Греки

У древних греков, несмотря на то, что они считали себя людьми гуманными и противопоставляли свою культуру «варварским» нравам окружающих народов, человеческие жертвоприношения в самых разных видах и по самым разнообразным поводам были в ходу на протяжении большей части их долгой истории. Правда, такой массовой резни, какую устраивали на похоронах своих царей египтяне и жители Месопотамии, греки не знали. Но человеческая кровь прекратила литься на алтари Эллады лишь к четвертому веку до н. э., а быть может, и позже.

Корни этого обычая уходят в глубь тысячелетий, он пронизывает всю греческую мифологию, и мы без труда прослеживаем его по крайней мере с первой половины второго тысячелетия до нашей эры — времени, когда, согласно мифографам, к власти пришло третье поколение богов во главе с Зевсом, а согласно историкам, на землях Эллады (включая острова Эгейского моря и побережье Малой Азии) воцарилась развитая крито-микенская культура.

В отличие от египтян и шумеров греки почти не знали заупокойных человеческих жертв. Их представления о загробном мире не предполагали, что умершему понадобятся слуги. Бесплотные, лишенные памяти тени, бродившие по Аиду, не имели земных благ, да они им былии не нужны. Единственным, чего жаждали тени, была кровь черных баранов и овец, которая возвращала им память и позволяла вновь — видимо, ненадолго — обрести подобие жизни, хотя бы и бестелесной.

Впрочем, уже в «Одиссее» есть упоминание о том, что среди бесплотных и бесчувственных теней встречаются грешники, которые несут заслуженное и вполне телесное наказание: Тантал, мучимый голодом и жаждой, Сизиф, вынужденный, обливаясь потом, вечно вкатывать на гору тяжелый камень. Кроме того, в «Одиссее» есть и упоминание о блаженных Елисейских полях, куда попадают души самых выдающихся героев (впрочем, многие исследователи считают это позднейшей вставкой). Так или иначе, в период между началом двенадцатого века (посещение Аида Одиссеем) и восьмым веком до н. э. (жизнь Гомера) у греков появилось какое-то представление о том, что души за гробом продолжают жизнь, подобную жизни земной. Тем не менее в слугах покойные греки почему-то не нуждались, и человеческие жертвоприношения на похоронах были и согласно мифам, и согласно данным археологии большой редкостью. Одним из немногих ахейцев, чье имя неоднократно упоминается в связи с такими жертвоприношениями, был, как это ни странно, Ахилл.

В «Одиссее» тень Ахилла, обитающая в Аиде, обретает сознание и память, только напившись бараньей крови. После этого герой говорит:

Трудно поверить, чтобы предводителю мирмидонян были нужны в загробном царстве служанки или наложницы. Тем не менее сразу после взятия Трои греки принесли в жертву Ахиллу дочь Приама — Поликсену. Она была зарезана на кургане героя его сыном Неоптолемом. Некоторые мифографы упоминают о любви, которую питал Ахилл к юной троянке. Существует и версия о том, что он погиб по дороге в святилище Аполлона, куда шел безоружным для переговоров о свадьбе с дочерью своего врага. Таким образом, Поликсена стала, вольно или невольно, причиной смерти героя и была принесена ему в жертву перед отплытием ахейцев на родину. Эта история вдохновила многих писателей, драматургов и художников, о ней писали Софокл, Еврипид, Сенека… Правда, согласно Флавию Филострату, Поликсена сама покончила с собой после смерти Ахилла из любви к нему, а согласно древнему комментатору Еврипида, была смертельно ранена при падении Трои и похоронена Неоптолемом. Но так или иначе, версия о принесении девушки в жертву тени Ахилла не вызывала у греков никаких принципиальных сомнений. Тем более что сам Ахилл за год до этого принес двенадцать «пленных Трои прекрасных сынов» в заупокойную жертву своему другу Патроклу. Гомер так описывает эти похороны:

Впрочем, такие жертвы у греков носили скорее символический характер и свидетельствовали лишь о жажде мщения. При этом, вероятно, отнюдь не предполагалось, что зарезанные на жертвенном костре троянцы станут слугами Патрокла в загробном мире. Ахилл еще раньше говорил над трупом своего друга:

Эти два жертвоприношения, отметившие жизнь и смерть царя мирмидонян, были, скорее, редчайшими исключениями. И даже Гомер, вдохновенно описывающий резню, которую в течение многих лет устраивали ахейцы по всей Троаде, убийство двенадцати человек у костра Патрокла называет «нехорошим делом». Кстати, на похоронах Гектора, которые проходили под стенами Трои несколькими днями позже и которые описаны Гомером достаточно подробно, человеческие жертвы не упоминаются. А вот боги в отличие от павших героев человеческой крови требовали довольно часто.

Следы человеческих жертвоприношений, приносимых богам предками будущих эллинов, уходят в далекое прошлое. Так, в Коринфе археологи обнаружили колодец эпохи ранней бронзы, забитый останками более чем двадцати человек. Специалисты высказали предположение, что это — результат жертвоприношения хтоническим, или подземным, богам.

Согласно мифам, первые человеческие жертвоприношения совершались в честь Крона, отца Зевса. Крон был известен тем, что пожирал своих детей, рожденных богиней Реей. Бога можно было если не оправдать, то понять: было предсказано, что он будет свергнут собственным сыном. Но на всякий случай божественный отец проглатывал и дочерей. Впрочем, поскольку дети Крона, как и положено богам, были бессмертны, то, пожирая их, он тем не менее не мог их уничтожить (позднее все они были извергнуты обратно и жили долго и счастливо). Однако супруге Крона не нравилась эта традиция, и однажды взамен очередного ребенка она дала мужу проглотить завернутый в пеленки камень. А сына — им был грядущий верховный бог

Зевс — спрятала в пещере на острове Крит. Охраняли младенца некие «куреты».

По поводу того, кто такие куреты, существуют разнообразные точки зрения, но кем бы они ни были, людьми или божествами, все сходятся на том, что древние куреты обитали на Крите во времена правления Крона и именно они охраняли младенца Зевса. Позднее этим словом стали называть юношей, разыгрывавших перед зрителями сцены, которые, согласно греческим мифам, происходили на этом месте, сначала в Диктейской пещере, где Рея родила божественного младенца, а потом в Идейской пещере, где она его спрятала. Но если древнейшие куреты ограничивались охранными функциями и лишь заглушали плач младенца Зевса звоном щитов и копий, звуками тимпанов и флейт и шумом воинских плясок, то позднее куреты-жрецы, судя по всему, чувствовали вину перед обманутым ими Кроном и пытались загладить ее жертвоприношениями. Историк третьего века до н. э. Истр сообщает, что в древности куреты приносили в жертву Крону детей.

Действительно, на Крите археологи обнаружили следы человеческих жертвоприношений, совершавшихся в эпоху бронзы. В частности, в одном из помещений Кносского дворца археолог П. Уоррен обнаружил человеческие кости, лежавшие вместе с двадцатью восемью прекрасно сохранившимися сосудами. Это были останки нескольких подростков в возрасте десяти-пятнадцати лет. Следы скобления на костях говорят о ритуальном людоедстве. А тот факт, что кости не подвергались термической обработке, возможно, говорит о поедании критянами сырого мяса. Именно поэтому некоторые исследователи трактуют находку Уоррена иначе (не опровергая, впрочем, факта людоедства) и связывают ее с культом Диониса или Дионаса-Загрея (одной из архаических ипостасей Диониса).

