Дмитрий Глуховский Причастие

Президент поднялся и постучал гербовой серебряной ложечкой по гербовому с золотом бокалу принципиально со швейцарской минералкой.

— Господа!

Зал угодливо и с некоторой опаской стих.

А ведь каждый из сидевших за столами и сам мог таким же вот вкрадчивым звоном серебра о хрусталь заставить смолкнуть не только любой шумный банкет, а даже и бушующий стадион! Но все эти в высшей степени непростые люди знали: с Президентом, несмотря на его некоторую внешнюю субтильность, всегда надо быть начеку. Случалось, что тихое серебряное позвякивание на таком вот не предвещающем никакого кадрового гильотинирования торжественном ужине оборачивалось для части присутствующих колокольным набатом. Чего же ждать на сей раз? По ком звонит ложечка?

Вилки опустились — не на тарелки, а на скатерти, чтобы не произвести ни малейшего звука, ни привлечь случайно внимания.

Президент помолчал, интригуя.

У знающих за собой грешки разогнался пульс. Вспомнив об огульной и острой нелюбви Президента к алкоголю,

попросившие было шампанского незаметно убирали фужеры под стол. Кто-то чуть слышно боролся с собой, пытаясь через нервный спазм проглотить-таки икру. Остальные, казалось, на всякий случай даже перестали дышать.

Осетрина заветривалась, молочные поросята коченели, и поволока затягивала бешамель.

— Господа! Я знаю, что спасет Россию!

Президент значительно и несколько даже кокетливо оглядел собравшихся.

В зале явственно выдохнули, а кто-то даже украдкой и срыгнул. Драматическую паузу заполнило возобновившееся тихое чавканье.

Однако был в этом зале стол, за которым после новых слов Президента воцарилась куда более плотная, напряженная тишина. Толстые сильные пальцы забарабанили по дереву. Три взгляда — серых, колючих и жестких, как «ежик» полковника ВДВ — встретились, и холодная искра проскочила между ними. Тарелки перед сидящими за этим столом были чистыми, как намерения лейтенанта кремлевской роты почетного караула, и блестящими — как его пуговицы. И еще пустыми, как его глаза. Стол, за которым они сидели, был уныл: вместо блюд с явствами на белоснежной скатерти лежали, прикрытые ладонями, всего два предмета: офицерская фляжка и портсигар.

Эти люди однозначно пришли сюда не пожрать.

Президент запустил руку во внутренний карман своего темно-синего приталенного пиджака и, выудив из него блестящий черный прямоугольник, продемонстрировал собравшимся.

В зале заинтригованно икнули.

— Позвольте представить вам Айфон-Четыре! — победно произнес Президент.

По столам полетел уважительный шепоток.

Президент нажатием кнопки включил на удивительном аппарате видеокамеру и поймал в объектив сидевших в зале, вроде бы как Сталин — делегатов XVII съезда — в прицел подаренной снайперской винтовки, но как бы и без задней мысли. Однако некоторые из особенно жевавших — перестали, а кое-кто, склонный к историческим аллюзиям, и поперхнулся.

Произвел чудо-телефон впечатление и на троих, сидящих с пустыми тарелками.

— Душа болит, — одними губами произнес первый, красномордый плотно сбитый человек, похожий на отставного в лучшем случае военного.

— Что с Отечеством делают! — горько прошептал второй, недвусмысленно румяный мужчина с синеватыми прожилками на бульдожьих щеках, держащийся прямо, будто на кол посаженный.

— Пора, господа, — мрачно подытожил третий, на котором даже вальяжная итальянская тройка смотрелась закостеневшим генеральским кителем.

