"Рассказы" - читать интересную книгу автора (Лоза Илзе)

Приключения коротконожки

Ранним утром в одном из бедных кварталов Порту появилась собачонка, которую раньше тут никто не видел. Туловище — как цилиндр, шерстка — черный бархат, уши, коричневые и гладкие, — как два больших осенних листа. А лапы такие короткие, что казалось, она не бежит, а катится по земле.

— Ну до чего забавная! — воскликнул кто-то.

Швея по имени Эрмелинда знала толк в породистых собаках. Она в них разбиралась, потому что шила в зажиточных домах, где, как известно, любят держать породистых собак. Поэтому она тут же заявила с видом знатока:

— Это немецкая такса. Наверное, удрала из богатого дома. Надо думать, за нее выложили кругленькую сумму.

Несмотря на благородное происхождение, песику, похоже, хотелось есть, как простой дворняжке, и он отчаянно обнюхивал землю.

В кварталах, где живут бедняки, одни упорно трудятся, чтобы хоть немного заработать на жизнь, а другие просят милостыню, потому что не могут найти работу или потому что в свое время ничему не выучились и теперь ни на что не годны.

А есть и такие, кто считает, что, попрошайничая жить гораздо легче. Всякие люди живут в таком квартале.

Есть тут и коты. Теперь они искоса поглядывали на чужака со своих крыш и подоконников. Что тут делает эта гладкая бархатная колбаска на коротких ножках, с ушами, как у слона, и с дурацкой красной лентой на шее? Здесь их место, котов! Вот они никому не в тягость, им не нужны мягкие подушки и поводок для прогулок. Если понадобится, они могут ночевать под открытым небом и добывать себе еду где придется. И всегда найдут дорогу домой. К тому же от них есть польза: они ловят мышей, этих жуликоватых нахалов, которые смеют жить в домах, да еще грызть стены и мебель.

А этот пижон на кривых ножках! Он-то наверняка привык к хлебу с маслом и куриным косточкам! Что он тут забыл? Вот о чем переговаривались коты.

Песик с унылым видом бегал туда-сюда, точно изо всех сил старался что-то припомнить. Швея Эрмелинда тут же смекнула, в чем дело.

— Бедняжка, — сказала она, — у него пока нет настоящего нюха, и ему не найти дорогу домой. А ведь он из приличного дома, клянусь моим котом! Гляньте, какой на нем ошейник!

Хотя песик приглянулся всем обитателям квартала, никто и не думал взять его себе. Тут привыкли жить впроголодь, куда еще лишний рот. Между тем песик, похоже, решил остаться. Раз для него не нашлось крова, он будет спать под открытым небом, как бродячие собаки, хотя, как правильно рассудила Эрмелинда, он был породистый пес и к тому же иностранец… в общем, аристократ.

Обращались с песиком хорошо: то и дело ему бросали из окон хлеб, головы от сардин, а бывало, и рыбьи косточки. Только как при таком питании не исхудать и не потерять блеска? Стоит ли удивляться, что ошейник у него замызгался, и теперь никому бы и в голову не пришло, что раньше он был ярко-красного цвета.

«Настоящий бродяга», — говорили люди. Но коты думали иначе. Кто это бродяга? Эта колбасятина, которая дни напролет ошивается возле дома? Вот они — бродяги, потому что шныряют по улицам и переулкам, лазают по деревьям и заборам. А этот? Наверняка вздыхает по своей подушке и камину. Лежебока несчастный, куда ему до настоящих бродяг!

В этом квартале жил мальчуган, которого звали Фернанду, но для всех он был просто Звездочка. И вот почему. Когда он был маленький, то больше всего любил сидеть на пороге и глядеть на небо. Его спрашивали:

— Фернанду, что ты там нашел?

— Звездочку, — отвечал он.

Так его и прозвали Звездочкой.

Звездочке нравилась собачка, которая так нежданно-негаданно объявилась у них в квартале. Мальчика восхищали ее большие и грустные глаза.

— У этой собачки глаза, как у философа, — сказал он однажды матери.

Та рассмеялась:

— А ты знаешь, кто такой философ?

— Конечно, знаю. Это кто все время думает о жизни.

— Значит, по-твоему, эта псина думает о жизни? Вот это да! Кто бы мог подумать? Да ты у меня поэт, Звездочка!

Мать Звездочки считала, что у всех поэтов с головой не в порядке и поэтому они несут разную чушь. Откуда ей было знать, что такое поэзия, ведь она не могла прочесть ни одного слова, будь оно хоть с дом величиною.

Несмотря на все насмешки, Звездочка никак не мог отделаться от мысли, что песик думает о жизни. Когда мальчик видел его грустные глаза, то опускался перед ним на колени, гладил по голове и разговаривал с ним, как с человеком:

— Дружочек, о чем ты думаешь?

Пес тянулся к нему, и в его прекрасных карих с голубоватыми зрачками глазах стояла такая тоска, что мальчик говорил:

— Не грусти, мой хороший! Не стоит! Жить на свете не так уж плохо!

Обитатели квартала звали пса «песик», или «псина», или «такса», или просто «собака», но ведь это не имя.

— Мы должны его назвать, — сказала Эрмелинда.

— Цыган, — предложил кто-то.

Кличка не понравилась. Ведь так называют дворняжек, а наш песик был из благородных.

Все долго спорили, но так ничего и не решили.

— Мне хотелось бы назвать его именем какого-нибудь философа, — сказал Звездочка.

— А ты знаешь хоть одного?

Звездочка прикусил большой палец: нет, он не знал. Упавшим голосом он спросил:

— Может, кто другой знает?

Все только покачали головой. Нет, никто не знал.

Вдруг Звездочку осенило:

— Давайте назовем его Грустиком, ведь у него такие грустные глаза.

Все согласились, и не потому, что имя пришлось по душе: просто все любили Звездочку, слабенького, с черными блестящими, словно звездочки, глазами.

Так герой нашей истории стал зваться Грустиком. Он полюбил свое новое имя. Во всяком случае, оно нравилось ему гораздо больше, чем прежнее — Энтони. Но об этом речь впереди.

Некоторые сведения о предках Грустика.

Когда нам кто-то интересен, мы хотим узнать о нем побольше, в том числе и о его предках. Вот что можно рассказать о предках Грустика.

В давние времена таксы обитали в северных странах, где густые леса и ярко-зеленые травы. Это были живые, проказливые создания. Они не годились для охоты, потому что играли с добычей, как озорные дети, а потом поедали ее, как будто охотники трудились исключительно ради их удовольствия. Но, несмотря на свой малый рост и короткие ноги, они были решительны и бесстрашны, и охотники с их помощью выгоняли из нор лисиц. Таксы легко проникали в нору, отчаянно лаяли, смело и без устали наскакивали на лисицу, пока она в ярости и отчаянии не вылетала из своего убежища, где ее уже ждали охотники с ружьями.

Но дело в том, что некоторым людям очень полюбились эти забавные гладкие собачки. Люди нянчились с ними, как с грудными младенцами. От этого собаки становились ленивыми, вялыми и утратили вкус к волнующим приключениям. Им бы только лежать на диванных подушках, а не охотиться на лис.

Родители Грустика тоже были таксы. Красивые, с узкой мордой, мягкими ушами и выразительными глазами, они были очень ленивые и самовлюбленные. Их хозяин, высокий и богатый немец, по имени фон Юнк, ничего от них не требовал.

Эти важные персоны редко ходили пешком. С большим удовольствием восседали они с хозяином в автомобиле «мерседес-бенц» и знать не знали, какая это радость бегать по полям и лесам. Ели они только самые изысканные и вкусные блюда, и можно легко себе представить, что вскоре и хозяин, и таксы отрастили себе по внушительному брюшку.

Однажды господин фон Юнк, который уже посетил разные страны, надумал совершить поездку в Португалию. Вместе с таксами он пересек Голландию, Бельгию, Францию и Испанию. Добравшись до португальской границы, он спросил, где здесь самый модный курорт. Ему назвали Эшторил. Так они оказались в Эшториле, в отеле «Палас», где расположились в номере с ванной комнатой. Днем все трое загорали на пляже, а вечером господин фон Юнк надевал фрак, белый шелковый галстук и шел играть в карты. Ему почти всегда везло. Но однажды вечером счастье ему изменило. Перед уходом он особенно красиво завязал галстук и нежно простился со своими таксами, заботливо укрыв их одеялом. В зале для игры в карты он разом все проиграл и вышел оттуда с трясущимися руками.

