"Город, который забыл как дышать" - читать интересную книгу автора (Харви Кеннет Дж.)

Понедельник

Райну разбудил резкий звонок телефона. Она зевнула и потянулась. В голову будто мокрого картона напихали, и притом никак не меньше тонны. Сейчас, стало быть, полдесятого утра По понедельникам Томми Квилти всегда звонит в это время, проверяет, как она себя чувствует. Муж Райны, Грегори, утонул шесть лет назад. С тех пор Томми взял над ней шефство. Райна не знала, радоваться ей или горевать, что у нее такой ангел-хранитель. Томми был очень милым, но иногда излишне навязчивым, особенно по утрам, когда Райну терзало похмелье.

По Грегу Райна не слишком тосковала. Он был грубым и жестоким, чуть что, распускал руки. Томми с самого начала знал об этих выходках. Однажды Грег и его побил: нечего, дескать, жене с кем попало чай пить. Схватил «придурка» за шиворот и выволок на улицу. «Придурок». Грег всегда его так называл. У Райны чуть сердце от жалости не разорвалось, пока Томми катался по земле и скулил. Райна хотела Грега оттащить, а он и ей пару синяков под глазами подвесил. Муженек всегда был скор на расправу. И все-таки без него Райне чего-то недоставало, а чего, она и сама сказать не могла. Не Грега, это уж точно. Разве только ощущения, что он дома. Не пьяница и хам, а тот веселый парень, каким Грег был когда-то.

Телефон не умолкал. Вечером Райна прикончила целую бутылку рома, и голова теперь раскалывалась. От выкуренных сигарет во рту стояла горечь. Вчерашний день вспоминался с трудом. Вроде бы Райна споткнулась, когда шла через двор, и упала. Нет, не шла. Она за кем-то гналась. Может, за кошкой? Пыталась заманить в прихожую? Или прогнать? Так или иначе, кому-то какую-то пакость она творила. Ой, как нехорошо.

Райна обняла подушку, прижалась к ней лицом и застонала. В последнее время Томми звонил уже через день, и Райна подозревала, что причина – во всех этих странных смертях и находках.

Вчера вечером она смотрела репортаж про Уимерли. Интервью давали все кому не лень, даже Кларенция Пайк и Алиса Фицпатрик. Вот уж клуши. Как будто их пыльным мешком стукнули. Одна кудахчет, что у нее в чайнике рыба: «такая мерзость, такая мерзость!», другая вообще ничего кроме: «ужас, ужас!» придумать не может. А журналисты со всей Канады слушают, кивают с умным видом, хотя сами понимают еще меньше. И такое переживание на рожах, ну прямо сейчас разрыдаются от сочувствия. Тут как раз свет вырубился. До сих пор, кстати, не дали. Телефон тоже не работал. Райна вспомнила, что пыталась кому-то позвонить. Кому? Томми?

Электронные часы-радио на тумбочке у кровати так и показывали пол-одиннадцатого со вчерашнего вечера. Райна нашарила трубку и поднесла к уху.

– Алле, – просипела она и схватилась за голову. Голова трещала немилосердно. Райна тяжко вздохнула.

О том, чтобы пошевелиться, не могло быть и речи. Лучше всего тихонечко полежать. На том конце запыхтел носом Томми.

– Томми?

– Я, – сразу откликнулся он. – Вставай, красотуля! Птички давно проснулись, тебя одну все ждут.

Райна расплылась в улыбке и прикрыла глаза. Осторожно кашлянула и тут же об этом пожалела: затылок чуть не лопнул. На столике воняла переполненная пепельница. От одного вида окурков Райну затошнило. Она привыкла, что Томми подолгу молчит, а потому не торопила его и спокойно ждала продолжения.

– Что поделываешь? – спросил он через некоторое время.

– Лежу. Скоро встану… кажется.

– И я.

– Тоже лежишь?

– Не-а.

Райна умилилась. Томми как ребенок. Он один никогда ничего от нее не требует. Просто заботится, хочет быть рядом, скучает по ней.

– Знаешь, чего?

– Чего?

– Я тут в Порт-де-Гибле вчера была. В продуктовой лавке. Ну, и зашла в галерею к Максайну. У них картинки твои новые висят. – Томми молчал. Райна потянулась за сигаретой и вдруг заметила, что не дышит. Она изумленно выпрямилась, сделала вдох и прислушалась к ощущениям. Все вроде нормально. Разве что вспотела, хоть выжимай. Так это с похмелья. Бр-р-р, вонища! Срочно в душ. – Томми?

– А?

– Пойду я.

– Давай. А можно я, того… загляну?

– Спрашиваешь!

Райна сделала глубокий вдох и запаниковала. Ей не дышалось.

– Господи, – пробормотала она и приложила руку к груди. – На улице духота?

– Как?

– Тут дышать нечем.

– А?

– Да нет, ничего, – задумчиво произнесла Райна, – приходи, как соберешься.

Она положила трубку и спустила ноги на пол. Вылезла из-под простыни, натянула красную футболку, которую с вечера бросила в ногах кровати. Воздух ощущался кожей при каждом движении. Райне стало страшно. А вдруг она подцепила этот вирус, о котором все болтают? Стало еще страшнее. Нет, просто курить надо меньше. Райна встала. Ноги служить отказывались. Пришлось снова сесть. В голове – одна звенящая пустота.

На лбу выступили капельки пота, потекли по бровям. Надо выпить. Подлечиться. Райна утерла пот краем футболки, прижала ткань к лицу и закрыла глаза. Пустота.

– Надо выпить, – вслух произнесла она.

Только что сказанные слова моментально стерлись из памяти. Райна огляделась. Что это за комната? Чей это дом? Чужой? Несколько секунд она не могла понять, где находится. Наконец Райна вспомнила. Она эту комнату знает, как свои пять пальцев. Это же ее спальня.


Доктор Томпсон вошел в приемный покой и оглядел очередь. Это наверняка родственники тех, кто подхватил новый вирус. Люди стояли и сидели вдоль стен. Несчастные родители. Хотя какие ж они родители, если среди заболевших нет ни одного ребенка. Ни одного. Только взрослые. Почему, позвольте спросить? Есть, конечно, заболевания, характерные дли определенного возраста. Вот только какие? Сразу и не вспомнишь.

Донна Дровер больше не разговаривала, а у Дэрри начались провалы в памяти. Странная какая-то амнезия. Обычно она наступает в результате травмы или сильного переживания. А тут – едва ли не на пустом месте. У всех пациентов одно и то же: умственная деградация без признаков патологии мозга.

Томпсон провел в больнице всю ночь. Вчера вечером, когда он сидел у Мюрреев, наслаждался роскошным ужином и едва сдерживался, чтобы не застонать от удовольствия, зазвонил мобильник. Тринадцатый раз за день. Разговоры на кухне сразу стихли. Все обернулись к доктору. Телефонные трели напомнили собравшимся, что Томпсон вторгся в их маленький тесный мирок. Доктор вскочил, сорвал с пояса мобильник и застыл посреди кухни с набитым ртом. В комнате воцарилась тишина, Уилф Мюррей поправил козырек бейсболки и выставил вперед колючий небритый подбородок. Телефон снова зазвонил. Томпсон одной рукой открыл крышку мобильника, а другой продолжал держать полную тарелку. Пытаясь одним махом проглотить все, что было во рту, он едва не подавился. Одновременно кашлять и слушать собеседника было трудно, но Томпсон все-таки понял, что Донна Дровер только что впала в кому.

Томпсон ненадолго заехал домой и покормил Агату. Несчастную, голодную и брошенную. Пришлось взять беднягу с собой. Последние метры по больничному коридору доктор преодолел бегом. Естественно, опять до тошноты разболелась лодыжка. Пришлось выбирать: сбавлять ход или расставаться с ужином гостеприимной миссис Мюррей.

Теперь в палате лежали еще две женщины из Уимерли. Обе с кислородными масками, трубки в трахеи пока не вводили. У одной глаза были закрыты, другая, привязанная к койке, кровожадно смотрела на доктора. В ушах у Томпсона снова зазвучал вопрос Донны: «что я?», а еще слова командора Френча: «ловцы человеков».

– Как вы себя чувствуете? – спросил доктор у привязанной. Она покачала головой, выражение ненависти на ее лице постепенно сменялось отчаяньем и беспомощностью. Томпсону стало искренне жаль пациентку. Он осмотрел Донну и отправился в ординаторскую. Там тихонько беседовали два незнакомых врача, наверное, приехали на помощь из другой больницы. Хрупкая темноволосая женщина средних лет считала, что какое-то ядовитое вещество поражает мозговые клетки обитателей Уимерли. Ее коллеге, курчавому шатену в очках с толстыми стеклами, на вид было не больше тридцати. Он полагал, что речи о заражении местности быть не может, поскольку ни одно ядовитое вещество в телах умерших найдено не было. Он считал, что дело в психологическом состоянии пациентов, какой-то разновидности массового помешательства.

– Физически они были совершенно здоровы, – утверждал он.

– Как тогда вы объясните их смерть? – не соглашалась женщина. – Как можно умереть от истерии?

– Не знаю, – ответил молодой человек. – А вы знаете? Ну вот, в этом все и дело. Никто ничего не знает.

Томпсону уже приходила в голову мысль о массовом психозе, но эта версия не выдерживала никакой критики. К тому же доктор слишком устал, чтобы вмешиваться в обсуждение. Врачи посмотрели в его сторону, ожидая, что он присоединится к спору, но быстро поняли, что Томпсону не до них, и тут же о нем забыли. Доктору действительно было не до них. Он беспокоился об Агате. Как она там в машине? Не задохнулась бы. Нет, вроде водительское окошко приоткрыто. Томпсон вернулся к рассуждениям о болезни. Итак, что мы имеем? Сначала агрессия, потом угнетение дыхания, распад личности и амнезия. А теперь еще и кома. При этом среди заболевших – ни одного ребенка. Он так и сяк вертел в голове эти симптомы, пока засыпал. Вскоре по ординаторской разнесся его храп.

С тех пор прошло два часа, и вот он стоит в приемном отделении и ждет чего-то. Чего? Томпсон вспомнил, что уже был здесь пару дней назад вместе с сержантом Чейзом. Доктора еще тогда поразило, с какой злобой мужчины и женщины смотрели на него. В их глазах читались очень недобрые намерения. Сегодня в стеклянных дверях отделения поставили охранника: руки за спиной, ноги на ширине плеч. И никакого оружия. Разве охранникам оружие не полагается? Город на чрезвычайном положении, беспорядки могут начаться в любую минуту, даже от больничных стен веет хаосом. Из глубин организма поднялась отрыжка, во рту появился привкус вчерашнего ужина. Хоть что-то приятное.

Приемный покой был забит до отказа. Повсюду сидели взрослые и дети. Пустые, равнодушные лица. Старики и старухи жались друг к другу, перешептывались, качали головами. Эти люди не в первый раз сталкивались с бедой, и теперь сравнивали новую болезнь с былыми несчастьями. Попадались тут и обычные больные с простудами, порезами и растяжениями. От толпы несло тяжелым человеческим духом, жара стояла невыносимая.

Томпсон переводил взгляд с одного лица на другое. Никаких признаков агрессии. Может, позавчера все просто почудилось? Вдали послышался вой сирены. Доктор обернулся к раздвижным стеклянным дверям.

Люди в очереди тоже повернули головы. Посещения инфицированных запретили, но никто из родственников не расходился, все ждали хоть каких-нибудь новостей. Томпсона со всех сторон спрашивали о состоянии больных. Увы, ничего определенного он сообщить не мог. Приходилось отвечать доброжелательно, но уклончиво. Шестой этаж больницы уже целиком закрылся на карантин.

