусь у самого «Т» на три точки. Встречает самолет наш старшина Хатунцев. Одной рукой он ухватился за крыло, а другую держит поднятой вверх с оттопыренным большим пальцем. Я в отместку за то, что заставлял мыть хвост самолета, показываю ему язык и прибавляю обороты мотора. Самолет рулит быстрее, Ваня бежит во весь дух, сопровождая меня. И так радостно мне в эти минуты, так ликует душа, что кажется, нет в мире человека счастливее меня! Зарулив на стоянку, выключаю мотор. Ребята, облепив самолет, задают какие-то вопросы, поздравляют, но я спешу доложить руководству аэроклуба о выполнении задания.

— Молодец, Егорова. Летайте и дальше так, — сказал начлет и крепко пожал мне руку.

В тот день из нашей группы вылетели самостоятельно трое Хатунцев, Петухов и я.

После полетов идем в распоряжение техника, и опять старшина Хатунцев «доверил» мне мыть хвостовое оперение самолета. Я не сержусь, а наоборот, сегодня с удовольствием взялась за тряпку, мыло и ведро с водой. Вечером на разборе инструктор объявил нам благодарность, а Тугуши отругал:

— Почему вы смотрите в полете только на приборную доску? Где ваш объем внимания? Так летать нельзя! Вы разобьетесь сами и меня убьете. На посадке только хочу дать вам управление, гляну в зеркало, а вы смотрите не на землю, а на приборную доску. У нас ведь не слепые полеты!.. А еще надо свободнее вести себя в воздухе, не напрягаться и не бояться. Самолет надежный, — и, смеясь, добавил:

— История знает случай, когда наш самолет У-2 взлетел и сел без пилота.

Мы все смеемся, а Мироевский вновь терпеливо рассказывает о полете по кругу, показывает маршрут на макете, рисует на доске, затем просит Тугуши повторить все.

Учлет повторяет толково. У него ведь инженерное образование. На словах получается даже лучше, чем у инструктора, а в следующем полете он опять смотрит на приборы. Инструктор снова заставляет его тренироваться на земле, в кабине самолета. И вот наконец лед тронулся. Тугуши догнал нас.