Он не смог заплатить по счету в гостинице и даже залить бак бензином на обратную дорогу. Ему ничего не оставалось, как продать что-нибудь из вещей. Золотые часы? Нельзя! Он получил их в наследство от отца, который унаследовал их от деда, а тот — от прадеда. И потом, не мог же он путешествовать без часов? Автомобиль? Ни в коем случае! Как тогда он доберется до Германии? Он решил продать бриллиант, которым закалывал галстук, затем фотоаппарат, серебряный портсигар с гравировкой на крышке и, наконец, халат в красно-синюю полоску. Но вырученных денег все же не хватало, чтобы уплатить все долги и вернуться на родину.

Тогда он дал объявление в газете: «Продается пара настоящих немецких такс». По объявлению пришел какой-то господин из Порту. Он осмотрел собак — уши, морду, лапы, когти… Потом сговорились о цене.

Прощаясь с друзьями, господин фон Юнк смахнул слезу и сказал: «Ах, мои дорогие детки, как я вас люблю». Но «дорогие детки» не поверили другу, который предпочел им золотые часы. Господина фон Юнка они больше никогда не видели.

Покупатель поместил собак в ящик с решетками. Потом их, привыкших путешествовать в «мерседес-бенце», грузчик запихнул в багажный вагон поезда-экспресса Лиссабон-Порту. Всю дорогу они выли, но пассажиры не слыхали их воя.

У купившего такс господина был в Порту магазин по продаже породистых собак. Когда в один прекрасный день такса родила четырех щенят, он выставил их в витрине магазина вместе с эльзасской овчаркой, маленьким бульдогом и пекинесом. Прохожие останавливались у витрины и с удовольствием глядели на игравших щенков.

Однажды в магазин вошла худая дама средних лет в фиолетовом платье. Говорила она так, будто держала во рту горячий каштан, и несла немыслимые глупости, без конца вставляя в свои замысловатые фразы английские слова вроде «уэлл», «йес», «плиз», «ол райт». В собаках она разбиралась, потому что осматривала щенков с таким видом, какой бывает только у знатоков.

Нет, она не хочет эльзасскую овчарку: она слишком большая. Ей не нравятся большие собаки. Бульдог? Тоже нет. Он чересчур похож на одного министра, которого она не выносит. Пекинес? Он такой некрасивый, с приплюснутой мордой. Она остановила свой выбор на таксах. Осмотрела по очереди всех щенков и выбрала черного с коричневыми ушами.

— Этот собака, — сказала она, — есть хороший порода.

— В таком случае, мадам, вы берете этого, не так ли? — спросил, сама любезность, приказчик, которому, как всем приказчикам, нравилось французское слово «мадам».

— Йес, этот, — ответила мадам. — Плиз, прислать этот собака в моя дом.

Еще она купила красный ошейник с красным поводком. Заплатила по счету, оставила адрес и прочирикала: «Гуд бай».

По-прежнему сама любезность, приказчик проводил ее до дверей и дважды поблагодарил: «Спасибо, мадам! Большое спасибо, мадам!» Закрыв за нею дверь, он зашелся от хохота.

Даму в фиолетовом звали мисс Баттеркап. Она жила в прекрасном доме, который находился в прекрасном квартале.

Щенку она дала имя Энтони. Так звали ее жениха, за которого ей не довелось выйти замуж.

Мисс Баттеркап уложила своего Энтони на коврик в красно-белую полоску и укрыла клетчатым шотландским пледом. Вечером она всегда стелила коврик возле своей кровати и, ложась, желала Энтони спокойной ночи: «Гуд найт, дарлинг». Говорила она с ним только по-английски. Ей хотелось с самого начала приучить его к языку, который считала «настоящим», с которым не мог сравниться ни один другой язык на свете. К тому же ей стоило неимоверного труда говорить по-португальски.

Мисс Баттеркап любила не только фиолетовый цвет, ей нравился также и красный. Шторы в ее комнате были в красную и розовую клетку, покрывало на кровати — алое; в столовой лежал ковер вишневого цвета; мебель на кухне была покрашена в красно-кирпичный цвет. И как уже говорилось, ошейник и поводок для Энтони тоже были красные. Но особую слабость она питала к красивому мальчику с черными локонами, в костюмчике из красного бархата. Его изображение было на самых разных предметах в доме: на щетке для волос, на одежной щетке, на ручном зеркальце, на подносе для завтрака, на шкатулках и на коробках из-под конфет, которые ей присылали из Англии, а также на большой картине в позолоченной раме, висевшей над камином.

Однажды вечером, когда подросший и похорошевший Энтони лежал на коленях у мисс Баттеркап, сидевшей перед камином, она показала на картину и произнесла по-английски: «Энтони, дорогой, тебе нравится этот мальчик?» На Энтони ее слова не произвели ни малейшего впечатления. Какое ему дело до этого мальчишки? И потом он не разбирался в живописи.

Каждый день мисс Баттеркап во всем фиолетовом вела Энтони на прогулку. Держа его на поводке, она трижды проходила из конца в конец одну из центральных улиц города. Расписание менялось только раз в месяц, когда в установленный день мисс Баттеркап пила чай с миссис Райт, супругой консула.

Она разрешала Энтони обнюхивать стволы деревьев и поднимать возле них заднюю лапу, однако ему категорически запрещалось приближаться к оградам, воротам и особенно к другим собакам.

— Фу, Энтони, какой кошмар! — в ужасе восклицала по-английски мисс Баттеркап и изо всех сил тянула за поводок, когда Энтони принимался обнюхивать собачьи следы.

Энтони не слишком нравились эти «гигиенические» прогулки. Вот почему как-то утром, когда мисс Баттеркап срезала розы в саду перед домом, он решил улизнуть через деревянную решетку. Ему хотелось хотя бы однажды окунуться в мир, не чувствуя поводка и не слыша размеренных шагов рядом. И особенно этого ненавистного: «Энтони, какой кошмар!»

Довольный, бежал он по улицам, бесцеремонно обнюхивая заборы и ворота. Он легкомысленно заигрывал со всеми собаками, которые попадались ему на пути. Он был счастлив и жаждал приключений. Возможно, он решил, что ему не пристала роль комнатной собачки мисс Баттеркап.

Около пяти часов вечера, когда наш Энтони уже устал бегать и резвиться, он очутился перед большим памятником, который стоял посреди сквера.

Энтони хотелось есть, и он обнюхивал цветы на клумбах. Пока еще он не заметил памятника. Вообще он подбегал только к небольшим предметам, которые не заслоняли остальных: так было удобнее.

Стараясь уловить запах съестного, он поднял мордочку, и душа у него ушла в пятки: он увидал гигантскую женщину. Куда это она несется, взметнув вверх меч и знамя? С быстротой молнии Энтони рванул от нее в сторону. Не тут-то было: там стоял толстяк-солдат с ружьем за спиною и, хотя он судорожно вцепился в ствол пушки, казалось, вот-вот свалится на клумбу с цветами. Энтони еще выше задрал морду, словно хотел позвать оттуда, с небес, кого-нибудь на помощь. К своему ужасу, на верху колонны он увидал льва, терзавшего огромную птицу.

«Ну и ну! Как же он туда забрался?» — вот что пришло в голову нашему щенку. Он был очень предусмотрительный и поэтому подумал: «А вдруг льву захочется спрыгнуть оттуда, и он меня раздавит…»

Разумеется, Энтони не разбирался в истории и в исторических памятниках. Иначе он бы понял, что лев с колонны спрыгнуть не может: он из бронзы и символизирует Англию, страну, откуда была родом мисс Баттеркап, а орел — разгромленную наполеоновскую Францию.

Но такие мысли не приходят в голову таксе, какой бы ученой она ни была. Поэтому бедняга Энтони похолодел от страха. И задрожал как осиновый листок. А потом бросился бежать.

Он бежал все вперед и вперед. Зашло солнце и посвежело. Тут Энтони вспомнил об уютном доме мисс Баттеркап, где так хорошо вечерком посидеть у камина. В этот час каша с кусочками мяса уже ждала его в углу на кухне. Ах, чудесная каша с кусочками мяса, которую добрая мисс Баттеркап заботливо готовила ему на электрической плите и сразу перекладывала в миску с зелеными крапинками! Ах, восхитительная кухня, выкрашенная в кирпичный цвет, где на полке стоят шесть высоких жестяных банок с нарисованным Красным мальчиком, и одна из них доверху полна собачьих галет!

Ему казалось, что проспекту не будет конца. Он свернул на одну улицу, потом на другую и оказался в лабиринте из переулков и тупиков. Господи, до чего же ему хотелось вернуться домой! Он любил мисс Баттеркап, камин, чудного красного мальчика и кашу с кусочками мяса. Он бежал сломя голову и совсем измучился. Тогда ему припомнился коврик в красную полоску и плед из шотландской шерсти… Как он мог так неосмотрительно покинуть свой рай?

