"Август" - читать интересную книгу автора (Круглов Тимофей)

Глава девятая

Вечером втроем сидели мужчины на корме, окружив щедро накрытый столик. Петров, Муравьев, Анчаров. Вспомнили Иванова.

— Кто-нибудь новости смотрел в последнее время? Поручика не видели больше? — поинтересовался Саня.

— Какого поручика? — не понял Андрей.

— Ржевского! — немедленно отозвался Муравьев, коротко хохотнув.

Анчаров улыбнулся скупо в черную щетку усов и пояснил:

— Валерка когда-то первую статью написал о Рижском ОМОНе, как только мы на сторону Союза стали окончательно и бесповоротно. Ну а поскольку подписывать своим именем, а он крупным функционером Интерфронта был тогда, неудобно, то подписался одним из своих псевдонимов — Ржевский.

В отряде, понятное дело, кому надо, сразу узнали, чья работа. Так и стал Иванов — Поручиком. А потом он и вовсе у нас прописался в ОМОНе, не сдрыстнул, как остальные политики. Взял автомат в руки и до конца был с нами. До Приднестровья дошел. Ну а там что-то такое наворотили они вместе с Питоном — особистом нашим, что против шерсти местной власти пошло. Их стали прессовать, они исчезли. Ну и правильно, а то грохнули бы их за милую душу — время было лихое, да и всегда сначала своих бояться надо, с врагами как-нибудь справимся.

— А теперь, оказывается: жив-здоров Поручик! И, слава Богу! Мы с ним крепко дружили, а расстаться пришлось — не попрощались даже, — помрачнел Муравьев.

— Перестройка, мать ее за ногу, да отцов ее голой жопой об забор! — Саня разлил по разнокалиберным кружкам последнюю бутылку днестровского коньяку.

— Давайте мужики, вздрогнем за дружбу!

Вздрогнули. Закусили. Закурили.

Петров затянулся крепко, выпустил струйку дыма, подобно дракону и сказал:

— Я Иванову обещал заехать к нему, когда из круиза вернемся. Вот только, успеет ли он «отвоеваться» к тому времени? Ну, не беда. Дождусь, объявится. Про вас, что ему сказать?

— Пусть в гости ждет! Теперь можно и в гости. — Толян улыбнулся белыми блестящими зубами, в серо-голубых глазах растаял намерзший за годы скитаний лёд.

— В самом деле! Давайте договоримся, мужики, каждый год летом встречаемся у Иванова на даче, в Вырице! Далеко это от Питера, Андрей? — Анчаров оживился, представив себе, как они все вшестером нагрянут к Валерке на шашлыки и всё-всё похерят, что было тяжелого за эти годы. А вспоминать будут только хорошее и смешное.

— Час езды. Только у него жена уже не та, что вы знали. Я её видел мельком, вроде веселая, не выгонит, наверное!

— Да, укатали Сивку крутые горки, — вздохнул Муравьев. — Никто из нас первую семью не сохранил. И сколько бы в этом ни было нашей личной вины, но я точно знаю, кому гореть в аду за миллионы сломанных судеб!

— Как же ты жить собрался в новой России, Толя? — грустно спросил Петров. — Здесь ведь Ельцин до сих пор официальный герой и клевреты его неприкасаемы.

— А как Иванов живет? Он ведь злой, он ведь с самого начала перестройки в этом дерьме варился, каждую сволочь знает — кто и что сотворил. Но ведь все равно в Россию вернулся. И даже служит ей. А зубами-то скрежещет, небось, по ночам, я его знаю! Но терпит и служит. Не ради власти, ради России. — Анчаров загрустил, всегда настороженные, прищуренные, как перед выстрелом в цель, черные глаза его внезапно осоловели, расслабились — и не узнать стало бывшего майора. Сидел на палубе круизного теплохода, весело плывущего под музыку по Рыбинскому водохранилищу, обыкновенный турист. В белых штанах и белой рубахе. Уставший на работе и теперь отдыхающий душой и телом деловой человек. Директор магазина, например. Или хозяин автомастерской. Добрый к детям, женщинам и хорошим людям. Простой русский человек. Смуглый только. Но крест православный поблескивает серебром на поросшей черным волосом мускулистой груди. Что еще надо вам, люди? Наш человек.

Петров подвинулся поближе к товарищам и начал говорить тихо, но убежденно:

— Я для себя так решил: не лез в политику и никогда не буду. Я домой ехал из Эстонии, не для того, чтобы ненавидеть. Я этой ненависти за 17 лет «независимости» так называемой наелся сполна. Я не воевал, не боролся, как вы. Но и не служил им, и не помогал ни в чем. И любви их не искал тоже. Мотался по свету, по всему белу свету и пахал на дядю. То на дядю Сэма, то на королеву Викторию, то вообще непонятно на кого. Но никогда на эстонцев. Я, мужики, почти во всех странах мира был. Где подолгу, где по чуть-чуть. И ответственно вам заявляю: какой бы Россия сейчас ни была — лучшего места на свете все равно нет!