Культ бога плодоносящих сил земли и вечно обновляющейся растительности Диониса был неразрывно связан в сознании греков с жизнью и смертью. Кроме того, жертвы богу виноградарства и виноделия могли приноситься не иначе, как в состоянии опьянения и вакхического неистовства. Поэтому одним из наиболее древних ритуалов служения Дионису было разрывание и поедание живого мяса. Всем известна печальная судьба Орфея, который был разорван на куски вакханками за то, что не почитал Диониса и предпочел ему Аполлона. Впрочем, сам Дионис оказался веротерпимее своих почитательниц — согласно Овидию, он не одобрил самоуправства вакханок и превратил их за это в дубовые деревья. Однако кровавые оргии на празднествах в честь Диониса после этого не прекратились. Сцены разрывания и поедания детей и животных в рамках культа Диониса сохранились на греческих вазах V–IV веков (но в это время, вероятно, уже только на вазах — к пятому веку человеческие жертвоприношения совершались греками лишь в исключительных случаях, причем в жертву приносились военнопленные или преступники).

В «Вакханках» Еврипида рассказывается о том, как юный фиванский царь Пенфей повторил судьбу Орфея и был растерзан женщинами за то, что пытался запретить поклонение Дионису-идимо, Пенфею, двоюродному брату Диониса, было сложно признать богом собственного кузена. Сами женщины поначалу тоже не признавали Диониса богом и сыном Зевса. Но он наслал на них безумие, заставил уйти в горы и превратил в вакханок. Еврипид описывает лагерь, в котором женщины идиллически украшали себя зеленью плюща, дуба или цветущего тиса и прикладывали к груди детенышей серны. «И вот одна, взяв тирс, ударила им о скалу — из скалы тотчас брызнула мягкая струя воды; другая бросила тирс на землю — ей бог послал ключ вина; кому была охота напиться белого напитка, тем стоило концами пальцев разгрести землю, чтобы найти потоки молока; а с плющевых листьев тирсов сочился сладкий мед…» Но идиллия продолжалась недолго. Один из героев Еврипида, которому выпало сомнительное счастье побывать в лагере вакханок, рассказывает:

Потом опьяненные вином и кровью женщины понеслись в селения, лежавшие у подножия Киферона. «Ворвавшись туда, точно враги, они стали разносить и опрокидывать все, что им попадало в руки». Они похищали детей (правда, не причиняя им вреда). А мужчинам, которые пытались смирить их силой оружия, вакханки наносили раны своими тирсами. В конце концов обезумевшие женщины увидели фиванского царя Пенфея, приняли его за льва и, предводительствуемые матерью Пенфея и ее сестрами, разорвали на части.

«Мать первая, точно жрица, начала кровавое дело и бросилась на него. Он сорвал митру с головы, чтобы она, несчастная Агава, узнала его и не совершила убийства; он коснулся рукой ее щеки и сказал: «Мать моя, ведь я сын твой, Пенфей, которого ты родила в доме Эхиона; сжалься надо мною, мать моя, за мои грехи не убивай твоего сына!» Но она, испуская пену изо рта и вращая своими блуждающими глазами, одержимая Вакхом, не была в своем уме, и его мольбы были напрасцы; схватив своими руками его левую руку, она уперлась ногой в грудь несчастного и вырвала ему руку с плечом — не своей силой, нет, сам бог проник своей мощью ее руки. То же сделала с другой стороны Ино, разрывая тело своей жертвы; к ней присоединились Автоноя и вся толпа вакханок. Дикий гул стоял над долиной; слышались и стоны царя, пока он дышал, и ликования вакханок; одна уносила руку, другая ногу вместе с сандалией; они сдирали мясо с ребер, обнажая кости, и разносили обагренными руками тело Пенфея.

Теперь части разорванного тела лежат в различных местах, одни — под мрачными скалами, другие — густой листве леса, и не легко собрать их; бедную же его голову сама мать, своими руками сорвавшая ее, наткнула на острие тирса и, воображая, что это голова горного льва, несет ее прямо через Киферон, оставив сестер в хороводах менад».

На греческом острове Тенедос Дионис носил прозвище Антропоррест — «Человекорастерзыватель». Римский писатель рубежа II–III веков н. э. Элиан писал в своем сочинении «О природе животных»: «Тенедосцы держат стельную корову для Диониса Антропорреста, «Человекорастерзывателя», и когда ей приходит пора телиться, они заботятся о ней, как о женщине-роженице. Но новорожденного детеныша они приносят в жертву после того, как привяжут котурны к его ногам. В человека же, который поражает его топором, народ бросает камни, и тот бежит прочь, пока не достигнет моря». Историки считают, что теленок стал заменой человеческой жертвы, которая приносилась в далеком прошлом.

Согласно Павсанию, составившему во втором веке подробное «Описание Эллады», жители города Потнии, неподалеку от Фив, однажды, принося жертву богу, «под влиянием опьянения пришли в такое неистовство, что убили жреца Диониса; убившие тотчас же были поражены моровой язвой, и вместе с тем из Дельф к ним пришло веление бога приносить Дионису ежегодно цветущего мальчика; немного лет спустя, по их словам, вместо мальчика бог разрешил приносить им как жертву козу». После этого местный Дионис получил прозвище Эгобол — «Козлопоражающий».

Римский писатель Фирмик Матерн описал празднество, которое раз в два года совершалось на Крите в честь Диониса, — на этом празднестве критяне растерзывали живого быка.

Бык и козел— традиционные символы Диониса — заменили человека в культе этого бога. А человек в свое время заменил самого бога — едь именно смерть божества разыгрывалась в дионисийских мистериях. Не случайно вакханки растерзали Пенфея, приняв его за льва, — ведь и Дионису случалось превращаться в этого зверя. А одна из ипостасей Диониса — Загрей (сын Зевса Критского и богини плодородия Персефоны) — был растерзан титанами.

И Орфей, и Пенфей не были случайными жертвами — они пострадали за свое нежелание преклониться перед Дионисом. Жители Потнии тоже приносили человеческие жертвы не в порядке обычного ритуала, а в качестве компенсации за убийство жреца. Это достаточно типичная для Греции ситуация: регулярные, например, календарные человеческие жертвоприношения встречались достаточно редко. Чаще случались жертвоприношения разовые — очень часто в виде наказания за нечестие или иные преступления против нравственности (не обязательно свои собственные). Правда, такие случаи в одной только мифологии исчисляются десятками…

Однажды сын критского царя Миноса Андрогей стал победителем на Панафинейских играх, чем вызвал зависть афинского царя Эгея. Эгей решил погубить юношу и предложил ему принять участие в охоте на Марафонского быка. У быка была богатая биография: он был послан Миносу Посейдоном для принесения в жертву, но остался жив, имел связь с женой Миноса Пасифаей, которая родила от него печально известного Минотавра, потом Посейдон наслал на быка безумие, и он опустошал Крит, пока Геракл не смирил его и не доставил царю Эврисфею в Микены. После чего бык помчался в Аттику и стал бесчинствовать на Марафонской равнине, в окрестностях Афин. Бык, конечно, представлял немалую опасность, чем и воспользовался злокозненный Эгей, пославший на смерть бедного Андрогея. Впрочем, по другой версии, Эгей убил юношу, не прибегая к помощи быка. Но так или иначе Андрогей действительно погиб из-за козней афинского царя, и Минос, узнав о смерти сына, пошел войной на Афины.