Ночь была беззвездной. Время от времени в разрыве туч показывался одинокий месяц. Редкие фонари отбрасывали такой жалкий свет на мостовую, что Энтони не мог отличить одного переулка от другого. Он догадывался, что кружит на одном месте, но никак не мог из него выбраться. Ему было грустно, и он совсем выбился из сил. Ему казалось, что все на свете о нем забыли, и собачьи боги тоже. Куда подевалась та знаменитая храбрость, с какой его предки выгоняли из нор лисиц? От нее не осталось и следа.

Вдруг он услыхал громкий, мощный рев. Шерсть встала у него на спине дыбом. Что это? Может, жаждущий крови лев сожрал птицу и теперь решил приняться за него? Ах, если бы он остался у мисс Баттеркап! Пусть она превратит его в тряпку, в нелепую комнатную собачонку! В конце концов, какое это имеет значение?

Чем дальше он бежал, тем сильнее становился рев. Сердце уже готово было разорваться на части… Тогда… Вот так дела! Умей собаки смеяться, он бы расхохотался. Это было море!

Энтони хорошо знал, что такое море. Он видел его раз в месяц, когда они вместе с мисс Баттеркап шли на чай к консульше. Как-то они даже спустились вниз на песок, и он проворно поднял заднюю лапу у тента. Из-за полосатой парусины показался раздетый человек. «Какой кошмар! Какой кошмар!» — завизжала мисс Баттеркап. И с той поры они больше никогда не спускались к морю.

Теперь у него появилась надежда. Он сможет найти дорогу домой, потому что море ему знакомо. Но Энтони не знал, как бесконечно и обманчиво море. Он с большим удовольствием вслушивался в шум прибоя. Он надеялся, что вот-вот появится мисс Баттеркап и воскликнет от радости: «Энтони, дарлинг, это ты, наконец-то я тебя нашла!»

Но она не появилась. Зато рев стих. Вода бежала теперь спокойно и мирно. Энтони в замешательстве остановился. Он не знал, что миновал устье реки и шел теперь вдоль ее русла. Огни фонарей блестящей цепочкой ложились на воду. У пристани стояли на якоре лодки и баркасы. Энтони снова пал духом. Где он? Почему вода такая тихая? Что сталось с шумливыми волнами? Отыщется ли когда-нибудь мисс Баттеркап?

В душу к нему закралось мучительное сомнение, и он завыл. Но в ночи ни одна живая душа, будь то человечья или собачья, его не услыхала.

Когда занялся рассвет, наш Энтони добрался до той части города, которая не имела ничего общего с великолепной улицей, на которой стоял дом мисс Баттеркап. Здесь не было домов с садами и воротами, здесь и улицы не были похожи на улицы, хотя таблички на углах и пытались нас в этом убедить. Скорее это были проулки, такие узкие, что сюда не проникали даже солнечные лучи. А дома! Куда им до сарая под крышей огненного цвета во дворе у мисс Баттеркап! Почему все тут такое неухоженное, в то время как у мисс Баттеркап все сияет чистотой и изяществом?

Энтони был усталый и голодный. Прибрано тут или нет, ему бы чего-нибудь поесть. Он понюхал, понюхал… мусора полно, а съестного не видно.

Ну, вот мы и вернулись к тому месту, с которого началась наша история. Энтони появляется в бедном квартале и получает красивое имя — Грустик. Теперь нам известно, почему у него такой печальный, задумчивый вид и почему он размышляет, как правильно подметил Звездочка, над тайнами жизни. Кто знает, может, он считает себя неудачником или стыдится, что позволял себя баловать и вел беззаботную, недостойную собаки жизнь, от которой хотел убежать. А может, он думает об одном глупом псе, который не сумел отыскать дорогу домой.

За столом, потихоньку от родителей, Звездочка прятал куски в платок. Заметь они это, ему бы не поздоровилось. Ведь жилось им нелегко. Отец Звездочки был чистильщиком обуви. Мать продавала лотерейные билеты. Скрепив билеты бельевой прищепкой, она вставала на углу одной из улиц и без передышки кричала: «Кому лотерейные билеты? Кому лотерейные билеты?»

Что и говорить, лотерейный билет может принести его обладателю немного денег, если, конечно, повезет. Но никто пока не разбогател, продавая на углу лотерейные билеты. Сапоги, начищенные до зеркального блеска, придают их владельцу элегантность и вызывают уважение окружающих. Но это не мешает чистильщику едва сводить концы с концами, как это случается со всеми художниками, которые трудятся из любви к искусству и получают гроши. Звездочка должен был помогать семье зарабатывать на жизнь. С четырех лет, с подносом на шее, он ходил по улицам и продавал пластмассовые расчески, шнурки для ботинок и туалетное мыло.

Но даже втроем они не могли заработать столько, чтобы в доме был достаток. Поэтому Звездочке не поздоровилось бы, узнай его родители, что он относит часть своей скудной порции собаке. А Звездочка готов был выходить из-за стола полуголодным, лишь бы не видеть отчаянных глаз Грустика.

— Ешь, — говорил он. — Извини, больше у меня нет.

Грустик подымал на него свои карие с голубоватыми зрачками глаза и благодарно лизал ему руки.

Их дружба росла день ото дня. Звездочка обучал своего друга разным номерам. Грустик становился на задние лапы, подымал передние и махал ушами. Звездочка спрашивал его: «Как собаки разговаривают?» И Грустик лаял три раза. «Как кавалеры ухаживают за дамами?» И Грустик преданно лизал ему руки. Этот номер вызывал у обитателей квартала самые бурные аплодисменты.

Грустик приноровился спать под окном Звездочки, словно хотел этим сказать: тут мой дом. Проснувшись утром, Звездочка тотчас открывал окно и звал друга, который отвечал ему веселым лаем и махал хвостом.

Швея Эрмелинда, понимавшая в собаках (она говорила не «породистые» собаки, а «благородные»), считала никуда не годным, что такая «благородная» собака, как такса, жила в бедном квартале и, более того, спала под открытым небом. Она любила повторять, что «всему свое место», «так устроен мир» и «надо принимать его таким, каков он есть».

Почти ежедневно Эрмелинда шила в богатых домах, там ей давали хорошую еду и, случалось, дарили ношеные вещи. Поэтому ей жилось не так трудно, как остальным обитателям квартала.

— Собаке нужен дом по ее мерке, — много раз повторяла она.

Ей и в голову не приходило, что собаки способны на верную дружбу, в сравнении с которой ни знатное происхождение, ни райская жизнь, ни вкусная каша с кусочками мяса ничего не значат. Из этого не следует, что можно голодать и холодать в свое удовольствие. Что-то до сих пор не нашлось таких, кому бы это понравилось. Но черноглазый кудрявый Звездочка стал для Грустика самым любимым существом на свете. А кто же согласится расстаться с тем, кого любит? В этом собаки, как люди.

Знай Грустик, что задумала Эрмелинда, и умей он говорить по-человечьи, он бы сказал: «Умоляю, не вмешивайтесь в мою жизнь!»

У Эрмелинды был свой план, и она его вскоре осуществила.

Как-то она шила в доме у сеньоры Олимпии, богатой вдовы, у которой были две служанки, один слуга и два пуделя. Перед ужином сеньора Олимпия обычно приходила поболтать с Эрмелиндой и узнать от нее, что новенького в других домах, где бывала швея. Эрмелинда улучила момент и спросила: «Ах, вы не слыхали, не пропадала ли у кого немецкая такса? По всему видать, она из настоящих, из благородных, и стоит, наверное, уйму денег».

Сеньору Олимпию всегда интересовали такие новости, поэтому она в свою очередь спросила:

— А где сейчас эта такса?

— У нас в квартале. Бедный песик! Для него настала просто собачья жизнь. Ошейник у него совсем изорвался, а сам он слабеет прямо на глазах. А знаете, где он спит? На улице, точно какой-нибудь бродяга. Ну где же справедливость?

При этих словах Эрмелинда закатила глаза и перекрестилась. Она была набожна и, проходя мимо церкви, всегда заглядывала в нее хотя бы на минутку.

Сеньора Олимпия ответила, что хотела бы взглянуть на собаку. Может, она оставит таксу у себя, если та в самом деле чистокровная, потому что полукровки ее не интересуют, им не место в приличном доме.