Довольный произведенными эффектом, Президент улыбнулся широко, хорошо, искренне, по-детски как-то, и заговорил:

— Как вы знаете, я только что вернулся из Силиконовой долины. То, что я увидел там, поразило меня и заставило снова задуматься о том, что строить экономику на газе, продолжать делать деньги из воздуха — тупиковый путь. Нашей стране нужны инновации! Передовые технологии! Хай-тек! Именно поэтому я поднимаю этот бокал негазированной минеральной воды за город-сад, который мы собираемся разбить в Сколково…

Сотни взглядов были устремлены на него — любопытных, осоловелых, внимательных, подобострастных, вежливо-сомневающихся, одобрительных… И еще три — цепких, холодных, плотоядных.

Толстые пальцы отвинтили крышку на цепочке, и офицерская фляжка пошла по окружности стола. Каждый из сидевших за столом приложился к горлышку и мужественно крякнул. Но пили эти люди однозначно не за скорейшую приемку Сколкова госкомиссией.

— Остается только найти к нему подходы, — проговорил один из выпивших.

— План довольно рискованный… — глухо произнес другой. — Но больше это продолжаться не может.

— У нас нет просто выбора, — веско, будто оглашая приговор тройки, сказал третий.

И впечатал в стол немного помятый с одного из углов серебряный портсигар, при виде которого склонные к историческим аллюзиям люди наверняка поперхнулись бы еще раз.

В тиши кремлевского кабинета слышно было, как на бреющем полете несется в кристально чистые окна муха. Ударилась, свалилась на подоконник, оправилась и пошла на новый заход.

— Ну, что там у нас народ? — Президент оторвался от Айфона-Четыре и почти ласково улыбнулся директору ВЦИОМа. — Поделитесь?

Тот заискивающе меленько закивал и нырнул в кипу принесенных с собой бумаг. Закопался в них и будто забыл о высочайшем вопросе.

— Семен Семеныч, — наугад позвал его Президент. — Народ-то как? Шибко любит?

Директор ВЦИОМа втянул голову в ворот пиджачишки и весь вообще заметно подусох.

— Вот инновации Ваши… Их как люди… Не очень… Оно как бы тут, по опросам… Немного слишком экзотично… Народ, он ведь… У нас, — заключил директор и тягостно вздохнул.

— Инновации! Борьба с сырьевой зависимостью и чрезмерной уязвимостью перед внешнеэкономической конъюнктурой! Что тут экзотичного? — вскинул брови Президент.

Директор ВЦИОМа пожал плечами. За всю встречу он так и не осмелился взглянуть Президенту в глаза и продолжал опасливо жаться к самому краю ковра.

— Допустим! — насупился Президент. — А как им мои меры по укреплению независимости судебной системы?

— Не понимают, — съежился директор.

— А решение обязать чиновников раскрывать свои доходы?

— Не верят, — проблеял директор.

— А перезагрузка отношений с США?

— Не хотят…

— А «Дип Перпл»?..

— Да они «Любэ»…

— А Айфон-Четыре?! — вскричал Президент.

Директор глянул в статистические таблицы и заглотал воздух судорожно, как выхваченный из пруда карп.

— Не понимаю! — Президент вскочил из-за стола.

Айфон-Четыре отлетел, брякнулся на пол, закоротил и начал передавать все в обратную сторону: из динамика послышались переговоры сотрудников американского Агентства Национальной Безопасности. Все-таки его выпустили сырым, черти.

Не обращая внимания даже на предательскую цацку, Президент подошел к окну, уперся лбом в черное холодное стекло и в бессилии заскрипел зубами.

— Такое впечатление, — в его голосе слышалось отчаяние, — что мы с ними говорим на разных языках!

Директор ВЦИОМа нервно кашлянул.

— У меня тут… Анализ… Я принес, — он судорожно оглянулся. — В соседней комнате. Там проектор стоит.

— Поздно уже, Семен Петрович, — устало покачал головой Президент. — Итак мы с вами уже засиделись.

— Нет-нет… — неожиданно возразил директор. — Из него все видно. Прошу Вас, пойдемте взглянем.

— Все-все видно? — Президент вздохнул и доверчиво, мягко посмотрел на вдруг встопорщившегося решительно директора ВЦИОМа.

— Тут совсем рядом по коридору, — зачем-то уточнил тот и даже кривовато улыбнулся.