Минос имел лучший в мире флот, он высадился в Аттике и осадил Афины, но взять их не смог. Тогда царь Крита обратился к Зевсу с просьбой отомстить убийце сына. Зевс взял мольбе, и в Афинах начались голод и болезни, что, впрочем, и без божественного вмешательства естественно в условиях осады. Тогда афиняне запросили оракул и выяснили, что им надлежит принести человеческую жертву, что и было исполнено. Обряд почему-то совершили на могиле киклопа Гереста, причем выбор пал на четырех девушек сразу. Ими стали дочери спартанца Гиакинта: Антеида, Эглеида, Литея и Ортея. Но боги, судя по всему, сочли жертву недостаточной — ведь Гиакинт не был уроженцем Афин, он переселился в Аттику из Лакедемона. А греческие боги любили, чтобы для них жертвовали самым дорогим; предпочтительной жертвой всегда считались царские дети и, уж во всяком случае, не дети недавнего переселенца.

Афиняне вновь вопросили оракул, и бог ответил им, что наказание на них должен наложить сам Минос. Смирившийся перед божественной волей Эгей отправил к Миносу посольство и получил приказ регулярно посылать на Крит семь юношей и семь девушек на съедение Минотавру. Это, безусловно, было не простой данью — если стоять на точке зрения мифа и признать реальность Минотавра, то прокормить его наверняка можно было и чем-нибудь другим, поэтому регулярная гибель четырнадцати афинян могла носить только ритуальный характер. Если же обратиться к исторической науке, то, как мы уже говорили, человеческие жертвы на Крите были известны, они приносились и Крону, и Дионису (хотя в данном случае речь скорее могла идти о жертвоприношении отцу Миноса — Зевсу, который прибыл на Крит в образе быка с юной Европой на спине, или же Посейдону, который послал на Крит Марафонского быка). В Кносском дворце сохранились фрески, на которых изображены люди, играющие с быками. И вполне возможно, что юношей и девушек, привезенных из Афин, действительно заставляли участвовать в тавромахии и погибать — на арене или в лабиринте — под копытами и рогами разъяренного животного.

Афинская история (или мифология?) знает немало жертвоприношений, связанных с военными действиями. Аполлодор рассказывает о войне между Афинами и близлежащим Элевсином, которая разгорелась в правление одного из древнейших афинских царей Эрехтея (прадеда Эгея). Элевсинцам помогало большое войско фракийцев, и дело для афинян оборачивалось далеко не самым лучшим образом. Эрехтей вопросил бога о том, как ему все-таки одержать победу, и оракул предложил царю принести в жертву одну из своих дочерей. Выбор пал на младшую дочь, после чего остальные дочери царя закололись сами, потому что у них существовал договор умереть вместе. После такой представительной жертвы боги повернулись к афинянам, и победа над Элевсином была одержана.

Подобным образом и перед Походом Семерых против Фив знаменитый предсказатель Тиресий предупредил фиванцев, что они победят, если Менекей, сын знатного фиванца Креонта, принесет себя в жертву Аресу. Аполлодор пишет: «Услышав это предсказание, сын Креонта Менекей заколол себя перед городскими воротами». Жертва не оказалась напрасной: война была кровопролитной, но в конце концов Фивы одержали победу (хотя она и далась дорогой ценой).

Надо отметить, что отношение греческих богов к человеческим жертвоприношениям было двойственным. С одной стороны, они их требовали и принимали. С другой — случалось, что и осуждали, по крайней мере в тех случаях, когда люди приносили им такие жертвы по собственной инициативе, без повеления оракула. Так, Павсаний, сравнивая первого царя Аттики, строителя афинского акрополя, Кекропса и царя Аркадии Ликаона, пишет:

Случалось, что жертвоприношение, которого требовали боги, не удавалось, если в дело вмешивался смертный герой. Если жертва была спасена силой оружия, то боги в большинстве случаев не обижались и даже могли наградить воспротивившихся их воле смертных. Об этом рассказывает, например, миф о Персее и Андромеде. Мифографы сообщают, что Кассиопея, жена царя эфиопов Кефея, стала хвалиться своей красотой, утверждая, что превосходит самих морских богинь нереид. Нереиды обиделись и пожаловались Посейдону, а тот, по сообщению Псевдо-Эратосфена, «стал разорять страну, наслав на нее кита». Не вполне понятно, как мог кит — животное достаточно мирное, питающееся планктоном и к тому же не способное выходить из воды, — угрожать бедным эфиопам, однако достоверно известно, что он настолько напугал их, что пришлось обратиться к оракулу Амона. Тот объявил, что единственный способ избавиться от чудовища — принести ему в жертву дочь Кассиопеи и Кефея — Андромеду. Девушку приковали к скале, но, по счастью, мимо пролетал на волшебных сандалиях Персей, только что расправившийся с горгоной Медузой и имевший при себе ее голову, от взгляда которой все живое обращалось в камень. По некоторым данным, Персей достал из сумки знаменитую голову и тем превратил кита в скалу у берегов Эфиопии. По сообщению же Овидия, который подробно описал эту историю в «Метаморфозах», герой не стал расходовать голову и обошелся своими силами, поразив кита мечом. Так или иначе, жертвоприношение не состоялось, и вместо него сыграли свадьбу. Правда, эта история в конечном итоге стоила жизни немалому количеству народа, но их гибель не имела отношения к ритуалу и культу— явившийся на свадьбу бывший жених Андромеды Финей устроил на пиру потасовку, в результате которой многие погибли, а сам Финей и те из его соратников, которых Персей не успел убить собственноручно, были обращены в камень знаменитой головой.

Ни Посейдон, ни нереиды не имели к Персею претензий за то, что он избавил город от напасти. Более того, все участники данной истории получили от богов по персональному созвездию: и Кассиопея, и Кефей (Цефей), и Андромеда, и Персей, и даже кит… Интересно, что, хотя Персей выступил в защиту девушки, обреченной в жертву, сам он был позднее обожествлен греками и на его родине, в Аргосе, и ему стали приносить в жертву мальчиков, причем в качестве жриц выступали юные девы.

Кстати, очень похожая история с неудавшимся жертвоприношением произошла в Трое за несколько десятилетий до Троянской войны. Царь Лаомедонт пригласил богов Посейдона и Аполлона построить стены вокруг своего города. Боги исправно выполнили работу: окружили Трою действительно замечательными стенами, после чего потребовали от Лаомедонта обещанной платы. Однако прижимистый царь не только не рассчитался с божественными строителями, но с позором изгнал их, причем, как передает Гомер, «обоим похвалялся отсечь в поругание уши». Боги справедливо обиделись, и Аполлон наслал на город чуму, а верный традиции Посейдон напустил на жителей очередного кита, пожиравшего жителей.