На следующее утро Эрмелинда поднялась раньше всех в квартале. С жареной сардиной в руке она подкралась к Грустику, спавшему под окном у Звездочки. Грустик, учуяв запах рыбы, сразу проснулся. Он вскочил на задние лапы, потянулся передними и замахал ушами. Эрмелинда заставила его подпрыгнуть: «Ну-ка, лови!» И как только песик коснулся сардины, схватила его и побежала.

Грустик уплетал вкусную сардину. Его совсем не насторожило странное поведение швеи. Лишь доев неожиданно свалившееся на него угощение и с сожалением облизнувшись, Грустик немного растерялся. Не слишком ли ранняя прогулка? И какие огромные шаги у Эрмелинды! Почему она держит его на груди, как ребенка? Мисс Баттеркап это и в голову не приходило. А ведь мисс Баттеркап так его баловала!

«Тут что-то не так», — подумал он, пытаясь вырваться. Но куда там! Эрмелинда крепко его держала.

— Потерпи немного, Грустик. Ты не пожалеешь. Я делаю доброе дело, и бог меня за это вознаградит.

Эрмелинда остановилась перед большой железной дверью. Позвонила. К двери неторопливо подошел слуга в серой ливрее с позолоченными пуговицами. Он был в скверном настроении.

— Что вам угодно? Ваш день был вчера.

Тут следует сказать несколько слов о слуге. Звали его Шавьер. Он считал себя важной персоной, важней самой хозяйки, потому что носил ливрею, имел прекрасную осанку и впускал-выпускал посетителей. У него была привычка воротить нос от всего, что, по его мнению, не было изысканным. Дело в том, что он изо всех сил старался забыть, как когда-то приехал из бедной деревушки, где жил в нищете, и что звали его деревенским именем Зе. Теперь он звался Шавьером, потому что сеньоре Олимпии не нравились простонародные имена.

— От него дурно пахнет, — сказал Шавьер, показывая на Грустика и одновременно затыкая нос большим и указательным пальцами.

— Не говорите глупостей, — ответила швея. — Позовите лучше свою хозяйку, она меня ждет.

— Моя хозяйка никого не ждет. Она спит. Стану я ее беспокоить в такую рань из-за этого замарашки.

— Не ваше дело. Она приказала мне прийти, и точка.

Шавьер пожал плечами:

— Мне-то что, пожалуйста… Но если хозяйка будет недовольна…

«Зачем я тут? — подумал Грустик. — Что со мною будет? Пропади пропадом мое обжорство! Из-за какой-то паршивой сардины я угодил в ловушку, как последний олух!»

Шавьер вернулся с серьезной миной на лице:

— Сеньора приказала вам подождать у черного хода.

Вскоре по лестнице величественно спустилась сеньора Олимпия в атласном халате и с бигуди на голове. Она вышла в сопровождении двух пуделей, белого и черного, которые, завидев Грустика, хотели на него броситься.

— Сидеть! — приказала им хозяйка.

Повизгивая, собаки уселись возле ее ног. Сеньора Олимпия оглядела таксу.

— Отлично, — сказала она наконец. — Он славный. И чистокровный. Я его беру.

Теперь Грустик не сомневался: Эрмелинда хочет отдать его этой сеньоре с трубочками на голове и тому человеку, который зажимает нос. Но он не хотел тут оставаться, он хотел к Звездочке. Грустик рванулся из рук швеи.

— Сиди спокойно, — попыталась успокоить его Эрмелинда. Ей очень хотелось казаться заботливой. Обращаясь к сеньоре Олимпии, она добавила: — Ему ужас как хочется пожить в приличном доме.

На это Грустик ответил лаем: «Эрмелинда ошибается! Отпустите меня отсюда! У меня есть друг. Вы поняли? Друг!»

Люди не понимают собачьего языка. Зато собаки прекрасно понимают друг друга. Поэтому оба пуделя, раздосадованные тем, что у них появился соперник, тоже стали умолять хозяйку. Они хватали ее за рукава, прыгали ей на грудь и лаяли: «Он хочет уйти! У него уже есть друг, у него уже…»

Ну и гвалт тут поднялся.

— Бог ты мой! Чего они хотят? — нетерпеливо спрашивала сеньора Олимпия. Она погладила пуделей по голове: — Не волнуйтесь, сейчас вам дадут молочка.

Стриженные в парикмахерской, пудели были похожи на клоунов. На затылке и на ушах у них были кудри. Передняя часть туловища покрыта завитками, а задняя казалась обритой наголо. Только на лапах им оставили браслеты, а на кончиках хвостов — пышные шарики. На шеях красовались шелковые ленты с большими помпонами на концах. Черного пуделя звали Король, а белого — Принц.

Сеньора Олимпия спросила, как зовут таксу.

— Грустик, — отметила Эрмелинда.

— Мне это кличка не нравится. В моем доме никто не должен грустить. Я буду звать его Бароном, раз у меня уже есть Король и Принц.

Эрмелинда пришла в восторг:

— Ну и везет же некоторым! Только что был голь перекатная, а теперь, поди ж ты, Барон! Вот бы и людям так!

При этих словах Шавьер бросил на Эрмелинду презрительный взгляд. Он все еще зажимал нос.

Вот как случилось, что против своей воли Грустик оказался в доме у сеньоры Олимпии, где ему дали роскошную кличку Барон.

А теперь вернемся в квартал и посмотрим, что там происходит. Звездочка проснулся и, как обычно, открыл окно.

— Грустик! — позвал он. Ни Грустика, ни его веселого лая. Звездочка оделся, выбежал в проулок и снова позвал:

— Грустик, Грустик!

Кое-кто из соседей высунулся в окно:

— Ты что кричишь в такую рань?

Звездочка спросил:

— Вы не видали Грустика?

Нет, никто его не видел.

Мать Эрмелинды, совсем уже старенькая, вся согнутая, стирала в раковине белье.

— Тетушка Амелия, вы не видели Грустика?

Старушка была туга на ухо:

— Что ты сказал, сорванец?

— Звездочка, Звездочка! — послышался голос матери.

— Мама, сегодня я не пойду в школу. Мне нужно найти Грустика.

— Кто это не пойдет в школу? Еще чего не хватало! Тут из сил выбиваешься, чтобы купить книжки и тетрадки для этого молокососа! Пей кофе и марш в школу!

Ее не разжалобили даже слезы, которые текли по лицу у Звездочки. Она мечтала о лучшей жизни для сына и не хотела, чтобы ему пришлось чистить чужие башмаки или продавать на углу лотерейные билеты. Поэтому она и слышать не хотела, чтобы сын пропускал уроки из-за какой-то бродячей собаки.

— Выкинь из головы этого негодника, — сказала она. — Просто ему не понравилось здешнее житье. Ему подавай котлету на блюдечке. Скажите, какой благородный! Если бы он тебя любил, то не сбежал бы.

— Да не сбежал он, — уверял Звездочка. — С ним что-то стряслось, какая-то беда…

— Вот еще! Он даже не пикнул. А то он лаять не умеет!

В школе Звездочка никак не мог собраться с мыслями. Он думал только о Грустике.

— Что это сегодня с тобою? — спросила его учительница.

— Ничего… Со мной ничего.

— Тогда не сиди с таким угрюмым лицом, слышишь?

Звездочке хотелось рассказать ей о Грустике, о том, как он умел всех смешить, о его дружбе и преданности и еще о его странном исчезновении. Но как об этом расскажешь? Ведь в классе пятьдесят учеников. Как ни стучала учительница указкой об пол, она не могла заставить всех замолчать. Чтобы ее услышали, ей приходилось кричать, и к полудню голос у нее совсем садился. Нет, это невозможно. У нее нет ни времени, ни терпения, чтобы выслушать историю Грустика.

После школы, повесив поднос на шею, Звездочка отправился в центр города. Когда поздно вечером, грустный и задумчивый, он возвращался домой, то столкнулся с Эрмелиндой.

— Сеньора Эрмелинда, вы не видели Грустика?

— Ну, видала, — с хитрой усмешкой ответила швея.

Звездочка даже подпрыгнул от радости.

— Где? Скажите скорее, я побегу его искать.

— Этого еще не хватало! Твоему Грустику там в сто раз лучше, чем тут. И в сто раз лучше, чем тебе. Ему уже не нужны ни ты, ни все мы.

— Да что вы такое говорите, сеньора Эрмелинда? Грустик — мой друг, мой лучший друг. Он обо мне тоскует.

— Как же, тоскует он о тебе! Собаки только о еде тоскуют, потому что для них главное — это еда. Сейчас твой Грустик наверняка уплетает кусище рыбы в три пальца толщиною. Тоскует, видали? Как же… Да он теперь и не Грустик вовсе, а Барон.

— Что вы такое говорите, сеньора Эрмелинда?

— Я говорю, что пес теперь в приличном доме, который как раз по нему. Там ему грустить не о чем, поэтому и кличка Грустик уже не подходит. У него теперь есть все, о чем только можно мечтать на этом свете. Теперь ему нужно лишь научиться быть любезным с благородными дамами.

— Так это вы отвели Грустика в тот дом?

— А кто же еще! Разве у кого-нибудь в квартале есть такие знакомства, как у меня? Ну, конечно, я. И слава богу, что я это сделала.

— А где этот дом?

— Ах, какой хитренький! Но ты меня не проведешь. Сегодня я сделала доброе дело, и бог меня за это вознаградит. (Она перекрестилась.) И никто не разубедит меня, понял? Барон хорошо пристроен, а большего тебе и знать не нужно.

— Но я хочу только взглянуть на него! Я его оттуда не заберу, честное слово.

— Вот привязался! Да Шавьер тебя не впустит.

— А кто такой Шавьер?

— Слуга. У него есть ливрея.

— И поэтому он меня не впустит?

— Он терпеть не может людей, которые плохо одеты.

— Он тоже из благородных?

— Как водится, — ответила Эрмелинда в некотором замешательстве. Ведь Шавьер и к ней относился очень пренебрежительно. Она продолжала уже гораздо любезнее:

— Послушай, Звездочка, если ты на самом деле друг этой собаке, не задавай больше глупых вопросов. Я все равно не скажу, где она. Ни тебе, ни кому другому. Ты ей только навредишь, понял?

Опустив голову, Звездочка побрел домой. У него отняли друга, а он не мог его даже навестить, потому что слуги в ливреях ненавидят бедно одетых мальчиков.

— Забудь об этом, — посоветовала мать, стараясь утешить Звездочку. — Чего его жалеть? Он теперь как в раю.

— Мама, ведь я его люблю и не могу с ним расстаться. Если бы я убежал, тебе было бы меня не жаль?

— Ой, Звездочка, — обняла его мать, — не говори так! Сравнил тоже!

— Но я люблю его, мама, — сказал Звездочка, целуя мать. — Говорите, что хотите, но Грустик не может быть счастлив. Я это точно знаю.

Звездочка не ошибся: Грустик, или иначе Барон, не чувствовал себя счастливым в новом доме.

«Шавьер, посади его в ванну и не жалей мыла!» — приказала слуге сеньора Олимпия, когда Эрмелинда ушла.

Шавьер со злостью втолкнул Барона в ванную комнату для слуг, ворча сквозь зубы:

— Ну, это уж слишком! Чтобы такой человек, как я… этого грязнуху… черт побери!

С того самого дня, как Барон покинул дом мисс Баттеркап, где он звался Энтони, его ни разу не мыли, и, хотя когда-то это занятие ему не очень-то нравилось, теперь он с радостью бултыхался в теплой воде. Но Шавьер быстро отравил ему удовольствие. Он окунул его с головой в воду, и бедняга чуть не захлебнулся. Потом с силой растер его металлической мочалкой, которая больно царапалась и от которой горело все тело. Под конец он вылил псу на спину целое ведро холодной воды. Барон взвыл от ужаса.

— Посмей только пикнуть! — предупредил его Шавьер. — Будешь иметь дело со мною, бродяга, поросенок несчастный!

Он завернул таксу в жесткое полотенце и опустил на пол. Не обращая больше на пса никакого внимания, он принялся мыть ванну, заливисто насвистывая. Барон боялся дышать. Вошла сеньора Олимпия.

— Барон уже вымыт? — спросила она.

— Не слишком-то подходящее для бродяги имя, — иронически заметил Шавьер.

— В этом доме я решаю, как называть слуг и собак, — оборвала его хозяйка. — Ты забыл, как тебя звали, когда ты сюда попал?

Шавьер не любил, когда ему напоминали о его прошлом, поэтому тут же склонился в угодливом поклоне: «Госпоже виднее».

Хозяйка развернула Барона, несколько минут на него смотрела и удовлетворенно заключила:

— Замечательный экземпляр.

Она побрызгала на пса духами и поднялась в столовую.

Сеньора Олимпия уселась за стол и заставила Барона вспрыгнуть на соседний стул. В комнату неторопливо вошли Король и Принц.

И вдруг их словно муха укусила: они бросились на Барона. А он, такой чистенький, такой благоухающий, тихо сидел и ждал завтрака… Не удери он от них, они бы разорвали его в клочья. Барон в ужасе помчался к двери, которая вела на кухню. А в это самое время из кухни в столовую входил Шавьер с блюдом, на котором лежало рыбное филе, украшенное листьями салата и кусочками лимона, и — бух! — споткнулся о Барона. Блюдо упало. Куски рыбы и дольки лимона разлетелись во все стороны. По ливрее растеклось масло.

— Ах, негодник! — воскликнула сеньора Олимпия.

Довольные, Король и Принц набросились на рыбное филе. «Раз им можно, то и мне тоже», — подумал Барон. От купанья у него разыгрался аппетит, а от восхитительного аромата жареной рыбы свело желудок. Но только он притронулся к филе — Король оскалил зубы и угрожающе зарычал.

Шавьер, весь в ярости, оттирал свою ливрею носовым платком и сыпал проклятьями:

— Черт бы побрал эту тварь! Жалкий бродяга…

— Не говори глупостей, Шавьер, — оборвала его хозяйка. — Барон — немецкая такса, притом из очень породистых. Неси второе и прикажи Арминде вытереть ковер.

Горничная Арминда вошла с ведром и тряпкой и принялась оттирать пятна на ковре. Она бросила злобный взгляд в сторону Барона, укрывшегося под буфетом. Тот нырнул под стол и наткнулся на ноги сеньоры Олимпии.

— Осторожно, ты порвешь мне чулки! — закричала она.

Тогда Барон, дрожа от страха и голода, спрятался под софу, но тут почувствовал запах жареного цыпленка. Король и Принц, сидевшие по обе стороны от хозяйки, тоже водили носами. Барон не выдержал. Он выскочил из своего укрытия, встал на задние лапы, поднял передние и замахал ушами. Сеньора Олимпия громко рассмеялась:

— Что за прелесть! Ну просто чудо!

Она бросила Барону крылышко от цыпленка, и он ловко подхватил его в воздухе.

— Шавьер, отведи Барона на кухню, и пусть Жоакина его покормит. Король и Принц со временем к нему привыкнут.

Как только Шавьер оказался с Бароном на кухне, он сильно пнул пса ногой:

— Это чтобы ты не путался под ногами, паршивец.

Горничная Арминда добавила:

— Будто у меня без тебя дел мало…

Но кухарка Жоакина, толстая и румяная, нежно склонилась над Бароном:

— Бедненький, сначала тебе дают красивое имя, потом прихорашивают, а накормить никому и в голову не придет.

Она выложила в миску объедки и не успела глазом моргнуть, как Барон все умял. Добрая Жоакина только руками всплеснула:

— Господи! До чего же он голодный! — И дала ему добавку.

Барон, словно Золушка, лег возле кухонной плиты. Он вкусно и плотно поел и нашел удобное местечко, где вздремнуть. Все было бы хорошо, если бы не тоска по Звездочке. Кухарка опустилась возле него на колени.

— Бедняжка, я-то знаю, каково тебе. Для счастья красивого имени мало. Счастливый тот, у кого есть друзья.

— И хорошая еда, — насмешливо вставила Арминда.

— Что ж, правда, — согласилась Жоакина, — без хорошей еды тоже не жизнь.

Она пошла в кладовку за куском рыбы, дала его Барону и сказала:

— Спи, мой хороший. И знай, что приснится на новом месте, то и сбудется.

Барон с наслаждением съел кусок рыбы. Потом повертелся, повертелся, свернулся поудобнее и с мыслями о Звездочке уснул.

Вошла кухарка Жоакина в платье цвета золотистой корочки на рыбном филе. Ах! Что это было за платье! Сверкающее, как солнце, и все в крылышках от жареного цыпленка. Жоакина была в нем такая прекрасная, такая удивительная! Вместо гребня пучок на затылке был у нее заколот огромной костью, похожей на полумесяц.

«Барон, — сказала она ласково, но тут же осеклась. — Что за чушь! Ведь ты Грустик? Послушай, Грустик, я помогу тебе отсюда удрать. Я знаю, ты хочешь к своему другу. Это так хорошо — иметь друга. Это самое лучшее, что есть на свете».