В каждой избушке свои погремушки. Туризм нельзя сравнить с эмиграцией. А жизнь в России, среди русских людей нельзя сравнивать с жизнью в Европе среди русскоязычных евреев. Я никого никогда уговаривать не буду в Россию переезжать. Пусть сами решают люди, где их дом. Но только не хочу я, чтобы из России такую же цивилизованную тюрьму сделали, как из ЕС, или там Штатов. Я не для того на Родину возвращался, чтобы здесь было, как в Эстонии. А сколько дураков русских, которые пару раз в Анталью на две недели слетали, да в Париж на три дня — искренне считают, что там вечный праздник, за который не надо платить! А платить человеческой жизнью и судьбой детей приходится. А когда, наконец, понимают эту горькую истину люди — уже поздно что-то менять. Вот и обманывают себя, врут, что все у них заебись, и как здорово, что они так удачно свалили на запад. А чтобы не проболтаться, убеждают себя и других, что они ненавидят Россию. И так проходят годы. И ненависть становится искренней. Такие дела, ребята.

— За Россию! — Толян щедро опустошил содержимое бутылки в стаканы и составил ее со стола.

— За Россию! — дружно повторили все, и выпили стоя.

Анчаров чиркнул спичкой и раскочегарил потухший окурок толстой сигары.

— Я устал воевать. Не только потому, что воевать так трудно. Тяжело не тяжело — война дело мужское. Я устал воевать ни за что. Буду жить просто так. Чтобы другим говна не делать — с меня достаточно. Не провести нам дороги, не ликвидировать коррупцию и не перестрелять всех подлецов и дураков на шестой части суши. Полжизни прожито с лишком, уж под горку мы с вами идем. Хватит. Навоевались. Сколько ни трудись на общественное благо, а все равно в результате получается, что каштаны из огня какому-нибудь миллиардеру с нерусской фамилией таскаешь! Поручик все не остановится никак, ну, Бог ему в помощь. А с нас хватит, так Толян?

— Так точно, Саня! — захмелевший Муравьев оглянулся заговорщически по сторонам и вытащил из кармана пиджака швейцарский нож. Подтащил к себе стоящий неподалеку пластмассовый стул, перевернул его вверх ногами и нацарапал криво на обратной стороне сиденья короткую надпись:

«Пп-к М, майор А — ДМБ 2008 — Тирасполь».

— Мы в Эстонии в параллельных с куратами мирах жили, — все никак не унимался Петров. — Почти не соприкасались. В России немного пожил и понял вдруг, что и здесь то же самое. Во всем мире такая фантастика, мужики: параллельные миры и пришельцы! Только в России один мир — это народ, а второй — это власть. А еще есть и третий мир — это удавка у России на шее. Наши пришельцы с Марса — это именно они. С судами шариата, с рабами в зинданах, с торговлей людьми, с первобытными законами кровной мести, многоженством, кумовством, взяточничеством, семейственностью и животной наглостью. Ну и где же наш гарант Конституции? А прокуратура наша скорее меня потащит в суд за эти слова, чем кого-нибудь из них за то, что Конституция РФ на всю страну не распространяется. Наоборот, законы гор давно пришли в столицу нашей Родины. Потому я и живу в Питере. У нас хоть это пока не так заметно.

— Ни хрена себе, мирный обыватель Петров! — засмеялся Толян.

— Зря смеешься, командир, — явно нехотя вернулся к разговору Анчаров. — Опять август на дворе, — и опять война. И в следующем году будет август. Война на Кавказе веками длилась, пока не потушили. Теперь тоже Цхинвалом она не кончится. Чтобы кавказскую войну выиграть, Кавказ в Москве победить надо для начала! Иначе никогда война не прекратится. Прав Петров. Прибалтийский проект похерен, вымрут сами, как мухи. А вот с этими еще воевать и воевать, если хотим жить в независимой России и никому дань не платить. Знаю, знаю, кто их науськивает на Россию, кто деньги дает на войну с нами, знаю, чьи они псы!