В конце концов, чтобы избавить город от напасти, Лаомедонту пришлось принести в жертву собственную дочь Гесиону. Девушку приковали к скале, и чудовище уже готовилось сожрать ее, но в это время мимо города проплывал Геракл, направлявшийся на черноморское побережье Малой Азии, в страну амазонок, за поясом царицы Ипполиты. Герой готов был сразиться с чудовищем, но потребовал для себя нетрадиционной награды — он вовсе не жаждал жениться на Гесионе и попросил отдать ему замечательных коней, которых Лаомедонт в свое время получил от Зевса в качестве выкупа за своего сына Ганимеда. Лаомедонт пообещал коней, и девушка была спасена. Но, обманув богов, Лаомедонт тем более не побоялся обмануть простого смертного — получив дочь, он отказался отдать Гераклу коней. Геракл ушел ни с чем, но зло затаил и через некоторое время вернулся к стенам Трои, без особого труда взял город, Лаомедонта убил, на трон посадил его сына Приама, а Гесиону отдал в наложницы своему соратнику Теламону. Так история с неудавшимся жертвоприношением Андромеды повторилась под стенами Трои.

С окрестностями Трои, точнее, с проливом, на берегу которого она стоит и который древние называли Геллеспонтом, связана история еще одного жертвоприношения. Впрочем, началась она достаточно далеко от этих мест, в Беотии — одном из регионов центральной Греции. Здесь правил царь Афамант (сын бога ветров Эола и брат печально известного Сизифа). Первой женой царя стала богиня облаков Нефела, от которой он имел сына Фрикса и дочь Геллу. Но потом супруги разошлись, и царь женился на некой Ино, которая хотя являлась и дочерью основателя Фив Кадма и теткой бога Диониса, но все же была простой смертной. Ино возненавидела пасынка и падчерицу и замыслила погубить их, причем сделать это решила весьма сложным образом. Для начала злокозненная фиванка решила добиться принесения Фрикса в жертву Зевсу. Она убедила женщин Беотии тайно от мужей поджарить семенную пшеницу. В стране начался голод, и Афамант послал гонцов за советом к дельфийскому оракулу. Что бы ни ответил оракул, предусмотрительная Ино перехватила гонцов и убедила их сказать, что оракул требует принести Фрикса в жертву Зевсу. Афамант под давлением сограждан был вынужден подчиниться. Впрочем, сначала все как будто кончилось благополучно: когда мальчика уже подводили к алтарю, его мать послала на выручку сыну златорунного барана. Баран подхватил Фрикса и его сестру и помчал их по воздуху в далекую Колхиду. На этом история с жертвоприношением благополучно и бескровно завершилась, но злоключения детей не окончились: пролетая над проливом, отделяющим Малую Азию от Европы, Гелла упала в воду и утонула, дав проливу имя Геллеспонт— «море Геллы». Впрочем, некоторые мифографы утверждают, что ее спас Посейдон. А Фрикс благополучно прилетел в Колхиду и женился на дочери местного царя Эета. В результате пострадал только несчастный баран — вместо благодарности он был принесен в жертву Зевсу.

Отец детей Афамант тоже едва не окончил жизнь на жертвеннике. После долгих скитаний и злоключений он оказался в Ахее, и когда местные жители по повелению оракула затеяли, как пишет Геродот, «очищение своей страны», они решили заколоть бывшего царя Беотии в качестве искупительной жертвы. На счастье Афаманта как раз в это время в Ахее оказался его внук — сын Фрикса Китиссор. Он не стал поминать былые обиды своего отца и спас

злополучного деда. Но, видимо, греческие боги не всегда спокойно относились к тому, что у них отнимают предназначенные им жертвы. На этот раз боги обиделись, и их гнев пал на потомков Китиссора. Отныне всем старшим в роду было воспрещено вступать в «пританей» — так греки называли здание суда и государственного совета. А тех, которые все же имели несчастье каким-то образом оказаться в пританее, приносили в жертву в святилище Зевса Лафистия (на горе Лафистион). Не вполне понятно, что же так влекло бедных потомков Китиссора в злополучный пританей, но, судя по Геродоту, они постоянно там оказывались, после чего подлежали казни. Историк пишет: «…много осужденных в жертву богу в страхе убегали на чужбину. Если они через некоторое время возвращались и были пойманы, то их вводили в пританей как бы в торжественной процессии и, покрыв с ног до головы венками, приносили в жертву».

Одним из самых знаменитых жертвоприношений в мировой истории стало заклание Ифигении перед отплытием ахейцев под стены Трои. Оно замечательно прежде всего тем, что в последний момент Артемида, которой предназначалась жертва, спасла девушку, заменив ее ланью. Эта история наметила грядущую гуманизацию греческих культов, если же рассматривать ее в мировом масштабе, то она перекликается с аналогичным событием, ставшим краеугольным камнем трех великих религий, — жертвоприношением Авраама (в процессе которого, как известно, Бог заменил Исаака овном). Кроме того, именно жертвоприношение Ифигении во многом определило ход грядущих событий античной мифологии (или истории?). Не будь его, ахейские корабли не доплыли бы до Трои; не было бы ссоры Ахилла с Агамемноном, легшей в основу «Илиады», не скитался бы по морям Одиссей, а настойчивые женихи не осаждали бы верную Пенелопу. Не будь его, не прогремело бы на весь мир убийство Атрида Агамемнона, богини мщения Эвмениды не преследовали бы его сына Ореста, и мир не узнал бы великих трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида. Эней не бежал бы из горящего Илиона и не основал бы в Италии колонию, ставшую праматерью Рима… Короче, жертвоприношение Ифигении стоит того, чтобы познакомиться с ним поближе.

Когда ахейцы после долгих сборов, которые, по разным источникам, длились от одного до семи лет, наконец вывели свои корабли из гавани города Авлида, их поход на Трою не продлился слишком долго. Сначала греки перепутали и вместо «высокотвердынной Трои» разгромили владения своего союзника Телефа в Мизии. А когда ошибка разъяснилась и устыженные ахейцы, принеся извинения, вновь сели на свои «чернобокие суда», разразилась буря, которая пригнала неудачливых вояк обратно в авлидскую гавань. Здесь выяснилось, что дороги на Трою не знает никто, кроме того самого Телефа, с которым только что вышла такая неприятная история. А когда ахейцы всеми правдами и неправдами уговорили Телефа участвовать в походе, случилась очередная заминка: не стало попутного ветра. Обратились к прорицателю Калханту, и тот объявил, что ветер отменила богиня Артемида. По одним данным, она разгневалась на Агамемнона за то, что он убил ее священную лань, по другим — за то, что он, подстрелив оленя, похвастался, что даже сама Артемида не сделала бы это так ловко. Кроме того, он не принес богине в жертву чаемого ею золотого ягненка… Короче, Артемида устами Калханта возгласила, что ветра не будет, пока греки не принесут ей в жертву дочь Агамемнона Ифигению.