И она выплыла из комнаты. Грустик поднялся и пошел вслед за нею. «Пошел» — не то слово, потому что Грустик тоже поплыл, как кухарка. Он плыл среди молочных облаков, не касаясь их. «Я лечу, — подумал он. — Я — летающая собака». Он был доволен. Он всегда завидовал птицам, весело порхавшим в небе.

Так они добрались до железной двери. Жоакина приподняла платье цвета золотистой корочки на рыбьем филе и достала гигантский ключ. Открыв дверь, она шепнула: «Лети, Грустик! Быстрее!»

Тут уши у него распахнулись, точно крылья, и легкий, словно перышко, он вспорхнул в небо. Он летел над деревьями и крышами и вдруг снова услыхал голос Жоакины: «Быстрее, Грустик! Еще быстрее!»

Пучок на затылке у доброй женщины распустился, и волосы развевались, точно флаг. Костяной гребень стоял прямо, как мачта. Рядом размахивал длинными руками Шавьер и вопил: «Назад! Немедленно назад! Ах ты, жалкий бродяга, ах, паршивец, ах, неблагодарный!…»

Откуда-то взялись Король и Принц. Они глядели вверх и втягивали носами воздух. Им тоже хотелось летать. Бух! Точно тяжелые мешки, они плюхнулись на землю.

«Тут, наверху, чудо как хорошо!» — пролаял им Грустик. В ответ они завыли от злости и зависти. «Прощайте! Прощайте навеки, воображалы, кривляки!» Грустик все выше забирался в небо.

Он увидал внизу знакомый квартал, весь залитый лунным светом, и приземлился как раз перед дверью Звездочки.

Что есть мочи он залаял: «Звездочка! Звездочка! Я вернулся!» Открылось окно и… Кто-то сильно тряхнул его: «Тихо, все спят!» И пнул ногой. Перед Грустиком стоял заспанный Шавьер.

В течение нескольких дней Король, Принц и Барон сидели на диете и купались в ванне с душистой мыльной пеной. Всех троих готовили к выставке собак.

Какое оживление! Сколько народу! Самые причудливые собаки на поводке или на руках у хозяев. Глядите! Возле клумбы с розами пойнтер какой-то дамы наскакивает на пинчера элегантного господина. Господин берет пинчера на руки и с гордым видом удаляется.

Доберман набросился на пекинеса маленькой старушки. Старушка визжит. На помощь ей и пекинесу бросается какой-то мужчина.

Сеньора Олимпия вела Короля, Шавьер — Принца, а Арминда — Барона. Многие прохожие в изумлении оборачивались на эту великолепную группу, особенно на даму с двумя чернобурками на плечах, со слугою в ливрее и двумя забавно подстриженными пуделями.

Все собаки были посажены в клетку, несмотря на то, что они были породистые и дорогие. Король и Принц оказались вместе в большой клетке, а Барона отвели в сектор для маленьких собак. Шавьер с важным видом расположился перед клеткой Короля и Принца. Арминда уселась на стуле возле Барона. А сеньора Олимпия отправилась пить чай на веранду кафе.

Громкоговоритель слезливо и сладко пел о несчастной любви. Собаки одна за другой выходили на площадку. Жюри состояло из пяти человек. Председателем был немец с белой, как снег, головой и лицом, покрытым фиолетовыми прожилками. В микрофон назывались клички и породы собак: «Блюфф, боксер! Распа, карликовый пинчер! Игорь, фокстерьер! Пигги, пекинес!» И так далее. Наконец, объявили: «Король, Принц, пудели!»

Сеньора Олимпия спустилась по ступенькам кафе, Шавьер вручил ей обеих собак, и она вышла с ними на площадку. Члены жюри тщательно подмечали все детали: шерсть, уши, лапы… даже хвосты задирали. Это так возмутило Короля и Принца, что они подняли лай. Потом немец открыл им пасть и осмотрел зубы. Он попросил сеньору Олимпию немного с ними пробежаться. Она побежала, хотя была на высоких тонких каблуках, а на них не очень-то побегаешь. Чернобурки соскользнули у нее с плеч. Председатель их поднял и учтиво сказал: «Извините, мадам». Словно был в чем-то виноват. Ему тоже нравилось слово «мадам». Увидев, как упали чернобурки, некоторые зрители засмеялись. Поэтому сеньора Олимпия подозвала Шавьера и отдала собак ему.

Следующими были элегантный господин с пинчером и старушка с пекинесом. Потом объявили: «Барон, немецкая такса!» Арминда передала Барона Шавьеру, который не удержался и проворчал: «Аристократ! Смех, да и только! Аристократ коротконогий!»

Председатель собственноручно поднял хвост у Барона. Шавьер пошел медленно, потом быстрее, еще быстрее… Барону тут нравилось. Он скакал, как жеребенок. Вокруг смеялись. Воодушевленный этим смехом, Барон вертелся и прыгал, как цирковая лошадь, становился на задние лапы и махал ушами. Под конец он лизнул с притворной преданностью руку Шавьеру, как будто это была дама. Публика хохотала до упаду. Послышались хлопки и крики «браво», «бис». У Шавьера сделалось зверское лицо. Он не понимал юмора.

— Ты мне дорого за это заплатишь, паршивец! Клянусь! — прошипел он.

За Короля и Принца сеньора Олимпия получила призы городского и областного советов. Сообщение об этом попало вместе с фотографией в газету. Барон награды не получил.

— Неудивительно, — сказал Шавьер, скривив рот. — Насколько мне известно, ни один бродяга до сих пор не получал призов.

Соседи иной раз говорили Звездочке: «Может, пес еще вернется». Они знали, что он все еще надеялся найти свою таксу и всегда внимательно глядел по сторонам, когда шел продавать расчески и мыло. Как знать, может, Грустик и объявится…

Однажды Звездочка отправился со своим товаром в богатый квартал. Он шел от двери к двери, как это делают нищие. Ведь Эрмелинда отдала Грустика в богатый дом. А вдруг он там его встретит? Наторговал он мало. В богатых домах не идет товар для бедных. Повесив голову, брел он по тихой улице с враждебно глядевшими на него окнами домов, когда сквозь фигурную решетку увидал двух больших собак, белую и черную, остриженных по-клоунски. На шее у них были завязаны ленты с помпонами на концах. Звездочка остановился. Он никогда не видал таких чудных собак.

— Эй, вы куда так вырядились? — спросил он у них.

Тут открылась дверь, и из дома вышел слуга в серой ливрее с позолоченными пуговицами.

— Ступай отсюда, попрошайка. Понял?

— Не хотите ли чего-нибудь купить? — Звездочка показал на поднос.

— Мне ничего не нужно.

— А вашей хозяйке?

— Моя хозяйка не покупает всякую дрянь. Давай катись, пока у меня не лопнуло терпение.

Звездочка побрел дальше. А несколько минут спустя из дома выскочил песик с длинным туловищем на коротких лапах и с грустными глазами. Внезапно он бросился к воротам. Понюхал, понюхал и отчаянно завыл.

— Вот псих! — с издевкой сказал слуга и ударом ноги втолкнул собаку в дом.

Сеньора Олимпия надеялась, что Король, Принц и Барон подружатся, но она ошибалась. Король и Принц считали себя самыми замечательными из всех больших собак. Обращать внимание на всяких маленьких собачонок было ниже их достоинства.

Шавьер тоже считал себя человеком исключительным и не хотел ронять свое достоинство. На той самой выставке, где так много всего приключилось, он поклялся отомстить Барону. А поскольку людям такого сорта месть доставляет особенное удовольствие, они не успокаиваются, пока не добьются своего. И вот что он придумал.

После обеда сеньора Олимпия обычно шла с Королем и Принцем на прогулку. Когда она в модном платье и шляпке, в сопровождении пуделей, шествовала по улице, прохожие оборачивались ей вслед. Коротконогая такса портила весь вид, к тому же Барон не умел приноровиться к шагу хозяйки и не шел, а бежал вприпрыжку.

Но породистая собака, чтобы сохранить форму, должна гулять изо дня в день. Поэтому сеньора Олимпия как-то утром сказала:

— Шавьер, так не может больше продолжаться. Барон начал толстеть. Отныне и ежедневно ты будешь водить его на прогулку.

Шавьер не поверил своим ушам. Кто купал этого паршивца, когда тот у них появился и вонял так, что сил не было? Кто споткнулся об этого негодяя и перепачкал себе ливрею? Кого выставили таким дураком на глазах у всей публики?… А теперь новое унижение — он должен прогуливать этого обормота по улицам! Это уже слишком! Этого надо избежать любой ценой. Час мести пробил.

— Как вам будет угодно, — сказал он, лицемерно улыбаясь.