— Ну, черт с тобой. Посмотрим твои выкладки… А потом — домой, спать. Тяжело, Петр Семеныч, когда тебя не понимают, — как-то совсем по-домашнему, по-свойски жаловался директору Президент, выключая компьютер, с кряхтением подбирая с пола очухавшийся уже Айфон-Четыре и гася номенклатурную зеленую лампу. — Сейчас я, Семеныч, охране скажу только, что задержусь немного.

Они вышли мимо пустой приемной в бесконечно долгий и ломаный коридор с высоченными потолками и стенами, крашенными в державные яично-желтый с белым цвета. Здесь царил полумрак: метрах в двадцати, тлел один только плафон. Караула ФСО у дверей кабинета не оказалось, и лишь где-то на рубеже видимости маячил, наполовину погруженный во тьму, чей-то сгорбленный силуэт.

— Что-то нет совсем никого, — рассеянно сказал Президент. — Пересменок, что ли? Эй там, это кто?

Но силуэт остался нем и через мгновенье, прильнув к стене, слился с ней и исчез, будто никогда и не существовал.

— Пойдемте скорее, — директор ВЦИОМа потянул его за рукав. — Тут рядом!

Задумчивый и невеселый, Президент послушно следовал за своим провожатым. Двинулись они не к выходу, а в какое-то темное и тесное ответвление коридора. Вдруг пастью неизвестного чудовища в самом неожиданном месте отверзлась дверь; изнутри пахнуло подвальной сыростью.

— Постой! — опомнился Президент. — Куда это ты меня… Семен…

И вдруг директор ВЦИОМа с внезапной ловкостью и силой толкнул его прямо в эту могильную черноту.

Тишина и тьма длились слишком долго, и Президент подумал уже было, что из всех концепций послесмертного существования правдивой оказалась самая ужасная: бесконечное ничто, в котором умерший навечно сохраняет сознание.

Но тут зажглась свеча — и ее свет показался Президенту ярче любого маяка. За ней загорелась еще одна, и еще…

Цепь огней, окруживших Президента, словно охотничьи факелы — затравленного волка.

Он находился в странном помещении, стены которого были увешаны плешивыми коврами и древним оружием, а пол — выстлан скрипучими досками. Окон не было вовсе. На одном из ковров, озаренный багровым пламенем свечи, виднелся незнакомый герб — слишком древний и чересчур замысловатый, чтобы быть гербом какого-либо государства.

Больше он походил на символ некого тайного ордена.

Президент сидел, крепко привязанный к деревянному стулу с высокой спинкой. По мере того, как отходила заморозка, становилось ясно, что стул этот жесткий и страшно неудобный. Наверное, похитители позаимствовали его в кремлевской пытошной-музее.

В нескольких шагах перед ним стоял вырубленный из мрамора постамент, на который была водружена пафосная чаша, порядком напоминающая Грааль. Из Грановитой палаты? Было ли в ней что налито, Президент разглядеть не смог.

Вкруг постамента с чашей и мучительного президентского трона стояли люди в черных балахонах. Капюшоны их были накинуты на головы, и лица сокрыты в тенях.

— Братья, — произнес глухой, тяжелый голос. — Сегодня мы здесь, чтобы исполнить волю Госсовета.

— Да пребудет вечно Госсовет, — мерным хором отозвались капюшоны.

— Вы знаете, что тот, кто был облечен обязанностями главы государства и, не может сего.

— Мы знаем, — бесстрастно подтвердили капюшоны.

— Вы знаете, что он не плоть от плоти людей, которыми правит, и не кровь от их крови, — продолжил их предводитель.

— Мы знаем.

— И что, не понимая тех, кем правит, он ведет сию страну к раздору, и народ сей к пропасти.

— Знаем!

— И что орден наш, как бывает в трудные для Отечества часы, должен вмешаться и остановить его. Такова воля Госсовета.

— Да пребудет он вечно!