Ифигения со своей матерью Клитемнестрой, сестрами и маленьким братом Орестом в это время мирно жила в Микенах. Для того чтобы заманить дочь в Авлиду, Агамемнону пришлось пойти на хитрость: он отправил в Микены гонца, который объявил, что отец просватал Ифигению за Ахилла и ей надлежит явиться в стан ахейцев, чтобы вступить в блестящий брак с сыном любимца богов Пелея и богини Фетиды. Клитемнестра с Ифигенией немедленно прибыли в Авлиду. Одним из первых, кого они здесь встретили, оказался Ахилл. Клитемнестра заговорила с ним, как с будущим зятем, и к своему удивлению выяснила, что Пелид вовсе не собирается ни на ком жениться. К чести героя, он не знал, что Агамемнон воспользовался его именем для того, чтобы заманить девушку на жертвенник. Возмущенный Пелид объявил, что не допустит убийства, невольной причиной которого является он сам. Категорически воспротивилась и мать девушки. Еврипид в трагедии «Ифигения в Авлиде» влагает в уста Клитемнестры яростное обличение человеческих жертвоприношений:

Впрочем, Ифигении не нужны были заступники — узнав, как обстоит дело, она решила исполнить волю богини:

Еврипид подробно описывает подготовку к жертвоприношению:

Еврипид описывает, как испуганные очевидцы отвели глаза от жертвенника, а когда вновь подняли их — Ифигении уже не было.

Жрец объявил ахейцам, что «благородный дар… охотницей божественной отринут…», что Ифигения «среди богов удел днесь обрела» и что «молва о чуде меж греками, конечно, не умрет». Версии о том, что Ифигения стала божеством, придерживался автор «Каталога женщин» (ошибочно приписывавшегося Гесиоду); он писал, что Артемида

Спася девушку, Артемида перенесла ее в далекую Тавриду (нынешний Крым), где у богини было святилище, и сделала своей жрицей. О том, как дальше сложилась судьба Ифигении, тоже повествуют многие античные авторы. Тем более что судьба эта была не из легких: едва спасшись от жреческого ножа, Ифигения должна была сама участвовать в человеческих жертвоприношениях, которыми старались умилостивить богиню благочестивые тавры. Делала она это, судя по всему, настолько добросовестно, что со временем затмила саму Артемиду и стала почитаться местными жителями в качестве одной из ипостасей богини. Геродот, побывавший в Причерноморье семью веками позже, писал:

Даже в четвертом веке уже нашей эры Аммиан Марцеллин, офицер римской армии и историк, описывает почти такой же ритуал — с той лишь разницей, что в его времена отрубленные головы выставляли на стенах святилищ. Описания античных авторов подтверждаются и находками археологов…

Еврипид, описавший чудесное спасение дочери Агамемнона в трагедии «Ифигения в Авлиде», посвятил ее деятельности на новом месте жительства еще одну трагедию — «Ифигения в Тавриде». Он описал святилище богини, в котором по приказу царя Фоанта в жертву Артемиде приносили всех появившихся в этих краях греков. Ифигения говорит:

Еврипид описывает алтарь, замазанный кровью, — «по его зубцам развешены остатки вооружения приносимых в жертву эллинов». Сюда прислужницы Ифигении несут необходимые для жертвоприношения «сосуды с медом, маслом, молоком, белые ткани и ножи». Впрочем, сама Ифигения, хотя и называет свою богиню «дивной», хотя и служит ей, как этого требует обычай, такой практики не одобряет. Она говорит:

Трагедия Еврипида заканчивается отменой человеческих жертвоприношений. Ифигения с ее неожиданно объявившимся братом Орестом, которого она должна вести на заклание, бегут обратно в Грецию. Афина, которая тоже совершенно неожиданно объявилась во владениях Артемиды, рекомендует беглецам перенести статую кровожадной богини из Таврии в Аргос и там учредить культ хотя и кровавый, но в смягченном варианте. Теперь жрецу надлежало лишь слегка касаться мечом шеи жертвы и пускать кровь «для вида, сердце теша богинино».

Не вполне понятно, почему процедуру жертвоприношения Артемиде установила Афина и что по этому поводу думала сама Артемида. Но, судя по всему, богиня-охотница не слишком возражала, потому что смягченный вариант ее культа в спартанском государстве (в которое со временем вошел и Аргос) действительно прижился и существовал много веков. Со временем надрезы на шее жертвы отменили. Но поскольку богиня все-таки жаждала крови, то спартанцы учредили обычай бичевать на алтаре Артемиды юношей-эфебов (достигших совершеннолетия).

Павсаний пишет:

Юные спартанцы считали делом чести выдержать истязание без единого стона; они состязались друг с другом, кто выдержит больше ударов, и некоторые из них умирали на алтаре. Впрочем, это уже было делом добровольным — Артемида не требовала смертей и готова была ограничиться кровью. Да и юноши шли на смерть не столько во имя богини, сколько ради славы, которую они за это обретали. Плутарх сообщает:

«Мальчиков в Спарте пороли бичом на алтаре Артемиды Орфии в течение целого дня, и они нередко погибали под ударами. Мальчики гордо и весело соревновались, кто из них дольше и достойнее перенесет побои; победившего славили, и он становился знаменитым. Это соревнование называли «диамастигосис», и происходило оно каждый год».

Приносили человеческие жертвы Артемиде и соседи спартанцев, жители города Патры на северо-западе Пелопоннеса. Но у них эта практика полностью прекратилась вскоре после Троянской войны. Согласно Павсанию, дело обстояло так. Когда ионийцы заселили эти места, они построили в честь Артемиды храм и учредили ежегодный праздник и ночное бдение, посвященные богине. Должность жрицы должна была нести невинная девушка до тех пор, пока она не выходила замуж, — ведь и сама Артемида была богиней девственной. Однажды обязанности жрицы возложили на девушку изумительной красоты, по имени Комето. В нее был влюблен юноша Меланипп, «превосходивший своих сверстников красотою лица и другими качествами». Меланипп пытался просватать Комето, но не встретил поддержки ни у своих родителей, ни у отца Комето. «Тогда, — как пишет Павсаний, — печальном романе Меланиппа подтвердилось то, что подтверждалось много раз и в других случаях, а именно: что любви свойственно нарушать законы людские и попирать почтение к богам». Но Комето и Меланипп не просто «нарушили законы» и «попрали почтение» — они сделали храм «своим брачным чертогом». Учитывая декларативную девственность Артемиды, это нанесло ей особое оскорбление. Павсаний пишет:

Жители Патр, обескураженные происходящим, обратились за советом в Дельфы, и оракул пообещал, что жертвоприношения можно будет прекратить после того, как в их землю прибудет «иноземный царь, везя с собой иноземное божество». Таковой царь не замедлил явиться: это был один из героев Троянской войны Эврипил.