— И ты туда же, майор! И тебе мало? — Толян раздраженно вскочил и зашагал кругами по палубе, не обращая внимания на гуляющих мимо мирных туристов. Вернулся к столику, выпил минералки прямо из бутылки и уже тихо сказал:

— Ни в чем кавказцы не виноваты! Виноваты те русские, кто это допустил. Кто в долю входит! Вот кого мочить надо в сортире! Но, баста! Навоевались! Пусть каждый занимается своим делом. Есть у нас ФСБ, МВД, АБВГД и президент с премьером. А также Государственная Дума и Совет Федерации. А я буду отныне Дашке человеческую жизнь обеспечивать, да на печке сидеть и шептунов пускать. Хва-а-а-тит!

— Не ори, подполковник! Бывший, к тому же. — Анчаров запыхтел сигарой, выпуская клубы ядовитого, терпкого дыма. — Никто из нас воевать и не собирается. Пар выпустили напоследок. Все. Конец фильма. Кино про войнушку кончилось, благодарные зрители расходятся по домам.

* * *

— Ты вот что, Машенька, согласуй с Костромским управлением наблюдение за Анчаровым с Глафирой. Плотного не надо, так, пусть присматривают на всякий случай, чтобы не исчезли неведомо куда. Анчаров мужик тертый, кто знает, что на него найдет? И отправляй наших лейтенантов — Веру с Зайчиком — в Питер. Хватит на пароходе кататься, служба не мед и служат не на пасеке.

— Хочешь успокоить Муравьева?

— Думаю, что они давно уже Веру с Зайцевым раскусили, не дети. Пусть решат, что мы перестали нервничать, и соблюдаем договоренности.

— А мы соблюдаем?

— Да, соблюдаем! Ты что, в адвокаты к приднестровцам записалась, что ли, мама? Ты на службе пока еще, не забывай, пожалуйста!

— Слушаюсь, товарищ полковник! Будет исполнено! Разрешите бегом? — Маша явно обиделась, но больше себе вольностей не позволила, занялась делом.

Полковник был зол. Болел желудок, раскалывалась голова. Подкатывала на полных парах депрессия, которую все трудней становилось скрывать, особенно от Маши.

— Увольняться пора, — в очередной раз напомнил себе Кирилл о давно принятом решении, но на этот раз не испытал при этой мысли никакого приятно-мстительного чувства.

Люди вокруг отдыхают, безмятежность просто окутала теплоход. Оттого все чаще хотелось расслабиться и самому. Но генерал, лично позвонивший сегодня из Москвы, испортил все настроение. Опять торговля, опять скрытые намеки и угрозы все переиграть. Как надоело, Господи! Ведь все через голову питерского начальства, все на цыпочках. Ловчить надоело!

— Ну, так ты не мотострелковым полком командуешь, чего ж ты хотел? — сразу включился защитный механизм, не позволяющий начать жалеть себя.

Открылась дверь, в каюту вернулась сердитая Маша.

— Машенька! — Кирилл обнял маленькую женщину, поцеловал неловко в черную макушку, пахнущую лаком волос. — Все будет хорошо, прости, нервы.

— Ладно, Кира, у тебя всегда одна песня, — оттолкнула легонько полковника Маша и закурила, глядя в окно, за которым проплывала на высоком берегу живописная деревенька с белой каменной церковью на холме. — А мы что, так и будем тащиться до самой Астрахани?

— А тебе не нравится? Мне нравится. Мы вместе. Чудная красота кругом, курортное питание. Что плохо?

— Все как в раю, Кира, — голос женщины был усталым и безразличным. — Не могу смотреть на чужую радость, Кирилл!

— Это ты о чем?

— А ты не знаешь? Люди со сломанной жизнью, в очередной раз попав в самый центр наших игрищ, находят любовь, обустраивают жизнь, стремятся вернуться к человеческому между собой! А мы?

— А мы? Мы все решили, мамочка. Дела почти закончены, правда. Прокатимся за казенный счет до Астрахани, приглядывая в полглаза за Муравьевым. В Нижнем, на обратном пути, посадим ему на хвост человека, пока он не явится в столицу со своим блюдечком с голубой каемочкой, на котором лежат ключи от проблемы генерала Щербатого. А сами спокойно поедем в Питер.

— Так значит, Щербатого игра?

— Ну, и наша тоже, Машенька. Совпали интересы. Всем будет хорошо. Генерал получит свое. Муравьев с друзьями свое. Нас с тобой с почетом проводят на пенсион. Да еще и мужа твоего тихонько прищучат, чтобы не изображал из себя оскорбленную невинность. Референтка его, залетевшая — это, на самом деле, еще вовсе не повод, чтобы он тебя отпустил без проблем и истерик.

— Может ты и прав, Кира. А ты не врешь, а? — Маша с мукой посмотрела в выцветшие голубые глаза полковника.

— Не вру, мама. Честное пионерское, не вру.

— А чего ж ты злой такой тогда?

— Хочешь правду?

— Хочу, Кира.

— Тогда слушай.