Предводитель — кто он? Верховный жрец? Грандмастер ложи? Главарь ячейки? — нагнулся и поднял с пола тяжелую бутыль из толстого, затуманенного временем стекла. Стоя спиной к связанному Президенту, он наклонил бутыль и в умыкнутую из Грановитой палаты чашу потекла неведомая жидкость. Прочие завели низкими голосами тоскливую песнь, немного напоминающую «Батяня-Комбат», но растянутую и искаженную, будто магнитофон жевал кассету с записью.

Президент заерзал в кресле и замычал: рот его был забит шелковым платком и наполнен соленой слюной.

Грандмастер откинул капюшон и, взяв Грааль обеими руками, развернулся к пленнику лицом. Он показался

Президенту удивительно знакомым; и вроде бы, главарь этой кошмарной секты попадался ему на глаза совсем недавно. То ли замминистра обороны, то ли бывший губернатор, или вовсе председатель какого-то патриотического фонда…

Предводитель шагнул вперед, держа тяжелую чашу на вытянутых руках. Сзади к пленнику подскочили его подручные, развязали стянутый за затылком шелковый платок, вынули кляп.

Президент неистово закрутился, пытаясь освободиться, но веревки держали его слишком крепко. Чаша была уже совсем близко, и ее содержимое плескалось в ней — тихо, зловеще.

— Цикута?!.. — задохнулся догадкой Президент; вопрос и робкая надежда в его голосе были почти задавлены мрачной уверенностью. — Я не буду!

Но подручные ухватили его стальными пальцами за уши, за челюсть, запрокинули назад голову, заставили открыть рот и вставили промеж зубов кожаную воронку.

— Да осуществится воля Госсовета! — грянул голос.

И прямо в горло Президенту хлынула огненная жидкость.

Это было невероятно: в единое мгновенье мир преобразился. Словно Вселенная со всеми ее звездами вдруг стала видна ему, и каждая из звезд светила только для Президента, и каждая черная дыра манила в себя сладострастно только его, его одного. Среди тысяч солнечных протуберанцев, будто высвеченные лучами проекторов, вспыхивали образы, знакомые и незнакомые. Лики святых и физиономии известных футболистов, пройденные в далекой школе физические формулы и уравнения земной и небесной гармонии, образы всех городов, когда-либо существовавших, и образы городов, которые когда-либо будут построены. Имена правивших забытыми царствами и имена правителей империй грядущего. К чему бы ни обратил свой мысленный взор Президент, ему не нужно было думать, привычно выстраивать логические умозаключения: он просто сразу все знал. Ответ на любой вопрос существовал одновременно с этим вопросом. Его не было нужды искать: ответ мгновенно приходил сам, и такой убедительный, что никаких сомнений в его подлинности и верности не оставалось.

И еще этот мир был напоен блаженством. Оно заливало все сущее, как солнечный свет заливает летний луг, и любая скорбь таяла в нем, как в полдень истаивают тени.

Потом Президент вроде бы словно вступил в какой-то стремительный поток, и этот поток поднял его и понес сквозь космос — к судьбе, к прозрению. Навстречу летели миллионы счастливых людских душ, и невиданные звери, и тропические цветы. И синие люди с хвостами, и Геннадий Петрович Малахов, и Сталин, и Чапаев, и сам Президент встретился вдруг себе, и снова синие гиганты, и Аршавин, и Обама, и Гагарин, и Майкл Джексон, и сказочный

Тянитолкай из «Доктора Айболита», и еще мириады вымышленных и действительных тварей.

И вдруг Президент увидел себя на просторной земляничной поляне, а перед собой — сто сорок миллионов человек, и все улыбались ему. А потом поляна канула, и вздыбились из темноты устремленными к звездам ракетами кремлевские башни, и звезды, мерцающие игривыми красными фонарями, и перемигивающиеся головы золотых орлов. И батоны докторской колбасы длиной в десятки световых лет, и соленья всякие, и милый дом.

А потом Длань Божия прикоснулась ласково к его затылку, и все вдруг кончилось.

Президент раскрыл рот широко, словно только что действительно вынырнул, и набрал полную грудь затхлого воздуха. Он был жив! Загадочные похитители не хотели отравить его! Он ошарашенно пялился полуслепым взглядом в облепившую его со всех сторон темноту; после сказочного многоцветия волшебного мира, из которого он только что вернулся, действительность показалась ему слишком блеклой, пресной, ненастоящей.

Предводитель капюшонов стоял рядом и тихо смеялся.

— Что… Что это?! Что со мной случилось?.. — оглушенно спросил Президент.

— Водка, — был ответ.

Потрясенный, Президент брел по желтому коридору. Рядом шагал здоровяк в рясе с капюшоном — вызвался проводить до Боровицких ворот.

— Теперь можете спрашивать, — милостиво дозволил предводитель капюшонов.

— Где я оказался? — тут же выпалил Президент.

— Это было коллективное бессознательное русского народа, — поведал предводитель Госсовета.

— А что за волшебный поток, который меня подхватил?

— Это был великий Зеленый Змий, — произнес тот. — Кусающий свой хвост.

— А мне показалось, что это река… — задумчиво проговорил Президент.

— Иным он предстает и в виде реки, — кивнул предводитель. — Войдя в которую единожды, выйти и просохнуть уже нельзя.

— Кто вы? — внимательно взглянул на проводника Президент.

— Госсовет — древний союз мудрецов, допущенных к Знанию. При помощи этой священной жидкости мы научились присоединяться к душе народа… Погружаться в русскую аниму. Путешествовать по своему желанию в то загадочное состояние, в коем эта анима находится постоянно. Ибо только так, настроившись с ним на одну волну, дыша и чувствуя с ним в унисон, возможно его постичь.

— Простая водка?

— В ваших словах слышно презрение непьющего! — осуждающе покачал головой глава Госсовета. — Тем временем, вино — инструмент тонкой настройки, камертон душ, а сквозь бутылочное горлышко течет пролив, ведущий в нирвану, к Богу. Кто научил народ причащаться вином? Он. Власть земным царям дана от Бога, и от Бога дано нам вино. Им — чтобы спать, нам — чтобы зрить их сны.

— Почему вы решили… Открыть это мне?

— У нас не было выбора. Непьющий царь не сможет разуметь пьющий народ. Все слова его будут абракадаброй для подданных, и все поступки — оскорбительной бессмыслицей. Чтобы узнать чаяния народа, чтобы стать с ним единым, нужно причастие.

— И что теперь?..

— Теперь все будет иначе, — улыбнулся предводитель. — Вы это почувствуете. Пропасть между вами схлопнулась, и края ее срослись. Теперь вы можете видеть, что в их душе.

Они вышли на мост — от Боровицких ворот за ними потащилась цепочка ФСОшников, как невидимые слонопотамы — за Винни-Пухом и Пятачком, но ни Президент, ни предводитель на них совсем не обращали внимания.

Будильник на Айфоне-Четыре запиликал подъем: было шесть утра. Президент достал чудо-телефон из кармана, удивленно оглядел его, словно не узнавая любимую игрушку, пожал плечами и кинул прибор с моста в Москва-реку.

Предводитель удовлетворенно усмехнулся.

— Все будет иначе, — повторил он.

Предводитель незаметно извлек из кармана сплюснутый о чей-то висок старинный серебряный портсигар.

— Хотите беломорину?

Президент сначала замотал головой, но потом подумал еще, улыбнулся и согласился.

Они еще постояли на мосту, дымя и глядя, как солнце красит нежным светом стены древнего Кремля. Потом подъехал бесшумно президентский «пульман», распахнул двери. Президент, сделавший было шаг к машине, задержался на миг и сказал стеснительно:

— Слушайте… Семен Семеныч… А может, это? Придадим вашему Госсовету конституционный статус? Ну, в смысле… Может…

— Обязательно повторим, — кивнул ему с улыбкой предводитель ордена, угадывая настоящий вопрос.