В обеденное время, когда Жоакина уже приготовила в мисочке обед для Барона — пшеничную кашу с молоком — и возилась в кладовой, Шавьер вошел в кухню и выкинул еду из миски в окно. Вскоре они пошли на прогулку и, миновав несколько улиц и переулков, остановились у обрыва, с которого была видна река. К великому удивлению Барона, Шавьер вынул из кармана кость.

— Держи, держи! — предложил он.

Оставленный без обеда, Барон пытался ухватить кость, но Шавьер подымал ее все выше и выше. Барон совсем уже отчаялся и выбился из сил, а слуга только посмеивался. Под конец он закопал кость в землю: «Ищи, ищи!»

Барон сразу стал рыть землю. Для него это было одно из самых больших удовольствий. С удивительной быстротою раскапывал он землю и отбрасывал ее назад. Он трудился с большим азартом и все больше зарывался в землю. Теперь из-под земли виднелся только кончик хвоста, указывая место, где находилась яма. Наконец кость была откопана. Пес встряхнул ушами и собрался было ее погрызть. Но не тут-то было.

Шавьер, который до той поры весело насвистывал, резко сказал:

— Хватит! Пошли домой, свинтус несчастный!

На этот раз слуга не преувеличивал — Барон перепачкался землею по самую макушку.

Когда они вошли в дом, сеньора Олимпия уже вернулась с Королем и Принцем с прогулки и собиралась ехать на автомобиле в центр города пить чай с приятельницами.

— Вот поглядите, — сказал Шавьер со скорбным выражением на лице, — ну можно ли пускать на прогулку такого скверного и невоспитанного пса. От вас отвернутся все соседи. Уже и так говорят: ну как это сеньора Олимпия держит в доме такого ужасного неряху.

— Не гуляй с ним больше, — в гневе воскликнула хозяйка. — Пусть себе толстеет, мне все равно. Не хочу, чтобы из-за него надо мной смеялись.

Шавьер с поклоном проводил ее до автомобиля. Потом потер руки от удовольствия. Он считал себя лучше и умнее всех на свете.

Однажды — в тот день должна была прийти Эрмелинда — перед домом остановился грузовик. Двое рабочих в комбинезонах сняли с него трельяж, который сеньора Олимпия купила в дорогом магазине. Шавьер и Арминда помогли отнести его в комнату хозяйки на второй этаж. Сама хозяйка стояла в окружении пуделей на лестнице, то и дело покрикивая: «Осторожно, разобьете зеркала!» Король и Принц вторили ей грозным рычанием.

Зная, что хозяйка и постоянно за всеми шпионивший Шавьер заняты, Жоакина воспользовалась случаем и решила повидаться со своим женихом, толстяком-солдатом, который ждал ее у дверей. Она вышла и, сияя от радости, прислонилась к дверному косяку. Солдат протянул ей пакетик и смущенно пробормотал:

— Это я купил на ярмарке. Может, тебе понравится.

Прыснув со смеху, Жоакина достала из пакета шкатулку темного дерева, обтянутую шелком цвета морской волны, с уголками, обитыми металлом, и зеркальцем на крышке.

— Что за прелесть! — воскликнула она.

Взявшись за руки, Жоакина и солдат с восторгом глядели друг на друга.

— Как только я заработаю побольше денег, мы с тобой поженимся, — сказал солдат. — Тогда я подарю тебе шкатулку всю из серебра.

Барон, воспользовавшись тем, что Жоакине не до него, выскользнул через дверь на улицу. С быстротой молнии метнулся он за угол, и только тут кухарка спохватилась:

— Господи! Да это наш Барон!

— Похоже, в этом доме живет одна знать, — засмеялся солдат.

Но Жоакине было не до смеха.

— Скорее! Нужно его поймать! — всполошилась она.

Дородная кухарка и ее толстячок-солдат бросились вниз по улице. Но едва они добежали до угла, как услышали голос сеньоры Олимпии:

— Жоакина! Жоакина!

Жоакина знаком приказала солдату исчезнуть. Потом, вся запыхавшись, побежала к хозяйке и призналась:

— Барон сбежал.

— Сбежал? А как ему это удалось?

— Мне показалось, что кто-то позвонил. Я пошла открыть, а он шмыг в дверь.

— Мы еще об этом поговорим, — резко сказала хозяйка. — А теперь марш на кухню. Шавьер!

— Слушаюсь!

— Беги быстрее. Барон сбежал.

— И я должен его ловить?

— А кто же еще?

— Ну, негодяй, погоди у меня! Дай только я тебя поймаю… — процедил сквозь зубы Шавьер и бросился вдогонку за псом.

Барон собирался бежать прямо к Звездочке, но загляделся на какое-то дерево и немного задержался возле него. До чего же хорошо на свободе! Как замечательно пахнут деревья и земля, когда ты свободен…

— Назад! Немедленно назад!

Барон в ужасе бросился прочь. За ним мчался ненавистный Шавьер. Впереди была стройка. Высоко на строительных лесах работали люди. Босой паренек поднес на плече бадью с раствором и привязал ее за веревку, которая свешивалась с подъемного крана…

— Барон, назад! Ко мне!

Плюх! Барон подпрыгнул и шлепнулся в бадью, которая поползла вверх. «Я лечу! Лечу! Мой сон сбывается!» — пело у него в душе.

Внизу размахивал руками Шавьер:

— Прыгай, Барон! Немедленно прыгай!

Рабочие засмеялись:

— Эй, ты, пижон в ливрее! Кто это здесь барон?

— А вон тот негодяй в бадье с раствором, — ответил Шавьер, закипая от гнева.

— Видали? — заорал на всю стройку один из рабочих. — Генерал в ливрее — это слуга господина барона, который едет в бадье.

Рабочие умирали со смеху. Со всех сторон неслось: — «Эй, генерал, у господина барона есть герб? А кушает он с серебряного блюдечка? А какое он тебе платит жалованье? Ха-ха-ха!»

Шавьер стоял, как оплеванный, и в отчаянии оглядывался по сторонам. Ему хотелось провалиться сквозь землю. От его надменности не осталось и следа. Тут он был беззащитен. Босой парень показал ему язык.

— Осторожно, господин маршал, а то господин барон еще сбросит вам на голову мину. Прическу попортит!

Шавьер совсем сник. Впервые с того самого дня, когда он надел ливрею, в его лакейской душе проснулся стыд… В конечном счете, эти люди в рваных башмаках выше его, потому что он всего-навсего лизоблюд, который должен угождать гордячке-хозяйке.

Мы не станем больше называть Грустика Бароном, потому что он не вернется в дом сеньоры Олимпии и ее лакея Шавьера.

Когда Грустик увидал сверху из бадьи, что Шавьер не собирается его ловить и уходит, он залаял от радости: «Я свободен! Свободен!»

Вдруг какой-то рабочий снял бадью с крюка и перевернул ее. Грустик испугался.

— С благополучным прибытием, господин барон, — сказал рабочий.

Наверху работал еще один босоногий паренек. Он взял Грустика на руки, погладил по блестящей шерстке и сказал:

— Красивая собачка…

Но его оборвал зычный голос бригадира:

— Мы здесь не для того, чтобы в игрушки играть.

Перепуганный паренек бросил Грустика обратно в бадью. Он был совсем еще ребенок, и ему, конечно, больше нравилось играть с собакой, чем работать на стройке.

Сидя на дне бадьи, Грустик видел только небо. «Так летать неинтересно», — подумал он. Когда бадья спустилась, его вынул из нее какой-то рабочий:

— Ну, как, господин хороший, накатался?

В ответ Грустик пролаял: «Я не господин и не барон. Я — Грустик и хочу вернуться к моему другу Звездочке». Но рабочий, который не понимал по-собачьи, продолжал тем же шутливым тоном:

— Всегда к вашим услугам, любезный господин.

Но тут пришел бригадир и рявкнул:

— А ну, проваливай, аристократ липовый!

Грустик припустился со всех ног. А вслед ему неслось:

— Если господин барон поспешит, то догонит своего генерала в ливрее.

На что Грустик ответил: «Да ведь я еле от него отделался! Не видать ему меня больше!»

Грустик рассуждал сам с собою: «Если бы Шавьер не примчался за мной, люди бы не узнали, что меня зовут Бароном. И тогда бы они лучше отнеслись ко мне…» Погруженный в эти размышления, он не заметил зеленого фургона и не успел опомниться, как его уже упрятали в клетку на колесах, которая покатила по городским улицам. Фургон ехал на живодерню.

