"Блицфриз" - читать интересную книгу автора (Хассель Свен)ДЕВУШКА-СЕРЖАНТ— Что это с тобой? — спрашивает лейтенант. — Не могу, — отвечает девушка. — Не хочешь! — Говорю же, не могу. — Скажи, почему не хочешь, — ласково просит лейтенант. Гладит девушку по голове, и ее пилотка падает на землю. — Бестолковый ты. Девушка не может, когда она в дурном настроении. — Чепуха. Это могут даже раненые. Я как-то занимался этим, когда обе ноги были в гипсе. — Когда у тебя ноги были в гипсе? — Во время финской войны. — Ты был там? Не знала. Перестань, Олег! Сказала же, не могу! — То есть не хочешь! Кстати, я кавалер ордена Красного Знамени. — Думаешь, девушка уляжется в постель с мужчиной только потому, что он награжден орденом Красного Знамени? Где же ты заслужил его? — В Суомиссалми. — Это где? На востоке? Там все время воюют. — Нет, в Финляндии. Там мы били финских капиталистов и империалистов. — Ты имеешь в виду большое танковое сражение? — Да. Они уничтожили целую дивизию. Но потом командующий фронтом бросил в бой весь корпус. Мы глубоко врезались в их фланги и получили шесть наград за храбрость. — И ты был одним из награжденных? — Да! Лейтенант пытается залезть ей под армейскую юбку цвета хаки. Девушка сжимает ноги. Они катаются среди высоких кукурузных стеблей. — Не надо, — хрипло шепчет девушка-сержант. — Говорю же, не могу. Я такой же солдат, как и ты. С этой грязной порочностью придется подождать до тех пор, пока мы не разобьем оккупантов. — О, я прекрасно понимаю тебя, — злобно рычит лейтенант. — Черт! Как я понимаю тебя! Понимаю днем и ночью, каждый час, утром и вечером. Особенно вечером, когда сижу один в этом проклятом танке. Понимаю тебя так, как дьявол понимает Карла Маркса… .б твою мать! — Тебе необходимо ругаться матом? — спокойно спрашивает девушка. Одергивает форменную юбку и передвигает ремень, на котором висит в кобуре наган[4], в более удобное положение. — Я солдат, — повторяет она. — Танкист, как и ты. — Да, Елена Владимировна, ты радистка в танке. Он хватает ее за шею и валит на спину среди золотистой кукурузы. Девушка колотит ногами, отчаянно сопротивляясь. Юбка задирается, обнажая красивые ноги в чулках цвета хаки. — Черт! Перестань! — злобно рычит она. — Я доложу замполиту. — Думаешь, я боюсь этой свиньи? Если мы не разобьем немцев под Москвой, все замполиты будут раскачиваться на виселице. Они дрожат от страха, и не зря. Нам не разбить фашистов! — Олег Григорьевич, ты в своем уме? Сомневаешься в победе? Если я доложу, ты поплатишься за это головой! — Елена Владимировна, неужели нельзя быть со мной откровенной? Ты тоже сомневаешься в победе! Гитлеровские убийцы с июня гонят нас, будто цыплят. За несколько месяцев полегли тысячи людей. И еще невесть сколько находится за колючей проволокой в Германии. Неприступные укрепления моментально рухнули. Нам конец! Гитлер и его генералы будут в Кремле до Нового года. Где генерал Баграмян и его непобедимая гвардейская дивизия? Разбита, Лена. Наше дело пропащее. Мы воюем три месяца, и гитлеровские танковые дивизии уже в трехстах километрах от Москвы. Если эта погода не изменится, а, похоже, что так и будет, фашисты будут в Кремле меньше чем через неделю. Слышала вчера радио противника? «Танки, вперед! Не останавливаться, пока гусеницы не залязгают по улицам Москвы. Конец международному коммунизму!» Не слышала этого, Елена? Эти немцы — сущие дьяволы. Их ни разу не победили. Нигде! Ты видела, как их танки крушат все на своем пути. На каждый их подбитый танк приходится сотня наших. Наша бригада несла большие потери, ее переформировывали уже пять раз. Думаешь, это может продолжаться и дальше? Я слышал сегодня утром, что Кремль готов к эвакуации. Сталин жертвует нами, чтобы спастись. Он не менее жесток, чем