"Крестоносцы" - читать интересную книгу автора (Перну Режин)

I. Организация завоевания

Вопрос о численности крестоносцев одним из первых заинтересовал историков, как и все вопросы, связанные с цифрами в средние века, эта проблема решалась в полной неизвестности. В наши дни сложно обойтись без цифр, поскольку лишь одни количественные вычисления являются точными и внушающими доверие для нас. Но как только проникаешь в средневековый мир, приходится сразу смириться с тем, что никто в ту эпоху не знал точно своего возраста, время определяли только по солнцу, или (что было примерно тем же) по колокольному звону из ближайшего монастыря, а вычисления людей того времени, в общем, носили условный характер, когда хотели сказать, что толпа действительно огромна, говорили — 60 000 или 600 000 человек. Поэтому каждый историк подсчитывает численность крестоносных армий исходя из своих личных соображений Фердинанд Лот сильно ограничил их число, оставив лишь подобие костяка, другие, как Рэнсиман, были более щедры, считая, что в христианскую армию входило от 60 000 до 100 000 бойцов у Рансимена выходило, что каждый экспедиционный корпус состоял, по крайней мере, из десяти тысяч человек, а отряд Петра Отшельника должен быть гораздо больше до двадцати тысяч человек Лишь один Боэмунд, несомненно, имел в своем распоряжении меньшее число бойцов, ибо современные ему хроники упоминают, что из за нехватки средств он смог собрать лишь небольшое войско.

Сколько же крестоносцев из этого числа добрались до Иерусалима Мы знаем, что силы Петра Отшельника были в прямом смысле вырезаны, битвы, голод, особенно во время осады Антиохии, смертоносный марш по пустыням, штурмы Никеи и Иерусалима наверняка унесли значительное число жизней воинов из остальных отрядов. Но что более всего поставило Святую Землю в уязвимое и беззащитное положение, так это уход крестоносцев, по обычаю феодальной войны вернувшихся домой после выполнения обета — захвата Иерусалима. Поэтому-то к весне 1100 г. в распоряжении Готфрида Бульонского осталось лишь иллюзорное число бойцов (подтверждаемое на этот раз хронистами) — 300 рыцарей. Ведь далеко не все последовали примеру Раймунда Сен-Жилльского, который, если верить его современникам, отправляясь в поход, дал обет никогда не возвращаться в свои владения на Западе.

Мы неоднократно сталкиваемся с весьма скромными цифрами: всего с 80 рыцарями Танкред захватил Тивериаду и принял титул князя Галилейского, тогда как гораздо позже король Амори выставил 374 рыцарей против по меньшей мере 2000 курдов султана Ширкуха. По сравнению с современными армиями это совсем незначительные силы. Не забудем, что в средние века мобилизация клириков и крестьян была попросту немыслима, откуда и огромная разница между средневековой и нашими современными военными действиями. Именно это выступление в поход крестьян, которых многие, по правде говоря, предпочли бы оставить дома (Урбан II первым попытался их остановить), придало неповторимые черты первому крестовому походу. Даже столетие спустя крестовый поход детей не произвел такого впечатления на современников, как эта мобилизация крестьян, которая в наши времена рассматривается как необходимость.

Когда на Западе узнали о взятии Иерусалима, начался следующий крестовый поход, чтобы оказать подмогу Защитнику Святого Гроба Господня; но три армии — ломбардцев, бургундцев, немцев и французов из западных областей — были одна за другой раздавлены турками, и число спасшихся составляло, в лучшем случае, 3000 человек.

Чуть погодя, в 1102 г., Раймунд Сен-Жилльский в сражении за Тортосу руководил 300 рыцарями, а Понс Триполийский, спешивший на помощь Антиохии в 1115 г., вел с собой 200 рыцарей и 2000 пехотинцев; в 1108 Гильом-Иордан, кузен графа Тулузского, освободил Аль-Акму с 300 рыцарями.

Когда в 1146 г. король Франции Людовик VII и император Конрад взяли крест по призыву Св Бернарда, число крестоносцев под их началом достигало, быть может, 140 000 человек. Но трем четвертям бойцов было суждено погибнуть по дороге, в Малой Азии; лишь отряд провансальцев, путь которых лежал по морю, прибыл почти невредимым под командованием графа Тулузского Альфонса-Иордана.

Некоторые сведения о походах XII–XIII вв. отличаются особой точностью. Так, император Генрих VI в письме к папе Целестину III от 1195 г. упоминал, что поведет в крестовый поход 1500 рыцарей и столько же сержантов. В то же время крестоносцам из Рейнской области и Франконии, возглавляемым архиепископом Майнцским Конрадом, потребовалось 30 кораблей, чтобы отплыть из Мессины, а тем, кто сопровождал графа Брауншвейгского и архиепископа Бременского — 40 кораблей. Фердинанд Лот оценивал в 3000 число всадников, которых в 1190 г. привел Фридрих Барбаросса, но греческий историк Никита Хониат говорит, что их было 5000. Вот транспортные суда, которые были тогда использованы. 70 «юиссье»²² и 150 кораблей, подготовленных императором Исааком Ангелом, очевидно, хватило бы, чтобы перевести 15 000 лошадей — в две ходки, как и указано в текстах, — необходимых для 1500 рыцарей, ибо если мы говорим «рыцарь», то подразумеваем трех человек и столько же лошадей — каждый рыцарь приводил с собой двух оруженосцев. Барбаросса взял с собой только всадников, опасаясь повторить печальный опыт одного из своих предшественников — императора Конрада III. Конрад потерял почти всех своих пехотинцев в турецкой Анатолии, погибших либо от болезней в знойном климате, либо от голода, ибо, обманутый византийцами, для перехода от Никеи до Икония озахватил с собой продовольствия на восемь дней, тогда как требова лось взять, по крайней мере, на двадцать дней пути Свой крестовый поход Барбаросса подготовил с большей тщательностью, впервые посты снабжения продовольствием были обеспечены наперед, к тому же его экспедиция началась с блистательного захвата Икония, что лишило турок сельджуков столицы Правда, он понес ощутимые потери в лошадях один из очевидцев свидетельствовал, что спустя два года после выступления в поход, у императора осталось всего 600 коней Известно, как в дальнейшем его армия разбрелась после нелепой случайности, стоившей императору, упавшему в воды Селефа, жизни.

В ту же экспедицию Филипп Август повел 650 рыцарей с привычным количеством оруженосцев, и три-четыре раза больше пехотинцев, в общем, всего около 10 000 человек Потребовалось 100 кораблей, чтобы их перевести Флот же короля Ричарда, собранный в том же 1191 г. для транспортировки его отрядов, вызывал у современников восхищение По слова Ричарда де Девиза, он состоял из 156 нефов, 24 «бюссье» (кораблей, вместительность которых в два раза превышала вместительность нефов) и 39 галер Можно сомневаться в правильности цифры, предложенной Фердинандом Лотом, ограничившего численность армии Ричарда 10 000 человек ведь один неф обеспечивал перевозку 500 человек с лошадьми и соответствующей экипировкой.

Виллардуэн предоставляет нам наиболее детальные сведения о следующем походе (начало XIII в), повествуя об осложнениях, возникших у крестоносцев с венецианцами, которые подрядились обеспечить их перевозку.

«Мы поставим юиссье, могущие перевести 4500 коней и девять тысяч оруженосцев, и нефы для перевоза 4500 рыцарей и двадцати тысяч пеших ратников И условие для всех этих коней и этих людей будет такое, что они получат прокорм и провиант на девять месяцев Вот что мы сделаем по самой низкой цене, а именно на том условии, что нам заплатят за каждого коня четыре марки и за каждого человека две марки.

И все эти условия, которые мы разъясняем, мы исполним в течение одного года, считая со дня, когда мы отплывем от гавани Венеции, чтобы послужить Богу и всему христианскому миру в каком бы то ни было месте Общая сумма этого расхода, который только что назван, составляет 94 тысячи марок»²³.

К несчастью, планы изменились из-за того, что несколько знатных крестоносцев — как Жоффруа Першский — умерли, а другие решили воспользоваться другими портами, нежели Венецией В результате крестовый поход распался на несколько частей, и когда настало время в Венеции выплачивать оговоренную сумму, крестоносцы оказались в меньшем количестве, чем рассчитывал Виллардуэн и его товарищи, не хватило 34 000 марок до основной суммы, откуда мы можем предположить, что в 1204 г. крестоносцев было около 14 000 человек Хорошо известно, как в конце концов крестоносцы повернули на Византию и были вознаграждены захватом Константинополя о них мы получили абсолютно верные сведения, поскольку в 1206 г. латинский император Генрих д'Эно затребовал 600 рыцарей и 10 000 сержантов, чтобы удержать завоеванную латинянами империю.

В следующем походе, в результате которого в первый раз была захвачена Дамьетта, участвовали 2000 рыцарей, 1000 конных и 20 000 пеших сержантов. И, наконец, в крестовых походах Людовика Святого участвовали 1500 рыцарей и свыше 6000 пехотинцев в 1248 г., в 1270 г. — около 10 000 человек и 4000 лошадей, треть которых предназначалась рыцарям, остальные — оруженосцам.

Мы можем получить представление о размере снабжения отрядов, которое в деталях излагается в уже цитированном письме императора Генриха VI от 1195 г.: он заплатил каждому рыцарю тридцать унций золота и столько же унций на зерно; каждый сержант получил десять унций золота и столько же на зерно. Раздел был справедливым, ибо, как мы видели, одного рыцаря сопровождали двое оруженосцев.

Тем не менее, эти поздние по времени походы оказывали лишь случайную, спорадическую, и, конечно, крайне нерегулярную помощь. Ведь чтобы защитить государство с площадью около шестисот километров в длину, шириной в шестьдесят, окруженного населением, чувства которого могут быть только враждебными — ибо для них христианин всегда оставался неверным — очевидно, требовалась постоянная армия. Поэтому Готфрид Бульонский распределял фьефы между своими соратниками согласно феодальному правилу: за каждое земельное владение нужно было нести военную службу.

Со временем военные повинности устоялись, превратившись в кутюмы, и с XIII в. появилась возможность набросать таблицу военнообязанных сил — правда, в эту эпоху многие замки были отвоеваны сарацинами и фигурировали исключительно на бумаге; так, например, каждая барония была обязана «службой ста рыцарей»; замок же и сеньория Крака могли выставить всего 60 рыцарей.

Жан д'Ибелин, который и создал эту таблицу, насчтывает всего 675 рыцарей в латинской Сирии в 1265 г.; такими же силами, должно быть, располагало княжество Антиохийское. Продолжительность службы не была ограничена, как на Западе, сорока днями в году; от воина могли потребовать служить в течение всего года и в любом месте королевства. Рыцарь, призванный королем, должен предстать перед ним во всеоружии в течение четырнадцати дней, за которые он не получал плату; в остальное же время он получал жалованье на повседневные расходы. Некоторые рыцари вообще не владели фьефом в Святой Земле; это были «пилигримы», странствующие рыцари, не собиравшиеся оседать в этих краях и временно нанимавшиеся королем за плату таким образом, они находились у него на жаловании; иногда им передавали фьефы вместо платы и знаменитый Рено де Шатийон, который сыграл столь злополучную роль в Святой Земле, первоначально попросту состоял на жаловании у короля.

Кроме феодалов, военные силы выставляли церковники и города. Например, Иерусалимский король имел право потребовать 500 сержантов у патриарха; архиепископы Тирский, Назаретский и Кесарийский должны были предоставить каждый по 150 бойцов, как и некоторые аббатства: иосафатский монастырь должен был 150 сержантов, равно как и монастырь Сионской горы, аббатство горы Фабор — 100, и т. д. Горожане, помимо дозорной службы, которую они несли на укреплениях, также должны были поставлять воинские контингенты: 500 сержантов из Иерусалима и Акры, 100 из Тира, 50 из Кесарии, и т. д. По сведениям Жана д'Ибелина, в результате регулярных наборов можно было собрать 5025 сержантов.

И, наконец, в армию Святой Земли набирали наемников.

До нас дошла, наряду с прочими документами, расписка за жалованье в три сотни ливров, полученное на походные издержки неким Аггераном де Бальелем, направлявшимся в составе «войска на Карфаген», во время крестового похода 1270 г.

Однако наемники по большей части были туземным населением — сирийцами, армянами; среди них неоднократно встречались туркоплы (или туркополы), которые, вероятно, были метисами, детьми отца турка и матери христианки, просто крещеными мусульманами, или же воинами из коренного населения, нанимавшимися как одной, так и другой стороной. Известно, что для египетской кампании великий магистр госпитальеров обещал королю Амори «500 рыцарей и столько же хорошо снаряженных туркоплей». Итак, всего в армию можно было набрать от 20 000 до 25 000 человек, из которых от 1000 до 2000 поставлялись Иерусалимом.

Добавим, что случае опасности проводился всеобщий набор: именно так произошло во время нападения на Дамаск в 1126 г. или в 1153 г., когда захватили Аскалон; кроме того, паломники в этих случаях присоединялись к крестоносцам и резидентам.

Вооружение этих рыцарей не имело ничего общего с тяжелым панцирем, который мы видим на страницах учебников и который на самом деле датируется поздним средневековьем, когда появление огнестрельного оружия вынудило бойцов облачиться в железные латы, надежно защищавшие от выстрелов. Это доспехи XV в.; большинство же доспехов, хранящихся в наших музеях, датируются XVI–XVII вв. На самом деле в музеях мира можно отыскать не более двух-трех экземпляров полного латного облачения, реально датированных XV в.

В эпоху же феодализма рыцаря защищала гибкая кольчуга, шишак или шлем и щит, называвшийся экю. Поверх кольчуги надевали сюрко, легкое одеяние из холста или, у более богатых особ, из шелка, чтобы солнце, отражаясь на доспехах, не слепило глаза. Иногда на ноги рыцарь надевал своеобразные кольчужные штаны.

В таванской крипте можно увидеть изображение рыцаря, пронзающего врага копьем, датированное концом XI в.: таким образом, он является современником Готфрида и его соратников. Рыцарь этот одет в кольчугу, на голове у него шишак, в руках длинный щит. На крессакских фресках изображены тамплиеры в том же самом легком вооружении, применявшемся в XII–XIII вв. Часто бывало, что, как это видно на страницах Псалтыря Людовика Святого, кольчуга охватывала и голову, оставляя открытым только лицо, наподобие капюшона, сбоку у нее был разрез для меча. Щит был удлиненным и остроконечным, как тот, который присутствует на прекрасной плите из эмали с могилы Жоффруа Плантагенета, ныне хранящейся в музее Манса. Этот щит был покрыт геральдическими фигурами, по которым рыцаря узнавали. Даже конь был покрыт панцирем из кожи, железных пластин или кольчугой, которые в основном предназначались для защиты груди и плеч.

В XII в. вооружение постепенно видоизменялось: стали защищать запястья, кисти и ступни посредством железных пластин на шарнирах, в то время как старый конический шишак с наносником сменили на глубокий шлем, закрывавший всю голову, оставлявший смотровую щель и отверстия на уровне носа и рта, чтобы можно было дышать; и только в конце XIII в. он превратился в остроконечный бацинет с поднимающимся забралом.

Наконец, при случае, чтобы защитить себя от холода, на правое плечо, но так, чтобы оставить правую руку свободной, надевали широкий плащ, и на Востоке рыцари взяли за правило, чтобы избежать солнечных лучей, покрывать шлем своеобразной вуалью, «volet», которые на печатях изображены развевающимися на ветру. Все это придавало рыцарю величественный вид — в чем мы можем убедиться, посмотрев на скульптуру рыцаря в бамбергском кафедральном соборе. Пехотинец же облачался в «железный шишак», легкие доспехи, в основном кожаные, и носил простой щит, меч и чаще всего, лук.

Само собой разумеется, что это боевое снаряжение крестоносцы надели, только подойдя к Константинополю. До этого лишь меч постоянно находился при них, а кольчуга и шлем, равно как и копье — их наступательное оружие, везли в повозках. На ковре из Байе показано, как кольчуги грузят либо на тележки, либо на корабли: двое слуг несут каждую из них на палке, пропустив ее сквозь рукава, таким образом, что передняя и задняя часть кольчуги ниспадают вертикально, как на вешалках в наши дни; мечи и шлемы тащили в руках; вероятно, кольчуги так и путешествовали, подвешенные на палках, в повозках, рядом со сваленными в кучу шлемами.

К этому вооружению добавлялся арбалет, который Анна Комнина, пораженная его действием, называла цангрой, «истинно дьявольским оружием»; она замечает, что арбалетчик опирался ногами в изгиб лука и тянул тетиву на себя обоими руками, посылая в цель короткие и толстые стрелы со страшной силой. В 1139 г. арбалет был запрещен папой который счел его слишком смертоносным оружием Отныне им пользовались только для охоты Но Филипп Август и Ричард Львиное Сердце вновь взяли его на вооружение Хотя отряды лучников давали сарацинам не оспоримое преимущество над франкской кавалерией, тем не менее луки и арбалеты рассматривались в среде баронов как оружие трусов, и Жуанвиль передает мнение, бытовавшее у рыцарей его времени, восклицая по поводу одной битвы где он участвовал:

Также нужно было предусмотреть экипировку для коней Ричард Львиное Сердце, готовясь к крестовому походу, заказал в Англии пятьдесят тысяч лошадиных подков которые выковали в Динском лесу, необходимо было за пастись стрелами, боевыми палицами, арбалетными болта ми топорами, кирками и мотыгами для саперов, не говоря о всяких приспособлениях для осады, начиная с баллист и камнеметов и заканчивая простыми лестницами или даже примечательными огненными копьями, которые изображены на ковре из Байе своеобразное копье с зажженной паклей на острие, которые метали в удобный момент в деревянные укрепления.

Исследуем военную тактику этих армий, где рыцари перемешаны с пехотинцами они одни образуют первый ряд, ибо оруженосцы, даже конные, всего лишь простые слуги один несет копье, другой далеко позади охраняет лошадей Бойцы выстраиваются со своими сеньорами, изначально на военном совете большинством голосов утверждаются планы и назначается предводитель, во время боя он осуществляет командование отрядами, оставленными в резерве, посылая их на помощь тому крылу, какое более нуждается в поддержке, там же собираются менее важные бароны, те кто слишком слаб, чтобы сражаться, и прочий люд.

Как правило, фронт занимает от одного до двух километров Пехотинцы первыми начинают обстрел стрелами и арбалетными болтами, когда же нужно уступить место, они расступаются или отходят назад. Тогда в бой вступает кавалерия, в основном она состоит из двух шеренг, которые находятся так близко друг от друга, что составляют единую массу, и в этом единстве заключается вся ее сила Хронист Амбруаз описывает сражение, где ряды воинов были так тесно сжаты, что нельзя было бросить яблоко, не попав в человека или лошадь.

Поддержанию порядка и сплоченности на поле боя придавалось такое значение, что устав тамплиеров включал строгое правило, предписывающее рыцарям никогда не покидать своих рядов, за двумя исключениями чтобы про верить, в порядке ли лошадь и сбруя или же чтоб прийти на помощь христианину, которому грозила неминуемая гибель За исключением этих двух случаев, рыцарь, выехавший из рядов, тут же должен быть отослан прочь.

Известно, что в 1147 г., во время прохода войск Людовика VII через Малую Азию неподчинение одного из командиров авангарда, Жоффруа де Ранкона, слишком оторвавшегося от главного отряда, позволило туркам с успехом атаковать колонну во фланг, гораздо позже, в битве при Мансурахе, действия Роберта д'Артуа, который неосторожно нарушил порядок следования войск и, отказавшись ждать подхода других отрядов, бросился на врага вопреки данным приказаниям, одним махом поставили под угрозу весь крестовый поход Людовика Святого.

За исключением подобных проявлений безумной отваги, которые гораздо чаще встречаются в эпоху последних крестовых походов, чем первых, бароны проявляли в битве значительное мастерство, чем немало изумляли своих противников. По словам Усамы, они «более осторожны в битве, чем кто-либо», кавалерийские атаки франков были особенно опасны, поскольку их шеренги, ощетинившиеся копьями, производили впечатление незыблемой стены. Они начинали атаку, чтобы одним ударом одержать победу, и потому их действия должны были быть стремительными и решающими. Начало атаки всегда будет тщательно рассчитываться, а исход главных сражений зависеть от тактических способностей того, кто командовал. Боэмунд стяжал в этом деле особую славу.

Выбрать своевременный момент для атаки кавалерии было тем важно, что тактика турок заключалась в их необычайной мобильности, которую они использовали с наибольшей выгодой для себя. Их быстрые лошади позволяли им ловко маневрировать, чего франки не умели, и одновременно вести стрельбу из лука; маневрирование проводилось отдельными отрядами, которые отступали, пытались нарушить спаянность рыцарей, атакуя с флангов или с тыла, и, уйдя от ответного удара, возвращались, чтобы неустанно тревожить противника «подобно мошкам». Гильом Тирский следующим образом описывает их маневры:

Убивая лошадей, турки одновременно ослабляли силу кавалерийского удара и сеяли сумятицу в рядах противника.

Напротив, франки брали верх в рукопашной схватке. Известно, что они почти всегда стремились к нападению, за исключением нескольких ситуаций, когда крестоносные армии, атакованные на марше, были вынуждены занять оборонительную позицию, как при Дорилее, где победа досталась им с большим трудом. Если они атаковали, то с целью прорыва вражеских рядов, тогда как мусульмане всегда предпочитали окружение.

С тактической точки зрения турки постоянно использовали маневр ложного отступления. Но франки его также применяли — классическим примером этого является сражение при Гастингсе, которое принесло Вильгельму Завоевателю победу на английской земле в 1066 г. Видно, как постепенно в одном и другом лагерях пополняли свои войска, чтобы достичь равновесия сил, — франки снаряжали отряды туркоплей с целью обрести мобильных и легковооруженных воинов, которых им так не хватало, мусульмане же нанимали наемников — особенно суданских лучников — которые представляли постоянные корпуса, рядом с их периодически собирающимися армиями.

Тактическая сторона самых знаменитых сражений на Востоке была подробно изучена: такой, например является битва при Монтгизаре, по мнению Рене Груссэ, «самая прекрасная победа крестоносцев», одержанная прокаженным королем Балдуином IV с 500 рыцарями, к которым присоединились 80 тамплиеров (всего около 3000 бойцов) над 30 000 мамлюков, собранными Саладином (25 ноября 1177 г.).

Гораздо позже Ричард Львиное Сердце, атакованный турками того же Саладина в Яффе (5 августа 1192 г.), поместил в переднюю шеренгу пехотинцев, опустившихся на одно колено и выставивших копья; сзади стояли отряды генуэзских и пизанских арбалетчиков, ведущих огонь поверх голов первого ряда, причем рядом с каждым находился сержант, который подавал заряженный арбалет, как только стрелок делал выстрел, из-за чего стрельба была непрерывной. После этого всадники двинулись в атаку. Сражение другого типа состоялось возле озера Апольонт 15 октября 1211 г., где константинопольский император Генрих д'Эно с 260 рыцарями выступил против 90 греческих отрядов Феодора Ласкаря, численностью приблизительно в 1700 человек; император приказал своим людям атаковать, поделив их на отряды по 12 бойцов в каждом и одержал полную победу, потеряв убитым только одного человека.

Никогда не начинали боевых действий без подготовки; рыцари высылали вперед, помимо шпионов, легковооруженных конных сержантов, которые проводили разведку и знакомились с местностью; во время осад они стремительно устанавливали контроль над водоемами, обеспечивая, таким образом, своим войскам преимущество. В Дамаске, во время крестового похода Людовика VII, они вырубили кустарники в городских окрестностях и сторожили каналы, питавшие город; наконец, вокруг разбитого крестоносцами лагеря безостановочно циркулировали дозорные патрули, благодаря которым внезапные нападения врага были исключительно редкими; точно так же войсковые колонны на марше охранялись пешими лучниками.

Сохранилось немного сведений о расположении лагерей; на миниатюрах изображены остроконечные шатры в виде палаток, или иногда с двускатной крышей; довольно часто, если была возможность, лагерь разбивали на полях, чтобы пасти там лошадей; в этом случае за разбивку лагеря отвечал маршал. Когда путь пролегал по покоренным землям, вперед высылали вестников, чтобы они подготовили жилье в городе. Установлено, что армии в походе проходили до пятидесяти километров в день.

Отряды поддерживали связь между собой, посылая гонцов и разведчиков; удивительно, но каким бы медленным ни было сообщение между Западом и Востоком, оно оставалось довольно регулярным: с самого начала похода крестоносцы посылали письма либо к папе Римскому, либо попросту к своей семье и получали ответы, что свидетельствует о постоянном передвижении курьеров. Во время самого похода или в пути из одного места на Востоке в другое они активно использовали голубиную почту. После пребывания в Кесарии, где они праздновали Пасху, крестоносцы впервые, если верить Раймунду Ажильскому, подстрелили голубя, несущего письмо эмира Акры к эмиру палестинской Кесарии; впоследствии мы встречаем неоднократные упоминания о голубиной почте:

Самой животрепещущей проблемой для крестоносцев являлись лошади. Животные гибли во время перехода через пустыни от голода и жары точно так же, как и люди, а их перевозка по воде часто оказывалась нелегким делом. Хронисты всегда с удовлетворением упоминают о лошадях, захваченных в бою, — ведь пленить лошадь значило упрочить победу. Анонимный историк первого крестового похода повествует, как в январе 1099 г. во время налета на окрестности Кесарии крестоносцам удалось увести с собой пять тысяч животных, но он также не погнушался заметить, что несколькими неделями спустя патруль из четырнадцати рыцарей воспользовался случаем, чтобы захватить шесть лошадей. Среди лошадей различали боевого коня — destrier — которого вели по правую руку от рыцаря, парадного коня и вьючную лошадь — ронкина.

Известно, как в одной критической ситуации король Балдуин приказал оруженосцам вооружиться подобно рыцарям, чтобы усилить весьма немногочисленные отряды, но этот приказ не был выполнен из-за нехватки коней. Позже участник крестового похода Барбароссы, епископ Вюрцбурга Готфрид отмечал, что в 1190 г. из-за большой смертности у них осталось всего шесть сотен лошадей.

В королевстве Иерусалимском человек, занимавший должность маршала, прежде всего, должен был поставлять армии лошадей. Хроника Виллардуэна, который носил это звание в Шампани, полна упоминаний о «добрых боевых конях», он отмечал эту деталь по привычке.

Сразу после осады Никеи, 19 июня 1197 г., крестоносцы впервые встретились с мусульманами, сражаться с которыми они прибыли, лицом к лицу, в чистом поле.

Шок от столкновения был необычайно сильным; Гильом Тирский, узнав о нем из найденных им повествований, настаивает, что франков, ошеломленных тактикой своих новых противников, охватило смятение Они наткнулись на отряды турок, стрелявших из лука, оружия, с которым сами крестоносцы не умели обращаться:

Действительно, только благодаря своему защитному вооружению франки уцелели при первой встрече с врагом.

Однако теперь они знали, с каким противником им придется иметь дело. Мусульманский мир, который они атаковали, имел победоносное прошлое, не позволявшее сомневаться по поводу его воинской доблести. В течение многих столетий Запад жил в страхе перед арабским миром, который одним за другим потряс до основания все могущественные государства и пытался даже овладеть Константинополем. Когда в XI в. началась Реконкиста, мир оказался поделенным на две половины: самая большая была мусульманской территорией, самая маленькая — христианской. Такова была средневековая география. И свою большую половину «сарацины» завоевали с оружием в руках — в джихаде, ужасной «войне, священной» для мусульман²⁴. Бароны не могли не знать этого. После временного упадка, позволившего византийцам возвратить себе крохи из своих владений в Сирии и Армении, появление на сцене турок-сельджуков, обращенных в ислам, только усилило неоспоримое военное могущество мусульманского мира.

На этот раз именно турки-сельджуки возобновили «священную войну», войдя в Исфахан (1051 г.) и Багдад (1055) под власть арабских халифов. Армения и Грузия, соседние области первыми ощутили удар; турки захватили армянскую столицу Ани, и султан Альп-Арслан приказал свалить огромный серебряный крест, венчавший кафедральный собор, расплавить и отослать в Нахичевань, где им выложили пол мечети. Полное поражение византийских войск при Манцикерте, за двадцать лет до крестового похода (1071 г.), позволившее туркам прочно укрепиться в Малой Азии и вдобавок усугубленное внутренними распрями в Константинополе, еще было у всех на устах, когда Урбан II выкликнул свой призыв; это сражение произошло незадолго до восхождения на императорской трон Алексея Комнина.

До настоящего момента франки не имели никакого представления о военной мощи тех, с кем им предстояло сразиться. Одни лишь нормандцы успешно воевали с мусульманами; но их операции ограничивались удачливыми налетами на отдельные пункты, расположенные на изолированной территории: Сицилию, Южную Италию, тогда как в Испании противники христиан к этому времени изрядно ослабли.

Можно задаться вопросом, а что еще помимо военной репутации знали жители Запада о мусульманском мире, когда ввязались в невероятную авантюру, с целью живой силой прорубить дорогу к «Земле обетованной». Конечно, они сознавали, что столкнутся с противником, ресурсы которого будут практически неистощимы, так как его караваны были нагружены товаром, пользовавшимся всеобщим спросом: пряностями. Слышали они россказни и о сказочном Багдаде, где одних мечетей насчитывалось свыше тысячи, и добыча, взятая крестоносцами в лагере Кербоги, должна была только подтвердить правдивость слухов о роскоши мусульманских дворцов:

В остальном же представления, бытовавшие по поводу мусульманской цивилизации, без сомнения, были слишком расплывчатыми. В песне «Коронование Людовика», почти современной первому крестовому походу, поэт вкладывает в уста султана вызов, брошенный папе в самом Риме:

В этих строках еще раз всплывает мнение, характерное для героических песен — что арабский мир является продолжением античного мира, мира цезарей. Иначе говоря, арабский мир — наследник языческого; мусульманам, не колеблясь, приписывали все атрибуты язычества, особенно культ идолов. В «Игре святого Николая» показан султан, склонившийся с молитвой пред «рогатым Магометом», идолом, которой назывался Терваган. В итоге — полное непонимание сущности мусульманской религии. Но это непонимание сопровождалось ясным представлением о регрессивном характере, возврате к прошлому, свойственным исламской вере по отношению к христианству Учение Магомеда уводит от Любящего Бога, триединого, воплощенного в Христе, обратно к Богу-Царю Ветхого Завета. Арабы вновь обратились к ветхому завету, чтобы объявить себя потомками Авраама. Для них христианин, прежде всего, был «политеистом», верующим в Троицу, иначе говоря, ислам отвергал существенный вклад Нового Завета, очень символично, что если для мусульманина его религия была «законом», то Евангелие положило начало царствию Милосердия вместо царства Закона. Поэтому христианский мир тогда ассимилировал этот регрессивный характер ислама с антихристианскими силами. И общим для всех чувством стало желание сразиться с «язычниками».

Сами клирики знали об исламе несравненно больше; по крайней мере, они не замедлили познакомить остальных поближе с этой религией. Известно, что в период второго крестового похода Петр Достопочтенный, аббат Клюни, приказал Роберту Честерскому перевести Коран²⁶ (1143 г.) и послал экземпляр перевода Св. Бернарду, чтобы тот, подвергнув его критике, смог продолжить битву с неверными на доктринальном уровне.

Знакомство христиан с мусульманской религией началось на Востоке, поскольку среди трудов Св. Иоанна Дамаскина (700–754 гг.) есть «Диалог христианина и сарацина». Образованные люди также знали, что с помощью арабов можно постичь античную науку, ибо в X в. Герберт в своем неустанном любопытстве скопировал в Испании интересующие его трактаты.

Ведь арабы, захватив Сирию и Египет, хоть и вели себя иногда подобно свирепым разрушителям, — гибель в огне знаменитой Александрийской библиотеки в 645 г. стала для мира невосполнимой утратой, — то сразу же заинтересовались хранилищами христиан Сирии и Египта, содержащими великие философские и литературные труды античности В правление Аббасидов, то есть спустя 150–200 лет после завоевания, к концу VIII — началу IX вв. они принялись переводить на свой язык греческие манускрипты, найденные в захваченной стране. В самом деле, Сирия и Египет были глубоко эллинизированными странами и философская культура процветала там в школах и монастырях ко времени мусульманского нашествия. В этих школах были переведены с греческого на древнесирийский античные авторы, и имена главных переводчиков нам известны, например, Павел Перза или Сергий Раззейнский, умерший в Константинополе в 536 г.

К 800 г. великие арабские школы стали весьма значимыми. Каир, Багдад, затем Кордова приобрели огромный престиж. В их программы входили античные философы, и трудами современных ученых доказано, что они в точности соответствовали программам своих предшественников — сирийских школ: изучали «Тимея». «Государство», «Законы» Платона, трактаты Аристотеля, кроме «Политики».

Переводы с греческого на арабский начались также и под нажимом побежденных христиан Сирии и Египта, для которых арабский становился повседневным языком. Письмо Северия, епископа Асмуненского (Африка), писал около 917 года:

Благодаря помощи одного греческого монаха еврей по имени Ибн Шабру перевел знаменитый манускрипт о Диоскоридах, который византийский император Константин Багрянородный приказал направить халифу Испании Абдаррахману.

На этой почве выросли арабские наука и философия. Самый древний из арабских философов, Ион Лука около 835 г. написал коротенький трактат о различии души и тела. В X в. исламские ученые подразделяли науки на две группы к арабским наукам относились грамматика, этика, история, литература, а к древним наукам неарабского происхождения — философия, естественные науки и медицина. Мусульманская философия представляла собой синтез знаний восточных христиан, гностицизма и махдизма с элементами, позаимствованными у неоплатоников; еврейская мысль также играла важную роль, и известно, каким влиянием пользовался при дворе Саладина александрийский врач Маймонид (1135–1204 гг.).

Между тем греческие знания были преданы забвению на западе (за исключением ирландских монастырей, или мест, населенных ирландскими монахами, как Сен-Галленское аббатство), где античных философов читали только в переводах на латинский язык; эти переводы были сделаны еще во времена Св. Августина.

В то же время в восточном мире под арабским владычеством начинается расцвет античной науки, временно позабытой в период исламского нашествия, но сохраненной стараниями сирийских христиан. Запад же вновь открыл для себя эти знания в арабских переводах или же в оригинальных трудах арабских философов. Впоследствии Св. Фома позаимствует доказательство о всеединстве Господа у Авиценны (Ибн Сина) (980–1037 гг.), а комментарии Аверроэса (Ибн Рушд) к Аристотелю (1126–1198 гг.) послужат к созданию в Париже целой научной школы.

Если судить по поступку Петра Достопочтенного (упомянутому ранее, который, заметим, имел место спустя чуть меньше полувека после первого крестового похода), клирики, сопровождавшие бойцов, очень быстро осознали значимость исламской мысли, философии и самой этой религии. В мирное время и даже в периоды, когда походы и сражения следовали один за другим, у них оставалась потребность в обсуждении арабских тезисов. В XII в. Толедо станет центром изучения ислама, а еще поздней новые ордена доминиканцев и францисканцев проявят самый живой интерес к знаниям арабского мира.

Большинство историков отметило изменение повседневных привычек, благодаря которому крестоносцы очень рано превратились из тех, кем они в действительности являлись — завоевателей — в феодальных сеньоров, принесших в Святую Землю свой западный стиль жизни.

Это изменение особенно явственно ощущается около 1110 г. (дата капитуляции Сидона). Крестоносцы более не изгоняют население, с которым только что воевали, но, скорее, его обустраивают и изыскивают способы совместного существования. Однако это население было очень неоднородно и состояло далеко не из одних мусульман. Например, известно, что в начале завоевания сирийские христиане были своеобразной «пятой колонной», поддержка которой была для крестоносцев нелишней.

На первое место среди этих сирийских христиан выступают армяне. За прошедшие столетия они претерпевали ужасные бедствия то от византийцев, то от турок, которые неоднократно устраивали средь них жуткую резню, особенно после захвата армянской столицы Ани в 1064 г.

«Кто в силах описать, — говорит хронист Матвей Эдесский, — несчастья армянского народа, его страдания и слезы, все, что он претерпел от греков во времена, когда наше царство лишилось своих законных владык, отнятых у нас лживыми защитниками, бессильным, женственным, гнусным народом греков».

Поэтому армяне, находившиеся меж двумя угнетателями, с чувством некоторого облегчения встретили приход франкских войск. Они предоставили помощь Танкреду, и во время осады Иерусалима армянские отряды бились бок о бок с франками. В Эдесском княжестве армянское население было искренне привязано к правившим ими графам. Когда Жослен де Куртене был пленен (1123 г.), то при помощи армян — жителей Кхарпута — незначительная группа отчаянных голов (не более пятидесяти человек) смогла овладеть этим городом и, атаковав гарнизон, позволить графу бежать. Сами они заплатили жизнями за свое мужество, ибо турки, вернувшись с многочисленной подмогой, перебили их всех до единого. Однако бежавшему Жослену удалось добраться до Эдессы благодаря армянскому крестьянину, встреченному на дороге, который отдал графу одежду своей жены и, чтобы тот больше походил на местную крестьянку, вложил в руки свою маленькую дочь, и Жослен нежно укачивал ребенка на всем пути к городу.

Кроме армян, костяк христианского населения в Святой Земле составляли сирийцы и греки, исповедовавшие разные религии — ортодоксы или приверженцы нескольких еретических сект, в основном монофизиты. Несмотря на схизму, объявленную пятьюдесятью годами ранее, отношения между византийской церковью и Римским апостольским престолом оставались сердечными и обострились лишь со временем, из-за предательства византийцев (император Исаак Ангел поздравил Саладина с захватом Святого Града) и, особенно, после взятия крестоносцами Константинополя. Папский легат Адемар Монтейский выказал желание сотрудничать с греками, поэтому сразу же после осады Антиохии антиохийский патриарх был восстановлен в своих правах. Спустя много лет его наследник якобитский патриарх Антиохии Михаил (1166–1199 гг.) вспоминал, как в 1179 г. его принимали в Акре латинский патриарх Иерусалима и сам Балдуин IV. В то же самое время (1181 г.) ливанские марониты присоединились к Римской церкви, что впоследствии стоило им плохого обращения со стороны мусульманских победителей, которые, в общем-то, мирились с сирийскими христианами, но были беспощадны к католикам.

И наконец, большинство населения Святой Земли составляли мусульмане. Они были подчинены завоевателям и, находясь в тех же условиях, что и христиане Испании, также неспокойно переносили свое ярмо, хотя, как отметил один из наиболее историков крестовых походов, Жан Ришар, «было бы заблуждением рассматривать местное население как толпу арендаторов и ремесленников, эксплуатируемых господствующей франкской расой». Мусульманам, как и всем прочим, благоприятствовала одна черта, характерная ментальности этого времени, согласно которой каждого индивида судили по особому праву, присущему той социальной группе, к которой он принадлежал, что не могло способствовать объединению: они сохранили свои обычаи и самоуправление.

Самое поразительное свидетельство в этом отношении, столь часто цитировавшееся, предоставляет арабский путешественник Ибн Джубайр, очень враждебно настроенный к франкам, который, тем не менее, около 1184 г. писал следующее о своей поездке из Дамаска в Акру.

«Мы двинулись из Тибнина (Торона) по дороге, вдоль которой тянулись фермы, где живут мусульмане, пребывающие в великом благополучии под франками — да сохранит нас Аллах от подобного искушения! Условия, навязанные им, заключаются в уступке половины посева в период жатвы, выплата поголовного налога в один динар и семь кират, и вдобавок легкий налог на фруктовые деревья. Мусульмане являются владельцами своих домов и управляют собой как сами разумеют. Таково устройство ферм и поселений, где они обитают на франкской земле. Сердца многих мусульман исполняются соблазна осесть там, когда они видят положение своих собратьев в областях, управляемых мусульманами, ибо состояние тех весьма далеко от процветающего. К несчастью для мусульман, — добавляет автор, — в странах, где правят их единоверцы, они всегда жалуются на несправедливость своих владык, но зато хвалят поведение франков, правосудием которых могут только гордиться».

Очень важно отметить эту похвалу араба франкскому правосудию. Из текста также видно, что завоеватели не практиковали никаких грабежей местного населения в свою пользу. Участь местных жителей можно сравнить с положением любых фермеров, и персональный налог, который мусульмане выплачивали своим сеньорам (1 динар 7 кират эквивалентны одному безанту, в свою очередь, равному 12 золотым франкам), был правилом, а не исключением.

Тот же путешественник пишет далее:

Выходит, что мусульманам было оказано доверие даже в сфере администрации. Не лишним будет вспомнить и одного арабского кади по имени Мансур Ибн Набиль, которому князь Антиохии Боэмунд III поручил управление всеми мусульманскими делами в регионе Латтакия.

Наконец, с не меньшим удивлением мы узнаем все из того же повествования (автор которого был особенно непримирим к франкам), о двух мечетях в Акре, превращенных в церкви, где мусульмане имели право собираться и молиться, по своему обычаю обратившись в сторону Мекки — случаи подобных одновременных богослужений можно встретить гораздо позже правда, крайне редко), в деревушках южной Франции, где пастор и кюре собирали свою паству в одной и той же церкви. Наш случай не был исключением, так как о том же сообщает еще один арабский писатель, Усама, который, гостя в Иерусалиме, мог молиться в мечети, превращенной в часовню, где его единоверцы получили позволение отправлять свой культ. Труды западных (Фульхерий Шартрский) и мусульманских (Ибн-аль-Каланиси) историков изобилуют примерами дружеских отношений, которые мало-помалу устанавливались по всей Палестине между населением, особенно между сельскими жителями и завоевателями.

Историк Клод Казн справедливо заметил по этому поводу:

Курьезная вещь, но приходится признать, что в фискальном отношении мусульмане находились в лучшем положении, чем христианское население, — ведь христиане были вынуждены платить церковную десятину, от которой мусульмане были избавлены. Армяне, намеревавшиеся поселиться в Иерусалиме, сетовали на подобное неравенство. Все это подтверждает, что по отношению к мусульманам режим крестоносцев был более толерантным, чем это принято утверждать. Не забудем и о существовании туркоплов, этих вспомогательных отрядов, которые очень быстро приняли участие в сражениях в Святой Земле на стороне франков. Но если роль, которую играли в военных действиях эти легковооруженные конники, похожие на всадников Востока, подробно изучена, то вопрос об их происхождении по-прежнему остается спорным. Шла ли речь о солдатах, просто-напросто «вооруженных на турецкий манер» или же о настоящих мусульманах? По крайней мере, часть из них действительно была мусульманами, возможно принявшими крещение, что объясняет ярость Саладина, приказавшего перебить в 1169 г. всех пленных туркоплов, находившихся на службе у тамплиеров, — возможно, он имел дело с вероотступниками.

Местное население можно было встретить и в личном окружении баронов. Камерарием самого Балдуина I был сарацин, который, уверяет нас хронист, был очень близок к королю, гордившемуся им больше чем кем-либо из своих подданных.

«Он был сарацином, но некогда, стремясь к благому делу, испросил крещения, причем, казалось, так истово, что сам король снизошел до него: он приказал крестить его, сам держал над купелью, и дал ему свое имя; затем же он принял его в свой дом».

Сам же король от этого и пострадал, ибо спустя много лет этот сарацин попытался его отравить. Рено Сидонский принял к себе на службу мусульманина (который так и не принял крещения), ставшего его «писцом». Ко всему прочему франкские сеньоры для управления своими новыми владениями испытывали слишком большую потребность в услугах толмачей, «драгоманов», чтобы пренебрегать их службой: но известно, что в большинстве случаев завоеватели охотно доверяли им, что показывает, как между франками и сарацинами могла возникнуть столь неожиданная приязнь. Гильом Тирский свидетельствует, что сирийские врачи снискали благорасположение «пуленов» (франков, рожденных в Сирии), если ему верить, то мода предписывала пользоваться их услугами; наоборот, некоторые трактаты арабов учитывали медицинские традиции франков. «Люди с Запада, мы превратились в жителей Востока Вчерашний итальянец иль француз стал галилеянином или палестинцем Житель Реймса или Шартра теперь обратился в сирийца или антиохийца Мы позабыли свою родную страну Здесь же один владеет домом и слугами с такой уверенностью, как будто это его наследственное право с незапамятных времен Другой берет в жены сирийку армянку, или даже крещеную сарацинку Третий живет в семье местных Мы все говорим на нескольких языках этой земли».

Эти строки Фульхерий Шартрский написал около 1120 г. Поскольку этот хронист принял участие в первом крестовом походе в звании капеллана Балдуина I и осел в Святой Земле ему выпал шанс своими глазами увидеть, как происходило заселение франками Сирии Каждый историк, занимавшийся крестовыми походами так или иначе цитировал этот текст ибо в нем представлено одно из самых удивительных свершении в истории крестоносного движения — стремительное освоение франками захваченной страны в невероятных условиях, поскольку все им было чуждо и незнакомо — и климат, и этнос, и язык и, прежде всего, религия В вопросах религии франки противостояли сарацинам, но национальность не была для них препятствием Христианин не стеснялся жениться на сарацинке при условии, что она приняла крещение Для человека XII в. не существовало расизма, с помощью которого работорговец XVI в. старался узаконить свои коммерческие операции Если христианин сражался с мусульманином, то, по крайней мере, он рассматривал его как равного себе если сравнить подобное поведение с колониальными методами XVII в. или предрассудками XX в. приведшими, например, к сегрегации, то представления крестоносцев могут показаться на удивление «прогрессивными» Ни один крестоносец не чурался взять в жены уроженку страны.

Как и в случае с национальностью, в латинских королевствах не существовало языковых затруднений В Святой Земле говорили на языках всех проживавших там народов Естественно, бароны и сержанты общались меж собой на своем родном языке, который в большинстве случаев был северофранцузским (он преобладал в Иерусалиме и Антиохии), а в Триполи, владении Сен-Жиллей — провансальским (ланг д'ой) Многие из баронов впоследствии обучились арабскому, те же, кто родился в Святой Земле (их звали пуленами), считал для себя естественным знать язык коренного населения Таковы были многочисленные персонажи, которых мы уже встречали на страницах книги — не только ученый Гильом Тирский, но и бароны — Рено Сидонский, Онфруа Торонский, в свое время отказавшийся стать Иерусалимским королем В прибрежных городах был слышен итальянский говор, язык большинства купцов, которые прибывали туда из Генуи, Пизы и Венеции.

Наконец, вся история латинских королевств подтверждает, что крестоносцы очень быстро осознали разобщенность мусульманского мира и воспользовались ей Они сумели извлечь для себя выгоду из многочисленных распрей, раздиравших ислам В мирное время они заключили соглашение с султанами Дамаска (1115) этот союз неоднократно расторгали, особенно во время опрометчивой экспедиции, предпринятой против Дамаска вопреки мнению баронов в рамках второго крестового похода, но затем опять возобновляли Кроме того (и это одна из главных страниц в истории крестовых походов), латинские королевства вступили в союз с Египтом.

Крестоносцы не замедлили признать силу, которой в ту эпоху являлась в мусульманском мире диссидентская секта исмаилитов. Король Балдуин II первым даровал им свое покровительство (1129 г.). На протяжении всей истории крестовых походов этот союз с ужасными «ассасинами», о которых ходили самые разнообразные легенды, будет периодически возобновляться.

«Ассасины» в реальности были представителями самой крупной диссидентской секты ислама — шиитов. Точно известно, что незадолго до крестовых походов один из их предводителей, Аль Хасан, захватил замок Аламут, своеобразное орлиное гнездо к югу от Каспия, откуда мог бросать вызов остальному миру. Этот замок стал резиденцией предводителя «ассасинов», в средневековых текстах прозванного Старцем горы. Ходили слухи, что в замке росли чудесные сады, где приверженцы Старца горы проводили время в самых изощренных удовольствиях, вдыхая благовония, и, опьяненные наслаждениями, превращались в настоящих роботов, готовых выполнить любой приказ своего господина. Само слово «ассасин» произошло от haschichin, курителя гашиша — зелья, под воздействием которого человек погружался в упоительные грезы, о чем намекают источники. Примечательно, что в языке навсегда сплелись наркотик и убийство.

Старцем горы называли имамов, которые сменяли друг друга во главе исмаилитов и были символическими потомками Али, зятя Магомеда. Приверженцы Али предпочли его Абу-Бакру, по приказу которого он и был убит (661 г.). Доктрина исмаилитов, основанная на экзотерической интерпретации Корана, оказала огромное интеллектуальное влияние Она нашла свое отражение в основании знаменитой каирской мечети Аль-Азар, ставшей в наши дни главным арабским университетом.

Ассасины рассматривали убийство как религиозную обязанность и всегда использовали только кинжал, а иногда яд. Их последователями была полна вся Сирия: они владели замками вплоть до Ирака и Персии и вели скрытный образ жизни, беспрекословно подчиняясь воле своего вождя. Человек, на которого Старец указывал своим сеидам, был не в силах избежать удара их кинжалов. Первой жертвой убийц среди франков суждено было стать Раймунду II Триполийскому, заколотому у ворот собственного города. Позднее Конрад Монферратский и Раймунд, сын Боэмунда IV Антиохийского, подверглись той же участи. Ассасины также дважды пытались убить Саладина. Но иерусалимские короли — особенно Генрих Шампанский — без опасений посещали их убежище. Рассказывали даже, что Старец горы, чтобы развлечь Генриха, приказал одному или двум своим телохранителям совершить самоубийство в своем присутствии. Позднее Людовик Святой, в свою очередь, возобновил контакты с ассасинами и обменялся подарками, подробное описание которых приводит Жуанвиль, с их главой. Только монголам, захватившим Аламут в 1256 г., удалось покончить с могущественной сектой. Позднее имамы ассасинов перешли из Персии в Индию и их нынешние преемники зовутся Ага Ханами.

Контакты с ассасинами составляют самую примечательную главу в истории крестоносцев, которая особенно убедительно подтверждает, что крестоносцы были готовы иметь дело с абсолютно неприемлемой для них ментальностью Но любые отношения с Исламом (а не только с столь опасными противниками, как ассасины) были исполнены, даже в период боевых действий, взаимным уважением, восхищением воинской доблестью и мудростью врага, которые крестоносцы умели ценить:

Более того, на Востоке бытовало мнение, что франки и турки были братскими народами. Еще раз процитируем анонима.

«По правде говоря, они (турки) ведут свое происхождение от народа франков и считают, что никто, кроме них и франков, не имеет права называть себя рыцарями». Как ни парадоксально, но это восхищение турками впоследствии будет сконцентрировано на личности Саладина, великого завоевателя, вырвавшего из рук франков Иерусалим и Святой Гроб. Храбрость и благородство этого вождя обеспечили ему не только уважение крестоносных бойцов, он стал для них фольклорным героем и образцовым сарацинским рыцарем. Действительно, в романе «Орден рыцарства» Саладин просит у одного из своих франкских пленников посвятить его в рыцари Франк разъясняет ему обязанности, присущие этому званию и приступает к обряду посвящения, но останавливается, подойдя к символической церемонии поцелуя, ведь он не может признать рыцарем того, кто не верует в Христа Но разочарование этой развязкой одинаково как для романа, так и для героических песен: «Мой Бог! Каким бароном он был бы для христианского мира!»