Ворота открылись, и фургон въехал во двор. Какие-то руки неловко схватили Грустика и вытащили его наружу, а несколько мгновений спустя он оказался за решеткой кирпичного цвета. В первый момент это напомнило ему выставку собак, где его тоже заперли в клетке. Но там были высокие деревья, цветы, музыка и люди, глядевшие на него с любопытством. А тут ни деревьев, ни цветов, и только мучительный вой пойманных собак. Напротив Грустика помещалась клетка с котами, которые сидели, сонно уставясь в пустоту. Выходит, коты, всегда такие ловкие и проворные, тоже попадаются в ловушку? Кто бы мог подумать…

Служитель в фуражке бросил быстрый взгляд на Грустика: «Такса. Должно быть, из богатого дома». Грустик попытался просунуть нос сквозь прутья решетки, но промежутки между прутьями были слишком узки. Тогда он заметался из конца в конец тесной клетки. Его охватил страх, леденящий и томительный.

Собака по соседству с такой силой билась о прутья, что Грустик чувствовал, как они содрогаются.

— Тихо! — закричал служитель. — Бейся не бейся, — конец один. Скоро тебя отправят на тот свет!

Что он хотел этим сказать? Что должно случиться с этой собакой? И что вообще здесь делают все эти собаки?

Возле клеток появился нарядный господин с тростью в руке. В ту же секунду собака рядом с Грустиком подняла неимоверный шум.

— Пилот, мой Пилот! Вот я тебя и нашел! — радостно воскликнул господин с тростью.

Низко поклонившись, служитель открыл клетку. Огромная эльзасская овчарка бросилась к хозяину и облизала ему лицо.

— Повезло собачке, — сказал служитель. — Еще немного — и ее… — И он провел рукой по горлу.

Господин с тростью сунул ему в руку деньги и исчез вместе со своей собакой, которая от радости места себе не находила. Жалобно мяукнул какой-то кот и тут же снова сонно уставился в пустоту. Собаки подняли страшный вой. Грустика охватил ужас. Почему его тут заперли? Он не сделал никому ничего плохого. Или все это — дело рук ненавистного Шавьера?

На живодерне свой порядок. В течение трех дней Грустика пальцем не тронут, его даже будут кормить. Но если в эти три дня за ним никто не придет, тогда его дела плохи. Даже очень плохи… Его усыпят.

Как уже говорилось, Эрмелинда шила в доме сеньоры Олимпии. После того как Грустик сбежал оттуда и Шавьер вернулся ни с чем (в ушах у него все еще звучал издевательский хохот рабочих), она предложила, чтобы кто-нибудь сходил на живодерню и поискал таксу там. Случалось, что фургон увозил даже породистых собак. Обычное дело! Но госпожа Олимпия раздраженно ответила:

— Хватит! Я сыта по горло этим болваном. Пусть гибнет на живодерне или где угодно. Мне до него больше нет дела.

Шавьер просиял. Как всегда, его взяла. Всякий раз он оказывался хитрее других. Бедняга! А Эрмелинда даже растерялась, увидев, что сеньоре безразлична судьба Грустика. «Выходит, — подумала она, — мое доброе дело пошло насмарку? Бедный пес! В этом доме с ним всегда обращались, как с приблудным. Он ютился на кухне, а эти расфуфыренные клоуны спят в комнате хозяйки и едят с нею за одним столом. Да еще этот гордец Шавьер без конца придирался к бедному кривоножке. А ведь до чего славная собачка! Мухи не обидит!» Эрмелинда давно уже была сама не своя…

На следующее утро она отправилась на живодерню.

— К вам не поступала черная такса с коричневыми ушами? — поинтересовалась она.

— Вчера привезли одну…

— Можно на нее взглянуть?

Служитель отвел ее к клетке Грустика. Тот, увидав Эрмелинду, тихонько завыл. Он не знал — радоваться ему или нет. И чего ему ждать от этой женщины? Разве не из-за нее на его долю выпало столько огорчений и бед? А вдруг она пришла, чтобы вернуть его ненавистному Шавьеру?

— Да, вот эта, — сказала Эрмелинда. — Сколько я за нее вам должна?

— А у вас есть документ на эту собаку?

— Нет, — ответила она, потому что не хотела говорить всей правды.

— Тогда платите триста эскудо.

— Сколько? Триста эскудо? Да мне столько не заработать и за неделю.

— А эта породистая собака в самом деле ваша?

— Ну, конечно, моя!

— Так разве она не стоит триста эскудо?

Эрмелинда вздохнула. Будь что будет, она доведет это дело до конца.

— Я достану деньги и завтра вернусь.

— Смотрите, послезавтра ей будет уже все равно. — И служитель засмеялся.

В задумчивости Эрмелинда вернулась домой. Где достать столько денег. Если ей иной раз и удавалось заработать за неделю триста эскудо, все они уходили на жизнь, ведь ей надо было кормить стариков-родителей. Но она не могла смириться с тем, что Грустика убьют.

Если хорошенько подумать, то вся вина на ней (тут она перекрестилась). Господи помилуй! Она-то ведь хотела как лучше. Честное слово! Нет, надо что-то придумать…

А поскольку ум у Эрмелинды был изобретательный, то вот что она придумала. Обходя весь квартал от дома к дому, она взволнованно, со слезами на глазах, рассказывала печальную историю Грустика.

— Если вы не поможете, — убеждала она, — то завтра его, бедняжечку, убьют!

Все жалели песика. Ведь он был такой славный.

— Мы могли бы сделать Звездочке сюрприз. Каждый даст сколько может. А вместе мы наберем триста эскудо, — убеждала Эрмелинда.

Пусть не все, но многие решили помочь. Одни могли дать пять эскудо, другие — всего один или два. Всего набралось сто пять эскудо. Тогда Эрмелинда достала из-под юбки мешочек. Там было девяносто пять эскудо. «Ничего, — не без вздоха решила она, — остальное я соберу завтра со своих клиентов, попрошу их заплатить мне вперед».

Все истории рано или поздно кончаются, вот и наша подошла к концу. У нее будет счастливый финал, хотя, возможно, это не всем придется по душе, ведь есть люди, которые признают только трагические развязки. Они уверены, что истории, где все хорошо кончается, устарели. Как будто может устареть сама жизнь! Разве жизнь состоит только из горестей и грозовых туч или из одних радостей и солнечного света? Жизнь — это и то, и другое.

Но хватит рассуждать! Давайте посмотрим, как встретились Звездочка и Грустик, как все это было. Звездочка с подносом на груди только что вернулся в свой квартал. Он был уже возле дома и шел, пересчитывая собранные гроши. Вдруг он услыхал лай, который был ему хорошо знаком. Звездочка замер. Не может быть! Но если это не Грустик, то кто же?… Звездочка так и впился глазами в дверь своего дома. Кто это там лает? Неужели в самом деле?…

— Грустик? — едва выговорил он.

Дверь открылась, и Грустик, живой и невредимый, кубарем выкатился навстречу Звездочке, который даже вскрикнул от радости. Мальчик опустился на колени, и лапы Грустика тут же очутились у него на плечах. Горячий язык облизывал ему лицо, руки. И Звездочка, не выдержав, заплакал.

— Грустик, дорогой мой, — повторял он, обнимая друга.

Какое-то время они так и сидели, никого и ничего не замечая. А вокруг мало-помалу стали собираться соседи. Кое-кто смахивал слезу, видя, что не напрасно пожертвовал последними грошами. Разве это не самая большая радость — сделать ребенка счастливым?

Когда Звездочка заметил собравшихся людей, он смущенно поднялся с земли. Эрмелинда, очень довольная тем, что она совершила доброе дело, сказала:

— Давайте посмотрим, не забыл ли плутишка свои фокусы.

Звездочка подал знак Грустику. Тот немедленно встал на задние лапы, поднял передние и замахал ушами. На вопрос Звездочки: «Как лает собачка?» — Грустик пролаял три раза, а когда мальчик спросил его: «Как кавалеры ухаживают за дамами?» — Грустик очень учтиво облизал ему руки. Раздались аплодисменты, крики «браво». Откуда ни возьмись, появились рыбные косточки, сардиньи головы и куски хлеба.

Это был настоящий праздник. Грустик и Звездочка были счастливы, как никогда. Что произошло дальше, нетрудно догадаться. Звездочка и Грустик стали неразлучны. Грустик опять похудел, потому что еды ему перепадало маловато. Пришел конец и купаньям в эмалированной ванне.

Но кто знает? В мире все меняется. Может, и для Звездочки настанут лучшие дни, и он сможет покупать, когда ему вздумается, цыпленка и давать косточки Грустику. Может, он даже заведет эмалированную ванну — для себя и своего друга…

Что, если нам всем очень этого захотеть… Ведь правда, Грустик и Звездочка этого заслуживают?