Гитлер. Еще вопрос, кто из них худший бич для русских. Ты знаешь этот приказ: «Тот, кто отступает, изменник и будет расстрелян!» Если мы сдадимся, наши семьи расстреляют. — Я лучше погибну, чем сдамся, — хрипло шепчет Лена. — Не будь так уверена. Смерть, кажется, не особенно страшной только издали. Но вблизи даже самые смелые теряют мужество и выбирают жизнь — если у них есть выбор. А кто сказал, что у нас он будет? Мы пока что не встречались с гитлеровскими эсэсовцами. Они в тысячу раз хуже, чем наши энкавэдэшники. — Это невозможно, — испуганно шепчет девушка-сержант. — Никто не может быть более жестоким, чем люди Берии. — Может, вот увидишь! Погоди, пока не встретишь немцев с мертвыми головами на фуражках. Они убивают для развлечения. Говорят, они каждое утро выпивают поллитра крови. Советской крови, Елена Владимировна. — Еще говорят, что они едят маленьких детей, — испуганно бормочет девушка. — В одном только Берлине исчез миллион младенцев. Еврейских, — добавляет она, чуть помолчав. — Нет, не еврейских, эсэсовцы определенно не стали бы их есть! — возражает лейтенант негодующе. — Ты в самом деле думаешь, что мы проигрываем войну? — Мы проиграли ее, Елена Владимировна. Господи, смилуйся над нами! — Ты веришь в Бога, Олег? Советский офицер, выпускник Академии Фрунзе? — Да, после сражения под Минском верю. Он — единственная наша надежда. Я люблю тебя, Елена Владимировна! Я полюбил тебя, как только ты пришла в полк и была направлена в мой взвод. Кончай ты, девочка! Идет война. Кто знает, доживем ли мы до вечера? — Перестань! Я не могу! У меня есть жених! — Нет у тебя никакого жениха, — отвечает он насмешливо. — Я знаю о твоих шашнях с капитаном Анной Скрябиной. О них знает вся бригада. Говорят, плодом этой любви будет Т-34. — Он с громким смехом запрокидывает голову. — Ты любовница Скрябиной. Все знают, что эта корова помешана на девушках. Но знаешь, что девушки быстро исчезают после того, как эта ведьма пресытится ими? Она скоро перестанет быть замполитом. Полковник Потапов терпеть ее не может. — Анна ему не по зубам. У нее есть связи в Ставке. — Ты влюблена в нее! — Ну и что? На это нужно получать разрешение командира взвода? — Что вы делаете друг с другом? — Думаешь, я извращенка? — Нет, просто-напросто лесбиянка. Меня тошнит от тебя, Елена Владимировна — Отлично, тогда пусти меня, товарищ лейтенант! В Суомиссалми, выдавая награды, явно не обучали манерам. — Ты потешаешься над орденом Красного Знамени? — Донеси на меня, если хочешь. Я могу за себя ответить! Если меня поставят к стенке, я позабочусь, чтобы ты составил мне компанию. — О, Ленок, я уверен, что ты вывернешься. Просто-напросто залезешь в постель к Анне. Это ведь она занимается всеми доносами. — Скотина! Я трижды проклинаю тебя — клянусь Святой Казанской Богоматерью! — Извини, Лена. Я не хотел обижать тебя, но ты сводишь меня с ума. И я заполучу тебя любой ценой! — Говорю тебе — нет! С тобой я ничего иметь не буду! Неожиданно он наваливается на нее. Кукуруза раскачивается. Толстые стебли громко трескаются. — Я возьму тебя сейчас, даже если это будет последним, что сделаю в жизни! Фрицы еще до вечера будут здесь, и нам конец. Приказано стоять насмерть! — Одним движением он срывает с нее гимнастерку. — Потом можешь побежать к Анне и сказать этой ведьме, что проделывать это с мужчиной гораздо лучше! — Чертовы недотепы! — ругается низким нутряным басом Малыш.—Так можно распалить даже кастрированного негра! Смотрите, как этот изменник Родины теперь ее лапает! А сам сомневается в окончательной победе. К стенке нужно ставить таких псов! Пронзать штыками! — Это он ее будет пронзать, только не штыком, — довольно посмеивается Порта. — Если б они знали, кто лежит здесь, обмочились бы со страху! Жуткая штука война! Один потрясающий эпизод за другим! — Теперь он лезет ей под юбку, — возбужденно шепчет Штеге, утирая пот со лба. — Кончайте вы, похотливые обезьяны, — отрывисто бросает Старик, придвигая свой ручной пулемет нового образца, со штыком для рукопашного боя. Барселона Блом сладострастно посмеивается и отвинчивает колпачок гранаты. — Этому охламону нужно бы пошевеливаться. Трахнуться напоследок перед тем; как мы постучим в дверь. Девушка высвобождается снова. Груди ее обнажены. Тяжело дыша, она дает лейтенанту звонкую пощечину. Но это лишь еще больше возбуждает его. Она пытается нанести ему удар ногой в пах. — Ей надо было бы пройти курс в школе дзюдо, — говорит Порта. — Тогда она смогла бы швырнуть этого самчика прямо к нам. — Тут бы запал у лейтенанта сразу прошел, — усмехается Малыш. — Его офицерский пистон скукожился бы при виде нас. Краткая борьба среди раскачивающихся кукурузных стеблей. Юбка у девушки сорвана. Большой наган и белые трусики с оборками по контрасту выглядят нелепыми. Тяжело дыша, оба валятся в траву. Что-то белое, трепеща, взлетает в воздух и повисает на длинном листе. — Это ее чехол для задницы, — ликующе сообщает Малыш. Все мы, кроме Старика и Легионера, восторженно улыбаемся. Порта издает протяжный, пронзительный свист. — Что это? — нервозно спрашивает Лена. — Самец камышовки подзывает самку, — успокаивает ее Олег. — Это рыжий воин тоскует по самке, болван, — широко усмехается Малыш, крепко прижимаясь лицом к земле. — Совершенно верно, — похотливо смеется Порта и почесывает в паху кончиком боевого ножа. — Нет! — истерично вскрикивает девушка. — С какой стати? — Чтобы доставить мне удовольствие, — смеется Олег. — Нет! Слышишь? Пусти меня! — Один раз, что тут такого? — просит он. Тишина. Потом среди стеблей раздаются предательские стоны. Сдавленный вскрик. Бестолковые слова. Мы одурели от возбуждения, отрывисто дышим и жадно смотрим. Порта подползает к Малышу. — Пресвятая Богоматерь Казанская, — шепчет он с отдышкой, — вот это да! Мы воюем с красными, а на самом деле оказались не в той армии. Иван[5] понимает, что к чему. Берет с собой одетую в форму женщину прямо в гущу боя. Может нам, закаленным прусским ветеранам, махнуть рукой на полинявшего орла и последовать за коммунистической звездой? Эти люди сражаются за святое дело. — Они святые? — разочарованно спрашивает Малыш. Его опыт общения со священниками в католической исправительной школе был далеко не из приятных. — Какое там, — усмехается Порта. — Закоренелые грешники. Но сделаны из более крепкого материала, чем наши партийные бонзы, которые хотят служить Богу и дьяволу и пытаются скрыть связь с последним, как фарисеи в Библии. Я слышал, что у каждого сержанта-коммуниста есть пилотка[6], готовая ублажить его в любое время. — Если это правда, — бормочет Малыш с жарким румянцем на щеках и сверкающими глазами, — то мы уже потеряли уйму времени в треклятой армии Гитлера. — Позволим им кончить до того, как примемся за дело? — спрашивает шепотом Штеге. Старик не отвечает, нервозно дергает себя за ухо и возится с пулеметом. Ему неинтересно, что происходит среди стеблей кукурузы перед нами. Девушка встает и начинает приводить в порядок одежду. Надевает юбку. Теперь она вновь сержант гвардейской танковой бригады. — Я должна идти, — улыбается она, обнажая белые зубы, — но после вечерней поверки приду к тебе. — Нет, — отвечает лейтенант. — Ко мне ты уже не придешь. — Черт возьми, должно быть, он предсказатель, — шепчет в изумлении Порта. — Может он знать, что мы здесь? — Приду, — смеется девушка и идет к стоящим за кукурузным полем рядом с зарослями подсолнухов четырем русским танкам БТ-5. Будь они покрашены в желтый цвет, как наши, их было бы не видно. В это время года Россия вся желтая. С концом сентября, кажется, даже лица людей приобретают легкий желтый оттенок. Теперь зеленые танки резко выделяются на желто-буром фоне. — Им надо бы красить танки четыре раза в год, как делаем мы, — негромко говорит Порта. — Двух раз в боевых условиях недостаточно. — По-хорошему, их нужно красить каждый месяц, — говорит Штеге. — Январский снег совершенно не похож на декабрьский, рассыпчатый ноябрьский невозможно сравнить со старым февральским, а в марте существуют пять оттенков белого. Так что сами видите, что даже зимой, когда все белое, красить танки имеет смысл всего один раз. С приходом весны оттенок зелени меняется чуть ли не каждую неделю. Какой смысл ездить в зеленом по-весеннему танке среди темной зелени в конце лета? Он бросается в глаза, как юная девушка среди толпы стариков. Нет, если б мы хорошо понимали, как нужно маскироваться, то жили бы дольше. Только посмотрите на наше обмундирование! Серо-зеленое! Где можно найти такой цвет? Только в дорожной пыли. А русские продолжают носить зимнюю форму, когда уже давно наступила весна. Цвета обмундирования выбирают сидящие в кабинетах идиоты. — А в прежние времена все носили красно-синюю форму, — говорит Малыш, покачивая головой. — Это чтобы пугать противника, — объясняет Барселона. —Шеренги солдат с примкнутыми штыками, наступающих бок о бок в красных мундирах, достаточно, чтобы нагнать страху даже на самых смелых. Кажется, что на тебя катится волна крови. — Если б у кого-то хватило дурости наступать таким образом, я бы сыграл на пулемете колыбельную песенку и уложил бы аккуратный ряд красных трупов, — язвительно усмехается Малыш. — Олух, — презрительно фыркает Барселона, — тогда не существовало автоматического оружия, были только мушкеты, которые приходилось долго заряжать после каждого выстрела. — Как, не было пулеметов? — удивленно спрашивает Малыш. — Странная, видимо, была война. Почти безопасная. И минометов не было? — Нет! — снисходительно отвечает Барселона. — Ничего подобного не существовало. — Ну, тогда, наверно, были зажигательные бомбы на тот случай, если придется туго? — Бензина тогда еще не открыли. — Тогда какого черта они не оставались дома? Какая это была война, даже если они носили красные мундиры? Скорее демонстрация, вроде той, что мы устроили до войны, когда хотели побольше денег и дрались с шупо[7], которые в тот день надели каски. Их было легко уложить, саданув по каске так, чтобы она налезла на уши. У меня это получалось отлично. Это было не трудней, чем почесать задницу в пивной. Русский лейтенант лежит вверх лицом в траве, держа во рту кончик кукурузного листа. Довольно посмеивается. Его летний китель расстегнут. По желтой звезде на его буденовке деловито ползет божья коровка. Он закрывает глаза. И не сознает, что находится в опасности, пока на него не падает тень Легионера. Тут ему приходит конец. Из перерезанного горла раздается жуткое бульканье. Легионер небрежно вытирает мавританский нож о мундир лейтенанта. Мы пробегаем мимо с панцерфаустами[8] на плечах. От бивуака русских танкистов доносится запах кофе. — Святой Моисей! — шепчет, широко раскрыв глаза, Порта. — Кофе! Настоящий кофе! У этих коммунистов есть все! Мне начинает нравиться их лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Порта очень любит кофе. Не знает ничего лучшего. Не раз рисковал жизнью ради кофейных бобов. Старик говорит, что Порта продал бы всю роту за фунт кофе. И, возможно, он недалек от истины. Порта помешан на этом напитке. Малыш, небрежно держащий под мышкой тяжелый панцерфауст, идет намного впереди. Неожиданно он ложится среди кукурузы и жестом подзывает нас. Мы бесшумно подползаем к нему. Он молча указывает пальцем. Один из русских танкистов сидит у небольшого костра, на котором исходит паром большая кастрюля. Порта блаженно вдыхает сильный аромат кофе. — Черт возьми! — испуганно бормочет Юлиус Хайде. — Четыре танка. — Пять, — поправляет его Порта. — За стогом сена стоит командирский КВ-1. — Ну, охламоны, — восторженно говорит Малыш. — Мы уничтожим их одним мощным ударом. — Поглаживает магнитную гранату и вставляет ее в панцерфауст. — Эта штука оторвет им яйца, они уже не смогут трахать своих баб. Гнусные изменники, сомневающиеся в окончательной победе! Если б Сталин в Кремле знал, что мы тут готовим, то наградил бы нас орденами! — Имей в виду, носить советские награды запрещено, — холодно напоминает ему Хайде. — У меня пока что их нет, так в чем проблема? — сухо отвечает Малыш и поднимает к плечу панцерфауст. — Кончай, — раздраженно шепчет Старик. — Опусти эту трубу! Без моего приказа никому не стрелять! От бивуака танкистов доносится веселый смех мужчин и женщин. — Как думаете, они сознают, что идет война? — спрашивает удивленный Порта. — Ведут себя так, словно собираются в турецкий бордель. У них будет сердечный приступ, когда мы откроем огонь. В общий шум резко врезается женский голос. Грубый, гортанный, командный. — Это женщина-капитан, — говорит Барселона, вытаскивая из кармана удавку. — Она моя. Я трахну ее перед тем, как задушить. — Нет, моя, — рычит Малыш. — Эта сука-капитан узнает, каких гостей принимает сейчас ее страна. — Да тихо вы, — недовольно шепчет Старик. — Давайте подползем поближе. От танков мы пока далеко. Нужно разом взорвать все пять! Барселона, прикрывай пулеметом предполье. Коси всех! Никто не должен достигнуть моста. Если его взорвут, нас ждет трибунал. От этого моста все зависит. Под ним не меньше тонны взрывчатки. — Какой чудесный грохот она бы издала! — мечтает вслух Малыш. Он любит все шумное и громкое. — Тонна взрывчатки! Черт возьми! Взрыв был бы слышен в Гренландии. Вши на животе эскимосской шлюхи заплясали бы канкан! Вскоре русских танкистов созывают и дают по кружке кофе. — Уже хотя бы для захвата кофе нужно погасить их свечи, — нервозно шепчет Порта. — Надеюсь, они не выпьют весь. — Нет, они не будут настолько сволочными, — утешает его Малыш. — Оставят нам капельку. Интересно, где они им разжились? — Это гвардейцы, — объясняет вечно всезнающий Хайде. — У них особый паек. — Откуда ты знаешь, черт возьми, что они гвардейцы? — раздраженно спрашивает Порта. — Зеленые летние мундиры с серебряными погонами, — отвечает Хайде. — Странно, почему ты этого не знаешь. Не читал майские приказы, где сказано, что солдат должен знать мундиры противника? — Приказами я обычно вытираю задницу, — язвительно отвечает Порта. — Они мягче, чем стержни кукурузных початков. — Это вредительство! — угрюмо рычит Хайде. — Вытирать задницу? — спрашивает Порта с презрительной усмешкой уличного мальчишки. — Ты знаешь, что я имею в виду, обер-ефрейтор Порта. — Мой долг — доложить о тебе NSFO[9]. — Думаю, мой долг — продуть тебе уши, чтобы заставить работать мозг, — язвит Порта. — Вперед, — приказывает Старик и начинает ползти. Русские сидят кружком, едят толстые ломти хлеба и запивают его ароматным кофе. Свет меркнет. За рекой небо розово-красное. Один из русских принимается играть на балалайке. Остальные поют: Такие заунывные песни в России поют веками. С тех пор, как Сибирь стала каторжной. — До чего же грустная песня, — бормочет Малыш и передергивает плечами, словно от холода. Вдали грохочет артиллерия. Мы старые фронтовики и легко различаем звуки разрывов. Сейчас стреляют тяжелые немецкие орудия. Это артподготовка перед атакой. Неприятно находиться под обстрелом такими снарядами. Мы сочувствуем русским. Они свернулись, будто ежи, за брустверами. Это их единственная защита от смерти. Мы сами бывали в их положении. Мы тоже всего лишь солдаты. Пушечное мясо нового века. — Muss i denn, muss i denn, zum Städtele hinaus[12], — напевает под нос Малыш. Пламя костра русских танкистов отбрасывает на эту сцену фантастический отблеск. Нет ничего столь призрачного, как темные стволы елей в огненном свете. — Дай глотнуть, — обращается Порта к Барселоне и требовательно протягивает руку; тот подает ему большую французскую фляжку. Артогонь становится все сильнее. Небо вдали ярко озаряется. И мы, и русские смотрим на север. Это означает смерть, уродливую смерть для обеих сторон. Снаряды несут ее без разбора. «Вперед, для чего, по-вашему, вы родились, черт возьми?» Ревут моторы. Танки катят вперед, рядом с ними бегут пехотинцы. От страха каждый из них сам не свой. Безответственные политики назвали их становым хребтом нации. Наступление набирает скорость. Танку нужно преодолеть минное поле. Никто не беспокоится о бегущем рядом, держащемся за буксирный трос, пехотинце. Он падает, его волочет, он ухитряется снова встать на ноги — и стреляет в каску, которая поднялась над краем траншеи. Это война, приятель. Убей сына другой матери, пока он не убил тебя, и ты выиграл приз в лотерее смерти. Если переживешь все это безумие, ты вернешься домой героем, только имей в виду, ничто не исчезает с этой земли так быстро, как героический ореол. Через два месяца после конца войны над тобой будут смеяться. Я знаю это по личному опыту. Ни в коем случае не стремись стать героем. Ты будешь разочарован. Прямо над нашими головами минометные батареи чертят огненные полосы. Русские теперь прислушиваются. Их нервозность передается нам. Мины падают далеко за рекой. На полях загораются сухие кукурузные стебли. Если не считать огнеметов, сильнее всего мы ненавидим мины. Порта говорит, их делают из волосков с хвоста дьявола. — Приготовиться к движению! — раздается громкий, властный голос. Эту команду отдал высокий русский офицер уже не первой молодости. На голове у него тоже старая, уже вышедшая из употребления буденовка с синей кавалерийской звездой. Малыш решает завладеть этим головным убором. Легионер заявляет, что буденовку возьмет он. — Тихо вы, — отрывисто говорит Старик. Я помалкиваю, однако уже твердо решил, что буденовка с синей звездой будет моей. Их собирают все, потому что на смену им идут фуражки. У меня уже есть одна буденовка — с черно-зеленой артиллерийской звездой. Высокий офицер отдает приказания. — Что он говорит? — спрашивает Старик, который не может — или не хочет — научиться понимать по-русски. — Велит пошевеливаться и лезть в танки, — вольно переводит Порта. — Держу пари, он из тех, кто стреляет без разбора — и не потому, что им нравятся звуки выстрелов, — говорит Малыш. Мы ползем вперед, к более удобной огневой позиции. Я прижимаю панцерфауст к плечу и навожу на ближайший танк. Малыш издает вздох предвкушения. Порта, с виду совершенно спокойный, жует ливерную колбасу. Хайде вставляет в панцерфауст гранату. Каждое движение такое, как написано в HDV[13]. Хайде — ходячий манекен, напичканный наставлениями и уставами. Он не убивает людей своими магнитными гранатами, а просто рассеивает незначительные скопления атомов, которые ему совершенно безразличны. Если ему прикажут, он перережет горло кому угодно. А если его за это упрекнешь, он сочтет тебя сумасшедшим. Хайде считает, что приказы не нужно подвергать сомнению или хотя бы задумываться над ними. Если ему прикажут идти на Луну, он соберет свой вещмешок так же аккуратно, как новобранец, перебросит через левое плечо ремень винтовки, возьмет двухмесячный запас продуктов, щелкнет каблуками, молодцевато повернется налево. И, прямой, словно с привязанной к спине палкой, пойдет в сторону Луны и будет идти, пока не свалится замертво или кто-нибудь не отменит приказ. К несчастью для нормальных людей, таких унтер-офицеров, как Юлиус Хайде, много. Их найдешь повсюду. От них никуда не деться. Но Порта говорит, что эти уставники-роботы незаменимы. Без них все пошло бы прахом. Без толики «страха божьего» у людей появляется большое самомнение. — По машинам! — командует русский офицер. Экипажи ловко забираются в танки. — Заводи моторы! С воем начинают работать дизельные двигатели. Вскоре они уже негромко мурлычут в предвкушении движения. Лишь один из них продолжает неистово рычать. К командиру переднего танка подходит рослая, крепкая женщина в зеленой форме с капитанскими погонами и гневно кричит на него. Механик-водитель тут же ослабляет нажим на педаль акселератора. — Приготовиться! — приказывает Старик. Все пять панцерфаустов нацелены. — Приди, приди, приди, о смерть, — напевает под нос Легионер. — Давай, давай, — подгоняет командир переднего танка солдат, медлительно собирающих посуду. Солдатам всегда нелегко покидать лагерь. В хорошем лагере забываешь о войне. — Где Олег? — вдруг выкрикивает девушка-сержант и испуганно озирается. — Да, где Олег? — повторяет командир третьего танка. — Пора, — говорит Порта. — Огонь! — командует Старик, резко взмахнув рукой. Командиры танков в башнях поворачиваются к нам, словно по команде. Гранатометы грохочут одновременно. Пять комет с огненными хвостами устремляются к цели. По лесу раскатывается оглушительный взрыв. Все пять гранат попали в цель. На расстоянии в тридцать метров панцерфаусты эффективны против любого типа танков. Между деревьями разлетаются раскаленные стальные осколки. Людей в башнях высоко подбрасывает. Они замирают на миг, словно их поддерживает пламя взрыва. Потом тела разлетаются в стороны. Целая башня с длинным орудийным стволом летит, вертясь, над деревьями. Горящая солярка расплескивается на много метров. Девушка-сержант мечется в море огня. Варивший кофе молодой солдат бежит без головы между деревьями. Раньше мы поражались тому, какое расстояние может пробежать обезглавленный человек. Теперь — уже нет. Побыв какое-то время на войне, ты не удивляешься ничему. Недавно мы видели бегущего без ног человека. Его крики действовали на нервы. Это был немецкий обер-лейтенант, старый резервист. Забавно было видеть, как он бежит без ног. Потом мы обсуждали этот феномен. Малыш решил, что человек похож на вошь, способную ползать с оторванными ножками. Хайде, этот несносный всезнайка, прочел нам длинную лекцию о нервной системе, которая становится особенно крепкой под воздействием здоровой национал-социалистической диеты. Никакой советский унтерменш[14], тем более еврей, не сможет бежать без ног, как этот немецкий обер-лейтенант. Теперь мы все надеемся увидеть русского, который способен бежать без ног так же быстро, как немец. После этого Юлиус заткнется. Бегущий без головы русский его нисколько не трогает. На это способна и курица! Мы бежим вперед между горящими подсолнухами, стреляя во все, что движется. Маленькая белая собачка носится с безумным лаем. Барселона хватает ее. Она яростно вырывается и откусывает ему кончик носа. Барселона, вскрикнув от боли, швыряет ее в лужу солярки, где она горит, как факел. Порта находит, что теперь Барселона стал гораздо красивее. Хайде прикладывает откушенный кусок на место. Конечно же, у него есть хирургические зажимы. Приказ иметь их при себе вышел еще в тридцать девятом году. Юлиус носит их с тех пор в блестящей металлической коробочке, лежащей в шинельном кармане для индивидуального пакета. Через десять минут после того, как мы вернемся в полк, он наверняка пополнит их запас, и наверняка в индивидуальном пакете у него ровно шесть метров марлевого бинта. Ни миллиметром больше, ни миллиметром меньше. Женщину-капитана мы хватаем живой. Она бросается на Штеге голодной волчицей. Порта подставляет ей ногу, и она катится кубарем. Потом бросается на Малыша с остроконечным, как иголка, кавказским кинжалом, но он бьет ее пинком по колену, потом рукояткой нагана по затылку. Однако женщина-капитан живуча. Она тут же приходит в себя и бросается к Старику. Сразу же стучат шесть автоматов. Женщина с воплем падает. Изо рта ее хлещет кровь. Умирает она долго. Приблизиться к ней мы опасаемся — у нее в рукаве может быть пистолет на резинке. Нагнешься над ней, чтобы утереть кровь с губ, дать глоток водки, а она вскинет руку и всадит в тебя пулю. Такое мы видели не раз. Восточный фронт не похож на все остальные. Здесь продолжают убивать даже в смерти. Малыш задумчиво откусывает кусок бараньей колбасы и запивает ее сливовицей. Порта впивается зубами в козий сыр, который нашел в этом лагере. Я жую кусок русского армейского хлеба, макая его время от времени в большую банку сардин в масле. Старик ест огурец. Мы не бесчувственные животные, мы просто голодны, поэтому набрасываемся на оставшиеся припасы русских танкистов. Не помню, когда видел последний раз сардины в масле. Я люблю их — а русский армейский хлеб самый лучший на свете. Женщина-капитан корчится в агонии. — Прикончить ее? — спрашивает Малыш и достает наган из большой желтой кобуры, которую носит на бедре совершенно в комиссарском стиле. — Не вздумай, — рычит Старик, — а то будешь отвечать за убийство пленной! — Боль приходит приступами, — объясняет Малыш. — И она все равно умирает! Я видеть не могу, как мучается хорошенькая женщина вроде нее. Старик, разреши мне отправить ее в ад, чтобы нам можно было уйти! — Действуй, — кричим мы все, — пусти ей пулю в затылок! Старик проворно отскакивает назад. На нас злобно смотрит дуло автомата. — Я убью того, кто убьет ее. Малыш, убери пистолет! — Тебе бы монашками командовать, — ворчит Малыш и раздраженно сует наган в желтую кобуру. Женщина-капитан сама кончает свои мучения. Пистолет в рукаве у нее был. — А я готов был подойти и дать ей глоток водки, — испуганным голосом произносит Штеге. — Никогда не делай этого, mon ami[15], — предостерегает Легионер. — Всегда стреляй в тело перед тем, как подойти к нему, и значительно продлишь свою жизнь в этой гнусной армии. Благодари Аллаха за всех мертвых врагов. Они больше не могут причинить тебе вреда! Разумеется, Порта находит мешок кофе. С блаженным выражением лица взваливает его на плечо. — Отделение, строиться! — приказывает Старик. Малыш стоит, держа в руке обгорелые остатки вожделенной буденовки. — Ему нужно было нахлобучить эту штуку на голову и драпать со всех ног! Какого черта он стоял посреди пламени? Чертовы офицеры, я не понимаю их! Не дадут нам, пушечному мясу, и грязи из-под ногтей, даже во время войны! Он швыряет обгорелый суконный шлем в лес. — Ты выдернул пять золотых зубов, — говорю я и тащу его за собой. Другие ушли далеко вперед. Следовать за ними нетрудно. Аромат кофе из мешка Порты тянется позади них, будто знамя. Реактивные батареи чертят над деревьями огненные полосы. Русские пустили в ход «сталинские органы»[16]. — Там, куда они попадают, — говорит Малыш и указывает вверх, — не остается даже пуговицы. Странно, если подумать, как это возможно запустить в воздух кусок железа, чтобы он упал там, где тебе нужно. — Над этим люди работали долгое время, — объясняю я. — Я это знаю, — горестно говорит Малыш. — Знаю, что не вытащили все это из шляпы, как фокусники. Но все-таки говорю, что эти люди сидели не в задних рядах, когда раздавали мозги. Подумать только, отправить в воздух тонну стали на много километров, чтобы она обрушилась на башку генералу, когда тебе этого захочется! Это чертовски удивительно! Чертовски па-ра-зительно! |
||
|