Когда после взятия Трои греки делили добычу, Эврипиду, в числе прочего, достался замечательный ларец с изображением Диониса. Открыв ларец, Эврипил увидел божественный лик и сошел с ума. Впрочем, Дельфийский оракул не поскупился на предсказание и для него: для того, чтобы исцелиться, царю было велено водрузить свой ларец и поселиться в том месте, где он встретит людей, приносящих «чуждые эллинам жертвы». У Эврипила, несмотря на безумие, хватило ума последовать этому совету, и он стал скитаться по миру в поисках таковых людей. Однажды ветер пригнал его корабли к морскому берегу на побережье Пелопоннеса, и Эврипил увидел людей, ведущих юношу и девушку на заклание к храму Артемиды. Нельзя сказать, чтобы эта жертва была такой уж «чуждой эллинам», тем более что ветеран Троянской войны Эврипил не мог не знать о судьбах Ифигении, троянских юношей и Поликсены. Тем не менее он водрузил на берегу свой ларец, а местные жители, увидев обещанных им царя и кумира, поняли, что жертвоприношения на этом можно прекратить. Прекратилась и болезнь Эврипила, и все кончилось хорошо. Девушка и юноша спаслись, и даже реке жители Патр дали новое название: теперь она стала называться Мелиха, что значит «милостивая». Служение новому богу было бескровным и радостным. Павсаний описывает его следующим образом:

Кое-где времена, непосредственно последовавшие за Троянской войной, действительно ознаменовались смягчением или отменой кровавых культов. Но далеко не все ветераны этой войны оказались гуманистами. В свое время для Агамемнона и Ифигении все началось с отсутствия попутного ветра, который обидчивая Артемида не хотела послать ахейским кораблям. Позднее проблемы с ветром повторились, но теперь уже у брата Агамемнона — Менелая, который по окончании войны какое-то время обретался в Египте. Геродот пишет:

«Менелай, несмотря на то, что египтяне сделали ему много добра, отплатил им за это бесчестным поступком. Противные ветры задерживали его отплытие, и так как это промедление тянулось долго, то Менелай задумал нечестивое дело. Он схватил двух египетских мальчиков и принес в жертву, чтобы умилостивить ветры. Когда это злодеяние обнаружилось, то возмущенные египтяне погнались за ним, и он бежал с кораблями в Ливию. Куда он затем направился дальше, египтяне не могли мне сказать. Однако они утверждали, что знают об этом частично, правда, по слухам, а частью могут ручаться за достоверность, так как события происходили в их стране».

Кровавый след человеческих жертвоприношений еще долго тянулся за ахейцами после того, как они отбыли из разрушенной Трои. Павсаний рассказывает следующую историю. Когда Одиссей и его спутники блуждали по Средиземному морю, их занесло в сицилийский город Темесу. «Здесь один из его спутников, напившись пьяным, изнасиловал девушку и за такое беззаконие был побит местными жителями камнями. Одиссей, не обратив никакого внимания на его гибель, поплыл дальше, демон же побитого камнями человека все время предавал смерти без сожаления и старого и малого как в Темесе, так и за ее пределами, так что они совсем уже были готовы бежать из Италии и покинуть Темесу, но им не позволила сделать этого Пифия, а велела умилостивить «героя», выделить для него священный участок и выстроить храм и каждый год приносить ему в жертву в качестве жены самую красивую из девушек Темесы. Когда они выполнили приказание бога, то в дальнейшем демон уже не наводил на них страха».

Сам Павсаний жил на полторы тысячи лет позднее Одиссея и его спутников и признается, что передает эту историю «по слухам». Но ему довелось видеть «копию с древней картины», на которой был изображен означенный демон — «страшного черного цвета и видом во всех отношениях ужасный; на нем в качестве одежды была накинута волчья шкура. Надпись на картине давала ему имя Лика».

Судя по словам Павсания, жители Темесы приносили кровавые жертвы демону в течение примерно семи веков. И только в пятом веке до н. э. к ним пришло спасение в лице знаменитого кулачного бойца Евфима. Демон, хотя он и требовал себе жертв, которые могут понадобиться только духу, оказался существом не только зловредным, но и вполне материальным, и для победы над ним требовалась грубая физическая сила. Но Евфим недаром был победителем на 74-й, 76-й и 77-й Олимпиадах. Павсаний пишет:

Еще один обычай жертвоприношения девушек был связан с именем ахейского воина Аякса Оилида, предводителя локров. Во время разгрома Трои Аякс изнасиловал дочь Приама, вещую Кассандру. Сам по себе этот поступок укладывался в «право войны» и особого порицания не вызывал, но Аякс умудрился совершить его прямо возле статуи Афины Паллады, и богиня, носившая прозвище Парфенос — девственница, — обиделась. В результате сам Аякс, гонимый гневом Афины, погиб в море по пути домой, а его соплеменникам была ниспослана эпидемия, для борьбы с которой пришлось запрашивать Дельфийского оракула. Оракул возгласил, что во искупление греха своего невоздержанного царя локры должны в течение тысячи лет регулярно отсылать в восстановленную Трою двух девушек для службы в храме Афины-Илиады. Причем, несмотря на то, что Афина не требовала возлагать девушек на алтарь, этот обычай оказался весьма кровавым: когда корабль с новоявленными храмовыми служительницами подходил к берегам Троады, локры по традиции встречали девушек градом камней и преследовали их до самого святилища. Если несчастные оставались в живых, они должны были выполнять в храме грязную работу и не смели выходить наружу до наступления ночи. После смерти тела девушек сжигали, прах выбрасывали в море, а локры присылали новых жертв.

Не вполне понятно, почему Афина, выступавшая в Троянской войне на стороне ахейцев (и, соответственно, локров), вступилась за честь девушки-троянки в ущерб девушкам-гречанкам. Видимо, оскорбление, нанесенное ей как богине и девственнице, оказалось сильнее политических пристрастий. Обычай этот действительно просуществовал тысячу лет. В середине четвертого века до н. э. Эней Тактик писал о нем как о современном ему обряде. В 345 году до н. э. локры решили, что срок их повинности истек, и девушек отправлять в Илион перестали, но боги послали знамения, из которых вытекало, что срок исчислен неверно. Посольства возобновились, но условия смягчили: теперь девушки должны были служить богине в течение года.

Интересно, что Афина, хотя и славилась как богиня мудрости и ремесел, человеческие жертвоприношения принимала, причем не только условные, как описано выше, но и самые непосредственные. На Кипре, в городе Саламине (не путать с одноименным островом), находилось объединенное святилище Афины, ее любимца героя Диомеда и второстепенного мифологического персонажа Аглавры (в одном из вариантов — Агравлы), которую иногда считали ипостасью Афины. В этом святилище по крайней мере до конца четвертого века до н. э. существовал обычай человеческих жертвоприношений. В осеннем месяце афродизионе эфебы трижды прогоняли человека вокруг алтаря, после чего жрец убивал его ударом копья, и труп сжигали.

Мифографы сохранили еще немало упоминаний о знаменитых человеческих жертвоприношениях, относящихся, судя по всему, ко второй половине второго тысячелетия до н. э. (если признавать их реальность). О некоторых из них напоминают географические названия, долгое время бытовавшие у эллинов. Так, Павсаний приводит следующую историю:

Бог внял мольбе своего жреца, но принял весьма странные меры: вместо того, чтобы внушить девушке любовь к бедному Коресу, Дионис внушил калидонцам массовое безумие, и они «тотчас стали сходить с ума, как бывает при опьянении, и в безумии они умирали». А те из них, кто не успел обезуметь и умереть, в панике запросили оракул в Додоне, где жрецы давали прорицания по «воркованию голубей и шелесту священного дуба». Жрецы прислушались к воркованию и сообщили, что напасть не прекратится, пока Корее не принесет Дионису в жертву или саму Каллирою, или добровольца, который решится за нее умереть. Поскольку никто не захотел умирать за несговорчивую девушку, калидонцам ничего другого не оставалось делать, как повести к алтарю ее саму. Павсаний пишет:

Римлянин Юлий Гигин в своей «Астрономии» сообщает о том, как получили название море и гавань неподалеку от Трои, возле города Элеунта, а заодно и небольшое созвездие, которое и мы по сей день зовем Чашей. «Когда там царствовал некий Демофонт, ту землю охватило неожиданное бедствие, и удивительная смертность распространилась среди жителей. Демофонт, опечаленный таким состоянием дел, послал, рассказывают, вопросить оракул Аполлона о том, как избавиться от бедствия. Пифия ответила, что следует ежегодно приносить в жертву богам Пенатам одну деву знатного рода. Демофонт убивал дочерей всех прочих граждан, на кого падал жребий, исключая при этом из жеребьевки своих, и так продолжалось до тех пор, пока один гражданин весьма знатного рода не ожесточился душой на Демофонта. Он сказал, что отказывается решать судьбу своей дочери жребием, если туда не будут включены царские дочери. Этим он возбудил царский гнев, и царь предал смерти его дочь, не бросая жребий. Мастусий — так звали отца той девы, — в ту же минуту притворился, что он, ревнитель отечества, не ропщет на случившееся, ведь его дочь могла погибнуть через какое-то время по жребию. Спустя несколько дней он заставил царя забыть об их ссоре. И вот, когда отец несчастной девы сделался едва ли не самым близким наперсником царя, он объявил, что хочет торжественно совершить ежегодное жертвоприношение, и пригласил царя и его дочерей участвовать в церемонии. Царь, ничего не подозревая, послал дочерей вперед, сам же он, обремененный государственными заботами, намеревался прибыть позднее. Все случилось так, как и рассчитывал Мастусий. Он убил царских дочерей, смешал их кровь с вином и, когда прибыл царь, угостил его этим питьем. Когда царь, пожелав видеть дочерей, узнал, что с ними случилось, он приказал бросить Мастусия вместе с чашей в море. Вот почему то море в память о нем стали называть Мастусийским, а гавань и доныне зовется Чашей. По воле древних астрономов она обрела зримый образ среди созвездий…»

К временам несколько более поздним — вскоре после Троянской войны — относятся и свидетельства (правда, не бесспорные) о человеческих жертвоприношениях в Пилосе. «Пилос песчаный», подробно описанный у Гомера, был вотчиной мудрого царя Нестора, который в «Илиаде» зовется «почтеннейший старец, великая слава данаев». Нестор отличался долголетием и правил долго: до войны, во время ее и по крайней мере десять лет после ее завершения (именно в это время к нему в гости приехал сын Одиссея — Телемах). Происходило все это на рубеже XIII–XII веков до н. э. А век спустя пилосский дворец Нестора сгорел в огне страшного пожара, которым было ознаменовано нашествие дорийцев. Но то, что было несчастьем для пилосцев, стало неоценимой удачей для археологов: пожар сохранил в архивах дворца сотни табличек с самыми разнообразными записями. В наше время пожары не способствуют сохранности архивов, но древние греки делали текущие учетные записи на табличках из сырой глины. Обжигать их никому не приходило в голову, и со временем эти таблички рассыпались, или размокали, или еще каким-то образом уничтожались. Но пожар превратил хрупкую глину в бессмертную керамику, и мы знаем сегодня, как жил Пилос в последние годы и даже дни своего существования. О последних днях, а быть может, и часах дворца, когда его жители, отчаявшись, готовы были к последнему средству — человеческим жертвоприношениям, повествует одна из найденных здесь табличек.

Табличка эта, довольно крупная, была исписана с обеих сторон в страшной спешке. Здесь есть прочерченные строки, которые так и не были заполнены, кое-где писец стирал написанное, начинал писать на обороте, потом возвращался обратно. Содержание таблички не вполне ясно, но исследователи склоняются к мысли, что речь шла о каком-то религиозном обряде, вероятно, о жертвоприношениях целому ряду богов. В первом параграфе текста говорится: «Владычице — один золотой сосуд, одна женщина». Дальше перечисляются еще четыре божества, каждому из которых причитается по одному сосуду, а двум из них — еще и по женщине. Подобная информация содержится и в завершающей части текста, причем в двух случаях речь идет о богах мужского рода, которым, соответственно, предлагаются мужчины. Всего в табличке названы четырнадцать богов, которым было пожертвовано тринадцать золотых сосудов и десять людей — восемь женщин и двое мужчин. Указаны и местности, в которых должны были совершиться эти жертвоприношения. Одна из них входила в непосредственный округ Пилосского дворца, две другие были связаны с культами Посейдона и Зевса, четвертая сегодня не локализуется.

Поскольку в других табличках, найденных здесь же, идет речь об организации охраны побережья и о сборе металла с целью его переработки, напрашивается мысль о том, что записи эти делались в дни непосредственной военной угрозы. Чешский историк и филолог А. Бартонек в книге «Златообильные Микены» пишет: «…Все это так или иначе указывает на то, что Пилосу угрожала какая-то смертельная опасность; вопрос стоял о самом его существовании, и у писца уже не было времени переписывать или хотя бы исправлять текст таблички. Если при этом вспомнить, что все найденные таблички датируются последними месяцами существования Пилосского дворца, то естественно напрашивается мысль, что по крайней мере некоторые из них были составлены в самые последние дни перед катастрофой».

Неизвестно, были ли принесены упомянутые в табличках жертвы. Во всяком случае, если и были, то боги их не приняли: Пилос, как и другие города-государства ахейцев, пал под ударами наступавших с севера дорийцев. Дорийцы несли с собой навыки получения и обработки железа. Бронзовый век подошел к концу, наступил век железный. Победители смешались с побежденными, образовав античную греческую цивилизацию, продолжившую традиции цивилизации крито-микенской. Сохранились в Элладе и человеческие жертвоприношения, хотя год от года этим обычаям следовали все реже, заменяя их жертвоприношениями животных или отменяя совсем.

Одним из обычаев, которые продержались в Афинах и в крупных торговых портах Ионии с древности и вплоть до шестого, а где-то и до пятого века до нашей эры, был обычай принесения в жертву так называемого «фарма-ка». Фармак — это нечто вроде «козла отпущения», им объявляли преступника, приговоренного к смертной казни, или кого-то из людей, принадлежавших к низам общества. В случае эпидемии, голода или других напастей фармак объявлялся ответственным за все грехи горожан, и его приносили в жертву богам. Чаще всего фармака побивали камнями, но этому предшествовал определенный ритуал. В некоторых местах его предварительно кормили смоквами, ячменными лепешками и сыром, а потом розгами прогоняли через весь город и, нанеся ему семь ударов прутьями по половым органам, убивали, а пепел сжигали и развеивали над морем. Где-то фармака оставлялив живых, но камнями прогоняли из города. В Афинах избирали двух фармаков, мужчину и женщину. Их украшали венками из фиговых ветвей и после ритуального обхода города изгоняли прочь.

Существовал такой обычай и на острове Левкада, но ко времени, о котором сохранились письменные свидетельства, гуманность восторжествовала, и, хотя в качестве фармака выступал преступник, левкадцы всячески старались сохранить ему жизнь. Страбон описывает это так: «У левкадцев существовал унаследованный от отцов обычай на ежегодном празднике жертвоприношения Аполлону сбрасывать со сторожевого поста на скале одного из обвиненных преступников для отвращения гнева богов; к жертве привязывали всякого рода перья и птиц, чтобы парением облегчить прыжок, а внизу множество людей в маленьких рыбачьих лодках, расположенных кругом, подхватывали жертву; когда преступник приходил в себя, его, по возможности невредимым, переправляли за пределы своей страны».