Двойные двери разъехались перед Томпсоном, и он вышел на улицу. Снаружи оказалось довольно-таки прохладно. Утренний ветерок бодрил. Доктор посмотрел на еловый лес вдали. Над верхушками деревьев плыла одинокая ворона. Сирена взвыла совсем близко, и наконец замолкла. В больничный двор въехала карета скорой помощи. Машина заслонила от Томпсона лес, перед глазами остался только белый борт с оранжевой надписью. Фельдшер с водителем спрыгнули на асфальт и бросились к задней дверце вытаскивать носилки. Они привезли девочку лет семи или восьми. Санитары подогнали каталку.

– Что у нее? – спросил Томпсон.

– Гипотермия. Температура не повышается, – ответил один из санитаров. Каталка с грохотом въехала в вестибюль. Томпсон старался не отставать.

– В воде нашли?

– Военный катер из моря выловил. Ее сначала на рыбозавод отвезли, думали, еще один труп. А потом смотрят – одета по-современному. – Санитар взглянул на врача и покачал головой, словно и сам не верил своим словам. Процессия быстро двигалась по коридору. Томпсон смотрел на лицо ребенка, скрытое кислородной маской. Где-то он эту девочку видел. Пациентка? Точно. Та самая, в которую камнем попали! Как же ее звать? Имя у нее какое-то зверушечье. Нет, птичье. Доктор бормотал названия птиц до самых дверей реанимации. Там уже ждали врачи. Медсестры в синих халатах стояли по сторонам коридора. «Тари, – вспомнил он, когда прямо перед его носом захлопнулись двери. – Ее зовут Тари».


За несколько часов до этого на Хрыч-лейн Ким наступила в кротовину, споткнулась и уронила в кусты фонарик. Она чуть не упала, но все-таки удержала равновесие. И тут на нее налетели сзади. Ким покатилась по камням, кто-то тяжелый придавил ее к земле. После короткой борьбы этот кто-то перевернул Ким на спину. Из-за веток выглянула луна, осветив нападавшего. Джозеф. Лицо перекошено, глаза превратились в узкие щелочки. Ким с омерзением попыталась увернуться от его смрадного дыханья. Джозеф крепко схватил ее за руки.

– Ах ты, шлюха! – прошипел он сквозь зубы. – Ты ему дала! Рыбаку!

– Пусти! – Лягаться было трудно: падая, Ким ударилась бедром. – Больно! Да пусти же ты!

– Теперь не уйдешь…

– Пусти! – Ким продолжала сопротивляться, забыв о боли, но Джозеф был слишком тяжел.

– Шлюха. – Он помусолил палец и потер ей щеку. – Наштукатурилась! А внутри-то что? Ну-ка, покажи зубы. – Он влепил ей оплеуху. – Сейчас просверлим тебе пару дырок в черепушке. Поглядим, кто ты на самом деле. – Он схватил Ким за горло, но душить не торопился, а лишь слегка сдавливал и отпускал, будто проверяя упругость.

Ким схватила камень и ударила мужа в висок. Джозеф ослабил хватку, глаза помутнели, голова начала клониться. Было непонятно, то ли он сейчас потеряет сознание, то ли укусит. Ким снова подняла камень. Но Джозеф лишь поцеловал ее, уколов щетиной. Этого Ким никак не ожидала. Поцелуй был нежным, так целуют на прощанье. Джозеф вскочил на ноги и пропал за деревьями. В тишине еще долго раздавались треск сучьев и почти звериное рычанье.

Ким осталась лежать. Гравий впивался в тело, бедро снова напомнило о себе. Она зарыдала от бессилия, но потом рассердилась и взяла себя в руки. Ким с трудом поднялась, поискала в кустах потерянный фонарик, но так и не нашла. Джозеф, ее Джозеф, напал на нее. а потом скрылся в лесу!

От боли и потрясения ее вырвало в придорожную канаву. Ким, всхлипывая, пошла вниз по Хрыч-лейн и снова начала звать Тари. Боль становилась сильнее, перед глазами все плыло, голова кружилась. Но Ким упрямо продолжала идти.

В конце улицы открылся кошмарный (другого слова Ким подобрать не смогла) вид на бухту. Недалеко от берега на темных волнах качалась лодка, двое тащили из воды что-то тяжелое, видимо, очередное тело. Прожекторы вертолета освещали высокий борт, водолазов в блестящих черных гидрокостюмах и утопленника у них на руках.

Ким вдруг показалось, что она ищет дочь в незнакомом, чудовищном мире, порожденном не силами природы, а чьим-то больным воображением. Дочь пропала. Или, может, ее украли. И Ким никогда ее не найти, не понять и не разгадать этой ужасной, ужасной загадки. Кто мог знать, что случится такое несчастье? Ким почувствовала себя маленькой и никчемной. Она никак не могла понять, почему пропала Тари. Не могла заставить себя обдумать происходящее, а могла только продолжать поиски.

Ким сделала несколько шагов по нижней дороге и остановилась. В лесу под чьей-то тяжелой ногой хрустели сучья. Она повернулась и заметила тень, кто-то шел по пятам и шагнул в лес, как только Ким повернулась. Джозеф. Он что, совсем из ума выжил? Выслеживает ее, как хищник добычу, снова готовится напасть. Ким пошла быстрее, внутри все сжалось от страха. «Та-а-ари!» – отчаянно звала она.

Никто не отвечал. Ким все отдала бы за то, чтобы найти дочь, спасти ее. «Господи, – умоляла Ким снова и снова. – Господи, помоги мне, помоги моей девочке!».

Ким дошла до первого кордона и хотела пройти дальше на запад, но солдаты с фонариками преградили ей путь. Они не сжалились даже тогда, когда Ким закричала, перекрывая шум вертолетов над головой:

– Мне нужно! У меня пропала дочь!

Длинный солдат, который не то на самом деле был главным, не то притворялся, заметил, что у Ким повреждено бедро и вызвал по рации врачей, после чего сообщил, что жителей города за этот кордон не выпускают. Второй солдат стоял поодаль и с ужасом вглядывался в черные волны. Ким тоже испугалась, начала визжать и царапать длинного, который загораживал проход. Третий солдат схватил ее сзади и оттащил от товарища.

– Вы уж простите, – сказал длинный.

Ким отступила, но не успокоилась. Она уже собралась пойти поискать какую-нибудь лазейку, когда сверкнули фары. Ким прикрыла глаза ладонью. Подъехала машина с сине-красной мигалкой. В лучах света появилась фигура полицейского. Он был еще выше и крупнее первого солдата.

– Миссис Блеквуд? – крикнул полицейский.

– Да, – устало ответила Ким и побрела навстречу. – Да, – уже громче повторила она, стараясь перекричать шум вертолета, кружившего прямо у них над головами.

Высокий солдат снова преградил Ким путь. Она оттолкнула его обеими руками, военный попятился.

– Пропустите ее, – громко сказал полицейский, подошел к Ким и взял ее за руку. – Я сержант Чейз. Что, ногу повредили?

– Вы нашли мою дочь? – спросила Ким.

Полицейский открыл ей заднюю дверцу машины.

– Да нет пока. Но мы поисковую команду снарядили. Скоро подъедут.

Скривившись от боли, Ким забралась в салон. Тепло. На улице холодно, а внутри тепло. Давно уже ночь, потому и холодно. А тут тепло, тут печка работает. Так приятно, когда тепло. Даже слишком. Бедро болело невыносимо, от этого снова скрутило желудок. Сержант сел за руль. Ким обернулась и сквозь заднее стекло посмотрела на холмы, залитые искусственным светом. Вертолеты воздвигали на них громадные серебристые диски размером с дом.

– Едем искать? – спросила она Чейза.

– Искать?

– Ну да.

– Ночью бесполезно. А уж вдвоем-то мы ее точно не найдем.

– Нет, найдем! – Ким ударила кулаком по переднему сиденью. – Господи!

– Тут всем вместе надо. Нельзя разбредаться. В поиске система нужна. – Он глянул в зеркало заднего вида. – Дети, они ведь не как взрослые. Они по лесу не бродят, когда потеряются. Спрячутся где-нибудь и садят. – Ким проследила за взглядом полицейского и заметила Джозефа, который выглянул на дорогу и снова исчез в лесу. Высокий солдат тут же двинулся следом.

Сержант отвез Ким обратно в дом Критча. По дороге он предложил заехать в больницу, чтобы осмотреть ногу. Ким отказалась, соврав, что просто споткнулась в темноте и упала.

– Ерунда, – отмахнулась она.

В доме Критча сержант связался по рации с военным штабом в здании городского клуба и спросил, нет ли новостей о Тари. Ему сообщили, что какого-то ребенка действительно нашли, но подробностей никто не знал, неизвестно было даже, мальчик это или девочка, да и жив ли ребенок.

– Где она? – Ким требовательно глядела на Чейза.

– Да пока не понятно, – ответил сержант. – Надо тут подождать. Как что-нибудь прояснится, нам первым делом сообщат.

Сколько времени прошло с этого разговора? Ночь, неделя или только несколько секунд? В комнате горела свеча, на улице было все еще темно, тьма душила. Ким приняла три таблетки успокаивающего. Никакого эффекта. Пришлось принять еще две. Она впала в ступор, время от времени ударяясь в панику. Бедро болело не переставая. Ким поднялась с дивана. Ей казалось, что боль – это знак. Тари нужна помощь. Однако ступить на ногу было практически невозможно. Ким упала на диван. Беспомощная никчемная развалина! Ходить и то разучилась.


Мисс Лэрейси сидела у окна гостиной в кресле-качалке, Чейз любезно согласился перенести его вниз из комнаты Джозефа. Старушка раскачивалась и что-то напевала. Ким показалась, что это «Ночная тишь». Сержант молчал, он просто не знал, что делать. Потом его вызвали по радио и сообщили, что поисковая команда уже на месте.

– Где супруг ваш? – спросил Чейз.

Ким покачала головой:

– Понятия не имею.

Сержант извинился и вышел в кухню, чтобы позвонить по телефону. Ким прислушивалась, но так ничего и не смогла разобрать, доносилось только невнятное бормотание. Чейз вернулся, молча сел на стул у пианино и стал ждать, когда наступит утро. Вскоре в комнате стало светлее.

– Пора. – Чейз взял с журнального столика свою фуражку и встал.

Мисс Лэрейси на минуту прервала пение:

– Жива твоя дочурка, – сказала она.

Сержант Чейз молча взглянул на старушку и вышел из гостиной.

Ким проводила его до дверей, стараясь сильно не наступать на больную ногу.

– Попробую мужа вашего разыскать.

– Разыщите дочь.

Машина сержанта отъехала от дома. За окном из тумана проступали очертания бухты. Пусто, ни лодок, ни вертолетов. Небо постепенно синело. Море было спокойным, словно и не было вчера ничего, так, пустая фантазия, эстетская киноподелка.

Ким оглядела дорогу. Не идет ли обратно дядя Даг? Пусто. Такие, как он, не отступают перед натиском тьмы. Ким утешалась мыслью, что уж он-то продолжал искать Тари вместе с друзьями и соседями. Взяли, наверное, фонарики и ушли в лес. Жители Уимерли хорошо знали эти места, знали, где может потеряться маленькая девочка. Если, конечно, Тари потерялась. Если ее не украли. Не убили. Ким больше не могла выносить эту муку. С каждым часом надежда таяла, таяла, таяла. Ким вернулась в гостиную.

– Жива твоя дочурка, – сказала мисс Лэрейси.

Ким села на диван и закрыла глаза, едва сдерживая слезы. Она стиснула зубы и повернулась к старушке. Кто это вообще такая? И что здесь делает? Вестница беды. Злодейка. Ведьма с мудрым лицом. Еще и ухмыляется. Ухмыляется!

– Жива твоя дочурка.

– Прошу вас, – сказала Ким и прижала руку ко лбу, – прошу вас, просто…

– И не проси, – голос старушки стал тверже, – не замолчу. Потеряешь веру – пиши пропало. Верить надо, барышня. Господь милостив!

Ким сердито взглянула на мисс Лэрейси.

– А ну-ка припомни ее хорошенько. Чтоб как наяву. – Внезапно старушка посмотрела в потолок, потом на бухту, потом снова на потолок, потом на стену и сказала: – Жди вестей. – Наконец она заметила на столике телефон, и взор ее прояснился.

Немедленно грянул звонок. Ким сорвала трубку.

– Алло, – чуть не закричала она. От резкого движения снова разболелось бедро.

– Джозеф Блеквуд дома?

– Это его жена. Вы насчет Тари? Я ее мать.

– Это доктор Томпсон из больницы в Порт-де-Гибле. Я пытался дозвониться, но телефон не работал.

– Что с Тари?

– Пожалуйста, приезжайте в больницу. Немедленно.


Часто хватаюсь за окружающие предметы, потому что мне все время кажется, будто меня тянет вводу. Словно смещается центр гравитации. Я могу проскользнуть мимо травы, и деревьев, и слоистых камней и упасть прямо в воду. Может быть, там мне и место? Место всему живому, в конечном счете? И если это так, отчего же я цепляюсь за землю? Пусть меня унесет в море.

Сидела в мастерской и смотрела в окно. Бухта прекрасна. И днем, и ночью. Она всегда разная. Новое освещение – новые образы, новые краски. Ход времени неотвратим. Каждая секунда – новая реальность, новое восприятие мира. На самом деле, это просто выдумка. Просто вид из моего окна в багете стен, картин и фотографий. Вот они-то точно не меняются. Все это маскарад, фальшивка. От реализма – к абстракции.

Сегодня проснулась, а Джессики нет. Куда она пошла?

Доедаю последние запасы кураги и чернослива. Так сладко. Продолжаю лепить сарайчики и дома. Городок в миниатюре. Уже принялась за человечков. Рыбаки в глиняных лодочках и солдаты в джипах. Каждый дом, каждая фигурка близка к завершению. Глиняные человечки приходят и стучат в мою дверь. Я не отвечаю. Они приходят снова. Я жду, что вот-вот кто-нибудь из них ворвется.

Сны о Редже становятся ярче, переживания сильнее. Я слабею, а Редж, похоже, набирает силы. Не буду больше закрывать глаза. Во сне он четче, чем наяву. Я вижу его в Джозефе. Человек, похожий на того, кто был когда-то моим. Нельзя больше любить. Никогда больше не буду любить. Мне отчаянно хочется сбежать по ступеням на первый этаж, выдвинуть на кухне ящик для ножей, схватить нож, пробежать по траве к дому Критча и колоть Джозефа, резать его, пока он не умрет, резать его снова и снова.

Почему во мне все время бушуют плотские страсти? Можно убить Джозефа, но как мне убить Реджа? Если я покончу с собой, останусь ли я навсегда прикована к Реджу цепями брака? Сон. Муж и жена. Мы держимся за руки, он тащит меня за собой к вечным мукам, всю избитую, тащит, как тряпичную куклу. Следы этого сна я нахожу наяву.

Слова свободно лились из-под пера Клаудии, но тут в дверь постучали. Она прислушалась: не показалось ли? Снова постучали. Клаудия вздохнула и поднесла кончик ручки к бумаге, но мысль пропала. Только стук в ушах. Громкий стук.

Терпеть его не было сил, и Клаудия нехотя поднялась. Стук становился все более требовательным, он подгонял, заставлял живее спускаться по ступеням. Кто же это такой?

Клаудия открыла дверь, на пороге стоял симпатичный молодой человек в военной форме. Он прижимал к груди блокнот и заметно нервничал.

– День добрый, – сказал он.

– Здравствуйте.

– Матрос первой статьи Несбитт, мэм.

За его спиной сверкал залив. Вдоль всего берега был воздвигнут забор из фанеры, очевидно, для того, чтобы любопытные не лезли на пляж и не увидели, не дай бог, чего лишнего. Над холмами на западе по-прежнему кружили вертолеты, они устанавливали гигантские металлические диски, на которых то и дело что-то вспыхивало. Интересно, зачем они? Спутниковые антенны для передачи сигнала с места событий для прессы?

– Мы обходим дома, проверяем, здоровы ли жители. – Несбитт заглянул в блокнот. – Вас зовут Клаудия Кайл?

– Да. – Ее поразило, насколько юным выглядел этот солдатик, лет восемнадцать-девятнадцать, не больше, совсем ребенок. – Ко мне кто-то уже приходил.

Несбитт оглянулся, у дома Критча хлопнула дверца. Заработал мотор, и вниз по дороге промчался автомобиль. За рулем женщина. Жена Джозефа. Машину слегка мотало из стороны в сторону. Солдат собрался было помчаться за ней следом, он поднял руку и открыл рот, чтобы крикнуть, но передумал. Несбитт снова повернулся к Клаудии, щеки его горели от смущения.

– Ничего, с ней я еще поговорю, – сказал он и облизнул губы. Улыбка у него была неуверенная, мальчишеская.

– Поговорите.

Несбитт взглянул на грудь Клаудии и поднял голову.

– Как ваше самочувствие? – спросил он и покраснел еще больше.

Клаудия закрыла глаза, ноги подкашивались от слабости, она нахмурилась.

– Самое главное, мэм, как у вас с дыханием?

– С дыханием? – Клаудия открыла глаза, мир стал как будто немного ярче. Лицо у молодого человека было таким чистеньким, таким взволнованным. Она посмотрела на его губы. Не слишком полные, но и не слишком тонкие. Ей страшно захотелось его поцеловать. Прильнуть к этому юнцу и тем спастись. Только и всего. Просто поцеловать его. Ну, может, еще прижать к груди. Погладить теплую голову, теплые волосы. Поцеловать и, не чувствуя времени, не двигаясь, глядеть ему в лицо. Позабыть все свои беды.

– Ну да.

Она глубоко вдохнула, потом выдохнула.

Несбитт еще раз быстро взглянул на ее грудь. Результат его удовлетворил, он кивнул, поставил галочку в своем блокноте и написал какую-то цифру рядом с галочкой.

– Благодарю вас, мэм. Простите, что побеспокоил. Если понадобится помощь, звоните по этому номеру. – Он протянул ей. – Бумажку можно наклеить на телефонный аппарат. Да, в доме, кроме вас, кто-нибудь еще есть?

– Никого. – Клаудия взяла бумажку и равнодушно посмотрела на номер. – У меня нет телефона. – Она заметила, что солдат читает надпись у нее на рукаве.

Несбитт посмотрел ей прямо в глаза, но ничем не выдал осуждения за то, что она сотворила с ночной рубашкой. – Мне нужно наклеить это на вашу дверь. – Он достал из своих бумаг еще один листок, на этот раз зеленый и побольше размером. На нем были нарисованы три зеленые волны. Несбитт отклеил от задней стороны белую бумажку и прилепил знак на стекло в двери Клаудии.

– Спасибо, – сказала она.

– Да что вы. – Солдат улыбнулся и приложил пальцы к фуражке. – Значит, в доме больше никого нет?

Клаудия молча смотрела на него. Ей вспомнилась цитата, неизвестно откуда: «Мой дом никогда не пустует, и сердце всегда переполнено».

– Нет, – наконец ответила она.

Молодой человек снова кивнул, улыбка у него была честная и открытая, казалось, он знает Клаудию намного лучше, чем она думает, и намного лучше, чем можно было бы ожидать, к ней относится. Несбитт повернулся и пошел к дому Критча. Клаудия посмотрела на большую зеленую наклейку, покусала нижнюю губу и захлопнула дверь. Руки дрожали.

Клаудия вернулась наверх в мастерскую, села за стол и начала писать:

Я снова вернулась. Ходила вниз. В мою дверь постучал солдат. Мы поговорили, он оставил мне наклейку, и я прилепляю ее сюда. Это номер телефона на случай беды. Меня спасет тот, кому я позвоню. Солдат стоял прямо передо мной всего минуту назад. Теперь он ушел, но все еще занимает место в моей голове. Оптическое эхо. Я вижу, как он протягивает наклейку, как улыбается мне. Он ушел из моей жизни, но остался со мной. Я стояла с ним лицом к лицу, и теперь он со мной. Все, кого я когда-либо видела, остались со мной. Словно затем, чтобы я не сошла с выбранного пути. Из них, их жизней, их забот, состоит и моя жизнь. Моя жизнь. Что значит эта жизнь, если я одна?

Над головой раздается тихий стук. В нем то появляется, то пропадает ритм. Птица стучит клювом по крыше. Скорее всего, ворона, словно я уже запечатана в гробу, и темные создания подбираются ко мне, крадутся, ползают и летают. Я превращу себя в пыль. Я не стану гнить им на радость.

Почему, ну почему я такая?


Не успел Несбитт поднять руку, чтобы постучать в дверь дома Критча, как дверь распахнулась, на пороге стояла старушка.

– Да? – сказала она и улыбнулась, на маленьком личике и розовых деснах играли солнечные блики. Старушка прищурилась, чтобы получше разглядеть гостя, и ободряюще погладила его по руке.

– Ну, рассказывай, с чем пришел, голубок.

– Это дом Критча? – спросил Несбитт.

Женщина выглядела немножко чудной, от ее прикосновения по руке разлилось приятное тепло, глаза старушки, казалось, смотрели прямо ему в душу, даже сердце забилось чаще под ее нежным взглядом. Такое с ним случалось только, когда он был влюблен.

– Да, только сам-то Критч помер давно.

– Я так понимаю, дом сдается.

– А то как же.

– И снимают его отец с дочерью.

– Ну да, сперва они, а теперь и другие появились, – кивнула она.

– Другие люди? – спросил Несбитт. По тону женщины он понял, что она намекает на нечто потустороннее. Молодой человек надеялся, что больше ничего странного не случится, он и так уже был напуган до чертиков всеми этими утопленниками и чудищами в океане. Летающая рыба. Он очень переживал из-за того, что ему довелось здесь увидеть. Похоже, остальные солдаты ничего не замечали.

– Люди, люди. Городские отдохнуть приехали.

Несбитт сверился с блокнотом. Буквы расплывались перед глазами, он никак не мог сосредоточиться и прочитать написанное. Никакой ясности слова все равно не прибавили, матрос подозревал, что они нужны только для того, чтобы запутать его еще больше.

– Боюсь, у нас нет ваших данных, – сказал молодой человек и нахмурился, стараясь взять себя в руки.

– А чего тут бояться-то? – беззаботно рассмеялась старушка. – Что это вы там наворотили? – показала она на холмы. – Серебристое такое?

– Не знаю, мэм, – Несбитт все что-то искал в своем блокноте. – Значит, это дом Критча? Вы миссис Критч?

– Это ж надо! Полчаса ему талдычу: Критчи померли давным-давно! Ухи-то свои оттопырь чуточку!

Несбитт уставился на женщину. Он никак не мог придумать, что на это ответить.

– Будьте добры, представьтесь, пожалуйста, – наконец выдавил он.

– Элен Лэрейси. – Она как будто заметила, в каком взвинченном состоянии он пребывает, и снова погладила его по руке. – Ты не волновайся, голубок. Все наладится.

Тон ее заметно смягчился. Старушка сочувственно смотрела на Несбитта. Если бы не обстоятельства, он бы прижался к ее груди и умолял утешить его.

– Дамочка, что тут живет, только что в больницу уехала. Остальные дочку ищут маленькую, потерялась она. Дурачки такие, на суше ищут, – сообщила мисс Лэрейси.

– А-а. – Несбитт заметил на запястье у старушки нитку четок с маленьким серебряным крестиком и пучком медальончиков с изображениями святых. – Как ваше самочувствие? В смысле, вы здоровы? Я за этим послан. То есть… меня послали. За этим.

– Лучше всех. – Старушка широко улыбнулась, подмигнула и протянула ему обе руки. – На, золотко, пощупай пульц.

Несбитт коротко рассмеялся.

– Нет, нет, благодарю вас. Это необязательно.

– А чего ж тогда тебе не хватает? Я ж вижу, что-то тебе в головушку втемяшилось.

– А?

– Я говорю, может, спросить чего хотел?

– Ну да, хотел. Понимаете, нам, в смысле морской пехоте, тела бы опознать…

– А я вам на что? Меня пока, слава тебе, господи, опознавать не надо!

– Нет, не вас, мэм, а тех, кого к берегу прибило. Мы список старожилов составляем. Может кто-нибудь поможет опознать утопленников?

Мисс Лэрейси прищурилась и снова коснулась руки Несбитта.

– Ой, не части, сынок, говори помедленнее. Не поспеваю я за тобой.

– Вы давно живете в Уимерли?

– С рождения самого.

– Так может быть, вы кого-нибудь из них сможете узнать?

– Узнать-то я всех узнаю.

– Значит, вы не против? – Несбитт обрадовался, поняв, что старушка согласна помочь. Он печенкой чувствовал, что эта женщина может кое-что прояснить.

– А заплатят чего?

– Деньги?

– Деньги, милый.

– Я думаю… нет.

– Хм.

– Вы бы нас очень выручили.

– Кого это «нас»?

– Ну, свой город…

– Это вы, что ль, мой город? – фыркнула она. – Понаехали тут, толкучку устроили. Одна морока от вас.

– Мы приехали, чтобы помочь.

– Да ладно тебе! – Старушка снова указала на холмы. – Вот это вот серебристое на что сдалось?

– Я правда не знаю, мэм, – честно признался Несбитт.

– Всех нас изведете! Наизобретали, остроумцы! То пилы электрические, то лыжи с мотором. Всю жизнь тут перевернули. Вот скажи ты мне, куда все лошади подевались? А упряжки собачьи? А где мужики здоровые, которые одним топором с сосной управлялись?

Рыбаки из-за вас целыми семьями вымирают.

Несбитт не знал, что ей ответить.

– Всех, всех изведете.


Томми не стал стучать, а сразу вошел в дом Райны. Церемонии были не к месту. Что толку стучать в дверь, когда за ней скрывается беда? На заднем крыльце он наклонился и развязал шнурки на кроссовках, и вот тут Томми сразу понял, что в доме что-то не так. Понял по запаху, по звуку, по цвету, по какой-то напряженности воздуха. Томми сунул блокнот под мышку, он взял его с собой, чтобы показать Райне последний рисунок, тот, который шел сразу следом за листом, закрашенным в один цвет. Она всегда хвалила его рисунки. Томми радовался, видя, как ей по душе то, что он делал. Эти картинки Райне уж точно понравятся. Его портреты духов всегда были симпатичными. Даже он сам так считал.

– Привет, – крикнул Томми и поспешил в кухню. На столике стояла пустая бутылка из-под рома, в раковине гора немытой посуды, на плите грязные кастрюли. Томми отчаянно хотелось все помыть, привести в порядок, увидеть, что вещи лежат на своих местах. Он даже остановился на секунду, но потом прищурился, задумчиво покачал головой и отказался от этой мысли.

– Райна! – позвал Томми и прислушался.

Где-то в глубине дома раздался глухой звук удара о стену. Томми посмотрел на свои носки и увидел, что кончики свободно болтаются, а не натянуты туго на пальцы. Его это расстроило. Пришлось наклониться и подтянуть их, а потом аккуратно подравнять края носков на лодыжках, чтобы они крепко держались и не сползали. Вот так гораздо лучше. Выполнить этот трюк с блокнотом, зажатым под мышкой, было делом не из легких, но он справился. Томми выпрямился и, не теряя ни секунды, кинулся в прихожую.

– Райна!

Еще один удар, и следом вскрик боли.

Томми перекрестился и неуклюже побежал по коридору к спальне Райны. Он никогда раньше там не бывал, но знал где это. Томми много раз видел, как Райна уходит туда, чтобы переодеться. Дверь была слегка приоткрыта. Томми неуверенно наклонился к щелке, кровь прилила к щекам, ему стало ужасно неудобно, и он отпрянул раньше, чем разглядел, что там творится. Томми рассердился на себя. Нельзя заглядывать в чужую комнату, нельзя подглядывать за Раиной. А вдруг она не одета?

Пол под ногами вздрогнул от нового удара. Томми храбро заглянул в щелку, но увидел только стену и выбоины в штукатурке. Он открыл дверь. Райна стояла у кровати, она непонимающе таращилась на стену и выглядела взбудораженной. Вокруг нее пропали всякие цвета. Райна повернулась, глаза ее сузились, костяшки пальцев были все в крови. Она с трудом вдохнула, закричала и пробила в стене новую дыру.

Томми шагнул к ней, потом снова попятился.

– Райна, – испуганно прошептал он, но она только свирепо взглянула ему в лицо. Томми и моргнуть не успел, а Райна уже повернулась, схватила со столика у кровати лампу и швырнула прямо Томми в голову. Он увернулся. Блокнот выскользнул из рук, упал на осыпанный штукатуркой ковер и раскрылся на самом последнем рисунке: высоко в темном небе летят оранжевые духи, постепенно спускаясь к черной воде.

Райна затихла. Томми боязливо поднял глаза. Райна смотрела на рисунок. Лицо ее больше не было злобным. Она долго глядела на картинку, не двигаясь и даже не дыша. Томми показалось, что Райна и сама нарисована. Портрет, запечатленный его рукой. Он и правда рисовал ее, и выражение у нее было как теперь. Внезапно тело Райны обмякло. Она стала заваливаться на бок и упала на кровать. Раздался булькающий звук, словно это была не кровать, а поверхность воды.


Сержант Чейз бродил по ельнику где-то между верхней и нижней дорогой. Просто поразительно это могущество леса даже вблизи домов и людей. Он поглощает тебя, отрезает от всей твоей жизни в тот самый миг, как ты вступаешь под сень деревьев.

Чейз повсюду видел одни стволы. Темные еловые лапы мешались со светло-зелеными ветками сосен и салатовыми иглами пихты. Тут же росли клены, березы и рябина. Деревья на Ньюфаундленде были пониже, чем в Саскачеване, их рост задерживали ветер, соленая вода и короткое северное лето. Здесь было меньше жучков, не так жарко, не так влажно. Вообще, гулять по лесу на этом острове было намного приятнее. Но только не при таких обстоятельствах.

Чейз шел в арьергарде поисковой группы. Даг Блеквуд возглавлял команду, он звал Тари и прорубался через кустарник при помощи мачете, которое, как утверждал старик, его отец привез в качестве трофея с Первой мировой. Чейзу вспомнилась последняя его спасательная экспедиция. Они искали маленькую девочку всю ночь и так и не нашли, пока не рассвело. Тогда она сама вышла на их зов. Девочка пряталась под кустом, Чейз заметил ее сквозь деревья, она шла по просеке как ни в чем не бывало и вела рукой по стебелькам высокой травы. Сержант позвал ее, и девочка просто застыла на месте и ждала, пока они к ней подойдут. Позже она рассказала, что очень испугалась, потому что страшилище звало ее по имени всю ночь, у него был один светящийся глаз, и оно все время бродило мимо ее убежища взад-вперед, и звало, звало ее. Оказалось, что одноглазое страшилище – это один из спасателей с фонариком. У страха глаза велики.

Справа от Чейза раздавался еще один голос. Он все время повторял: «Просыпайся, просыпайся, просыпайся». Замолкал и начинал заново. Над ухом жужжали насекомые, целые тучи белых, почти невидимых мошек. Кто-то постоянно кричал: «Тари! Мы пришли тебя искать. Тари! Мы пришли тебе помочь». То справа, то слева от Чейза похрустывали ветки, это пробирались вперед члены поисковой команды вместе с теми, кого собрал в городке Даг Блеквуд.

Сержант наткнулся на группу Дага на рассвете. Они встретились на Хрыч-лейн, Блеквуд только что вышел из чащи с восточной стороны улицы, леса здесь примыкали к скалам и обрыву над океаном. Даг показывал двум мужчинам и одной женщине на западную сторону улицы. Чейзу сразу же нашлось дело. Старик сообщил полицейскому, что сколотил поисковую группу из тех, кто собрался у Хани Грининг, Уилфа Мюррея и Брена Катленда. Только в этих трех домах и остались люди, не павшие жертвой новой болезни. Последние здоровые жители поселка. Они собрались, не боясь подхватить заразу, и отправились на поиски пропавшей девочки.

«Интересно, почему именно в этих трех домах все остались здоровы? – подумал Чейз. – Почему они не заболели?» Он вспомнил, как собирались люди в резервации. В больших домах накрывали столы, готовились лакомства для целого пира, рассказывали сказки и всякие небылицы. В вигвамах проводились банные церемонии, от нагретых камней поднимался пар, каждый пел песню и восхвалял в ней создателя, и выражал свою преданность ему. Места, где собирались люди. Эта мысль не давала сержанту покоя. Он нырнул в кусты и с трудом побрел, раздвигая ногами спутанную траву. Рядом раздалось жужжание пчелы или осы. Чейз надеялся, что никто не наступит на осиное гнездо.

Сержант споткнулся, собственные мысли не очень отвлекали от дела, он продолжал внимательно оглядывать кусты и боковым зрением заметил справа какое-то движение. Наверняка, один из спасателей. Чейз повернулся. Похож на Джозефа Блеквуда, отца девочки, сержант видел его с удочкой на причале пару дней назад. Тогда в городке еще было спокойно. Точно, это Блеквуд. Он яростно продирался через кусты и вдруг со стоном упал на землю. Чейз позвал Дага, и тот с надеждой кинулся назад по прорубленной просеке. Когда старик понял, почему сержант позвал его, он разочарованно вздохнул и начал прорубаться к Джозефу широкими взмахами мачете. Чейз и Даг подошли к Джозефу и помогли ему подняться на ноги. Он был бледный и дрожал от ужаса.

– Уберите деревья… – бормотал Джозеф. – Деревья уберите. Они не нужны. Только скрывают от нас воду… пьют ее… Оттуда, снизу. – Он посмотрел себе под ноги и топнул по земле. – Под нами везде вода. Не хочу падать.

Даг оглядел племянника с головы до ног и молча ушел.

– Ну как? – Он окликнул партию спасателей слева от него.

Ему никто не ответил.

– Вам нужно к врачу, – сказал Джозефу Чейз. Рация, которую сержант сунул в карман летней рубашки, застрекотала. Чейз вынул ее, не отрывая глаз от лица Блеквуда.

– Сержант Чейз. Что там у вас?

– Говорит командор Френч. Мы нашли девочку. Отзовите поисковую команду. Ребенок в больнице в Порт-де-Гибле. Уже опознана. Как поняли?

– Вас понял.

Джозеф выхватил рацию из рук сержанта и начал ломать ее дрожащими руками. Чейз подумал было пустить в ход баллончик с перцовым газом, но Блеквуд стоит совсем близко и есть шанс распылить на себя не меньше, чем на него. Тогда сержант вспомнил о железной раскладной трости в кожаном чехле, притороченном к поясу. Он мгновенно выхватил палку и махнул рукой так, чтобы звенья разложилась на полную длину. Джозеф судорожно нажимал на кнопку вызова, но прибор молчал.

– Там внутри пусто, – подозрительно сказал Джозеф. Он поднес рацию ко рту, ударился о панель зубами и что-то забормотал, потом укусил прибор, стараясь порвать обшивку. – Пластмасса. – Джозеф истерически рассмеялся. – Не настоящая. И ты не настоящий.

Чейз выхватил у него рацию.

– А ну, отойдите, – предупредил он, не сводя глаз с ненормального. Сержант задумчиво поглядел вслед Дагу, старик лез через кусты далеко впереди.

– Девочку нашли, – крикнул Чейз и поднял рацию, когда Даг обернулся и посмотрел на него сквозь деревья.

Осторожно, не спуская с Джозефа глаз, сержант поднес рацию ко рту, свободная рука сжимала трость.

– Как девочка? – спросил Чейз.

– Точно не знаю.

– Спасибо. Вас понял. – Сержант сунул рацию в карман. – Ее нашли, – повторил он для Джозефа, тот кивнул, поднял к глазам руку и начал ее разглядывать. Вся в ссадинах. Под ногтями набилась грязь. Джозеф лизнул палец и попытался стереть царапины.

– Они сойдут, – капризно сказал он.

Рация снова затрещала. Чейз поднес ее ко рту:

– Сержант Чейз. Слушаю.

– Говорит командор Френч. Доктор Баша, главный патологоанатом Ньюфаундленда, прибыл на базу. Все мои люди заняты. Вы не могли бы забрать его отсюда и отвезти на рыбозавод? Обеспечьте машину прикрытия. Как поняли?

– Понял. Сделаю.

Сержант все смотрел на Джозефа. Тот стоял тихо и терпеливо ждал чего-то, разглядывая рубашку Чейза. Лицо Блеквуда было расцарапано и украшено синяками. Из пореза на верхней губе сочилась кровь. Джозеф слизывал ее и, видимо, старался сосредоточиться, у него на лбу появилась вертикальная морщина.

– А у вас форма настоящая? – Он измученно улыбнулся и посмотрел на эмблему на рукаве сержанта. – Или с карнавала стащили?


Томми бросился в кухню и набрал 911. Он объяснил, что Райна сама себя калечит и, похоже, ей трудно дышать. Дежурная велела никуда не уходить и обещала, что скорая помощь сейчас приедет. В район перевели несколько дополнительных машин: свои не справлялись. Прошло немало времени, врачи все не ехали. Томми вернулся в спальню, Райна уже пришла в себя и сидела на полу у кровати бледная, перепуганная и отчаянно старалась вдохнуть. Она вцепилась в блокнот и пожирала глазами рисунок. Томми заглянул подруге в лицо. Он боялся, что Райна снова рассердится. Не рассердилась. Только смотрела на оранжевые сполохи духов. Все смотрела и смотрела, а на Томми вообще не обращала внимания.

Приехала скорая, и Байрон Квилти, двоюродный брат Томми, позволил ему ехать вместе с Раиной, но только при условии, что Томми наденет марлевую повязку. Веревочки ужасно резали уши, даже слезы выступали, но Томми терпел. Это ведь для Райны. Нужно быть рядом с ней. Может, все еще образуется.

Райна тихо лежала на носилках и старательно дышала через кислородную маску, но легче ей от этого, похоже, не становилось. Бедняжка вертелась, словно никак не могла найти удобную позу. Томми взял Райну за руку. Ладонь была влажной и теплой. Как приятно! Они держались за руки второй раз в жизни. А в первый раз это было на прогулке. Так и шли, словно малые дети.

Скорая мчалась на всех парах. Надо было срочно что-то предпринять, как-то помочь Райне. Только как? Несколько недель назад Томми нарисовал картинку. На ней он сидел у постели и разговаривал с больным. В комнате были еще кровати, на них тоже лежали люди, и у каждого недоставало какой-нибудь части тела. Как будто больные постепенно исчезали. От одного и вовсе остался только черный силуэт.

– Я ведь, знаешь, совсем пацаненком был, когда меня феи забрали, – наугад сказал Томми. Повязка мешала говорить. Он нервно улыбнулся, веревочки за ушами натянулись еще туже.

Райна перевела беспокойный взгляд с белого потолка на Томми.

– А помню, как будто вчера было.

Райна непонимающе дернула головой.

– Феи, феи меня забрали, – настойчиво повторял Томми. Ему очень хотелось, чтобы Райна поверила. – И на свой лад перекроили. Люблю я их, они добрые, они чудеса творят. Только вот ушли теперь куда-то.

Райна отвернулась. В уголке глаза показалась слеза, скатилась по виску и запуталась в волосах. Еще одна. Тоже вниз побежала. Мокрая прядка засверкала на солнце. У Томми затряслись губы. Он долго крепился, но в конце концов горько заплакал.

– Феи, – всхлипывал он, – феи, и ангелы, и все, кто помер, они ведь поначалу с нами были. Ты о них думай, Райна. Крепко думай, чтобы они тебя узнали, когда срок придет.


Ким едва сдерживалась, чтобы не кинуться с кулаками на медсестру за стеклом регистратуры. Было начало десятого утра. Целых полчаса Ким пыталась прорваться к доктору Томпсону. Медсестра с таким же микрофоном, как у солдат, ни о чем слышать не хотела и требовала, чтобы Ким встала в очередь.

– Понимаете, у меня здесь дочь, Тари. Тари Блеквуд. – Ким снова и снова объясняла, что Тари потерялась, а потом ее нашли. Медсестра что, не понимает? Или у нее своих детей нет? – Мне врач звонил, – твердила Ким. – ГДЕ ВРАЧ?! – Голос сорвался на визг.

Все разговоры в холле стихли, и Ким, то ли от страха, то ли от жалости, пропустили без очереди. Но медсестра сообщила, что доктор Томпсон в данный момент занят, и потребовала отойти от окошка, поскольку другим людям тоже нужна помощь. Сволочь! Разбить бы стекло и добраться до этой стервы!

Ким хотела проскользнуть за стеклянные двери, ведущие в глубь больницы, но охранник в армейской форме никого не пускал.

– Там моя дочь, – умоляла Ким, стараясь его обойти.

– Будьте любезны, вернитесь назад, мэм.

Кто-то тронул ее за плечо. Ким решила, что на подмогу вызвали еще одного солдата, и резко повернулась. «Моя дочь». Других слов в голове не было.

Но это оказался дядя Даг. Он ласково улыбнулся и отвел Ким в сторону.

– Ничего, ничего, рыбка, – сказал он.

У входа топтался Джозеф, он неуверенно оглядывал зал и принюхивался. Жуткое зрелище. По лицу и рукам размазана грязь, весь в царапинах и синяках. На щеках многодневная щетина. Вылитый бродяга. К больнице подъехала скорая помощь, и Джозеф сначала отошел в сторонку, а потом и вовсе сбежал, когда мимо него повезли на каталке женщину. Двери снова открылись, вошел человек в марлевой маске. Под мышкой он держал что-то вроде альбома для рисования.

– Как нога? – спросил дядя Даг.

– Проходит. – Ким трясло от злости. Она совсем замерзла, боль не утихала, даже говорить было трудно. Ким боялась, что сойдет с ума, если не увидит свою девочку. Сейчас. Немедленно. Дядя Даг крепко обнял ее за плечи, по телу разлилось приятное тепло. Ким прижалась к синей в черную полоску рубашке и зажмурилась. От рубашки пахло лесом и чуть-чуть бензином. Ким открыла глаза. Джозеф снова появился в дверях и теперь таращился на человека в марлевой повязке.

– Может быть, я могу вам помочь? – спросили откуда-то сзади. К ним подошел солдат, тот самый, который не пустил Ким внутрь. Это была не просто вежливость. Похоже, молодой человек действительно беспокоился.

– Ничего, справимся, – ответил дядя Даг. – Не тревожьтесь.

– Я ищу дочь, она заболела, – сердито сказала Ким.

Солдат посмотрел на ее грудную клетку и дождался вдоха.

– Я не больна, – простонала Ким. – Мне звонил доктор Томпсон. Моя дочь потерялась, а теперь ее нашли, нам надо связаться с доктором, а эта… – Она ткнула пальцем в медсестру за стеклом, – эта… дрянь… не хочет вызывать его, потому что еще не подошла моя очередь.

– Да, плохо дело, – сказал солдат. – Вы уж простите, столько народу сегодня. – Он повернулся к медсестре, которая искоса наблюдала за этой сценой. Солдат кивнул, медсестра склонилась над столом, нажала на кнопку и заговорила в радиомикрофон.

Из громкоговорителя раздалось: «Доктор Томпсон, пройдите в приемный покой. Доктор Томпсон, пройдите в приемный покой».

– Спасибо, – искренне сказала Ким солдату.

– Не стоит. – Он коротко улыбнулся.

Тем временем Джозеф потихоньку продвигался в глубь зала. Он шел осторожно, словно проверял ногой тонкий лед. Даг, ни слова не говоря, ринулся к племяннику, схватил его за руку, протащил мимо дверей и подвел к жене.

– Стой здесь, бесполезная скотина, – прорычал он. Джозефа трясло от страха. Он стоял совершенно неподвижно и не дышал, на лице застыло отсутствующее выражение.

– Где я? – тонким голосом спросил он Ким.

– Хоть кого-нибудь опознали? – дыхание прорывалось сквозь повязку на лице доктора Ваши и застывало в воздухе облачками морозного пара. Доктор оглядел холодильную камеру рыбозавода. Повсюду на длинных разделочных столах лежали тела, одежда на них была самых разных цветов и фасонов. Вокруг суетились врачи и военные. Тут и там мелькали белые лабораторные халаты и синие кители. В дальнем конце завода установили компьютеры. Четыре человека пристально смотрели на экраны и стучали по клавишам. Один из солдат сфотографировал несколько тел, потом подключил цифровой фотоаппарат к компьютеру. Другой бродил между столами, снимая каждый труп на видеокамеру с мощным прожектором. Третий водил над покойниками железным прутом, не отрывая взгляд от какого-то прибора.

На Чейза такое скопление мертвецов подействовало угнетающе. Он не ожидал, что их будет так много. Сержант совсем обалдел от происходящего и мог думать только о Терезе. Не дай бог ей узнать. Это ее прикончит.

– Вы ведь сержант? – Пар клубился над маской доктора Ваши. Они прошли в глубь помещения.

– Сержант, – ответил Чейз.

– Так есть тут опознанные? – Баша указал на столы, розовая ладошка мелькнула перед носом Чейза. – Хоть кто-нибудь?

– Не то один, не то двое.

Чейз поправил маску, марлевые завязочки больно давили на уши. Ему не хотелось дышать этим воздухом. Сержанту казалось, что неизвестная зараза вот-вот вцепится в его легкие и потом вылезет наружу дома. А Тереза настолько чувствительна, что может даже неврастению подхватить воздушно-капельным путем.

– Нашли их родственников?

Баша внимательно разглядывал ближайшее к нему тело. Утопленник лежал на боку. Старый водолазный костюм, на шее – овальная маска. От нее на лице остался глубокий след. Баша покачал головой, не в силах поверить своим глазам.

– Это не современное снаряжение.

– С такими в шестидесятых ныряли, – согласился Чейз.

– Откуда вы знаете?

– Сам раньше увлекался. Теперь, правда, забросил.

– Ясно.

Баша немного растерялся, но все еще был настроен благодушно. Его заинтересовало тело с другой стороны прохода, и он подошел поближе. Одежда конца девятнадцатого века.

– Обратите внимание на ботинки, – сказал Баша и показал на шипы, торчавшие из подошв, – это обувь для охоты на котиков. В таких ботинках ходили по льду.

– А-а.

Чейз старался дышать ровно. Он посмотрел в глубь помещения, в дальнем конце прохода стоял солдат с видеокамерой. В этом ряду лежало не менее двадцати трупов, и каждый надо было заснять. Свет прожектора залил очередное тело, выхватил лицо, потом руку, ногу…

Утопленник справа от патологоанатома числился под номером «1». Соответствующая бирка была прилеплена к белой раме стола.

– Первым нашли, – объяснил Чейз.

– А всего сколько?

– Где-то под семьдесят.

– И все разного времени?

– Да.

– А общее у них хоть что-нибудь есть?

– Может и есть, да только мы пока не знаем.

– И никакого разложения.

– Точно.

– Прямо скажем, не самый типичный случай. – Баша с интересом повернулся к полицейскому. – Обычно вода меняет тело до неузнаваемости. Оно раздувается, кожа становится мягкой и слезает лоскутами.

Чейз не ответил. Что тут говорить?

– Бред какой-то, – сказал Баша.

– Да уж, – подтвердил сержант.

– Просто смешно. – Доктора начало потряхивать. – Наука тут бессильна. Честно могу признаться. Другие патологоанатомы здесь были? Наверняка были, и многие. А сколько еще набежит…

– Да я не знаю, сэр.

Чейз проследил за взглядом врача. Баша озирался по сторонам. Везде тела. В кошмарном сне не приснится. Катастрофа, по-другому не скажешь. Вызревала веками, и вот вам, пожалуйста. Чейз в жизни не сталкивался ни с чем подобным. Груды мертвецов, которых некому оплакать.

Баша прищурился, словно надеялся рассмотреть что-нибудь более реалистичное. Он оглядывал столы, люминесцентные лампы, высокие окна, через которые в комнату лился утренний свет, длинные белые стены.

– Есть такие, кого точно опознали?

– Ребята думают, что есть. – Чейз двинулся по проходу в сторону солдата с видеокамерой.

– «Думают». Уже хорошо.

– Ну да.

Чейз подвел патологоанатома к девушке лет двадцати. Милое, правда, неестественно бледное лицо, светлые волосы, мокрые и спутанные. Одета она была в джинсы и голубую футболку. К левой ноге прилипла розовая морская звезда.

– Эта, вроде, поновее, – одобрительно сказал Баша. – Хотя, кто знает. По мне, так все они свеженькие. Для трупов, разумеется.

– Вот ее-то и опознали. Два года назад пропала.

– Как зовут?

– Бонни Поттл. Дэрри Поттла сестра.

– Дэрри Поттла?

– Он то ли третий, то ли четвертый. Ну, который заболел этой… вам лучше знать.

– Вы имеете в виду затрудненное дыхание?

– Его.

– А первым кто был?

– С затрудненным…

– Да.

– Вроде первым был Масс Дровер покойный. Думали, у него депрессия: спрятался от всех, злой стал как черт. А потом взял да помер.

– Самоубийство? – предположил Баша.

– Нет. Это у всех у них так. Сначала звереют, но ненадолго. А потом дышать перестают.

– Я еще из Сент-Джонса звонил доктору Томпсону. И он сказал, что у пациентов никаких воспалительных процессов. Ни в легких, ни в бронхах. И в тканях головного мозга изменений нет.

– Чего не знаю, того не знаю. Я так понял, у них просто дыхалка отказывает.

Баша снисходительно посмотрел на Чейза.

– «Дыхалка отказывает». Еще скажите «батарейки садятся». Ладно. Допустим, что угнетенное дыхание и эти тела как-то связаны между собой. Но как? Разве что вирус какой-нибудь, который выделяется при разложении тканей.

– Каком разложении?

– А вот сейчас и посмотрим.

Баша подошел к телу девушки, аккуратно достал из кармана пару резиновых перчаток и натянул их на руки. Потрогал горло женщины, потом поднял и внимательно осмотрел ее левую руку. – Не окоченела, – пробормотал он и задрал на трупе футболку.

Чейз отвел глаза от бледной с зеленоватым оттенком груди.

– Повреждений нет. Помогите мне ее перевернуть. Вот эту ногу – вот сюда, – скомандовал Баша.

Сержант взялся за джинсы Бонни Поттл, стараясь не касаться розовой морской звезды. Ткань была насквозь мокрой и ужасно холодной. Тело перевернули на бок. Баша осмотрел спину девушки.

– И здесь чисто.

– Может, она из лодки нечаянно выпала?

– Возможно. (Так, теперь осторожненько опускаем.) Хотя вряд ли. Вы только поглядите на одежду. – Доктор помахал карандашом над трупом. – Тепло было. Если она и выпала из лодки, ее вполне можно было спасти. Скорее уж, она утопилась. – Баша коснулся левой лодыжки девушки и задрал штанину. – Ага, – пропел он и показал кончиком карандаша на красное кольцо воспаления. – Это след от веревки. К веревке – камень, камень – в воду, вода – в легкие. Вот так вот.

Слева ударил яркий свет. Чейз прищурился и с трудом различил силуэт солдата с видеокамерой, умник светил прямо в глаза. Баша тоже поднял голову и взглянул на прожектор.

Камера подвинулась ближе, доктор и полицейский застыли перед объективом.

– Ведите себя естественно, – велел им бесплотный голос, самого солдата за потоками света было не разглядеть. – Представьте, что меня здесь нет.


Томми задержался у входа в приемное отделение. Люди в холле сидели и лежали, привалившись друг к другу или кое-как примостив голову на спинку переднего кресла. Кто-то застыл у стены. У всех – потерянные лица, каждого оторвали от повседневных забот и заперли в этом помещении, где нельзя ничего, можно только тихонько переговариваться.

Райну увезли на обследование. Больше Томми ничего о ней не знал. Он наблюдал за женщиной, которая искала свою маленькую дочь. Томми надеялся, что с девочкой все будет хорошо. Всякий раз, как Томми думал о больных детях, его начинало страшно клонить в сон, словно все его жизненные силы куда-то утекали. Вот и сейчас Томми чувствовал, как от него уходит счастье. Надо подумать о чем-нибудь хорошем. Вокруг головы женщины сгущались цвета болезни – сиреневый и зеленый. Рядом стоял какой-то человек, Томми решил, что это ее муж. Аура у него была серая, а в центре почти черная: он с головой ушел в свои мысли. Ни у кого в зале не было ярких цветов, не было мира и спокойствия в душе. Когда та женщина и ее муж приближались друг к другу, их цвета – серый, зеленый и сиреневый – смешивались. Получалось облачко, похожее на отвратительный синяк, и обоим от этого становилось только хуже. Рядом стоял старик. Вот у него аура была поярче, хотя он тоже сердился и печалился. Облачко над его головой было желто-оранжевым. Когда его аура смешивалась с аурой женщины, ее облачко светлело, в ней просыпался дух и засыпало тело. Темные цвета, такие, как серый, черный, коричневый и синий, – это цвета плоти, земли и воды. Желтый, красный, золотой всех оттенков – цвета духа и солнца. Томми все еще ходил в марлевой повязке. Команды снять ее никто не давал. В комнате оказалось полно знакомых. Некоторые махали рукой, он махал им в ответ. Все волновались, в аурах пылали розовые, синие, красные и коричневые цвета. Кто-то смотрел телевизор, что висел под потолком, кто-то мерил комнату быстрыми шагами. Старики спокойно сидели в креслах и мирно беседовали, среди них царило полное согласие. Они занимали себя тем, что разглядывали потертый ковер и соседей. Томми огорчался, когда встречал людей с серыми аурами. Они ведь не знали, что с ними стало, какой бесценный дар не смогли удержать.

Томми повернулся к стене. Белая. Он начал ногтем процарапывать контуры больничных коек. Томми рисовал, пока ноготь сам собой не вывел шестерку. Потом рядом ноль. И еще шестерку: 606.

Томми запомнил это число, повернулся и снова посмотрел на людей в приемном покое. Многие подходили друг к другу, обнимались и разговаривали, делились переживаниями, а цвета их аур от этого менялись в лучшую или худшую сторону. Здесь, в больнице, ауры повреждались или наоборот выправлялись. Почти как в церкви.

Томми долго стоял на месте. Мелькали ауры и лица, мимо проходили люди, и каждый оставлял в его душе едва заметный след.

Томми трудно было оторваться от этого зрелища, от удивительных, нехарактерных для обычной жизни красок. Но все же он заставил себя отвернуться и пошел по коридору. На охранника Томми не обратил никакого внимания, просто прошел мимо – на лице повязка, под мышкой блокнот. Охранник даже придержал дверь, кивнул и пробормотал:

– Проходите, доктор.

Лифт он нашел сразу. За последние годы Томми много раз бывал в этой больнице, навещал друзей и родственников. Иногда просто вызывался посидеть с незнакомцами, помочь им поскорее поправиться, послушать их, дать им возможность поделиться переживаниями.

Кабина взлетела на шестой этаж. Томми вышел. Шестьсот третья, шестьсот четвертая, шестьсот пятая… Вот, наконец, и палата Райны. На двери – табличка, но Томми не стал ее читать. Он оглянулся. Вдалеке прошла по своим делам медсестра и скрылась за углом. Томми толкнул тяжелую дверь и вошел. Шесть коек. Шесть аппаратов искусственного дыхания, белые пластмассовые трубки, зеленые гармошки мехов. Приборы шипели и плевались. Все, как Томми себе представлял. Он сразу нашел Райну и сел рядом на оранжевый пластмассовый стул. Райна медленно повернула голову.

– Здрасте, – с трудом проговорила она.

Неужели не узнаёт? Может, дело в маске? Томми развязал тесемки, улыбнулся и кивнул, потом наклонил голову, подумал и еще несколько раз кивнул, застенчиво и почтительно. Положил блокнот на койку, сунул руку в карман и достал маленький, сточившийся от времени камешек, черный с белыми прожилками.

– Он желания исполняет, – сказал Томми и вложил камешек в забинтованную Райнину ладонь, как в церкви кладут облатку.

– Спасибо. – Райна поднесла подарок к глазам.

– Это мне феи дали. Вшестером притащили. Вот уж потеха была, я тебе скажу. – Томми рассмеялся. – Он для них, как мешок с гвоздями.

Райна не ответила, только крепче сжала камешек.

– Я когда рыбачил, – сказал Томми, – и не такое видал. – Он взволнованно облизал губы и нервно ухмыльнулся. – Ты ж помнишь, у меня много чего на картинках осталось. Другие тоже видали, только молчат. Боятся.

– Боятся?

– Ну да. – Он посмотрел на белые простыни, под ними угадывались очертания тела Райны. Томми вспомнил свой рисунок с черным силуэтом и отвернулся. Палату разгородили ширмами, но по теням на ткани Томми без труда узнал людей на соседних койках. Вот Джейкоб Батлер, вот Питер Ныоэлл, вот Бонни Тернбулл. Томми сотни раз встречал, их в море. Все из Уимерли, все рыбаки, и все как один разучились дышать.

– Чего боятся?

Томми нежно сжал ладонь Райны и опустил глаза. Ему вдруг показалось, что Райна уже не совсем Райна. От этой мысли Томми похолодел. Хотя может быть, все дело в лекарствах, которыми ее напичкали… Ее ладошка покорно лежала в его руке, пальцы переплелись, и у Томми перехватило дыхание. Не потому, что он тоже заболел, а от восторга.

– Боятся… – Он неуверенно прищурился и вытер нос рукавом. – Боятся, как бы кто не подумал, что они вроде меня…

Райна тихонько пожала ему руку:

– Ничего, ничего.

– Такие же ушибленные, – сказал Томми. В глазах у него стояли слезы. – Только их здесь нету.

– Кого нету?

– Тех, кто видит, как я. Они сюда не попали. Они не заболели.


Кровать. На кровати – девочка. Бледная. Во рту и в носу – трубки. Не спит. Притворяется. Притворяйся, притворяйся. Нас не проведешь.

Джозеф стоял у больничной койки и никак не мог понять, почему никто не хочет сказать ему правду? Это же не дочь. Так, подделка какая-то. Да и не похожа вовсе. Настоящая дочь веселая и живая, вечно скачет на одной ножке, вечно что-нибудь рисует. А эта – чужая, лежит и не шевелится. Не спит она. Не может быть. Спят только живые. Джозеф растерялся и от этого еще больше рассвирепел. Он, должно быть, что-то сказал, потому что женщина с другой стороны постели подняла глаза.

И эта притворяется. Женой. Что ж такая помятая? Уродина. Не могли что ли помоложе актрису найти? Настоящая жена моложе. И лицо у нее мягче, и косметики больше. И тоски в глазах не было никогда. А эту и молодой-то не представишь. Вся рваная, грязная… Глядит. Ладонь ко рту прижала. Слезу пустила. Тягучую. Ну прямо вся мировая скорбь. А что, отличная игра. Так жена себя и вела бы, если б поняла, что она теперь не при деле.

Толстенький седой доктор сунул руки в карманы халата и сочувственно улыбнулся, не разжимая губ. Он посмотрел на Джозефа и мягко сказал:

– Девочка может в любую минуту очнуться. Или пролежать так долгие годы. Переохлаждение, да еще вода в легких, – он покачал головой, – кислородное голодание.

Женщина всхлипнула и придвинулась к кровати. Умрет. Девочка умрет. Вот она, правда жизни. Никуда от нее не деться. Никому никуда не деться, когда умирает ребенок. Джозеф почувствовал, что тает, что его уносит в сверкающее никуда. Он взглянул в окно. Когда же ночь? Тьма всех спрячет, всех укроет.

– Держитесь, – сказал врач.

Джозеф тупо озирался. Люди. Приборы. Пищат, шипят, урчат… Джозеф вконец запутался. Почему он здесь? Надо сосредоточиться, вспомнить… Джозеф так напрягся, что перестал дышать.

Это его удивило. Он попробовал сделать глубокий вдох. Врач тут же повернулся к нему. Милый доктор, так трогательно изображает сочувствие. Только это другой. Где же тот, высокий? Который все делает ради денег, которому на все наплевать? Весь чистенький, к такому смерть не прилипнет.

– Вам нехорошо? – спросил врач.

Джозеф посмотрел на девочку. Зачем она тут? Колени подогнулись, он уцепился за железную спинку кровати.

– О-па. Ну-ка, присядьте, – сказал кто-то в белом. – Вам что, трудно дышать? – И протянул руку.

Женщина тоже подняла голову. Испугалась. Сердится. А девочка так глаз и не открыла.

– Где я? – спросил Джозеф. Кто-то схватил его за руку.

– Он все время это говорит, – заявила женщина.

«Тебе-то откуда знать? – подумал Джозеф, голова его налилась тяжестью и запрокинулась. – Да что вы вообще про меня знаете?» Он сделал шаг назад и упал. В черепной коробке что-то громыхнуло. Над ним склонились. Забегали. Держаться за жизнь. Заткнуть уши изнутри. Свет ярче, ярче… Перед глазами бело… И тут все исчезло.


Доктор Баша спросил, нет ли в городке кого-нибудь, кто смог бы опознать тела. Чейз сразу вспомнил о мисс Лэрейси, старушке из дома Критча. Ей сто лет в обед, уж она-то наверняка все про всех знает. Чейзу казалось, что ледяной воздух рыбозавода так и остался у него в легких. Сержант никак не мог отделаться от запаха смерти. Чейз ехал вдоль бухты на своем «лендкрузере» и прикидывал, где бы перекусить. Надо сначала заморить червячка, а уж потом ехать за божьим одуванчиком. Впереди у городского клуба нижняя дорога и пересекалась с прибрежным шоссе. Может, в штабе пара бутербродиков завалялась? Кто сказал, что испортились? Пусть они хоть три дня на солнце пролежали. Сейчас и козлиные потроха сгодились бы.

Чейз посмотрел на залитый солнцем океан в белых барашках. Никого на воде, никого под водой. Даже вертолеты куда-то делись. Странно: ветра нет, а штормит. Вон какие гребни! Чейзу стало не по себе. Будто весь хаос переместился теперь в океанские глубины и только и ждал удобного момента, чтобы вырваться на поверхность.

Вот и штаб. Чейз резко повернул вправо, под «кирпич», и втиснулся между двумя армейскими джипами. Задача не из легких, особенно, если у тебя «лендкрузер». Трое солдат о чем-то горячо спорили перед входом в здание. Чейз подошел поближе, и разговор прервался. Солдаты преградили дорогу.

– Френч на месте? – спросил сержант.

– Вход только для военных.

Чейз снял фуражку, навис над солдатом и пальцем ткнул в его радиомикрофон.

– А вы с ним свяжитесь. Скажите, к нему сержант Чейз. Мы сотрудничаем.

– Новый приказ, сэр. Никаких исключений. Вы уж простите, ничем помочь не могу.

Сержант смерил солдата взглядом. Солдат занервничал. Чейз медленно, с достоинством надел фуражку и вернулся к машине. Он влез на сиденье, положил руки на руль и подумал, не вернуться ли в Порт-де-Гибль к Терезе. Главное, не дать себя разозлить. На черта надо было делать крюк ради этого Френча? Хватит, домой пора. Третье дежурство подряд. Внеурочная, между прочим, работа. Так что в конце месяца будьте любезны чек с кругленькой суммой. Тем более жизнь в городке вроде бы устаканивается. Этак, глядишь, и до пенсии доживем.

Чейз прислушался к своему дыханию. Как там сопелка? Ничего, сопит. Интересно, почему тел в море больше нет? Всех уже выловили? Это что ж значит, кризис миновал? Может и миновал, да только утопленников все равно опознать надо. Ну, тогда – вперед за бабусей.

Восемь лет назад отец Чейза пропал в районе Конского озера. Последний раз его лодку видели именно там. На четвертый день снарядили поисковую партию с Чейзом во главе. Погода стояла отвратительная, дул порывистый ветер, лил дождь. О том, чтобы отправить катер, вертолет или самолет, не могло быть и речи. За три дня они прочесали весь западный берег. Ночевали в палатке. Ливень барабанил по тенту, в любую секунду их могло смыть. Двое спутников Чейза говорили мало: уважали его горе. Чейз знал их с детства, они вместе росли в резервации. Все и так понимали, чем окончатся поиски. Вопрос был только во времени.

Тело нашли под утесом Белая Скво. Оно было здорово разбито о камни. Утопленники на рыбозаводе – просто красавчики по сравнению с тем, что осталось от отца. Позже вскрытие показало, что погибший был мертвецки пьян. Чейзу на всю жизнь запомнилось, о чем он думал тогда, глядя на тело: больше отец никого не обидит. Вроде и камень с души, а все равно жалко. Так и не вышло из человека ничего путного.

Тела надо обязательно опознать. Не ради мертвых – ради живых.

Сержант усилием воли вытряхнул из головы невеселые мысли, завел мотор, с визгом развернул машину перед самым носом у оторопевших солдат и довольно улыбнулся, удивленный своей ребяческой выходкой. Он добрался до развилки, свернул на верхнюю дорогу и начал взбираться по склону. Все сверкало: внизу – океан, а впереди на холме – крыша солнечного дома. Чейз подъехал, и панели заполыхали желтым пламенем, словно в доме бушевал пожар. На ступенях перед дверью по-прежнему сидел черный пес. Сержант специально остановился и некоторое время наблюдал за ним. Пес был неподвижен, как чучело.

Чейз припарковался на обочине возле дома Критча, пулей вылетел из машины и хлопнул дверцей. Мысли еле поспевали за действиями. «Отвезу старушенцию – и домой. Пообедаю, высплюсь, посижу с Терезой». Все, что можно, он уже сделал. Хватит. Пора и честь знать.

Чейз быстро прошел через двор и постучался в деревянную входную дверь. Без ответа. Сержант прислушался, оглянулся на свой джип и снова постучал. Тишина. Может, лучше с заднего крыльца попробовать? Бабулька-то, небось, сидит на кухне и песни горланит. Чейз прошел вдоль стены, повернул за угол и увидал мисс Лэрейси. Она заглядывала в пыльное окошко сарая. Все то же зеленое домашнее платье, все та же косынка на голове.

– Здравствуйте, – сказал сержант.

Мисс Лэрейси не шелохнулась. Что-то в глубине сарая очень ее интересовало.

Чейз подошел поближе. На него нахлынуло странное чувство, будто старушка не настоящая, а вырезанная из картонки. Иллюзия была настолько убедительной, что сержант даже протянул руку и дотронулся до мисс Лэрейси. Живая, теплая. Но все равно не двигается. Чейз мягко потряс ее за плечо.

– Мисс Лэрейси!

Она повернулась и широко распахнула глаза.

– Опять ты, – сказала старушка, улыбаясь. Губы у нее слегка дрожали, наверное, от старости. – А я вот в окошко пялюсь. Девчоночка там.

– Девочку нашли уже, – ответил Чейз.

– Да ну тебя, паря! Не та, другая.

– В сарае?

– Вон она.

Чейз наклонился и заглянул внутрь.

– Вон она. Гляди-ка: вся мокрая, и трясется, как осиновый лист, – сказала мисс Лэрейси.

– Не вижу. – Чейз приставил ладони, чтобы не мешал свет с улицы.

– А может, почудилось. Может у меня припадок какой на старости лет. Ты чего пришел-то?

– Да я тут на заводе был…

– На рыбном что ль? Где упокойники? – уточнила мисс Лэрейси. Говорила она рассеянно, ее внимание привлек шум в траве. Старушка проворно засеменила вперед, подобрав на ходу подол платья.

– Ну да. – Чейз шел за ней попятам. – Я думал, может, вы мне их опознать поможете?

Мисс Лэрейси остановилась и посмотрела себе под ноги.

В траве лежала рыба. К радужным бокам пристали длинные соломинки, жабры судорожно вздымались, пустые глазки блестели двумя черными пузырьками.

По траве скользнула тень. Старушка подняла голову. В воздухе медленно кружила ворона, то поднимаясь, то опускаясь.

– Нечет на беду, – пробормотала мисс Лэрейси.

– Ну и ну! Это какая рыба? – спросил Чейз. Рыба шлепнула хвостом раз, потом другой и окончательно запуталась в траве.

– Заливная, – хихикнула старушка. – Так уж и быть, поеду с тобой, паря. Тут один солдатик меня об том же просил, да только вот мыслишки мне его не понравились. Дерганый он какой-то. С ним и рядом-то стоять нельзя, сама такой же станешь. А вот у тебя мысли ясные. Верно я говорю, сынок? – Она снова посмотрела на рыбу и ткнула ее носком туфли. – Ты – кремень парень.

– Стараемся… Беритесь. – Чейз подставил мисс Лэрейси локоть, за который она уцепилась с видимым удовольствием. Рыба так и осталась лежать в траве, а сержант и старушка побрели к «лендкрузеру».

– Ей бы, голубушке, на сковородке самое место, да боюсь, червивая она. Дохлая – не дохлая, а червивая, уж ты мне поверь.

В соседском доме хлопнули дверью, но никто не вышел. Только черный пес по-прежнему сидел на крыльце, а из окошка второго этажа глядела на океан то ли девочка, то ли невысокая женщина.

– Видишь того черного барбоса?

– Вижу.

– Не отсюда он. Пришлый. Из наших его никто не знает. – Старушка посмотрела на панели солнечных батарей. – И раньше-то в этом доме неладно было, а теперь уж точно жди костлявую.

Мисс Лэрейси мешком повисла на руке у Чейза, так что идти пришлось совсем медленно.

– Помяни мое слово: на таких дворнягах беда ездит.

– Не дай бог. И так уже сколько перемерло.

– Упокойников-то много на заводе?

– Что-то около семидесяти.

– И все утопли?

– Да вроде того.

– Оюшки-горюшки, – сказала старушка, щурясь на солнце. Она вдруг крепко сжала сержанту руку:

– Беда, голубочек.


– Район изолирован, сэр. Забор готов.

Командор Френч оторвался от книги. На картинке плавало в море синее чудовище с огромным птичьим клювом и костлявым рыбьим хвостом. Матрос первой статьи Несбитт стоял перед столом начальника и терпеливо ждал распоряжений. Странная фигура у этого Несбитта: шея тонкая, ноги, как лыжи, весь лоб в прыщах. Вроде подросток подростком, а в глазах такая мудрость вековая, что оторопь берет. И как он с однополчанами уживается? Френч хотел кое-то уточнить по поводу забора, но тут ожила рация: «Приборы последовательной блокировки будут готовы к испытаниям в двадцать два ноль-ноль, сэр». Это докладывал с холмов матрос первой статьи Бакинхем.

– Северные или южные?

– Южные, сэр.

– Южные подождут. Надо опробовать первые три макроотражателя на севере.

В наушнике ответили:

– Вас понял.

Френч взглянул на Несбитта, тот по-прежнему ждал указаний.

– Что с опознанием? – спросил командор.

– К сожалению, никого найти не удалось, сэр.

– Все дома обошли?

– Да, сэр, те, в которых кто-нибудь остался. – Несбитт нервно передернул плечами. Похоже, он в самом деле очень переживал. – Местные отказываются с нами сотрудничать, сэр.

– Это нормально, Несбитт. С чего им нас любить? – Френч перевернул страницу: еще одно чудище. Рогатая голова, длинное чешуйчатое тело, покрытое рыжей шерстью. – Мы дурные вести приносим.

Несбитт промолчал. Френч еще пару секунд разглядывал картинку, потом снова взглянул на матроса. Ведь у парня же наверняка есть родные на гражданке. Каково им будет, если он погибнет на боевом посту? Вот стоит обычный мальчишка в военной форме. Небось, патриот, в демократию верит, в права человека… Или нет? Или просто выполняет свою работу? Чек в конце месяца, все деньги – в семью? Есть у него дом, жена, дети? Дети, которые подпрыгивают от нетерпения и пищат в трубку: «Папочка! А ты когда приедешь?» Френч еще не забыл, как это бывает. Его тоже когда-то ждала жена… Чего она ждала? Когда муж состарится? Нет, конечно. Она хотела большего. И добилась-таки своего. После развода. Еще один человек, с которым Френчу не по пути. И с детьми та же история. На суде он бился за них как лев, а все равно проиграл. И знал ведь, что так выйдет, да не хотел верить.

– Вы свободны.

Несбитт взял под козырек, развернулся на каблуках и исчез за дверью.

Френч вернулся к картинке. Морское чудище с огромными щупальцами размахивает над волнами деревянным кораблем. Френч нахмурился, кашлянул и взял новую пачку сигарет. Он глубоко затянулся, отодвинул том и взял другой: «Цунами в Атлантике». Френч внимательно прочитал все, что было написано на суперобложке, его интересовала каждая деталь. Потом раздавил в пепельнице окурок, изучил корешок и отложил книгу.

– Гады морские, – пробормотал командор и откинулся на спинку кресла.

За прозрачными стенами его кабинета царила суета. Туда-сюда сновали матросы. Они таскали коробки с оборудованием, шутили, смеялись. Никому даже в голову не приходило, насколько все серьезно.

– Это Френч, – сказал командор в микрофон под подбородком. – Приготовиться к эвакуации. Пока только приготовиться. Приказа командования еще не поступало.

Все замерли. Многие с изумлением воззрились на командора. Френч встретил их взгляды совершенно спокойно. Он выбил из пачки сигарету, но тут же расплющил ее в медной пепельнице. Чтобы не подумали, будто он хорохорится. Командор наклонился к столу, отыскал в оглавлении книги о цунами слово «Уцелевшие» и открыл нужную главу. Черно-белые снимки. У развалин домов стоят люди. Волна добралась даже до деревень в глубине острова. Лиц не разобрать: печать слишком контрастная. Вот и женщина с младенцем. Внизу подпись: «Маргарет Френч». Бабушка. За последние два дня Френч смотрел на эту фотографию раз пятьдесят, не меньше. Бабушка в молодости была очень привлекательной, даже на таком снимке видно. Почему-то у всех людей того времени в лицах есть что-то общее. Или дело в прическе? Нет, не только. Каким-то образом век помечает людей. Основательные времена – основательные люди. Неужели и вправду человечество было тогда проще в мыслях и поступках?

Цунами ударило по южному побережью в районе города Бюрина[9] больше семидесяти лет назад. За год до смерти бабушка рассказала одиннадцатилетнему Френчу, как это было.

«И тут где-то далеко-далеко в море как бабахнет! Аж посуда в буфете зазвенела. Поначалу беды-то и не ждал никто. Выхожу себе во двор – деда твоего с промысла встречать. Хотя какой там промысел! Рыба в те дни вся куда-то подевалась. Ну так вот. Гляжу я, стало быть, на море, а вокруг тихо так, только радио на кухне бубнит. Поднимаю голову – батюшки! Небо сизое-пресизое, низкое-пренизкое, прямо дрожь пробирает. Наши из домов повысыпали и тоже давай глядеть – кто с холмов, кто с пристани. Стоят, не шелохнутся. Уже тогда поняли, что плохо дело. И тут вода от берега отходить стала. Все дальше, дальше пятится. И шум такой поднялся: валуны катятся, галька сыплется, дно открылось. А на дне – водоросли, рыба, сети рваные, лодки потопшие… Стоим, рты разинув, а море уходит, дескать, знать вас не хочу. Я тогда с отцом твоим нянчилась, он совсем еще крохой был. Сидит у меня на руках, тычет пальчиком на горизонт и смеется. Глянула я, да так и обомлела: там, вдалеке, море дыбом встало и с небом слилось. Волна, значит, растет. На глазах разбухает. И такого цвета стального, что тоска берет. Поднялась и висит. Повисела-повисела, да как покатится прямо на нас… А мы так и стояли, все глазам не верили».

– Сэр?

Командор с трудом оторвался от книжки и попытался собраться с мыслями. Это ему удалось не сразу.

Матрос Несбитт вытянулся по струнке. Он прямо-таки светился от гордости, даже щеки покраснели.

– Докладывайте, – сказал Френч.

– С нами только что связался сержант Чейз. Он нашел старушку, Элен Лэрейси, которая согласилась сходить на рыбозавод, сэр.

– Благодарю вас, – ответил невозмутимый командор и достал очередную сигарету. «Сейчас бы выпить, – подумал он. – Дернуть стаканчик "Южной истомы", нервы успокоить. Всякая дрянь вмиг из башки вылетит. Двойную порцию, и дело с концом. Ну, и стакан неплохо бы чистый».

– Вы свободны.

Несбитт так резко вскинул руку к козырьку, что Френч испугался, как бы парень не сломал себе запястье или не вывихнул плечо. Матрос сделал «кругом» и вышел из комнаты, печатая шаг.

Командор закрыл книгу. Какой смысл опознавать тела? В море у Бюрина тоже утопленников находили. Их выловили военные на следующий день после цунами. До сегодняшнего дня эта информация оставалась закрытой. Тогда решили, что семь очень старых тел сохранились в иле, а волна вынесла их на поверхность. Один армейский репортер записал на пленку интервью с теми, кто спасся. Френч слушал эту запись. Качество оставляло желать лучшего, но слова вполне можно было разобрать. Жители рассказывали о странных существах, которые появились в заливе. Мифы. Легенды. Чепуха. Все это нужно только для того, чтобы ощутить «связь поколений», почувствовать, что ты потомок настоящих рыбаков. Не может человек без чуда. Уж очень нам верить хочется, что мы сильнее, чем на самом деле. Отсюда и байки. Придумали себе очередную религию.

Перед цунами в Бюрине была зарегистрирована вспышка туберкулеза. К моменту катастрофы умерли пятнадцать человек, все они так или иначе были связаны родственными узами с теми, чьи тела нашли в море. Совпадение? Какая тут может быть связь? Туберкулез… В Уимерли никто не заболел туберкулезом, но ведь вполне возможно, что тогда, много лет назад, врачи ошиблись с диагнозом?

Выпить хотелось нестерпимо. Френч внимательно посмотрел на кончик сигареты и запретил себе думать о прошлом. Если ему придется отдать приказ эвакуировать город, это будет выглядеть просто как мера предосторожности. Никто не обвинит командора в том, что он верит старым рыбацким байкам.


Сержант остановил свой «лендкрузер» на обочине рядом с рыбозаводом. Мисс Лэрейси не отрываясь смотрела на Чейза. Хорошее лицо у этого парня – честное, открытое. Аура яркая, желтая, а кожа смуглая. И до чего на Урию похож! С таким тепло и уютно. Какой-то он настоящий. Добрый, живой. Вот на кого всегда положиться можно.

– Восемьдесят девять человек под кислородом лежат и все из Уимерли, – сказал сержант, выключая мотор. – Это официально. Здоровых пока двадцать четыре, вместе с вами.

– И куда ж бедолаг девали?

– В больницу, в Порт-де-Гибль. – Чейз сунул руку между сиденьями и достал фуражку, которая лежала поверх портативного датчика на содержание алкоголя. – Все палаты забили, даже в подсобку пришлось койки поставить.

– Скоро ужинать пора. А ты, небось, никогда и не поешь как следует. Все всухомятку. – Она улыбнулась и похлопала его по животу. – Ну ничего, я тебя покормлю, как с делами управимся.

– Да спасибо, я не голодный. – Чейз улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.

Старушка совсем растрогалась. Ну надо же, еще и вежливый. Видно, что с голоду помирает, а нипочем не признается.

– Надо кушать, надо. Зубы-то у тебя вон какие ладные.

Сержант хмыкнул и выпрыгнул из машины. Он обежал капот, открыл пассажирскую дверцу и подал мисс Лэрейси руку. Ну, прямо, джентльмен. Старушка застенчиво улыбнулась.

– Ах ты, милый какой, – сказала она. – Нянчишься со мной, что с твоей королевой. Подружка-то у тебя есть?

– Есть. – Он слегка помрачнел. – Жена.

– Болеет она у тебя, – сказала мисс Лэрейси, жалея, что Чейз перестал улыбаться. Она сочувственно кивнула и поднялась на цыпочки, чтобы погладить его по щеке. – Но твоей вины в том нет. Ты парень добрый. И с женою ласковый, слова грубого ей не скажешь. Сердце у тебя золотое. Это все тесто…

– Что?

– Тесто тебе покою не дает.

– Какое тесто?

– Из какого тебя замесили. То одна закваска в тебе бродит, то другая. В наши дни мало радости полукровкой быть. Нынче молодняк только об этом и болтает.

Чейз посмотрел на бухту. Аура его сразу потемнела до оранжевой, но все же осталась теплой и доброй, хоть ему сейчас и не по себе. У людей послабее аура стала бы сиреневой с коричневыми пятнами. Вот это цвета нехорошие. Это значит, человек у других силы забирает. Чейз снова посмотрел на мисс Лэрейси – и улыбнулся. Вдвоем они легко дошли до двери рыбозавода, но на ступеньках старушка споткнулась и чуть не упала. Колени подвели. Сержант с часовым помогли ей перебраться через порог.

– У меня от рыбы раздражение, – призналась мисс Лэрейси. – Это мне доктор сказал. Теперь у всех от чего-нибудь раздражение.

Они зашли в морозильную камеру. Старушка оглядела белые столы. Когда-то она тут работала, разделывала треску. Да кто из женщин тут не работал? Раньше в Уимерли все было четко: женщины – на рыбозавод, мужчины – в море. С тех пор многое переменилось.

Тела еще никто не вскрывал, они лежали на столах целые и невредимые.

– Святые заступники! – воскликнула старушка, открыв от удивления рот. Дело было не в том, что мисс Лэрейси никогда не видала столько трупов сразу, а в том, что прямо под потолком витали янтарного цвета духи, растерзанные на куски. Они плакали. Опускались к своим мертвым оболочкам, начинали плакать еще громче и снова поднимались под потолок. Будто что-то не пускало их внутрь.