Во второй половине восьмого века до н. э., в то время, когда Греция, возрождавшаяся после периода «темных веков», испытывала культурный подъем, когда создавались поэмы Гомера и Гесиода, когда в Спарте уже царили законы Ликурга, а Афинам меньше века оставалось до просвещенного законодательства Солона, между Спартой и близлежащей Мессенией разразилась война. Павсаний пишет, что царь Мессении традиционно запросил совета у Дельфийского оракула. Ответ гласил:

Всем девушкам из царского рода Эпитидов пришлось тянуть жребий, и он выпал дочери некоего Ликиска. Однако провидец Эпебол отверг кандидатуру девушки на том основании, что она была не родной, а приемной дочерью

и не имела кровного родства с Эпитидами. Пока вопрос обсуждался, Ликиск на всякий случай забрал дочь и эмигрировал во враждебную Спарту. Тогда другой житель Мессении — Аристодем, принадлежавший к тому же роду, уже без всякого жребия, добровольно предложил свою дочь в жертву. Но к жертвоприношению снова явились препятствия: жених девушки объявил, что он имеет больше прав на невесту, чем ее отец. Когда же это не помогло, он объявил, что девушка уже ждет от него ребенка. Тогда Аристодем, разгневанный поведением дочери, убил ее, но вскрытие показало, что девушка была невинна. Однако ее смерть не удовлетворила прорицателя Эпебола. Он заявил: «Нет никакой выгоды от того, что дочь Аристодема убита; она убита отцом, а не принесена в жертву тем богам, для которых Пифия приказала это сделать». Он потребовал новой жертвы. Сначала разгневанные жители хотели убить жениха девушки, хотя он и не удовлетворял требованиям Пифии, но потом царь Мессении Эвфай убедил своих подданных, «что раз девушка умерла, этим исполнено божье слово и что то, что совершил Аристодем, для них совершенно достаточно. На эти слова все бывшие из рода Эпитидов заявили, что он говорит верно: каждый из них старался избавиться от страха за своих дочерей. И вот они, послушавшись убеждений царя, закрывают собрание и обращаются после этого к жертвоприношениям и празднеству».

В каком-то смысле убийство девушки действительно помогло жителям Мессении в войне против Спарты: спартанцы, услышав о предсказании и о том, что жертва была принесена, побоялись продолжать военные действия, и на Пелопоннесе на пять лет воцарился мир. Но потом война вновь началась, и положение Мессении стало критическим. Кроме того, боги послали мессенцам целый ряд знамений: медная статуя Артемиды выпустила из рук щит; бараны, назначенные в жертву Зевсу, сами кинулись на жертвенник и разбились об него; а все мессенские собаки изменили отечеству — «собравшись все в одно место, в течение всей ночи выли и в конце концов все ушли к лакедемонскому лагерю». Аристодему, который к этому времени стал правителем страны, во сне явиласьдочь в черной одежде, «показывая свою грудь и чрево, рассеченные мечом… Тогда Аристодем, подумав о себе и своих делах, что он напрасно сделался убийцей дочери, и видя, что у родины не осталось никакой надежды на спасение, убил сам себя на могиле дочери».

В пятом веке до н. э. человеческие жертвоприношения уже казались просвещенным грекам варварским обычаем. Гуманные афиняне даже беспричинное убийство раба поставили вне закона. Уже были написаны и поставлены трагедии Еврипида, в которых автор устами Клитемнестры и Ифигении осудил обычай человеческих жертвоприношений и уверил, что боги не могут требовать от людей таких жертв, что это «грубый вкус перенесли туземцы на богиню…». Но у жрецов и прорицателей, случалось, была своя точка зрения по этому вопросу.

Плутарх описывает, как в самом начале пятого века, во время греко-персидских войн, перед морской битвой при Саламине, афинский стратег Фемистокл приносил жертвы богам. В это время к нему подвели трех персидских пленников, «очень красивых собою, роскошно одетых и украшенных золотом». Как говорили, это были племянники персидского царя. Плутарх пишет:

Эллины действительно одержали блестящую победу над персами при Саламине, хотя произошло это благодаряпредусмотрительности Фемистокла, еще до войны настоявшего на постройке флота, и его же таланту военачальника. Что же касается помощи Диониса, то не вполне понятно, как мог этот бог, не имеющий никакого отношения ни к войне, ни к мореплаванию, оказать заметное влияние на ход событий.

Столетием позже, во время войны между Фивами и Спартой, фиванскому полководцу Пелопиду приснился вещий сон. Он увидел некоего Скидаса, чьи дочери были изнасилованы и убиты спартанцами. Скидас проклял врагов и лишил себя жизни на могиле дочерей. Теперь он явился к Пелопиду во сне и сказал, что, если фиванцы хотят одержать победу в битве при Левктрах, они должны принести в жертву его дочерям белокурую девушку. Это повеление ужаснуло Пелопида, и он решил посовещаться с прорицателями и военачальниками. Плутарх пишет:

«Одни не считали возможным пренебречь приказом или ослушаться его, приводя в пример Менэкея, сына Креонта, и Макарию, дочь Геракла, а из новых времен — мудреца Ферекида, который был убит лакедемонянами и чью кожу, выполняя предписание оракула, по сию пору сберегают их цари, и Леонида, который, повинуясь пророчеству, до какой-то степени принес себя в жертву за Грецию, и, наконец, персов, заколотых Фемистоклом в честь Диониса Оместа накануне морского сражения при Саламине; в пользу подобных действий свидетельствует счастливый исход, которым они завершались. И, напротив, когда Агесилай, отправляясь войною на того же противника и из тех же мест, что некогда Агамемнон, и увидев в Авлиде такой же сон, отказал богине, просившей отдать ей в жертву его дочь, это малодушие расстроило весь поход, который окончился бесславно и бесплодно. Но другие отговаривали Пелопида, уверяя, что ни одной из вышних сил не может быть угодна столь дикая и беззаконная жертва, ведь нами правит отец всех богов и людей, а не гиганты и не пресловутые тифоны…

В то время как предводители были поглощены этим спором, а сам Пелопид находился в величайшем затруднении, молодая кобылица, убежав из табуна, промчалась через лагерь и на полном скаку вдруг остановилась прямо перед совещавшимися. Все обратили внимание на ее светлую масть и огненно-рыжую гриву, на ее резвость, стремительность и дерзкое ржание, а прорицатель Феокрит, сообразив, что это значит, вскричал, обращаясь к Пелопиду: «Вот тебе жертва, чудак! Нечего нам ждать другой девы, бери ту, что посылает бог!» И тут же, взяв кобылицу, они повели ее к могилам девушек, украсили венками и, помолившись, радостно заклали, а потом известили все войско о сне Пелопида и об этом жертвоприношении».

Пелопид одержал победу над спартанцами, и этим, вероятно, была поставлена последняя точка в истории человеческих жертвоприношений в Греции. К этому времени окончательно восторжествовало мнение, которое приводит тот же Плутарх в трактате «О суеверии»: