"Суфии: Восхождение к истине" - читать интересную книгу автора (Яковлев Лео)

Суфийский путь — это непрерывная работа мысли и сердца, в которой путеводной звездой служат притчи и афоризмы великих учителей суфизма. В этой книге впервые на русском языке представлено столь полное собрание суфийской мудрости. В ней объединено наследие таких классиков этого учения, как Газали, Санайи, Аттара, Джами, Навои, живших в XI—XV веках на территории восточного Ирана (Хоросана). К этой же цепочке духовной преемственности принадлежит и знаменитый шейх Накшбанд из Бухары.

Заключают книгу эссе замечательного русского востоковеда Е. Бертельса и несколько очерков современного суфи Идрис Шаха, которые представляют пример истинно суфийского подхода к толкованию скрытого смысла собранных в книге занимательных историй мудрых мыслей.

ЛЕО ЯКОВЛЕВ. СУФИ, КТО ОНИ?

Входите все. Во внутренних покоях Завета нет, но тайна здесь лежит. А. Блок

В наши дни, когда на право духовного наставничества современного человека претендуют многочисленные религии и вероучения, слова «суфи», «суфии» и «суфизм» все еще остаются тайной за семью печатями практически для всех.

В самом деле, если такая «религия» существует, то почему ее адепты не пропагандируют своих взглядов на улицах и не раздают в метро листовок, где бы точно указывалось, что они, суфи, собой представляют и как намереваются облагодетельствовать человечество?

Более того, на протяжении тысячи лет сущность суфизма пытались постигнуть вначале ученые Ближнего и Среднего Востока, а затем и всего мира, однако об успехе этих усилий даже сейчас говорить, мягко говоря, преждевременно. Поэтому любые попытки в столь кратком вступлении объяснить «в двух словах», кто такие суфии, можно рассматривать лишь как первый шаг на пути к постижению этой по-настоящему волнующей тайны.

Итак, «суфи» — это человек, верящий в возможность непосредственного приобщения к Всевышнему (Высшему существу) и подчиняющий свою жизнь стремлению к этому приобщению. Жизнь, подчиненная какой-либо цели, часто ассоциируется с Дорогой, и суфи обычно именуют себя людьми Пути, имея в виду Путь к Истине, являющейся одним из имен Всевышнего.

Исторически суфизм связан с исламом, и это не случайно. Благодаря Мухаммаду и его последователям свет единобожия озарил обширные пространства Востока, и исламу было суждено стать мостом между христианским западным миром, впитавшим в себя эллинизм и иудаизм, и мирами Будды, Патанджали и Лао-Цзы, откуда было заимствовано понятие «Путь» и некоторые сопутствующие этому понятию взгляды, а также медитация, используемая суфи.

Суфизм шел от практики к теории, и первоначально его носителями были дервиши — странники, бродившие по необъятным пространствам исламского мира от Гибралтара до Ганга.

Суфи пытались указать людям прямой путь к Богу без посредников-священников, и это вызывало враждебное к ним отношение исламских богословов-ортодоксов. Суфи стали подвергаться преследованиям, и среди них появились мученики, пострадавшие и казненные за свои убеждения. Но, как это уже не раз бывало и будет в истории человечества, интерес к запретному и преследуемому учению только повышался и оно становилось массовым. В этих условиях ортодоксальные исламисты нашли единственно правильный выход: признали учение суфи одной из ветвей ислама и легализовали его.

Особая заслуга в этой мировоззренческой акции принадлежит крупнейшему исламскому теологу ал-Газали из Туса — современнику и собеседнику Омара Хайяма. Тем не менее, напряженные отношения между суфи и ортодоксальными исламистами сохранились и, можно сказать, сохраняются по сей день, ибо правоверные историки ислама и сегодня связывают ослабление ортодоксального вероучения с суфийскими влияниями.

Легализация суфизма на первых порах способствовала росту его популярности. В средние века в исламском мире постоянно возникали, дробились и исчезали суфийские братства, носившие имена основавших их суфийских лидеров. Затем в суфийском движении наступил период спада, хотя отдельные братства сохранили свое влияние и в Новое время.

Не стоит забывать, что теоретики раннего суфизма, как и Па-танджали, Лао-Цзы и многие другие восточные мудрецы, считали целью своего учения нравственное совершенствование человека, а не создание массовых организаций, участвующих в политической жизни стран и народов. Именно политическая «неангажированность» учения привлекла к нему крупнейших интеллектуалов исламского Возрождения — ученых и поэтов. Также влекла их и глубокая терпимость этого учения, допускавшего любой, лишь бы искренний Путь к Богу. Этот скрытый, но мощный экуменизм, ненавистный тем, кто манипулирует верой и убеждениями людей в политических целях, открыл суфизму путь к сердцам европейцев.

Иранский теоретик и историк суфизма ал-Худжвири из Газни еще в XI веке предвидел судьбу своего учения. Он писал в книге «Раскрытие скрытого за завесой», что на Земле во все времена жили и будут жить несколько тысяч «тайных суфи», причем многие из них даже не будут догадываться о совершенстве своего состояния. Именно эти люди, по словам ал-Худжвири, придают истории человечества определенную направленность, обеспечивая ее приближение к Истине.

Суфи живут по формуле «в миру, но не от мира». В миру они пребывают, как все, выполняя предписанные окружающим их обществом законы и правила (если таковые, конечно, не противоречат принципам нравственности и человечности) и стараясь как можно лучше сделать мирскую работу. Но личность свою они при этом сохраняют в полной независимости от общества и всегда абсолютно свободны от честолюбия, алчности, интеллектуальной спеси, от слепого повиновения и благоговейного страха перед вышестоящими в мирской иерархии.

Никакие общественные законы ничего не могут изменить во Вселенной суфи. Они следуют своим принципам мышления и склонностям, оставаясь совершенно независимыми от похвалы или порицания мирских авторитетов.

Все сказанное относится к историческим судьбам суфийского учения, однако не дает ответа, как стать суфи. Попытаемся прояснить и это: суфи нельзя стать — им нужно быть, и первая цель суфийского учения — помочь человеку, не знающему о том, что он суфи, постичь свою суфийскую сущность.

«Быть суфи означает быть таким, каким ты был до того, как появился в этом мире»,— сказал по этому поводу знаменитый суфи, багдадский шейх Абу-Бакр ас-Шибли.

Путь к своей цели «тайный суфи» может пройти с учителем, и тогда он, возможно, будет более легким, приятным и скорым. Этот же путь может быть пройден самостоятельно, ибо великие суфийские учителя прошлого — Ибн-Араби, Манайи, Хайям, Саади, Аттар, Руми, Хафиз, Джами, Ансари и многие другие оставили на нем свои знаки для идущих вослед. Но этот самостоятельный путь окажется, возможно, более трудным, отягощенным колебаниями и сомнениями.

Ярким примером такого трудного пути к пониманию и восприятию суфийских ценностей является путь Льва Толстого, который во всех деталях можно проследить по его дневниками и письмам. События жизни Толстого в 1909—1910 годах свидетельствуют о том, что он достиг цели, хотя в полной мере насладиться достигнутым им совершенным состоянием и воссоздать его в своих творениях у него уже не оставалось времени и сил. Но то, что он оставил людям подробнейшее описание и детальный анализ своих поисков, ошибок, сомнений и колебаний на этом Пути, чтобы идущие вослед за ним их не повторили, обеспечило ему достойное место среди великих Учителей человечества.

Опыт Толстого и других великих суфи свидетельствует о том, что если в душе идущего скрыт «тайный суфи», то путь к пониманию своей сущности этот идущий непременно пройдет.

Когда же первая цель достигнута и человек осознал себя суфи, ему начинает открываться иной мир, иная Вселенная, та самая, что, по словам ал-Худжвири, скрыта за завесой людской суеты сует.

Жизнь достигшего первой цели обретает столь необходимые в наше время спокойствие и уверенность, что он начинает распознавать в мире вещей и событий Знаки Всевышнего и учится анализировать содержащуюся в них информацию, для восприятия которой человеческая логика непригодна.

Альберт Эйнштейн, чей путь к пониманию своей суфийской сущности также можно проследить по его наследию и свидетельствам, высказался по этому поводу точно и определенно: в истинных открытиях, по его словам, никогда не участвует логическое мышление. Присущее Эйнштейну странничество, пренебрежение личным благополучием, которое он назвал «амбициями свиньи», свидетельствуют о том, что он был истинным человеком Пути. Сохранилась его собственная запись: «Я никогда не принадлежал ни стране, ни государству, ни кругу друзей, ни моей семье. Еще юношей я уже ясно осознал бесплодность надежд и чаяний, исполнения которых большинство людей добиваются всю жизнь».

Вторая и главнейшая цель суфийского учения — помочь суфи в его восхождении к Истине. Путеводная звезда в этом движении едина для всех суфи, и имя ей — Любовь. Значение Любви в суфийском мировоззрении так огромно, что великий шейх ибн-Араби и его последователи называли суфийское мировоззрение «религией Любви».

* * *

В этой книге представлены избранные страницы из наследия четырех великих Учителей суфийского Пути — Газали, Са-найи, Аттара и Руми. Их имена объединяет не только общность происхождения (все они местом своего рождения или своей жизнью связаны с Восточным Ираном — провинцией Хоросан, исторические территории которой сегодня частично находятся в современном Иране, а также в пределах Афганистана и новых среднеазиатских государств), но и то, что по истокам своего суфийского мировоззрения они принадлежат к восточной школе и к восточным традициям суфизма. Объединяет их и то, что жизнь и суфийское служение каждого образует своего рода эстафету во времени с передачей факела мистического Знания в той последовательности, в которой здесь приводятся их имена. При этом, если память прошлого не сохранила свидетельств о встречах Газали и Санайи, то история о свидании старика Аттара с мальчиком Руми в иранской литературе существует. Вот что об этом знаменательном событии пишет российский исследователь суфийской литературы Евгений Бертельс:

«Легенда рассказывает, что Аттар, будучи в преклонных годах, встретился с Джалал ад-Дином Руми, которому тогда было лет пять или шесть. Старый поэт сразу понял, кого он видит перед собой, и подарил мальчику рукопись своей книги «Книги тайн», как бы намечая его в свои преемники. Легенда эта, конечно, исторического факта под собой не имеет и изобретена кем-нибудь из составителей жизнеописаний поэтов. Но хотя это и легенда, нельзя отрицать, что соотношение Аттара и Джалал ад-Дина Руми ею выражено очень хорошо.

В творчестве молодого Руми мы видим завершение того дела, которое было начато его предшественником Аттаром. Большая поэма Руми, знаменитое «Месневи», построена так же, как и поэмы Аттара: без определенного сюжета, без задания — ряд рассказов, как бы случайно идущих друг за другом, связанных только ассоциацией мыслей, в данный момент возникших. С другой стороны, и это пламя, эти бурные порывы Аттара, тоже нашли свое отражение у его преемника. Аттар и Джалал ад-Дин Руми — это как бы одно и то же явление, луч, пропущенный через призму и падающий на два экрана. На более близком он меньше, на далеком — разросся до необычайных размеров. Если Аттар — поэт только персидский, то Джалал ад-Дин — уже поэт мирового масштаба, который, будь он известен шире, стал бы достоянием всего человечества, подобно Шекспиру и Гете».

Несмотря на то, что оценка Е. Бертельсом творческого наследия Руми и в том числе сравнение его с Шекспиром и Гете нисколько не преувеличены, первым в предлагаемой читателю книге стоит Газали, и это объясняется не только хронологическими соображениями. Как уже говорилось, суфийская история хранит память о многих своих мучениках, ставших жертвами исламских властей и толпы, подстрекаемой исламскими ортодоксами. Так было до Газали, который, завоевав непререкаемый личный авторитет непревзойденного знатока и толкователя Корана, использовал его, чтобы доказать богоугодность суфийского Пути, обеспечив тем самым безопасность и свободу развития суфийской философии и практики в рамках ислама.

Цепь духовной преемственности, восходящая к Газали, после Руми была продлена в Хоросане великими поэтами и мыслителями Джами и Навои, чьи притчи и высказывания также предлагаются вниманию читателя. Важнейшим звеном этой цепи стал бухарский шейх Накшбанд, жизнеописанию и учению которого посвящено несколько страниц этой книги.

А в дополненении к основным материалам приводятся фрагменты блестящего эссе Евгения Бертельса по истории суфизма и ряд очерков Идрис Шаха, иллюстрирующие работу известного современного суфия с суфийскими образами и текстами.

* * *

Как и всякое восхождение, Путь суфи имеет свои этапы, стадии или уровни. Единого мнения о количестве этих уровней в суфийском учении не существует. Достигнуть их и двинуться дальше к вершине суфи может и индивидуально, и с помощью великих Учителей прошлого, и в общении с себе подобными. Но, чтобы начать это движение, человеку нужно прежде всего осознать себя суфи и тогда тайны мира постепенно откроются ему. «Окруженный стеной сад Истины» — так назвал свою книгу Санайи, великий суфи и поэт из Хоросана. Нужно попытаться найти дверцу в этой стене и открыть ее. Удается это не всем. Попавший в конце своей жизни под мощное влияние суфийской поэзии, Сергей Есенин писал:

...В Хоросане есть такие двери, Но открыть те двери я не мог.

Путь в сад Истины у каждого свой и найти его непросто, но искать необходимо. Любые советы здесь бессмысленны. Впрочем, может быть в этих поисках и попытках поможет газель из «Дивана Шамса Табризи» великого суфи Джелал-ад-Дина Руми, также родом из Хоросана. Ее хорошо перевел Давид Самойлов; я лишь счел возможным несколько видоизменить его перевод в соответствии с собственным пониманием суфийского учения:

Вы, взыскующие Бога средь небесной синевы, Поиски свои оставьте: Вы — есть Он, а Он — есть Вы. Вы — посланники Господни, Вы Пророков вознесли, Вы — Закона дух и буква, Веры твердь, Вы — Правды львы, Знаки Бога, по которым вышивает вкривь и вкось Богослов, не понимая суть Божественной канвы. Вы — в источнике бессмертья, тленье не коснется Вас, Вы — ковер для Всеблагого, трон Господен средь травы. Для чего искать Вам то, что не терялось никогда? На себя взгляните — вот Вы, от ступней до головы, Если Вы хотите Бога увидать глаза в глаза, Со своей души смахните пыль смиренья, сор молвы, И любой, как я когда-то, Истиною озарен, В зеркале Его увидит, ведь Всевышний — это Он.

Сказать лучше и короче невозможно.

Счастливого Вам Пути!

Лео Яковлев

Газали. 1058—1111

АБУ ХАМИД АЛ-ГАЗАЛИ

«Если бы после Мухаммада мог быть Пророк, то это был бы, конечно, Газали».

Субки, биограф Газали, VIII век Ислама

Великий мыслитель и богослов Абу Хамид ал-Газали родился в 1058 г. Учился в Тусе, Джурджане и Нишапуре. В 1085 г. как выдающийся знаток и толкователь Корана был в числе прочих молодых интеллектуалов приглашен вазиром Низам ал-Мулком в Исфаган ко двору захватившего Иран сельджукского султана Малик-шаха.

В числе ученых, призванных Низам ал-Мулком ко двору Малик-шаха, был, как известно, гениальный математик и астроном Омар Хайям, чьи четверостишия, написанные в суфийской поэтической традиции, к тому времени уже получили большую известность. Рассказывают, что однажды Газали (он был на десять лет моложе Хайяма) посетил Исфаганскую обсерваторию. Хайяму, обладавшему феноменальной памятью и знавшему Коран наизусть, были не страшны богословские споры даже с таким авторитетным знатоком, как Газали, но Газали стал расспрашивать его о звездах, об обсерватории и ее работе. Хайям насторожился и стал рассказывать так подробно, намеренно запутывая свою речь, что Газали вскоре совершенно потерял нить разговора и не знал, как его закончить. В это время до них донесся призыв муэдзина к молитве. Услышав его, Газали сказал:

— Вот пришла Истина и ушла нелепость!

И с этими словами покинул обсерваторию.

Этот эпизод показывает, что во время своего пребывания в Исфагане Газали был еще очень далек от суфийского Пути, и поэтому доверительная беседа между ним и Хайямом тогда еще была невозможна.

Непоколебимо веривший в силу Знания Низам ал-Мулк доказал Малик-шаху необходимость открытия в стране нескольких университетов, получивших по имени всесильного вазира название «Низамийе». В один из таких университетов — в багдадское Низамийе — Низам ал-Мулк в 1091 г. посылает Газали преподавать исламское право (фикх) и другие науки.

Однако преподавательская деятельность Газали продлилась лишь до 1095 г. К этому времени Низам ал-Мулк и сам Малик-шах были убиты, и сельджукскую империю начинают сотрясать беспрерывные наследственные раздоры. То ли под впечатлением этих событий, то ли по иным причинам Газали заболевает и покидает Багдад, отправившись в паломничество в Мекку.

Совершив паломничество, Газали почти десять лет ведет странническую жизнь суфия-отшельника в Сирии, в Иерусалиме и Александрии. Именно в эти годы (1095—1105) им был создан главный труд его жизни — четырехтомное сочинение «Воскрешение наук о вере», примирившее суфизм и ортодоксальный ислам и обеспечившее ему пожизненную и посмертную славу обновителя ислама.

Тем временем наследственные споры престолопреемников Малик-шаха улеглись, а исполнительная власть при его сыне — новом правителе Ирана султане Баркьяруке — оказалась в руках Фахр ал-Мулка, сына Низам ал-Мулка, и молодой вазир настоял на том, чтобы Газали возобновил преподавание, которое продолжалось еще почти шесть лет. Затем Газали возвращается в Хорасан и становится суфийским шейхом в Тусе, но своей школы он там создать не успевает, поскольку в том же 1111 году умирает, а его мысли и вера продолжают жить в его книгах, известных уже в средневековой Европе и получивших высокую оценку Гегеля.

Главный труд Газали имеет множество разделов и глав. Самый первый раздел носит название «Книга о знании» и начинается словами:

«Пророк Господа, да пребудут на нем Его благословение и благодать, сказал:

— Стремление к знанию — обязанность каждого мусульманина!

Также сказал Он:

— Ищите знание даже в Китае».

Надо полагать, что эти слова Пророка Мухаммада относятся не только к мусульманину, но и к любому человеку вообще, поскольку Знание есть один из главнейших путей к Богу. Одним из носителей высокого Знания был и иранец Газали, читавший древнееврейские и древнегреческие тексты и написавший свою книгу на арабском языке.

По суфийской традиции, часть открытых ему истин Газали изложил в виде притч, приобщив таким образом своих читателей к поискам смысла и сущности исследуемых им явлений и ситуаций. Приводимые в этой книге высказывания Газали заимствованы из «Книги о любви, радости и довольстве», а притчи — из «Книги слушания и экстаза», книг «О порицании гнева, ненависти и зависти», «О порицании скупости и порицании любви к имуществу ближнего», входящих в его многотомное сочинение «Воскрешение наук о вере».

ПРИТЧИ

Могущество Истины

Ар-Раки рассказывал про Ибн ад-Дарраджа, что тот говорил: «Я и Ибн ал-Фути шли как-то по Диджле между Басрой и ал-Абла и вдруг увидели прекрасный дворец с террасой, на которой находился мужчина, обнимавший невольницу, а она пела:

Ты каждый день меняешься, Тебе к лицу скорее было б постоянство.

Вдруг под террасой появился прекрасный юноша женственного вида с кофейником. Он сказал: "О невольница! Заклинаю тебя Господом и жизнью твоего господина, повтори мне это двустишие!" Она повторила, а юноша воскликнул: "Клянусь Господом, это и есть мое непостоянство в истине". Тут он глубоко вздохнул и умер». И Ар-Раки продолжал: «Мы подумали, что столкнулись с интересным делом, и остановились. Владелец дворца сказал невольнице: "Ты свободна перед ликом Всевышнего"». Ар-Раки рассказывал, что тут жители Басры вышли и стали молиться за юношу, и, похоронив его, хозяин дворца сказал: «Призываю вас в свидетели: все, что у меня есть, и этот дворец я жертвую во имя Господа и освобождаю всех невольниц». Далее он рассказывал: «А затем он сбросил одежду, завернулся одним полотнищем, прикрылся другим и пошел своей дорогой. Люди смотрели на него плача, пока он не скрылся из виду, и с тех пор о нем ничего не было слышно».

Комментарий Газами

Это значит, что тот человек посвятил все свое время Всевышнему Аллаху, познавая свою неспособность быть твердым в хорошем поведении и обращении и сожалея о непостоянстве своего сердца и отклонении его от заповедей Истины. И когда слух его воспринял то, что соответствовало его состоянию, он услышал, будто Всевышний Аллах обратился к нему, говоря:

Ты каждый день меняешься, Тебе к лицу скорее было б постоянство.

Голоса, идущие свыше

Рассказывали, что Мухаммад ал-Багдади говорил: «Во времена моего невежества вышел я как-то ночью, охмелевши, и напевал такие стихи:

На Синае один виноградник стоит. Сколько раз я, когда б ни ходил к нему, Поражался тому, кто вина не вкусит, А глотает, чудак, только воду одну.

И тут я услышал, что мне говорят:

Есть вода в адской бездне, И воду ту пьют, Пьющих корчит от жажды, Кишки их поют.

Это было причиной того, что я покаялся, — рассказывал он, — и посвятил себя Знанию и поклонению».

Так подействовало пение на очищение его сердца, что предстала пред ним истинная истина описания ада в понятном размеренном стихотворном слоге, и это поразило его внешний слух.

Говорили, что Муслим ал-Ибадани рассказывал: «Пришли к нам как-то Салих ал-Мари, Атаба ал-Гулам, Абд ал-Вахид и Муслим ал-Асвари. Сошли они на берег, я приготовил им еду и пригласил их. Они пришли, а когда поставил я перед ними еду, услышал вдруг, как кто-то произносит громким голосом такой бейт:

Мир вечный забыт за столом, коль ты сыт. От яств наслажденья душа не вкусит.

Тогда сильно закричал Атаба ал-Гулам и пал ниц, страшась за себя, а все остались как были. Я убрал еду, и, клянусь Господом, они не попробовали из нее ни кусочка».

Комментарий Газали

Если сердце станет чистым, то, может быть, ему предстанет Истина в наблюдаемой форме, если человек спит, или, если он бодрствует, — в рифмованном слоге, произносимом тайным голосом, слышание которого поражает.

В подобном же состоянии чистоты узнаются сокровенные мысли в сердцах. Рассказывали, что кто-то из зороаст-рийцев крутился вокруг мусульман, расспрашивая их, что значат слова Пророка: «Берегитесь проницательности верящего». Ему пояснили толкование этих слов, но оно не могло его убедить, так дошел он до одного из суфийских старцев, спросил его, и тот ответил: «Смысл этого в том, что ты должен разорвать пояс, который надет на твоей талии под одеждой». Он сказал: «Ты прав. Смысл в этом». И принял ислам, заметив: «Теперь я знаю, что ты верующий и что вера твоя — Истина».

Проницательность суфиев

Рассказывали также, что суфийский шейх Ибрахим ал-Хав-вас говорил: «Был я как-то в Багдаде среди правоведов в мечети, и подошел к нам юноша, прекрасноликий и благоухающий. Я сказал своим спутникам: "Кажется мне, что он иудей". Им это не понравилось. Я вышел, а следом вышел тот юноша, но вскоре вернулся к ним и спросил: "Что сказал про меня тот шейх?" Правоведы смутились, но юноша был настойчив. Тогда они ответили: "Что ты иудей". Тогда он подошел ко мне, склонился к рукам моим, поцеловал меня в голову и принял ислам. Он сказал: "В наших книгах мы находим, что правдивейший не ошибается в своей проницательности. Я сказал себе: проверю я мусульман — и стал наблюдать за ними. И сказал я: если есть среди них правдивейший, то он в этой группе, так как они говорят о Его речениях, хвала Ему, и Его слова читают, — и стал держаться около вас. А когда заметил меня шейх и понял меня, узнал я, что он и есть правдивейший"». И рассказывал ал-Хаввас, что тот юноша стал одним из великих суфиев.

Комментарий Газали

Дьяволы крутятся вокруг сердец, так как те начинены порицаемыми качествами, а они есть пастбище дьявола и войско его. Но вокруг сердца того, кто освободил его от этих качеств и очистил его, дьявол не кружит.

Власть поэзии

Рассказывали, будто Абу-л-Хусайн ад-Даррадж говорил: «Направился я из Багдада к Йусуфу ар-Рази, чтоб навестить его и приветствовать. Когда пришел я в Рей и стал спрашивать о нем, каждый, кого я спрашивал, говорил: «Чего ты хочешь от этого язычника?» Это стеснило мне сердце, и я решил уйти, а затем подумал: коли я прошел весь мой путь ради этого, так я, по меньшей мере должен его увидеть. Я вновь стал спрашивать о нем и разыскал его в мечети. Он сидел у михраба рядом с каким-то мужчиной, и в руке у него Коран. Это был благообразный шейх приятной наружности, с красивой бородой. Я приветствовал его, и он подошел ко мне и спросил: «Откуда ты пришел?» Я ответил: «Из Багдада». Он спросил: «Что тебя сюда привело?» Я ответил ему: «Я пришел, чтобы приветствовать тебя». Тогда он сказал: «Если бы в какой-либо из этих местностей некто сказал тебе: «Живи у нас, мы построим тебе дом, дадим невольницу», удержало бы это тебя от прихода сюда?» Я ответил: «Аллах никогда еще не испытывал меня подобным образом, а если бы испытал, не знаю, как бы я поступил». Он спросил: «Не окажешь ли ты нам милость, не прочитаешь ли что-нибудь». Я ответил: «Конечно». И он попросил: «Прочитай». Тогда я продекламировал им, сочиняя:

Ты дом свой возводишь в уделе моем. Будь я смельчаком, я б разрушил твой дом. Но я словно ты: себя тшетно корю, Лишь «если б я мог» вновь и вновь говорю.

Он закрыл Коран и стал плакать, пока не намокла борода его, а затем и вся одежда до нитки от обилия слез. Затем он сказал: "Сын мой, ты слышал, как жители Рея упрекают меня, говоря, что Йусуф — язычник. С раннего утра читаю я сегодня Коран, и не исторглось из моих глаз ни одной капли, но все забурлило во мне от этого четверостишия"».

Комментарий Газами

Так же и сердца: если пылают они любовью к Всевышнему, незнакомый бейт извлекает из них то, чего не может извлечь декламация Корана. Поэтому, в силу того что стих размерен и подходит человеческой натуре, человек может сочинять стихи. Что же касается Корана, то его слог превосходит стиль и построение речи, поэтому он поразителен и неподвластен силе человека, будучи несхожим с натурой его.

Рассказывали, что к Исфраилу, учителю ал-Мисри, пришел как-то человек и увидел, как тот ковыряет землю пальцем, напевая какой-то бейт. Исфраил спросил его: «Нравится ли тебе напевать?» — «Нет», — ответил человек. «Значит, ты без сердца, ибо тот, у кого есть сердце и кто знает свою природу, знает, что стихи и мелодии приводят его в движение, как ничто другое, и он старается вызвать это движение либо с помощью своего голоса, либо с помощью голоса кого-либо другого».

Каждому — свое

Анас рассказывал: «Сидели мы как-то раз у Пророка, да пребудут на нем благословение и благодать Господа, и он сказал: "Сейчас выйдет к вам из этой щели человек из жителей рая". Сказал он это, и появился человек из приближенных к Пророку, отряхивающий бороду от воды, держа в левой руке свою обувь. Пророк приветствовал его. На следующий день Пророк, да пребудут на нем благословение и благодать Господа, произнес те же слова, и снова появился тот же человек. На третий день он произнес те же слова, и опять появился тот человек. И когда Посланник Господа, да пребудут на нем Его благословение и благодать, поднялся, за ним последовал Абдаллах ибн Ас, которому этот человек сказал: "Я поссорился со своим отцом и поклялся трижды не приходить к нему. Если ты считаешь возможным приютить меня у себя, так чтобы прошло три ночи, я сделаю это". Абдаллах ответил: "Хорошо". Человек проспал у него три ночи и ни разу не видел, чтобы Абдаллах встал после сна, только когда поворачивался он в кровати, каждый раз поминал Всевышнего, и не вставал вплоть до утренней молитвы. Этот человек рассказывал: «При этом его не было слышно. А когда прошло три ночи, и я стал было уже презирать его поведение, я сказал ему: "Абдаллах! Между мною и моим родителем не было ни ссоры, ни разлада, но я слышал, как Посланник Господа, да пребудут на нем Его благословение и благодать, говорил о тебе то-то и то-то, и решил узнать о твоих делах. Но я не заметил, чтобы ты много делал. Что же дало тебе эту славу?" Он ответил: "Ничего, кроме того, что ты видел". А когда я уже повернулся, он окликнул меня и сказал: "Ничего, кроме того, что ты видел, но я никогда не находил в своей душе ни к кому из мусульман ни обиды, ни зависти к тому благу, которым оделил его Господь". Так сказал Абдаллах. "Вот это тебе и дано, а мы на это не способны", — ответил ему я».

Комментарий Газали

Пророк, да пребудут на нем благословение и благодать Господа, сказал: «Есть враги благам Господа». Его спросили: «Кто они?» Он ответил: «Те, кто завидует людям в том, чем одарил их Господь в своей милости».

Изгнание из рая

В преданиях говорится: один из предков сказал, что первой грешницей была зависть, зависть сатаны к Адаму, мир ему, из-за положения его. Он отказался поклоняться ему, и зависть привела его к неповиновению. Рассказывали, что Аун ибн Абдаллах пришел к ал-Фалду ал-Музаллабу, и был он тогда с Васитом. Тот сказал ему: «Я хочу объяснить тебе кое-что». Он спросил: «Что же?» Тот ответил: «Остерегайся высокомерия: это первый грех, которым человек идет против Господа» — и прочитал ему стих Корана: «И вот Мы сказали ангелам: "Поклонитесь Адаму!" — и они поклонились, кроме сатаны. Остерегайся алчности: из-за нее Адам был изгнан из рая. Господь, хвала Ему, даровал ему рай, открыв для него небеса и землю, откуда он мог есть все, кроме плодов одного дерева, которое сделал для него Господь запретным, а он поел с него, и Всевышний изгнал его оттуда».— И затем прочитал другой стих Корана: «Остерегайся зависти: сын Адамов убил брата своего, когда позавидовал ему».— И затем прочитал еще один стих Корана: «И прочитай им весть о двух сыновьях Адама с истиной». Так, если упомянуты будут сподвижники Пророка, да пребудут на нем благословение и благодать Господа, воздержись от слов, если упомянуто будет предопределение, храни молчание и, если упомянуты будут звезды, молчи».

Запах чеснока

Бакр ибн Абдаллах рассказывал о человеке, который был приближен к одному правителю. Стоя около него, он часто говорил: «Воздай делающему добро добром большим, ибо тот, кто совершает зло, удовольствуется им».

Некто позавидовал положению этого человека и словам его и оклеветал его перед правителем, сказав тому: «Тот, кто находится около тебя и говорит то-то, утверждает, что правитель воняет». Правитель удивился: «Как это возможно?» Тогда завистник сказал: «Позови его и вели приблизиться, он заткнет рукой нос, чтобы не чувствовать дурного запаха». Правитель сказал: «Ну что ж, иди, я должен это проверить».

Человек вышел от правителя и пригласил того, на кого он донес, к себе в дом. Там он накормил его кушаньями с чесноком, после чего тот человек покинул его и направился к правителю как обычно.

Он сказал: «Воздай делающему добро добром большим, ибо тот, кто совершает зло, удовольствуется им». Правитель приказал: «Приблизься!» И человек прикрыл рукой рот, опасаясь, что правитель почувствует запах чеснока, а правитель подумал: «Теперь я вижу, что тот-то говорил правду». Тогда он написал своей рукой письмо — а он это делал только тогда, когда хотел наградить или отблагодарить кого-либо, — к одному из своих придворных: «Когда явится к тебе податель сего письма, убей его, сдери кожу, набей соломой и пришли ко мне».

Человек взял письмо, вышел и встретил того, кто донес на него. Тот спросил: «Что это за письмо?» Слуга правителя ответил: «Правитель написал его собственной рукой, чтобы вознаградить меня». Клеветник попросил: «Дай его мне».— «Возьми, оно твое», — ответил тот.

И он пошел с письмом к придворному, который сказал ему: «Тут написано, что я должен убить тебя и содрать с тебя кожу»— «Это письмо не обо мне, — закричал завистник, — пусть Господь рассудит мое дело, пока правитель не пересмотрел его!» Но придворный ответил: «Написанное правителем не пересматривается», содрал с него кожу, набил ее соломой и отправил правителю.

Далее слуга правителя пришел к нему, как обычно, и произнес свои слова. Правитель подивился на это и спросил: «А что же с письмом?» Человек ответил. «Он говорил мне, будто ты утверждаешь, что я воняю».— «Я не говорил этого», — ответил человек. «Но почему же ты прикрыл рукой рот?» — спросил правитель. Человек ответил: «Потому что тот накормил меня едой, в которой был чеснок, и я не захотел, чтобы до тебя донесся его запах».

Правитель сказал: «Ты говоришь правду, возвращайся же на свое место, ибо совершивший зло удовольствуется им».

Комментарий Газали

Некто из мудрецов говорил: «Рана зависти не заживает, мысль завистника не произносится». Араби сказал: «Я еще не видел тирана, более похожего на угнетенного, нежели завистник: всякое благо, полученное тобой, он считает своим бедствием».

Границы щедрости

Повествуют, что ал-Вакиди сказал: «Отец рассказывал мне, что он направил халифу ал-Мамуну письмо, где писал о том, что долги его велики и что он не может более нести их бремя. Ал-Мамун написал на обратной стороне его письма: «Ты человек, в котором соединились два качества: щедрость и застенчивость. Из-за своей щедрости ты промотал все, что было у тебя в руках, а твоя скромность помешала тебе рассказать нам о том положении, в котором ты оказался. Я приказал выдать тебе сто тысяч дирхемов. Если я прав, продолжай и далее проявлять щедрость рук своих, если я не прав, то виноват ты сам, рассказав мне так, что к тебе применимо суждение ар-Рашида, услышанное им от Мухамма да ибн Исхака, сообщенное ему аз-Зухри, согласно Анасу:

«Пророк, да пребудут на нем благословение и благодать Господа, сказал ал-Авваму: "Знай, что ключи к состоянию людей находятся у Престола. Великий и Всемогущий Господь посылает каждому по его расходам: тому, кто тратит много, тому Он дает много, тому, кто тратит мало, Он дает мало, и ты знаешь это лучше"». Ал-Вакиди сказал: «Клянусь Господом, то, что ал-Мамун обратился ко мне со словами, для меня милее, чем награда в сто тысяч дирхемов».

И еще о границах щедрости

Человек просил милостыню у ал-Хасана, и он ответил ему: «Человек! Поистине просьба твоя тяжела для меня, знание того, что тебе необходимо, труднодостижимо для меня, рука моя не способна дать тебе то, в чем ты нуждаешься, а великое перед лицом Всевышнего есть малое. Того, что я имею, достаточно, чтобы заслужить благодарность. Если ты примешь то, что я могу дать тебе, и избавишь меня от тяжести забот о том, что я должен сделать, чтобы удовлетворить твою нужду, то так и поступлю». Человек сказал: «О сын Посланника Господа! Я принимаю это, я возблагодарю за милостыню и прощу за отказ». Тогда ал-Хасан позвал своего управляющего, стал считать с ним все расходы, пока не пересчитал все до мелочи, а затем сказал ему: «Принеси мне то, что осталось от трехсот тысяч дирхемов». Тот принес пятьдесят тысяч, и ал-Хасан спросил: «А что ты сделал с пятьюстами динарами?» Тот ответил: «Они у меня».— «Принеси и их», — сказал он. Тот принес их, он отдал дирхемы и динары человеку и сказал: «Приведи мне тех, кто отнес бы их к тебе». Человек привел ему носильщиков, и ал-Хасан отдал свою одежду, чтоб уплатить им, а его прислуга заметила ему: «Клянемся Аллахом, у нас не осталось ни дирхема». Он им ответил: «Я молю Господа, чтобы даровал он мне большее состояние».

Долг платежом красен

Абу ал-Мадайши рассказывал: «Ал-Хасан, ал-Хусайн и ибн-Джафар отправились в паломничество в Мекку. Они потеряли свою поклажу и были измучены голодом и жаждой. Вдруг они увидели одинокую палатку, в которой была старая женщина. Они спросили: «Есть ли у тебя чем утолить жажду».— «Да», — ответила она. Они спешились и вошли в палатку, в которой оказалась лишь одна овечка. Старуха сказала им: «Подоите ее и смешайте молоко с водой». Так они и сделали. Затем они спросили ее: «Есть ли у тебя еда?» Она ответила: «Нет ничего, кроме этой овцы. Пусть кто-нибудь из вас зарежет ее, я приготовлю вам пищу, и вы насытитесь». Тогда один из них зарезал овцу, освежевал ее, а старуха приготовила им еду. Они насытились и побыли у нее, пока не остыли, а отдохнув, сказали ей: «Мы — люди из племени курайш, направляемся туда-то, если мы вернемся невредимыми, приходи к нам в гости, мы сделаем для тебя добро». И они отправились в путь. Вскоре пришел ее муж, она рассказала ему об этих людях и об овце, а он разгневался и закричал: «Горе тебе! Ты режешь овцу для людей, которых не знаешь, а потом говоришь, что они курайшиты!» Так сказал он, а вскоре нужда привела их в Медину. Там они и поселились, добывая на пропитание собиранием и продажей навоза. Однажды, когда старуха проходила по одной из улиц Медины, ей встретился ал-Хасан, который сидел у дверей одного из домов. Он узнал старуху, а она не узнала его. Тогда он послал за ней своего слугу, тот привел старую женщину, и ал-Хасан сказал ей: «О Господи, неужели, матушка, ты не знаешь меня?» — «Нет»,— ответила она. Он сказал: «Да я был твоим гостем тогда-то и тогда-то». И старая женщина воскликнула: «Во имя отца и матери, ты ли это?» — «Да, это я», — ответил он. Затем ал-Хасан приказал купить ей в подарок тысячу овец и одарил ее, кроме того, еще тысячей динаров. Затем он послал ее со своим слугой к ал-Хусай-ну, и тот спросил ее: «Сколько дал тебе мой брат?» Она сказала: «Тысячу овец и тысячу динаров». И ал-Хусайн приказал одарить ее так же, а затем отправил ее со своим слугой к ибн Джафару, который спросил ее: «Сколько дали тебе ал-Хасан и ал-Хусайн?» Она ответила: «Две тысячи овец и две тысячи динаров». Ибн Джафар приказал подарить ей две тысячи овец и две тысячи динаров и заметил ей: «Если бы ты пришла ко мне первому, я б заставил их раскошелиться». Так старуха вернулась к своему мужу с четырьмя тысячами овец и четырьмя тысячами динаров».

Эмир Басры и поэт

Ман ибн Заида был правителем иракцев в Басре. К его дверям подошел как-то некий поэт, пробыл там некоторое время и захотел войти к Ману, но его не пустили. Однажды он попросил одного из слуг Мана: «Сообщи мне, когда эмир выйдет в сад». И когда эмир вышел в сад, слуга дал ему знать об этом. Тогда поэт написал двустишие на доске и бросил ее в реку, которая протекала по саду, где гулял Ман. Эмир увидел доску, взял ее и прочитал то, что на ней было написано:

О щедрость Мана, ты о нужде моей ему шепни, Другого нет к Ману мне ходатая, лишь ты.

Он спросил: «Чье это?» Ему привели того человека. Ман спросил его: «Что ты сочинил?» Тот сказал. Тогда эмир приказал выдать ему десять кошельков. Поэт взял их, эмир положил доску у себя под ковер. На другой день он вынул ее из-под ковра, прочитал стих, позвал того поэта и дал ему еще сто тысяч дирхемов. Когда поэт взял их, то, подумав, испугался, что эмир может отобрать у него обратно то, что подарил, и уехал. На третий день эмир вновь прочитал написанное и приказал привести того человека. Его стали искать, но не нашли. И Ман сказал: «Я был бы должен одаривать его до тех пор, пока в моей казне не осталось бы ни дирхема, ни динара».

Кто щедрее?

Шейх Абу Саид ал-Найсабури, да смилуется над ним Господь, говорил: «Слышал я, как Мухаммад ал-Хафиз рассказывал: «Я слышал, как аш-Шафийи, находящийся по праведным делам в Мекке, сказал: «В Египте был человек, известный тем, что собирал подаяние для бедных. Как-то у одного из них родился ребенок. Тот человек рассказывал: «Я пришел к нему и сказал, что у меня родился ребенок, а у меня ничего нет. Он пошел со мной и подошел к группе людей, но ему ничего не дали. Тогда он направился к могиле одного человека, сел около нее и сказал: «Да будет милостив к тебе Аллах! Ты трудился и работал, а я сегодня обратился к людям, попросив у них чего-нибудь для младенца, но они не подали мне ничего». Затем он поднялся, достал один динар, разломил его на две половинки, дал мне одну и сказал: «Это от меня тебе в долг, пока не подадут тебе чего-нибудь». Я взял, ушел и использовал то, что он мне дал. В ту ночь блюститель нравов увидел во сне человека, к могиле которого он приходил. И тот сказал ему: «Я слышал все, что ты сказал, но не мог ответить тебе. Пойди в мой дом и скажи моим детям, чтобы они разрыли под очагом и достали ножны, в которых пятьсот динаров, возьми их и отнеси тому человеку». На следующий день он пошел к дому усопшего и рассказал там эту историю. Они попросили его подождать, стали рыть в указанном месте, достали динары, принесли их и положили около него. А он сказал: «Это ваше, мой сон не может быть судьей». Они ответили: «Он проявляет щедрость мертвым, а мы не можем проявить щедрость живыми?» Они настояли на своем, он взял динары, отнес их человеку, у которого родился ребенок, и напомнил ему о той истории. Человек взял из них один динар, разломил его на две половинки, вернул половинку, которую тот давал ему в долг, оставил себе другую и сказал: "Мне достаточно этого, раздай остальное бедным"». И Абу Саид говорил: «И я не знаю, кто из них щедрее».

Щедрость сильнее смерти

Рассказывают, что люди из арабов пришли навестить могилу одного щедрого человека, возвращаясь из дальнего путешествия, остановились у нее и заночевали. Один из них увидел во сне того, кто был похоронен в этой могиле, будто он говорит ему: «Не поменяешь ли ты своего верблюда на моего жеребца?» А щедрый человек оставил после своей смерти известного всем жеребца, у того же, кто видел его во сне, был жирный верблюд, и он ответил во сне: «Хорошо». Так он продал во сне своего верблюда на жеребца, и, когда заключили они между собой договор, направился тот человек к верблюду и зарезал его во сне. Когда спящий очнулся ото сна, он увидел, что из шеи верблюда струится кровь. Тогда он встал, зарезал его, освежевал и приготовил еду, которой все они утолили голод, а затем отправились в путь. И когда были они в пути второй день, им повстречались всадники, один из которых спросил: «Кто из вас такой-то, сын такого-то?» — назвав имя этого человека. Он сказал: «Я». Тот спросил: «А не продал ли ты чего-либо такому-то, сыну такого-то?» — и назвал имя усопшего, похороненного в той могиле. Видевший сон ответил: «Да, во сне я продал ему своего верблюда за его жеребца». И тот сказал: «Возьми, вот его жеребец», а затем сказал еще: «Это мой отец. Я увидел во сне, как он говорит мне: "Если ты сын мне, отдай моего жеребца такому-то, сыну такого-то", — и назвал твое имя».

Феноменальная скупость

Говорили, будто Мухаммад ибн Бармак был безобразно скуп. Однажды его родственника, который знал это за ним, попросили: «Опиши нам его стол». Тот ответил: «Он величиной в две ладони, а мисками служат выдолбленные маковки». Его спросили: «А кто накрывает его?» Он ответил: «Почтенные ученые». Тогда его спросили: «А что они едят?» «Мушиные яйца», — ответил он. И сказали ему: «Как плачевно ты выглядишь! Ты его родственник, а платье твое все изорвалось». Он ответил: «Клянусь Господом, он не даст мне и иголки, чтоб зашить платье. Да если бы Мухаммад имел дом размерами от Багдада до Нубы, полный иголок, и явились бы к нему Гавриил и Михаил, а с ними пророк Иаков, мир ему, и попросили бы одолжить им иголку, чтобы починить ею рубаху Иосифа Прекрасного, разорванную сзади богатой египтянкой, пытавшейся его совратить, то он не дал бы».

Эконом Аби Хафса

Говорят, что Марван Аби Хафса не ел мяса из скупости, чтобы сэкономить, а сэкономив, посылал слугу, чтобы тот купил ему голову, и ел ее. Его спросили: «Мы заметили, что ты ешь только бараньи головы и зимою и летом. Почему ты предпочитаешь их?» Он ответил: «Да, дело в том, что я знаю цену головам и страхую себя от обмана слуги: он не может обсчитать меня здесь; это и не такое мясо, которое должен готовить слуга, тогда бы он мог поесть от него, но если он прикоснется к глазу, уху или щеке, я это замечу. Кроме того, в этом случае я ем много видов мяса: ведь глаз — это вид, ухо — это вид, язык — это вид, горло — это вид, мозг — тоже вид. Вдобавок ко всему я избавляю себя от труда готовить еду. Таким образом, в них для меня множество выгод». Как-то раз отправился он к халифу ал-Махди, а одна женщина из его семьи спросила: «Что ты дашь мне, если вернешься с наградой?» Он ответил: «Если мне дадут сто тысяч, я дам тебе один дирхем». Ему подарили шестьдесят тысяч, и он дал ей четыре гроша. Другой раз он купил мяса, пригласив к себе приятеля, и вернул остатки мяса мяснику, взяв всего полфунта и сказав при этом: «Не терплю расточительства».

Хлеб-соль

У ал-Амаша был сосед, который все время показывал ему свой дом и говорил: «Ах, если бы ты вошел и отведал хлеба-соли», но ал-Амаш отказывался. Но однажды ал-Амаш, будучи голодным, согласился. Сосед сказал ему: «Пойдем со мной», он вошел в дом, и хозяин поставил перед ним хлеб-соль. Тут появился нищий, и хозяин дома сказал ему: «Твоя беда в тебе». Нищий снова попросил, и он повторил: «Твоя беда в тебе». И когда тот попросил в третий раз, он закричал: «Уходи, не то, клянусь, я прогоню тебя палкой». А ал-Амаш подозвал нищего и сказал: «Уходи, иначе горе тебе, я не видал никого, кто точнее, чем он, выполнял бы свои клятвы: с давних пор он приглашает меня на хлеб-соль, и, клянусь Аллахом, он ничего к ним не добавил».

Доброта в наследство

Рассказывали, что, когда аш-Шафи, да смилуется над ним Господь, смертельно заболел в Египте, он сказал: «Передайте такому-то, чтоб он обмыл меня». Когда он скончался, тому передали весть о его смерти, он пришел и сказал: «Принесите мне его книжку с записями». Ему принесли, он посмотрел в нее и обнаружил, что за аш-Шафи был долг в семьдесят тысяч дирхемов. Он переписал его на себя, избавив аш-Шафи от долга, и сказал: «Вот этого обмывания он от меня и хотел». Абу Саид ал-Харкуши рассказывал: «Приехав в Египет, я стал искать дом человека, принявшего на себя долг аш-Шафи. Мне указали на него, я увидел его внуков, навестил их и обнаружил в них черты добра и достоинства. Я сказал: «Его признаки добра перешли к ним, и в них воплотилась его благодать, согласно речению Всевышнего: "А отец их был праведен"».

Недостаток скромности

Абу Таммам пришел к Ибрахиму Шахала со стихами, в которых восхвалял его, и нашел его больным. Тот принял его восхваление и приказал своему дворецкому дать ему то, что будет нужно, сказав: «Возможно, я встану после болезни и тогда вознагражу его». После этого поэт пробыл там два месяца, долгое ожидание надоело ему, и он написал, говоря ему:

Как можно похвалу принять И деньги в руки не отдать? Ведь тот, кто в лавке вещь купил. Сам за нее и заплатил.

Когда до Ибрахима дошли эти стихи, он спросил у своего дворецкого: «Сколько он пробыл у дверей?» Тот ответил: «Два месяца». Он сказал: «Выдай ему тридцать тысяч и принеси мне чернильницу». Затем он написал Абу Таммаму:

Когда б не торопил ты — я Вознаградил тебя б сполна. Теперь считай: ни я похвал, Ни ты наград не получал.

Шестнадцать маленьких притч об искренности, щедрости и скупости

Рассказывали, что Моисей, мир ему, беседовал как-то с сынами Израиля, и один из них разорвал на себе платье или рубаху, а Всевышний внушал Моисею, мир ему: «Скажи ему: разорви для Меня свое сердце, а не платье».

Абу-л-Касим Абази сказал Абу ибн Убайду: «Я считаю, что, когда люди собираются вместе, лучше, чтобы они слушали декламатора, чем злословили». А Абу ответил: «Лицемерное слушание, заключающееся в том, что ты изображаешь состояние, которого не испытываешь, хуже, чем злословить тридцать лет или вроде того».

Говорили, что однажды Али, да почтит Господь его лик, заплакал, и его спросили: «Отчего ты плачешь?» Он ответил: «У меня уже семь дней нет ни одного гостя, я боюсь, что Господь пренебрег мной».

Рассказывали, что Кайс Ибада заболел, а братья его долго не приходили к нему. Ему сказали: «Они смущены тем, что много должны тебе». А он ответил: «Аллах считает постыдным то, что мешает братьям навестить брата». Затем он приказал глашатаю провозгласить, что каждый, кто должен Кай-су, теперь свободен от долга. И порог его дома сломался — так велико было число тех, кто навещал его.

От Абана ибн Усмана слышали, что один человек захотел навредить Убайдаллаху ибн Аббасу и. появившись перед ку райшитами, сказал им: «Убайдаллах сообщает вам, что сегодня вы приглашены к нему на обед». Они пришли к нему, заполнив весь дом. Он спросил: «Что это?» Ему рассказали. Тогда он приказал купить фруктов, нанял людей, и, пока они пекли и готовили, гостям подавали фрукты. Они съели их, когда уже были поставлены столы, и наелись они досыта. Убайдаллах спросил своих помощников: «И все это имеется у нас каждый день?» — «Да», — ответили они. «Тогда пусть эти люди приходят к нам обедать каждый день», — сказал он.

Говорили, что Харун ар-Рашид послал Малику ибн Анасу, да смилуется над ним Господь, пятьсот динаров. Это дошло до ал-Лайса, и тот дал ибн Анасу тысячу динаров. Разгневался Харун и сказал: «Я дал ему пятьсот, а ты даешь тысячу, но ты — мой подданный!» Тот сказал: «О повелитель правоверных! Мой ежедневный доход — тысяча динаров, и я постеснялся дать такому, как он, меньше, чем доход одного дня!» И рассказывали, что халиф не обложил его налогом, несмотря на то, что его доход каждый день составлял тысячу динаров.

Мухаммад ал-Мухаллаби пришел к ал-Мамуну, и он наградил его сотней тысяч дирхемов. Когда он вышел от него, то все раздал. Об этом сообщили ал-Мамуну, и, когда он вновь пришел к нему, ал-Мамун стал его укорять, а он сказал: «О повелитель правоверных! Человеку запрещено плохо думать о том, кому он служит». И тот наградил его еще одной сотней тысяч.

К одному человеку пришел его друг, постучавшись к нему. Он спросил: «Что привело тебя?» Тот ответил: «Надо мной тяготеет долг в четыреста дирхемов». Тогда он отсчитал четыреста дирхемов и дал их ему, а затем вернулся в дом в слезах. Его жена сказала ему: «Зачем ты дал, если это тяжело для тебя?» А он ответил: «Я плачу оттого, что не поинтересовался его положением, пока он сам не пришел ко мне за помощью».

Абу Марсад принадлежал к щедрым людям, и кто-то из поэтов восхвалил его. Он сказал поэту: «Клянусь Господом, у меня нет ничего, что я мог бы дать тебе. Но ты можешь пожаловаться на меня кадию, скажи ему, что я якобы должен тебе десять тысяч дирхемов, так чтобы он поверил тебе и заключил меня под стражу, а уж мои родственники не оставят меня в беде». Тот так и поступил, и дня не прошло, как ему заплатили десять тысяч дирхемов, а Абу Марсад был выпущен из-под стражи.

Муда Ауф рассказывала: «Я пришла к Талхе и заметила, что он чем-то озабочен. Я спросила: "Что с тобой?" Он ответил: "У меня скопились деньги, и это печалит меня". Я ему сказала: "То, что печалит тебя, отдай людям". И он сказал слуге: "Приведи мне моих людей". Затем он раздал им деньги, а я спросила у слуги, сколько там было. Он ответил: "Четыреста тысяч"».

Рассказывали, что некая женщина попросила у ал-Лайса, да смилуется над ним Господь, немного меду, а он наградил ее целым бурдюком. Ему сказали: «Она была бы удовлетворена и без этого». Он ответил: «Она просила по мере своей нужды, а я дал ей по мере того, насколько мы одарены». У ал-Лайса день не проходил без того, чтобы он не одарил подаянием триста шестьдесят нищих.

Рассказывали, что в правление эмира Абд ал-Хамида в Египте выдался голодный год, и он сказал: «Клянусь Аллахом, я покажу дьяволу, что я враг его». И он обеспечил все нужды людей, так что цены упали, но затем был смещен и покинул те края, Он оставался должен купцам тысячу тысяч дирхемов, которые взял под заложенные им драгоценности своих женщин, а стоимость их была пятьсот тысяч тысяч. И когда он оказался не в состоянии вернуть деньги, он написал им продать драгоценности, а оставшееся раздать тем, кого он еще не облагодетельствовал.

Халиф Абд ал-Малик сказал ибн Хариджу: «До меня дошли слухи о твоих добродетелях. Расскажи мне о них». Тот сказал: «У других они лучше, чем у меня».— «Я выбрал тебя, — сказал он, — так расскажи мне о них». И тот ответил: «О повелитель правоверных! Сколько бы я ни просиживал с гостями, сколько бы ни готовил угощений, приглашая на них людей, находились люди щедрее меня; сколько бы людей ни обращалось ко мне с просьбой, я хотел бы дать им больше, чем дал».

Аш-Шафи, да смилуется над ним Господь, сказал: «Я все еще люблю Аби Сулаймана за одну вещь, которую я слышал о нем. Однажды, когда он ехал верхом на осле и подстегнул его, у него оторвалась пуговица. Он проезжал мимо портного и захотел спешиться, чтобы тот пришил ему пуговицу, но портной сказал: «Ради Аллаха, не слезай». Портной подошел к нему и пришил пуговицу. Тогда он вынул кошелек, в котором было десять динаров, дал его портному и извинился за то, что в нем было мало денег». И аш-Шафи продекламировал сам себе:

Горюет сердце по деньгам, Что б мог отдать я беднякам. Я тех прошу меня простить, Кого мне нечем одарить.

Некто пригласил своего брата и не угостил его ничем. Он продержал его до вечера, когда голод его усилился так, что его едва не одолело безумие. А хозяин дома взял в руки лютню и спросил его: «Какие звуки ты хотел бы сейчас услышать?» Гость ответил: «Шипение жаркого».

Некто из курайшитов, возвращаясь из путешествия, встретил на дороге сидящего человека из кочевников, которого свалила с ног беда и изнурила болезнь. Тот сказал: «О человек! Избавь нас от беды!» И путник сказал своему слуге: «Отдай ему все, что осталось от наших денег». И слуга отсыпал кочевнику четыре тысячи дирхемов. Тот хотел подняться, но не смог от слабости и заплакал, а путник сказал ему: «Что ты плачешь? Может быть, ты считаешь, что мы дали тебе мало?» Он ответил: «Нет. Я подумал, сколько щедрости уйдет с тобой в землю, и заплакал».

МЫСЛИ И АФОРИЗМЫ О ЛЮБВИ, КРАСОТЕ, НАДЕЖДЕ, ЗАВИСТИ И ЗНАНИИ

Любовь может быть только результатом познания, так как человек любит лишь то, что он знает.

Поэтому не могут любить камни: любовь есть свойство познающего животного.

Пророк, да пребудут на нем благословение и благодать Господа, сказал: «Три предмета в вашем мире любимы мною: аромат, женщины и молитва, радующая меня».

Аромат назван объектом любви, хотя и известно, что он дает удовольствие лишь обонянию, но не зрению, не слуху. И женщины названы объектами любви, хотя они приятны лишь для зрения и осязания и ничего не дают ни обонянию, ни вкусу, ни слуху. Молитва названа радостью, она главный объект любви, хотя наслаждаются ею не пять чувств, а шестое, идущее из сердца, и познать ее может лишь тот, у кого оно есть.

Характерной особенностью человека является шестое чувство, которое можно назвать разумом, либо светом, либо сердцем, но, как бы ты его ни называл, оно все равно есть. Внутренний разум сильнее явного разума, а сердце для познания лучше, чем глаза. Красота того, что познается разумом, величественнее красоты, доступной зрению. И наслаждение сердца от познания тех благородных божественных вещей, что выше объектов познания чувств, полнее и прекраснее, следовательно, и симпатия к ним нормального человека, нормального разума сильнее.

А в чем же еще смысл любви, как не в симпатии к тому, что приятно познать?

Человек не скрывает, что он любит самого себя, и не скрывает, что может любить другого ради себя.

Первый объект любви каждого живого существа — он сам.

Смысл его любви к себе самому кроется в том, что ему присущи симпатия к продолжению своего бытия и отвращение к небытию и к своей гибели, так как объект любви человека есть то, что подходит ему, а что более подходит ему, чем он сам и продолжение его существования, и что более противно, чуждо и ненавистно ему, чем его небытие и гибель! Поэтому человек и любит вечность своего бытия и ненавидит смерть и убийство не только из-за боязни агонии или того, что будет после смерти; даже если он умрет безболезненно, без раскаяния и наказания, он не будет доволен этим, и смерть всегда будет для него ненавистна. Он не любит небытие и смерть вообще, за исключением моментов, когда испытывает боль и страдает в жизни; ведь если кто-то страдает от несчастья, его любовь направлена на исчезновение несчастья, и если он полюбит небытие, то не за то, что оно небытие, а потому, что в нем исчезновение несчастья. Небытие и гибель есть объекты ненависти, а продолжение бытия — объект любви.

Человек любит своего маленького сына, даже если не получает от этого удовольствия, более того, он терпит тяготы ради него, так как тот будет его наследником после смерти, а в сохранении существования его рода есть частичное продолжение существования его самого. И из-за своей великой любви к самосохранению, сам не имея никакой надежды на это, он так любит сохранение того, кто займет его место, как будто бы тот частица его самого.

Род, семья, имущество и все прочее внешнее является частью, дополняющей совершенство человека, а совершенство бытия человека и продолжение его есть, вне сомнения, объект любви.

Все сердца любят того, кто сделал для них добро, и не любят того, кто причинил зло. Пророк, да пребудут на нем благословение и благодать Господа, сказал: «Боже, не сделай так, чтобы нечестивый одарил меня, а то полюбит его мое сердце», указывая на то, что любовь сердца к сотворившему благодеяние — неминуемая неизбежность, прирожденное свойство, которое нельзя изменить. По этой причине человек может полюбить чужеземца, с которым его не связывает ни родство, ни что-либо другое.

Между любовью к здоровью и любовью к врачу, который поддерживает здоровье, существует разница, так как здоровье является объектом любви само по себе, а врач не сам по себе, а потому, что он есть причина здоровья. Так же любимы знание и учитель: знание любимо, как таковое, а учитель — лишь как источник любимого знания. Любят и пищу, и питье, и деньги, но пищу любят за ее самоё, деньги же — за то, что они есть средство получения пищи.

Каждый, кто полюбил благодетеля за благодеяние, в действительности полюбил не его, а само благодеяние, т.е. один из его поступков, не будь которого, не было бы и любви, несмотря на то, что сам человек продолжал бы существовать.

Любить что-либо само по себе, не получая никакого другого удовольствия, кроме удовольствия от него самого, — это огромная истинная любовь, крепкая своим постоянством.

Всякая красота есть объект любви познавшего красоту. Он любит ее за то, что она красива, потому что в постижении красоты заключается удовольствие, которое само, и ничто другое, является объектом любви. Не думай, что всякую любовь к красивому можно представить себе лишь как удовлетворение желания, хотя и верно, что исполнение желания — удовольствие, и поэтому можно любить красивое из-за него самого.

Постижение самой красоты также приятно и само по себе может быть объектом любви. Как же можно отрицать это, если зелень и текущая вода являются объектами любви не потому, что зелень можно есть, а воду пить, а лишь за одно, и никакое другое, удовольствие — видеть их.

Пророку, да пребудут на нем благословение и благодать Господа, нравились зелень и текущая вода. Здоровые натуры получают удовольствие от созерцания огней, цветов, птиц красивых форм, с ярким оперением, так что человек освобождается от своих горестей и забот, созерцая их, и не требует иного удовольствия, кроме созерцания.

Все это доставляет удовольствие, а все, что доставляет удовольствие, является объектом любви.

Не лишено удовольствия и познание красивого и привлекательного.

Никто не может отрицать, что красота является объектом любви человека.

Человек, стесненный воображением и чувственным восприятием, полагает, возможно, что под красотой и привлекательностью не подразумевается ничего, кроме гармонии формы и прелести цвета, белизны, переходящей в румянец, стройного сложения и всего, чем еще характеризуется человеческая красота.

Действительно, красота для человека заключается в основном в привлекательности для взора, и чаще всего человек видит красоту людей. Поэтому он может полагать: невозможно представить красоту того, что не имеет ни формы, ни цвета; а если невозможно представить красоту такой вещи, то в восприятии ее нет удовольствия и она не может быть любима.

Это явная ошибка. Красота не ограничивается рамками видимых предметов.

Красивым и хорошим может быть и чувственно неощу-щаемое. Ведь говорят: это чудесный человек, это прекрасная наука, это замечательная история, это хороший моральный облик. Когда говорят о прекрасном облике, имеют в виду образованность, ум, благонравие, храбрость, благочестивость, великодушие и другие добродетели. Многие из этих черт познаются не пятью чувствами, а светом внутреннего разума. Все эти прекрасные качества являются объектами любви, а обладающий ими будет объектом врожденной любви того, кто познал эти качества, их проявление.

Красота есть и в жизнеописаниях, но если красивое жизнеописание создано без знания и разума, оно не вызывает любви. А именно то, что любимо, и составляет суть жизнеописания. Это похвальные моральные качества и добродетели, которые появляются в результате совершенства знания и способностей. Они являются объектом врожденной любви и не познаются чувствами, так что даже если мы захотим влюбить неопытного мальчика в отсутствующего или присутствующего, живого или мертвого, единственный для этого способ — всячески расхваливать храбрость того человека, благородство, знания и прочие достойные черты, и, что бы мальчик об этом ни думал, он не сможет совладать с собой, не сможет не полюбить его.

Если в жизнеописании какого-нибудь из царей стран земли будет рассказано про его справедливость, благодеяния и пре-исполненность добра, то сердцами овладеет любовь к нему, и вместе с тем они будут в отчаянии, что его благодеяния любящим рассеяны из-за удаленности мест их обитания от этих стран.

Каким бы ни был образ — видимым или внутренним, — красота и привлекательность все равно украшают его, только видимый образ познается физическим зрением, а внутренний — внутренним разумом. Кто лишен внутреннего разума, не сознает его, не испытывает удовольствия от него и не любит его, не склонен к нему, а у кого внутренний разум преобладает над физическими чувствами, любовь того к внутренним объектам сильнее, чем к внешним. Как велика разница между любящим резьбу на стене за красоту ее внешней формы и любящим одного из пророков за его внутреннюю красоту!

Часто причиной любви двух людей бывает не красота или удовольствие, а лишь сходство душ, скрытое соответствие между любящим и любимым. Это также один из удивительных видов любви.

Надежда — это ожидание человеком того, что им любимо.

Итак, все виды любви определены пятью причинами.

Во-первых. Любовь человека к себе, своему совершенству и безопасности.

Во-вторых. Любовь человека к своим благодетелям, помогающим продлить его существование, сохранить его, отвести от него погубителей.

В-третьих. Любовь человека к тому, кто облагодетельствовал других людей, даже если он и не облагодетельствовал лично его.

В-четвертых. Любовь человека ко всему прекрасному, будь то во внешнем или во внутреннем образе.

В-пятых. Любовь человека к тому, с кем у него есть внутреннее, скрытое сходство.

Если все виды собрать воедино в любви к одному человеку, то такая любовь будет, естественно, наиболее сильной, все равно, как если бы у человека был красивый, статный, умный и образованный сын, добрый к людям и отцу, — такой сын был бы им любим, несомненно, очень сильно. В том случае, когда все эти качества собраны воедино, сила любви будет пропорциональна степени самих качеств. Если они достигнут высшей степени совершенства, то и любовь соответственно этому будет высшей степени.

Если ты подумал о будущем и оно завладело твоим сердцем, это называется ожиданием. Если ожидание ненавистно, то в сердце возникает боль, именуемая страхом или боязнью. Если оно любимо, и сердце занято им, и оно составляет предмет дум, в сердце возникает удовольствие и радостное удовлетворение. Это и есть надежда.

Зависть есть следствие ненависти, а ненависть — следствие гнева, следовательно, зависть есть ветвь ветви гнева, а гнев есть корень ее корня. Зависть, в свою очередь, имеет неисчислимое множество ветвей.

Пророк Господа, да пребудут на нем благословение и благодать Его, сказал: «Зависть пожирает добродетели, как огонь пожирает дрова». Пророк говорил также, да пребудут на нем благословение и благодать Господа, в порицание зависти, ее мотивов и плодов: «Не завидуйте друг другу, не ссорьтесь друг с другом, не питайте ненависти друг к другу, не стройте друг против друга козни, а будьте братьями».

Пророк, да пребудут на нем благословение и благодать Господа, говорил: «От трех вещей не спастись никому: от подозрения, от дурного мнения и от зависти, но я расскажу вам, как избавиться от них: если ты подозреваешь — не проверяй, если ты дурно думаешь — удались, если ты завидуешь — не возжелай».

Пророк, да пребудут на нем благословение и благодать Господа, сказал: «Бедность может быть почти неверием, а зависть может чуть ли не повернуть предопределение». Он говорил, да пребудут на нем благословение и благодать Господа: «Мою общину поразит беда народов». Его спросили: «Что такое беда народов?» Он ответил: «Высокомерие, надменность, гордыня, соперничество в земном мире, разобщенность и зависть друг к другу, так что появляется сначала разложение, а потом хаос».

Пророк, да пребудут на нем благословение и благодать Господа, сказал: «Шесть человек войдут в ад за год до Судного дня». Его спросили: «О Пророк, кто же они?» Он ответил: «Правитель, притесняющий подданных, араб, верный клановой поруке, высокомерный вождь, лживый торговец, благополучный невежда и завистливый ученый».

Пророк сказал, да пребудут на нем благословение и благодать Господа: «Не возрадуйся несчастью брата своего, ибо исцелит его Господь и поразит тебя».

Рассказывали, что когда Моисей, мир ему, спешил к своему Всевышнему Господу, он заметил в тени Престола человека и позавидовал положению его, подумав: «Этот человек дорог Господу». И он попросил Господа назвать ему имя этого человека. Господь не ответил на его вопрос, но сказал: «Я расскажу тебе о делах его, их три: он не завидовал людям в том, что даровал им Бог милостью своей, не ослушивался родителей своих и не занимался сплетнями». А Закарийа, мир ему, рассказывал, будто Всевышний сказал: «Завистник — враг Моей благости, недовольный Моим законом, не удовлетворенный долей, которой Я наделил Своих рабов».

«Завистник получает от собраний лишь ущемление и унижение, от ангелов — лишь проклятие и ненависть, от людей — лишь тревогу и беспокойство, он получает при отказе лишь страх и горе, а при отстранении — лишь позор и наказание».

Все люди могут успокоиться, кроме завидующего благу: его успокоит только уничтожение блага. Поэтому сказано:

Из всякого злость есть надежда изгнать — Завистника злобу ничем не унять.

Покаяние представляет собой значение, составленное следующими тремя по порядку аспектами: знанием, состоянием и действием. Знание — первое, состояние — второе, действие — третье. Первое обусловливает второе, второе обусловливает третье.

Терпение состоит из макамов («стоянок» на Пути) веры, а все макамы веры содержат три части: знания, состояния и действия. Знания — это посылки, они порождают состояния, а состояния порождают действия. Знания — как деревья, состояния — как ветви, а действия — как плоды.

Намерение, воление, стремление суть выражения, имеющие один смысл. Это состояние, качество сердца, находящееся в окружении двух вещей: знания и действия. Знание предшествует ему, так как является его корнем и условием.

Намерения являются основой действий. Для действия необходимо намерение, чтобы оно было благом, намерение же само по себе останется благом, даже если действие не совершится из-за преграды.

Я заметил, что знание бывает двух видов: обретенное посредством учения и данное природой. Знание, обретаемое учением, бесполезно, если нет знания, данного природой, так же, как солнце бесполезно глазу, лишенному света.

Знай, что вера, знание и вкушение суть три далеко отстоящие друг от друга ступени.

Всевышним заложена в сердце человека некая тайна. Она там скрыта, как огонь в железе или в камне. И так же, как ударом железа о камень высекается эта искра огня и падает на землю, так приятная ритмическая музыка заставляет двигаться существо сердца и вводит в него нечто такое, что нарушает волю человека. Причина сего явления — то соответствие, которое может наблюдаться у человека с высшим миром, называемым духовным. Высший мир есть мир красоты и изящества. Основание красоты и изящества суть гармония частей. А все гармоническое есть проявление красоты того мира, ибо всякое изящество, красота и гармоничность, которые имеют место в этом чувственном мире, — все суть плоды изящества и красоты того мира. Посему ритмичные и мелодичные звуки, будучи соразмерны, в то же время имеют сходство с чудесными звуками того мира и по этой причине запечатлеваются в сердце, трогают его и пробуждают в нем желание слушать их до такой степени, что человек сам не знает, что с ним происходит.

Представьте себе вырытый колодец, который можно наполнить текущими рядом на поверхности земли ручьями. Но можно вырыть колодец, который заполняется внутренними подземными водами. Этот колодец есть сердце, а ручьи — познание, которое добывается через чувства. Хотя можно и перекрыть дорогу ручьям, уединиться, очистить сердце и заполнить внутренней водой.

Люди, как правило, желают иметь прославленного учителя. Все же всегда существуют лица, не пользующиеся широким признанием, которые способны учить их так же успешно.

Пренебрегающий видимым во время своей погруженности не может не замечать ни своего видения, ни глаза, с помощью которого он видит, ни сердца, которым он ощущает наслаждение.

Ученик должен как можно меньше обращать свое внимание на привычные вещи, то есть приятелей или свое окружение, ибо вместимость внимания ограниченна.

Человеку, спасаемому от свирепого льва, безразлично — совершено ли это неизвестным лицом или прославленным мужем. Отчего же тогда люди так стремятся получить знание от знаменитостей?

Если кто-то любит кого-то потому, что это доставляет ему удовольствие, не следует считать, что он любит этого человека. Такая любовь на самом деле, хотя это и не осознается, направлена на получение удовольствия. Источник удовольствия является второстепенным объектом внимания и замечается только потому, что восприятие удовольствия еще не настолько хорошо развито, чтобы подлинное чувство могло быть признано и описано.

Люди противятся многому, потому что ничего о нем не знают.

Вы владеете только тем, что нельзя потерять при кораблекрушении.

Не говоря уже просто о неспособности, к внутренней истине мешают приблизиться и другие недостатки, одним из которых является знание, приобретаемое с помощью внешних средств.

Совершенство состоит в полном самоисчезновении и отречении от своих состояний.

В мире суфия есть высшие намерения; для него вещи исполнены значения совсем в другом смысле, чем для людей, сформировавшихся под влиянием подготовки, навязанной им обществом.

Человек, желающий стать суфием, должен также понять, что представления о добре и зле обусловлены не объективными факторами, а отдельными критериями или целым рядом их. До тех пор, пока он не почувствует этого внутренне и не примет интеллектуально, он не будет готов к внутреннему пониманию. Внутренний опыт нельзя передать с помощью бесконечного повторения, его запасы необходимо пополнять из источника его же самого.

Суфизм требует полного преобразования сознания, и начало этому должно положить признание того факта, что неразвитый человек мало чем отличается от сырья. Такой человек не обладает ни постоянной сущностью, ни единством сознания. Внутри него есть «сущность», которая не соединена ни с ним самим в целом, ни даже с его личностью.

Как только искатель приобретает хоть некоторую способность проникать в сущность происходящего вокруг, он прекращает задавать вопросы, которые, казалось бы, имеют непосредственное отношение к целому. Более того, он понимает, что события, внешне не имеющие отношения к данной ситуации, могут изменить ее.

Исследовать вещь с помощью самой этой вещи, например ум — средствами самого ума или творения с помощью сотворенного, неразвитого существа, невозможно.

Подготовку ума суфия нельзя считать завершенной, пока человек не поймет, что он должен сделать что-то для себя самостоятельно, и прекратить думать, что другие смогут сделать это за него.

Когда суфием руководит интуиция, он не в состоянии правдоподобно объяснить свои действия.

Божественное знание столь глубоко, что по-настоящему знают лишь те, кто уже обладает им. Ребенок не имеет реального представления о достижениях взрослого. Обычный взрослый человек не может судить о достижениях ученого. Точно также ученый не может понять переживаний озаренных святых, или суфиев.

Существует много ступеней познания. Обычнь человек подобен муравью, ползущему по бумаге. Этот муравей видит буквы и думает, что своим появлением они обязаны перу и ничему другому.

Большой предмет может показаться глазу маленьким: солнце для него не больше тарелки... Разум человека понимает, что оно на самом деле во много раз больше Земли... Воображение и фантазия часто приводят нас к выводам и суждениям, которые кажутся нам результатом деятельности разума. Следовательно, ошибка вызвана низшими мыслительными процессами неосмотрительного или нечувствительного человека.

Сомнение — это путь к Истине; кто не сомневается не видит, кто не видит — не понимает, кто не понимает остается в слепоте и в заблуждении.

Любовь может быть только результатом познания, так как человек любит лишь то, что он знает.

Бедность представляет собой лишенность нужного. Лишенность ненужного не называется бедностью.

Один час справедливости равен столетней молитве.

Если существует некто, чье бытие не исходит от другого, то он абсолютно богат.

Люди знания говорили, что, когда вера держится на внешней части сердца, человек любит и бренный и другой мир, действуя и для того и для другого, а когда вера внутри, в тайниках сердца, он ненавидит мир, не обращает на него внимания, не делает ничего ради него.

Понимание может различаться в зависимости от состояния слушающего.

Надеяться на блаженство в потусторонней жизни может только тот, кто ведет благочестивый образ жизни и сторонится мирских соблазнов, но главное во всем этом — разорвать путы, связывающие душу с дольним миром, покинув обитель суеты, обратившись к обители бессмертия и устремив все свое внимание на Всевышнего Аллаха, и осуществления этого может добиться лишь тот, кто отказывается от почестей и богатств, кто избегает мирских треволнений и связей.

Он (Бог) объединяет людей по намерениям как в хороших, так и в дурных поступках.

Хмельной человек не знает определения опьянения и его теории, и все же он пьян, хотя он не имеет ни малейшего понятия о природе опьянения. Трезвый же знает определение опьянения и его причины, хотя сам он ни чуточки не пьян.

Установление истины путем логического доказательства есть познание. Приведение себя в данное состояние есть непосредственное переживание. Приятие с благими мыслями того, что может быть почерпнуто из бесед и опыта других, есть вера.

Санайи. 1080—1140

АБУЛ-МАДЖД МАДЖДУД ИБН АДАМ САНАЙИ

Великий суфийский поэт Абул-Маджд Санайи, младший современник Омара Хайяма и Газали, родился в 1080 г. в городе Газне.

Существует легенда о том, что талант Санайи был замечен рано, и он еще в молодые годы стал придворным поэтом у шаха Масуда III и обладал огромным богатством, соответствовавшим его положению при дворе. Но однажды он услышал слова юродивого, с презрением говорившего о грабительских походах шаха в Индию, о ничтожестве его окружения и в том числе самого Санайи. Эти слова вызвали в нем просветление, и он отказался от своего прежнего образа жизни и вступил на суфийский Путь. Его наставником на этом Пути называют известного суфийского шейха Йусуфа Хамадани.

Из биографий Санайи известно, что он много странствовал — бывал в Балхе, Серахсе, Герате, Нишапуре, в Хорезме, Багдаде и совершил паломничество в Мекку. В последние годы жизни Санайи вернулся в родной город Газну, где и жил до своей смерти в 1140 г. Умер он со словами, обращенными к Богу: «Твое милосердие вынесет мне приговор».

Следует отметить, что ряд ученых за пределами исламского мира неоднократно высказывали сомнение в принадлежности Санайи к суфийскому Пути, ссылаясь при этом на отдельные высказывания поэта. Но суфийская традиция не исключает возможности того, что человек может бьпъ великим суфи в своих деяниях, сам об этом даже не подозревая. Решающую роль в оценке суфийского наследия той или иной личности играет мнение потомков. Потомками же главный труд Санайи «Сад истин» (о нем будет речь впереди) признан «энциклопедией суфизма», и суфии всех времен чтили память поэта, и его могила («мазар» — могила святого) в Газне окружена почетом и уважением по сей день и является местом паломничества.

Прижизненную славу Санайи принесли несколько небольших поэм («Книга любви», «Книга разума» и др.) и лирические стихотворения, включая четверостишия, написанные под влиянием Омара Хайяма, составившие его поэтический сборник («Диван»). Одна из его малых поэм — «Странствие рабов Божиих к месту возврата» — является как бы прообразом «Божественной комедии» Данте. На это удивительное сходство поэм Санайи и Данте впервые обратил внимание Евгений Бертельс, а затем, почти двадцать лет спустя, знаменитый кембриджский востоковед Р.Николсон. Николсон высказал осторожную мысль о том, что это сходство не случайно и что в нем «есть любопытные детали, указывающие на общий источник и подтверждающие преобладающее теперь мнение, что Данте какими-то средствами и какими-то путями широко воспользовался материалами, сохраненными в мусульманском предании и традициях». Однако тексты Санайи до настоящего времени недоступны европейским популяризаторам, и потрясающее совпадение его «Странствия» с написанной через сто шестьдесят лет после его смерти «Божественной комедией» Данте пока еще не стало популярным литературоведческим детективным сюжетом, оставаясь ученой загадкой лишь для узкого круга специалистов.

Авторитет же суфийского Учителя Санайи принесла поэма «Сад истин» (иногда в русском переводе ее название звучит как «Окруженный стеной сад Истины»). Он написал ее в Газ-не в последние годы своей жизни и заканчивал ее, будучи тяжело больным. Работая над этой поэмой, он дерзко отказался от приглашения Бахрамшаха ко двору и нажил себе могущественного врага. Санайи не обезопасило даже посвящение «Сада истин» Бахрамшаху: обвинения в ереси следовали от придворных ученых одно за другим. Санайи был вынужден обратиться к одному из верховных исламских авторитетов того времени ходже имаму Бурхан-ад-Дину Махуммаду ибн Абул-Фазлю из Багдада, который дал ему охранную грамоту («фетву»), объявив на весь мусульманский мир, что «Сад истин» ни в чем не противоречит исламу и шариату.

Постепенно «Сад истин» занял настолько высокое место в духовной жизни исламского Востока, что иногда эту поэму называли даже «персидским Кораном». «Сад истин», состоящий из рассуждений и притч, является прообразом суфийских поэм Аттара, Руми и других знаменитых поэтов Ирана, прямо указывавших на связь их творчества с наследием Санайи. Нельзя не отметить и то, что в одном из стихотворений Санайи перед читателем предстает собрание различных птиц, каждая из которых по-своему восхваляет весну. Не исключено, что именно этот поэтический прием Санайи вдохновил Аттара на создание его самой знаменитой поэмы «Разговоры птиц» (иногда это название переводится словами «Беседа птиц»), а более поздний великий суфийский поэт Али-Шир Навои, пересказывая эту поэму по-тюркски, назвал свое произведение «Язык птиц».

К сожалению, ни поэтических переводов, ни подстрочников Санайи на русском языке пока нет, и вошедшие в эту книгу несколько притч из «Сада истин» даны на основе фрагментов этой поэмы, содержащихся в ученых трудах Евгения Бертельса.

ДВЕНАДЦАТЬ МАЛЕНЬКИХ ПРИТЧ ИЗ ПОЭМЫ «САД ИСТИН»

Миссия поэта

Санайи всегда считал, что поэтов с полным правом можно сравнивать с пророками и святыми. Но как-то раз он задумался над своей судьбой и пришел к печальному выводу, что почет («маджд») и слава («сана») есть только в его имени, а сам он этими достоинствами не обладает, да и прав на них не имеет.

Этими грустными мыслями Санайи поделился со своим другом и благодетелем Ахмадом ибн Масудом. Ходжа Ахмад стал утешать поэта, уверяя его, что у него нет оснований для печали. Но Санайи в ответ сослался на пророка Мухам-мада и привел его изречение о том, что надеяться на блаженство может только тот, кто совершил добрые дела, или обладает полезными для других знаниями, или имеет потомство, которое после его смерти помолится о нем.

— У меня же ничего этого нет, — кончил свою речь Санайи.

Ходжа Ахмад не согласился с ним и рассказал по этому поводу притчу о том, как дочь Мухаммада Фатима пожаловалась отцу на свою нищету и наготу, а Пророк ответил ей, что она не видит собственного величия.

— Так и ты не видишь своего богатства! Добрые дела у тебя есть, ибо это не только материальные вещи, но и вообще любое добро, обращенное к людям, — сказал ходжа Ахмад и продолжил: — Если даже только сад твоего лица цветет для друзей твоей улицы, то это уже доброе дело. У тебя же, Санайи, твои добрые дела — в твоих речах, и не в ученом пустословии о шариате, не в богословской схоластике и не в астрологии, а в твоих стихах содержится полезное знание. Твои стихи и есть твое потомство, и это потомство много лучше потомства физического.

И ходжа Ахмад, посоветовав Санайи немедленно приступить к созданию большой поэмы, обеспечил его на все время этой работы пропитанием и одеждой.

Так был написан «Сад истин».

Слепые и слон

За горами был большой город, все жители которого были слепыми. Однажды какой-то чужеземный царь со своим войском расположился лагерем в пустыне неподалеку от города. У него в войске был огромный боевой слон, прославившийся во многих битвах. Одним видом своим он уже повергал врагов в трепет. Всем жителям города не терпелось узнать, что же это такое — слон.

И вот несколько представителей общества слепцов, дабы разрешить эту задачу, поспешили к царскому лагерю. Не имея ни малейшего понятия о том, какие бывают слоны, они принялись ощупывать слона со всех сторон. При этом каждый, ощупав какую-нибудь часть, решил, что теперь он знает все об этом существе. Когда они вернулись, их окружила толпа нетерпеливых горожан. Пребывающие в глубоком неведении, слепцы страстно желали узнать правду от тех, кто заблуждался. Слепых экспертов наперебой расспрашивали о том, какой формы слон, и выслушивали их объяснения.

Трогавший ухо слона сказал:

— Слон — это нечто большое, широкое и шершавое, как ковер.

Тот, кто ощупал хобот, сказал:

— У меня есть о нем подлинные сведения. Он похож на прямую пустотелую трубу, страшную и разрушительную.

— Слон могуч и крепок, как колонна, — возразил третий, ощупавший ногу и ступню.

Каждый пощупал только одну из многих частей слона. И каждый воспринял его ошибочно. Они не смогли умом охватить целого: ведь знание не бывает спутником слепцов. Все они что-то вообразили о слоне, и все были одинаково далеки от истины. Созданное умозрением не ведает о Божественном. В этой дисциплине нельзя проложить пути с помощью обычного интеллекта.

Верблюд

Один человек, увидев на лугу верблюда, стал попрекать его тем, что у него кривая шея. Верблюд ответил ему:

— Не попрекай меня за мою кривизну. Давай лучше я пройду перед тобой по прямому пути, и ты увидишь, как распрямляется моя шея, и поймешь, что ее кривизна сотворена с определенной целью. Так и лук: если бы он не был кривым, как бы он мог распрямиться, посылая стрелу?

Их разговор услышал другой человек и сказал:

— Добрый урод для разумных людей всегда прекрасен, и они никогда не станут попрекать его уродством.

Косой

Один человек уверял своего приятеля, что в глазах у косых людей все двоится, а тот не соглашался с этим поверьем. Наконец они решили спросить у самого косого и, разыскав такого, задали ему этот вопрос. Косой всячески отрицал эту особенность своих глаз и в разгаре спора воскликнул:

— Ведь я же вижу две луны, а не четыре! Тот, кто не верил в это качество косых, был вынужден согласиться, сказав при этом:

— Каждый человек вообще все видит по-своему. Так было задумано Создателем, но цели этого для нас непостижимы!

Халиф Омар и дети

Однажды Омар подошел к группе весело игравших ребят. Увидев самого халифа, они испугались и разбежались. Лишь один остался перед халифом. Это был будущий знаменитый бесстрашный полководец Абдаллах ибн Зубайр.

— Почему ты не убежал вместе со всеми? — спросил его Омар.

— Зачем мне бежать от тебя, благородный халиф?! Ведь ты — не притеснитель, а я — не преступник. Тому, кто знает свою собственную сущность, все равно — что приятие, что отказ, что прекрасное, что злое.

Халиф Омар подивился мудрости мальчика и выделил его для себя среди прочих.

О влюбленных

Один человек утверждал, что разум на улице любви — слеп и что главное в любви — экстаз и наитие. В доказательство этому своему утверждению он приводил рассказ о влюбленном, который много раз переплывал через реку Тигр, чтобы увидеться со своей возлюбленной. Но однажды он вдруг заметил у нее на лице пятнышко. После этого, переплывая Тигр, он только и думал об увиденном. И любовь, вдохновившая его на этот подвиг, ослабела, и посреди реки силы покинули его, и он утонул.

Ничто не должно отвлекать истинного влюбленного от любви к возлюбленной. Зная это правило, его возлюбленная всегда может испытать искренность его любви так, как это сделала одна красавица. Ей постоянно приходилось выслушивать излияния человека, убеждавшего ее в глубине и искренности своей страсти, и она решила его проверить:

— Что говорить о моей красоте, — сказала она, — ты вот лучше посмотри на мою сестру!

Человек, изображавший из себя страстно влюбленного, мгновенно повернулся в ту сторону, куда она показала, и ей сразу стало ясно, что его слова лживы и неискренни.

О бренности земного бытия

Люди часто забывают о том, что жизнь быстротечна и вообще может оборваться в любое мгновение.

Нужно помнить о Ное, милостью Господа пережившем всемирный потоп, который, когда ему исполнилось девятьсот пятьдесят лет, со вздохом заметил:

— Господи, как коротка жизнь! Человек не успеет родиться, как ему уже приходится умирать!

Об этих словах Ноя постоянно помнил мудрец Лукман. Он жил в полуразвалившейся хибаре, и, когда его спрашивали, почему он ее не починит, он отвечал:

— Для того, кто должен умереть, и это слишком хорошо!

Махсити

Жила-была старуха. У нее была единственная дочка по имени Махсити.

Однажды Махсити сглазили, и она тяжело заболела. Лечение не помогало, и, видя это, старуха постоянно причитала над дочкой:

— Умереть бы мне, матери, раньше тебя!

Но однажды старухина корова забралась в дом и засунула голову в котел и не смогла освободиться. Так с котлом на голове она и побежала со страшным ревом. Старуха при виде такого чудища решила, что к ней прилетел ангел смерти Аз-раил, и в испуге завопила:

— О ангел смерти! Я же не Махсити! Я — несчастная старуха. Я здорова, не больна. Ради Бога, не принимай меня за нее. Если тебе нужна Махсити, то возьми и унеси ее, я согласна!

Такой оказалась ее «любовь» к дочери, а истинно любящий Маджнун освободил из капкана дикую козу только потому, что ее глаза показались похожими на глаза его возлюбленной Лайли.

Об истинной дружбе

Праведный халиф Омар, как-то, гуляя за пределами своего дворца, случайно набрел на компанию людей, заявивших ему, что они составляют тесное содружество и братство.

— А как вы относитесь к имуществу друг друга? Бывает ли так, что вы расходуете имущество и деньги без ведома того из вас, кому они принадлежат? — спросил халиф.

— Каждый из нас тратит только свое. О золоте и серебре друг друга мы ничего не знаем и не хотим знать, — отвечали ему люди из этого «содружества».

Халиф Омар задумался над услышанным и потом сказал:

— Дело у вас неладно, и об этом свидетельствуют ваши речи. Вы лишь тогда сможете считать себя близкими в сердце, когда будете без всяких недоразумений пользоваться золотом и серебром друга так, чтобы и заботы и деньги не были у вас врозь, чтобы не было у одного из вас огромных богатств, а другой в это же время нуждался в теплой одежде. Все у вас должны быть равны — и богач, и бедняк, и чтобы не было у одного золота и серебра больше, а у другого меньше. Вот тогда вы станете истинным братством людей.

Подлинная искренность

Три мусульманина отправились на войну с Византией, и вскоре все трое попали в плен и предстали перед византийским императором. Император повелел сказать им, что они будут помилованы, только если отрекутся от ислама.

Когда эта весть была передана пленникам, те стали обсуждать услышанное. Один из них — тот, который был законоведом, сказал:

— Обязательство, данное по принуждению, шариат считает недействительным. Я для вида отрекусь от ислама, но в душе останусь ему верным, и греха на мне не будет!

Второй из них принадлежал к потомству праведного Али, и, вспомнив об этом, он убежденно заявил:

— На Страшном суде мой великий предок за меня заступится. Я могу спокойно отречься!

Третий же в мирной жизни был развратником и гулякой. Он задумался над словами своих единоверцев и потом сказал:

— Меня никто не учил извращать законы, и никакие родственники за меня не заступятся. Поэтому я не могу отречься от своей веры и пойду на казнь. Может быть, я хоть таким путем — стойкостью в исламе — немного исправлю свою репутацию, ибо лучше быть убитым с добрым именем, чем продолжать жизнь с тысячью грехов!

Так все и свершилось, а кто из них оказался более искренним, определит Господь.

Покаяние

Султан Масуд очень разгневался на своего вазира Абул-Хасана Майманди, когда ему донесли, что тот совершил огромную растрату. За это султан сместил его и наложил на него штраф в миллион дирхемов.

Но врагам вазира этого показалось мало, они продолжали свои доносы, и в конце концов по их наветам Майманди был казнен.

После него осталась старуха-мать, и как-то один злонамеренный человек сказал султану:

— Ты знаешь, эта старуха постоянно молит Бога о том, чтобы тебя постигло какое-нибудь несчастье. Тебе нужно что-нибудь в отношении нее предпринять!

Султан тайно отправился к старухе, повинился перед нею, сказал, что раскаивается в своем необдуманном жестоком поступке, и просил ее не проклинать его.

Выслушав султана, старуха дала ему совершенно неожиданный ответ:

— О царь мира! Не извиняйся перед мною в содеянном. Как я могу читать злые молитвы, избави Бог! Как я могу проклинать, избави Бог! — сказала она и объяснила: — Ведь покойный эмир, твой отец, подарил моему сыну земные богатства, а ты еще и дал ему будущую жизнь, полагающуюся за мученическую кончину в награду от Бога. Разве я могу за это тебя проклинать? Неуместны здесь упреки, скорбь и мука! Не беспокойся, я тебя простила!

МЫСЛИ И АФОРИЗМЫ

Разум не притесняет ничье сердце. Он никогда не славословит и не злословит из алчности.

Если тот, у кого болит спина, начнет жаловаться на боль в руке и пальцах, а ты положишь ему пластырь на голову, то этот пластырь не принесет ему облегчения.

Где справедливость?

Однажды султан Махмуд, поехав на охоту, случайно наткнулся на старуху, желавшую принести ему жалобу. Стража хотела прогнать ее, но султан подъехал к ней и начал расспрашивать. Оказалось, что она — нищая вдова с тремя малыми детьми, живущая сбором случайно оставшихся после уборки урожая колосьев. На днях она работала поденно у одного дих-кана и в награду получила корзину винограда. Она радостно несла ее детям, но по дороге повстречала пять тюрков — гвардейцев султана. Они отняли у нее корзину, а когда она начала упрашивать их хоть что-нибудь оставить ей, еще и избили ее. Ей не нужно ни золота, ни серебра, она хочет одного — справедливости. Махмуд выслушал ее и горько-горько зарыдал.

— Неужели же мы должны так жить, чтобы не могла из виноградника снести домой виноград старая поденщица? — сквозь слезы сказал султан.

Всякий, кто искренен в науке, побеждает, но тот, кто хочет от нее лукавства, гибнет. Знания искреннего человека — у него в душе, знания двуличного — на его языке.

Если знание служит людям, оно награждает знающего.

Зачем тебе вино? Ведь твоя жизнь и без того представляет собой путь по обледенелой дороге с хрупкой стеклянной поклажей и с хромым ослом.

В небольшом количестве вино полезно и поддерживает здоровье, но кто много пьет вина, тот им унижен.

Комар живет меньше слона: это потому, что кровопийцы недолговечны.

Нет среди всех преступников более виновного, чем тот, кто обижает невиновных.

Если пес-притеснитель, злодей, негодяй несправедливо обидит человека, его в день Воскресения за это привлекут к ответу, и тогда раскаяние ему уже не поможет.

Если народ голоден, а правитель объедается, пес такой правитель, а не лев!

Все миры Вселенной ты подчинишь себе, если преодолеешь свою страсть.

Очень часто могущество далеко от правосудия и безопасности. Кто больший насильник, тому и принадлежит власть.

Если помыслы правителя склоняются к неправосудию, то он погубит свою страну.

Что такое образ справедливости? — Процветание! Что такое облик смерти? — Несправедливость!

Справедливость в своей сущности пряма, как стрела.

У осени желтое лицо от расточительства Природы.

Какая разница, какие решения ты принимаешь, если сам ты не достиг еще единства и уверенности?

Все эти цветы находят свою гармонию в кувшине единения. Следовательно, как только становишься единообразным, превращаешься в Него (Бога).

Пока человечество остается лишь мертвым грузом в этом мире, сонное, его так и будет бросать из стороны в сторону, как в лодке. Что могут увидеть люди в спячке? Какая реальная заслуга или наказание возможны при этом?

Развитие человека — это развитие того, кому дана запечатанная книга, написанная до его рождения. Он носит ее внутри себя до своей смерти. Пока человек подвержен течению Времени, он не знает содержания этой запечатанной книги.

Всеобщий разум пойми как крышу, лестница к этой крыше — чувства.

Не открывай тайну никому, кроме умных людей. Не показывай свое сердце никому, кроме близких сердцу друзей.

Если в мире царствует справедливость, то дикая коза от сытости станет как лев.

Проницательный человек спросил у легкомысленного, видя, что тот склонен к поверхностным выводам: «Видел ли ты когда-нибудь шафран или только слышал о нем?»

Он ответил: «Я видел его и ел сотни раз вместе с подкрашенным рисом».

Мудрец сказал: «Браво, несчастный! А знаешь ли ты, что он вырастает из луковицы? Можешь ли ты и дальше продолжать разговор в том же духе? Может ли знать душу другого тот, кто не знает самого себя? Может ли тот, кто знает лишь руки и ноги, знать что-либо о Божественном?.. Только опыт поможет тебе познать смысл веры... Ученые идут совсем неверным путем».

Весь мир является результатом Его (Божьего) искусства, и для всех Он является причиной и местом возвращения.

Исцеления ты требуешь от разума, души и тела. Если Он (Бог) не велит исцеляться, исцеление превратится в несчастье.

В мире как же ты можешь быть в покое, когда мир по своей природе не знает покоя?

Если ты гордишься своим разумом, будет тебе насмешкой все, кроме искусства спора. Когда разум ищет путь к сердцам, тогда скажет слово от сердца каждый.

Разумом, душой и чувством как можно познать Творца? Если бы сам Творец не открыл ему путь для познания, то откуда разум узнал бы о Божественности?

Сам по себе человек не может познать Его (Бога). Его субстанция познается посредством Его самого.

Эй ты, который не в силах познать себя, как ты можешь познать Бога?

Каждый, кто видит только часть тела, не может без ошибки судить о целом. Никто не может узнать о всеобщей сущности, подобно как наука недоступна слепому человеку. Неправильные впечатления пленили всех, и люди не имеют представления о Боге, об этом даже не знают ученые теологи.

И ключ всех дел в Его (Божьих) руках, и путь всех дел связан с Его бытием. Он есть причина добра и зла, причина того, что было, есть и будет.

Бытие без опыта равно небытию. Опыт — это приобретенный разум твой.

В объяснении движения и изменения мира не могу спастись от сомнения. Если в сердце царит сомнение, как же могу правильно видеть явления?

Кто не является для себя царем, тот не может быть царем даже для растений.

Над тем, что не твое дело, не размышляй и не ходи той дорогой, которой не следует ходить.

Страсть подобна коню, а гнев — как пес в твоем теле, сохраняй их в равновесии с хитростью. Не превышай их и не унижай, и всегда на одном уровне держи.

Наука имеет пользу только в связи с действием, а без него является самоцелью.

Ярость и страсть — животные черты, а знание и мудрость — красота человека.

Ты будь выносливым, подобно земле, чтобы быть, как ветер, сильным среди других. Сделай добро, помоги каждому, подобно воде, тогда будешь возвышаться, как огонь.

Разум — путеводитель только до Его порога. Сама щедрость Его (Бога) доведет тебя до Него.

Для мужчины любовь является венцом, она лучше всяких ремесел; любовь не связана с разумом и ее причины — ни добро, ни зло. Совершенных в разуме найдешь много, но совершенных в любви встречаешь мало.

Существующие находятся под Его (Бога) властью, все вместе с Ним, но ищут Его.

Луч направляется к лучу, и он никогда не отделяется от солнца.

Откажись от души и разума хотя бы раз, чтобы достичь веления Истины.

Пока у тебя в сердце сомнение, признаешь ли Его единым или нет, все равно Он един.

Аттар. 1150—1230

ФАРИД АД-ДИН АТТАР

Великий суфийский поэт Ирана Фарид ад-Дин Аттар родился в Нишапуре в 1150 году. Эта дата считается спорной, и некоторые его биографы считают годом его рождения 1119 или 1136. Он был сыном аптекаря, и в молодости, пока был жив его отец, он много странствовал, бывал даже в Египте и Индии.

После этих странствий он возвратился в Нишапур и, получив в наследство от отца аптеку, продолжил его дело, — и само имя его — Аттар — означает «аптекарь» или «химик». Дальнейшие его странствия в течение многих лет были исключительно духовными, и он не только сам прошел весь суфийский Путь, но и указал другим его главные этапы — об этом его знаменитое учение о «семи долинах».

Многие свои сочинения он создавал в аптеке, и нередко там собирались за советом и лекарством сотни людей, которые смиренно ожидали момента, когда вдохновение и творческий экстаз позволят Аттару отвлечься на мирские дела.

Аттар не был воинствующим шиитом, но одну из своих поздних поэм — «Проявление чудес» — он посвятил прославлению четвертого праведного халифа Али, и за это его осудили, конфисковали имущество и изгнали из Нишапура. Аттар ни разу в своей жизни не осквернил свое перо славословием по адресу власть имущих, и у него не нашлось защитника среди правителей. На старости лет он был вынужден снова превратиться в бездомного странника.

Аттар погиб в 1230 г. во время монгольского нашествия от руки одного из завоевателей.

Поэтическое наследие Аттара огромно. Им написаны десятки поэм и множество лирических стихотворений, составивших «Диван», однако переводы его произведений на русский язык практически отсутствуют, и ни в одну из антологий иранских (в советской терминологии они именовались «ирано-таджикскими») поэтов он никогда не включался. Причиной этому, возможно, был мистический ореол вокруг его имени, поскольку в советские времена ценилось поэтическое «свободолюбие», «богоборчество» и прочие добродетели, коими, по мнению тогдашних идеологов, Аттар не обладал. Отсутствует даже русский подстрочник знаменитой поэмы Аттара «Беседа птиц», и о ее содержании русскоязычный читатель может получить представление по русскому переводу поэмы Али-Ши-ра Навои «Язык птиц». Эту поэму Навои задумал лишь как пересказ по-тюркски знаменитого творения Аттара, но могучая творческая личность Навои и его принадлежность к суфийскому братству Накшбандийа («чеканщиков») внесли коррективы в его планы, и вместо простого перевода мир получил новый шедевр — произведение вполне самостоятельное, хотя и сохраняющее художественные и философские связи со своим «первоисточником».

И все же, в основном благодаря Евгению Бертельсу, выполнившему для своих научных целей прозаические переводы некоторых произведений Аттара, читатели этой книги могут услышать голос великого суфи.

ПОВЕСТИ И ПРИТЧИ

Книга о соловье

Возьми перо и поведай тайну своего сердца. Начни рассказ во имя тайноведа Господа: Ему лишь одному пристало ниспослать нам хлеб наш насущный.

Небосвод от Него получил высоту, земля — низины. От Него два мира — физический и духовный — получили облачение бытия. Он возвышает этот синий небесный свод, Он зажигает расплавленное золото солнца.

Перо — водолаз в море истин. Все слова из этого моря подобны золотым самородкам. И когда перо описывало горе-разлуку, лились кровавые слезы, как кипящая смола.

Птицы приходят к Соломону

Слыхал я, что в век Соломона, которому были покорны и дивы, и пери, птицы собрались во дворце Соломона и подняли крик, жалуясь на соловья. Стонали они, как тростниковые флейты, и ударяли себя когтями то по голове, то по груди. Раскрыли все они с рыданиями клювы и долго склоняли к земле крылья и перья. Все тайны, сокрытые у них на сердце, одну за другой поведали Соломону.

Все они жаловались на соловья, все говорили, рассказывали о нем: «Он — проповедник садов и лугов, его жилье и стоянка среди кустарника. Он презренен, печален и творит злые дела, но это птичка, обладающая сладостными речами. Постоянно носит он платье, лишенное красок, но товар его — лицемерие, хитрость и опьянение. Ни на мгновение он не прекращает ароматной, как мускус, песни, но никого не уважает. На сотни ладов, разными напевами заливается он, когда настает время весны и роз. Как котел на огне, кипит он, не спит, стонет всю ночь. Не сладостен сон этому негодяю, ибо неучи всегда возвышают голос, когда молчат образованные люди. Тело у него слабое, но голос очень громкий, один Бог знает, сколько у него хитростей!

О господин, поступи с ним по справедливости, прекрати его крик в садах и рощах! Если же нет, тебе передаем решение: освободи нас из рук таких презренных существ».

Соломон посылает сокола за соловьем

Когда Соломон выслушал от птиц этот рассказ, он вспылил, забушевал и раскричался. В тот же миг он приказал соколу: «Эй, скорее, лети, как пламя, и возвращайся назад, как дым! Погляди, что это за птица, от которой стонут все остальные птицы. Имеет ли она удел в познаниях или нет? Имеет ли львиную силу или нет? Скажи: почему она питает отвращение к обществу? Кто дал ей, скажи, право на одиночество? Почему соловей ни на миг не вспомнит обо мне и моем дворе и не опояшется на служение нам? Быть может, он юродивый, опьяненный, он вне себя, он постоянно забывает про различие добра и зла? Говорят, что тело его слабо и тщедушно, а стон его раздается среди всех розовых кустов. Когда приблизишься к нему, улыбайся, а не то от страха он, не дай Бог, может умереть... Не говори с ним грубо, приложи к губам палец, скрывай от него клюв и когти».

Полетел быстрый сокол — клюв его обладал силой льва, — полетел за кровью бедного безобидного соловья. Ядом омочил он клюв и когти, грозно распростер свои крылья. Поцеловал ковер служения султану и облекся с головы до пят в кольчугу.

Признак доброго слуги в том, что он узнает, как начать дело, прежде чем приступить к нему. Вельможам — приказывать, низшим — полагать свою душу в выполнении дел вельможи. И вот сокол, повинуясь приказу, прилетел в цветник. Соловей, словно опьяненный, стонал в саду. Красота сада — в его тенистости, стоны соловья — от его страданий. Сладостным показались уху сокола соловьиные жалобы, глазу его сладостными пришлись цвет и аромат розы. В одно мгновение любовь вознесла сокола до самого небосвода, ведь всех героев любовь лишала дара речи!..

Когда сокол пришел в себя от смятения, он приступил к наказанию соловья.

Прощание розы и соловья

Соловей говорил розе:

«О ты, озаряющая сердце, зажги светоч приязни! Пойдем, эта ночь — ночь ласки и нежности, ночь длинна, как локоны луноликих красавиц. Считай счастьем провести с другом ночь до рассвета, будем друг другу сообщать наши тайны до рассвета. Когда два нежных друга хотят поведать тайны, рассказывают они о минувших днях. Этот миг — вечный рай, но не всякому он доступен.

Как-то ночью, вдалеке от губ и зубов чужих, кусал я зубами губы друга. Пришел садовник, сказал розе: «Скажи-ка, кто же это любил тебя сегодня ночью? Кто сорвал покров с твоего прекрасного лика, кто кусал зубами твои рубиновые уста? Ты пила дуновение весеннего ветра и распустилась, не должна ты достаться рукам первого встречного». — «Уста мои увлажняла ночью до рассвета роса, пришел ветерок, наполнил рот мой золотом. Рот мой смочила кровь соловья, и вот словно капли виднеются на губах моих», — отвечала роза.— Не забудь обеты верности, приди в объятия, милая жизнь моя. Таких слуг, как я, у тебя тысячи — бросивших голову к твоим ногам. Но таких, как ты, — нет для меня в мире, ни мгновения нет мне покоя, стремлюсь я обнять тебя. У тебя есть тысячи любовников лучше меня, но мне без прекрасного лица твоего жизнь в тягость. Губы мои пересохли, очи мои льют слезы, ведь дождь — жизнь для иссохшей земли. Боюсь я небосвода, каждого его поворота: злых он сделал счастливыми, добрых унизил. В один поворот он меняется, проходят тысячи злых и добрых дел. Тебя сожгут в пылающем горне, мне разожгут пламя в сердце. Тебя заставляет молчать весенний ветер, меня леденит разлука с тобой. Да не будет мне света без тебя! Да не будет дня разлуки в ночи свидания с тобой!»

В таких мыслях были они до рассвета и не знали решения судьбы, но не успело показаться войско яркого дня, как по воле судьбы упала на них разлука и пришло расставание.

Сокол передает соловью весть

Сокол сказал соловью: «Вставай, несчастный, идем, ухватись за мое крыло! Если муравьи хотят увидеть Каабу, они садятся под маховое перо соколов. Соломон зовет тебя на суд, неси все веские доказательства, какие у тебя имеются. Что ты ему скажешь, как себя назовешь? Ты бродишь по миру, не зная печали, ты ослеплен цветом и ароматом розы и удалился от Соломона. Зачем твое сердце радуется тленной красе? Почему ты противишься велениям властелинов? Не отворачивайся от престола царя, ибо, отвернувшись, останешься связанным по ногам Если хочешь стать славным в мире, броди по переулкам власть имущих!»

Притча о нищем

Нищий бедняк, обездоленный, смятенный, направил однажды свой путь в Ширван. Около жилища правителя области поселился он в маленькой комнатке у ворот. Больше года он, нагой, прислонялся к стене дома правителя. Один из приближенных увидел его издали и раскрыл миру тайну. Вазир шаха сказал ему: «С какой целью ты спишь в пыли на дороге?» — «Я прислоняюсь к стене затем, что, быть может, когда-нибудь ты допустишь меня и во дворец». Эти слова были приятны слуху шаха, и он наполнил его полы и рот золотом. Стал он приближенным и столь дорог был его величеству, что приказы его были действительны во всем Ширване.

Ответ соловья соколу

«Ты никогда не был влюблен, ты еще не пламя, ты подобен дыму. Пока ты не потеряешь душу во влюбленности, ты никогда не будешь знать цены влюбленным. Тот пьет сладостное вино влюбленности, кто забывает себя самого. Признак влюбленности — высота разума, путь разума в любви — неразумие. Скажи Соломону: "О свет Господень! Отврати от нас повода веления. Ты потому не можешь притеснять нас, что нельзя осуждать безумных и влюбленных"».

Сокол похищает соловья

Соловей не шел ни на ласки, ни на просьбы, и сокол, как турок, перешел к грубости. Ударил когтями и, подняв его на воздух, два-три раза сжал в когтях. Когда соловей увидел, что все пропало, он бессилен, а друг потерян, он воскликнул: «От тебя мне и мед и жало! Я опозорен перед миром, спусти покров! Если ты был героем и проявил величие, будь милосерд, как лев, оставь волчьи повадки! Оставь меня, чтобы я мог приготовить в подарок Соломону славословие от души и сердца. Таков обычай мудрых мужей, во всяком деле они дальновидны. Когда мудрецы идут к царям, они излагают в стихах свои утренние молитвы. Кто окажется с пустыми руками, тот всегда будет в ничтожестве. Три средства приблизиться к царям: искусство, деньги, красноречие. Нет у меня ни денег, ни искусства, но есть клад словесный, и его я принесу в дар».

Сокол сказал соловью: «Что же, сочиняй славословие и лети скорее, лети весь от головы до пят! Путь перед нами, зачем же мы отстаем? Разве крылья наши устали, ноги связаны? Летим, распустим сразу крылья, головой нашей смерим этот путь».

Соловей посылает весенний ветерок гонцом в цветник

Когда поднялись они на вершину горы, утренний ветерок летел в цветник. Соловей с мольбой ухватился обеими руками за полы его, ради друзей своих, и сказал утреннему ветерку: «Вставай, лети и ухватись за подол моей возлюбленной! Спроси: каков твой покой без меня? У меня без тебя все сердце — одна капля крови. Вот что со мной в разлуке — о, покой моего сердца! — не осталось у меня ни терпения, ни разума, ни покоя. Сердце мое привязалось к тебе, забыв о сладкой жизни, его любовь — как любовь Хосрова к Ширин. Если увижу я тебя еще хоть раз, посижу с тобою хоть миг наедине, то все горе мира для меня станет пустяком, и если я не умру до того, то буду бессмертным. Пусть только око близких увидит твой лик, пусть горе людское никогда не заходит на твою улицу! Если даст Бог мне жизнь, я останусь в живых, если нет — отдам душу в разлуке с тобой».

Ветерок прилетает в сад

Прилетел утренний ветерок в сад, и показался ему цветник темной печью. Роза отчаялась увидеть соловья, разорвала рубашку, сидела в крови, тысячи шипов в ногах, ноги увязли в глине, разлука с соловьем засела в ее сердце. Как травинка на лугу, склоняясь и подымаясь, грустно-грустно говорила она: «О друзья, хорошо нам было вместе в саду, все птицы завидовали нам. Пусть же слепота постигнет завистников! Пусть не будет разлуки между друзьями!»

Соловей прилетает ко двору Соломона

Когда сокол прилетел во дворец Соломона, все птицы стояли, выстроившись рядами. Соловей склонил голову к земле, соловей опоясался и раскрыл уста. Восхвалил он царя и прославил, пропел Соломону много славословий и молитв:

«Ты тот царь, который держит в покорности и муравья, и змея, и человеков, и хищников, и дивов, и пери. Нет государя лучше тебя, благородного венценосца, дарящего венцы. Ты — посланник Божий, ты — царь вечный, помыслы твои выше недостатка и совершенства. Если только даст мне в будущем терпения Бог, душа моя впредь будет отдана в жертву служения тебе. Я удалился от службы тебе, ибо не считал себя достойным служить тебе».

Ответ Соломона соловью

Соломон сказал: «О красноречивая птица, почему ты пьешь вино, словно бражники? Ты то опьянен, то трезв, то сладко спишь, то бодрствуешь. Все птицы в траурных одеждах сидят на земле, подняв лицо к небосводу. Ты в каждое мгновение заводишь новый брачный пир, не знаю я, кто ты — зоро-астриец или поклонник магов? Пей вино, что не дает злого похмелья, свойств которого не найти в бытии. Вино, несущее злое похмелье, считай запретным, пусть это будет даже живая вода! Потому запретили вино, что вино пьют с развратниками. Не опьяняйся на пиру развратников — опьянение разглашает тайны. Не пей ничего, что отнимает твой разум, иначе ты будешь постоянно в бреду».

Притча о Харуте и Маруте

Соломон продолжал: «Слыхал ты историю Харута и Ма-рута? Они были служителями престола Господня. Сначала пребывали они ангелами на небесах, потом все тело их стало печалью, словно у дивов. От алчности и похоти они удалялись, не знали опьянения, были невинны.

Когда Бог послал на землю Адама, в их душах вспыхнул огонь. Пришли они ко престолу Господню и сказали все тайны, сокрытые у них в сердце. Сначала повели они такую речь:

«Быть может, Адаму и подобал еще халифат, но потомство его предалось блуду и убийству, смятением наполнилось царство земное».

Сочли они себя лучше человека и потому не увидели больше блага. Господь мира дал им приют, послал их в столицу мира. Увидали они лицо прекрасной Зухры и перечеркнули пером свое собственное спасение. Влюбились в нее и все забыли, днем не знали покоя, ночью не спали. Пришла Зухра, нагнулась к их ушам, потихоньку сказала на ухо тому и другому:

«Если вы любите меня настоящей любовью, да будет вам запретен всякий приказ, кроме моего. Облекайтесь в одежды мятежников, творите блуд, убивайте и пейте вино! Если хотите иметь меня подругой, научите меня Высшему Имени Бога».

Не творили они блуда, не убивали, но, выпив вина, сотворили блуд и убийство. Выдали Зухре Высшее Имя и, как камень, упали в колодезь горя. Когда Зухра научилась высшему Имени, оно опалило ее, как пламя; произнесла она это Имя и вознеслась на небо, месяц стал ее привратником, солнце — стражем.

Остались они на земле, преданные на поругание врагам, опьяненные, горестные. Судьба решает благо и зло, и не могли они остановить ее решения, когда пили вино.

Когда очнулись оба от опьянения, отчаялись они в своей жизни. Вздыхали, и вздох летел, как язык пламени с дымом, — если дело погибло, разве вздох тут может помочь? Пришли они к нам искать прощения, грех — от рабов, прощение — от царей. И сказали они:

«Так стыдимся мы дел своих, что не решаемся даже воззвать о прощении. Назначь нам кару здесь же, ибо там нет ни вчера, ни сегодня, ни завтра».

В Вавилоне висят они в колодце вниз головой, и нет у них вина, кроме воды отчаяния. Приходят люди в Вавилон на край колодца учиться на рассвете колдовству. Учатся у них, чему хотят, творят насилие и неправду, сколько хотят».

Соловей отвечает Соломону

Ответил соловей ему: «О пророк, нет у нашего вина ни чаши, ни бокала. Мое опьянение — от вина тайного значения. Чаша его не знает другого вина, кроме него.

Кто влюблен в лицо друга, тот бодрствует всю ночь до утра. Если кравчий унесет сердце, оно бессильно, разве можно тогда есть и спать? Тело мое слабо и тщедушно, о Соломон, но речами я богаче всех птиц.

Только тот знает мои печали, у кого, как у меня, сердце постоянно обливается кровью. Из тех вин, которые я пил по утрам из рук кравчих Божьего величия, если хоть капля прольется в твое горло, тебя покинет разум и рассудок».

Притча о суфийском мученике Хусайне ибн Мансуре ал-Халладже

Соловей продолжал: «Один глоток его дали Мансуру. «Я есмь Истина!» — воскликнул он и наполнил мир смятением. Когда поставили ему на ладонь кубок «единства Божия», муллы постановили предать его казни. Двести человек из тех, кто дал это решение, тотчас же утратили всякий стыд. Привели его на базар, опьяненного, и он мужественно повиновался, ходил по лобному месту и повторял: «Меня охватила ревность, чужих она не тронула. Не глядел я ни на кого, кроме друга, и поразило меня жало от руки чужих. Один этот взгляд заставил меня забыть себя, и путь мой покрыт позором. Почему бы не осмелиться влюбленному бродить вокруг дворца своей милой? Тот, кого озаряет светом солнце, разве будет довольствоваться существованием в тени?»

Вздернули его на виселицу вниз головой, и посыпался на него целый дождь камней. От камней, виселицы и веревки он не ощущал боли и ни на мгновение не переставал восклицать: «Я есмь Истина». Вместе с ним зазвучали и двери, и стены, камни, веревка, и доски эшафота. Канаты жизни" его были порваны, водой и прахом хотели погасить пламя его любви. Здесь «я», в самой сущности своей, уничтожилось, «я» не было здесь, оно было принесено в жертву. Волна из реки хлынула в поле, раскололась раковина, и жемчужину подхватило море. Тысячи людей пили это вино, но все же тайн Истины не разглашали».

И в тот же миг соловей принес клятву:

«Не буду я более пить вина, то ведает Бог! Но стенаю я от любви к розе, каждое мгновение вскипает мое сердце. От любви к розе я изнемогаю каждое утро, и на сто ладов вырываются из моей груди вздохи. От каждого утреннего ветерка я начинаю плакать, только гора может устоять против силы ветра. Когда же роза покинет сады и цветники, замыкаю я уста, как подчиненный».

Когда Соломон услышал рассказ соловья, он долго рыдал о разлуке его с розой.

Соломон упрекает птиц

Соломон сказал птицам воздуха:

«Вчера вы жаловались на соловья в его отсутствие. Тот, кто один приходит к судье, уходит от него веселым и довольным. Надо говорить в лицо своему противнику, жаловаться в его отсутствие — низость. Если рассказ разумен, говори, где хочешь, он всегда будет выслушан. В отсутствие его каждый из вас был героем, омочивши меч в крови бедного соловья. Соловей прибыл, он здесь, теперь ни один из вас от страха не двигается. Случилось с ним и с вами то же, что было с кошкой, мышью и вином».

Притча о мыши и кошке

Как-то ночью мышь искала пропитанья, словно муравей, бродила, чтобы отложить на черный день. Ходила по дому виноторговца, искала пшеницы, но пшеницы не видела. Увидела чистое вино, стоявшее в кувшине, вино заставило ее забыть о желанной пшенице. Выпила глоток вина, опьянела и воскликнула:

«Нет мне равной в мире по мужеству. Если весь мир облекут в кольчугу, около меня он забудет про мужество. Весь мир я покорю мечом, на ноги героев наложу цепи. Нет мне равных среди царей, гора не посмеет препятствовать моему войску. Кто же такая эта кошка, этот витязь, царапающий мышам головы? Повелю я мышам в день праздника, и повесят они голову кошки на колу в назидание другим».

Случайно в это время кошка вышла на охоту, пришла и ухватила мышь, два-три раза сжала ее в когтях, — и ты сказал бы, что мышь без чувств или мертва. Кошка наказала мышь, а мышь поцеловала ей лапу, в отчаянии била себя по голове, проливала слезы из глаз и восклицала:

«Ради Бога, о царь героев мира, не притесняй меня, взгляни на мое состояние. Я — как бы не существую, если ты существуешь, не карай же ничтожных, ты так величава! Если в опьянении слуга провинится, разве может вельможа страшиться раба? В опьянении все бражники в трущобах бормочут глупые слова. Если дело пропало и человек пьян, то его словам не придают значения. Если хочешь пролить мою кровь, ты можешь, я принесла голову к твоим ногам, распоряжайся. С этих пор я — раба твоего переулка, если буду жива, буду молиться за тебя».

«Не говори попусту, мышь, молчи! Если попала на огонь, то и жарься на нем. Ты совершила проступок против человеческого и Божеского законов, ты опьянялась вином, и если я пролью твою кровь, то по праву. Мне учитель дал добрый совет, этот совет стал для меня благим руководством.

Он сказал мне: «Если выйдешь в поле — будь ты слоном, а враг твой ничтожнее комара, — не успокаивай себя: он вырастет, и жало его пронзит твое сердце». Не забыла я совета учителя, этот совет, словно серьга у меня в ухе. Оставь надежду на спасение, нет для тебя ничего, кроме смерти!»

Птицы собираются во дворце Соломона

Слетелись птицы на суд, словно дивы, наполнили криком судилище. Соломон сказал соловью: «Где ты? Чего не выходишь на поединок с птицами? Птицы пришли с жалобой, если есть у тебя веские оправдания, говори!»

Ответ дал соловей и молвил: «О источник света! Пусть дурной глаз будет далек от твоего лика! Что сказать, кому сказать истину, разве природа внемлет языку разума? Кто такие эта жалкая кучка увядших сердцем? Их ноги увязли в воде и глине!

Ни на мгновение они не покидали силков красавца, с милым не пили в миг свидания. Застыли они, как камень, в своем ожесточении и провели жизнь в пустой игре. Ничего я не знаю о них, потому и сторонился их речей. Потому я удалился, как Сатурн, что никого не видал, кто бы мог стать моим Юпитером. Если вырвется из стесненной груди моей вздох, упадут с небес Марс и созвездие Рака, Венера тотчас же разорвет струны на лютне, Меркурий посыплет прахом главу. О чем бы я ни повел речь, она будет сиять, как месяц, побежит слово за словом, как царский приказ. На твое счастье, о властелин мира, да будут по твоей воле дела мира, я вникну в положение этих несправедливых птиц, скажу, чему предается каждая из них».

Ответ соловья царю птиц Симургу

«Ты, Симург, не сравнишься ты ни с одной из птиц, ты не ходишь по тем путям, по которым ходят птицы. Долго ли ты будешь сидеть дома, словно жена? Иди на поле битвы, если ты муж битвы' Ты ушел в море небытия, словно рыба, выйди на поле бытия, если ты царь! Только имя твое и знают в мире, ты только рисунок, изготовленный художником. Если ты называешься царем птиц, — убирай тернии с их пути! Если ты полководец, веди полки! Будь среди воды, но оставайся пламенем! Если ты занимаешь место предводителя, отчего ты не выходишь на собрания птиц? Если ты сам ни с кем не желаешь водиться, почему к тебе, как к светочу, летят сотни бабочек? Ты не светоч и не бабочка, что же ты за птица? Не свой и не чужой, кто же ты такой? Ты для чего отделился от всех спутников, — чтобы спокойнее наслаждаться едой и сном?.. Если ты будешь со всеми, ты станешь силой; станешь похож на светоч, если будешь всем светить! Оставайся среди всех, но служи Богу, пребывай, словно душа в тебе, но забывай о теле. Все твои заботы только о себе самом, почему ты не войдешь в тело, как душа? Чего ты достигнешь уединением? Только с помощью других можно проходить от стоянки к стоянке... Только тот может пребывать в одиночестве, кто умеет начисто отмыть свою внешнюю форму. Если же нет, ты игрушка дивов, среди людей ты стал бесом! Прегради скорее дорогу моим стонам, они в миг развеют по ветру твой призрак!»

Ответ соловья соколу

«Иди, быстролетный смелый сокол! Не ослепляйся саном, богатством и роскошью. Ты доволен, что сидишь на руке у царей, а знаешь ли ты их повадку и обычай? Посадят тебя на руку, а потом бросят в степи, как сухую щепку. Если бы ты помышлял о себе, взор твой наверно был бы устремлен вперед. Зачем выкололи тебе глаз, зачем приучили тебя пить кровь? Связали тебе ноги, закрыли глаза, на голову надели колпак беспечности. Как слепые, ты увлечен заботой о себе и не видишь просторов мира. Когда снимут колпачок беспечности с твоей головы, ты не увидишь гнезда, взмахнешь крыльями, захочешь взвиться в смелом полете, но привычка к роскоши влечет тебя только к богатству. Увы! Если бы умеренность была тебе другом, разве было бы тебе тогда дело до рабства?»

Ответ соловья попугаю

Попугаю сказал:

«О птица, пожирающая сахар, ты никогда не болела сердцем, как я. Ты торгуешь красноречием, лишенным остроты, а ведь сначала нужна острота. А потом уже красноречие. Если бы ты не болтал так глупо, то не стал бы никогда пленником клетки. Если ты изучишь науки всего мира, но не будешь знать любви, ты не будешь знать ничего! Идти без водителя, не зная пути, — неразумие, но идти по проторенной тропе — это нетрудно».

Ответ соловья павлину

«Иди, птица в пестрых одеждах, подходи! У тебя голова турецкого красавца, а ноги индийского разбойника. Тело твое одето, но душа обнажена, уста полны смеха, глаза плачут. Счистил ты ржавчину с зеркала и оделся в одежды, словно зеркало, переливающее сотнями красок. Если золотых дел мастер вызолотит зеркало, оно перестанет быть зеркалом, а становится только золотом. Если ты торгуешь красотой, окраской и ароматом, зачем же ты прячешь от людей свои ноги? Честь лучше звонкого имени, перья павлина лучше павлина. Если бы ты помнил про свои черные ноги, разве сердце твое радовалось бы внешнему убранству? Ты весь краска, о сущности ты ничего не знаешь, ты весь аромат, о нас ты ничего не знаешь!»

Ответ соловья коршуну

«Выходи, несовершеннолетний старец, где ты? Почему ты забываешь о милой жизни? Если ты старец, вникни в это, если ты действуешь, где знание и мудрость? Взлети на древо вечности, иначе ты навсегда останешься здесь. Будешь томиться по гнезду, ты, летающий в небесах, и будешь бродить среди праха. Не медли, счастье — высоко, не подходит старцам ребяческая забава. Ты возвысился, но не стал благородным, ты никого не притесняешь, но питаешься падалью. Твое обоняние ищет зловонной падали, от зловония падали ты уподобился воронам и псам. Не водись с воронами и псами, пойдем, погляди на цветник Симурга. Ты трезв сердцем, отчего же ты не хочешь, наконец, отстать от пожирания падали? В падаль ты зарылся головой, отчего ты не возложишь на главу венец знания? Почему ты не станешь влюбленным? Вне влюбленности нет существования. Когда, опьянившись вином, ты отрезвеешь, ты перестанешь заботиться о своей жизни!»

Ответ соловья удоду

«Иди, удод, обладатель святости, скажи, в чем же, наконец, твоя святость? Ты облекаешься в парчу, но нет в тебе мужества, ты носишь высокую шапку, но не знаешь страданий. Сорви с тела этот временный кафтан, сбрось с головы этот разукрашенный венец! Нет в тебе основы, хотя ты венценосец, носить венец тебе не пристало. Ты носишь рубище и разукрашенный камнями венец, но тебе не к лицу ни венец, ни рубище. Путь венценосца — разум и справедливость, а у тебя в руках только ветер. Твои заботы не идут дальше твоего бытия, мои заботы — выше небосвода. Я — птица, стонущая в цветнике, ты — птица, царапающая терновник. Ты был неверен Соломону, я молюсь за него от сердца и души. Разве ты не слыхал из древних притч: кто непокорен, несет то, чего не хочет. Ты достоин того, чтобы бражники в трущобах проливали твою кровь и делали талисманы. Царь царей земных, подобный Александру Македонскому, ради справедливости возлагает венец на главу. Иди, сними с головы венец неправосудия, ибо неправосудие погубило сотни венцов».

Ответ удода соловью

И сказал удод соловью: «О смятенный, зачем ты был несправедлив к нам? Не будь невеждой, ты, бросивший на ветер веру, невежество несправедливо ко всем. Не царапай раненного сердца, не кричи, но, как котел, сначала закипи, пото-м уже начинай шуметь. Любовь к красавцам — склад души, и лучше, чтобы в сердце был для нее страж. Ступай, влюбляйся и гори, но не болтай перед первым встречным о тайнах сердца. Вырвись из оков души, подымись и не рассказывай прежних рассказов. Рассказ устарел, так много повторяли его, и не только соловьи излагали его. Уходи отсюда, перестань докучать соперникам, если есть у тебя доводы, давай их! Сегодня я вступлю с тобой в спор, беседа правых обладает ценностью. Если я открою уста только для одного вопроса, я сразу заставлю смолкнуть птицу садов. Первый вопрос ему задам об единении с Богом, второй — о вере, третий — о слепом следовании авторитету других. Поговорим же сначала о сущности вещей, а уже потом об их внешних качествах».

Собака, палка и суфий

Один человек в суфийской одежде шел однажды по дороге и, увидев на дороге собаку, сильно ударил ее своим посохом. Завизжав от боли, пес побежал к великому мудрецу Абу Саиду. Он кинулся ему в ноги и, продемонстрировав пораненную ногу, все ему рассказал и попросил быть судьей между ним и тем суфием, который обошелся с ним столь жестоко. Мудрец призвал к себе их обоих и сказал суфию:

— О безголовый! Как посмел ты так поступить с бессловесной тварью?! Посмотри, что ты натворил!

— Я тут ни причем, — возразил суфий, — Собака сама виновата во всем. Я ударил ее вовсе не из прихоти, а потому, что она запачкала мою одежду.

Однако пес продолжал считать себя несправедливо обиженным; и тогда несравненный мудрец сказал ему:

— Дабы тебе не хранить обиду до Великого Суда, позволь мне дать тебе компенсацию за твои страдания.

Собака ответила:

— О мудрый и великий! Увидев этого человека в одежде суфия, я подумала, что он не причинит мне вреда. Если бы я увидела его в обычной одежде, разумеется, я постаралась бы держаться от него подальше. Моя единственная вина состоит в том, что я полагала внешние атрибуты служителя истины гарантией безопасности. Если ты желаешь наказать его, отбери у него одеяние избранных. Лиши его права носить костюм человека праведности...

Собака сама находилась на определенной ступени Пути. Ошибкой было бы думать, что человек должен обязательно быть лучше собаки.

Муравей и стрекоза

Благоразумный и упорный муравей смотрел на цветочный нектар, как вдруг с высоты на цветок ринулась стрекоза, попробовала нектар и отлетела, потом подлетела и опять присосалась к цветку.

— И как только ты живешь без работы и без всякого плана?— сказал муравей.— Если у тебя нет ни реальной, ни относительной цели, каков же смысл твоей жизни и каким будет ее конец?

Стрекоза ответила:

— Я счастлива и больше всего люблю удовольствия. Это и есть моя жизнь и моя цель. Моя цель — не иметь никаких целей. Ты можешь строить для себя какие угодно планы, но ты не сможешь убедить меня в том, что я несчастлива. Тебе — твой план, а мне — мой.

Муравей ничего не ответил, но подумал: «То, что для меня очевидно, от нее скрыто. Она ведь не знает, каков удел муравьев. Я же знаю, каков удел стрекоз. Ей — ее план, мне — мой».

И муравей пополз своей дорогой, ибо сделал все, что было в его силах, чтобы предостеречь стрекозу. Прошло много времени, и их дороги опять сошлись. Муравей заполз в мясную лавку и, примостившись под чурбаном, на котором мясники рубили мясо, стал благоразумно ожидать своей доли. Вдруг в воздухе появилась стрекоза. Увидев красное мясо, она стала плавно снижаться на чурбан. Только она уселась, огромный топор мясника резко опустился на мясо и разрубил стрекозу надвое. Половинка ее тела скатилась вниз, прямо под ноги муравью. Подхватив добычу, муравей поволок ее в свое жилище, бормоча себе под нос:

— Твой план закончился, а мой продолжается. «Тебе — твой план» больше не существует, а «мне — мой» начинает новый цикл. Наслаждение казалось тебе важным, но оно мимолетно. Ты жила ради того, чтобы поесть и в конце концов самой быть съеденной. Когда я тебя предостерегал, ты решила, что я брюзга и отравляю тебе удовольствие.

Царь и бедный мальчик

Рассказывают, что однажды царь Махмуд обогнал свою свиту. Мчась на коне во весь опор вдоль реки, он вдруг увидел у самой воды маленького мальчика, ловившего неводом рыбу. Ребенок казался очень несчастным. Царь резко осадил коня и, подъехав к мальчику, спросил его:

— Дитя мое, почему у тебя такой печальный вид? Я никогда не встречал человека более печального, чем ты.

Мальчик ответил:

— Ваше Величество, нас семеро братьев. Наш отец умер, и мы живем с матерью в крайней нужде. Чтобы как-то прокормиться, я прихожу каждый день к реке и закидываю сеть. Если за день мне не удается поймать ни одной рыбы, на ночь я остаюсь голодным.

— Сын мой, — сказал царь, — если ты не возражаешь, я помогу тебе.

Мальчик согласился, и царь Махмуд сам закинул сеть, которая от прикосновения царской руки вернулась с богатым уловом.

Дервиш и царевна

Царская дочь красотой своей была подобна луне и очаровывала всех, кто удостаивался хоть раз взглянуть на нее. Однажды какой-то дервиш, собираясь подкрепиться, поднес было ко рту кусок хлеба, как вдруг увидел ее и застыл в изумлении. Пальцы его сами собой разжались, и хлеб упал на землю. Проходя мимо, царевна улыбнулась дервишу. Восторг поверг его тело в трепет, хлеб остался лежать в пыли, а сам он едва не лишился чувств. В этом состоянии дервиш пробыл семь лет. Домом его стала улица, соседями — бродячие собаки. Безумный дервиш надоел царевне, и ее телохранители решили его убить. Тогда она вызвала его к себе и сказала ему:

— Никакой союз между нами невозможен. Ты должен немедленно уйти из города, потому что мои слуги хотят тебя убить.

Несчастный влюбленный ответил ей так:

— С тех пор как я увидел тебя, жизнь не имеет для меня никакой цены. Они прольют невинную кровь. Но прежде, чем я умру, заклинаю тебя, исполни мое единственное желание, ибо ты — причина моей гибели. Скажи, почему ты тогда улыбнулась мне?

— Глупец! — сказала царевна.— Когда я увидела, каким посмешищем ты себя выставил, я улыбнулась из жалости — и только.

И, сказав так, царевна скрылась.

Шейх Санан

Давным-давно в земле Аравийской, в городе Мекке жил великий учитель, благочестивый суфийский шейх по имени Санан. Пятьдесят лет преданно служил он Богу и Его созданиям. Шейх жил в святом городе и был проводником жаждущих в их духовном странствии. По ночам в смиренной молитве он причащался тайн мироздания у своего Возлюбленного Господа.

Прибывавшие в Мекку паломники посещали также и шейха, дабы услышать его совет и получить наставление. У него было четыреста верных учеников, готовых исполнять его приказы, отвергнувших собственную волю и желания. Всем сердцем поверив в учителя, из преданности ему они оставили свои семьи и дома.

Однажды Санану приснился сон. Он увидел себя поклоняющимся идолу в городе Руме, в Византийской империи. Шейх проснулся в отчаянии, боясь, что сон этот может быть предупреждением от Господа о некоем грядущем событии. Он пытался забыть его, говоря себе, что это всего лишь сон, которому не стоит придавать значения. Но увы, сон стал повторяться каждую ночь. Не в силах более пренебрегать навязчивым видением, он решил отправиться в Византию и выяснить, что же для него уготовал Господь.

Пока Санан собирался в путешествие, многие из его учеников настояли на том, чтобы сопровождать его, как предписывал обычай того времени. Санан предупредил их, что путешествие может оказаться не из приятных, но они были непреклонны. И вот Санан и его ученики отправились в путь, идя днем и ночью, в дождь и жару, и никто из них ни разу не пожаловался на трудности.

Наконец они достигли предместий Рума, находившихся неподалеку от храма. Пока они там блуждали, шейх услышал волнующий душу голос, мягче ветерка, легче перышка. Голос пел любовную песню, которая могла бы заставить любое сердце кровоточить от любви.

Он последовал за звуком голоса и заметил открытое окно на втором этаже храма. Молодая христианка сидела у окна, расчесывая свои длинные золотые волосы и распевая печальную песню. Отблеск света на ее волосах, ее розовые, блестящие, слегка приоткрытые губы, словно готовые к поцелую, ее мраморно-белая шея, видимая сквозь открытый воротничок платья, — являли собой столь неотразимое зрелище, что даже такой благочестивый человек, как Санан, был заворожен им. Будто пригвожденный, шейх не мог пошевельнуться. Его сердце быстро билось, и он едва дышал. В единое мгновение сердце старца было разбито. В конце концов он сел на землю там же, где стоял, дрожа всем телом и стеная: «О Господи! Что случилось со мной? Что это за огонь, сжигающий мою душу, лишающий меня привычного существования?»

Санан сгорал в огне любви, охватившем его разум и душу. Вмиг он забыл, кто он и откуда. Ничто больше не имело значения для него, одно лишь желание видеть лицо девушки. Но вскоре она поднялась и исчезла, даже не заметив криков и причитаний шейха.

Ученики, найдя своего учителя в таком состоянии, не знали что делать. Предполагая, что шейх испытывает некое преходящее состояние, они пытались убедить его в этом. Но все было тщетно — шейх не слышал их слов. Он стоял, вглядываясь в опустевшее окно девичьей комнаты.

Приближалась ночь, и шейх пришел в еще более сильное беспокойство. Он понимал, что придется ждать до утра, чтобы снова увидеть свою любовь. Казалось, темнота ночи напоила его крепким любовным зельем, которое усилило его тоску, заставляя его сердце кровоточить еще сильней. Он причитал, валяясь в грязи. Он царапал землю, сжимая ее в трясущихся руках и пропитывая своими слезами.

«Ни одна ночь не казалась мне столь бесконечной, — стонал он. — Мучительные ночи, что были ранее, не похожи на эту, они не причиняли мне такой боли, не были столь долгими, как эта. Я ощущаю себя свечой, которой не хватит на всю ночь. Восход солнца затмит мой свет, и я не выживу, чтобы поведать историю этой ужасной ночи. Нет у меня больше терпения, способного вывести меня из тьмы, нет у меня разума, который убедил бы меня, что утро наступит. Тело мое раздавлено под тяжкой ношей этой любви. Где мои руки, чтобы я мог похоронить себя в грязи и не терпеть более этой разлуки? Где мои ноги, что привели бы меня к моей любви? Если б только я имел друга, чье сочувствие успокоило бы меня! О, у меня больше ничего не осталось. Я отдал все этой грабительнице-любви!»

Ученики собрались вокруг убитого горем шейха и плакали вместе с ним всю ночь. Но не потому, что понимали его, а из сострадания и замешательства, не ведая о том, что произошло с их учителем.

Так Санан без ума влюбился в христианку, служившую в храме. Он настолько обезумел, что забыл все свое прошлое. Словно не существовало больше мира для него, и все, что имело значение, — это пара очаровательных голубых глаз, которые, казалось, преследовали его повсюду, куда бы он ни шел.

На вторую ночь Санана вновь охватило исступление. Обеспокоенные ученики снова собрались вокруг него, думая, что смогут вывести его из состояния одержимости. Каждый подходил к шейху с советом или предложением.

«Почему бы тебе не забыть об этой девушке? Соверши омовение, очисти свою душу, и мы все сможем отправиться домой».

«Мое омовение уже совершено кровью моего раненого сердца. Не говорите мне об омовении, вы, не знающие о сердце, истекающем кровью от любви!»

«Если ты раскаешься в своем грехе, Бог простит тебя, ведь ты был шейхом в течение многих лет».

«В чем я раскаиваюсь, так это в том, что был шейхом, и ни в чем ином».

«Ты наш проводник к Свету, тот, кто знает путь к Богу. Если ты помолишься Ему, Он, несомненно, услышит и простит тебя».

«Я молюсь за нее, она — средоточие всех моих молитв».

«Разве ты не сожалеешь об этой любви, которая совсем лишила тебя разума?»

«Я действительно сожалею, но только о том, что не полюбил раньше».

«Разве тебя не интересует, что подумают другие? Что скажут люди, когда услышат, что их благочестивый шейх сбился с пути?»

«Для меня больше не имеет значения, что говорят обо мне люди. Почему я должен заботиться о том, какой ярлык они повесят на меня? Теперь я свободен от этого».

«Разве тебе нет никакого дела до тех, кто был твоими друзьями всю жизнь, — до нас и других твоих учеников? Да разве ты не понимаешь, как больно нам видеть тебя в таком состоянии?»

«Все, чего я желаю — это видеть свою возлюбленную счастливой. Никто больше для меня не существует».

«Давайте все вернемся в Мекку, к Каабе, и забудем об этом путешествии и о том, что здесь произошло».

«Моя единственная Мекка — этот храм, а Кааба — эта девушка. Только здесь можно опьяниться любовью, не там».

«Подумай, наконец, о рае. Ты стар, у тебя осталось не так много времени. Если ты надеешься попасть на небеса, отбрось эту глупость».

«Какие небеса могут быть прекрасней, чем ангельское лицо моей возлюбленной? Что мне делать в том раю, когда есть этот?»

«Не стыдно тебе перед Всемогущим? В течение многих лет Он был твоей единственною страстью. Как ты можешь изменить Ему теперь?»

«Как могу я вырваться из ловушки, которую Сам Бог расставил для меня?»

«О благой шейх, это наша последняя просьба к тебе. Ради Бога, вернись в лоно веры и не оставляй нас, твоих учеников».

«Не обращайтесь ко мне с подобной просьбой. Я погряз в богохульстве, а для того, кто оставил веру и выбрал богохульство, нет возвращения».

Когда ученики увидели, что все их увещевания бесполезны, они решили уединиться неподалеку, чтобы быть рядом с Сананом на тот случай, если он передумает. Единственное, чем они могли облегчить свою боль от потери мастера — это лелеять надежду, что вскоре все встанет на свое место.

Дни и ночи проходили без изменений, Санан обосновался вблизи храма, в месте, где обычно собирались бродячие собаки, и сделал его своим домом. Место это было расположено у тропы, по которой девушка добиралась до города. Надеясь, что она заметит его, шейх терпеливо сидел там, с тоской глядя на нее, когда она проходила мимо. Но она ни разу даже не взглянула в его сторону и всегда продолжала путь, не замечая его.

Не зная имени своей возлюбленной, шейх придумал для нее свое собственное — Солнечный Свет. Он сочинял стихи в ее честь и печально их распевал. Он был настолько поглощен своей любовью, что больше не заботился о еде или сне. Если случалось, что кто-нибудь выбрасывал объедки бродячим собакам, часть доставалась шейху, все другое время он ходил голодным, даже не замечая этого.

Наконец девушка обратила внимание на странного старика, сидящего в пыли. Охваченная любопытством, она спросила: «Почему ты живешь здесь вместе с собаками? Разве нет у тебя дома или родственников?»

Вне себя от счастья, шейх ответил: «Я не знаю ни дома, ни родственников. Мне известно только то, что я влюблен в тебя и останусь здесь до тех пор, пока ты не сочтешь меня достойным твоей любви».

Услышав ответ шейха, Солнечный Свет засмеялась и стала потешаться над ним:

«И тебе не стыдно? Ты годишься мне в деды. Человек твоего возраста достоин только могилы. Такая молодая и красивая девушка, как я, заслуживает прекрасного юноши».

«Любовь не ведает возраста. Не важно, насколько молод человек или стар, любовь действует на всех одинаково. Я предан тебе и сделаю все, что ты скажешь».

Мастер так красноречиво говорил о своей любви и боли, что постепенно девушка убедилась в его искренности. Она поняла, что шейх действительно сделает все, что она пожелает. И девушка обратилась к Санану с такими словами:

«Если то, что ты утверждаешь, правда, тогда ты должен отречься от своей веры и перейти в нашу. Ты должен сжечь ваше Святое писание и отказаться от всего, что требует ваша религия. Ты должен испить вина и сбросить мантию шейха». На это ужасающее требование Санан спокойно ответил: «Любовь создает множество затруднений для любящего. Ее испытания кровавы и жестоки, но результат сладок и утешителен. Истинный влюбленный не ведает никакой веры, поскольку сама любовь и есть его вера. Не интересует его и положение в обществе, ибо нет положения выше, чем любовь». Когда византийские монахи и священники услышали, что великий суфийский мастер согласился оставить свою веру, они возликовали. Они устроили обряд, во время которого шейх бросил Коран в огонь. Он разорвал свою мантию и повязал христианский пояс. Затем он выпил вина и смиренно поклонился девушке. Он радовался вместе с остальными, распевая: «Я стал ничем ради любви. Я унижен в любви. Никто не видел того, что вижу я глазами любви».

В то время как христиане праздновали, ученики шейха стенали. Они были убиты горем, но, казалось, мастер не видит их мучений и не слышит их причитаний.

Санан преданно повиновался приказам своей возлюбленной, несмотря на то, что они шли вразрез со всем, что было ему дорого. Но даже этого было мало: он страстно желал доказать свою любовь, выполняя каждый ее каприз. Как-то он спросил: «Что еще я могу сделать для тебя?» Девушка рассмеялась, запрокинув голову: «Ты должен тратить на меня деньги.

Я хочу драгоценностей, золота, серебряных монет. Если нет у тебя этого, не трать понапрасну свое время, старик, и убирайся с глаз долой».

Шейх ответил, что ему некуда пойти, кроме храма, поскольку он потерял себя в ней; что у него ничего нет, кроме сердца, которое уже отдано ей, что он не может жить без нее — ему не хватит мужества для разлуки. Он сделает все, чего бы она ни пожелала, если получит возможность жить в союзе с ней. «Мои условия таковы, — сказала она задумчиво, — ты должен год ухаживать за моими свиньями. По истечении этого времени, если ты будешь прилежно трудиться, я стану твоей женой».

Санан с радостью обосновался в свинарнике и нежно ухаживал за теми животными, которые столь презираемы мусульманами. Ученикам было невыносимо стыдно видеть учителя, живущего среди свиней. Они пришли к шейху и спросили: «Что нам теперь делать? Ты хочешь, чтобы мы тоже изменили веру? Мы останемся с тобой, если ты нам скажешь», Санан ответил, что он ничего от них не хочет и что им следует идти своей собственной дорогой. Если кто-нибудь спросит о нем, то они должны рассказать правду. А теперь им следует уйти и дать ему возможность позаботиться о свиньях, так как у него нет времени.

Рыдая всю дорогу, ученики возвратились в Мекку. Они уединились, не желая рассказывать другим о том, что произошло в Руме. Но был один человек, встречи с которым они не могли избежать. Это был юноша, ученик шейха, находившийся в отъезде, когда шейх с последователями отправился в Рум. Вернувшись домой и не обнаружив мастера, он стал спрашивать остальных о нем. И ученикам пришлось рассказать ему всю историю.

Когда они закончили, он разрыдался и закричал на них в гневе: «Что же вы за ученики? Если вы претендуете на любовь к мастеру, то должны быть верны своим клятвам. Вам должно быть стыдно за себя! Если ваш мастер сбросил суфийский плащ и надел пояс, вы должны сделать то же самое. Если он поселился в свинарнике, вы должны последовать за ним. Это то, чего требует любовь, — не важно, если это назовут позором или безумством. Как вы осмелились обвинить шейха в неправильном поведении? Кто вам дал право советовать ему отказаться от любви?»

Пристыженные своим товарищем, ученики печально опустили головы. В знак раскаяния они удалились в дом этого преданного ученика для долгого уединения, в течение которого они не ели и не пили.

На сороковой день преданному ученику, оплакивавшему день и ночь своего мастера, было видение. Облако темной пыли из храма повисло между шейхом и Богом. Внезапно пыль исчезла с пути, и шейх был объят Светом. Затем голос Вечности произнес: «Человек должен сгореть в огне Любви, чтобы стать достойным лицезрения Вечной Возлюбленной. Имя и положение не имеют ценности в вероучении Любви. Прежде чем человек сможет увидеть Истину, пыль существования должна быть стерта с зеркала души. Только тогда человек сможет увидеть в зеркале отражение Истинной Возлюбленной».

Ученик побежал к друзьям, рассказал им о своем видении, и все они незамедлительно отправились обратно в Рум.

На окраине города ученики обнаружили шейха, касавшегося лбом земли в поклонении Богу. Оказавшись вне мечети и церкви, освобожденный и от ислама, и от христианства, лишившись всех привязанностей к положению среди людей и благочестию, он был свободен от себя, соединенный с Истинной Возлюбленной. Шейх молчал, но глаза его светились тайной радостью, известной только Возлюбленной и любящему. Ученики собрались вокруг мастера. Шейх снова присоединился к ученикам. Вместе они отправились в Мекку.

Тем временем девушка, которую Санан прозвал Солнечным Светом, увидела вещий сон. В нем Господь явился ей в виде солнца. Она упала на землю, крича: «О Боже мой, как невежественен тот, кто не видел Тебя! Как потеряна я была, не зная Тебя. Укажи мне путь к Тебе, ибо теперь, когда я увидела Твою красоту, я больше не могу жить без Тебя. Я не успокоюсь, пока не соединюсь с Тобой». Девушка впала в экстаз и проплакала несколько часов. Наконец раздался небесный глас: «Иди к шейху. Он тот, кто покажет тебе путь». Она босиком выбежала наружу.

Узнав, что Санан отправился в Мекку, она побежала из города в пустыню в поисках каравана мастера. Но она опоздала, караван вышел на несколько часов раньше.

Дни и ночи бежала босоногая девушка, обходясь без воды и пищи. На протяжении всего пути ее слезы увлажняли сухой песок. Она кричала от боли и отчаяния, взывая к мастеру с любовью и преданностью. Ее крики достигли сердца шейха. Внутренне он понял, что девушка оставила все, что имела, чтобы найти своего Возлюбленного. Санан сообщил ученикам новость и отправил их искать ее. Они обнаружили лежащую на песке, обессилевшую от жажды и истощения жалкую фигурку девушки, призывающую своего шейха.

Завидев мастера, девушка припала к его ногам с мольбой: «Великий мастер, я сгораю от любви. Я жажду видеть моего Возлюбленного. Но мои глаза не видят ничего, кроме тьмы. Помоги мне увидеть Его, ибо я не могу больше ждать».

Шейх нежно взял ее за руки и посмотрел ей в глаза, как если бы смотрел ей в душу, ведя ее дух к Богу при помощи своего собственного. Девушка вскрикнула: «О Любовь, я не могу больше терпеть разлуку. Прощай, великий мастер всех времен!» Сказав это, Солнечный Свет препоручила свою душу Возлюбленному и умерла.

Некоторое время Санан стоял без движения. Ученики испугались, что он снова помешался. Однако в конце концов мастер поднял голову и, глядя в пустынную даль, сказав: «Блаженны те, кто завершает странствие и соединяется с Возлюбленным. Воистину свободны они, ибо живут в единении с Богом». Затем он вздохнул и добавил: «И горька участь тех, чья судьба — вести других к Цели. Они должны оставить драгоценное состояние единения с Ним и находиться в разделен-ности ради исполнения Его воли!»

ДЕСЯТЬ МАЛЕНЬКИХ ПРИТЧ ИЗ «ПОЭМЫ ПЕРЕХОДА»

Находчивый дервиш

Жил однажды мудрый дервиш. Он составил философский труд и посвятил его султану. Вскоре, однако, он заметил, что его покровитель в философии ничего не смыслит, и посвятил труд другому. Когда султан об этом узнал, он очень рассердился, позвал дервиша и предложил ему разрешить трудный вопрос: «Если девушка выходит замуж по собственной воле, можно ли отдать ее в жены другому в том случае, если первый муж не умер и не развелся с ней?» Дервиш ответил: «Можно, если ее первый муж импотент». Султану стало совестно, и он еще сильнее рассердился. Он собрал своих придворных ученых, пожаловался на дерзость дервиша и попросил их его изгнать. Собравшиеся ученые тотчас же согласились на это, сказав, что они с согласия султана готовы прогнать сотню таких нищих. Дервиша пригласили к ученым. Но когда он появился, никто из них не решился открыть рот. Дервиш, смеясь, рассказал известную притчу о мышах, решивших повесить кошке на шею колокольчик. Султан милостиво отпустил его.

Молчаливый шейх

Известный суфийский шейх Ибрахим ибн Адхам встретил на пути незнакомого всадника, который попросил указать ему дорогу. Ибрахим поднял руку к небу. Всадник потребовал бросить глупые шутки и указать ему дорогу в город. Тогда шейх указал ему на кладбище. Всадник разгневался и ударил шейха по лицу плетью. Ибрахим, не произнеся ни слова, спокойно пошел к источнику и смыл кровь с лица. Затем всадник встретил толпу людей, очевидно, кого-то искавших. В ответ на вопрос, кого они ищут, они ответили, что ищут Ибра хима ибн Адхама, который не пожелал вступить в их грешный город, и поэтому они вышли ему навстречу. Эти люди обещали всаднику деньги, если он им покажет, где шейх. Всадник спросил о его внешних приметах. Они описали его одежду: войлочный плащ (намад) без рукавов. Всадник тут горько заплакал и рассказал о своей встрече с шейхом. В конце концов они нашли Ибрахима крепко спящим на берегу ручья. Всадник попросил у него прощения и получил его при условии никогда в жизни никого не обижать.

Богатые, бедные и рай

Один купец рассказывал, что в Руме он знал богатого человека, дочь которого никогда не радовалась. Когда купец после многолетнего отсутствия вновь посетил своих румских друзей, он узнал, что они потеряли все свое состояние и стали нищими. Он огорчился за них и заплакал кровавыми слезами, но в этот миг к нему с веселым смехом выбежала девушка. Увидав его слезы, она озабоченно спросила, не потерял ли он что-либо. Он объяснил ей причину своего огорчения и выразил удивление ее веселости. Она ему ответила: «Когда мы были богаты, я боялась божьего наказания, а теперь я надеюсь, что когда-нибудь рай будет мне наградой».

Мужество матери

Во времена Пророка жила набожная женщина по имени Умм Абдаллах, у которой был восемнадцатилетний сын. Сын заболел лихорадкой и умер.

Но женщина не жаловалась и думала лишь о том, как сообщить эту скорбную весть отцу, когда он возвратится, до смерти усталый, с полевой работы. Когда ее муж возвратился и спросил о сыне, она сказала: «Он спит, не буди его». Она подала ему ужин, потом он пошел в мечеть и проспал ночь спокойно в объятиях жены. Утром она сказала ему: «Вчера я видела нечто странное: нашим соседям было дано что-то на хранение, пришел владелец и потребовал свои вещи обратно. Тогда они заплакали и стали жаловаться». Муж отозвался на это, что те глупы: ведь они только освободились от возложенной на них обязанности. Тогда она ему сообщила, что произошло с их сыном. Муж увидел ее выдержку и мужественно перенес тяжкое горе.

Роковое дерево

Во времена султана Махмуда жил старый человек, у которого в саду росло сливовое дерево. Он не ел плодов с него и не разрешал своим домашним к ним прикасаться. Когда плоды созрели, он наполнил ими корзину и понес ее султану в надежде на хорошее вознаграждение. Случайно он встретил султана посреди дороги и вручил ему корзину. Султан велел одному из дворецких взять корзину, а старика задержать. Дворецкий подумал, что ему велено арестовать старика и бросил его в тюрьму, где тот целый год томился, так как султан забыл о нем. Вдруг Махмуд заболел, и никакие лекарства не могли облегчить его страдания. Подумали, что причиной болезни был несправедливый арест кого-то, и дворецкий вспомнил тут о старике. Махмуд был в высшей степени опечален, услышав эту весть, и послал старика в свою сокровищницу, предоставив выбрать себе любую драгоценность. Старик выбрал блестящий топор, чтобы срубить принесшее несчастье сливовое дерево.

Каждому по заслугам*

* Другой вариант этой притчи приводит Газали.— Прим сост.

Некий дервиш посещал каждое утро шаха, давал ему совет и получал за это подарок. Его сосед завидовал ему и решил наконец его погубить. Он пригласил дервиша на следующий день к себе в гости, затем пошел к шаху и рассказал ему, что, мол, твой друг дервиш клевещет на тебя. Он посоветовал шаху пригласить на следующий день дервиша для доверительного разговора и высказал предположение, что во время разговора дервиш от стыда будет отворачивать лицо от шаха.

На следующее утро коварный позвал к себе дервиша и угостил его чесночной похлебкой. Гость из вежливости съел все. Во время последовавшего затем разговора дервиша с шахом он действительно старался отворачивать лицо от шаха, чтобы не докучать шаху дурным запахом. Шах дал дервишу запечатанное письмо своему слуге, жившему за городом, — в письме был приказ убить его подателя. Выйдя из дворца, дервиш встретил своего завистливого соседа и рассказал ему про письмо. Тот подумал, что это новый подарок, выпросил у дервиша письмо, пошел к слуге султана и был убит.

Каждый всегда получает то, что ему положено.

Пути Господни неисповедимы

Богатый юноша, живший во времена Иисуса, влюбился в случайно встретившуюся ему на пути девушку и женился на ней. У девушки не было одной руки, и она стыдилась юноши. Бог услышал ее молитву и восстановил ей руку. Когда супруги вернулись домой, однажды за обедом они услышали голос дервиша. Жена взяла два куска хлеба и хотела дать их нищему, но муж ей не разрешил. Она подумала, что он скупой, и заплакала. Но он сказал: «Этого мало, дай ему полную тарелку». Она взглянула на нищего и увидела, что это ее первый муж, из скупости ставший нищим. Тогда она рассказала юноше свою историю. Ее первый муж был чрезвычайно скуп. Однажды, когда его не было дома, она дала нищему курицу, в которую спрятала ценное кольцо. Вернувшись, муж очень разгневался, развелся с ней и изгнал из города, отрубив ей руку. Тут юноша заплакал и сказал, что этим нищим был он, — кольцо дало ему богатство.

Тайное станет явным

Купец дал судье запечатанную суму с золотом на хранение. Через десять лет он ее потребовал обратно. Печать его была нетронута, но в суме были только медные монеты. Шах, к которому обратился обманутый купец, сказал: «У тебя нет свидетелей, и формально судья прав». Но он обещал купцу обдумать этот случай. У шаха была ценная шелковая подушка. Он оторвал от нее угол и поехал на охоту. Когда домоправитель увидел такой ущерб, он сильно встревожился. Его послали к умелому мастеру, который починил повреждение так, что не было видно ни одного шва. Шах приказал позвать этого штопальщика и установил, что именно он зашивал суму по приказу судьи. Судья был наказан, и купец получил золото обратно.

Зазнавшиеся ученые

Некогда жили два ученых, и каждый из них постоянно сам себя восхвалял. Время от времени они посещали собрания во дворце шаха, обладавшего большим умом и глубокими познаниями. Своей проницательностью шах сразу распознал в этих ученых высокомерных людей и решил испытать каждого из них наедине.

Шах спросил одного из них о другом:

— Что за человек этот ученый муж? И получил ответ:

— О шах, он осел, грязный тщеславный болтун! Тогда он спросил другого:

— Что за человек тот ученый?

— Это безголовый и прожорливый бык, единственные добродетели его — борода и чалма! — сказал второй ученый о первом.

Испытав таким образом их характер, шах сделал вывод, что цена им обоим невысока и что они заслуживают не почета, а только презрения.

На следующий день эти ученые пришли на собрание к шаху, на котором присутствовали все эмиры и вазиры.

И шах решил подшутить над ними.

Он приказал кравчему подать всем лакомое блюдо — жареную курицу с рисом, а перед высокомерными учеными поставить блюдо ячменя с соломой и корзину хлопкового семени. Когда все это было выполнено и перед всеми гостями, кроме этих двух ученых, стояла жареная курица с рисом, они оба заплакали и спросили шаха:

— Объясни нам причину этого. Что мы сказали или сделали, чтобы заслужить такое наказание?

— Указаниям ученых умным людям всегда подобает следовать: ты сказал, что этот муж — прожорливый бык, он же сравнил тебя с ослом. Быку же полагается только хлопковое семя, а ослам люди обычно дают ячмень, и я решил следовать общепринятым правилам, — ответил шах.

И они осознали, что зло никогда не вознаграждается добром.

Высокомерный отшельник

Иисус и Мария посетили одного отшельника. Случилось так, что тогда же мимо проходил грешник и решил искупить свои грехи разговором в этом обществе. Но отшельник не согласился снизойти до этого и грубо прогнал грешника. Тот, униженный, с грустью покинул дом. Он обратился к Богу с молитвой о прощении, и ему было все прощено, тогда как отшельнику было сказано:

Долго ли ты еще будешь носить посох и терновый венок и одеваться в лохмотья?

Подобает ли, чтобы ты еще долго торговал своим отшельничеством?

МЫСЛИ И АФОРИЗМЫ

* * *

Красота преходяща, и поэтому, когда Зулайха сказала Иосифу Прекрасному: «Я никогда не видела такой красоты!» Иосиф ответил: «Может быть, и правда, но как я буду выглядеть после смерти?»

* * *

Нельзя назвать благодарностью хвалебную речь из твоих уст, если она слышна только после того, как тебя накормили.

Боль любви становится врачевателем для каждого сердца, и без любви невозможно преодолевать трудности.

Если не хочешь быть презираемым в мире, то не презирай других.

Терпение бывает трех видов: терпение в несчастье, терпение в послушании и добрых делах и терпение во избежание ошибок.

* * *

Глупца нельзя ничему научить.

* * *

Добродетель лучше любой собственности, лучше власти и денег.

Никогда никому не завидуй, ибо каждый получает то, что ему суждено.

Вся вселенная наполнена мною, а я скрыт в ней. Может быть, сокровища всего мира скрыты во мне?

Ты не потерял ничего и не ищи ничего. Того, о чем ты говоришь, нет, и не говори о нем. То, о чем говоришь и знаешь, это и есть ты. Узнай себя многократно.

Суфии бывают различными: одни являются сторонниками знания, другие — сторонниками обращения к Богу, третьи — сторонниками любви, четвертые — сторонниками единства Божия, остальные — всего этого, а некоторые ниже этих качеств; имеются суфии без каких-либо определений.

Нигде в этом мире — ни на суше, ни на море — нет большего богатства, чем умеренность.

Если бы разумный не мешал мне, невежественный был бы в моих руках как воск.

Тот, кто, не размышляя, говорит свое слово, после этого многократно будет порицать себя.

Если ищешь воочию, тогда Он будет скрытым. А если ищешь тайно, тогда Он будет явным. А если вместе ищешь, то, так как Он не имеет подобного, Он находится вне их (тайны и определенности).

Отрекись от неверия, религии, от добра и зла. от науки и практики, ибо за их пределами существует значительное число ступеней совершенства. Если ты достигнешь хотя бы на миг ступени любви, то станет для тебя очевидным, что кроме любви есть суеверие.

Руми. 1207—1273

ДЖАЛАЛ АД-ДИН МУХАММАД РУМИ

Величайший суфийский поэт Ирана, классик мировой литературы Джалал ад-Дин Мухаммад Руми родился в сентябре 1207 г. в городе Балхе в Хоросане в семье выдающегося богослова Мухаммада ибн Хусайна ал-Хатаби ал-Балхи, проповедовавшего под именем Баха ад-Дина Валада, считавшего себя идейным и духовным наследником великого суфия-интеллектуала ал-Газали.

Когда Джалал ад-Дин был еще ребенком, у его отца возникли осложнения в отношениях с мстительным придворным богословом Хорезмшахов Фахрад ад-Дином Рази, причастным к убийству Маджд ад-Дина Багдади, утопленного в Аму-Дарье. Отец Джалал ад-Дина почувствовал смертельную опасность, нависшую над ним и его семьей, и он решил под предлогом паломничества в Мекку покинуть Хоросан.

Примерно в 1215 г Валад с семьей и сорока учениками и последователями отправился в странствие. Их путь лежал через город Хайяма Нишапур, где и состоялась их уже упомянутая встреча с Фарид ад-Дином Аттаром. В конце своей беседы с Валадом Аттар, указав на Джалал ад-Дина, сказал: «Не за горами то время, когда твой сын возожжет огонь в сердцах, скорбящих о мире». С подаренной Аттаром «Книгой тайн» Джалал ад-Дин не расставался всю свою жизнь, постоянно перечитывая ее, обращался к ней в минуты радости и скорби, находя в ней ответы на терзавшие его сомнения и утешение в печали.

Семья Валада обосновалась в Руме — западном сельджукском султанате, контролировавшем в те времена практически всю Малую Азию. Она жила сначала в Малатве, потом в Си-васе, Акшехире и в Ларенде. В Ларенде в 1225 г. Джалал ад-Дин женился на Джаухар-Хатун Самарканди. Там же родился его первенец Султан-Велед, который впоследствии написал биографическую поэму «Валад-Наме» — о жизни своего деда и отца, а также собрал наставления и изречения Джалал ад-Дина и издал их отдельной книгой под названием «В нем то, что в нем».

В 1228 г. Валад получил приглашение занять место преподавателя в медресе в Конье и переехал туда, но вскоре, в 1231 г., умер, и его место в медресе занял Джалал ад-Дин. Через год Джалал ад-Дин, оставаясь преподавателем медресе, становится учеником единомышленника Валада шейха Бархун ад-Дина Мухаккика. Это духовное воспитание продлилось почти десять лет, но жизнь Джалал ад-Дина оно не изменило: он остается всеми уважаемым преподавателем в медресе и проповедником в мечети и живет со своей семьей в довольстве и благополучии.

Вступление Джалал ад-Дина на суфийский Путь связано с именем бродячего суфийского проповедника Шамс ад-Дина Табризи. Проповеди этого дервиша и личное общение с ним, а потом его таинственное исчезновение перевернули душу Джалал ад-Дина, и, пережив радость встречи, всеобъемлющую любовь к другу и трагедию потери, он стал тем гениальным поэтом, которого знает мир.

Но Джалал ад-Дин уже не мог жить и творить без кумира, напоминающего ему своими душевными качествами исчезнувшего в 1247 г. Шамс ад-Дина. Таким кумиром стал для него молодой ювелир Салах ад-Дин Заркуб, а когда тот в 1258 году умер, его место занял Хусам ад-Дин Хасан, возглавивший учеников поэта и суфийского шейха, каким теперь был Джалал ад-Дин.

Именно Хусам ад-Дину мир обязан тем, что большинство поэтических произведений Джалал ад-Дина были записаны и сохранены для человечества, так как поэт обычно их только декламировал или напевал. По его же предложению и при его помощи было создано главное произведение Джалал ад-Дина — шеститомная поэма «Маснави» («Поэма о скрытом смысле»). В своем скрытом смысле эта поэма является своего рода энциклопедией суфизма, но эту ее сторону могут оценить лишь те, кто вступил на суфийский Путь и сумеет разглядеть в ней развитие идей Газали, Санайи, Аттара и других суфийских авторитетов того времени. О связи «Маснави» с поэзией Санайи и Аттара сказал сам Джалал ад-Дин:

Аттар был духом, а Санайи — двумя очами его,

А я пришел следом за Санайи и Аттаром.

Люди же далекие от суфийской мистики могут насладиться «Маснави» как совершенным поэтическим произведением, отразившим все стороны жизни средневекового исламского Востока, и убедиться в том, что годы не властны над вечным стремлением человека к счастью и справедливости, убедиться в бессмертии человеческой Надежды на лучшее.

Джалал ад-Дин подписывал свои произведения разными псевдонимами: «Балхи» — по месту своего рождения, «Шамс Табризи» — именем друга и духовного учителя, но наибольшей известностью пользовался его псевдоним «Руми» — по названию страны, где он и его близкие обрели вторую родину.

Джалал ад-Дин Руми умер в Конье в декабре 1273 года и покоится в мавзолее рядом с отцом. Их могила является объектом паломничества и почитания по сей день.

В этой книге приводятся избранные притчи из всех шести книг поэмы «Маснави», которую сам Джалал ад-Дин, а следом другой великий суфийский поэт Абд ар-Рахман Джами назвали «Кораном на персидском языке», что еще раз подчеркивает ее традиционную связь с поэмой «Сад истин» родоначальника иранской суфийской поэзии Санайи, также удостоенной этого высокого сравнения.

В то же время многие притчи, собранные Руми, вероятно, преодолели языковой и религиозный барьер между Востоком и Западом, и их сюжеты стали основой некоторых сказок Г.-Х. Андерсена, а их влияние ощущается даже в творениях Шекспира.

ПРИТЧИ ИЗ «ПОЭМЫ О СУТИ ВСЕГО СУЩЕГО» (МАСНЕВИ-И-МААНАВИ)

Бакалейщик и его попугай

Один бакалейщик имел попугая и везде, где только мог, его расхваливал. По его словам, попугай и сторожил лавку, когда он отсутствовал, и развлекал покупателей, приходивших за товаром. И так было на самом деле.

Но однажды, когда бакалейщик в очередной раз оставил свою лавку на попугая, расположившегося на прилавке среди мешков с крупами и пучками травы, тот вдруг увидел, что вблизи него промчалась кошка. От испуга попугай вздрогнул, взмахнул крыльями и подпрыгнул, зацепив при этом бутылку с благовонным маслом. Сосуд упал, масло разлилось, и хозяин, возвратившись в лавку, услышал его аромат и сразу понял в чем дело.

Это происшествие его страшно рассердило, и он побил попугая так сильно, что тот лишился своего хохолка, перестал есть и пить, а главное — перестал разговаривать. Поостыв от своего гнева, хозяин очень огорчился при виде облысевшего и молчащего попугая.

— Лучше бы я сам облысел или даже сломал бы руку, когда только собирался тебя побить!

Он пытался разыскать какие-нибудь лекарства, обращался к праведным людям с просьбой помолиться, чтобы Господь вернул птице речь, но ничего не помогало, и попугай зловеще молчал.

Так продолжалось несколько дней и ночей, — до тех пор, пока попугаю не попался на глаза зашедший в лавку дервиш с круглой плешью на макушке. Увидев его и обращаясь к нему, попугай закричал:

— Ты так меня утешил! Теперь я вижу, что не только мне, но и тебе вырвали волосы за то, что ты где-то пролил масло!

Все, кто были в лавке, приняв слова птицы за шутку, дружно расхохотались: им было смешно, что попугай посчитал себя ровней дервишу.

Так и грешный человек иной раз возомнит себя святым только потому, что ест, пьет и спит точно так же, как это делают праведные люди.

Мастер и косоглазый подмастерье

Однажды мастер сказал подмастерью:

— Принеси сосуд, стоящий в другой комнате за дверью!

Подмастерье был косоглазым и, войдя в комнату, указанную мастером, увидел там два сосуда. После этого он возвратился к мастеру и спросил, какой из двух сосудов ему следует взять. На это хозяин ему ответил:

— У нас есть всего один сосуд, но тебе из-за косоглазия кажется, что их два.

Косой еще раз вышел в другую комнату и, вернувшись, опять заявил:

— Я видел два сосуда! Какой из них сюда принести? Но и мастер в своем мнении был упрям:

— Если их два, то разбей один из них! — сказал он. Когда же подмастерье разбил один сосуд, другой просто исчез.

О, если бы так же легко можно было искоренить порок двуличия, владеющий многими людьми!

Халиф и Лайли

Когда халифу указали на одну девушку и сообщили, что это — Лайли, он спросил ее:

— Неужели ты и есть та самая Лайли, что свела с ума бедного Кайса? Но я, хоть убей, не нахожу в тебе никакой красоты!

В ответ ему юная дева прошептала:

— Чтобы увидеть мою красоту, ты должен быть Маджну-ном. Ты должен смотреть на меня его глазами и быть верным мне в обоих мирах. Ты должен пьянеть от одного моего прикосновения и, находясь в этом сладком опьянении, не желать отрезвления. Такое безумие дарует нам прозренье и способность видеть Истину во всем ее блеске. Если же все твои мысли крутятся вокруг того, с чего тебе будет убыток, а с чего барыш, то мне тебя очень жаль, потому что ты никогда не познаешь блаженства и будешь видеть только тень жизни!

Так и мы нередко проводим жизнь в погоне за тенями и призраками и не видим Истины и Красоты.

Ослица и колючка

Однажды ослице под хвост попал репей. Кого может попросить о помощи несчастная ослица? Она прыгала, каталась по земле, лягалась, но репей только глубже вонзался и невыносимо жег ее тело.

Стремясь освободиться от колючки, она так ревела, что кому-то из находившихся поблизости погонщиков все это надоело, и тот подошел к ней и дал ей пинок под зад. От этого пинка репей оторвался, отлетел, и ослица успокоилась.

Стоит ли нам сердиться на тех, кто в трудный час своим пинком избавляет нас от беды?

Царь Соломон и удод

Царь Соломон знал язык птиц и зверей, хотя милостью Божьей не только этим он был возвышен над людьми.

И однажды поутру птицы небесные собрались вокруг царя, и каждая из них показывала ему свое уменье. Когда же очередь дошла до удода, тот сказал:

— Я единственный из всех птиц наделен даром видеть подземные реки и озера, и я буду тебе, о Соломон, очень полезен в твоих походах через степи и пустыни!

Слова удода понравились Соломону, и он ответил ему:

— Что ж, ты действительно будешь полезен нам в безводных землях, где только ты сможешь определить местонахождение подземных вод.

Вдруг ворон, охваченный завистью, вмешался в беседу царя с удодом.

— Все он врет, — каркнул ворон. — Если бы он действительно мог видеть воду, то он видел бы и сети, в которые он попадает, как и все прочие птицы!

— Может, ворон на этот раз и не врет, — усомнился царь. — И ты, удод, не так уж зорок?

Удод же с достоинством ответил Соломону: — Не слушай, царь, что тебе накаркает мой враг! Взгляд мой остер почти всегда, я вижу все, но только того, что мне угрожает, я не замечаю, будто какой-то мрак застилает мне очи и даже яркое солнце темнеет!

О мухе, вообразившей себя кормчим

Однажды муха, захмелев от чего-то, вообразила, что она плывет по морю-океану и, как кормчий, стоит на палубе своего корабля и смотрит вдаль. В действительности же она плыла на листике по небольшой луже, оставленной в саду каким-то ослом.

К сожалению, и среди людей бывает так, что тот, чьи знания мелки и ограничены, воображает себя мудрецом, хотя мудрец из него такой же, как из мухи кормчий.

Глупец, убегающий от смерти

Как-то один глупец предстал перед очами царя Соломона.

— Что ты хочешь, несчастный, — спросил царь.

— Ко мне, о царь, ночью явился ангел смерти, остановился возле меня и долго смотрел на меня недобрым взглядом!

— Чем же я тебе могу помочь? — удивился царь.

— О владыка, прикажи ветру, пусть он умчит меня в Индостан, и там я сумею спрятаться от этого злого ангела, — взмолился несчастный глупец.

Соломон немедленно приказал ветру доставить его в Индостан, а через некоторое время он сам встретился с ангелом смерти и спросил его:

— Почему ты, о посланец Бога, так недобро посмотрел на одного несчастного, что тот убежал в Индостан от семьи и близких?

— Мне самому странно, — ответил ангел. — Но Бог велел мне взять эту душу в просторах Индостана и отправить ее в ад, и поэтому я очень удивился, что этот грешник был здесь, возле тебя. Но, слава Богу, он сразу же умчался в Индостан, и я сумел выполнить повеление Господа в точности!

Нужно всегда помнить, что если человек не может скрыться от себя, то от Бога он тем более никогда не скроется.

Поручение попугая

Один купец, известный также тем, что владел ученым попугаем, как-то по торговым делам собрался в Индостан. Перед тем, как отправиться в путь, он спросил всех своих чад и домочадцев, кто и какой хотел бы получить подарок из далекого края. И каждый из них высказал свое пожелание. Спрошен был купцом и попугай, который попросил хозяина:

— Когда ты придешь в мой отчий край, скажи всем попугаям Индостана, что меня терзает разлука с ними, что я постоянно о них думаю в своей неволе, и скажи, что я от них жду совета, как мне совладать со своей печалью. Ведь где-то живет и мой пестрокрылый кумир, моя милая, — мы с ней были, как Лайли и Маджнун, и теперь я вспоминаю ее с любовью. Пусть же, получив от меня весть, будет меня вспоминать и она, и пусть она в час веселья в память обо мне обронит слезу.

Купец поклялся исполнить просьбу попугая, и когда он, прибыв в Индостан, увидел там столько счастливых птиц, он сразу же вспомнил свою клятву и в точности передал слова птицы. Когда он закончил перед ними свой рассказ, один из попугаев громко воскликнул и упал замертво, распростерши свои обессиленные крылья.

Купец же почувствовал себя виновным в смерти птицы и долго ругал себя за то, что дал волю словам и так точно пересказал то, что ему говорил его собственный попугай.

Между тем его торговые дела подошли к своему завершению, и он, закупив обещанные подарки, двинулся в обратный путь.

Когда он вернулся, попугай спросил его:

— Выполнил ли ты мою просьбу?

— Выполнить-то я ее выполнил, но теперь и сам каюсь, что это сделал. Дело в том, что как только я рассказал птицам, как ты здесь томишься, одна из птиц из сострадания так расстроилась, что упала замертво, и ни я, ни другие птицы ей не могли помочь.

Как только ученый попугай услышал этот рассказ, он внезапно поник головой и упал на дно своей золоченой клетки.

Там он затрепетал и замер так же странно, как и его инду-станский сородич. Увидев, что птица умерла, ее хозяин в горе сорвал с себя чалму, стал рвать на себе одежду и причитать:

— Ты был так сладкоголос! Зачем же ты такое с собой сделал? Неужели мне теперь вовек не услышать твое пение и твои речи? Неужели я тебя не верну к жизни? Ведь таких, как ты, не было даже в садах царя Соломона!

В таких вот причитаниях и слезах купец провел целый день и только к вечеру угомонился, вынес клетку в сад и бережно выложил из нее мертвую птицу. Но попугай, почувствовав себя на свободе, вдруг ожил, раскрыл глаза и вспорхнул на ветку.

Увидев это, купец сначала остолбенел, а потом вскричал:

— Как же ты додумался до этой уловки? Неужели я сам, о том не зная, привез тебе из Индостана какой-то совет твоих собратьев?

— Ты принес мне весть от моих братьев, — отвечал попугай. — Они через тебя мне сказали, чтобы я перестал услаждать людей пением, потому что, чем оно звонче и мелодичнее, тем прочней запоры на клетке, а мой брат еще и дал мне совет притвориться мертвым и таким образом выйти на свободу. Прощай же, мой хозяин! Я никогда не забуду, что освободился благодаря твоей заботе!

Купец задумался над словами попугая и сказал:

— Пусть Господь хранит тебя, ибо своим поступком ты приблизил меня к пониманию Истины. Спасибо тебе за урок. А теперь — прощай и лети в свой Индостан.

Любитель татуировки

Когда-то в Казвине была большая мода на татуировки. Люди выкалывали на своих руках, плечах и спинах изображения барсов, пантер и других могучих зверей. Выполнял эти татуировки некий банщик, и однажды к нему явился один казви-нец и сказал, что он хочет украсить себя рисунком.

— Что же мне выколоть на тебе и где? — спросил банщик.

— Укрась мою плоть изображением царя зверей, — отвечал заказчик. — Я родился под созвездием Льва и хочу теперь с твоей помощью сам превратиться в льва, поэтому не жалей своей синей краски, банщик!

— Где же все-таки мне делать выколку? — не унимался банщик.

— Выколи мне льва на спине, и я буду храбр и вынослив, как лев, и в застолье, и на поле брани.

Когда же банщик вонзил в спину казвинца свою первую иглу, тот вздрогнул и закричал от боли:

— Что ты там колешь, банщик?

— Изображаю льва, как ты хотел, — отвечал банщик.

— А с какой части льва ты начал его изображение? — спросил казвинец.

— С хвоста, — был ему ответ. Тогда казвинец сказал:

— Начни с более существенных частей льва. Мой лев обойдется без хвоста.

Выслушав его, банщик снова вонзил ему в спину свою иглу.

— А теперь что ты делаешь? — снова спросил казвинец.

— Теперь я изображаю львиное ухо, — отвечал банщик.

— Моему льву не нужен слух, — я сам буду слушать за него. А раз не нужен слух, то не нужно и ухо, — вскричал казвинец, а когда в его спину вонзилась следующая игла, в отчаянии спросил:

— Что же ты вытворяешь сейчас? Отчего мне так больно?

— Выкалываю живот льва, половина его уже готова, — ответил банщик.

— Зачем живот тому, кто никогда ничего не будет есть? — взвыл казвинец.

Тут уже вышел из себя банщик.

— Где ты видел царя зверей без хвоста, без уха и без брюха? Таких уродов еще не создал Господь. Ты, видимо, просто не в силах терпеть боль, но не в моей власти избавить тебя от той боли, без которой нельзя нанести какой-нибудь узор! — сказал он.

Если человек твердо решил идти к своей цели, ему следует приучить свое тело к уколам и лишениям.

Лисица, волк и лев на охоте

Однажды лев позвал с собой на охоту волка и лисицу, чтобы те помогли нести ему добычу на обратном пути. При этом царь зверей нарушил известное всем правило, гласящее, что лев охотится один, но он решил, что его величие это не умалит, как не умаляют блеск Луны окружающие ее звезды.

Охота их не была долгой, и вскоре были пойманы зубр, заяц и козел. Щедрость льва была известна, и его спутники предвкушали справедливый дележ добычи. Но лев заметил алчный блеск в их глазах и решил их за это наказать. «Я этим попрошайкам выдам за их алчность как следует», — подумал он и зарычал, вселив страх в своих подручных, а после этого сказал:

— Ну-ка, волк, чтобы никто из вас не упрекал меня в несправедливости, раздели добычу сам!

Волк, дрожа от страха, предложил:

— Ты, лев, как самый большой охотник среди нас, съешь зубра, мне же сгодится и тощий козел, а лисица пусть удовольствуется зайцем!

Наглость волка разозлила льва, и он зарычал в ответ: — Ты не волк, а поганая дворняга, если считаешь, что твой совет хоть чего-нибудь стоит!

Сказав это, он ударил волка своей огромной лапой, и тот упал замертво. Лев же обратился к лисе:

— Как же ты теперь разделишь эту свежатину?

— Я думаю, что тебе на завтрак следует съесть зубра, — с почтением сказала лиса, — козлом же ты сможешь пообедать. А зайца, о мой повелитель, ты, пожалуйста, съешь на ужин, потому что обильный ужин вреден даже царям.

Когда лев выслушал лису, гнев его прошел, и он воскликнул:

— Где же ты, лисица, научилась такой мудрости, которая позволила тебе не оплошать передо мной?

— О царь зверей, — отвечала лиса, — больше всего мудрости мне прибавило то, что я видела, как ты поступил с волком.

— Ты мне мила, лиса, тем, что сумела проявить хитрость там, где это было нужно, а хитрость во все времена была столь же важна, как ум и доблесть! — сказал лев.

Лиса же благословляла свою судьбу за то, что лев сначала обратился к волку.

А мы добавим, что блажен тот, кто способен учиться на чужом счастье или несчастье и поступать по этому опыту.

Спор на корабле

На одном из кораблей в качестве пассажира оказался ученый грамматик. Не успев ступить на палубу, этот ученый сразу же спросил капитана, знает ли он законы грамматики.

— Книг по грамматике я не читал — и тайн этой науки не постиг! — ответил капитан.

— Это очень плохо! — сказал ученый. — Можешь считать, что полжизни ты прожил впустую.

Корабль ушел в долгое плавание, и в море его настигли буря и смерч.

— Посудине нашей конец, — сказал капитан ученому. — Учился ли ты когда-нибудь плавать, о мудрый человек?

— Никогда! Это занятие недостойно меня, — отвечал ученый.

— Ну тогда считай, что у тебя пропало не полжизни, а вся жизнь целиком! — заключил капитан.

Так и в нашей жизни, когда все вокруг нас бушует, готовность рискнуть и преодолеть невзгоды важнее иных наук.

О том, как глухой навещал больного

Как-то один глухой человек, узнав, что его сосед тяжело болен, решил, что навестить больного — его священный долг. Но тут же он заколебался, так как понял, что из-за своей глухоты он не сможет услышать тихой речи ослабевшего человека. Однако поразмыслив как следует, он решил, что сможет отделаться стандартными фразами. Например, если он спросит больного: «Как ты себя чувствуешь?», тот обязательно ответит: «Мне уже немного полегчало», и тогда мне останется сказать: «Ну и слава Богу!» Потом ему нужно будет задать вопрос: «Чем ты питаешься?», и каков бы ни был ответ соседа, можно будет ему сказать: «Пусть пойдет тебе эта пища впрок». Прилично будет также спросить: «А кто тебя лечит?», и даже не услышав ответа на этот вопрос, смело можно похвалить умение врача.

Подготовив себя таким образом, глухой отправился к соседу.

— Как ты себя чувствуешь? — с этими словами он вошел в дом больного.

— О друг, смерть уже зовет меня в дорогу, — слабым голосом ответил сосед.

Глухой же на это, как собирался, сказал:

— Ну что ж, и слава Богу!

Больной, услышав эти слова, со страхом подумал: «Только мой лютый враг за мою смерть может благодарить Господа!» А глухой тем временем продолжал ставить свои заранее заготовленные вопросы:

— Чем же ты питаешься, брат?

— Моя еда — это не еда, а просто яд! — отвечал больной.

Глухой не услышал его слов и продолжил свою беседу заранее заготовленной фразой:

— Ну что же, даст Бог, эта пища пойдет тебе впрок. Больной даже не успел прийти в себя, услышав такое пожелание, когда последовал еще один вопрос глухого:

— А кто же твой лекарь? — участливо спросил он.

— Вероятно, сам ангел смерти, — со слезами на глазах ответил больной.

А не услышавший этот ответ глухой уже продолжал свой разговор:

— Что ж, искусство этого лекаря известно всем, и он всегда все, что начал, доводит до конца. Думаю, что и с твоей болезнью он справится!

Сказав эти слова, глухой ушел с чувством исполненного долга. А его больной сосед тем временем говорил сам с собой:

«Кто бы мог подумать, что мой сосед, с которым мы живем рядом уже много лет, затаил на меня такое зло. Я в своей слабости не мог ему ответить, но я прошу Господа наказать его за его злорадство, потому что радоваться при виде чужой боли — это святотатство, и тот, кого радует чужое страдание, — самый большой грешник на свете».

Может быть, и среди наших деяний есть такие, которые кажутся нам достойными награды, в то время как в них сокрыт тяжкий грех, а мы о нем и не догадываемся, как этот глухой, заставивший своими глупыми словами страдать и без того несчастного больного человека.

Раб Лукман и его хозяин

Раб Лукман был угрюм и нерадив, и когда хозяин послал его вместе с другими рабами собирать в саду плоды, он именно от Лукмана ждал каких-нибудь неприятностей.

Остальные рабы постоянно посмеивались над Лукманом из-за его медлительности и даже считали его немного странным. Во время этого сбора плодов все они наелись всласть, и когда хозяин недосчитался нескольких корзин с фруктами, сказали ему, что все это съел Лукман.

Хозяин впал в гнев и призвал к ответу Лукмана, но тот спокойно сказал:

— Я разоблачу эту ложь, если ты мне поможешь. Напои всех рабов горячей, но не кипяченой водой, а потом заставь их и меня в том числе бежать по полю. Сам садись на коня и скачи следом, и правда откроется.

Хозяин послушался совета Лукмана и сделал все, как тот сказал. Когда же, напоив всех своих рабов горячей водой, он заставил их бежать по ухабистому полю, он увидел, что через некоторое время из них изверглось все, что было ими съедено, и только изо рта у Лукмана вытекла чистая вода.

Спор византийцев с китайцами

Как-то заспорили китайцы и византийцы о том, кто из них искуснее в живописи. Спор этот был беспредметным, и слушавший его царь сказал:

— К чему пустые слова? Пусть каждый из вас на деле покажет, каково его умение.

Спорящих разместили в просторном покое, разделенном непрозрачной перегородкой на две мастерские. Китайцы, заняв одну из них, сразу же потребовали себе красок и холстов, и их просьба была немедленно выполнена. Византийцы же сразу заперлись в своей мастерской, сказав, что им ничего не нужно.

Началось соревнование. Китайцы искусно покрывали холсты различными узорами, а византийцы у себя, выбрав одну из стен, полировали ее одним из известных им способов. Через некоторое время работы были закончены, и китайцы громким боем барабана призвали к себе царя, чтобы он взглянул на результаты их труда. Властелин был изумлен красотой и многоцветьем созданных китайцами узоров и, побыв около их картин, решил посмотреть работу византийцев. Те при нем сняли покров со стены, отполированной до зеркального блеска, и на ней вместо жалкого творения рук человеческих он увидел отражение иного мира — мира Истины.

Созданное византийцами зеркало можно было сравнить только с сердцем чистого и праведного человека, отражающим беспредельность духа.

Пожар

В одном краю во времена халифа Омара вспыхнул большой пожар. Как люди не бились, они не могли остановить огонь, и пламя перекидывалось от дома к дому. Горели даже каменные здания, огонь распространился ввысь и вглубь, достигая птичьих гнезд и звериных нор. Даже вода отступала перед этой лавиной огня. Создавалось впечатление, что огонь этот послан Господом в наказание.

И вот старейшины собрались идти к халифу.

— Что нам делать? Как совладать с огнем, — спросили они Омара.

На это властитель им ответил:

— Охвативший ваши дома огонь так силен, потому что он ниспослан вам за вашу скупость. Откройте свои двери, накормите бедных, и Всевышний вам поможет!

— Мы уже раздавали людям свой хлеб и открывали людям свои двери, — наперебой заголосили горожане.

Но халиф Омар жестом остановил их и сказал:

— Давая хлеб, вы не смирили своей гордыни и одаривали людей лишь в угоду своему честолюбию, поэтому ваше деяние не признал Всевышний. Будьте искренними, и Он вас услышит.

Суфий и его осел на постоялом дворе

Однажды на некий постоялый двор въехал запоздалый путник на осле. Перед тем как пройти в общий зал, путник передал своего старого осла на попечение слуге.

Этот путник оказался суфием, и находясь в зале для гостей, он сразу же погрузился в созерцание, ибо созерцание — это основное состояние суфиев, и только созерцая созданный Господом мир, они обнаруживают Его знаки, которых нет даже в самых умных книгах.

Свое созерцание путник прервал только когда принесли блюдо с пловом, и, взяв себе немного пищи, суфий вспомнил о своем осле и, подозвав слугу, стал его учить, как с ним обращаться.

— Задай ему побольше ячменя, — сказал он слуге.

— Для меня это — привычное дело, — отвечал тот.

Но суфий, не обращая внимания на слова слуги, продолжал:

— Учти, что осел мой уже немолод, и поэтому его корм должен быть предварительно размочен и размолот. Заодно и разотри ему бока, онемевшие от тяжелого груза.

— Я с самого рождения нахожусь при постоялом дворе и с детских лет знаю, как угодить и приезжему, и его ослу, — сказал на это слуга.

Суфий опять не обратил внимания на его заявление и повел свою речь дальше:

— Не забудь также налить ему подогретой воды... Теряя терпение, слуга прервал путника:

— О суфий! Да будет тебе известно, что наш постоялый двор прославился самым внимательным отношением к путникам!

Суфий же, как ни в чем не бывало, закончил свои наставления:

— Очисти от камней его стойло и принеси ему песка, почисти осла скребницей, отпусти шлею и покрой его попоной!

Слуга, смирившись, выслушал путника до конца и уверил его, что он справится с этой ответственной задачей.

— Хоть вы и ученый, но я в таких делах умелей, — сказал он. — Немало я повидал ослов на своем веку и всех обслужил исправно. Позвольте же мне уйти, чтобы я мог заняться вашим ослом, которому я готов служить, как своей дорогой родне.

После этих слов слуга вежливо удалился, сразу же позабыв обо всех на свете ослах и конюшнях, и пошел разыскивать других слуг, чтобы вместе с ними посмеяться над поручениями занудного суфия.

Суфий же, поверив вранью слуги, в гостинице забылся тревожным и коротким сном. Ему снилось, что его осел стал хромать, потом что его задрали волки. От этих снов суфий стонал, просыпался и думал, не являются ли эти сны знаком, что слуга не выполнил его просьб и что его ослу сейчас плохо. И в то же время он не мог себе представить, что этот слуга или еще кто-нибудь может вот так, без всякого повода, причинить ему вред.

Тревога же суфия была, как оказалось, не напрасной: его осел действительно лежал некормленный у дороги, да и лежать ему было больно, потому что ему под брюхо сползло седло. Осел мечтал хоть о какой-нибудь еде, и даже солома в эту ночь показалась бы ему лакомством.

К утру пришел слуга и пинками в спину поставил бедного осла на ноги и поправил седло. Осел страдал и никому не мог рассказать о своих страданиях, и, не зная о том, что пришлось пережить животному, суфий вскоре продолжил свой путь. Но, пройдя не так уж много, осел под ним вдруг стал шататься и падать на колени.

Люди, помогавшие его поднять, подумали, что осел болен, и старались распознать его болезнь: один осматривал копыта, другой искал раны на теле, а третий вспомнил, как суфий в гостинице перед сном расхваливал своего осла, и спросил путника, как он может объяснить то, что происходит.

— Слуга оказался плутом, — сказал мудрый суфий. — И мой осел до самого рассвета оказался без человеческого ухода под сенью Господа, и, возможно, сейчас он падает на колени, чтобы сотворить молитву!

Видимо, не следует верить словам, плохо зная того, кто их произносит, ведь и дьяволу ничего не стоит сказать: «Велик Господь», ну а то, чем владеешь, лучше всего оберегать самому.

О человеке, увидевшем молодой месяц

Как-то во времена Омара вокруг халифа в первый день поста собрались правоверные, и кто-то из них вдруг произнес:

— А я сейчас прямо над собой вижу молодой месяц! Все стали вглядываться в темное небо. Поднял голову

и халиф Омар, но никто ничего не увидел.

— Где же месяц, куда он мог исчезнуть? — спросил Омар. Но тот, кто увидел месяц, продолжал утверждать, что и сейчас видит тонкий серп. Тогда халиф Омар сказал ему:

— Попробуй-ка смочить палец и провести им по брови! Незадачливый наблюдатель выполнил в точности совет

Омара и объявил, что после этого месяц пропал. Тогда халиф сказал:

— Это в поле твоего зрения попал загнувшийся волосок из бровей, и ты по легкомыслию принял его за месяц. Страшно даже подумать, что произойдет, если кроме волоса у тебя еще что-нибудь искривится, — пошутил Омар.

Крестьянин и лев

Как-то один крестьянин, закончив все свои дневные дела, завел быка в хлев и запер его там на засов. А ночью в селение пришел лев и, забравшись через крышу в хлев, сожрал быка. Разморившись от сытной еды, он прилег в хлеве на месте, где лежал бык, и задремал. Крестьянин ночью вдруг решил проверить, все ли в порядке в его хозяйстве, и увидев, что засов стоит на месте, смело заглянул в хлев. Льва он в темноте принял за быка и стал гладить ему бока. Лев же решил не разубеждать хозяина и лежал смирно, подумав при этом:

— Благодари Бога, мужик, что здесь темно, а то бы ты уж нахлебался страха!

Как суфии продали осла

Однажды один почтенный суфий приехал на своем осле в некий город и отправился на постоялый двор, чтобы переночевать. Осла своего он, зная по рассказам повадки здешних слуг, сам накормил, напоил и поставил в стойло отдыхать, а сам пошел в общий зал гостиницы. А в этой странноприимной обители в то время находилось несколько совершенно нищих суфиев, которых мучил сильный голод. Заметив, что кто-то поставил в стойло осла, они его увели, продали, накупили много еды и со своими покупками вернулись в общий зал гостиницы, где уже отдыхал хозяин проданного ими осла.

Начался веселый пир, и голодные суфии пригласили к столу и своего почтенного собрата. Из уважения к праведному старцу они подкладывали ему лучшие куски, и он, не зная, что проедает собственного осла, подумал: «Ну что же, не грех и повеселиться со своими собратьями!»

Потом начались такие пляски, что пыль клубами вздымалась из-под ног, ибо лишь немногие суфии живут только светом Истины, а большинству не чужды плотские развлечения.

Тем временем кто-то взял в руки бубен и запел какую-то песню с припевом «Пропал осел». Все заплясали с новой силой, и каждый, стараясь не нарушить ритм, повторял этот припев. Танцы суфиев были так заразительны, что при всей своей степенности и праведности не усидел и хозяин осла. Пустившись в пляс, он громче всех, веселясь, вскрикивал: — Пропал осел! Пропал осел!

Разошлись, когда уже начало светать. Хозяин осла, поспав немного после бурного вечера, не спеша сложил свои пожитки и пошел в хлев, чтобы нагрузить ими своего осла. Не обнаружив его там, он решил, что осел пошел где-нибудь неподалеку пощипать травку. В это время подошел слуга, запиравший вечером хлев, и праведный суфий спросил его:

— Где же мой осел?

— И ты спрашиваешь? — удивился слуга. — Ведь ты же проел его вместе со всеми.

— Но я же лично оставлял его на твое попечение! — вскричал суфий. — Почему же ты отдал его чужим людям. Да я сейчас поведу тебя к судье, и у него ты будешь оправдываться тщетно, ибо сказал Пророк: «То, что дано, подлежит возврату в должный срок», и судья по шариату обяжет тебя возместить мне потерю осла!

— А что я один мог поделать с толпой голодных людей, — продолжал оправдываться слуга.

— Почему же ты, увидев это безобразие, сразу же не пришел ко мне, тогда бы я смог поставить перед судьей этих воров.

— Я зашел в общий зал, но ты там ел и шумел вместе со всеми, а потом стал плясать, вскрикивая: «Пропал осел! Пропал осел!» Когда я услышал от тебя эти слова, я решил, что осел был продан с твоего согласия. Как я мог подумать, что такой человек, как ты, познавший Истину, не знает, что произошло с его ослом? — заявил слуга.

Задумался над этими словами суфий и сказал сам себе:

— Видимо, виноват я сам. Я слишком поспешно доверился грешным людям, готовым ради того, чтобы поесть, продать и чужую вещь, и собственную честь. Теперь же, когда это наваждение прошло, Господь одарил меня истинным пониманием случившегося.

Освобождение несостоятельного должника

Один человек, не вернувший свой долг, был на большой срок заключен в тюрьму. Там оказалось, что он обжора, каких свет не видывал, и поэтому стал он бедой для всех прочих узников: даже самый быстрый едок из них не мог угнаться за этим человеком, евшим за семерых. Из-за него тюрьма, которая и так не была похожа на райский сад, стала для остальных сущим адом.

Когда заключенным совсем уже стало невмоготу, они написали жалобу и отправили ее судье.

«Нас и так кормят здесь не очень обильно, — писали они. — А этот наш сосед каждый день нас объедает, отнимает причитающееся нам пропитание. Он появляется везде, где только едят и пьют, и съедает все во мгновение ока, будто у него пятнадцать ртов. Покорнейше просим тебя, судья, убрать его отсюда, или пусть отделят его от нас».

Судья, прочитав письмо, приказал привести к себе этого обжору и объявил ему следующее:

— Ты позоришь мою тюрьму, и поэтому покинь немедленно ее стены!

— Тюрьма твоя, о судья, единственное место, где я могу находиться, — взмолился должник. — Ведь я не приживусь нигде, потому что никто не сможет меня прокормить!

— Конечно, мошенник и вор должен сидеть в тюрьме, и отпустить тебя на волю будет нарушением законов, но что делать, если все обитатели моей тюрьмы настолько хотят от тебя избавиться, что готовы оправдать тебя. И раз я тебя выпускаю из тюрьмы, то я обязан принять меры, чтобы ты никого больше не мог обмануть, — сказал судья.

Обдумав все это, судья решил, что он сможет выпустить из тюрьмы этого обжору, если перед этим он будет показан всему городу, и горожанам будет объявлено, что он мошенник, плут и несостоятельный должник. И тогда он уже не сможет на воле никого обмануть.

Решив так, судья был вынужден для этой цели раздобыть верблюда. Вскоре судебные служки привели к судье дровосека с верблюдом, и судья сказал ему:

— Твой верблюд нам нужен только до наступления темноты, и потом он сразу же будет тебе возвращен!

После этого несостоятельного должника посадили на верблюда и целый день возили напоказ по площадям, базарам и всем людным местам. Впереди верблюда шел глашатай, провозглашавший, что тот, кто сидит на верблюде, — обманщик, плут и, кроме того, обжора, не знающий предела в поедании съестного. Следом же за верблюдом тащился его хозяин, боявшийся даже на минуту оставить свою скотину без присмотра.

К вечеру, когда на небе уже зажглась первая звезда, судья посчитал, что теперь уже во всем городе не осталось ни одного человека, который осмелился бы иметь какое-нибудь дело с обжорой-должником, его отпустили, а верблюда вернули хозяину.

Однако владелец верблюда не ушел домой. Он потребовал от должника возмещения убытков, состоявших в том, что его верблюд и он сам целый день из-за него мотались по городу.

— Как же так? — спросил мошенник. — Ты за сегодня не менее ста раз слышал от глашатая, что я злодей и несостоятельный должник и чтобы мне никто не верил, потому что у меня нет ни денег, ни каких-нибудь запасов, которыми я мог бы возместить чей-нибудь ущерб, и, зная все это, как же ты можешь просить у меня возмещения своих убытков?

Вероятно, Господь далеко не всех одаривает умением видеть, слышать и понимать!

Поиск жилища

Некий человек искал дом, чтобы взять его в наем или купить, и попросил одного своего друга помочь ему в поисках. Друг показал ему немного поврежденный дом, принадлежавший ему и расположенный по соседству с его собственным жильем. При этом он говорил:

— Если бы у этого дома была крыша, ты бы мог нанять его и сразу поселиться в нем, и мы стали бы соседями. Конечно, хорошо было бы, если бы в доме была вторая комната, тогда бы ты мог удобнее разместить в нем свою семью. А если бы возле этого дома еще и был бы сад, я бы мог приходить к тебе в гости, и мы бы хорошо проводили время. В общем, был бы этот дом в порядке, ты бы мог смело нанять его или даже купить.

Выслушав друга, человек, искавший себе жилище, сказал:

— Я понимаю, что ты желаешь мне благ, и я бы, может быть, нанял этот дом, но боюсь стать рабом домовладельца по имени «если бы» да «кабы»!

О явных и скрытых достоинствах

Один богатый человек как-то недорого купил двух рабов и захотел определить, кто из них чего стоит. Начал он с общего разговора и увидел, что первый приобретенный им раб весьма красноречив и в его словах были и мысль, и чувство. Речь его лилась свободно, как полноводная река, и разливалась, как безбрежное море, где сквозь воды был виден блеск жемчужин. Первым впечатлением хозяина было то, что он получил в дом умного и полезного раба.

После этого он позвал второго раба и почувствовал, что от него исходит тяжелый и неприятный запах. Хозяин попросил его стать подальше и рассказать, что он умеет и чему обучен. Оказалось, что этот прежде был писцом и имеет каллиграфический почерк. Хозяин решил, что и этот второй раб будет полезен в доме, несмотря на свой дурной запах.

После этого хозяину захотелось поглубже узнать характеры и душевные качества этих людей.

— Сходи-ка ты в баню, пока она топлена, а потом вернешься сюда, — сказал он первому сладкоречивому рабу.

Когда же тот ушел, он заговорил со вторым рабом, владевшим искусством каллиграфии.

— Я вижу, что ты не только толковый, но и чистосердечный человек, и сможешь быть хорошим слугой. И вообще я вижу, что ты вовсе не лживый и нечестный, каким тебя мне представил твой приятель, вместе с которым ты попал ко мне.

— Мой друг никогда не покривит душой, он — честный человек, — сказал второй раб. — Он никогда никого не обманывает, и я за него пойду в огонь и в воду. Его слова не могут быть лживыми, и если он их сказал, значит, у меня действительно есть недостатки, а я их просто не вижу, так как со стороны всегда виднее.

— Подожди! Я тебя совсем не понимаю, — прервал его хозяин. — Ты мне расскажи по порядку обо всех грехах и недостатках твоего друга.

— Пожалуй, я смогу назвать только три греха или порока своего друга: первый состоит в том, что он слишком прям, второй — в том, что он готов отдать за правду жизнь, и третий — в том, что он всегда ищет недостатки у себя, а не у других, — ответил второй раб.

— Что-то ты его продолжаешь хвалить даже тогда, когда я попросил тебя рассказать о его недостатках и грехах, — сказал хозяин. — Интересно, как ты будешь себя чувствовать, когда я сам без твоей помощи выявлю все его пороки!

— Клянусь, что я прав и ничего не преувеличил, — взмолился второй раб. Но хозяин больше его не слушал и отослал с каким-то поручением.

Тем временем вернулся первый раб, и хозяин, усадив его рядом с собой, приказал ему:

— Скажи мне, насколько прав в отношении тебя в своих оценках твой приятель?

— А что он говорил тебе обо мне плохого? — спросил первый раб.

— Он рассказал мне о твоем неверии, алчности, вероломстве и лицемерии, — ответил ему хозяин.

Услышав это, первый раб вышел из себя и закричал:

— Тот раб — грязная собака, готовая с голодухи жрать навоз! Для него нет ничего святого. Ни дружба, ни честь, ни долг для него ничего не значат!

Тут хозяин остановил его, приложив палец к губам, и молвил:

— По твоим словам я сужу, что ничтожен и бесчестен не твой собрат, а ты сам. И хоть ты чист и приятен на вид, но душа твоя темна и дурно пахнет. Поэтому отсядь от меня.

Как нам ни приятно любоваться красотой облика и речи, но для человека важна не красота, а суть.

Стена над потоком

На самом берегу большого прозрачного ручья стояла высокая стена. На этой стене сидел почтенный человек. Ему очень хотелось пить, но для него, сидящего на стене, эта бегущая у ее основания прохладная влага была недостижима. Подвинувшись, чтобы лучше видеть поток, человек случайно сдвинул и сбросил вниз кирпич, и плеск воды, принявшей камень, показался ему слаще музыки. И в то же время в этом плеске, ему показалось, слышался вопрос:

— Какой тебе прок в этом деянии?

Задумавшись над этим вопросом, человек сам себе сказал:

— В том, что из-под моих рук выпал и оказался в ручье кирпич, для меня есть польза: во-первых, этот всплеск ласкал мне слух, напоминая дальний гром в охваченной засухой степи, а во-вторых, стена после этого стала на один кирпич ниже, и, чем больше я буду сбрасывать с нее кирпичей, тем она будет становиться ниже, и я буду приближаться к желанной влаге.

Месневи:

Плоть есть стена, ты плоть смири однажды, Когда и вправду жаждешь ты и страждешь. Чем мы надменней, шеи чем длинней, Тем нам свою главу склонять трудней. Мы каменные стены разрушаем, Когда, молясь, колена преклоняем. Мы рушим все преграды меж собой И благодатною живой водой. И, чем стена соблазнов наших ниже, Тем мы к прозрачному потоку ближе.

Сокол в плену у сов

Однажды сокол сбился с пути и оказался среди развалин, где жили одни только совы. Совы сразу же окружили его и стали шумно обсуждать случившееся.

— Не собирается ли он захватить наши владения? — волновались они.

— Путь мой далек, и ваши развалины мне не нужны. Я здесь никогда не останусь, потому что я не могу жить среди руин. Мое место на царской руке, — сказал им сокол.

Но совы не успокоились.

— Может быть, это его козни, и он хочет нас разорить и обманом изгнать из наших гнезд. Разве он похож на птицу, достойную сидеть на царской руке? — возмущалась одна из сов.— И вообще, что в нем есть царского? Да его любая сова крыльями сбросит наземь!

— Вы не видели меня на охоте, — ответил им сокол.— Не видели, как бесстрашно я гоняюсь за дичью и как почтительны со мной в окружении царя, как берегут меня сокольничие. Временами царь даже видит во сне, как я лечу за добычей, а он со свитой скачет за мной следом. Если вы увидите меня в полете, вы узнаете разгадку моей тайны и поймете, что я вам не враг, хоть и случайно оказался среди вас. Помните, что владыка не даст вам меня в обиду, и где бы я ни был, я остаюсь его любимцем.

Колючки на дороге

Какой-то человек посадил на дороге кусты колючек, и прохожие постоянно обдирали о них свои ноги.

— Срежь свои кусты, — просили многие этого человека.

Но тот не слушал их, и кусты росли, становясь бедой для всех, кому только приходилось идти по этой дороге. Если там проходил босой дервиш, колючки впивались ему в ноги, другие, шествовавшие в обуви, рвали об эти кусты свои одежды. Наконец слух о колючих кустах на дороге дошел до правителя округа, и тот приказал привести к нему человека, посадившего их.

— Немедленно уничтожить колючки! — повелел правитель.

— Хорошо, — отвечал этот человек.— На той неделе я вырву их с корнем.

Но прошла неделя, за ней еще и еще, а колючки все росли, и народ продолжал жаловаться правителю. Правитель решил еще раз попытаться вразумить упрямца словами:

— Пойми, несчастный, — сказал он.— Я все равно заставлю тебя вырвать эти кусты. Но, чем дольше ты будешь мне противиться, тем глубже будут уходить в землю корни колючек и тем трудней тебе будет их вырвать. Даже за то время, что кусты находятся на дороге, ты ослабел, а кусты окрепли, а что будет дальше? Поэтому я и говорю тебе от души: поспеши их вырвать.

И вообще — раздирают тело и душу людей на их Пути не только колючки на дорогах, но и все пороки, взращенные ими, но не удаленные вовремя.

Правитель и наставник

В некотором государстве правитель его спросил своего учителя:

— О мой шейх! Не терпишь ли ты какой-нибудь нужды? Есть ли у тебя достойная одежда? Хватает ли еды?

— Великий царь! — ответил шейх.— Как же я могу испытывать в чем-нибудь недостаток, если я сам владею двумя рабами, которые, в свою очередь, управляют всеми правящими на Земле государями?

— Кто же эти два раба, которые, судя по твоим словам, управляют и мной? — удивился царь.

— Эти два раба — гнев и желание, — прямо и откровенно сказал шейх.— И истинный царь лишь тот, кто держит их в узде, помня о том, что солнце с небес светит не только для царей, но и для всех прочих, включая рабов.

Мудрость и совершенство Лукмана

Лукман был рабом у одного купца, и когда тот получше узнал характер и достоинства Лукмана, он старался не разлучаться со своим рабом. Во время их совместной трапезы он подкладывал ему лучшие куски, и если Лукман отказывался от какой-нибудь пищи, он к этой пище тоже не прикасался, отдавая ее на съедение псам.

Однажды этому купцу прислали дыню, и он, как всегда, позвал Лукмана, чтобы угостить его. Хозяин разрезал дыню на куски и первый же кусок отдал Лукману, а тот немедленно с наслаждением стал его есть с таким удовольствием, будто дыня эта была слаще меда. Хозяина тешило видимое удовольствие Лукмана, евшего дыню, и он продолжал отрезать ему кусок за куском. И только после пятого отданного Лукману куска он решил и сам попробовать эту восхитительную дыню. Но как только он откусил ее самую малость, невыносимая горечь наполнила, казалось, все его тело, а язык покрылся волдырями. Когда же эти горечь и боль немного улеглись, хозяин спросил Лукмана:

— Я удивляюсь, как ты мог поглощать столько яда, и почему ты ел кусок за куском, не пожаловавшись мне на их горечь. Неужели ты мог подумать, что я тебе не поверю?

— Зная твое дружеское ко мне отношение, — ответил Лукман, — и помня о том, сколько сладостей я вкушал в твоем доме, я счел обязанностью принять в нем и горечь. И хоть эта дыня оказалась горькой, рука, дающая мне ее куски, была доброй, а какое может иметь значение горечь в сравнении с добротой. Доброта всесильна, она может обратить медь в золото, она помогает переносить горе и страдания, она может превратить уксус в вино и темницу в цветник, а яд — в нектар. И даже райский сад, если в нем не будет доброты, покажется адом. Зло же — это всего лишь суета сует, чуждая истинному Знанию, от которого происходит доброта.

Всадник и змея

Некий всадник, проезжая однажды по дороге, издали увидел, как маленькая ядовитая змея вползла в раскрытый рот спящего на земле человека. Всадник понял, что если несчастному позволить спать дальше, то яд наверняка убьет его. Подхлестнув своего коня, он в одно мгновение оказался возле спящего и что есть силы стал стегать его кнутом, пока тот не вскочил на ноги с вытаращенными от страха глазами. Не давая ему опомниться, всадник погнал его к дереву, под которым валялось множество гнилых яблок, и заставил его их есть, потом ударами кнута пригнал его к реке и приказал пить воду большими глотками. Человек то и дело пытался удрать от мучителя.

— Что я тебе сделал, о враг рода человеческого? — стонал несчастный, захлебываясь водой.— За что ты издеваешься надо мной?!

Но всадник был неумолим. До самых сумерек он истязал человека, и в конце концов тот, теряя сознание, упал на землю, его стало рвать, и вместе с гнильем и водой он выплюнул змею. Только тогда спасенный понял, какая ему угрожала опасность, и стал просить у своего избавителя прошения.

В таком же положении находимся и мы. Читая этот рассказ, не принимай буквального за аллегорию и не ищи аллегории в том, что должно быть понято буквально. Тот, кто наделен знанием, несет на себе ответственность. Не имеющий знания живет только своими предположениями.

Спасенный человек сказал всаднику:

— Если бы ты сразу объяснил мне, в чем дело, я принял бы твое лечение с большой охотой.

Всадник ответил:

— Если бы я рассказал тебе все с самого начала, ты бы мне все равно не поверил, или тебя сковал бы страх, или ты убежал бы, или, наконец, снова заснул, ища забвения, и тогда было бы уже слишком поздно.

Сказав это, таинственный всадник пришпорил коня и ускакал прочь.

Садовник и похитители плодов

Один садовник, придя в свой сад, увидел, что в нем побывали похитители плодов. Искать любителей чужого ему долго не пришлось: ими оказались три на вид весьма почтенных человека. Один из них даже принадлежал к роду праведного халифа Али, другой — с виду благочестивый суфий, третий был правоведом.

Садовник понял, что если эти трое были в сговоре, то ни он, ни судья с ними не справятся, и поэтому он попытался внести между ними разлад. Он пригласил их в свой сад и с улыбкой сказал суфию:

— Сходи, почтенный, пожалуйста, в мой дом и принеси какой-нибудь ковер, чтобы мы могли здесь посидеть вчетвером.

Суфий отправился за ковром, а садовник тем временем шепнул двум оставшимся с ним сообщникам:

— Почтеннейшие, должен вам сказать, что этот пройдоха-суфий вам не компания. Я даже не могу понять, как его может терпеть потомок Али, принадлежащий к роду Пророка, которому мы обязаны всем, что имеем, и как его может терпеть достойный и уважаемый правовед? Как вы не боитесь позора, общаясь с ним? Ведь он хуже вора, а вы мне так дороги, что я с удовольствием буду всегда держать открытой для вас калитку своего сада. Да и луг мой в вашем распоряжении, когда вы только захотите.

Садовник говорил так горячо и искренне, что, выслушав его, оба незваных гостя сразу же прогнали вернувшегося с ковром суфия, забыв о том, что недавно были его друзьями. Увидев это, садовник еще и погнался за убегающим суфием и огрел его палкой по спине, чтобы тому впредь было неповадно лазить в сад.

Суфий же, запыхавшись от бега и упав без сил на землю, подумал: «Свое я получил сполна, но надеюсь, что Господь не простит моих обид моим бывшим друзьям, и их тоже настигнет заслуженная кара».

А садовник вернулся к своим гостям и сказал праправнуку халифа Али:

— Там у меня в доме уже испекли лепешки. Пойди к моей служанке и вели ей подать их нам.

Как только алид ушел, садовник обратился к правоведу:

— О блюститель шариата! Признаюсь, что для меня правовед ценнее любого праведника. Тем более, что сын грешной женщины и сам грешный, это выродок, а не потомок Али. Да и сколько всяких пройдох сейчас уверяют, что они из родни Пророка!

Под впечатлением этой речи садовника правовед пошел навстречу к потомку Али и стал бить его палкой, приговаривая:

— Тебя, видно, твой предок Али не научил тому, что воровать грешно. Если бы ты постиг эту науку, то ты бы не лазил в чужой сад, куда тебя никто не звал!

И с этими словами он пнул своего недавнего приятеля ногой в зад, сбил его с ног и хорошенько отделал его, а тот кричал:

— Ты предал меня, но теперь твой черед изведать побои и боль. Это и будет тебе платой за твое предательство!

Когда же избитый потомок Али покинул сад, садовник решил, что с одним вором он теперь легко справится сам, и сказал ему:

— Какой же ты правовед-законник! Неужели в тех толстых книгах, что ты постоянно перечитываешь, написано, что можно воровать плоды в чужом саду? Да и очень глуп ты к тому же!

И взяв палку, садовник стал жестоко избивать законника, а тот стонал:

— Ты прав, садовник, наказывая меня, и я заслужил эти страдания за то, что я покинул и предал своих друзей!

Не слушая его, садовник пинком выкинул его из сада.

Храбрец и медведь

Однажды дракон напал на медведя. Он убил бы зверя, но в это время там проходил один отважный человек. Он услышал вопль погибающего медведя и не мог не кинуться ему на помощь. Ему удалось побороть дракона, и медведь невредимым освободился из лап чудовища.

После этого медведь стал усердно служить своему спасителю, постоянно охраняя его сон. Мимо них как-то проходил случайный путник. Он был поражен этой необычной дружбой, но все же решил предупредить храбреца:

— От твоей дружбы с медведем, — сказал он, — добра не жди. Медведь глуп, а глупый друг хуже врага.

— Ты мне просто завидуешь, — отвечал ему храбрец, — и поэтому делаешь вид, что не веришь в преданность медведя.

— Я не завидую тебе, но ты должен знать, — сказал путник, — что даже людская зависть лучше дружбы зверя. Поэтому оставь медведя здесь и пойдем лучше со мной!

— Займись лучше своим делом, — упорствовал храбрец, — и оставь в покое меня и медведя!

— Клянусь Богом! — настаивал путник.— Нет у меня сейчас важнее дела, чем увести тебя от медведя и спасти твою жизнь! Уйдем же вместе, ибо быть с человеком всегда лучше, чем со зверем.

Но храбрец был глух ко всем уговорам случайного путника, и тот еще раз безуспешно попытался позвать его с собой и ушел своей дорогой. Храбрец же вздохнул с облегчением и спокойно заснул, а медведь как всегда оберегал его сон.

Медведь, бодрствуя, сидел у него в изголовье и с любовью следил за тем, чтобы никто не потревожил сон его спасителя. Как назло в это время над спящим стала кружиться назойливая муха, и как не махал лапой медведь, она возвращалась снова и снова. Тогда медведь решил ее убить и отыскал для этого поблизости большой и тяжелый камень. В этот момент муха стала ползать по лицу спящего, и медведь изо всех сил опустил камень на лоб своего спасителя.

Женитьба шута

Любимый шут одного царя задумал жениться. Царь решил пошутить по этому поводу.

— Вот ты собрался жениться, — сказал он, — а ведь твоя невеста шлюха! Почему ты ко мне не обратился за советом? Ты же знаешь, что тебе я плохого не посоветую!

— Даже самая непорочная девица, — немедленно ответил шут, — и та со мной быстро превратится в шлюху. Поэтому я решил жениться на шлюхе и надеюсь, что она станет мне верной женой, потому что она долго распутничала всласть, и это дело ей должно было сильно надоесть.

Собака и слепец

Однажды злой пес, не отставая от нищего слепца, бежал за ним, лая и рыча. Слепой кричал на него и пытался отбиться от него своим посохом. Наконец он выбился из сил, остановился, сотворил псу земной поклон и обратился к нему с такими словами:

— О царь охоты! Ты лишь по ошибке посчитал меня своей добычей. Дело жизни таких, как ты, мчаться в степи, преследуя дичь, а ты охотишься за бедным нищим! Подумай о том, что пока ты здесь гоняешься за мной, все звери в лесах находятся в полной безопасности.

Везение вора

Как-то один домовладелец заметил вора, крадущегося вдоль забора его двора.

— Что ты здесь делаешь? — вскричал хозяин дома.

Вор ничего не ответил и кинулся бежать, а хозяин помчался следом за ним. Они бежали по бездорожью, вор часто спотыкался, не зная этих мест, и хозяин почти схватил его, когда вдруг услышал позади себя крик:

— Подожди! Я тебе сейчас покажу, как его поймать наверняка!

Хозяин насторожился. Разные мысли пришли ему в голову. Он думал: «А вдруг тот, кто кричит, и вправду мне поможет, и что если в это время, пользуясь тем, что я убежал из дому, меня грабит другой вор или кто-то развлекается с моей женой?» Он остановился и спросил:

— Что ты мне хочешь сказать, добрый человек?

— Ты посмотри: вот следы убегающего вора Беги по этим следам и ты его непременно скоро настигнешь!

Хозяин понял, что его обманули, и в сердцах сказал:

— Думал я, что ты — честный человек, а ты — плут. Ведь я уже почти схватил вора за рубаху, он был у меня в руках, зачем же мне нужны его следы?

— Но я же указал тебе путь к цели, — ответил обманщик.

— Ты просто сообщник вора, если ты мог отвлечь меня от погони, — заключил хозяин, — ведь если какой-нибудь предмет у нас в руках, разве мы станем искать его неясный след?

Ссора четырех иностранцев

Однажды в мечеть зашли четыре иностранца. Все они стали на молитву, чтобы просить Господа о милости к каждому из них.

Вдруг среди молитвы один сказал:

— Уже время, а муаззин почему-то не возглашает об этом правоверным!

Второй, обращаясь к первому, сделал ему замечание:

— Ты же осквернил молитву, прервав ее суетным словом! Третий оборвал второго словами:

— Ты бы в часы молитвы построже судил себя, а не других!

Слушая их, четвертый тоже прервал свою молитву и простонал:

— Слава Богу, что не я, а они все трое проявили неверие!

Они не знали, что тех, кто выискивает чужой грех, Господь судит строже, чем тех, кто грешит сам, и поэтому Он не принял молитвы всех четверых.

Месневи:

Блажен лишь тот, кто понял свой порок, Кто осудил свой грех, извлек урок. Людской души туманна половина, Другая — в прегрешениях повинна. Но если ссадина тебя тревожит, Ты пластырь сам накладывай на кожу. И пусть не дразнит безбородых тот, Который от природы безбород.

Рассказ о старом и больном человеке и лекаре

Однажды к лекарю пришел старик и пожаловался:

— Что-то я стал тяжел на голову!

— Причиной этому твои года, — ответил лекарь.— Когда они приходят, можно ждать любой беды.

— Меркнет свет в моих глазах, — не унимался старик.

— И это тоже от твоих преклонных лет, — сказал лекарь.

— Посмотри: я согнут словно лук, и вся пища мне кажется горькой. Иногда мне становится трудно дышать. Что же все-таки со мной сталось? — в отчаянии спросил старик.

— Но ты же стар! Многое из того, что ты описал, так и должно быть в твоем возрасте, — убеждал его лекарь.

— Ты, как портной, все время шьющий одно и то же! — разгневался старик.— Что ты заладил: «Года, года, возраст...» Должно же быть лекарство от любой болезни, и если ты его не знаешь, значит, ты — плохой лекарь и должен избрать другое ремесло.

Лекарь же оставался спокоен.

— Мне не раз приходилось видеть, как старость порождает напрасный гнев. Дело в том, что от старости одряхло не только твое тело, но и душа, и если ты, гневаясь, не можешь себя сдержать, тебе не поможет никакое лекарство! — сказал он старику в заключение.

Как одного старика разбойники пугали намерением убить другого

Как-то разбойники из племени огузов ворвались в некое селение, чтобы его разграбить. Для начала они схватили двух стариков, надеясь, что их легко будет заставить сказать, где спрятано богатство сельской общины. И над одним из них был занесен острый нож. Старик взмолился:

— О несравненные богатыри! Какой смысл вам убивать меня — бедного, нищего, одинокого старика?

Один из разбойников ответил ему на это:

— Мы к тебе ничего не имеем, но мы хотим тебя убить на глазах у второго старика, тогда он испугается и укажет нам, где спрятано богатство!

Услышав такие слова, старик вскричал:

— Да ведь второй старик беднее меня! Вот и прикончите его, чтобы испугать меня!

Плач над умершим отцом

Один достойный юноша горестно оплакивал умершего отца. Рыдая, он говорил:

— Зачем же, о мой отец, тебя сейчас унесут в дом, где нет ни циновок, ни ковров, где вечно будет и темно и тесно? Ведь там вокруг земля и там не только никогда не подают на стол горячий плов, там не найдешь даже черствой лепешки. Там никогда не разгонит тьму огонь светильника, и никогда не озарит этот твой новый дом утренний рассвет, потому что в нем нет окон, а солнечный свет не доходит до его стен. Там даже воды тебе не дадут напиться. В самый убогий дом тебя унесут сейчас.

И слезы потоком лились из его глаз, когда он так жалобно причитал.

Среди пришедших на панихиду был и простак по имени Джухи. Услышав плач любящего сына и его слова, он сразу же помчался к себе домой и с порога закричал своему отцу:

— Клянусь Богом, в наш дом сейчас принесут покойника!

— Молчи, дурак, — сказал ему отец.

— Но отец, ведь все приметы нашего дома и дома, о котором говорил его сын, сходятся: у нас нет ни циновок, ни ковров, ни плова, ни даже лепешки, и теперь еще в наказание за наши грехи этот покойник!

Испуг лучника

В давние времена по одной стране носился вооруженный и одетый в латы грозный всадник, нагоняя страх на всех ее жителей. Он мог появиться, звеня доспехами и бряцая оружием, в любое время, даже среди бела дня, и в любом месте этой страны.

В числе тех, кто был им напуган, оказался некий лучник. Узнав о грозящей всем угрозе, лучник не расставался с луком, надеясь, что его стрелы остановят разбойника. И однажды он увидел, что навстречу ему мчится этот ужасный всадник, и вскинул свой лук, целясь в него. Заметив лучника, всадник остановился и взмолился, обращаясь к нему:

— О благородный лучник! Не смотри, что я такой могучий и огромный на вид. На самом деле никаких сил у меня нет, и я слабей и пугливей какой-нибудь старухи!

— Ну что ж, — сказал стрелок, опуская лук, — благодари Господа, что я со страху не пустил в тебя стрелу. Но если ты так слаб и пуглив, то зачем ты нацепил на себя доспехи богатыря? Ведь своим грозным видом ты подвергал опасности прежде всего самого себя!

Бедуин и мудрец

Как-то один араб-бедуин насыпал в один из мешков предназначенной для верблюда переметной сумы несколько пудов зерна. Подумав, он решил для равновесия наполнить второй мешок переметной сумы песком. Сделав это, он взгромоздился на верблюда и двинулся в путь. Вскоре он нагнал человека, бредущего пешком. Этот человек спросил бедуина:

— Что ты везешь в своей переметной суме?

Бедуин объяснил, что с одной стороны в суме насыпано зерно, а другая для равновесия заполнена песком. Тогда человек сказал ему:

— Зачем же тебе песок? Высыпь его и раздели зерно на два мешка. От этого станут легче мешки и облегчится ноша верблюда!

Бедуин был поражен простотой этого решения и вскричал:

— Ты прав, и твой совет я приму с благодарностью, но почему такой мудрый человек, как ты, идет пешком? Давай поедем вместе на моем верблюде.

Мудрец сел на верблюда вместе с бедуином, и они двинулись в путь. Бедуин был счастлив тем, что в дороге его будет сопровождать такой мудрый человек, но ему не терпелось узнать, кто же такой его новый знакомый, и он обратился к нему с вежливым вопросом:

— Кто же ты, мудрец? Думаю, что с таким умом ты, вероятно, министр или врач. Посоветуй же мне, каким образом и я смог бы достичь таких высот?

— Неужели мой жалкий вид не свидетельствует о моем низком звании? — вопросом на вопрос ответил мудрец.

— Тогда ты, наверное, с таким умом владеешь огромными стадами овец и верблюдов? А может быть, тебе принадлежит лавка, полная всяких дорогих товаров?

— Нет у меня стад, нет и лавки, и даже дома у меня нет! — сказал мудрец.

— Я понял! — просиял бедуин.— Ты предпочитаешь жить свободно и налегке, а все золото, доступное человеку с таким умом, как у тебя, ты хранишь в тайниках!

— Да нет же! — возразил мудрец.— Поверь мне, бедуин, что я нищ, гол и одинок, и у меня нет не только золота, но даже гроша на ужин. Так что от моей мудрости я никогда не имел и не имею никакой прибыли!

— Тогда слазь с верблюда и иди своей дорогой, — разозлился бедуин, — без твоего совета я все равно добрался бы до цели, и песок мне не помешал бы. Видишь, ты умен, но остаешься бродягой, а я глуп, но Господь помогает моему благополучию, и я одет и сыт, а ты голоден и нищ.

Мышь и верблюжья уздечка

Как-то мышь собралась украсть верблюжью уздечку, решив, что, если она ее наденет на себя, она сразу станет ровней верблюду. Схватила она в зубы уздечку и бежать, а верблюд за ней.

— Видишь, мы с тобой во всем равны, и ты даже бежишь позади меня, — пропищала мышь.

Верблюд не стал ей отвечать, а про себя подумал: «Долго тебе гордиться своим равенством со мной не придется». И действительно, путь им вскоре преградила река.

— Что же ты остановилась? Неужели тебя испугала эта преграда? — спросил верблюд.

— Но эта река бездонная, а второй ее берег даже не виден! — сказала мышь.

— А что нам стоит проверить ее глубину! — заявил верблюд и вошел в воду.— Видишь, река эта хоть и шумит, и пенится, но она неглубокая, всего лишь по колено!

— Ты забыл, что у нас с тобой колени разной высоты! — пискнула мышь.— Мы живем с тобой по разным законам. И где тебе по колено, там у меня поверх макушки будет еще несколько локтей воды!

— Тогда уйми свою гордыню и больше так не заносись. Тягайся с теми, кто тебе ровня, а то пропадешь от своих же затей, — поучал ее верблюд.

— Да, я зарвалась, — призналась мышь, — но теперь без твоей помощи, о царь пустыни, мне отсюда не выбраться, и я погибну в волнах!

— Ну что же, — сказал верблюд, сменяя гнев на милость, — садись на горб и я перенесу тебя. Я без труда перенесу тысячу таких, как ты!

Дерево бессмертия

Какой-то поэт как-то написал в своей поэме о том, что в Индостане есть дерево бессмертия, и кто поест его плодов, никогда не постареет и не умрет. Случилось так, что некий царь прочитал эти строки и сразу же отправил в Индостан одного из окружавших его мудрецов. Мудрец этот изъездил Индостан из конца в конец, везде наводя справки об этом дереве. Многие из тех, у кого он спрашивал, считали его сумасшедшим, другие смеялись над ним, а некоторые даже глумились, рассказывая ему всякие небылицы.

Год за годом он проводил в своих странствиях. Мудрец устал от тягот и невзгод и начал подумывать о возвращении. Удерживало его лишь то, что он вернется, не выполнив задания царя. И он решил перед уходом из Индостана встретиться с самым большим индостанским мудрецом и испросить у него совета, как ему быть.

С этой просьбой он и пришел к местному шейху. Когда шейх спросил о цели его прихода в Индостан, он подробно рассказал ему о поручении царя, о своих поисках и о том, как над ним здесь потешались. Шейх задумался, а потом сказал:

— То, что ты ищешь, называется деревом Знания. Его ветви простираются в бесконечность, и я знаю, где растет это дерево. Оно, это дерево, одно единственное на весь свет. Ты же спрашивал совсем не о том, тебе важно было его название, а не суть Незнание же и непонимание сути всегда чревато многими бедами, в том числе и теми, которые ты перенес!

Ссора из-за винограда

Как-то шли вместе и в согласии четыре человека — турок, перс, араб и грек, и где-то они раздобыли динар. Этот динар и стал причиной ссоры между ними, потому что, получив его, они стали решать, как его потратить. Перс сказал:

— Давайте купим ангур!

— Зачем покупать ангур, лучше купить эйнаб, — возразил араб.

Но тут вмешался турок:

— К чему спорить? — сказал он.— Не нужен нам ни ангур, ни эйнаб, мы должны приобрести на этот динар узум!

Грек тоже выразил свое несогласие:

— Если уж что-нибудь покупать, то нужно взять стафил! — заявил он.

Каждый из них стал доказывать свою правоту, и дело дошло до кулаков. И все потому, что им в тот момент не повстречался знаток, который смог бы им объяснить, что все они говорят об одном и том же и что слова «ангур», «эйнаб», «узум» и «стафил» означают «виноград», который все они хотели купить, но каждый думал об этом на своем языке.

Бейт:

Так мудрость знанья может всем на счастье Вражду и распрю превратить в согласье.

Печаль судьи

Один почтенный и уважаемый человек был назначен судьей. Это назначение его так опечалило, что он не смог сдержать своего разочарования и возроптал на свою судьбу. Тогда его писец и заместитель сказал ему: — Почему вы так расстроены в то время, как вам нужно было бы принимать поздравления в связи с этим назначением!

Судья же ему на это ответил:

— Я недостаточно умен, чтобы разобраться, кто прав — истец или ответчик. Ведь каждый из них намного лучше меня знает суть своего дела, а как ее узнаю я? Сумею ли я распутать весь клубок их обстоятельств?

Но писец не согласился с судьей и сказал:

— Даже мудрец, выступая истцом, всегда корыстен в своих действиях. И хоть ответчик и истец яснее понимают суть своей тяжбы, но зло, именуемое «корысть», ослепляет их и застилает им взор. И только судья, имеющий чистые помыслы, как бы он не был прост, лучше всех может их рассудить по справедливости. Так что, пока корысть не застит ваши глаза, вы будете самым справедливым судьей!

Крестьянин и горожанин

В некоем городе жил некогда один купец, который всем на удивление был связан дружбой с крестьянином из дальнего селения. И когда бы ни приезжал этот крестьянин в город, горожанин-купец всегда встречал его с почетом, предоставляя ему бесплатный кров и обильно его угощал. Крестьянин же каждый раз говорил купцу:

— Приехал бы ты ко мне хоть раз! Возьми всех своих чад и домочадцев и приезжайте ко мне весной или в период созревания плодов. Я всегда буду вам рад. Ведь это же так приятно месяц или два пожить в селении, наблюдая цветение деревьев, кустов и трав!

— Что ж, когда-нибудь мы и приедем, — отвечал горожанин.

Лет восемь, останавливаясь в доме купца, повторял крестьянин свои приглашения, но горожанин каждый раз отговаривался то торговыми, то семейными делами, говоря:

— О мой друг, всему свой срок. И дела наши, и жизни в руках Господа!

Прошло еще два года, у купца уже выросли дети, и однажды они сказали отцу:

— Кто только не путешествует на этом свете! А ты, отец, связав крестьянина неоплатным долгом гостеприимства, никак не решаешься принять его приглашение. Он уже и нас неоднократно просил подтолкнуть тебя, чтобы ты, наконец, дал возможность человеку вернуть долг.

Отец не возражал детям, но в глубине души его все-таки грызли сомнения. «Недаром говорят, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным», — думал он про себя. Но все же однажды он решился, и его семья стала собираться в дорогу, предвкушая ожидающие их радости сельской жизни. С собой они решили не брать никаких припасов, надеясь на крестьянина и ожидая, что он, возможно, их снабдит еще и продуктами на зиму.

Их дорога была достаточно тяжелой, но они не замечали этого в своем желании как можно быстрее достичь цели. Наконец они, съев по пути все свои припасы, прибыли в село, где жил пригласивший их крестьянин.

Навстречу им никто не вышел, а их сельский друг даже спрятался от них заранее. Пришлось им искать его дом по всему селу, а когда они его нашли, ворота были крепко заперты. Пять дней и ночей они провели в ожидании у этих ворот. Главное, что купец со своей семьей даже не мог отправиться в обратный путь, потому что у них не осталось никаких съестных припасов.

Через пять суток купцу, наконец, удалось увидеть крестьянина, и он сразу же обратился к нему:

— Как ты себя ведешь? Неужели ты не узнал меня? — спросил он крестьянина, назвав при этом свое имя.

— Возможно, ты и тот, за кого себя выдаешь, но я тебя не знаю. Я и о себе толком ничего не знаю, ибо душа моя и ум поглощены общением с Богом, — невозмутимо ответил ему крестьянин.

— Бог с тобой! Ведь я тот, в чьем доме в городе ты находил приют и усердно пожирал плов. Неужели тебе не стыдно перед теми, чьим гостеприимством ты пользовался? — возмутился купец.

— Перестань мне докучать. Я же сказал, что я тебя в жизни никогда не видел! — сказал крестьянин и запер калитку перед его носом.

Тогда купец, находившийся в безвыходном положении, постучался к нему снова и попросил хоть какого-нибудь пристанища, чтобы он с семьей мог там обсушиться и переждать дождь.

На это крестьянин ему сказал:

— В саду у меня есть старая сторожка. Там жил старик, который охранял мой сад. Можешь занять ее на время, но за это ты будешь охранять мой сад от волков.

Купец согласился и попросил для охраны лук и стрелы. Приезжие с трудом кое-как разместились в тесной сторожке, а купец, когда спустилась ночь, вышел сторожить сад, держа наготове лук и стрелы. Он обходил сад, и ворота, и ограда которого были надежными и крепкими, а сам размышлял о постигшей его беде. Вдруг в углу сада он заметил что-то серое, издали похожее на волка, и он пустил стрелу, поразив зверя. Когда же он подошел поближе, то увидел, что это не волк, а осел, принадлежавший крестьянину. На шум выбежал и сам хозяин и, увидев убитого осла, закричал:

— Что ты наделал, это же мой осел?! Неужели трудно было отличить осла от хищного зверя? Да я бы своего осла всегда узнал по духу, где бы он ни был!

Купец сначала оправдывался, а потом, когда до него дошел смысл услышанного им, схватил крестьянина за шиворот и в гневе закричал ему:

— Ты, наверное, так накурился гашиша, что потерял разум. Ты, оказывается, узнаешь по запаху своего осла, а меня, у которого ты в городе находил приют и которого так обжирал, ты забыл. Так значит, память о вонючем осле не мешает тебе в общении с Богом, а память о людях, которым ты обязан, отвлекает тебя от этого праведного занятия? Добрым к тебе людям ты предпочитаешь осла, который хорош только тем, что твой плач по поводу того, что он сдох, показал всем твою ничтожность и низость!

Сокол и утки

Однажды сокол, увидев плавающих уток, сказал им: — Несчастные! Разве у вас нет крыльев? Что вы сидите тут в своем болоте. Неужели вам не хочется полетать над степью и полюбоваться ее красотой?

— Не искушай нас, — ответили ему утки.— Для нас вода — родной дом, а болота — рай. Помни, что не всякой птице нужно то, что нужно тебе, и Господом навсегда отведены одним — степные просторы, а другим — водная гладь.

Маджнун и собака

Однажды люди увидели, как влюбленный в Лайли Маджнун нежно ухаживал за какой-то собакой. Он гладил ее шерсть, заботился о ней, давал ей сласти и умывал ей морду розовой водой. Один из тех, кто наблюдал это, сказал Маджнуну:

— Что ты творишь? Разве допустимо, чтобы человек, созданный Богом, так унижался перед грязной собакой.

И он еще долго ругал вслух весь поганый собачий род. Выслушав его, Маджнун уважительно ответил:

— Если бы вы, уважаемый, смотрели бы на мир моими глазами, вы по-иному видели бы эту собаку, живущую на улице моей Лайли. Вы бы поняли, что даже пыль у ее жилища мне дороже всего на свете, и я готов целовать эту пыль, осевшую на собачьих лапах.

Месневи:

Не должно мудрецам являть поспешность, Судить не свойства скрытые, а внешность. Когда душа предмета вам важна, Любая раем станет сторона.

Разоблачение обманщика

Некий человек очень тяжело переживал свою бедность, и чтобы никто не подумал, что он живет впроголодь, он, выходя на улицу, натирал шкуркой от бараньего сала свои губы. После этого губы его лоснились, и он говорил соседям:

— Как мне надоело это сало. Я так им наелся!

С этими словами он обычно вытирал лоснящиеся губы, чтобы соседи видели, что он не врет. Но обмануть соседей всегда оказывалось легче, чем обмануть собственный желудок. И желудок его роптал:

— Если бы ты не врал всем, кого ни встретишь, то, может быть, кто-нибудь угостил бы нас пловом! Хвастать же тем, чего у тебя нет, — последнее дело!

И однажды в дом обманщика залез бродячий кот. Единственное, что он там мог найти съестного, была сальная шкурка, и он, схватив ее в зубы, помчался по улице. Эту кражу заметил сын обманщика, и мальчик сразу же побежал за котом, крича на весь околоток:

— Этот негодяй украл сальную шкурку, которой мазал губы мои отец!

Обманщик чуть не умер от печали, и еще долго над этим случаем потешались соседи. Но потом смешное забылось и уступило место состраданию: бедного человека часто стали звать к своему столу милосердные люди, а сам он перестал лгать и стал одним из правдивых людей в том городе, и к нему пришли покой и уважение.

Бейт:

Когда неправды нет в твоих словах, Достоин ты блаженства в двух мирах.

Шакал, вообразивший себя павлином

Как-то один молодой шакал по неосторожности попал в бадью с краской. После этого он посмотрел на себя в зеркало и закричал:

— Отныне я райская птица. Нет мне теперь равных среди шакалов. И вообще я, оказывается, не шакал, а павлин!

И действительно, шкура его стала пестрой и переливалась на солнце разными цветами. Шерсть его местами была алой, местами голубой и зеленой. Увидев его, остальные шакалы, слышавшие его хвастливые слова, удивились:

— Что случилось, брат наш? Отчего ты так возгордился, что ты теперь глядишь на нас свысока?

А один старый и мудрый шакал заметил:

— Раскрасить краской свою шкуру — это не значит стать святым или приблизиться к Богу. Поэтому тебе не следует строить из себя проповедника и поучать нас, шакалов. Помни о том, что, какую бы ты шкуру не надел, ты все равно останешься шакалом.

Но раскрашенного шакала уже было трудно остановить:

— Взгляни на мой облик, на мой яркий цвет! — кричал он в ответ мудрому шакалу— Я стоцветный, как райский сад, и это означает, что я избран Господом и во мне проявилась Его благодать! Пусть знают все: я больше не шакал.

— А кто ты такой? — спросил его кто-то из шакальей стаи.

— Я — райский павлин! — ответил шакал.

— Разве ты украшаешь собой райские долины, как положено павлинам? — задали ему следующий вопрос.

— Нет...— растерянно ответил раскрашенный шакал.

— Но, может быть, ты умеешь кричать по-павлиньи? — не унимались шакалы.

— Нет, не могу, — сказал им возгордившийся собрат.

— Тогда ты просто хвастун, а не павлин, — подвел итог спора мудрый шакал и добавил:— Ты всего лишь жалкий зверь, который влез в краску, а красота павлинов — это дар Господа!

Охотники и горный козел

Горный козел обычно пасется высоко в горах. Он осторожен и редко спускается вниз, потому что знает, что его подстерегают там стрелки-охотники и хищные звери. Но вся его настороженность исчезает бесследно, как только он видит на противоположном склоне горную козу. Их склоны разделены глубоким ущельем, и, чтобы попасть к подруге, козел спускается вниз, не замечая засаду охотников, которые знают повадки козла и уверены, что он промчится мимо них.

Они не ошиблись, и ослепленный любовью и страстью козел стал их легкой добычей.

Бейт:

Ведь и герою собственная страсть Страшней порой, чем прочая напасть.

Дерево и незрелые плоды

Большому дереву подобен подлунный мир, а люди схожи с его плодами. И пока они созревают на ветвях, наливаясь соком, они не упадут, ибо крепко прикреплены к дереву, являясь неотъемлемой его частью. Но вот созрели плоды и теперь едва удерживаются на ветках, опустившихся к земле под их тяжестью. И, конечно, найдется тот, кто поможет дереву: плоды будут сорваны и его ветви снова поднимутся к небу. Или плоды эти сами упадут на землю.

Так и зрелый возраст человека оказывается концом его жизни, но с годами зреет в нем и готовность к смерти.

Как выглядит слон?*

* Другой вариант этой притчи мы находим у Санайи.— Прим сост.

Однажды в город для всеобщего обозрения был приведен слон. До того, как провести его напоказ по улицам, его поместили внутрь некоего строения. Наиболее нетерпеливые пришли посмотреть слона прямо в стойле, прошли внутрь этого строения, но там было темно, и им пришлось знакомиться со слоном на ощупь. И каждый, кто трогал слона, сразу же вслух высказывал свое предположение о том, как он выглядит.

Тот, кто гладил хобот, пришел к выводу, что слон похож на водосток, и поделился своими впечатлениями с другими. Но женщина, которая в этот момент трогала уши слона, сказала, что слон похож на опахала, а тот, кто прикоснулся к ногам животного, заявил, что слон — это просто какая-то колонна. Мужчина, ощупывавший бок слона, решил, что слон выглядит, как кресло, или даже как шахский трон. И разных мнений о внешности слона было высказано ровно столько, сколько людей его ощупывало в темноте.

Месневи:

Бывает так повсюду: мрак и тьма Людей лишают знанья и ума. Меж тем их разномыслие, пожалуй, Исчезло б от свеченья свечки малой.

Двухцветная борода

Однажды к цирюльнику пришел пожилой человек с черно-белой бородой и сказал:

— Убери мои седины, чтобы вся моя борода оставалась черною, потому что я женюсь на молодой девушке и не хочу предстать седым перед новой женой.

Долго размышлял над этим заказом брадобрей. Он не смог придумать, как это сделать, и одним махом остриг своему клиенту всю бороду сразу и подал ее ему со словами:

— Сам раздели все это на черное и белое, потому что я не знаю, как это сделать!

Похожий случай рассказывают и о человеке, которому случайный встречный дал пощечину. Тот изготовился для ответной оплеухи, но ударивший остановил его следующими словами:

— Не стоит сердиться без толку. Ведь я только попытался выяснить, что породило звук при этом ударе — моя рука или твоя щека.

— На этот вопрос придется ответить тебе самому, — сказал ударенный, — Я же от боли не могу ни сказать, ни даже подумать об этом.

Ловец змей и дракон

Отправился однажды некий змеелов в очередной раз в горы, надеясь вернуться с добычей. В горах же прошел обильный снегопад, и ловцу, искавшему змей, приходилось то и дело разгребать снег. Занимаясь этим делом, он наткнулся на мертвого дракона. Увидев страшилище, охотник, чтобы удивить горожан, потащил свою находку в Багдад.

Тело дракона было очень тяжелым, но змеелов не бросал его, надеясь, что горожане, увидевшие дракона, щедро вознаградят того, кто его нашел и принес.

Когда он притащил дракона в Багдад и выставил его на базаре, все городские жители прибежали взглянуть на невиданное чудо, и змеелов получил от этих зевак немалый доход. Народ, стоявший вокруг дракона, не расходился. Более того, все время прибывали новые.

Тем временем солнце поднималось к зениту, все больше пригревая землю, дракон оттаял в его лучах и... ожил. Оказалось, что его тело просто окаменело, а умирать он и не думал. Правда, ловец на всякий случай связал дракона еще до того, как тот оттаял. Поэтому, ожив, дракон сумел только еле-еле пошевелиться. Увидев это, люди побежали кто куда, сметая все на своем пути. В панике толпа многих затоптала, многие получили увечья. Змеелов стоял возле дракона и ругал сам себя за то, что приволок сюда чудовище, и не почувствовал, что дракон приближается к нему, а когда заметил — было поздно: дракон проглотил его.

Месневи:

Во льду несчастий, как дракона тело, Тщета души моей окаменела. Льду горестей или иное зло Твоим страстям полезней, чем тепло. Дракон страстей не страшен, спит покуда. И ты не пробуждай его теплом, Чтобы весь век не каяться потом.

Рассказ об учителе

Жил когда-то учитель, отличавшийся большим рвением в своем деле, и это, естественно, не нравилось его ученикам. К тому же этот учитель имел недюжинное здоровье и никогда не болел, хотя ученики не раз молили Господа, чтобы Он ниспослал ему какой-нибудь недуг хотя бы на одну-две недели, и они могли бы немного отдохнуть от учебы и сменить книги на игры.

Все это, однако, оставалось их мечтой, пока один из учеников, самый смышленый, не предложил следующий план:

— Давайте сделаем так: сначала я, подойдя к нему, тревожно посмотрю на него и спрошу, отчего у него появились темные круги под глазами. Потом пусть к нему подойдет другой и поинтересуется, почему он так пожелтел и нет ли у него лихорадки. Думаю, что когда подобные вопросы зададут ему еще несколько человек, он начнет искать у себя признаки болезни и непременно найдет их, потому что всем людям и даже ему свойственна мнительность.

Этот план очень понравился ученикам, и они дружно решили исполнить его во что бы то ни стало.

И вот, придя в школу, они перед уроком окружили учителя, и главный заводила спросил его с поклоном:

— О наш мудрый учитель, сегодня я увидел, что у вас под каждым глазом черный круг. Не опасна ли ваша болезнь?

Учитель, даже не знавший, что такое болезнь, был очень удивлен его вопросом и сердито ответил:

— Что ты мелешь, глупец! Я всегда здоров и здоров сейчас! И он, поворчав, начал свой урок, но какое-то сомнение

в нем все-таки засело, и когда на перемене еще несколько учеников один за другим спросили, отчего у него померк взгляд, отчего он похудел и отчего он пожелтел, в нем возникла уверенность в том, что он серьезно болен. Поэтому он не стал проводить последний урок и пошел к себе.

По пути к дому он думал о своей болезни и мысленно ругал жену за то, что она настолько невнимательна к нему, что даже не заметила столь явных признаков его болезни, о которых ему сообщили ученики. От этих дум в его голове возникали нехорошие мысли: он стал подозревать свою жену в том, что она это делает намеренно, потому что хочет от него избавиться.

С этими грустными мыслями он переступил порог своего дома, где жена его встретила словами любви и удивления по поводу столь раннего его возвращения. Он принял ее нежность за лицемерие и стал на нее кричать:

— Неужели ты не видишь моего лица! Вероятно, ты ослепла в своем блуде и не замечаешь признаков моей тяжелой болезни, о которых мне говорят совершенно чужие люди?

— Но я действительно не вижу у тебя никаких признаков нездоровья! — попыталась успокоить его жена.

Но слова успокоения уже не действовали на бедного учителя и он продолжал кричать:

— Ты совсем потеряла стыд! Я умираю, а ты не только не хочешь этого замечать, но и сама подталкиваешь меня в объятия ангела смерти!

Тогда жена еще раз попыталась его успокоить и дала ему в руки зеркало со словами:

— Посмотри сам, и ты не увидишь в своем облике никаких признаков недуга!

— Разбей свое зеркало и постели скорее мне постель. Я уже не могу держаться на ногах! — ответил ей учитель.

Жена поняла, что своими уговорами она ничего не добьется и еще более обозлит мужа, и стала молча готовить ему постель, вспомнив слова Пророка о том, что кто мнит себя больным, непременно заболеет.

Так учитель слег на много дней, и в каждый новый день ему казалось, что его болезнь все более усиливается. Тем не менее учительское рвение не покидало его, и он приказал ученикам явиться к нему для чтения Корана. Учеников такой оборот дела очень напугал: получалось, что одну тюрьму — свой класс — они сменили на другую — на дом учителя, и они снова стали обсуждать, как им освободиться. В конце концов они решили читать Коран погромче, а потом убедить учителя, что у него от чтения Корана болит голова.

И вот, придя к нему, каждый из них стал выкрикивать выделенные ему главы Корана. Кричали они не переставая и наперебой, а потом один из них сказал:

— Прекратите! Вы же видите, что у учителя болит голова, когда мы читаем Коран!

Голова у учителя действительно стала пухнуть от воплей учеников, и он их, к их удовольствию, прогнал прочь.

Теперь уже ученикам их освобождение от занятий показалось полным и окончательным, и они с шумом и гамом помчались по улицам, а поиграв, разошлись по домам. Но дома их родители очень удивились столь раннему их возвращению и, узнав, что заболел учитель, не поверили им, и, собравшись вместе, решили его проведать, чтобы лично убедиться, что их дети не лгут.

Придя в дом учителя, они увидели его лежащим в поту под несколькими разноцветными одеялами. От представшей перед ними жалкой картины у них на глазах выступили слезы, и они высказали ему свои соболезнования, сказав, что до этого совершенно ничего не знали о его тяжелой болезни.

— Я сам не знал, пока мне с радостью не сообщили об этом мои питомцы. Ведь тот, у кого все время забирает работа, никогда не замечает своих болезней, пока ему на них не укажут!

Месневи:

Кто празден не бывает, тот своих Хвороб не знает и не лечит их. Так воин с отсеченною рукой Не сразу никнет, а несется в бой И наземь падает в изнеможенье, Когда стихает жаркое сраженье.

Ювелир и его сосед

Однажды в лавку к некоему ювелиру пришел сосед.

— Дай, пожалуйста, мне весы, — сказал он.— Я уже давно хотел взвесить у себя дома золотишко, чтобы знать, сколько его у меня.

— Дорогой сосед! Нет у меня ни метлы, ни сита, — отвечал ювелир.

— Но я же не прошу у тебя ни метлу, ни сито. Я прошу у тебя весы и к ним разновесы на совсем недолгое время. Неужели ты оглох и не слышишь моих слов? — удивился сосед.

— Нет, я не глух, — спокойно сказал ювелир.— Но я способен заглянуть в будущее и могу рассказать тебе, как будут развиваться события: поскольку ты стар и руки твои дрожат, а кроме того ты еще и не обучен ювелирному делу, ты обязательно просыплешь на пол золотой песок. Потом ты прибежишь ко мне за метлой, чтобы смести его вместе с пылью, а потом еще придешь и за ситом, чтобы отсеять золото. Поэтому я тебе сразу сказал, что у меня нет ни метлы, ни сита!

Дервиш, нарушивший свой обет

В одном глухом горном крае некогда в одиночестве обитал отшельник. Питался он дикими плодами деревьев, растущих в горах, и в плодах этих ему не было недостатка. И этот отшельник дал себе обет: не рвать плодов, пока они на деревьях, не трясти деревьев и не просить прохожих, чтобы они доставали ему эти плоды, а питаться только теми, которые были сбиты с веток ветром и оказались на земле.

И вот как-то случилось так, что ветра в том краю не было дней десять. И все это время плоды спокойно висели на деревьях. В конце концов отшельник так проголодался, что сорвал плод, чтобы подкрепиться, и тем нарушил собственный обет.

А неподалеку от того места, где жил дервиш, в горах собирались воры и разбойники, чтобы поделить свою добычу. О месте их сборища узнала царская стража, и однажды под утро она захватила всех, кто был там. Среди задержанных оказался и отшельник. Суд царя был скорый, и всем ворам отрубили сначала правую руку, а потом левую ногу.

Дошла очередь и до отшельника, но когда палач отрубил ему правую руку и собирался продолжить свое дело, кто-то узнал святого человека и остановил палача. Палач был очень расстроен своей ошибкой и стал на коленях просить прощения у святого шейха, но тот ответил:

— Живи спокойно, брат мой. Во всем виноват я сам, и это наказание ниспослано мне за нарушение моего обета!

Бейт:

Давно известно, что за все деянья Нас ждет награда или наказанье.

Жалобы мула

Как-то мул пожаловался верблюду:

— Почему-то я на дорогах часто падаю. И вообще, мне порой так тяжело идти, будто я не иду, а бреду, как сбившийся с пути странник. И какой бы ни была удобной для меня дорога, я все равно падаю, ударяясь головою. А почему же ты, верблюд, никогда не падаешь?

— Прежде всего потому, что я зорче тебя и вижу намного дальше, — ответил верблюд.— Ведь я смотрю на мир с намного большей высоты, чем ты, и поэтому, например, в самом начале перевала я вижу его конец и начало спуска. Таким образом, милостью Господа мне все открыто на моем пути, и я всегда знаю, куда и как ставить свою ногу. Ты же, в отличие от меня, видишь только то, что под боком, словно птица, которая видит корм за два шажка, не замечая расставленных вокруг этого корма силков.

Терпение мудрого Лукмана

Придя однажды к царю Давиду, Лукман застал его за занятием, показавшимся мудрецу весьма странным; Давид ковал молотом кольца, а потом соединял их одно с другим. Лукману до этого не приходилось видеть, как сталь превращается в кольчугу, но он все же проявил терпение и, не докучая Давиду вопросами, продолжал наблюдать за его работой. Он знал, что его терпение все равно приведет его к цели, и ему откроется сущность того, что делал на его глазах Давид.

И действительно, вскоре царь собрал воедино все кольца, облачился в новую кольчугу, и Лукману сразу все стало ясно.

Обращаясь к Лукману, царь Давид объяснил:

— Теперь эта одежда защитит меня от любых ударов, как щит.

— Ты сделал надежную кольчугу для своей защиты, о царь, — сказал в ответ Лукман, — но все же терпение мудрого человека — вещь не менее надежная!

Заяц в роли посланника Луны

Большое и свирепое стадо слонов однажды надолго расположилось возле водопоя, преградив путь всему прочему зверью. Долго думали звери над тем, как им пройти к водопою, как заставить слонов отойти от воды. Так ничего у них не получилось бы, не окажись среди них одного находчивого зайца. Собравшись с духом, этот заяц закричал вожаку слонов:

— О мой владыка, хоть в этом мире я всегда твой слуга, но все же я — посланник самой Луны, и передаю ее повеление всем слонам: последний раз подойти к водопою в полно-лунье, а потом покинуть эти места. Луна подтвердит мои слова тем, что ее отражение в воде заколеблется на ваших глазах, а если этого не случится, — казни меня!

Как только наступила ночь и на небе появилась луна, вожак повел все слоновье стадо проверить истинность угрозы, будто бы переданной от Луны зайцем. Подойдя к воде, вожак первым сунул в нее хобот, и отражение луны в водоеме немедленно задрожало. Слон счел это подтверждением слов зайца — «посланника Луны» и навсегда увел свое стадо от этого водопоя.

Месневи:

Мы — люди, а не глупые слоны, Нас не страшит дрожание луны. И вообще нам уяснить возможно, Чье предсказанье истинно, чье ложно.

Вор, притворившийся барабанщиком

Однажды вор с большим трудом сделал подкоп под богатый дом. Последние удары его заступа услышал старый хозяин, один живший в этом доме. Он вышел к воротам, где в это время появился вылезший из лаза вор.

— Что ты здесь делаешь, сынок? — спросил хозяин вора.

— Я назначен барабанщиком в вашей округе, — тут же нашелся вор.

— Но у нас обычно в такой поздний час никто не барабанит! — удивился хозяин.

— Если есть срочный повод, необходимо барабанить даже в полночь! — ответил вор, который за словом в карман не лез.

— Но почему же я сейчас перестал слышать уцары барабана? — не унимался старик.

— Иди сейчас домой и спи спокойно, все разъяснится утром, когда ты проснешься, и тогда, я думаю, ты уже забарабанишь сам, — посмеиваясь, ответил ему вор.

Клятва собаки

Обычно, зимой собака бедствует и худеет, и, ощущая тяжесть земного бытия, она частенько говорила сама себе:

— Ведь мне ничего не стоит летом построить себе дом. Клянусь, что я, наконец, это сделаю, и тогда, укрытая от холода, я уже не буду так мучаться и худеть!

Но летом, сытая и растолстевшая, лежа в тени, собака думает иначе:

— Я бы, конечно, могла построить дом, но я стала толстой и неповоротливой и сейчас мне это сделать просто трудно. Может быть, как-нибудь потом...

Месневи:

Когда людей несчастия гнетут, Они обеты частые дают. Построить дом они клянутся плача, Той самой зимней клятвою собачьей. А после все обеты забывают, Когда немного беды отступают

Объяснение в любви

Однажды некий суфий, святой человек, увидел висящий на стене пустой мешок. Вид пустого мешка привел суфия в экстаз:

— Лишь в пустом мешке нет никакого коварства, — провозгласил суфий.— В нем лекарство от бед мирских! Он — будто царствие нищих!

К нему подключились и другие суфии и стали, смеясь и плача, прославлять пустой мешок.

— Зачем же прославлять пустоту? — спросил их случившийся поблизости непосвященный человек.

— Тебе не место здесь, — закричали ему суфии.— У тебя нет никакого воображения, и ты видишь только то, что можно потрогать рукой. Чтобы понять нас, нужно быть влюбленным, ибо только влюбленный видит днем и ночью незримый для других предмет своей любви!

Эмир и его раб Сонкур

Однажды некий эмир собрался идти в баню. Об этом он предупредил заранее своего раба Сонкура, сопровождавшего его повсеместно. При этом он велел рабу приготовить для бани все, что нужно.

Когда все было готово, эмир направился в баню, а Сонкур с тазами и банной глиной его сопровождал. Но когда они были в пути, прозвучал призыв на молитву. Сонкур всегда старался не пропускать ни одной молитвы, поэтому он смиренно попросил хозяина:

— Позволь мне прервать путь и отлучиться, чтобы прочитать положенные в этот час стихи Корана, а ты подожди меня в тени у порога мечети!

Пока шла молитва, хозяин терпеливо ждал своего раба. Когда же служба закончилась, мечеть покинули все правоверные, кроме Сонкура. Когда часы показывали полдень, эмир потерял терпение и громко и сердито позвал своего раба. Сонкур ответил ему, не выходя из мечети:

— О мой милосердный хозяин, меня здесь держит Тот, благодаря кому мы живы. Потерпи еще хоть немного. Твой зов стоит в моих ушах, но Господь еще не велит мне уйти.

Потом эмир еще несколько раз призывал Сонкура, но тот не откликался. Тогда он, разгневавшись до предела, закричал:

— Все уже давно покинули мечеть! Кто же заставляет тебя там сидеть?

— Видимо, меня здесь держит Тот, кто заставляет тебя стоять у порога мечети вместо того, чтобы зайти внутрь. Так что Тот, кто не пускает тебя в мечеть, повелевает мне пока не покидать ее стен!

Месневи:

И море не пускает рыб наружу, Не позволяет выплывать на сушу. И не приемлет тех морское дно,

Кому на суше обитать дано. Так должно быть, и жить до самой смерти В пучине рыбам, а зверью — на тверди.

Змея в сапоге

Однажды Пророк, да благословит его Господь, услыхал призыв к молитве. Он, как положено, попросил воды и сотворил омовение. Потом он снял сапоги и омыл стопы, как человек, неуклонно соблюдающий все законы. Но когда он отвлекся на эти благочестивые занятия, проходивший мимо вор украл его сапог. Заметив это, Пророк взял в руки второй сапог, чтобы хоть его сохранить. Однако невесть откуда взявшийся орел выхватил у него этот сапог и взмыл высоко в небо. Там он подбросил сапог, выпустив его из клюва, и из падающего сапога выпала большая змея.

Увидев это, Пророк понял, какую большую услугу ему оказал орел, и сказал ему:

— Я корю себя за то, что поначалу счел твой поступок коварством, поскольку не сразу постиг суть твоих действий, и теперь благодарю тебя за то, что ты, возможно, спас мне жизнь, и вижу в этом промысел нашего Господа!

Месневи:

Ну что ж, я так скажу, чтоб все вы знали: Утрата — не причина для печали. Чем мы бедней, тем легче нам забота, Слабее страх, что мы утратим что-то. Богатство потеряем — не беда: И богачи счастливы не всегда.

Лучшее место для влюбленных

Одна красавица как-то сказала своему возлюбленному:

— Ты много ездил по свету! Скажи мне, какая из стран, где ты побывал, самая лучшая?

— Из всех стран лучшим я считаю тот край, где мы с тобою рядом, и если мы с тобой вдруг окажемся на кладбище среди могил, мне будет мил даже могильный камень. Ведь для той, которая любила Иосифа Прекрасного, даже тюрьма, в которую был заключен ее любимый, казалась раем. Так что даже из двух миров я бы выбрал тот, где нам будет суждено быть вместе!

Битье определяет сознание

Один хозяин частенько поколачивал сироту, находившегося у него в услужении. Бедный сирота не понимал, за что ему такое наказание, и громко кричал и плакал.

Его крики и стоны услышал некий человек и строго обратился к хозяину:

— Кто тебе дал право так безжалостно истязать сироту. Побойся Бога и прекрати это безобразие!

Но хозяин спокойно возразил:

— Мне странно такое слышать! Ведь я бью не сироту, а дьявола, который в нем сидит и делает его таким вредным и непослушным. Думаю, что и родная мать посчитала бы это своим долгом.

Барабан султана

Некий мальчик по поручению своего отца дежурил в поле и бил в барабанчик, отгоняя птиц от посевов. Мальчик исправно исполнял свой долг, и посевы оставались нетронутыми, пока рядом не расположилась на постой рать султана.

Помимо нескольких тысяч воинов, с этим войском следовал большой и могучий двугорбый верблюд, тащивший огромный и тяжелый барабан султана. В этот барабан били, возвещая победы и устрашая врагов.

Пока воины отдыхали, верблюд бродил вокруг лагеря, и мальчик, боясь того, что он потравит посевы, стал бить в сво-й барабанчик, чтобы его отогнать.

Один бывалый человек видел все это и со смехом сказал мальчику:

— Не бей ты зря в свой барабанчик! Разве им можно испугать того, кто носит барабан самого султана!

Горошина в кипящем котле

Горошина, брошенная в кипящий котел, стала прыгать и скакать, то всплывая вверх, то опускаясь на самое дно. От всего этого она взмолилась:

— Ты разве затем меня купила, хозяйка, чтобы так издеваться надо мной?

А хозяйка, не уменьшая огонь под котлом, ответила ей:

— Я так поступаю с тобой не со зла, но чтобы получился хороший суп, ты должна немного повариться. Ты росла, была молодой и зеленой. Тебя поила небесная влага на горных склонах, но тебе ведь с самого начала было предназначено оказаться в котле, и только для этого ты крепла и созревала много дней!

Царь Соломон и комар

Однажды, когда царь Соломон уже был очень стар и мудр, к его стопам с просьбой о справедливом суде припал комар:

— Во всем мире известно твое правосудие! — сказал комар.— Твою справедливость испытали многие люди и звери, только мы, комары, страдаем от своей незащищенности!

— Поведай же, наконец, в чем суть твоей жалобы? — прервал его царь.— Известно всем, что в моем царстве искоренена всякая несправедливость. Но говори правду, потому что где ложь, там и неправосудие!

— Нас все время угнетает ветер, — пропищал комар.— Когда он дует, мы вынуждены прятаться от него и укрываться по углам. Вынеси же немедленно свой приговор, чтобы ветер с этих пор перестал нас мучить!

— Постой, комар, — сказал на это Соломон.— Следуя законам Господа, я не могу выносить решение в пользу истца в отсутствие ответчика, и я его обязан пригласить на разбирательство.

И царь кивком головы вызвал ветер, странствовавший в это время по дальним странам. Но как только появился ветер, комар сразу же пустился наутек. Царь крикнул ему вслед:

— Куда же ты? Я ведь еще не вынес приговора!

— Я боюсь ветра больше, чем твоего суда, — пискнул комар, улетая прочь.

Месневи:

И с нами тоже может так случиться: Лишь стоит лику Божью появиться, Как убегает каждый кто куда, Хоть мы и жаждем Божьего суда.

Молитва во здравие грешников

Один мулла, бывший к тому же правоведом, как-то возносил молитву о здравии плохих людей.

— О Господи! Пусть не постигнет их никакое наказание, — провозглашал он с кафедры проповедника.— Пусть будут счастливы и благополучны и вор, и прелюбодей, и прочие грешники!

— Перестань! Как ты можешь молиться не за праведных людей, а за тех, кто носит в своей душе великий грех! — корили его слушатели.

— Я молюсь за них, потому что я им обязан больше, чем вам, и больше, чем многим праведникам, — возражал мулла.— Дело в том, что я и сам был когда-то во власти зла, и обратили меня к вере не святые и безгрешные, а именно те великие грешники, чьи отвратительные поступки показали мне, до чего я могу опуститься, если не исправлюсь. Вот я и молюсь о благополучии тех, благодаря кому я стал лучше!

Бейт:

Друзья, деяния врагов иных Порой полезней ваших слов благих.

Полководец Пророка

Однажды Пророк, мир ему, готовил свое праведное войско, чтобы покарать неверных. При этом во главе конницы он поставил юношу из племени Хузайл. Решение Пророка вызвало в войске ропот, и один из воинов сказал:

— Разве этот юнец достоин такой чести? Не будет от него войску никакого проку!

Пророк в гневе прикусил губу и строго ответил недовольным:

— Не следует измерять мудрость сединой. Бывает, что умным оказывается тот, чья борода темна, бывает и наоборот: седобородый может оказаться глупцом. Что касается этого юноши, то, наблюдая за ним, я убедился, что он весьма искусен в бранном деле!

Бейт:

И мудрость подтверждает не всегда Лишь то, что чья-то борода седа.

Происшествие с дубильщиком кож

Однажды дубильщик кож пришел на базар. Случайно оказавшись в ряду, где продавали благовония, он потерял сознание. Увидев человека в глубоком обмороке, сбежались зеваки и любопытные и стали обсуждать случившееся. Одни стали перешептываться, что беднягу постигла кара Господня, поскольку, говорили они, всем известно, что без воли свыше ни один кирпич ни на кого никогда не упадет. Другие пытались ему чем-то помочь: давали понюхать благовония и растирали лицо и грудь розовой водой.

Наконец, решили позвать брата кожевника и послали за ним гонца. Брат подробно расспросил посланного и после этого, взяв кусок сырой кожи, от которой шел тяжелый дух, пошел на базар. Там он поднес этот кусок вонючей кожи к носу дубильщика, и от этого зловония бедняга сразу пришел в себя, открыл глаза и вскоре сумел подняться.

Разновесы из глины

Некий человек очень любил жевать глину. Эту его привычку подметил один лавочник, и когда тот пришел к нему в лавку за сахаром, он сообщил пришедшему, что он будет взвешивать товар гирями, сделанными из глины.

— Взвешивай, чем хочешь, — сказал покупатель, — лишь бы вес был точным.

— Об этом не волнуйся, — сказал лавочник и, загрузив весы глиняными гирями, надолго отошел в кладовку, чтобы отбить от глыбы сахара нужный кусок.

Он постарался задержаться там подольше, полагая, что покупатель, будучи рабом своей привычки, не удержится и возьмет глиняную гирю пожевать. Так оно и вышло: покупатель тайком стащил одну из гирек и отправил ее в рот.

— Давай, давай, кради сам у себя. Ты забыл, что глина дешевле сахара, и, чем больше ты украдешь, тем большим будет мой доход!

Единственное, чего он боялся, так это того, что этот покупатель перестанет красть глиняные гирьки из чаши весов.

Месневи:

Ликует птица, увидав зерно,

Хоть в сеть подчас ее влечет оно. Мы столь же немудры, и алчность глаз Порой в ловушку завлекает нас. Когда приманку видим мы, бывает, Растет влеченье, разум убывает. Я даже Соломона будь мудрей, Не огражу вас от земных цепей. Царями мира вы себя зовете, Но вы рабы своей же грешной плоти. Меж тем владыка мира под луной Лишь тот, кто избежал тщеты земной.

Жена суфия и ее любовник

Один суфий, торговавший на базаре, почувствовал, что жена ему изменяет, и решил проверить ее. Он раньше положенного запер свою лавку и отправился домой, где нашел дверь запертой, и стал громко стучать.

А жена его в это время находилась в доме с неким сапожником. Возвращение мужа застало ее врасплох, так как он всегда был очень точен и никогда не приходил так рано. В их доме не было ни сундука, ни печи, ни подвала, куда она могла спрятать своего любовника. Но жена суфия была очень хитра. И она решила укрыть любовника чадрою.

Сделав это, она открыла дверь и сказала мужу:

— Вот ко мне пришла одна знатная дама, и я закрыла дверь, чтобы никто не слышал нашего разговора, так как она пришла сватать нашу дочь за своего сына!

Чадра не могла надежно укрыть мужчину, и суфий сразу же заметил обман, но он решил поддержать игру жены и серьезно возразил:

— Мы ведь даже близко не можем подойти к столь знатному роду, да и союз мужа и жены прочен только в том случае, когда обе стороны во всем равны.

Но жена, думая, что ей удалось обмануть мужа, продолжала вдохновенно врать:

— О мой муж! Я уже приводила нашей гостье этот довод, но она сказала, что ее семья не гонится за богатством, а самое важное для них — счастье сына!

Тогда суфий, продолжая игру, дал всем понять, что перехитрить его не удалось:

— Приданое у нашей дочки небогатое, но если наша гостья ищет воздержания и скромности, то она должна знать, что дочь бывает безгрешной только у безгрешной матери, но не мне говорить о достоинствах моей жены — они и так видны всем! И все поняли, что никакими даже очень хитрыми словами нельзя скрыть грешные действия и помышления.

Месневи:

Бог не всегда прощает прегрешенья, Он насылает иногда отмщенье. Знай: если ты нечестно поступил, Не полагай, что Он тебя простил. В руках Господних сделать так, чтоб зло Или исчезло, или проросло. Ты, даже если Бог тебя простит, Когда-нибудь за грех познаешь стыд.

Дикобраз и душа человеческая

Говорят, что дикобразу побои идут впрок и что если его чаше и сильнее бить, то он становится глаже и сильней. Если это так, то душа грешного человека очень напоминает дикобраза, и под ударами судьбы и обстоятельств она становится сильнее и чище. Не потому ли, что люди часто били своих пророков, души пророков стали совершеннее души других людей?

Чалма правоведа

Некий правовед постоянно удивлял окружающих своей огромной чалмой. Чтобы придать своей чалме такие громадные размеры, он подкладывал в нее куски войлока, ваты и даже кусок истлевшего халата, одним словом, все, что было в доме и попадало под руку. Заматывая этот хлам в чалму, он придавал ей необычайно солидный вид.

И вот однажды вечером правовед направился куда-то по своим делам. Когда он шел по улице, вор, пробегая мимо, стянул эту необычную чалму с головы правоведа и помчался дальше.

— Постой, сынок! — закричал ему вслед правовед, — Ты хоть посмотри, что у тебя в руках, и если украденное тебе понравится, так и быть — тащи его к себе домой!

Вор остановился, и когда он стал разматывать чалму, из нее к его ногам высыпался весь заложенный туда хлам, а в его руках остался лишь небольшой, длиной в аршин, кусок материи. Вор очень рассердился и стал кричать:

— Как тебе не стыдно, правовед? Ведь я думал, что у тебя настоящая богатая чалма, и вот в моих руках жалкая тряпка. Ты обманул меня!

На это правовед ответил:

— Тебе грех на меня жаловаться. Ведь я только одному тебе и сказал, что представляет собой моя чалма, а всех остальных мне удалось обмануть!

Награда поэту

Некий поэт поднес одному царю прославляющие его стихи. В награду за это царь велел выплатить поэту тысячу динаров. Министр Хасан, которому он поручил произвести эту выплату, сказал царю:

— О мой государь, не кажется ли тебе, что такая плата за преданность поэта явно мала. Мне кажется, что эту награду поэту нужно увеличить, по меньшей мере, в десять раз.

Царю не хотелось отдавать такие деньги, но министр настаивал, объясняя ему, как много значат творения поэтов, славящие владык для доброй памяти о них в будущем. И царь в конце концов согласился с ним.

Поэт же, получив десять тысяч динаров и зная, кому он этим обязан, по пути домой славил уже не царя, а министра Хасана, выпрашивая для него от всей души благополучие и милость Господа.

Но прошли годы, поэт постепенно растратил эту щедрую награду и решил снова написать хвалебные стихи царю в расчете на новое вознаграждение. И он снова написал оду, в которой самыми изощренными словами превозносил правителя. Когда же он появился со своим творением во дворце, он узнал, что прежний министр Хасан уже отошел в мир иной, и у ног царя расположился другой распорядитель.

Выслушав поэта, царь тут же приказал выдать ему тысячу динаров, но новый министр, сообщив, что казна страны пуста, предложил уменьшить эту плату в десять раз.

— Но я же прошлый раз получил десять тысяч динаров! — взмолился поэт.— Разве можно тому, кто уже привык к сахару, давать выжатый тростник?

Кто-то из придворных поддержал поэта, но министр был непреклонен. Споры продолжались еще некоторое время, пока царь не устал от них. И когда министр попросил его поручить ему, министру, самому решить этот вопрос, царь с радостью согласился, попросив все же не обижать поэта.

Министр же сказал поэту, что выплату он произведет позже, и все разошлись.

Опять потянулись долгие годы, которые поэт прожил в бедности и невзгодах. Он постарел, и когда он, уже согбенный, в очередной раз пришел к министру и попросил его, наконец, прямо сказать, что выплата ему вознаграждения невозможна, чтобы он, поэт, измученный ожиданием, мог перестать ждать. И только тогда министр швырнул ему лишь малую часть названной царем суммы.

По пути домой поэт думал об умершем министре Хасане и его доброте и решил узнать, как зовут нынешнего министра, ставшего олицетворением зла. И когда люди сказали ему, что и нового министра зовут Хасан, он был поражен.

— О как несправедлив мир, наделивший обоих министров одним и тем же именем! — воскликнул поэт.— Получилось так, что имя «Хасан», прежде стоявшее под указами, исцелявшими раны народа, теперь стоит на бумагах, делающих людей несчастными. Что ж, жадный и несправедливый слуга позорит своего хозяина больше, чем его враги.

Советы пойманной птицы

Человек однажды поймал птичку.

— В неволе я тебе не пригожусь, — сказала ему птичка, — отпусти меня, и я дам тебе три ценных совета.

Первый совет птичка пообещала дать в руке, второй — когда она взлетит на ветку, и третий — на вершине холма. Человек согласился и спросил, каков ее первый совет.

— Если ты чего-то лишился, пусть даже ты ценил это не меньше жизни, не жалей об этом.

Человек отпустил птичку, и она, взлетев на ветку, сказала свой второй совет:

— Никогда не верь тому, что противоречит здравому смыслу и не имеет доказательств.

Затем она полетела на вершину холма и закричала оттуда:

— О несчастный! Я проглотила два огромных бриллианта. Если бы ты убил меня, они были бы твоими.

В отчаянии человек схватился за голову.

— Дай мне хотя бы свой третий совет, — сказал он, придя в себя.

— Какой же ты глупец! — воскликнула птичка.— Ты просишь у меня третьего совета, даже не подумав над первым и вторым. Я сказала тебе, чтобы ты не жалел о потерянном и не верил бессмыслицам, а ты только что поступил наоборот. Ты поверил нелепости и пожалел о том, чего лишился! Подумай сам, как же во мне, такой маленькой, могут поместиться два огромных бриллианта. Ты глуп, поэтому ты должен оставаться в границах, которые предназначены для обычных людей.

О том, как один человек обращался за советом

Один человек пришел к соседу за советом, но сосед не стал выслушивать суть дела и сразу же сказал:

— Ищи себе другого советчика, сосед. Так тебе будет лучше, потому что я — твой тайный враг, а вражда — плохой советчик. Обратись же к кому-нибудь из своих друзей, и тогда, если ты был честен с этим другом, ты будешь уверен, что получишь действительно полезный совет.

На это сосед, который ждал совета, ему ответил:

— После твоих слов я понял, что ты мне действительно скрытый враг! Но при этом ты честен, а честный враг лучше нечестного друга.

Отшельник, веселившийся в голодный год

Когда-то в одной стране был голодный год. Все пребывали в страхе и в печали, и только живший в ней отшельник радовался и веселился.

— Как ты можешь веселиться, — спросили его, — когда Господь отвернулся от нас, и засуха уничтожила посевы и плодовые деревья. Нельзя радоваться, когда все мусульмане в горе!

Святого человека не смутили эти слова, и он ответил:

— Я радуюсь тому, что куда бы я не посмотрел, я везде вижу цветение и созревание, вижу поспевающие злаки, налитые гроздья винограда, сочные плоды. И все это — истина, потому что я сам каждый день срываю какой-нибудь стебель или зрелый плод. Вы же не видите этого, потому что нарушили Божий закон, как некогда нарушили его слуги фараона, на которых за это было ниспослано наказание, и вода в Ниле стала кровью. И только тех, кто услышал слово Господа и пошел за Моисеем, миновали эти беды.

Рыболовы и три рыбы

В одной стране был чистый водоем, и в нем жили три рыбы. Одна из них была очень умной, другая — не слишком умной, а третья и вовсе была обделена умом. И однажды утром в этот водоем забросили свои сети рыболовы.

Рыбы по шуму и волнению воды поняли, что им грозит беда. Умная рыба сразу же решила, что лучше держаться от рыбаков подальше, и, не советуясь с другими рыбами, уплыла по протокам из этого водоема в безбрежное море. Путь ее был нелегким, и ей многое пришлось испытать и перетерпеть, пока она достигла цели и оказалась в таком месте, где было вдоволь корма и не было врагов.

Вторая, не очень умная рыба, видела, как первая покинула водоем, и думала: «Может быть, мне стоит поплыть за нею, хоть я не знаю дорогу, но я могла бы плыть за нею следом». Но пока она раздумывала, первая рыба уже скрылась из глаз. И все ее размышления оказались бесполезными. Тогда она решила притвориться дохлой и, перевернувшись брюхом вверх, поплыла по течению вытекавшего из водоема протока. Один из рыбаков заметил ее и, схватив за жабры, выкинул на песок. Но он все же думал, что эта рыба сдохла и потому не следил за ней. Благодаря этому рыба сумела незаметно подвинуться к протоку и, уловив момент, одним прыжком достигнуть воды и скрыться в нем. Так она все-таки спаслась.

Третья же — глупая рыба, пытаясь спастись, только суетилась и металась по водоему и в конце концов угодила в сети. И даже оказавшись в казане, она так и не поняла, что произошло. И вода в казане уже начала быстро нагреваться, а она все еще мечтала, как уплывет за другими рыбами и больше никогда не увидит ни людей, ни их коварных сетей.

Бедуин и голодная собака

Как-то один бедуин причитал над лежавшим в пыли псом, который не мог подняться от слабости.

— Боже мой! — стонал бедуин.— Не лишай же меня моего единственного друга.

Проходивший нищий божий странник спросил бедуина, о чем он так горько плачет.

— Как же мне не плакать, — ответил бедуин, — когда мой пес вот-вот отдаст Богу душу. А ведь он был отважным и сильным. Днем он охотился со мной, а ночью сторожил меня. Он был всегда ласков со мной и зол с моими врагами.

— Что ж, нужно терпеть, и Господь, возможно, возместит твою потерю! — успокоил его странник и спросил: — Кстати, а чем это набит твой мешок?

— Там у меня хлеб и мясо и немного другой снеди, оставшейся вчера от ужина, — ответил бедуин.

Тут уже странник удивился:

— Если у тебя есть пиша, то почему же ты ничего не дашь поесть своему любимому псу?

— Помилуй Бог, — возмутился бедуин, — как мне ни дорог пес, но пища все-таки дороже! Не могу же я ее бесплатно отдавать псу, когда она стоит денег.

Услышав эти слова, странник рассердился:

— Ты пустой и глупый человек, и если ты ценишь еду дороже, чем жизнь пса, то этот пес достойнее тебя, а проливаемые тобой слезы не стоят и дорожной пыли! — сказал ему странник и ушел, не оборачиваясь.

Исчезающая ткань

Говорят, что некие ловкачи, дождавшись лунных ночей, приспособились продавать лунное сияние. Отмеряя его, как ткань или холст, они, соответственно, получали деньги от доверчивых покупателей.

Месневи:

На тот базар, где шум и суета, И мы пришли, чтобы купить холста. И призрачный нам отмеряют свет Взамен прожитых понапрасну лет. Так где же то, что куплено досель? И нет холста, и опустел кошель.

Едок и еда

Птица нашла червяка и схватила его своим клювом, не замечая, что за нею исподтишка наблюдает кот. И в тот момент, когда она проглатывала червяка, кот поймал ее и съел. Так птица одновременно стала едой и едоком.

Бейт:

Кто отличит еду от едока — Их разница не слишком велика.

Ученик и плачущий учитель

Пришел как-то некий ученик к своему учителю и застал его плачущим. Учитель плакал так горько, что ученик тоже заплакал. Так они некоторое время сотрясали рыданиями дом, но потом учитель вдруг умолк и сказал своему ученику такие слова:

— Мне очень странен твой плач, потому что я считаю его беспричинным и вижу в основе твоих рыданий только подражание. А тот, кто плачет без причин, достоин лишь осуждения. Никогда не греши слезами, если они не рождены в глубине твоей души!

О том, как попугай учился говорить

Один хитрец, желая научить попугая говорить, посадил его перед зеркалом, а сам расположился позади этого зеркала. Попугай видел свое отражение и, не догадываясь, что за зеркалом сидел человек, думал, что все эти слова произносит другая птица, отражение которой он видел в зеркале, и от этого он особенно старательно выговаривал услышанные слова.

Маджнун

Из-за разлуки с любимой Лайли Маджнун серьезно заболел, и врач, осмотрев его, прописал ему кровопускание. Эту операцию в том селении очень искусно производил местный цирюльник, который и пришел к Маджнуну. Но когда он наложил ему на руку жгут и приготовился вскрыть вену, Маджнун отказался от его услуг.

Цирюльник очень удивился и сказал:

— Неужели ты испугался? Ведь ты не боялся льва и других хищных зверей в пустыне, почему же ты теперь боишься меня?

— Не боль мне страшна! Я перенесу любую боль, но я так переполнен любовью, и хоть я и Лайли сейчас далеки друг от друга и страдаем врозь, между нами все равно нет грани, и я боюсь, что вскрыв мне вену, ты поранишь ее, мою милую. Ведь мы с ней — едины в двух телах!

Лиса, лев и осел

У одного бедного человека не было ничего, кроме старого осла со стертой холкой и впалым брюхом. Пастись его он выгонял в подступавшую к его дому каменистую степь, где почти не было травы, и, чтобы найти ее, осел уходил далеко от селения. Это пастбище осла почти вплотную подходило к владениям льва, но лев, который там жил в это время, пострадал в битве со слонами и почти не двигался, зализывая свои раны.

Не имея сил охотиться, лев был голоден и уже давно посматривал на пасущегося вдали осла, до которого он не мог добраться. Наконец у него созрел план, и он позвал лису и попросил ее привести к нему осла, чтобы он его тут мог задрать и, подкрепившись, хоть немного восстановить свои силы.

— Уверен, что ты справишься с этим делом, — сказал лев, — ведь вы, лисицы, умеете заговорить своими небылицами любого.

Лисица согласилась и сразу же направилась к ослу, и, подойдя к нему, сказала:

— Нижайший поклон тебе, мой дорогой друг! Как твое здоровье, обильна ли и вкусна твоя пища?

— Я не имею права роптать на то, что дарует мне Бог, поскольку Он ценит лишь терпение и не приемлет жалоб, — отвечал лисе осел.— Бог определил каждому, кому, где и как кормиться. И если мне сейчас не очень хорошо, то я думаю о том, что все может быть еще хуже, и если я могу здесь пощипывать сухую травку, то мне не нужны ни сено, ни овес. Лиса, выслушав его, продолжала хитрить:

— Ты прав, что все происходит по воле Бога, даровавшего каждому из нас свою пищу, но ведь Он дал нам также пути и знания, чтобы ходить и искать, где этот корм лучше.

Но осел не согласился с лисой, сказав, что Господь обеспечит кормом все свои создания, где бы они ни находились, и пытаться самому улучшать свою жизнь — это значит не доверять Господу, Его мудрости и справедливости.

— В мире очень немного созданий, уповающих лишь на Бога, — возразила лиса.— Все что-то ищут и находят, не дожидаясь Его указаний. Никто не должен пребывать в праздности. Помни, что тот, кто не ищет клада, никогда его не найдет.

— В том, что ты говоришь, лиса, скрыта алчность, — сказал осел.— А алчность таит в себе зло. И никто из тех, кто довольствуется малым, еще никогда не чувствовал себя несчастным, а алчному и богатство не приносит радости. И не только мы ищем пищу, но и пища ищет нас, и поэтому не следует суетиться понапрасну.

Но лиса опять с ним не согласилась.

— Господь определил каждому из нас не только пищу, но и работу по ее добыче, — сказала лиса.— И среди людей каждый для добывания пищи делает свое дело — шьет сапоги или платье, строит дома или носит воду. Отлынивать же от положенной Господом работы — это большой грех. Твоя же работа, осел, не только переносить грузы, но и искать себе лучшее пастбище!

Осел, однако, не хотел уходить из своей пустыни, довольствуясь ее скудной растительностью, и тогда лиса принялась расхваливать пастбища, которые, по ее словам, находились поблизости.

— Ты сам себе враг, — сказала она.— Ты бродишь здесь среди камней в то время, как по соседству находятся луга с высокими сочными травами, и все, живущие там, не знают никаких забот.

Ослу не пришло в голову спросить лису, почему же она такая худая, если она пожаловала из такого земного рая, и почему нет на ней печати довольства и достатка. Может быть, он и додумался бы до этого, но его так взволновала картина, нарисованная лисой, что ему казалось, будто он уже сам ощущает вкус описанных ею сочных трав. И все его сомнения развеивались от вожделения. К тому же он устал от спора с лисой и смиренно пошел за ней.

Когда они подходили к логову льва, хищник не удержался от соблазна и издали прыгнул на осла, но не учел, что ослабел. Поэтому одним прыжком осла он не настиг, а помчаться за ним не смог, и ослу удалось удрать.

Лиса в досаде сказала льву:

— О царь зверей! Ни одно дело не следует делать впопыхах. Прости меня за мою дерзость, но я все же скажу, что добычу всегда следует подпускать поближе. Ведь то, что осел смог от тебя удрать, позорит твою честь. Ты забыл, что терпение — это дар Божий, а торопливость — происки дьявола.

Но лев не стал сердиться на дерзость лисы.

— Да, — сказал он, — и осел оказался достаточно ловким, и я от боли стал медлительным. Да и голод подгонял меня. Но ты не кори меня за неудачу, а лучше приведи ко мне осла снова. Я буду терпелив и не упущу удачу, и ты тоже не будешь в накладе!

Лиса была не менее голодна, чем лев, и деваться ей было некуда.

— Что ж, я попробую опять перехитрить осла, — сказала она.— Но ты на сей раз уже не торопись и уповай на известную всем глупость ослиного рода.

Лев обещал ждать добычу, не шевелясь и притворившись спящим.

Лиса нашла осла на том же месте, что и в первый раз, но теперь он был насторожен и сразу же заявил лисе:

— Твоей поживой я больше быть не хочу. Я ведь тебе никогда не делал зла, а ты завлекла меня ко льву! Ты — словно змея, жалящая даже тех, кто ей не причинил никакого вреда.

— Смени свой гнев на милость, мой осел! — ответила ему лиса.— Тебе просто почудилось, что на тебя бросился лев. Это было лишь видение льва, охраняющее те самые пастбища, о которых я тебе рассказывала, и этим безвредным волшебством Бог спасает эти райские места от всяких жадных пришельцев. Я же виновата лишь в том, что забыла тебя об этом предупредить.

Но осел ей не поверил и сказал, чтобы она убиралась прочь, так как все свои уловки она пускает в ход по наущению льва.

Лиса, однако, не уходила и сладким голоском продолжала уговаривать осла, что он прошлый раз видел не самого льва, а лишь его призрак. Речи лисы напомнили ослу ее рассказ о тучных лугах и пастбищах, и от этих воспоминаний его голод усилился так, что он подумал: «Чего я, собственно, боюсь: либо я там действительно найду обильный и вкусный корм, либо там меня ждет смерть, которая навсегда избавит меня от мук голода!»

Так он нарушил данный самому себе обет и позволил лисице снова заманить его ко льву. На этот раз лев не торопился и, подпустив к себе осла, с ревом разодрал его, ощутив в этот момент, что к нему возвращаются силы. Сытно поев, он пошел к водопою, утолил жажду и возвратился, чтобы не спеша доесть остатки. Но самого вкусного из требухи он уже не нашел и стал допрашивать лису, куда девались печень, сердце и мозги.

— Ну подумай сам, — отвечала ему лиса,— откуда могут быть мозги у дурака, который, чудом избавившись от беды один раз, снова поверил моим уговорам. Другой бы зверь сердцем почуял опасность. А он нет. Значит, ни сердца, ни мозгов у него никогда не было!

Бейт:

Что делать, всех нас жадность ослепляет, Она подчас к нам гибель приближает.

Осел и царские скакуны

У одного водовоза был старый осел. Водовоз заставлял его работать от зари до зари, а кормил его не овсом, а одной лишь соломой, да и той давал не так уж много.

Воду же водовоз возил даже в царские конюшни, и однажды царский конюх обратил внимание на состояние осла и сказал:

— Послушай, водовоз, мне так жалко твою скотину. Посмотри, как согнулся бедный осел, а ведь он — твой единственный кормилец.

— Ты же знаешь, какие у меня доходы, — ответил водовоз.— На свои заработки я не могу покупать ему овес и ячмень.

— А ты оставь своего осла на несколько дней в моих конюшнях, — предложил царский конюх.— Пусть он отдохнет и поест нормальной пищи!

Так осел неожиданно оказался среди принадлежащих царю арабских скакунов. Он увидел, что их стойла посыпаны чистым песком, ясли переполнены ячменем, а их бока укрывают узорные попоны. И осел возроптал:

— Великий Боже! Где же Твоя справедливость на этом свете. Ведь я создан Тобой, как и эти кони. Почему же я всю жизнь должен ходить в хомуте, таскать повозку, голодать и терпеть издевательства погонщиков, а эти кони, ничего не делая, целый день жрут ячмень?

Вдруг эти гневные рассуждения осла прервал звук трубы. По этому сигналу скакунов немедленно оседлали, и воины во главе с царем помчались в бой. Потом осел увидел, что не все они вернулись с поля брани, а некоторых принесли ранеными, и конюх извлекал из них остатки стрел и бинтовал им ноги.

При виде этой картины осел подумал: «Прости меня, Господь! Я понял, что мне нечего роптать на свою жизнь, и лучше пусть мне не дают ячменя и заставляют тащить повозку, я свою участь не меняю на сытую, райскую жизнь этих скакунов!»

Напуганный человек

В некий дом как-то в ужасе вбежал один прохожий. От страха он дрожал и даже говорить ему было трудно. Хозяин дома спросил его:

— Чем это ты так напуган, что на тебе лица нет и руки твои трясутся?

— Там на улице царская стража хватает всех ослов подряд! — ответил, трясясь от страха, прохожий.

— Но ты же не осел, почему же ты испугался?! — удивился хозяин.

— Ты же знаешь, что царская стража, и все остальные царские слуги, да и сам царь у нас не отличают людей от ослов! — сказал прохожий, почувствовав себя в безопасности, — И если они меня схватят, то могут содрать с меня шкуру до того, как я сумею доказать им, что я не осел!

Монах со свечой

Некий христианский монах шествовал в тоске и печали со свечой в руке. Один из встречных, который ранее видел этого монаха в разных местах, поинтересовался:

— Что ты с таким усердием все время повсюду ищешь? Ведь тебя видели и на базаре, и в духанах, и возле лавок!

— Я всю свою жизнь ищу человека, — ответил монах.— Мне очень нужен человек!

— Ну этого добра на одном только базаре более, чем достаточно! Что тут еще искать? — удивился встречный.

— Ты прав! — сказал монах.— Действительно. И базары, и духаны полны народа, но это все не те люди, которые мне нужны!

Месневи:

Мы Человека всюду ищем сами, Идущего весь век двумя стезями: Путем Любви, что к Истине приводит, И злобы к тем, кто этот путь обходит. Где муж такой, в каком краю Земли: Ему бы жизнь отдать мы в дар могли.

Ответ вору-фаталисту

Один вор залез через забор в густой сад и принялся с жадностью обрывать с деревьев плоды на глазах у хозяина. Увидев это, хозяин сказал:

— Если ты, совершая свои нехорошие дела в моем саду, не боишься меня, то хотя бы побойся Бога!

— Я раб Божий, рву взращенные по воле Бога персики, так в чем же мой грех? Ведь все эти плоды нам Бог дарует бесплатно! — заявил вор.

— Может быть, ты и прав! — подумав, сказал хозяин.— И если в мире действительно все создано Богом и творится по Его воле, то не будет моего греха в том, что я тебя, Господня раба, привяжу к Божьему дереву.

С этими словами хозяин привязал вора к дереву и стал избивать его тяжелой палкой так, что тот взмолился:

— Что ты делаешь? Разве можно так строго наказывать раба Божия за то, что он действовал по Божьему предопределению?

— Спасибо за урок, — отвечал хозяин.— Теперь я уверен в своей правоте, потому что я раб Божий, бью созданной Богом палкой другого Божьего раба!

Красота Лайли

Видя, как страдает от любви Маджнун, многие пытались ему помочь советом.

— Не так уж прекрасна эта Лайли, — говорили они.— В нашем краю много более красивых дев! Выбирай любую из них!

Маджнун побледнел, услышав эти слова, и так ответил на них:

— Красота — это не форма и не внешность сосуда, а его содержимое. И если оно вам кажется уксусом, то для меня оно — сладчайшее вино! Ведь Господь из одного кувшина наливает одному горькую отраву, а другому — мед, и все видят очертание сосуда, но лишь посвященный знает его содержимое!

Замогильный голос

Один муаззин обладал громким и внятным, но очень противным голосом. Услышав его в предрассветный или вечерний час, люди в ужасе вскакивали с постели, а испуганные дети захлебывались плачем в колыбели.

Долго терпели люди этого муаззина, но в конце концов их терпение лопнуло, и они на собрании решили отказаться от его услуг и, выплатив ему деньги вперед, попросили покинуть их край:

— Пусть другие послушают тебя, и пусть твой голос постоянно напоминает им о Судном дне!

Муаззин взял деньги и пустился в путь. Вскоре ему удалось пристать к каравану, идущему в Мекку. Через несколько дней караван остановился на привал там, где жили христиане. Муаззин сразу же приступил к исполнению своих обязанностей и в положенный час стал призывать мусульман к молитве своим ужасным голосом. Услышав его, мусульмане испугались, что такие звуки возмутят христиан, и решили поскорее покинуть эту стоянку.

Каково же было их удивление, когда в их лагерь явился некий христианин со сладостями и другими подарками.

— Где же этот великолепный и звучный голос, который спас меня от горя и позора? — спросил он.

Мусульмане были крайне поражены таким оборотом дела и попросили христианина все-таки объяснить, что произошло.

— Понимаете, — сказал христианин, — у меня есть дочь, моя единственная радость в жизни. И вдруг она так увлеклась вашей верой, что хотела отречься от учения Христа. Никакие мои уговоры на нее не действовали. Я молил Бога ее вразумить, но все было напрасно. И вдруг раздался этот трубный глас, призывающий вас на молитву, и когда дочь поинтересовалась, что это за отвратительный шум, я ей объяснил, что такими голосами мусульман всегда зовут на молитву. И тогда она с грустью вспомнила, что в христианских церквях так гнусно не кричат, и перестала думать о переходе в ислам. Свершилось то, о чем я давно мечтал, и все благодаря вашему муаззину. Да если бы я был царем, я бы золотом наполнил его рот за его замечательный голос!

Пропавшее мясо

У одного достойного человека жена страдала неутолимым аппетитом, и все, что он приносил в дом, она припрятывала, а потом съедала.

Как-то муж собирался позвать гостей и заранее купил мяса для их угощения. Жена стала готовить кебаб, и пока готовила его, все съела. Хозяин, не зная об этом, привел вечером гостей и крикнул жене, чтобы она сразу подала мясо.

— А его съел наш проклятый кот, — сказала жена. Муж удивился и, взяв весы, взвесил кота.

— Посмотри! — сказал хозяин.— Я купил десять фунтов мяса, и наш проклятый ют тоже всегда весил и весит сейчас десять фунтов. Если эти десять фунтов есть вес кота, то куда девалось мясо? Если же это вес мяса, то куда же подевался кот?

Совершенное гостеприимство

Некий путник, которого вечер застал в дороге, постучался в один дом, где был принят с теплом и лаской. Его накормили, посадили у очага, но как назло в этот вечер был какой-то праздник в их квартале, и жена хозяина, постелив кровати, ушла с мужем на пир к соседям, а гость, посидев еще некоторое время у огня, пошел спать, заняв кровать, предназначавшуюся супругам.

С праздника хозяин с женой вернулись поздно, когда на улице лил дождь и бушевала гроза. Муж пошел посмотреть, все ли в порядке в их хозяйстве, а жена, устав, сразу пошла спать. Улегшись в кровать, которую случайно занял гость, она приняла его за мужа и стала шептать ему в ухо, что вот теперь из-за грозы и бездорожья гость застрянет у них надолго, ничего не заплатив.

— Что ты мне такое шепчешь в уши, женщина, — возмутился гость.— Есть у меня деньги, но я сейчас же уйду прочь по грязи и бездорожью и никогда больше не переступлю ваш порог!

Как ни пыталась женщина убедить его, что все, что она сказала, было шуткой, как ни уговаривал гостя остаться ее муж, тот ушел, оставив их в печали, и дорога его среди дождя и грязи была абсолютно сухой.

А хозяин и его жена, потеряв этого гостя, стараясь замолить грехи, превратили свой дом в приют для путников, но даже это не помогло им забыть случившееся, и им часто снилось, что тот обиженный гость стучится к ним и говорит:

— Гость — это посланец Хызра, и он приносит в дом счастье, от которого мы иногда по собственному разумению отказываемся.

Опасная игра

Однажды некий царь играл в шахматы со своим шутом. Шут выиграл, и царь, ударив его в гневе ладьей, закричал:

— Ты, видимо, сошел с ума, ублюдок! Но выигрыш твой случаен. Давай повторим игру.

Всю вторую партию шут дрожал от страха, но царь, игравший плохо, опять потерпел поражение. Увидев, что мат царю неотвратим, шут накрылся кошмой, а потом положил на голову еще и подушку и залез под перину. И уже из-под перины он пропищал:

— О царь! Я тебе поставил мат слоном!

— А почему ты спрятался, — удивился царь, увидев, что шут находится под периной.

— Я не мог тебе объявить мат, не спрятав свою голову, — объяснил шут, — потому что когда мы вне игры, я очень боюсь мата от твоей ладьи по моей голове!

Испытание жемчужиной

Рассказывают, что однажды султан Махмуд созвал всех своих приближенных. Когда все пришли, он показал им большую и красивую жемчужину и потребовал, чтобы каждый из собравшихся попытался назвать ее цену.

Первым выступил вазир, оценивший жемчужину в сорок мешков золота. Тогда султан сказал ему, чтобы он ее разбил. Вазир пал на колени и ответил, что не может уничтожить такое достояние султана и нанести тем самым ущерб его казне. Султану понравились ответы вазира, и он наградил его роскошным халатом.

Следующим был распорядитель дворца. Он уже видел, что вазир был награжден халатом, и тоже хотел получить от султана дорогой подарок. Поэтому он оценил жемчужину в полцарства, а на указание царя разбить ее ответил, что не в силах уничтожить такую красоту. И этот ответ вроде бы понравился султану. Во всяком случае, распорядитель тоже получил награду.

Так один за другим прошли и военачальники, и эмир, и прочие придворные. Каждый получил свою награду, а жемчужина оставалась цела. Все их ответы были похожи один на другой, пока очередь не подошла к любимцу султана, Ая-зу. И ему был задан вопрос о цене жемчужины.

— Цена ее больше, чем я могу предположить.

— Тогда разбей ее, — сказал султан.

Рука Аяза не дрогнула, и он одним ударом разбил жемчужину на мелкие кусочки.

Все закричали, что такое мог сделать только неверный, но Аяз спокойно ответил:

— О столпы державы! Вам кажется, что вы мудры, но ведь вы не поняли того, что веление султана дороже его искренним подданным, чем любая драгоценность. И когда вы отказывались разбить жемчужину, вы думали не о ее ценности, а о подарках султана.

Когда Аяз закончил свою речь, придворные опустили глаза, а потом зазвучали слова их покаяния. Но султан уже никого не слушал и изгнал нерадивых из дворца. Аяз же сказал, что этих вельмож разбаловало великодушие самого султана, и султан с этим согласился.

Кража барана

Некий крестьянин вел за собой на веревке барана на базар, но по пути какой-то ловкий жулик обрезал у него веревку и увел за собой животное. Свою потерю крестьянин заметил не сразу, а когда понял, что баран украден, стал без толку бегать и суетиться.

Вор же тем временем спрятал свою добычу и, расположившись у колодца, стоявшего в том месте, где метался потерявший барана крестьянин, и стал лить горькие слезы. Наконец крестьянин заметил его и спросил:

— О чем ты плачешь, человек?

В этот колодец упал мой кошель, а в нем было пятьсот динаров. Сам я неловок и не могу спуститься в колодец, но если бы кто-нибудь мне помог, то я не пожалел бы ему сотни динаров!

Крестьянин прикинул, что если он получит эти деньги, то с лихвой окупит потерю барана и, раздевшись, полез в колодец. А вор, подождав, пока он спустится поглубже, забрал всю его одежду и был таков.

Бейт:

Увы, под властью жадности подчас Благоразумье покидает нас.

Усердный сторож

Как-то один караван расположился на привал. Купцы отправились спать, оставив сторожа охранять добро. Оставшись один, сторож тоже задремал, а тем временем воры разграбили весь товар и надежно перепрятали его.

Проснувшись поутру купцы решили убедиться в сохранности своих вещей и обнаружили, что все украдено. Все сразу стали суетиться, бегать, кричать и громче всех кричал проснувшийся от этого шума сторож.

— Как это случилось? — спросили его.

— Ночью появились воры, и было их очень много...— начал свой рассказ сторож.

— Так что же ты сразу не закричал? — перебили его купцы.

— Как же я мог кричать, если они приставили мне к горлу кинжал? Я просто вынужден был молчать, — сказал сторож.— Но зато сейчас я кричу изо всех сил, возмещая все, что было упущено!

Месневи:

Когда тебя уже волочат в ад, Велик ли прок читать святой аят? Ведь то усердие, что опоздало, Не лучше нерадивости нимало.

Проспавший возлюбленный

Один влюбленный долго не мог добиться взаимности той, которую он любил. И когда он уже почти потерял надежду, любимая вдруг шепнула ему, что нынче же ночью она украдкой придет к нему на свидание прямо в его дом.

Влюбленный был без ума от счастья и даже принес в жертву Господу ягненка. Ждать же свою любимую в гости он начал с ранних сумерек, но за минувший день он так устал, что вскоре его сморил сон.

Красавица же сдержала слово и среди ночи тайком пришла к нему и застала его спящим и даже похрапывающим во сне. Это зрелище нисколько не огорчило красавицу, и, улыбнувшись, она положила возле него горсть игральных костей, а потом отрезала лоскут от его рукава и положила рядом с костями. Всем этим она хотела дать ему понять, что если он не смог удержаться от сна, то ему лучше не приглашать к себе любимых, а играть с мальчиками в кости.

Проснувшись, влюбленный так и понял ее намек, и заплакал от позора, в котором он никого, кроме себя, не мог упрекнуть.

Певец и пьяный военачальник

Как-то один тюркский военачальник встал с похмелья с тяжелой головой и, чтобы рассеяться, позвал к себе певца, попросив его проявить весь свой дар.

И певец запел перед пьяным воякой стихи Корана, содержащие слова «не знаю я». В песне было много строк, и каждая из них начиналась этими словами. После пятого или шестого их повторения военачальник вскочил и, схватив булаву, вознамерился проломить певцу голову. А когда соратники с трудом остановили его, он сердито вскричал:

— Я совсем потерял терпение от бесконечного повторения слов «не знаю я» и готов снести башку этому певцу, чтобы впредь он знал, что если не знаешь, так не надо и петь!

Муравей и зерно

Бедный муравей тащил как-то на току одно-единственное зерно, и этот труд его был так тяжел, что он не обращал внимания на обилие зерен вокруг него. Глядя на него, хозяин тока подумал: «Этот слепец так прилепился к одному зерну, что даже не видит какое множество зерен на току!»

Месневи:

Так многие из нас в плену обмана

Постичь не могут мудрость Сулеймана, Пылинкой малою ослеплены, Не видим мы ни Солнца, ни Луны. Меж тем любая тварь — всего лишь глаз, Чтоб видеть Истину в счастливый час.

Конь эмира

Один человек обратился к эмиру с просьбой одолжить ему коня. Эмир согласился и повелел:

— Возьми, пожалуй, вон того!

И он указал на коня серовато-пепельного цвета. Но проситель, увидев его, снова обратился к эмиру:

— О мой повелитель! Дай мне, ради Бога, другого коня, потому что тот, на которого ты указал, очень норовист и любит ходить задом наперед.

Эмир не изменил своего решения и сказал просителю: — Ты же можешь повернуть его задом к своему дому, и тогда он обязательно доставит тебя туда.

Бейт:

Во власти вожделения идет Всяк себялюбец задом наперед.

Скупой человек и нищий

Однажды к дверям богатого дома подошел нищий и, постучав, попросил хлеба. Вышедший на этот стук хозяин сказал ему:

— Видит Бог, нет у меня хлеба. Я же не пекарь! Тогда нищий попросил хоть немного мяса или сала.

— У меня здесь не лавка мясника! — ответил ему хозяин. Услышав такой ответ, нищий попросил немного муки.

— Разве я похож на мельника? — спросил хозяин.

— Тогда дай мне хотя бы напиться воды! — сказал нищий.

— Ты же видишь, что ни река, ни ручей через мой двор не протекают, — ответил хозяин.

Тогда нищий прошел мимо него прямо в дом и стал в нем справлять нужду.

— Ты что здесь вытворяешь? — закричал хозяин.

— А для чего еще может пригодиться дом, в котором, как ты говоришь, абсолютно ничего нет? — ответил нищий вопросом на вопрос.

Безнадежный больной

Один тяжело больной человек как-то пришел к врачу. Врач без труда определил, что больной безнадежен, и решил, что тот имеет право хотя бы последние свои дни прожить в свое удовольствие, и сказал ему:

— Чтобы выздороветь, ты должен ни в чем себя не стеснять, иначе твои неосуществленные желания будут только ухудшать твое состояние.

Больной, почувствовав такую безграничную свободу, вышел от врача с радостью, предвкушая удовольствие, которое он может получить, исполняя все свои прихоти.

По пути домой он увидел суфия, умывавшего свое лицо, сидя над ручьем. Увидев затылок суфия, больной почувствовал непреодолимое желание влепить ему затрещину. Вспомнив указание своего врача, он так и сделал. Суфий вскочил, чтобы разделаться с обидчиком, но, увидев, как хил и немощен больной, сдержал себя. «Еще умрет, если я его ударю!» — подумал суфий, но так как гнев его не прошел, он решил привести обидчика к судье, надеясь на справедливый суд.

Судья выслушал суфия и сказал ему:

— Ты же не представил никаких улик, а по виду ответчика не скажешь, что он мог такое сделать. Ведь он почти мертвец, а суд над мертвецами шариатом не предусмотрен, и бороться с умирающим — это все равно, что сражаться с тенью. Ну как я его могу посадить на осла и провезти с позором по городу, если не уверен, что он это выдержит?!

— Я что-то не понял,— удивился суфий, — выходит это я виноват в том, что он дал мне оплеуху?

Тогда судья спросил истца, богат ли он, и, узнав, что у того в кармане есть четыре медяка, сказал ему, чтобы он два из них ответчику.

— Пусть ответчик купит себе хотя бы лепешку, и когда он подкрепится и наберется сил, может быть, его удастся осудить?

Тем временем больной пристально разглядывал загривок почтенного судьи и, насмотревшись вдоволь, снова не смог сдержать своего желания и ударил его по затылку. Сделав это, он крикнул:

— Теперь судья обязан присудить мне четыре медяка! Ведь он сам оценил одну затрещину в два медяка.

И судье ничего не оставалось, как выполнить это требование ответчика.

Месневи:

Знай, погибает поздно или рано, Кто зрит приманку и не зрит капкана. Умей увидеть, если ты мудрец, Не столь начало дела, сколь конец. Того желать не надо никому, Что испытать несладко самому Когда кому-то ты копаешь яму, Сам почему-то попадаешь в яму.

Воин и вороватый портной

Хитрость и проделки портных известны всем, и рассказы о них часто увеселяют различные собрания. Но когда в одном из таких собраний стали рассказывать разные истории о вороватых портных, сидевший среди собравшихся славный воин из Туркестана заявил, что нет на всей земле такого портного, который мог бы его, тюрка, обмануть. Все засмеялись, но воин упорствовал и в конце концов сказал:

— Хорошо! Назовите мне самого хитрого в вашем городе портного, и пусть он попробует у меня что-нибудь украсть!

Предвидя потеху, ему дали адрес такого портного, и воин поспорил с собравшимися на своего скакуна, что жулик у него ничего не урежет.

На следующий день воин купил отрез дорогого атласа и отправился в мастерскую этого портного и заказал ему кафтан, который бы обтягивал его плечи, а книзу расширялся, чтобы не стеснять движений в бою.

Как только он переступил порог мастерской, портной стал болтать без умолку. К тому времени, когда нужно было кроить атлас, он уморил заказчика своими байками, и тот от смеха закрыл глаза. Заметив это, портной ловко отхватил кусок атласа и сунул его в ящик стола.

Продолжив затем свою работу, он без конца сыпал шутками, прибаутками и веселыми сказками, и заказчик даже задыхался от смеха, но все равно просил портного продолжать свои рассказы. Портной же каждый раз, когда воин впадал в раж и закрывал глаза, отрезал и прятал куски принесенной им ткани.

И наконец он сказал воину:

— Знаешь, от моих историй обычно ничего хорошего не бывает. Вот и твой кафтан почему-то выходит тесным из-за твоего смеха!

А ведь воин, которого так легко обманул портной, еще и лишился своего скакуна!

Бейт:

О люди, смейтесь в меру, а иначе

Веселый смех ваш будет горше плача.

Купец и женщины

Один купец спешил из дома на базар в свою лавку. И вдруг увидел, что знакомую ему дорогу заполнила огромная толпа прекрасных женщин. Как ни пытался купец их обойти, у него это не получалось. И в досаде от того, что ему придется задержать открытие лавки, он сказал вслух, обращаясь к той из женщин, что была к нему поближе:

— О жалкие создания! Почему вас так много развелось на этом свете?!

Но женщину не смутили его резкие слова, и она сразу же ответила:

— Умерь свою злость и досаду! Не забывай, что созданы мы для ваших мужских утех, и если нас будет нехвагать, то вы окажетесь во власти более тяжких пороков!

Месневи:

Хоть на земле порою путь и труден, И велика беда, и хлеб наш скуден, Не свод небес, не звезд расположенье Тщета земная шлет нам злоключенья. Она рождает множество забот, Но сладок плен ее, желанен гнет!

Разговор мужа и жены

Одна женщина все время доказывала своему мужу, что так бедно, как они живут, жить больше нельзя.

— Зря ты меня винишь, — отвечал ей муж, — ведь я кручусь как могу, чтобы мы не впали в нищету и не остались без пропитания!

Тогда жена показала мужу порванные рукава своего платья и сказала:

— Ты видишь, рукав мой обтрепался, да и вся моя одежда так груба, что ранит мою кожу.

Выслушав ее, муж оборвал этот спор следующими словами:

— Я действительно небогат, и, может быть, я был бы рад одеть тебя в шелковые одежды, но мне это не под силу. Но подумай и о том, насколько тебе было бы хуже, если бы тебе пришлось жить без мужа. Ведь нет тяжелее женской судьбы, чем быть вдовой или разведенной. И хоть нас и угнетает бедность, но все же она лучше, чем развод или разлука!

Кто старше

Седобородого священника как-то спросили, кто старше — он или его борода.

— Конечно, я, — ответил священник, — поскольку когда я родился, никакой бороды у меня еще не было.

Тогда спрашивающие задали еще один вопрос:

— Если ты прожил на свете больше, чем твоя борода, то как же так получилось, что борода побелела, а твоя душа так и осталась черной?

Зло в одеждах благочестия

Некий царь часто ходил в мечеть поклониться Богу, и всегда впереди него бежали стражники, прокладывая ему дорогу, сбивая с ног всех встречных и жестоко избивая тех, кто медлил освободить дорогу. И получалось так, что когда этот государь шествовал на поклонение, проливалось много невинной крови его народа.

Однажды некий человек, избитый без вины, сказал владыке:

— О царь! Твой путь грешен, потому что светлую и чистую молитву ты превращаешь в наказание всего народа. Почему же мы должны так страдать, когда ты изволишь посещать мечеть?

Баран, верблюд и бык

Однажды баран, верблюд и бык нашли на дороге охапку сена и задумались о том, как ее разделить. Баран предложил свое решение этой задачи:

— Если мы разделим это сено на троих, сыт не будет никто. Поэтому давайте отдадим его тому из нас, чей род древнее. Ведь сам Пророк предписал уважать старших! Так пусть же каждый из нас вспомнит, кто древней, и мы установим, чьи корни глубже уходят в прошлое.

Баран остановился и, поскольку никто не выразил своего несогласия, продолжил свою речь:

— Признайте же древность моего рода! Вы же знаете, что мой предок пасся с тем бараном, который Авраамом был вместо Измаила принесен в жертву Господу!

— Но я древней! — закричал бык.— Я же прямой потомок того быка, которого впряг в ярмо сам Адам.

Пока баран и бык бранились и спорили, верблюд взял спорную охапку сена и спокойно стал ее жевать, рассудив, что он древней, потому что он крупнее и сильнее, чем те двое. «Все решают не слова и не годы, а сила», — подумал он, доедая сено.

Лягушка и хомяк

Лягушка как-то увидела из своего болота гуляющего на берегу хомяка. Хомяк тоже обратил внимание на лягушку, и они полюбили друг друга, хоть один из них жил на суше, а другая — в воде. Они стали часто проводить время вместе: хомяк сидел на берегу и что-то урчал, а лягушка подплывала к нему по воде и радостно квакала. Однако хомяку этих встреч было мало. Ему хотелось все время быть вместе с лягушкой и знать, что она делает, а часто получалось так, что он выходил на берег и звал ее, а она в это время была в дальней части болота и не слышала его призывов. Сам же он залезть в воду и поплыть, чтобы ее разыскать, не мог. Поэтому он ей однажды предложил:

— Давай найдем длинную бечевку и привяжем мою лапу к твоей. Тогда мы в любое время сможем подавать друг другу знаки.

Это предложение насторожило лягушку. Она предчувствовала, что добром такая затея не может кончиться, но любовь оказалась сильнее, и она согласилась. Поначалу все шло хорошо, и влюбленные все время чувствовали себя вместе. Но как-то пролетавший мимо сокол нарушил эту идиллию: увидев на берегу болота хомяка, он камнем упал вниз и, схватив своими когтями хомяка, взмыл с ним в небо. Однако вместе с хомяком взлетела и привязанная к нему лягушка. Глядя на нее, народ удивлялся, считая, что соколы начали ловить лягушек.

Лягушка же, взлетая ввысь, сокрушалась по поводу того, что она согласилась связать себя с хомяком, не вняв своим нехорошим предчувствиям.

Бейт:

И повторю я вновь в который раз: Друзей ищите, что достойны вас.

Султан Махмуд и ночные воры

Однажды султан Махмуд среди ночи тайно покинул дворец и двинулся по ночным улицам столицы. Вскоре он наткнулся на сборище воров.

— Я, как и вы, живу обманом, — сказал султан, и воры согласились принять его в свой крут.

Когда все собрались, кто-то предложил, чтобы каждый рассказал о том, какими полезными для воровства дарованиями и приемами он владеет.

Один из воров рассказал о том, что главное его достоинство — чуткий слух и что он понимает уже даже то, что хочет своим лаем сказать собака. Другой похвастался зоркостью своих глаз, которая позволяет ему узнавать даже тех, чьи лица открываются ему на одно мгновение. У третьего оказался чуткий нюх, позволяющий ему по запаху определить местонахождение золотого клада. Еще кто-то из воров оказался мастером подкопов, кто-то умел с непостижимой ловкостью забрасывать аркан. В общем, оказалось, что каждый из них имеет свой полезный для воровства дар.

— А чем же одарен ты? — обратились они к султану.

— Мое дарование — тайное, и оно сосредоточено в моей бороде, — отвечал султан.— Я могу одним только движением своей бороды спасти любого из вас, потому что это ее движение дарит преступнику освобождение и прощение!

— Ты нам подходишь! — закричали воры.— Стань нашим вожаком, если хочешь!

И вот они, избрав Махмуда своим главой, подошли к дворцу султана. За стенами дворца залаяла собака, и тот, кто имел чуткий слух, различил в этом лае: «Султан среди вас!» Он понял, что собака учуяла присутствие в их шайке султана, но предупредить об этом никого не успел, потому что на зубец дворцовой стены был уже заброшен аркан, и воры по этой веревке один за другим проникли в дворцовый двор, где каждый из них занялся своим делом. Вор с совершенным нюхом быстро нашел тайник, мастер подкопов обеспечил к нему подход, и вскоре воры деловито уносили из дворца золото и драгоценные камни.

Тем временем султан незаметно покинул их и вернулся во дворец. Он помнил всех в лицо и знал, где находится пристанище каждого вора, и он поручил задержать их, отобрать украденное и привести к нему. Вскоре все воры были доставлены во дворец, и тот, кто намертво запоминал любые лица, сразу же опознал в султане ночного гостя их шайки.

Этот вор первым понял, что их последняя надежда — это милость султана, и как человек, которому нечего терять, дерзко сказал властителю:

— Что ж, теперь и ты можешь проявить свое дарование, о котором ты нам говорил. Пошевели же, ради Бога, своею бородой!

Царь и пьяный законовед

Как-то один царь пировал с друзьями в своих покоях, когда мимо них прошел законовед. Царь повелел его вернуть и подать ему вина. Законовед возмутился и напомнил пирующим о запрете на вино, наложенном Пророком с благословения Господа, но своей строптивостью лишь обозлил царя, и тот уже безоговорочно приказал виночерпию:

— Для начала дай ему чашу, наполнив ее до краев, чтобы он, захмелев, умерил свой гнев!

Законник понял, что царь не шутит и дальнейшее упорство может стоить ему головы. И чтобы не было раздоров, он храбро выпил чашу, а потом и другую и подключился к пирующим. Вскоре, однако, он так сильно набрался, что ему понадобилось справить малую нужду.

Он покинул царский зал, но по пути повстречал служанку, отличавшуюся редкой красотой. Возможно, она даже была одной из царских наложниц, но хмельному законоведу все было нипочем. Охваченный страстью, он накинулся на красавицу, но так случилось, что у девушки возникло ответное желание, и любовники тут же, в дворцовых покоях, слились воедино.

Тем временем царь заметил столь долгое отсутствие законоведа и, подумав, что он заблудился в дворцовых комнатах и коридорах, приказал всем сотрапезникам идти его искать, и сам вместе с ними отправился на поиски. Искать им долго не пришлось: они почти сразу обнаружили и его, и служанку в самый интересный момент.

Царь рассвирепел и хотел позвать палача, чтобы тут же расправиться с грешником и блудницей, но хмель у законоведа еще не прошел, и он храбро прокричал виночерпию почти то же, что сказал царь, усаживая его за стол:

— Для начала дай царю чашу, наполнив ее до краев, чтобы он, захмелев, умерил свой гнев!

Царь засмеялся, перестал сердиться и сказал:

— Забирай, законник, девицу, она твоя!

МЫСЛИ И АФОРИЗМЫ

Науку познаешь с помощью слов, искусство — с помощью практики, а отчужденность познается в компании.

То, что обычному человеку кажется камнем, для знающего является жемчужиной.

Голые сучья, кажущиеся зимой спящими, тайно работают, готовясь к своей весне.

Первоначально ты был глиной. Пройдя стадию минерала, ты стал растением. Из растения ты стал животным, и из животного — человеком. В течение этих периодов человек не знал, куда идет, но все же был вовлечен в это длинное путешествие. И еще сотню разных миров предстоит тебе пройти.

Мир скрытый имеет свои облака и дожди, но иные, чем здесь. Его небеса и солнечный свет иного порядка. Но все это становится явным лишь для утонченного — того, кого не обмануть кажущейся завершенностью обычного мира.

Целью этого мира является человек, а целью человека — это мгновение; целью тела является обретение духа, а целью духа — регулирование чувств. Целью же регулирования чувств и органов является совершенствование сердца, а целью сердца является возлюбленная.

[О суфии.] Без вина пьян, без еды сыт; обезумевший, забывший о еде и сне; король, надевший простую одежду; клад в развалинах; не из воздуха и не из земли, не из огня и не из воды; безбрежное море. Он обладает сотней лун и солнц. Мудрость его — не из книги, истина сделала его мудрым.

Можно ли суфия назвать религиозным человеком? Нет, он гораздо выше! Он выше веры и неверия — что для него заслуги и грехи? Он скрыт — ищите его!

Доказательство существования Солнца — само Солнце. Если ты требуешь доказательств, не отворачивайся от Него.

Этот мир — горы, а наши поступки — крики: эхо от нашего крика в горах всегда возвращается к нам.

Каждая вещь денно и нощно являет нам Господа, но лишь некоторые из нас осознают это, а большинство — нет.

Нужно выйти из круга Времени и войти в круг Любви.

Вам присущи бесчисленные смены настроения, которыми вы не можете управлять. Вы могли бы овладеть ими, если бы знали их истинную причину. Если вы не можете определить источник собственных изменений, то как же вы сумеете определить те изменения, которые формируют вас.

Травинкой невозможно проткнуть гору. Если бы солнце, освещающее мир, приблизилось к нему, мир был бы уничтожен.

Пока раб целиком не покинет самого себя, нельзя достигнуть единобытия с Ним (Богом). Единобытие — это не перевоплощение, а это твое не-существование, ибо с помощью бессмысленных слов ложь не станет Истиной.

Если десять человек хотят войти в дом, но только девяти это удается, десятый не должен говорить: «Такова воля Господа». Он должен отыскать, в чем был его собственный недостаток.

Мудрость и знание существуют для того, чтобы можно было отличить дорогу от бездорожья. Будь дорога повсюду, мудрость была бы излишней.

Бог создал нас для того, чтобы при помощи нас была познана Истина.

Пеший не может поспеть за арканом всадника, но раз он в него попал, то поневоле приходится ему бежать.

Нужна сначала восприимчивая почва, а затем уже наставления праведника; когда ты не способен понимать, какая же польза от прекрасных речей?

Глаза, уши и рот не делают фигуру человеком, так как те же черты есть и у изображений на стенах.

Не взирай на мир глазами вожделения; ведь и спина змеи украшена узорами, но яд ее смертелен.

Я утверждаю, что из всех видов человеческого скотства самое глупое, самое подлое и самое вредное — верить, что после этой жизни нет другой. В самом деле, если мы перелистаем все сочинения как философов, так и других мудрых писателей, все сходятся на том, что в нас есть нечто постоянное.

Среди людей сердца внешнее поведение существует внутри.

Человека с завязанными глазами, никогда не видевшего прежде воды, опускают в воду, и он чувствует ее. Когда повязку снимают, он узнает, что это такое. До того, как это произойдет, он будет знать о воде только по воздействию, которое она производит.

Следи за внешностью, хотя она (сущность) все, ибо она (внешность) ведет внутрь, к сущности.

Ощущения и думы засоряют путь истины, как мусор — чистую воду. Только разум, отстраняя этот мусор, очищает путь познания.

Пока ты здоров и силен, трудись! Труд и стремление не противостоят счастью найти клад. Не отставай от дела, и если ты наделен судьбой, то она найдет тебя.

Нищий тот, у кого нет богатства, а человек веры тот, кто порицает свое тело.

Твои чувства подобны летучей мыши, стремятся они к Западу, а чувства, рассыпающие перлы, — к Востоку. Эй, всадник, путь чувств — это путь ослов. Эй, ты, который находишься среди ослов, стыдись! Кроме этих пяти чувств — есть еще пять чувств, похожих на красное золото, а те чувства — на медь. Как же купит знающий и понимающий на базаре медные чувства наравне с золотыми чувствами?! Чувства тела насыщаются пищей царства тьмы, а чувства души — солнцем.

На некоторое время ты эти чувства промой водой очевидности; знай, что это и есть мытье одежды суфиев. Как только ты предстанешь очищенным, разорвется занавес, души очищенных возникнут перед тобой. Пусть даже весь мир будет полон лучей и изображений, только лишь глаз способен воспринять эту красоту. Если закроешь глаза и навостришь уши, чтобы видеть кудри и лицо красавицы, ухо скажет: «Я не в силах видеть картину. Если картина произнесет звук, я пойму. Я знаток, но знаю лишь то, что под силу мне, а это лишь звук и буква». Если ты скажешь носу: «Созерцай эту красоту», то он не сможет... Но если ты освободишь от оков тело, то ухо и нос превратятся в глаза. Правильно заметил тот сладкоречивый падишах: каждый волосок посвященных превратился в глаз.

Несомненно, что каждый человек создан благодаря соединению самого низкого тела и самой высокой души. Всевышний высшей силой объединил эти две противоположности.

Солнце душ расчленяется и распадается через окна тел. Когда посмотришь на диск солнца, он сам по себе, один. Но у человека, который охвачен телом, возникает сомнение. Расчленение свойственно душе животного. Суть единства же — в духе человека.

Мы сидим, но движемся, не меняя места, однако ты не видишь этого.

«Верх», «низ», «впереди», «позади» — являются свойствами тела озаренная сущность души свободна от этих понятий.

Весь мир бежит... но различным образом. Бег человека — одного вида, а растения — другого, но полностью отличен от них бег души.

Посмотри на низины земли и на высоту неба... И для смены времен характерны две стороны: одну половину года земля становится целиной, а другую — цветет. Сообразно подъем и спад времени; одна половина суток является днем, а другая — ночью... Одним словом, состояние всего мира таково: голод и обилие, война и мир... Вселенная на этих двух крыльях летит по воздуху.

Этот мир наполнен лучами солнца и луны, а он (человек) погрузил голову в колодец и спрашивает: «Говорят, будто существует свет, если это правда, так где же он?» Эй, высунь голову из колодца, посмотри вокруг, весь мир: запад и восток — озарен этим лучом. Но пока ты находишься в колодце, луч не достигнет тебя.

Жизнь в этом мире есть сон забвения, который отделяет человека от истинной действительности. Подобно тому человеку, который, увидев мгновенный сон, забывает родной город, где он жил годами, душа отдается иллюзии и сну этого мира и забывает свою истинную родину; не понимает, что этот разрушительный мир затмевает глаза, как облако закрывает звезды.

Эй, брат, как ты можешь увидеть этот чертог, когда у тебя на зенице ока сердца — волосок. Очищай от волоска и болезни око сердца, и после постарайся увидеть. Кто очистит душу от страстей, увидит Его сущность. Так как Мухам-мад был очищен от этого огня и дыма, он всюду, куда бы ни поворачивал лицо, лицезрел Бога.

Он (Бог) скрыл море и показал нам пену, скрыл ветер и показал пыль... Ты видишь, как поднимается ввысь пыль, но не видишь ветра... Пену воспринимаешь чувством, а существование моря постигаешь с помощью аргументов.

Чтобы не овладел тобой страх разлуки, следует превратиться в Солнце.

Как странно, что душа свою родину и те места, где она родилась и выросла, даже не вспоминает. Этот мир, будто сон, закрыл ей глаза, как облако закрывает звезды. Хотя душа обошла столь много городов, она все еще не очистилась от пыли их познания.

Внешне тело стоит выше, чем душа, но на самом деле лишь душа возвышает и облагораживает все. Тело перед морем души — капля.

Но и тело (форма) имеет большую ценность, и само оно является местом почести и уважения, оно есть друг внутренней сущности. Как без сердцевины непригодна кора, так и сердцевина непригодна без коры. Точно так же, как зерно, посеянное без оболочки, не прорастает, но вырастает в большое дерево, если посеешь в оболочке. С этой точки зрения, тело имеет большое значение. Без его помощи не сможешь совершить ни одного дела и достичь цели.

Для человека разум является и руками и крыльями для взлета. Когда не обладаешь им, тогда избери путеводителем разумного. Ты будь хоть победителем, хоть искателем победы, будь хоть видящим, хоть ищи видящего, без ключей разума не сможешь открыть эту дверь, — (она) не откроется, старание твое напрасно.

Каждый враг является для тебя лекарством. Он приносит тебе пользу: успокаивает сердце, поскольку от него убегаешь и отдаешься уединению, и ожидаешь милости Бога.

Человек внешне является частью мира, но, с точки зрения атрибутов, он есть основа мира. Внешне человека беспокоит комар, но внутренне он завоевывает небо.

Если на созидание Вселенной потребовалось шесть дней, то на сотворение человека — сорок лет.

На свете не существует абсолютного зла. И знай, что плохое — это относительное явление. Ты не найдешь ни одного яда, ни одного куска сахара, которые для одного человека не были бы ногой, а для другого — оковами. Да, именно так, для одного они являю ногами, для другого — ошвами, для одного — сахаром, для другого — ядом. Змеиный яд для змеи — жизнь, а для человека — смерть! Для морской фауны море словно сад, а для обитателей земли оно — смерть.

Почти невозможно, чтобы не было зла в этом мире. Некоторая необходимость требует наличия свете чистой воды и мочи.

Знай, что внешняя форма уничтожится, но мир идей вечен. До каких пор ты должен играть в посуде с отраженной картинкой? Брось ты эту картинку, иди к реке. Ты постиг форму, но не понимаешь смысла. Если ты умен, извлеки из раковины жемчуг.

Если хочешь построить новое, должен разрушить старое; если пшеница не обмолочена, как выпечь из нее хлеб?

Человек похож на текучую воду: как только она замутится, ее дна не увидишь, а дно реки полно жемчугов и кораллов. Осторожно, не мути, он чист и прозрачен. Душа человека похожа на воздух как только смешается с пылью, она становится завесой неба, мешает лицезреть солнце; но когда пыль исчезнет, воздух станет ясным и прозрачным.

Основная цель рода человеческого заключается в том, чтобы очиститься и отполироваться, стать чистым зеркалом, дабы яснее отразить субстанцию солнца. Поэтому человек всегда должен совершенствовать себя, а не развивать свои отрицательные стороны. Он словно сосуд, сделанный из стекла или глины. Необходимо вымыть его снаружи, но еще усерднее следует промыть его изнутри, так как Божьим вином наполняются лишь чистые сосуды.

Джами. 1414—1492

НУР АД-ДИН АБД АР-РАХМАН ИБН НИЗАМ АД-ДИН АХМАД ИБН ШАМС АД-ДИН ДЖАМИ

Великий персидский поэт, мыслитель и суфийский учитель Абд ар-Рахман Джами родился в селении Харджард в области Джам, расположенной между Гератом и Мешхедом в Хо-росане, в ноябре 1414 года в семье чиновника. Его учебой с четырех лет руководил отец, образованный и просвещенный человек.

В 1425 году Джами с семьей переезжает в Герат — столицу одного из государств, образовавшихся после смерти Тимура, насчитывавшую в те годы около миллиона жителей и имевшую одну из крупнейших библиотек того времени, где были собраны сочинения корифеев персидской классической поэзии. Последним из них было суждено стать юному Абд ар-Рахману.

В Герате Джами учился в медресе Низамийе и Дилкаш. В двадцать лет он пишет астрономический трактат, посылает его в Самарканд и получает приглашение в этот крупнейший научный центр, где Джами продолжает учебу в медресе Улугбека. О том, каким он был тогда, говорят следующие слова одного из его учителей:

«С тех пор, как существует Самарканд, еще не переправлялся к нам через воды реки Аму человек, равный по уму, благородству и находчивости этому юноше из Джама».

В Самарканде в те годы усиливалось влияние суфийского братства Накшбандийа. Джами общался с его главой — шейхом Ахраром и вступил на суфийский Путь. Вернувшись в 1451 году в Герат, он сближается с главой гератской общины этого ордена Саад ад-Дином Кашгари, а после его смерти становится духовным руководителем — шейхом — этого братства. Однако вокруг Джами группируются не только его духовные ученики, но и вся светская творческая интеллиген ция Герата. С 1459 года в окружение Джами входит и становится его учеником — и в поэзии, и в суфизме — Али Шир Навои.

Несмотря на то, что высоким поэтическим даром Джами владел с юных лет, свои крупные литературные произведения он создал уже к концу жизни. В числе этих шедевров поэмы «Золотая цепь», перекликающаяся с «Садом истин» Санайи, «Саламан и Абсаль» и «Пятерица» — пять поэм на классические темы. Завершается этот самый плодотворный творческий период «Весенним садом» — поэмой в прозе со стихотворными вставками, перекликающейся и с «Воскрешением наук о вере» ал-Газали, и с «Розовым садом» («Гулистаном») Саади.

Огромный духовный моральный авторитет Джами неоднократно привлекал к нему внимание правителей, но он отклонял все их предложения, предпочитая дворцовому великолепию скромный путь наставника, искателя истины и справедливости.

Умер Джами в ноябре 1492 года в Герате, где прошла большая часть его жизни. После смерти он был признан святым, и его мавзолей был и остается объектом поклонения верующих паломников, а жители Герата по сей день, по нерушимой традиции, приходят поклониться его праху каждый четверг.

Сущность суфийского учения в традиции братства Накш-бандийа изложена Джами во фрагментах поэм «Золотая цепь», «Саламан и Абсаль», «Дар благородных», «Четки праведников» и «Книга мудрости Искандара», а также в «Весеннем саду». Как это принято у суфийских авторов, черты и положения суфийского мировосприятия Джами передает иносказаниями, зашифровывая их в притчах, рассказах, рассуждениях о ситуациях бытия и отдельных афоризмах, приглашая читателей к беседе и размышлениям.

В этой книге представлены притчи из названных выше поэм и почти полностью воспроизведен «Весенний сад».

ПРИТЧИ ИЗ ПОЭМ «ЗОЛОТАЯ ЦЕПЬ», «САЛАМАН И АБСАЛЬ», «ДАР БЛАГОРОДНЫХ», «ЧЕТКИ ПРАВЕДНИКОВ»

Цапля и юноша, стиравший белье

На реке Тигр вблизи Багдада жил некий юноша. Кормился он тем, что брал в стирку белье, и поэтому он каждый день спускался к Тигру с корзиной грязного тряпья. Часто, когда он шел берегом, ему на пути встречалась большая цапля. Птица своим длинным клювом выуживала из реки червяков, лягушек и мелкую рыбешку, и ничто иное на свете ее не интересовало.

Однажды над тем местом, где расхаживала большая цапля, появился орел. Он гордо парил в небе, высматривая добычу. На сей раз добычей ему послужил голубь, и он, убив его и съев немного мяса, оставил часть его другим, потому что был по своей натуре щедрым и никогда не доедал всю добытую им пищу.

Цапля, с интересом и восхищением наблюдавшая за охотой орла на голубя, сказала сама себе:

— Я-то бесспорно крупней орла. Почему же я не могу охотиться на птиц и съедать их? Сколько я буду ловить червяков и лягушек?

В своих мечтах цапля видела себя такой же удачливой, смелой и щедрой, как орел, и, не колеблясь, взлетела в небо и стала парить над землей, высматривая добычу. И в это время высоко над ней из-за тучи показался могучий гриф. Свирепый и грозный хищник капнем упал на цаплю и сбил ее на землю, где она завязла лапами и крыльями в грязи и глине неподалеку от того места, где юноша стирал белье.

Увидев гибнущую цаплю, юноша обрадовался:

— Просто чудо поймать такую птицу без лука и стрел и без силков! — воскликнул он. — Ужин у меня сегодня будет вкусным!

В этот день он вернулся с реки не только с корзиной чистого белья, но и с цаплей в руках, а когда его спросили, откуда у него эта птица, он объяснил:

— Цапля эта, расхваставшись, вообразила себя орлом и, взлетев на небо, пыталась охотиться, но вместо этого сама угодила в мои руки, и охотником, хоть и без силков, стал я!

Деревенский простак и его осел

Жил когда-то в одной деревне глупый простак. И был у него жалкий хромоногий старый осел. Осел этот был таким дряхлым, что не прошел бы и версты за пару дней, как бы не гуляла по нему палка.

Намучившись с ним, хозяин повел его в город и обратился к сбывавшим ослов посредникам с просьбой помочь его продать. В ответ на эту просьбу один из посредников, разгладив усы, стал громко зазывать покупателей.

— Продается невиданное чудо, — кричал он. — Не осел, а иноходец, а скорее всего быстрый и сильный мул, на котором можно отправляться на войну, где он одним гулом и топотом своих копыт обратит в бегство врага! От одного лишь взмаха хлыста он уже летит стрелой, как ветер, а грязь и глину преодолевает, как струя воды!

Народ, слушая эту похвалу несчастному животному, посмеивался, а бедный простак ушам своим не верил, но все это воспринял всерьез и взмолился:

— О продавец! Разве можно не поверить твоим замечательным словам, сказанным об этом осле во всеуслышание перед всем честным базаром! И я прошу тебя: не продавай это замечательное животное, верни мне осла назад! Я ведь уже так долго ищу такого надежного четвероногого помощника, какого ты здесь описал! Мне странно и обидно, что я прежде не замечал этих его выдающихся качеств.

Продавец же ответил ему тихо так, чтобы никто не слышал:

— Ты что — сошел с ума? Ты же много лет владеешь этим ослом и хорошо знаешь, чего он стоит. Я ведь все наврал, чтобы набить ему цену, и не представляю, как ты мог мне поверить?

Но простак на этот раз ему не поверил.

Пловец и медведь

Однажды медведь спустился к реке, чтобы наловить рыбы. Он еще не успел устроиться поудобнее, как в этот момент в воде блеснула рыба. Он протянул к ней лапу, но потерял равновесие и, поскользнувшись на мокрой глине, свалился в воду.

Река же эта была быстрой, широкой и полноводной, и вода унесла медведя по течению. Как он ни старался вырваться из водного плена и подплыть к берегу, ничего у него не получалось, и он только бестолку кружился на воде посреди потока.

Как раз в это время на берегу показались два опытных пловца. Когда они увидели барахтающегося далеко от берега в воде медведя, они не поняли, что это плывет: то ли нечто живое, то ли вода крутит какой-нибудь ковер или шкуру.

Один из пловцов сразу же кинулся в реку и поплыл, а другой сел на берегу и стал наблюдать. Когда пловец подплыл к цели и увидел, что это — медведь, было поздно, потому что медведь тоже заметил его и в желании спастись схватил его лапами и прижал к себе так крепко, что тот не только плыть, но и закричать не мог. Медведь же с пловцом в лапах продолжал кувыркаться в воде, и пловец оказывался то на медведе, то в воде под брюхом у зверя.

Второй пловец, оставшийся на берегу, на расстоянии не мог понять, что происходит, и закричал своему приятелю:

— Перестань там возиться! Если тебе тяжело тащить эту шкуру или что там еще, то оставь ее там в воде и возвращайся!

— Я не прочь оставить все это и давно отпустил бы шкуру, но теперь эта шкура схватила меня, держит да еще лапами ломает кости! — ответил несчастный.

Слепой и уродина

Один слепец женился на уродливой женщине, которая к тому же была грубой и бессердечной от природы. Все лицо ее было в темных, почти черных угрях и в глубоких морщинах. А еще она была кривой и горбатой.

Трудно было решить, что лучше: ее зловещее молчание или весь тот вздор, который она несла, стоило ей открыть рот. И вот однажды она решила воспользоваться слепотой мужа и заявила ему:

— Жаль, что ты не видишь моего лица! А ведь оно белее слоновой кости и прекраснее луны, мои глаза сияют, как нарциссы, а тюльпан может позавидовать моим устам. А как красив мой стан! Если бы ты его увидел, то убедился бы, что он стройнее кипариса!

Но слепца было не так легко провести, и, выслушав этот бред, он пришел в ярость и сказал жене в ответ такие слова:

— Если бы ты на самом деле была так прекрасна, то люди давно разглядели бы твою красоту, и множество зрячих мужчин толпились бы вокруг тебя, и твое самовосхваление тебе не понадобилось бы, потому что человеку, обладающему зрением, не нужно объяснять, как прелестен светильник. Хвастовство же понадобилось тебе, чтобы обмануть меня, воспользовавшись моей слепотой.

Молодая красавица и влюбленный старик

Дыхание осени все изменило в саду: листья деревьев пожелтели или зажглись багрянцем, в цветнике появились приметы увядания. И в этом осеннем саду расположился старик, погруженный в невеселые мысли об уходящей жизни. Время выбелило его волосы и согнуло его некогда стройный стан.

Немного посидев, он решил пройтись по аллеям парка, но осень уже чувствовалась везде и во всем, свидетельствуя о неумолимых законах бытия. И от этой прогулки думы старика радостнее не стали.

И вдруг его внимание привлекла молодая женщина, неизвестно откуда появившаяся в саду. Ее лицо было укрыто белой фатой, но даже то немногое, что оставалось доступным взору, говорило о ее неземной красоте. Старик не мог оторвать глаз от открытых миру кончиков ее пальцев, розовых и свежих, как уста, с ярко окрашенными хной ногтями. Созерцая все это, старик упал перед нею на колени со словами:

— О кто ты? Ты человек или райская дева, или, может быть, ты мне снишься? Побудь со мною хоть немного, успокой меня, седого старца!

Выслушав его, дева сказала:

— Ты опоздал! Влюбился ты в меня по ошибке, не заметив, что голова моя седа, и я упрятала под белой фатою свои седины.

После этих слов о ее седых волосах старик сразу потерял к ней интерес, быстро встал с колен и, отвернувшись от нее, собрался уходить. И в этот момент незнакомка сняла свою фату, и густые черные как смоль волосы рассыпались по ее плечам.

Увидев такую красоту, старик вскричал:

— Как же твои уста могли произнести эту презренную ложь? Почему ты обманула меня?

— Зато ты теперь поймешь, что если тебе неприятны седые волосы женщины, то и женщине могут быть противны седые волосы мужчины, и перестанешь мечтать о юных подругах.

Рассказ о непостоянном влюбленном*

* Другой вариант этой притчи приводит Санайи. — Прим. сост.

Как-то один неравнодушный к женской красоте юноша встретился на своем пути с несравненной луноликой красавицей, лик которой, казалось, светился сквозь тонкую фату, а на ее изящных руках пели свою нежную песню золотые и серебряные браслеты.

Юноша преградил ей путь, упав на колени перед нею прямо в дорожную пыль, и воскликнул:

— О мой кумир! О мое счастье! Остановись же! Ты видишь, что я сгораю от страстной любви, сраженный твоей красотой. Только ты можешь меня спасти от гибели своим вниманием и добротой!

Услышав этот крик страсти, девушка засмеялась в ответ и сказала:

— Ты еще не видел моей младшей сестры. Она идет следом, и поверь, что вся моя красота не стоит ее волоска. Что я или даже сотни таких, как я, перед ее прелестью?

Услышав эти слова, юноша, пропустив красавицу вперед, остался на дороге поджидать ее сестру. Ждать ему пришлось долго, и когда он, наконец, понял, что никто больше по этой дороге не пройдет, он догнал ее и снова стал клясться ей в любви и восхищаться ее красотой. И тогда красавица, на этот раз вполне серьезно, сказала ему:

— О жалкий лгун! Твоя страсть и твои страдания — сплошной обман. Если бы в них была правда, то избрав один алтарь, ты бы ему служил, как бы тебя не соблазняли другие. Истинные чувства не ведают двуличия!

Абу Али ибн Сина и сумасшедший

Во времена великого врача Ибн-Сины один почтенный житель Бухары погрузился в такую глубокую меланхолию, что стал слаб рассудком и вообразил себя коровой.

— Смотрите, какой я жирный, — кричал он. — Ни в одной деревне нет таких больших коров, как я! Скорее обезглавьте меня и доставьте мясо повару, и он сделает из меня великолепное мясное блюдо!

И никто его не мог убедить в том, что он не корова, а человек. Более того, вскоре он перешел в хлев, стал мычать день и ночь, приговаривая:

— Смотрите, я худею прямо на глазах. Зарежьте же меня поскорее, пока я не потерял свой вес.

Отчаявшись, его друзья и близкие пошли к Ибн-Сине, и несравненный лекарь просил пересказать больному следующие слова: «Жди завтрашнего дня. К тебе чуть свет придет мясник и зарежет тебя, как положено».

Больной принял эту долгожданную весть с радостью и стал с нетерпением ожидать следующее утро.

Ибн-Сина пришел, как обещал, и сразу спросил у больного:

— Где корова?

— Корова — это я, скорее кончай со мной! — ответил сумасшедший.

Тогда Ибн-Сина связал безумца и стал тут же, изображая мясника, точить нож и ощупывать спину и бока, будто бы изучая, сколько на «корове» жира и мяса, а потом сказал:

— Не хочу сейчас ее резать. Эта корова еще очень тощая. Пусть постоит в хлеву несколько дней, а вы ее кормите как следует. Когда она поправится, я ее с удовольствием прирежу.

Сумасшедший не противился этому решению «мясника» и, когда его развязали и снабдили пищей, стал есть ее, заодно поглощая лекарства. Вскоре он поправился и навсегда забыл, что он был «коровою».

Царь Ануширван и его держава

Как-то царь Ирана Ануширван пожелал узнать, как живет его страна: богата ли она или бедствует. Для этой цели распространил он в своем царстве ложный слух, что он тяжело болен и нуждается в лекарстве, и этим лекарством будто бы являются кирпичи из стен лачуг и развалин.

Все жители страны кинулись искать такие кирпичи для спасения своего царя и вернулись в большой печали: во всей стране не нашлось ни лачуг, ни развалин. Так, без единого кирпича, они, склонив головы, пришли к царскому дворцу, и один из них от имени всех сказал царю:

— Доброта твоя к народу, о государь, была так велика, что мы нигде не нашли развалин. Можно сказать, что во всей стране благоустроенность и порядок настолько совершенны, что в ней нигде нет разрушающейся кирпичной кладки, а исконные жители развалин — совы — у нас не находят себе приюта!

К удивлению собравшихся царь не огорчился, а обрадовался и воскликнул:

— Как хорошо, что Господь был моим наставником во всех моих благих делах, и, служа ему, я сумел избавить от нужды мой народ. А о том, чтобы мне доставили кирпич, я приказал только для того, чтобы узнать истинное положение дел в стране!

Халиф Омар Второй и его казначей

Халиф Омар Второй, как и праведный Омар Первый, вправе жить в бессмертной славе в сердцах потомков. И вот один из рассказов о его достоинствах.

У халифа Омара Второго было много детей, и однажды на какой-то праздник все они собрались вместе во дворце халифа. Но их настроение не было праздничным, и они приступили к отцу с упреками:

— Ты совсем забыл о нас и о наших нуждах и занят только своими государственными делами, — говорили они. — Ты даже не замечаешь, как мы одеты. Мы уже не просим шелк, бархат или парчу, мы просим хоть какую-нибудь приличную одежду.

Слезы детей не очень сильно подействовали на Омара, но он все же решил им помочь и обратился к своему казначею:

— Ты можешь выделить мне на следующий месяц удвоенное содержание и за его счет устроить дела моих детей? А образовавшийся перерасход ты можешь разложить понемногу на последующие месяцы и таким образом вернуть долг в казну

— О великий халиф, — отвечал казначей. — Ты воистину вождь правоверных, но все же кто может поручиться, что ты проживешь еще хотя бы неделю. Как и всякий человек, ты можешь умереть в любой день, а как же в этом случае вернуть твой долг в казну?

Халиф задумался и решил, что его казначей прав. И он сказал своим детям:

— Ступайте и не ропщите на свою судьбу. Помните, что, минуя трудные пути, нельзя попасть в рай!

Возвышение Александра Македонского

О том, как умер царь Филипп Македонский и как на престол вступил царь Александр, некогда поведал миру великий мудрец Аристотель.

Сменив на троне отца, Александр выступил перед приближенными и свитой с тронной речью:

— Мы все скорбим об ушедшем царе! — сказал он. — Он был нашим отцом, и моим не более, чем вашим. Поэтому я — ваш брат, и я не мыслю о главенстве над вами. Пусть ваша воля станет и моей волей. И пусть будет так: то, что для вас будет светом, будет светом и для меня, что для вас будет во вред, будет во вред и мне. Изберите же из своей среды того, кто всех лучше и мудрей, и пусть он правит народом как отец, пусть навстречу ему откроются сердца, пусть он бережет людей и будет всем примером добродетели и беспорочности!

Выслушав эту мудрую речь, люди, пораженные умом и скромностью юного царя, вскричали:

— Ты выше всех нас и умом, и сердцем, и только ты можешь быть нашим главой и вождем!

И все, как один, принесли Александру Македонскому присягу на верность. Царь же в ответ принес свою клятву:

— Клянусь всю свою жизнь идти честным и справедливым путем! Клянусь утолять сердца печалящихся и защищать людей от несчастий и бед! Клянусь жить для блага подданных и на страже прав народа, ибо грош цена тому царю, который готов ради своих целей растоптать всех и превратить в прах города и страны!

Пусть же будут эти слова примером другим.

Верблюд и лиса

Как-то едва живой от старости верблюд пришел на водопой. Он был так слаб, что над ним кружила стая ворон, ожидавшая, что он вот-вот помрет. На его костях оставалось так мало мяса и жира, что он смело пасся в степи, не боясь волков, уверенный, что они на него не польстятся.

Однажды он на том водопое повстречал лису, которая обратилась к нему со следующими словами.

— О гордость и краса пустынных троп! Все знают, что ты отрекся от всех земных благ и довольствуешься одними колючками, и недаром тебя в Византии и в Аравии зовут кораблем пустыни. Почему же ты ходишь такой больной и тощий с облезлой и израненной спиной? Ведь я знаю, что ты не обидишь и муравья, кто же мог тебя так обидеть?

— Беда моя в том, — ответил ей верблюд, — что я нахожусь в рабстве у очень жестокого человека, можно сказать, у ненавистного мне изверга! На моих горбах он возит соль из соляных копей, дергая меня за ноздрю. Когда же я падаю под ношей, которая своей тяжестью могла бы сломать спину слону, он бьет меня палкой и сыплет на мои раны соль, и как бы я не ревел от боли, никто меня не слышит, ни Бог, ни судьба!

Выслушав его жалобы, лиса сказала:

— Я помогу тебе, верблюд, ибо из любого положения есть выход. Ты ведь знаешь, что между копями и городом протекает река. Как войдешь в ее поток, сразу ложись в воду. Немного полежишь, а тем временем соль в тюках растает, и ты сможешь налегке продолжить свой путь!

Верблюд не знал, как ему благодарить лису.

— Теперь я перехитрю своего погонщика! — сказал он. И в тот же день верблюд решил осуществить совет лисы,

но когда он остановился перед рекой, собираясь улечься в воду с тяжелым грузом соли, погонщик разгадал его хитрость и, убрав с его спины тюки с солью, нагрузил его кошмой и шерстью. Ничего не подозревая, верблюд улегся в воду, и кошма и шерсть сразу напитались водой, вес их увеличился, и груз стал намного тяжелее соли.

Когда верблюд это понял, он принялся проклинать лису:

— Пусть она сдохнет, эта подлая советчица! Пусть сгинет весь ее проклятый род! Только бы мне дотащить до города эту кошму,— стонал верблюд, которому теперь даже его прежняя ноша казалась легкой и желанной.

Веские доказательства

Когда-то очень давно один царь созвал к себе на пир своих друзей, чтобы они по очереди потешили его своими рассказами о разных чудесах и о далеких странах. Развлекая царя, один из рассказчиков поведал ему:

— Как-то в Аравии мне довелось увидеть необычное чудовище. С виду оно, как одногорбый верблюд, но все обросло перьями и даже имеет крылья, но никогда не летает. На нем ничего не возят, а питается оно огнем, искры которого в его глотке сразу же становятся прохладной водой.

Когда он закончил свой рассказ, все рассмеялись и наперебой стали ему говорить:

— Лучше бы ты уже молчал, чем нести такую чушь! Всем известно, что в мире не существует крылатых верблюдов и птиц, питающихся огнем, ты их не найдешь, хоть объезди весь белый свет. Рассказ твой — сплошная выдумка!

Как ни клялся рассказчик, что все, что он говорил, — истинная правда, никто ему не верил, и он был очень уязвлен тем, что все его недавние друзья теперь на него смотрят с презрением, как на лгуна. Все это так поразило его, что он сразу же отправился в странствия, чтобы доказать свою правоту. Лишь когда он добрался до Багдада, ему удалось на базаре купить страуса. Около года занял у него обратный путь, и, прибыв в свой город, он сразу же повел страуса к царю. Увидев эту диковинную птицу, напоминавшую одногорбого верблюда, царь признал правоту несправедливо обиженного рассказчика и обнял его со словами:

— Ты был прав, мой друг, а мы ошибались. Что ж, бывает, что из-за туч мы не видим зари, но это не значит, что ее нет!

А рассказчик тоже сделал для себя вывод: если доказательства приходится так далеко и долго искать, то лучше воздерживаться от рассказов о чудесах.

Хитрая птица и глупая рыба

Жила в Омане на берегу моря птица-рыболов, промышлявшая ловом рыбы в море. Всю свою жизнь она проводила у воды: днем парила над волнами и, высмотрев добычу, бросалась к ней, подхватывая рыбу крепкими крючками своих когтей, а ночью она дремала на прибрежном песке.

Но в конце концов, как и ко всему живому на земле, к ней пришла старость. Ее зрение ослабело, когти потеряли твердость, а мышцы силу, и она теперь целые дни проводила на берегу, наблюдая, как в волнах перед нею играли рыбьи стаи, сотни рыбок, как фигурки на китайском шелке. Этот блеск чешуи в солнечных лучах манил к себе взгляд птицы-рыболова, но ей оставалось только сидеть на краю земли и смотреть в безнадежности на морской простор, как нищий взирает на чужой обильный стол, накрытый для чужого пира.

И тут одна шаловливая рыбка подплыла к самому берегу и стала издеваться над старой птицей:

— Что это ты сидишь здесь, угрюмая и скучная? Кто лишил тебя силы и когтей, кто выщипал твои перья, чтобы ты не могла летать и охотиться за моими сородичами?

— Стала я больной и старой, — отвечала птица, — прошла пора моей охоты. Перестала я быть хищницей и теперь раскаиваюсь во всех моих прежних делах. Меня терзают стыд и угрызения совести, когда я вспоминаю о том, какой я была грешной и преступной. Все это зло от молодой глупости и горячности. А сейчас я не клюю никакую живую тварь и питаюсь морской травой, и мы теперь можем жить, как братья, безмятежно и мирно.

Набери же морских травинок и подойди ко мне. Клюв мой будет занят травою, и ты будешь в безопасности.

Услышав это птичье покаяние, глупая рыбка набрала в пасть травинок и подплыла к самому краю берега, где сидела птица. Когда рыбка оказалась совсем близко, птица раскрыла клюв и проглотила ее вместе с травою.

Рассказ о юноше в пестром халате

Как-то один знатный и богатый юноша, надев свой лучший халат, отправился к седому старцу, проводившему свое время в наблюдении за небесными светилами.

Увидев подходящего к нему юношу, пышного и пестрого в своем халате, как павлин, старик решил, что к нему пожаловал царский сын, и оказал ему уважение как принцу, изысканно приветствовав его и посадив на лучшем месте.

Однако когда началась их беседа, старик понял, что перед ним невежественный глупец, который даже двух слов связать не может, и вся речь его была нестройной и убогой. Вскоре старику это надоело, и он в сердцах сказал:

— Твой разговор бестолков и пуст, и в твоих словах нет даже самой малой крупицы смысла. Твой пестрый наряд не поможет тебе скрыть от людей твое невежество, и тебе следует либо научиться говорить умно, интересно и в своей речи быть столь же искусным, как узоры на твоем халате, либо сменить эту одежду на более скромную, соответствующую скудному уму и несовершенному знанию.

Царь и судья

Жил когда-то один достойный человек, старавшийся служить добру и правде, даже не имея за это никаких наград. Отправился он искать счастья в чужих краях, и там его однажды увидел некий славный царь. Его ум и достоинство восхитили царя, и он назначил его в своем городе судьей.

И хотя в роли судьи этот человек был мудр и справедлив, уберечься от клеветы он не сумел. Клевета эта достигла царя, и он, поверив ей и воспылав гневом на своего судью, приказал лишить его звания, отобрать у него все заработанные им на царской службе деньги и добро и отрезать ему уши.

Услыхав этот странный приказ царя и все безвинно потеряв, он обратился к властителю со словами:

— Мне не жаль моего утраченного богатства, но касаться моих ушей ты, о царь, не имеешь никакого права, — я ведь их не заработал здесь в твоем царстве, а принес их с собой, когда пришел в твою страну. Все, что я нажил на твоей службе, — возьми, если считаешь, что я виноват, но будь же сам справедливым судьей и оставь мне то, что я принес с собой!

От этой мудрой речи гнев царя немного приостыл, и он отпустил этого человека с миром. И тот ушел из его царства таким же бедным, каким пришел сюда.

Царь Хосров и рыбак

Однажды царь Хосров и его любимая красавица-жена Ширин сидели в своем дворце, и в это время некий рыбак принес им в дар невиданную рыбу Ее чешуя горела, как серебро, а плавниковое оперение имело цвет розовых кораллов.

Хосров был так восхищен этой рыбой, что сразу же хлопнул в ладони, и когда явился казначей, приказал ему наградить рыбака тысячей динаров. Увидев это, Ширин сказала Хосрову:

— О мой царь! Ты поступаешь неразумно в своей щедрости. Ведь теперь сколько бы и кому ты не дал, все станут говорить, что ты стал скупым, поскольку когда-то за какую-то рыбу отвалил тысячу динаров!

— Ты права, — сказал, подумав, Хосров, — но дай мне совет, как у него теперь эти деньги забрать?

— Спроси его: «Отец, твоя добыча — самец или самка?» — немедленно ответила Ширин. — И что бы он тебе не сказал, ты объясни ему, что тебе это есть запрещено, отдай ему рыбу и забери деньги.

По велению Хосрова рыбака вернули во дворец, но когда царь задал ему вопрос, подсказанный Ширин, тот сразу понял, куда клонится дело, и немедленно ответил:

— Моя добыча — не самец и не самка, а гермафродит. Услышав такой ответ, Хосров расхохотался и приказал удвоить плату находчивому рыбаку.

Но когда рыбак взвалил на плечи пожалованные ему кошельки, из одного из них выпал динар. Рыбак сразу же снял с плеч кошельки и поднял монету. Заметив это, Ширин сказала Хосрову:

— Ты посмотри, какой скряга: имея столько, он схватился за кусочек серебра. Нет, царь, ты должен отобрать у него все деньги!

Царь опять приказал вернуть рыбака и стал упрекать его за скупость.

А рыбак ему ответил:

— О царь, я ведь дорожу не серебром, а твоим ликом, отчеканенным на этой монете, и я поднял ее, чтобы кто-нибудь не наступил ногой на твой образ!

Хосров был поражен умом рыбака и утроил ему награду.

Ученый, потерпевший кораблекрушение

Жил некогда один ученый — человек разумный и достойный, но так получилось, что там, где он жил, его окружали одни невежды. В конце концов это невежественное окружение стало для него невыносимым, и однажды посреди ночи он вдруг собрал свои пожитки и уехал прочь.

Путь ему преградила пустыня, но он преодолел ее, вышел на берег моря и, выбрав себе корабль, надежный, как ноев ковчег, отправился в плавание. Однако в море поднялась такая буря, что этот корабль был, словно утлый челн, разбит волнами, но ученый не погиб и вместе с обломками судна был выброшен на неизвестный ему берег. Места, где он оказался, были населены, и он, чтобы хоть немного заработать на пропитание, стал гадать местным людям. Чтобы ему больше верили, он палкой вычертил на песке строй планет и светил, и народ повалил к нему Каждому хотелось узнать, что ему суждено в будущем.

Вскоре слава о нем как о предсказателе достигла царского дворца, и царь пригласил его к себе. Принял он его с уважением, усадил рядом с собой и осыпал его милостями и воздал ему все, что он утратил в море. В ответ на эту милость ученый взял в руки перо и написал такое поучение, посвященное им благородному и щедрому государю:

«Всегда устремляй всю свою волю к главной цели и при этом возьми все, что только возможно, от разума, соедини в себе весь круг познаний, стань полезен людям и не жалей сил для славных дел. И тогда тебе нечего бояться даже морских бурь: если корабль будет разбит, ты продолжишь свой путь, держась рукой за доску с надеждой на благополучный исход. Никогда даже в мыслях не опирайся на небытие — в том, чего нет, нет никакой пользы».

О том, как Александр Македонский прибыл в город людей, чистых нравом

Решив завоевать весь мир, Александр Македонский в одном из своих трудных походов достиг стен дивного города. В городе этом не было ни царя, ни князей, ни богачей, ни бедных. Все в нем были равны, как братья, труд их был легок, потому что их земля щедро одаряла их своими плодами. Страна эта не ведала о том, что в мире бывают войны. У каждого ее жителя, у каждой семьи были дом и сад, и никто из них не знал, что такое замки и запоры.

Перед каждым домом в том городе размещался семейный склеп, что вызвало у царя Александра особенно большое удивление, и первый его вопрос к жителям этого дивного города был таким:

— Все у вас хорошо, но почему построенные при жизни гробницы у вас соседствуют с домами живых?

— Они построены для того, — ответили ему, — чтобы во все свои земные дни каждый человек помнил о смерти. Эта память помогает ему праведно и честно прожить свой век.

Выслушав этот ответ, царь Александр задал свой второй вопрос:

— А почему у вас нет замков? Почему двери ваших домов открыты для воров?

— У нас нет ни воров, ни богачей, ни бедняков, — сказали горожане. — Здесь все обеспечены одинаково, и гарантией этому служит плодородие нашей земли, сторицей возвращающей вложенные в нее семя и труд.

Тогда Александр спросил:

— Почему же среди вас нет ни одного воина, который бы мог, вынув меч из ножен, объявить свою власть вашему народу? Как вы вообще можете жить без власти?

— Но среди нас нет места беззаконию, и поэтому нам не нужны ни царь, ни тиран, ни деспот, — был ему ответ.

Тогда царь Александр задал свой последний вопрос:

— Почему же все-таки среди вас нет богатых людей? И горожане спокойно ответили ему:

— Любому из нас противна жадность к деньгам и драгоценностям. У нас считается, что в мире нет пороков гнуснее алчности и скупости. Эти обычаи и нравы завещаны нам нашими предками, и каждый из нас будет верен им всю свою жизнь.

Александр был так поражен всем увиденным и услышанным, что стал выводить свое войско из города. По пути он увидел открытое окно швейной мастерской и, разговорившись с необычным портным, подивился его мудрости. Портной рассказал ему, что когда-то власть над городом делили два местных царя, и жизнь их оборвалась во время бесконечных междоусобиц. Царские одежды на них сменили саваны, и никто не оказывал им никаких почестей. Их мертвые тела отнесли далеко в горы и закопали прямо в землю без всяких усыпальниц.

— Однажды я пошел посмотреть их могилы, — рассказывал портной, — и увидел только их разбросанные кости. Я хотел их сложить, как надлежит, но так и не смог установить, где чья кость.

В конце этой беседы Александр сказал портному, что он его может поставить царем над этим городом, но портной решительно отказался, сказав, что шить кому-либо или самому себе царские наряды, это все равно, что кроить и переводить шелк бессмертья на однодневную царскую мантию.

Горожанин и крестьянин

Однажды горожанин приехал в деревню, чтобы посетить знакомого крестьянина. Было время созревания плодов, и крестьянин повел гостя в свой сад, где повсюду царило изобилие: как девичьи груди, красовались гранаты, родившиеся от поцелуя воды, а гроздья винограда, свисавшие в беседке, напоминали многодетные семьи, и в этих гроздьях яхонтом сияла каждая ягода.

Когда горожанин огляделся в этом саду, он бросился на провисающие от плодов ветки, как волк на стадо. Он с алчностью, ломая ветви, срывал яблоки, разбивал гранаты, размазывая повсюду рубиновый сок, а срывая кисти винограда, заодно развалил всю беседку. Крестьянин с тоской и горечью смотрел, как бесчинствует горожанин, и тот, заметив этот взгляд, спросил:

— Скажи мне честно: я очень огорчил тебя своим поведением в твоем саду?

И крестьянин, вздохнув, ответил:

— Ну что мне тебе сказать? В ком нет чести, в том нет и правды. Скажи мне — ты посадил в своей жизни хотя бы одно зерно? Вырастил хотя бы одно дерево? Страдал ли ты от боли, когда заболевало посаженное тобой растение? Держал ли ты вообще в руке лопату? Провел ли ты вообще хотя бы одну бессонную ночь во время полива или в ожидании плодов? Подумал ли ты вообще о моем труде, который был вложен в мой сад? Если же всего этого ты не переживал, то как я могу ожидать от тебя сердечности и сочувствия? Посочувствовать больному может только тот, кто болен той же болезнью.

Смерть Абул Маджда Санайи

Великий Санайи был царем в стране Слова, и в словах его сверкал и продолжает сверкать его могучий разум. Но пришло время и ему покинуть этот бренный мир. Когда к нему пришла смерть, он почти бездыханный пал на землю и только губы его продолжали что-то шептать. Увидев это, к его устам приник своим ухом его ученик, чтобы попытаться услышать последние слова учителя. И вот что он услышал:

— Всю жизнь мне приходилось играть словом. Видимо, я все сказал, потому что теперь из всех слов я думаю только о словах раскаяния, потому что мне, наконец, стало ясно, что в этой нашей мирской таверне в слове нет смысла и смысл трудно выразить словом. И я решил сомкнуть свои уста, ибо смертному лучше молчать, когда на всем лежит печать забвения!

Царевна и молодой негр

Молодая красавица-царевна, гуляя однажды во дворцовом саду, взглянула за его ограду и увидела там негра, и образ стройного и красивого чернокожего юноши пленил ее сердце.

Это видение исчезло, но девушка от воспоминаний о нем лишилась сна, отвернулась от своих подруг, забыла свои игры и праздники; печаль и отчаяние стали ее уделом. Это ее состояние заметили придворные и стали гадать: то ли царевна оказалась во власти духов, то ли подружилась с райскими девами и от этого лишилась покоя и сна. Другие же говорили, что ее сглазили или что она попала под действие чар злого волшебника. Были и такие, кто полагал, что девушку поразила страстная любовь, и они были-ближе всех к правде.

У царевны была старая кормилица, знавшая толк в колдовстве. Теперь она уже стала дряхлой старухой, но в молодые годы она была красавицей, и ей не раз приходилось любить и быть возлюбленной. Этот свой любовный опыт она не забыла и теперь часто помогала молодым в их любовных делах.

Заметив, что вскормленная ею царевна несчастна, она сразу поняла, в чем дело, и сказала ей:

— Дитя мое! О ком ты грезишь и грустишь день и ночь? Ведь как только ты явилась на свет, я приняла тебя на свои колени, ты узнала вкус молока у моей груди. Потом я растила тебя, обучая красить брови и заплетать косы. Я охраняла твой сон до рассвета и спешила к тебе с розовой водой к твоему пробуждению. Почему же ты теперь так печальна? Открой мне, кто тому виной, и кто бы он ни был, я сумею с ним совладать.

Царевне и так уже было невмоготу скрывать свою тайну, и она доверила ее кормилице, которая в ответ ей сказала:

— Твое дело я сумею уладить. Чтобы ты перестала горевать и мучиться, я свяжу тебя с твоим желанным так, что никто об этом не узнает, и ты будешь ограждена от бесчестья!

Она без большого труда отыскала юного негра и сумела с ним подружиться. Он стал приходить к ней, и они подолгу вели задушевные беседы. Во время одной из этих бесед старая колдунья усыпила юношу. Сон его был так глубок, что с ним можно было делать все, что угодно, и старуха приказала слугам тайно отнести его прямо во дворец в покои царевны.

Царевна обрадовалась любимому, но тот спал крепким сном, и ей даже показалось, что он мертв. Но кормилица сняла свои чары, и юноша вмиг проснулся, и красота девушки обожгла его взгляд, и они отдали себя во власть любви. Каждый из них почувствовал краткосрочность этого счастья, и что за этим свиданием последует вечная разлука, но отчаяние лишь делало острее переживаемое ими наслаждение.

Под утро, когда влюбленные в истоме на минуту забылись легким сном, кормилица с помощью своих колдовских чар превратила сон юноши в крепкий и непробудный, и он был возвращен в то место, откуда начался его путь в покои царевны.

Придя в себя, он долго не мог разобраться, было ли пережитое им сном или произошло наяву. Он изнемогал от любви, но в ответ на вопрос друга даже не смог ему описать девушку, красота которой свела его с ума. Так он и жил воспоминаниями об этой таинственной и неповторимой встрече, изменившей его судьбу.

Возгордившийся раб

В Египте как-то наступил голод, и людям неоткуда было ждать помощи. Многие в отчаянии кончали жизнь самоубийством, другие были готовы отдать жизнь за кусочек черствого хлеба.

Один мудрец, с болью в сердце наблюдавший человеческое горе, встретил в городе сытого и откормленного раба, державшегося надменно и важно. Сияя усмешкой, он, как царь, расхаживал среди гибнущих людей.

— Эй, раб! Оглянись вокруг и устыдись так себя вести среди людских страданий! Вокруг тебя погибает народ, почему же ты так весел, и за что тебя спасает судьба? — возмущенно спросил мудрец, а раб ему на это ответил:

— Мой хозяин богат и щедр. У него огромные запасы пшеницы, и рабы его не знают слова «голод». Я пользуюсь всеми благами бытия, я сыт и весел, зачем же мне плакать?

И мудрец подумал о том, что такому рабу бесполезно объяснять, что над всеми и над ним, кроме его хозяина, есть Хозяин нашего мира, который все рано или поздно решит по-своему.

Стихотворец и царь

К одному царю как-то пришел безвестный стихотворец и сказал:

— О царь, не имеющий себе равных в поднебесье! Я сочинил гимн в твою честь, и мое творение ярче всех стихов, что до сих пор слагали тебе другие поэты, как Сириус ярче всех светил на ночном небе.

С этими словами он подал царю лист, на котором было написано лишь имя этого властителя. Царь взглянул на лист и рассердился:

— А где же стихи? — вскричал он. — Ты что — сошел с ума? Ты же не воспел нашей царской славы, не воспел наших побед и благодеяний. Ты даже не сказал о том, что все это царство я создал своими руками! Ты осмеливаешься шутить надо мной?

Но поэта не испугал гнев царя, и он с достоинством ответил:

— Вся царская мудрость, милость и мощь и вся воинская слава вместились в этом имени, и любой, кто прочтет его, сразу же представит себе все деяния, свершенные царем. Ведь имя — символ твоего царства, и оно само по себе выше самой толстой книги восхвалений. Так что я был прав перед тобой, назвав то, что было начертано моей рукой, несравненным гимном, прославляющим тебя и твои дела!

Старик и врач

Один старик, разменявший девятый десяток лет своей жизни, пришел за советом к известному в его краях врачу.

— У меня осталось всего пять зубов и мне нечем пережевывать пищу, — пожаловался он. — Я теперь даже мою самую любимую еду глотаю кусками, и она идет мне не в прок, а от этого слабеет мое тело. Верни же, о мудрый врач, для начала хотя бы мои зубы, и я тебя щедро одарю!

Выслушав старика, врач ответил:

— Сочувствую тебе, достопочтенный старец, но помочь не могу. Для того, чтобы осуществилось то, о чем ты просишь, есть только одно средство — помолодеть хотя бы лет на сорок, но я, увы, над временем не имею власти. Поэтому смирись пока со своей слабостью, а вскоре, уснув вечным сном, ты навсегда забудешь о своих земных бедах!

Рассказ о любителе вина

Жил некогда человек, находившийся под властью вина. Но однажды он вдруг отказался от пьянства, и дела его пошли так хорошо, что он возвысился и стал правителем целой провинции. Те, кто помнил, каким он был, когда жил под властью зеленого змия, однажды спросили его:

— Мы признаем величие твоего духа, но все же расскажи, как ты смог достичь этого совершенства? Ведь мы помним, как ты еще недавно стремился к вину. Как же тебе удалось так преобразиться и изменить свою жизнь?

— Да, рука моя тянулась к чаше, потому что я стремился таким образом обрести отраду и покой, — отвечал он. — Но когда я пил, я никогда не думал о том, чтобы, выпив эту чащу, начать все сначала. Наоборот, я думал о том, что эта чаша должна быть последней и что мне удастся навек отвлечься от вина; и я полагаю, что именно эта мысль помогла мне преодолеть мое пристрастие и открыла истинный путь к счастью и душевному спокойствию.

Бедняк и толкователь снов

Однажды к толкователю снов пришел простодушный бедняк и сказал:

— Меня постоянно тревожит один и тот же сон. Мне снится, что я был один в разрушенном селении, и, куда бы я не обращал там свой взгляд, везде были одни руины, и вдруг среди этих развалин я провалился в какое-то подземелье и оказался в сокровищнице.

Толкователь снов, услышав этот рассказ, решил посмеяться над бедным простаком и важно заявил ему:

— Такой сон может увидеть не каждый, и я уверен, что он — вещий. Поэтому ты подбей железом свои башмаки и ступай за холмы. Там ты найдешь развалины. Походи среди них, останавливаясь в разных местах, и где остановишься, ударяй посильнее ногой в землю. Там, где твоя нога провалится, ты разрой эту яму своими руками, и если найдешь подземный ход, знай, что он приведет к тому месту, где ты найдешь свое богатство.

Простодушный бедняк поверил насмешнику и в точности исполнил его указание. Но как только он оказался среди руин и сделал два шага, его нога провалилась, и в месте провала оказался подземный ход. Простак спустился в него и... нашел клад. Его искренность и вера помогли ему.

Непутевый сын

Некий человек так страдал из-за отсутствия потомства, что обратился к одному святому старцу с такой просьбой:

— О праведный! Ты мил нашему Господу, и я прошу тебя помолиться за меня, чтобы у меня родился сын, и я очень надеюсь, что твоя мольба будет услышана и мой первенец будет мне утешением на склоне лет!

Мудрец сначала отказывался выполнить эту просьбу, но проситель был настойчив, и мудрец в конце концов согласился, но предупредил его:

— Не искушай Творца! Ведь только Он один знает, где нас подстерегает добро, а где зло!

Но тот не внял этому предупреждению и еще раз повторил свою просьбу. Тогда почтенный шейх стал на молитву, голос его был услышан, и у обратившегося к нему родился сын. Когда же этот сын вырос, он стал для своего отца причиной многих огорчений и бед. Все свое время этот молодец проводил в пирах, развлечениях, а однажды через крышу залез в дом соседа, угрожая кинжалом заставил бежать его зятя и обесчестил его дочь.

Бесчинства непутевого молодца вскоре стали известны всем, унять его не могли ни убеждения, ни наказания, и его отец снова пришел к праведному шейху.

— Только ты можешь помочь мне в беде, — сказал он святому человеку. — И, кроме как у тебя, я нигде не найду защиты. Прошу тебя: помолись еще раз, чтобы мой сын образумился и злонравие оставило его!

На это шейх ему ответил:

— Вспомни, как я тебе внушал, чтобы ты не искушал Господа своими просьбами? Молись же теперь сам о прощении, и, если твоя мольба не будет принята, не сетуй, спокойно жди своего часа, когда ты уйдешь туда, где уже не нужны ни сын, ни дочь. Здесь же, в этом мире, что бы ни случилось, все нужно принимать покорно.

Бедуин и халиф

Однажды в Багдад пришел из пустыни какой-то бедуин и сел у ворот дворца халифа. Халиф заметил его и велел страже привести его к нему в чертоги. Там халиф усадил бедуина за стол и велел подать обед. Завершало череду блюд за царским столом фруктовое желе. Бедуину оно особенно понравилось своей воздушной нежностью, и, поев, он восхвалил Господа и сказал:

— О вождь правоверных! Я съел милостиво предложенный тобой обед и мысленно дал обет Всевышнему приходить сюда каждый день: мне ведь так понравилось фруктовое желе, что я просто нигде не смогу есть ничего другого.

Халиф засмеялся и ответил бедуину:

— О мой случайный гость! Тебя ведь в следующий раз стража может просто не пустить. Зачем же тебе понапрасну приходить к моему дворцу?

Но бедуина не смутили слова халифа.

— Но тогда на твою душу ляжет великий грех, ибо я же дал обет, и вина за его нарушение ляжет на тебя, а не на меня! — сказал бедуин.

Бедуин и верблюд

Однажды бедуин задремал на долгом пути и не заметил, как свалился с верблюда. Верблюд же, освободившись от седока, почувствовал облегчение, прибавил шагу и вскоре скрылся вдали.

Бедуин же проснулся только на рассвете и, увидев, что верблюда нет, а ветер пустыни занес песком его следы, вскричал:

— Боже мой! Верблюд мой потерялся, и я остался один в пустыне, я так несчастен! О, если бы судьба была ко мне милостива, верблюд потерялся бы вместе со мною, и, куда бы он ни попал, я всегда был бы на нем. Ведь тогда нашедший его нашел бы и меня вместе с ним!

Черепаха и утки

Как-то жившая у реки черепаха подружилась с двумя утками, плававшими в воде и вышедшими погулять на берег. Но пришло время, когда уткам следовало улетать, и они сказали об этом черепахе.

— О мои сестры-птицы! Неужели вам не жаль меня? — взмолилась черепаха. — Мы же так привыкли друг к другу, и вы часто кормили меня. Душа моя будет разбита, если вы пуститесь в полет, а я останусь. Мне ведь не дано подняться в воздух вместе с вами.

Уток очень тронуло горе черепахи, и в это время одна из них увидела плывущую в реке палочку, подплыла к ней и в клюве вынесла на берег. Потом обе утки взяли в клювы концы палочки, а черепаха крепко ухватилась зубами за ее середину, и они все вместе поднялись над землей.

Но когда они пролетали над деревней, люди на улице заметили эту необычную троицу и стали кричать:

— Смотрите на это чудо: черепаха поднялась в небо и летит!

Услышав эти крики, черепаха раскрыла пасть и сказала:

— Да вы завидуете мне, жалкие бескрылые существа!

И как только она сказала свое первое слово, она разжала зубы и полетела вниз.

И такое же падение с высоты угрожает каждому, кто в ответственную минуту готов предаться подобному пустословию.

Ворона и куропатка

Однажды ворона, жившая в старом саду, решила вдруг покинуть его и поискать другие края. Через некоторое время она прилетела в красивую долину, покрытую травой и цветами. Приземлившись и оглядевшись вокруг, она вдруг увидела куропатку и залюбовалась ее оперением и походкой. Ворону поразила прелесть поступи куропатки — мелкие шажки этой птицы были удивительно легки и соразмерны.

Ворона понимала, что изменить цвет своего оперения она не сможет, и потому решила перенять хотя бы походку этой удивительной птицы. Она стала украдкой ходить следом за куропаткой, пытаясь подражать всем ее движениям, но, как она ни старалась, перенять ее походку она так и не смогла и от расстройства забыла даже свою собственную поступь.

Глупец в большом городе

Разные есть пути к пробуждению, нужно выбрать тот из них, который будет единственно правильным. Вот история о неумном человеке, который не сумел правильно проснуться.

Глупец впервые оказался в большом городе, среди множества людей, и растерялся. Ходил он очень осторожно и больше всего боялся потерять самого себя. А вечером, когда этот человек ложился спать в караван-сарае, он привязал к своей ноге тыкву, чтобы быть уверенным, что и утром, пробудившись, он сразу найдет себя.

Сосед, наблюдавший за этим странным его занятием, все прекрасно понял, дождался, когда глупец заснул, отвязал тыкву от его ноги и привязал к своей. И тоже заснул.

Утром, проснувшись, глупец ощупал себя и, обнаружив пропажу, начал озираться по сторонам. Увидев же тыкву привязанной к ноге озорника, спящего рядом, стал думать, что это и есть он сам. И тогда глупец разбудил его своим криком:

— Вижу: ты — это я, но объясни мне, Бога ради, кто же я? И где я?

РАССКАЗЫ, ПРИТЧИ И АНЕКДОТЫ ИЗ «ВЕСЕННЕГО САДА»

Что растет в весенних садах Абд ар-Рахмана Джами?

Великий поэт, мудрец и шейх суфийского братства Накш-бандийа, перечисляя свои сады, ответил на этот вопрос:

В саду первом —

процветают отборные базилики из садов прозорливцев, идущих путем Истины и восседающих на почетном месте в храме святости.

В саду втором —

произрастают тюльпаны мудрых мыслей, украшающие свитки мудрецов дождем благородства, цветущие в сердцах ученых.

В саду третьем —

расцветают цветы управления и царствования, которые являются плодами правосудия и справедливости.

В саду четвертом —

зреют плоды сада щедрости и великодушия, и цветенья их в виде подарков динарами и дирхемами.

В саду пятом —

слышен нежный голос соловьев, поющих на лужайках любви и дружбы, и мотыльки из числа любящих и влюбленных сжигают свои крылья в пламени горящих свечей.

В саду шестом —

веют ветры веселья и благоухают ароматы шуток, заставляющие распускаться в улыбке бутоны уст и раскрываться розы сердец.

В саду седьмом —

раскрываются бутоны поэзии, и перед нами предстают поэты давнего и недавнего времени.

В саду восьмом —

обитают бессловесные животные, удивительные и редкие случаи из жизни которых мудрецы уподобляют поступкам людей, чтобы человеческая натура направляла свой ум на восприятие мудрых и благих мыслей.

И на последующих страницах представлены плоды из этих садов, не потерявшие своей свежести и поныне.

Александр Македонский и мудрец

Александр Македонский во время своих завоеваний при помощи хитрости захватил некую крепость и приказал ее разрушить. Тогда ему сказали: «Там проживает мудрец, разрешающий всякие трудности». Александр потребовал его. Когда тот пришел, он увидел фигуру, неприемлемую человеческой натурой и вызывающую отвращение. Он спросил: «Что это за странный облик и что за отвратительная фигура?» Мудрец разгневался от этих слов и сказал, смеясь во гневе:

Зачем хулишь мой облик, что отвратен, О ты, способный честью пренебречь! Ведь в ножны тела меч души запрятан, В бою ж не ножны действуют, а меч!

И еще сказал: «Не у каждого при его нраве хорошие отношения с народом, кожа на его теле — это его тюрьма, настолько он пришел в стеснение от своего существования, что тюрьма при сравнении с ним есть место отрады, спокойствия».

Злонравный и склочный себя самого угрызает, Зловредные козни готовя соседям в уме. Не кликайте стражу, темницей ему угрожая: Он в собственной шкуре томится сильней, чем в тюрьме.

И еще сказал: «Завистник всегда мучается и препирается с Создателем; все, что Он дает ему, — не признает, и все, что достается не ему, то хочет иметь».

Кто на чужое мечет взор, богопротивен тот. Тот против Бога восстает и богохульник тот! Другому в руки он глядит и все вопит, терзаясь: «Ах, почему ему — не мне такое Бог дает?»

И еще сказал: «Умные и щедрые свои богатства раздают друзьям, а глупые и скупые — оставляют врагам».

Все, что щедрому в добрые руки далось, Без остатка он отдал друзьям. Все, что скряге скопила, награбила злость, — После смерти осталось врагам.

И еще сказал: «Насмехаться и подшучивать над малыми — значит ронять признаки величия и покрывать себя пылью презрения и позора».

О рвущий на униженном халат! Теряешь имя... Прозван будешь волком. Не тронь слабейших! От тебя уйдут Величие и слава — ждать недолго.

И еще сказал: «Всякий, кто со своими подчиненными изберет способ общения на кулаках, тот и умрет, растоптанный своими подчиненными».

Послушай, сердце, мудрые слова, Которые нам предки завещали: «Кто меч вражды народам нес всегда, И сам погибнет от враждебной стали».

Когда слух Александра наполнился этими жемчужинами мудрости, он и уста свои, как слух, наполнил жемчужинами и повелел не уничтожать той крепости.

Как стать мудрым

Некий мудрец сказал: «О мудрости я написал сорок тетрадей и не нашел удовлетворения. Тогда я выбрал из них сорок изречений, но и в них не нашел то, что искал. Наконец, я оставил всего четыре наставления, в которых нашел то, что хотел.

Первое: не верь женщинам так, как веришь мужчинам, ибо если даже жена из племени, достойного доверия, все равно не настолько, чтобы было возможно довериться.

Ущербен женский ум и вера тоже. И доверяться женщинам не гоже. Коль зла она, — будь от нее подальше, А коль добра, то опасайся фальши.

Второе: не гордись богатством. Если его много, все равно оно в конце концов будет уничтожено превратностями жизни.

К богатству льнуть по-глупому не надо, Сродни богатство туче, полной града. Пройдет она, и жемчуг свой прольет. И мудрый ей вослед не кинет взгляда.

Третье: свою тайну, подлежащую хранению, не доверяй никакому другу, ибо если тайн много, то дружба будет затруднена и превратится во вражду.

О сын мой, от врагов секрет оберегая, Смолчать и при друзьях надежнее порой. Немало я видал в круговороте жизни, Как дружеский союз сменяется враждой.

Четвертое: не накапливай ничего, кроме знаний, ибо, отказавшись от них, умрешь опозоренным. Избегай знаний, не нужных тебе, и стремись лишь к тому, что необходимо.

Лишь к той тянись науке, что впрямь необходима, Ту не ищи, какая тебе не столь нужна. Когда усвоишь твердо основу благотворной, Сил не жалея, действуй, — так, как велит она».

Мудрость индийских книг

Ибн Мукаффар рассказал:

«Библиотеку мудрецов Индии можно было погрузить на сто верблюдов. Правитель повелел сократить ее до груза двух верблюдов. Затем он попросил все написанное изложить еще короче, и все сошлось на четырех изречениях.

Первое: наставление царям быть справедливыми.

Когда шах мира справедлив во всем, Живется всем в спокойствии при нем. Знай, слыша стоны раненного в грудь: Виной тому тиран — не кто-нибудь, Чтобы спастись от вечных смут, нужна Лишь справедливость правящих одна.

Второе: назидание подданным быть доброжелательными и послушными.

Восстанье — плод тиранства. Народ не подчинится. Где ты ячмень посеял, — Не вырастет пшеница.

Третье: наставление о сохранении здоровья. Не проголодавшись, не приступать к пище. При еде отдернуть руку раньше, чем наступит пресыщение.

Чтоб вред не нанести для тела и души И чтобы лекари не мучили сердито, Не голоден пока — к застолью не спеши, И от стола вставай, не наедясь досыта.

Четвертое: наставление женщинам отвращать свои взоры от лиц посторонних и прятать свои лица от взоров нечистых.

Та женщина достойна, каждый знает, Что лик от любопытных закрывает. И даже на красавцев луноликих Застенчивый свой взор не поднимает».

Заветы царей

Есть четыре назидания, сочиненные четырьмя царями, и они будто одна стрела, выпущенная из четырех луков.

Хосров изрек: «Я никогда не сожалел о том, чего не говорил. Но от того, что я говорил, я бывал в таком сожалении, что валялся в прахе и крови».

Попридержи язык, ибо молчанье лучше Бездумной болтовни, так подводящей нас. Никто не сожалел о тайне сбереженной, А выдавший секрет наказан сотню раз.

Кесарь сказал: «Моя власть над несказанным больше, нежели над тем, о чем я уже поведал, ибо то, что я не сказал, я могу еще сказать, а то, что я уже высказал, не могу сохранить в тайне».

О том, что ты с трудом решил в себе хранить, Не торопись легко сопернику излить. Сокрытое в себе всегда сказать успеешь, А что успел сказать, — уже не сможешь скрыть.

Китайский хакан об этом молвил так: «Часто раскаяние о сказанном сильнее, чем сожаление о скрытом».

Любой запечатленной в твоем сознанье тайне Всплывать ли? — Зря их в спешке заносишь на скрижали... Боюсь, о Друг, что трудность быть откровенным горше, Чем скрытности досада... Ты выиграл едва ли!

И индийский правитель раскрыл свои уста: «Каждое слово, вылетевшее из моих уст, уже не подвластно мне, а над тем, чего я не сказал, я властелин. Захочу — скажу, не захочу — и не скажу».

Мудрец о скрытой и раскрытой тайне Поведал притчи вещие слова: «Сокрытая — она стрела в колчане, Раскрытая — уже летящая стрела».

Индийские дары

Индийский правитель послал как-то дары халифу багдадскому и с ними философствующего лекаря, сведущего как в медицине, так и в философии. Представ перед халифом, лекарь объявил о том, что привез три вещи, без которых нет царства и которых достойны лишь монархи.

— Что это за вещи?— спросил халиф.

— Первая — это краска, превращающая седые волосы в черные, которая не смывается, не выцветает, и волосы больше не поседеют.

Вторая — лекарство, благодаря которому, сколько бы человек ни ел, желудок его не будет болеть и тело будет здоровым.

Третья — состав, укрепляющий чресла и возбуждающий страсть. И повторный прием его не ослабляет зрения и мужской силы.

Халиф немного подумал и сказал:

— Я думал, что ты умнее и сметливее, чем есть. Та краска, о которой ты сказал, есть средство высокомерия, лжи и силы. Чернота волос — это тирания, а белизна их — это сияние. О, сколь глуп человек, стремящийся к тому, чтобы укрыть свет пустым невежеством.

Глупец, кто красит волосы, чернит свои седины, Он юность после старости

пытается украсть. А мудрецы — охотники за верным счастьем — знают: В сравненьи с белым соколом смешна воронья масть!

А лекарство, о котором ты упомянул, то я не из тех, кто много ест и наслаждается этим. Когда предаешься чревоугодию, то все время будет тянуть в одно место. И поневоле будешь лицезреть то, что не хочешь видеть, слышать то, что противно слуху, вдыхать запах того, что не подлежит осязанию. Что может быть хуже этого?!

Мудрецы говорили: «Если есть симптомы болезни в теле и если думают, что лечение в еде и питье, то глуп человек, который таким образом отдает себя в распоряжение болезни вместо того, чтобы лечить ее».

Воспитанный так мало ест затем, Чтобы местечко дать желанью и охоте. Потом найдется чем — вареным иль сырым — Заткнуть отдушину! — Придет пора — заткнете.

И тот состав, который ты восхвалял и который усиливает страсть к соединению с женщиной, — это снадобье далеко от законов ума, ибо разумно ли халифу перед какой-то девкой стоять на коленях и расточать ей слова лести.

Как смеешь, мудростью хвалясь, от похоти трястись? Трясешь красавиц косы — цепи безумства своего! Трясешь ты задом так и сяк пред бабой на коленях... Вся мудрость ложная твоя не стоит ничего!

Рассказ о трех мудрецах

В присутствии Кисро собрались трое мудрецов — римский философ, индийский мудрец и Бузурджмихр. Разговор пошел о том, что хуже всего на свете.

Римлянин сказал:

— Старость и немощность вместе с невежеством и нищетой.

Индус сказал:

— Болезненное тело с большой печалью. Бузурджмихр изрек:

— Близость смерти и невозможность действовать. Все согласились со словами Бузурджмихра.

Перед лицом Кисры вели мудрейшие беседу: В пучине бед волна какая всех круче, тяжелей? Один сказал: «Недуг и память о прежних днях здоровья». Другой сказал: «Конечно, старость и бедность вместе с ней...» Но третий молвил: «Близость смерти, ее неотвратимость». И этот суд третейский понял, что третий — всех правей!

Совет мудреца

Некий падишах попросил у мудреца совета.

— Задам я тебе один вопрос, ты ответь на него без утайки, — сказал мудрец.— Что ты больше любишь, золото или врагов своих?

— Золото, — ответил падишах.

— Тогда почему же то, что ты больше всего любишь, то есть золото, оставишь здесь, а то, что не любишь, то есть врагов своих, возьмешь с собой в небытие?

Заплакал падишах и сказал:

— Такой добрый совет ты дал, что в нем собраны все советы.

Ты людям тыщи бед принес, далекий от добра. Ты любишь золото одно и слитки серебра. Тебе имущий — лютый враг, ведь золото твой друг, И одного желаешь ты: ограбить всех вокруг. Безумец, знай, когда умрешь, будь к этому готов! — Ты друга бросишь на земле, возьмешь с собой врагов.

Александр Македонский и его министр

Александр освободил одного из сведущих работников от высокой должности и дал ему низкий пост. Однажды этот муж пришел к Александру. И спросил Александр:

— Ну и как ты находишь свою новую должность?

— Да будет жизнь падишаха долгой, — ответил он. — Не почетное и высокое место делает вельможу благородным, а благородный человек должен сделать свое дело великим и почетным, и в каждом деле нужно искать добрую сущность.

Когда ты замыслил достигнуть вершины, С добром благородным свой связывай век. Не в сане высоком величье мужчины, Причина величия — сам человек.

Мубад и Кубад

Как-то утром главный мубад и Кубад ехали рядом. Вдруг конь главного мубада своими испражнениями испачкал себя от хвоста до копыт. Мубада объял глубокий стыд. В это время Кубад спросил его о правилах сопровождения монархов и езды рядом с ними.

И ответил мубад:

— Одно из них заключается в том, что нельзя на ночь задавать коню столько сена, чтобы оно не стало причиной стыда утром.

Кубад похвалил его и сказал:

— Это и есть красота проницательности и тонкость наблюдательности, и этим ты постиг причину того, что произошло сейчас.

Кто неразумен, — следует лишь правилам природы,

Не совпадает путь его с благим путем нигде...

А кто в законах разума воспитан был во благе, —

Животных властен воспитать — не только что людей!

Дервиш и падишах

Благородный дервиш имел привычку часто посещать и беседовать с падишахом. Однажды он почувствовал, что его присутствие тяготит падишаха. Сколько он ни думал о причине этого, не мог предположить другой, кроме его частых посещений. И поэтому он перестал бывать у него. Как-то падишах случайно встретился с дервишем и спросил:

— Эй, дервиш, в чем причина, что ты отвернулся от нас и перестал приходить?

— Причина в том, что я понял: лучше услышать вопрос о том, почему я не пришел, чем почувствовать, что мой приход доставляет неприятность.

Царь великий спросил дервиша: — Отчего долго так ты к порогу не шел моему? И ответил дервиш: — Твой вопрос во сто крат Слаще мне, чем вопрос: «Ты пришел почему?»

Царь Нуширван и его золотой кубок

Однажды, то ли в день Навруза, то ли в день мехргана у Ну-ширвана был пир. Вдруг он увидел, что один из присутствующих, который приходился ему родственником, спрятал за пазуху золотой кубок. Нуширван притворился, будто ничего не заметил, и никому ничего не сказал. Когда пир кончился, кравчий сказал:

— Никто не должен выходить отсюда. Я должен найти один пропавший золотой кубок.

Нуширван молвил тогда:

— Оставь, тот, кто взял, не вернет обратно, а тот, кто видел, не выдаст его.

Через несколько дней тот человек пришел к Нуширвану одетый в новые одежды и обутый в новые сапоги. Показывая на новую одежду, Нуширван спросил:

— Она — от того?

Пришедший приподнял подол халата, показал на сапоги и сказал:

— Эти — тоже от того!

Нуширван засмеялся. Он понял, что нужда и бедность заставили родственника пойти на это, и повелел выдать ему тысячу мискалей золота.

Если шах узнает благородный о твоей вине, — Сознавайся и проси прощенья! Он тебя простит. Отрицать вину свою не вздумай! — Худшая вина — Это отрицанье совершенной! — И вина, и стыд.

Мамун и его раб

У Мамуна был раб, обязанностью которого было доставление воды для омовения. Через каждые несколько дней из покоев пропадали кувшин или ведро. Однажды Мамун сказал ему:

— О, если бы те кувшины и ведра, которые ты уносишь от нас, ты нам бы и продавал!

— Так и сделаю, — ответил раб, — купи вот это ведро, что стоит здесь.

За сколько продаешь?— спросил халиф.

— За два динара, — ответил раб.

И повелел халиф выдать рабу два динара. Затем Мамун спросил:

— Теперь это ведро в безопасности от тебя?

— Да, конечно, — ответил раб.

Оплаченному золотом даешь ли серебро? Хотя бы в этом жизнь его пусть будет хороша... Пусть пропадает пропадом и здесь твое добро, — Иначе не пропала бы совсем твоя душа!

Акил и Муавия

Муавия и Акил ибн Абу Талиб были закадычными друзьями и неразлучными приятелями. Однажды на путь их товарищества упал шип и на лик их села пыль. Акил порвал с Му-авией и больше не присутствовал на его пиршествах. Муавия, прося прощения, написал ему: «О высшая цель сынов Абдулмуталиба и предел желаний рода Кусая, о благоухающая серна рода Абдуманафа и источник великодушия племени Хашима! Благословенные пророчества на ваших плечах и величие посланничества в вашем доме. Куда делись все твое великодушие, кротость и терпеливость? Вернись, я раскаиваюсь в случившемся и растерян из-за произошедшего».

Стрелы жестокой я доколе мишенью буду, Лицом во прахе влачу в тоске я и в муке дни! В земле могильной такой же самой я тенью буду Влачить без сердца и без веры разлуки дни!

Акил ответил ему в стихах:

«Во всем ты прав был, — и лишь одно оспорю: Считаешь, видеться нельзя нам, — мы в ссоре?.. О нет, не говорю я о друге дурно! Не отвращаюсь, когда несет мне горе».

То есть, если великодушный обиделся на друга, то он отворачивается и удаляется от него, но не вредит ему и не злословит о нем.

Если друг врагом тебе остался, Зла ему не делай, лишь расстанься. Раздувать вражду сильней не надо, — Мирному мгновенью сердце радо.

Муавия снова стал просить прощения и умолять о примирении и послал в знак примирения сто тысяч дирхемов, и этим заложил основу для возобновления дружбы.

Порою трещину даст стена старинной дружбы... Словами вескими чини зияющий пролом. И если мало слов, — ищи серебряные слитки. Хоть золотые кирпичи! — Того достоин дом.

Случай на охоте

Во время охоты Хаджжадж отделился от своих воинов. Поднялся он на какой-то холмик и увидел, что сидит неподалеку бедуин и из своих лохмотьев выбирает насекомых, а вокруг него пасутся верблюды. Верблюды, заметив Хаджжа-джа, испуганно разбежались. Бедуин разгневанно поднял голову и сказал:

— Кто это пришел сюда из пустыни в великолепных одеждах? Да будет над ним проклятие Господа!

Хаджжадж, ничего не сказав, подъехал ближе и поздоровался:

— Ассалом алейкум! Мир над тобой!

— Ни мира, ни милости Аллаха, ни щедрости Его тебе, — ответил бедуин.

Хаджжадж попросил у него воды.

— Сойди с коня, униженно и смиренно выпей воды, — ответил бедуин.— Клянусь Богом, я тебе не товарищ и не слуга.

Хаджжадж спешился и выпил воды, затем спросил:

— О бедуин, кто лучший из людей?

— Посланник Аллаха, да будет благословение и милость Божия над ним, назло тебе, — ответил бедуин.

— А что ты скажешь об Али ибн Абу Талибе?— снова спросил Хаджжадж.

— О великодушии и величии его невозможно рассказать, — ответил бедуин.

— Что ты скажешь об Абдулмалике ибн Марване?— спросил Хаджжадж.

Ничего не ответил бедуин.

— Ответь же мне, о бедуин, — попросил тогда Хаджжадж.

— Плохой он человек, — ответил бедуин.

— Почему?— спросил Хаджжадж.

— Он допустил такую ошибку, зло от которой заполнило всю землю от востока до запада.

— Что это за ошибка?— спросил Хаджжадж.

— А та, что он поставил над мусульманами этого развратника и грешника Хаджжаджа.

Ничего не сказал Хаджжадж.

Вдруг пролетела птица и прочирикала что-то. Бедуин повернулся к Хаджжаджу и спросил:

— Кто же ты такой, о человек?

— Почему ты об этом спрашиваешь только сейчас?— сказал Хаджжадж.

— Эта птица сообщила мне, что сюда едут воины, глава которых — ты, — ответил бедуин.

Только сказал он эти слова, как подъехали воины Хаджжаджа и стали его приветствовать. Когда бедуин узнал его, он изменился в лице. Хаджжадж приказал воинам взять бедуина с собой.

На следующее утро, когда расстелили дастархан к утренней трапезе и собрались люди, кликнули и бедуина.

Войдя, тот произнес:

— Мир тебе, о повелитель, да будет над тобой милость Господа и щедрость Его!

— Я не отвечу тебе так, как ты ответил, — сказал Хаджжадж, — мир и тебе. Будешь есть?— спросил он затем.

— Еда твоя, если разрешишь, — буду есть, — ответил бедуин.

— Разрешаю, — сказал Хаджжадж.

Бедуин подсел ближе, протянул руку и произнес:

— Во имя Господа, дай Бог, чтобы то, чему суждено случиться после еды, было добром.

Хаджжадж рассмеялся и сказал:

— О, вы не знаете, что я пережил от него вчера.

— Да ублаготворит тебя Господь, о повелитель, — сказал бедуин, — тайну вчерашнего дня не разглашай сегодня.

Тогда Хаджжадж сказал:

— Эй, бедуин, выбирай одно из двух: или останься со мной, и я тебя сделаю своим приближенным, или я пошлю тебя к Аб дулмалику ибн Мирвану и сообщу ему о том, что ты сказал о нем, и пусть он делает с тобой все, что хочет.

— Возможен еще один выход, — сказал бедуин.

— Какой же?— спросил Хаджжадж.

— Вот какой, — сказал бедуин, — отпусти меня с миром в родные края, чтобы ни ты меня больше не видел, ни я тебя.

Хаджжадж рассмеялся и приказал, чтобы выдали бедуину десять тысяч дирхемов, и отпустил домой.

Простым достоинством манер, отточенностью речи От зла обязан мудрый муж тиранов отвлекать. А благородных, но явить забывших милость к людям, — Словами на стезю добра чуть подтолкнуть опять.

Царевич Бахрам у дверей гарема

Яздиджурд увидал своего сына Бахрама в одном из мест гарема, куда ему нельзя было входить, и приказал:

— Ступай отсюда, и дай привратнику тридцать ударов плетью, и прогони его от дверей гарема, — и назвал имя другого человека, которого тот должен был назначить привратником.

Бахрам поступил так, как повелел отец. Но ему было только тринадцать лет, и он не понял причины гнева отца на привратника.

Спустя несколько дней Бахрам подошел к дверям гарема и хотел войти. Новый привратник уперся руками ему в грудь, не пустил его и сказал:

— Если я тебя еще раз увижу здесь, ты получишь от меня тридцать ударов плетью за то, что навлек гнев повелителя на прежнего привратника, и еще тридцать за то, что хочешь навлечь гнев отца на меня.

Когда это дошло до Яздиджурда, он позвал нового привратника, похвалил его, одарил дарами и надел на него дорогой халат.

Так шаха должно охранять, Что раб или свободный Помыслить даже бы не мог переступить порог, Что птице в ночь не пролететь, Задев «покой почета», Смутив запрет, — и ветерок повеять бы не мог!..

Письмо Хурмуза

Вазир Хурмуза ибн Шапура написал ему письмо: «Купцы, ведущие морскую торговлю, привезли много жемчуга, я купил его для падишаха за сто тысяч динаров. Но я не знал, что падишах не хочет его. Если это правда, то такой-то купец купит его с прибылью для нас в сто тысяч динаров».

Хурмуз в ответ написал: «Тысяча динаров или сто тысяч динаров — для нас это не имеет большого значения! Если мы будем заниматься торговлей, то кто же будет заниматься делами падишаховыми и что останется делать купцам?»

Природных шахов не удел ни купля, ни продажа, — Им средства к жизни добывать торговлей не дано! Когда бы шах прибрал к рукам купеческое дело, — Скажи, что делали б купцы?.. Вот то-то и оно!

Справедливость халифа Омара

Повелитель правоверных Омар — да будет им доволен Господь, — однажды, во время своего халифства в Медине, обмазывал глиной стену. Подошел некий иудей и пожаловался на насилие правителя Басры, что тот у иудея взял товаров на сто тысяч дирхемов, однако заплатить свой долг не желает.

— Есть ли у тебя клочок бумаги?— спросил Омар.

— Нет, — ответил иудей.

Поднял тогда Омар какой-то черепок и на нем написал: «Жалующихся на тебя бесчисленное множество, а благодарящих тебя — нет. Или не будь причиной жалоб, или оставь пост правителя». И в конце подписал: «Писал это Омар ал-Хаттаб».

Он на черепке не поставил своей печати, не начертал и своей монограммы, но в его словах были такое величие, справедливость и сила власти, что они оставляли след в памяти.

И когда иудей вручил правителю Басры черепок, тот сошел с коня, поцеловал землю и отдал иудею, восседавшему на коне, свой долг.

Шах, если слаб, в политике нетверд, — Он тут же наглецами обесчещен. Так льву беззубому, лишенному когтей, Хромые лисы надают затрещин!

Халиф и вор

Некоего юношу поймали на воровстве. Халиф повелел отрубить ему руку, чтобы укоротить ее к имуществу мусульман. Юноша взмолился и сказал:

— О халиф!

К деснице шуйцу присчитал Господь, меня творивший:

Мое по-божьи рассчитал живое естество.

Ужель Он правую отнять мою дозволит руку?—

Ее ведь судьи отрубить хотят за воровство!

Халиф повторил:

— Отрубите ему руку, ибо эта заповедь Божья. Препятствие в выполнении ее не должно чиниться мусульманами.

Мать юноши, бывшая вместе с ним, встала и взмолилась:

— О халиф! Это — мой сын. С его помощью я живу и трудом его рук питаюсь.

Сын дорог, как душа, прости его! Господней волей нам душа дается. Моей он жалкой жизни держит нить... Отрубят руку — нитка оборвется!

Халиф опять повелел:

— Отрубите ему руку! Я не прощаю его преступления и не желаю брать на себя грех за невыполнение заповеди Аллаха.

— О халиф! — сказала мать юноши.— И этот грех посчитай одним из тех грехов против заповедей Господних, прощения которых ты постоянно вымаливаешь.

Халифу понравилось сказанное, и он простил юношу.

Блажен мудрец, чья мысль пред шахом гневным Развернутая, так мудра, ясна, Тонка, воде подобна родниковой, — Что пламя гнева загасит она!

Помилование

К халифу привели преступника. Халиф приказал определить ему наказание, соответствующее его вине.

— О повелитель правоверных, — сказал преступник, — отмщение преступления — справедливость, а прощение его — великодушие. Степень благородства повелителя правоверных настолько высока, что он может подняться только до того, что является высоким, и не снизойдет до того, что является низким.

Халифу понравились его слова, и он помиловал преступника.

В наказанье — справедливость, а в прощенье благородство, — Путь меж ними столь же долог, как от неба до земли. Оценить проступок может тот, кто трезво разберется, Быть судьею беспристрастным только мудрецу вели.

Находчивый малыш

Некий ребенок из рода Хашима к некоему благочестивому господину выказал невоспитанность. Пожаловались его дяде. Решил тот наказать мальчика.

— О дядя! Я уже сделал то, что сделал, но ведь я еще неразумен. Ты сделай то, что хочешь сделать, но помни: ты уже наделен умом.

Коль несмышленый глупость сотворит, Не осуждай его за это строго, — Ты для того рассудком наделен, Чтоб ум тебе указывал дорогу.

Тиран и женщина

К Хаджжаджу привели женщину, которая была среди тех, кто восстал против него. Хаджжадж заговаривал с ней, но она, опустив голову и глядя на землю, не отвечала ему и не поднимала на него взора. Один из присутствующих сказал ей:

— Эмир говорит с тобой, ты же от него отворачиваешься!

— Я стыжусь перед Всевышним бросить взгляд на человека, на которого не смотрит сам Господь Бог, — сказала женщина.

Не смотри на лик тирана — нехорош он, — Пред лицом твоим — раскрытая дверь в ад. На него с тех пор, как вырос, — не был брошен Ни единый милосердный Бога взгляд!

Совет Александра Македонского

У Александра спросили:

— Как ты достиг того, что достиг: успеха, власти и обширных владений, несмотря на молодые годы и юные лета?

— Лаской и вниманием к врагам, и они перестали быть моими врагами; верностью к друзьям, и они укрепились в дружбе ко мне, — ответил Александр.

Ты хочешь царства Александра?— Врагов друзьями делай, Друзей своих все укрепляй В их дружбе доброй, смелой!

Александр Македонский и его военачальники

Однажды сидел Александр со своими военачальниками. Один из них сказал:

— Всемилостивый, Господь дал тебе великое богатство. Теперь возьми себе много жен, чтобы было у тебя много детей и осталась с ними память о тебе в этом мире.

— Память о муже — не его дети, — ответил Александр, — а добрые законы и благие деяния. Не умен тот, кто, совершив подвиги в мире, дал себя победить женам.

Отец не знает наперед — сын будет глуп или умен. Не лучше ль самого себя воспитывать Для совершенства? Потомству женщины вверять надежды все — зачем? Ты собственный свой дух считай своим потомством, И главенствуй!

Сущность щедрости

У одного щедрого человека спросили:

— От того, что ты отдаешь нуждающимся и осыпаешь нищих добром, появлялись ли тогда-либо в душе твоей гордыня и желание услышать благодарность от бедных?

— О нет, — ответил он, — мое стремление раздаривать подобно действию половника в руках повара. Хотя повар дает, а половник разливает, однако он не думает о том, что делает.

Из рук имущего дается питанье беднякам, Но это кормит их Господь, как все свои созданья, — Не хорошо, коль благодарность имущему нужна: Он — только миска и половник котла их пропитанья!

Похвала щедрости

Один суфий описывал другого, которого хорошо знал, и, восхваляя, говорил:

— Этот человек расстилает скатерть, но не чувствует себя хозяином ее. И ест он с нее наравне с другими и даже, на его взгляд, ест благодаря им.

Когда в покое для гостей хозяин Для бедняков раскинет дастархан, Он сам — лишь заблудившийся ребенок, Коль не поймет, что гость их бедный — он!

Бедуин и правоверный Али

Некий бедуин пришел к повелителю правоверных Али — да будет щедрость Господа над его ликом, — сел и сидел молча, на его щеках проглядывали следы бедности и униженности.

Али спросил у него:

— Какая нужда привела тебя сюда?

Бедуин постеснялся сказать и на земле написал: «Я — бедный человек».

Али подарил ему два отреза материи, ничего другого у повелителя в тот момент не было. Бедуин из одного кускасоорудил нечто вроде покрывала, а из другого — штаны и экспромтом сочинил несколько двустиший, соответствующих его положению, совершенных и прекрасных.

Его величеству эмиру они очень понравились, и он одарил его еще тридцатью динарами, которые предназначались повелителям правоверных Хасану и Хусейну — да будет доволен ими Господь — и были при нем. Бедуин взял их и сказал:

— О повелитель правоверных, ты сделал меня богатейшим человеком в моем роду, — и ушел.

И повелитель сказал:

— Я слышал от Пророка — да благословит и спасет его Господь, — как сказал он: «Цена каждого человека равна благим деяниям и прекрасным речам его».

Цена человека не в золоте и серебре, Цена человека в таланте, в его мастерстве. Как много рабов, овладевших секретом ремесел, Сегодня господ превосходят на десять голов. Однако хватает у нас и господ белоручек, — На много ступеней стоят они ниже рабов...

Ибн Джафар и черный раб

Об Абдаллахе ибн Джафаре — да будет Господь доволен ими обоими — рассказывают:

«Однажды во время одного из своих путешествий он остановился в пальмовой роще, сторожем которой был черный раб. Он увидел, что рабу принесли три лепешки — его еду. Вдруг появилась собака. Раб бросил одну лепешку ей. Собака съела ее, и раб бросил ей вторую. Собака съела и ее. Тогда он бросил ей последнюю. Она съела и эту лепешку.

Абдаллах — да будет им доволен Господь — спросил у раба:

— Что ты ешь каждый день?

— То, что ты видел, — ответил раб.

— Почему же ты сам не съел хоть одну из них?

— Собака здесь чужая. Я полагаю, что она пришла издалека и голодна. Я не хотел ее оставлять голодной.

Тогда Абдаллах спросил:

— Что же ты сегодня будешь есть?

— Буду поститься, — ответил раб.

«Все упрекают меня в излишней щедрости, — подумал про себя Абдаллах, — этот же раб щедрее меня».

И он купил раба, пальмовую рощу и все, что там было. Затем освободил раба от рабства и все купленное подарил ему».

Раб бросил псу голодному кусок, С собакой поделился, сам голодный. Пусть господа поклонятся рабу, Он выше их душою благородной.

Певица, ибн Джафар и ученый

Жил в Медине ученый, преуспевший во многих божественных науках. Проходя однажды по кварталу работорговцев, он увидел рабыню-музыкантшу, красоте ее голоса завидовала Зухра, а прекрасному лику ее удивлялось солнце. Ее красота, ее обольстительные кудри и родинка ввергли ученого в безумие любви. Слушая ее игру, он уносился из этой жизни в пустыню небытия, внимая ее пению, он выходил из теснин разума на просторы безрассудства.

Прекрасный лик, прекрасный голосок И порознь сердце каждое тревожат. А если эти двое заодно, — И самый стойкий устоять не сможет.

Скинул с себя он одеяния мудрости и облачился в рубище позора, отрешенный и беспечный слонялся по улицам и базарам Медины. Друзья порицали его, но никакой пользы не дало это. Все его существо говорило и пело лишь об одном.

Все красивее милая день ото дня, Нет спасенья от этой беды у меня. Все упреки насквозь пролетают, как ветер, — Лишь сильней раздуваюший бурю огня.

Эту историю рассказали Абдаллаху ибн Джафару, да будет им доволен Господь. Он потребовал к себе хозяина невольницы и за сорок тысяч дирхемов купил ее. Затем повелел, чтобы она спела ту песню, которой так пленился тот ученый. Когда она спела, Абдаллах спросил ее:

— У кого ты научилась этому?

— У такой-то певицы, — сказала рабыня и назвала ее имя.

Абдаллах истребовал к себе и эту певицу. Затем он позвал того ученого и сказал:

— Хочешь ли ты услышать тот напев, который так пленил тебя, из уст наставницы той рабыни?

— Да, — ответил ученый.

Абдаллах повелел певице спеть тот напев. Ученый упал без чувств, все подумали, что он умер.

— О, — сказал Абдаллах ибн Джафар, — грех в убийстве этого человека падет на нас.

Но все же после этого он велел плеснуть водой в лицо ученого. Тот пришел в себя.

— Мы не предполагали, что твоя любовь к невольнице дошла до этого, — сказал Абдаллах.

— Клянусь Богом, — ответил ученый, — то, что скрыто, больше того, что проявилось.

— Хочешь ли ты услышать этот напев от самой невольницы?— спросил Абдаллах ученого.

— Ты видел, что было со мной, когда я услышал его от другой, в которую не влюблен. Что будет со мной, если я его услышу из уст моей возлюбленной?— сказал ученый.

— Узнаешь ли ты ее, если увидишь? Ученый заплакал и сказал:

— Спросил ты: «А ты узнаешь здесь похитившую сердце и веру?» — О, клянусь, других я здесь бы не узнал.

Абдаллах велел привести невольницу и отдать ее ученому. И сказал:

— Она — твоя. Клянусь Богом, я на нее не посмотрел даже краешком глаза.

Ученый припал к ногам Абдаллаха ибн Джафара и воскликнул:

О, как ты вдруг ко мне успех такой приводишь? Из моря бед меня на луг благой приводишь? К душе израненной родник живой приводишь? К заплаканным глазам сон и покой приводишь!

Потом взял невольницу за руку и отправился к себе домой. Абдаллах же велел одному из своих рабов:

— Возьми сорок тысяч дирхемов и отнеси им, чтобы из-за житейских неурядиц не села пыль на их души и ничто не омрачало их любовных услад.

Доброта ибн Джафара

Во времена правления Муавии Абдаллаху ибн Джафару из государственной казны ежегодно выдавали тысячу дирхемов. Когда стал править Язид, он довел это пожалование до пяти тысяч дирхемов. Стали его упрекать и говорить:

— На эти деньги имеют право все мусульмане, почему же ты отдаешь их одному человеку?

— Я отдаю их всем нуждающимся Медины, потому что он ничего не жалеет для бедных, — ответил Язид.

Втайне от Абдаллаха Язид посылал человека в Медину, который установил, что тот за месяц раздал все полученные из казны деньги, даже вынужден был занять для себя.

Коль щедрый заключит в объятия мир, Что станет с миром? Станет он богаче! Все дервиш раздает, что есть в суме, — Святой не может поступить иначе.

Халиф и юродивый

Халиф в окружении пышной и блистательной свиты проезжал по Багдаду. Подошел к нему юродивый и сказал:

— О халиф! Попридержи поводья, я сложил в твою честь три двустишья.

— Прочти, — сказал халиф.

Тот прочел стихи, и они понравились халифу. Заметив это, юродивый попросил:

— Окажи милость, дай мне три дирхема, чтобы я мог купить масла и фиников и наесться досыта.

Халиф повелел за каждое двустишье выдать ему по тысяче дирхемов.

Если так нуждой унижен тот, чья слава — жемчуг слов, Что щедротам падишаха вознести хвалу готов, Если впрямь душой возвышен тот, кто звучно восхвален, — Каждый бейт оценит грудой драгоценных жемчугов.

Несостоявшаяся месть

Ибрахим ибн Сулейман ибн Абдулмалик ибн Марван рассказывал:

«Когда черед быть халифами перешел от рода Омейядов к роду Аббасидов, и Аббасиды хватали Омейядов и убивали их, я укрылся за пределами Куфы на крыше какого-то сарая, расположенного в степи. И вот я увидел, что из Куфы выносят черные знамена. Мне подумалось, что эти люди ищут меня. Я быстро спустился с крыши и незаметно вошел в Куфу. Я никого не знал, чтобы мог укрыться. Так я добрался до ворот большого дворца, я вошел туда и увидел красивого мужчину, верхом на коне, окруженного рабами и прислугой. Я поздоровался. Он спросил:

— Ты кто? И в чем твоя нужда?

— Я человек, спасающийся от своих врагов, — ответил я.— Желание найти убежище привело меня под сень твоей кровли.

Он ввел меня в свой дом, отвел для меня комнату около гарема. Там я пробыл несколько дней в довольстве; все, что я любил из пищи, напитков и одежды, — все это у меня было. Меня же хозяин дома ни о чем не спрашивал.

Каждый день он садился на коня и уезжал, через некоторое время возвращался. Однажды я не вытерпел и спросил у него:

— Я каждый день вижу, как ты садишься на коня и уезжаешь куда-то, но вскоре возвращаешься. По какому делу ты уезжаешь ежедневно?

— Ибрахим ибн Сулейман убил моего отца, — ответил он.— Я слышал, что он укрывается в этом городе. Каждый день я уезжаю в надежде найти его и отомстить ему за своего отца.

Когда я услышал это, я поразился своей судьбе, что рок забросил меня в дом человека, жаждавшего убить меня. Я пресытился своей жизнью, и спросил я у него его имя и имя его отца. Я удостоверился в том, что этот человек говорит правду.

— О мужественный человек, я многим обязан тебе, и поэтому мой долг — указать тебе твоего врага и сократить для тебя поиски. Ибрахим ибн Сулейман — это я. Потребуй с меня за кровь своего отца.

Он не поверил и сказал:

— Что, тебе надоело жить, и ты хочешь освободиться от трудностей жизни?

— Нет, клянусь Господом, — сказал я, — я убил твоего отца.

И когда я привел доказательства, он понял, что я говорю истину. Он побагровел, глаза его покраснели от гнева. Некоторое время он постоял, опустив голову, затем промолвил:

— Возможно, скоро ты уйдешь туда, куда ушел мой отец, и он сам потребует тогда с тебя за свою кровь. Я же дал приют тебе в своем доме, значит, не имею права убивать тебя. Встань и уходи, я не могу отвечать за себя, как бы я не причинил тебе вреда.

Он даровал мне тысячу динаров, я не взял их и ушел из этого дома».

Друг! У доблестных содружеству учись! У мужей мужскому мужеству учись! Сердце — злобою от злых не загрязни, Рот — словами клеветнической грызни! За содеянное зло плати добром. Злой разбил свою удачу этим злом. Коль добро есть твой обычай, — от него Отовсюду жди добра лишь одного!

Благородство перед ликом смерти

Однажды ночью загорелась соборная мечеть Каира, и она сгорела дотла. Мусульмане заподозрили в этом христиан и в ответ стали поджигать их дома, и они сгорели. Правитель Египта схватил часть тех, кто поджигал дома христиан, и собрал их в одном месте. Затем он повелел заготовить жребии по числу собранных. На одних жребиях написали «казнить», на других — «отрубить руки», на третьих — «наказать плетьми». Потом ими осыпали схваченных и с каждым поступили так, как выпало по жребию. Один жребий со словом «казнить» выпал некоему человеку, который сказал:

— Я не боюсь казни, но у меня есть мать и кроме меня у нее никого нет.

Рядом с ним стоял человек, которому по жребию выпало получить наказание плетьми. Он свои жребий отдал тому, кого должны были казнить, себе же взял его жребий и сказал:

— У меня нет матери.

И его казнили вместо того, а этого наказали плетьми.

Можно золото отдать и серебро! — Благородный, говорят, творит добро. Но блажен, кто ради друга в крайний миг Жизнь за жизнь его отдаст! — И тем велик.

Приключения Асмаи

Асмаи рассказывал:

«Я дружил с одним великодушным человеком и постоянно приходил к порогу его дома с мольбой о щедрости и помощи. Однажды, подойдя к его дому, я увидел привратника, который не пустил меня к хозяину и сказал:

— О Асмаи! Причина того, что я не пускаю тебя, в том, что хозяин сам сейчас испытывает нужду и бедность.

Тогда я написал вот это двустишие:

Чем лучше скряги щедрый, если он Завесу опустил и спрятался, смущен? —

и отдал тому привратнику, чтобы он передал своему хозяину. Прошло немного времени, как привратник вернулся, протянул мне мое послание, на обороте которого было написано:

Горюет он и лживых слов не тратит, Когда просящих тьма, а средств не хватит.

Вместе с запиской мне был передан кошелек, в котором оказалось пятьсот динаров.

Я себе сказал: «Никогда более удивительного приключения со мной не случалось. Я это расскажу у Мамуна, это будет хорошим подарком ему и собравшимся».

И я отправился к Мамуну.

— Откуда ты пришел, о Асмаи?— спросил повелитель.

— От благороднейшего из арабов, — ответил я.

— Кто же он?

— Человек, который приобщил меня к своей мудрости и одарил богатством, — сказал я и положил перед Мамуном ту записку и кошелек. Как только он увидел кошелек, побледнел и сказал:

— Кошелек с печатью моей казны. Я хочу вызвать этого человека сюда.

— О повелитель правоверных! — воскликнул я.— Клянусь Господом, мне будет стыдно, если от посланцев твоих будет ему грозить какая-либо опасность.

Тогда Мамун одному из своих приближенных приказал:

— Ступай вместе с Асмаи к тому человеку и скажи: «Повелитель правоверных требует тебя к себе». Однако чтобы он ни о чем не догадался.

Когда тот человек пришел, Мамун сказал ему:

— Не ты ли тот человек, который вчера, придя к нам, говорил о своей бедности и нужде. Этот кошелек был пожалован нами тебе, чтобы ты истратил его содержимое на свои нужды. Ты же за одно двустишие, посланное Асмаи, отдал кошелек ему.

— Клянусь Аллахом, — ответил мой знакомый, — то, что вчера я говорил о своей нужде и бедности, — все правда. Но я не захотел возвращать посланника Асмаи с пустыми руками, ведь повелитель правоверных не отправил меня обратно.

После этих слов Мамун велел дать этому великодушному человеку тысячу динаров. В это время я воскликнул:

— О повелитель мусульман, уравни меня с ним также и в даре своем.

Мамун приказал добавить мне столько, чтобы получилась тысяча динаров. А того великодушного человека повелитель сделал своим приближенным».

Когда у щедрого дирхемов больше нет, Закроет дверь к себе, став бедного бедней. А скряга дверь закрыл, дабы удобней было Дирхемы в кошелях увязывать за ней!

Пределы щедрости

У Хотама спросили:

— Видел ли ты когда-нибудь кого-либо щедрее себя?

— Да, — ответил он.— Однажды я спешился у дома раба-сироты. У него было всего-то десять голов овец. Он тут же зарезал одну овцу, сварил ее и принес мне. Мне понравился кусочек мяса. Съев его, я сказал:

— Клянусь Господом, это было очень вкусно.

Юноша тут же вышел и зарезал подряд всех своих овец, вырезал из каждой туши понравившуюся мне часть, зажарил и подал мне. Я же об этом ничего не знал. Когда я вышел во двор, оседлал коня, вдруг увидел перед воротами много крови. Я спросил:

— Что это такое?

— Юноша зарезал всех своих овец, — ответили мне. Я пожурил его за это и сказал:

— Почему ты так сделал!

— Слава Богу, тебе понравилось что-то из моей собственности. Жадность — позорнейшая черта для араба.

У Хотама спросили:

— Что ты отдал ему взамен?

— Триста рыжих верблюдов и пятьсот овец, — ответил он.

— Так ты оказался щедрее его, — сказали ему.

— Увы! Он отдал мне все, что имел, я же дал ему немногое из того, что имею, — ответил Хотам.

Бедняк отдаст лепешки половину, Делясь по-братски крохою одной. Дороже это жеста властелина, Что делится с другим своей казной.

Поэт и щедрый Маан

Некий поэт пришел к порогу дома Маана ибн Заиды с мольбой о помощи. Несколько дней он простоял там, но его не приняли. Тогда он стал просить садовника:

— Подай мне знак, когда Маан выйдет в сад и сядет у воды.

Подошло то время, и садовник предупредил просящего о выходе Маана. Тот на дощечке написал двустишие:

О ты, Маана щедрость, пред Мааном Замолви за меня, — ведь больше некому!.. —

и пустил в воду. Когда дощечка доплыла до Маана, он велел поймать ее. Прочитав стихи, Маан потребовал к себе поэта и дал ему десять кошельков золота, а ту дощечку положил под свой ковер. На второй день он вынул дощечку из-под ковра, прочитал ее и призвал поэта, и дал ему еще десять тысяч дирхемов. На третий день он поступил так же. Поэт испугался, как бы Маан не пожалел о содеянном и не отобрал свое золото, и убежал. На четвертый день Маан вынул опять дощечку и велел позвать поэта, но того не нашли. Тогда Маан сказал: — В моих силах было так его одарить, чтобы в моей казне не осталось ни одного динара и ни одного дирхема, но у него не было желания иметь столько.

Кто щедрый?— Тот, кто прост перед просителем, Принесшим сердце, упованья полное, — И столько он отдаст, что не вмещается В мечте просителя, уже исполненной!

Находчивый бедуин

Некий бедуин в честь приезда одного из благородных предводителей арабов сложил касыду и прочел ее вождю. Концовка же ее была такова:

Длань протяни мне, что с изнанки привыкла раздавать Дары без счета, а снаружи — лобзанья принимать!

Тот великодушный протянул ему руку; когда бедуин поцеловал ее, тот шутя сказал:

— Твои усы поцарапали мою руку.

— Лапе могучего льва могут ли повредить толстые иглы ежа?— ответил бедуин.

Эти слова очень понравились этому предводителю, и он сказал:

— Твой ответ мне больше пришелся по душе, чем твоя касыда, — и приказал выдать бедуину вознаграждение: за касыду тысячу дирхемов, а за ответ — три тысячи.

Славословиями поднятый до небес, увы, Если цену слов не знает, — низок неприлично! — Слов знаток постиг различие истины и лжи, И хорошее от лучшего для него отлично.

О любви

Между двумя мудрецами шла беседа о любви. Один сказал:

— Свойство любви — всегда приносить мучения и беды, а влюбленный всегда мучается и страдает.

Другой возразил:

— Замолчи, ты, видимо, никогда не испытывал сладости примирения после ссоры и ни разу не познал вкуса соединения после разлуки. Никто в мире не чище и нежнее, чем чистые душой в любви, и нет грязнее никого, кто далек от мысли о любви.

В красоте мужского сердца — отсвет зарева любви: Если сердце безобразно, красоту не чтит оно! Пусть несведущий запомнит изреченье многомудрых: Где породу чтит порода, — душ родство утверждено.

Халиф Абу Бакр и невольница

Праведный Друг — да будет им доволен Господь — во времена своего халифства как-то прогуливался по улицам Медины. Проходя мимо дверей одного дома, он услышал громкий плач. Плакала женщина, читая стихи, а из глаз ее лились горячие слезы. Содержание стихов было таково:

О, прекраснее луны твой бессмертный лик, Солнца образ перед ним прятаться привык... До того, как мать вскормила молоком меня, Я уж кровь свою пила — алость губ твоих...

Слова стихов запали в сердце халифа — да будет доволен им Господь, — и он постучался в дверь. Вышла та, что пела эти стихи.

— Ты свободная или рабыня?— спросил он ее.

— Рабыня, — ответила она.

— Для кого ты читала эти стихи и по ком проливала слезы?— спросил халиф.

— О халиф, преемник Пророка, прости меня!— воскликнула она.

— Я ни шагну с этого места, пока не узнаю тайну твоего сердца, — сказал халиф.

Невольница тяжко вздохнула и назвала имя одного из юношей рода Хашима. Лучший Друг — да будет им доволен Господь — пошел в мечеть, позвал пред свои очи хозяина рабыни и купил ее у него, заплатив сполна ее цену. Затем отослал ее к любимому.

Сердце! Кто может твой образ любви скрыть от тебя? — Тот, кто безжизнен для жизни и чужд утех преходящих... Только страданье — одно средство к удаче и путь, — Плачь, чтобы жгло состраданье сердца всех проходящих!..

Рабыня-певица и влюбленный юноша

Рабыня-певица, прославившаяся красотой своего пения и нежностью исполнения, была к тому же необыкновенно прекрасна. Однажды она сидела около своего хозяина и играла на сазе, и пела. Юноша, сердце которого разрывалось от любви к ней, а голова кружилась от страсти, стоя за беседкой, слушал ее пение, весь обратившись в слух и покачиваясь в такт напеву.

Счастлив, кто сердце отдав, образ не видит, но звуки Ловит, слова разобрав — там, за стеною разлуки...

Неожиданно хозяин невольницы выглянул из беседки и увидел юношу. Он позвал его к себе, посадил рядом с собой за уставленную яствами скатерть и начал рассказывать всякие истории и высказывать различные суждения. Юноша слушал его рассеянно и не отрывал глаз от рабыни. Она ужимками задавала ему вопросы, он отвечал на них движением бровей, она загадывала загадки, встряхивая своими локонами, он отгадывал их своей улыбкой.

Что есть на свете желанней свиданий, Встречи влюбленных во вражеском стане? Речью бровей и очей — для объятий Ищут уловки и повода кстати!..

Так как беседа очень затянулась, то через некоторое время хозяин невольницы вышел по своим человеческим нуждам и оставил вдвоем этих влюбленных, так мечтавших об этом. Когда они остались наедине, то их влечение друг к другу еще более усилилось. Невольница первая нарушила молчание и сказала, обращаясь к юноше:

Богом клянусь, чьи навеки рабы Люди и призраки явно и тайно, Ты мне милей всех на свете людей, Виденных мной и в делах, и случайно!

Услышав эти слова, юноша почти закричал:

И сердце, и глаза мои — твой дом, Цвет всех красивых — в облике твоем. Я сердце преклонил! — А не склонилось бы, Оно лишь камень — знай о сердце том!

Невольница на это сказала:

— В мире у меня единственное желание, обнявшись вдвоем, испить из уст друг друга сладость любви.

— Я тоже об этом мечтаю, — ответил юноша, — но что я могу поделать, ведь Всевышний изрек: «В тот день друзья станут врагами друг другу, кроме тех, кто благочестив», то есть на следующий же день после Страшного суда всякая дружба для друживших превратится во вражду, кроме дружбы благочестивой, воздержанной, которая станет сильнее. Я не хочу, чтобы завтра был нанесен ущерб нашей любви и наша дружба обернулась враждой.

Сказав так, он закончил беседу и удалился, произнося стихи:

Любви мгновенной любящим не надо, Двухдневная любовь несет досаду... Ту избери, с которой жить до смерти, В ней обретешь спасенье и усладу.

Судьба невольника

Один ученый муж рассказывал:

«Когда у меня собирались друзья и я сеял в сердцах слушавших меня семена доброты, всегда на этих собраниях обслуживал нас старый слуга, аккуратно и вовремя исполнявший свои обязанности. И каждый раз он начинал вздыхать и плакать — и слезы эти были бесконечны.

Однажды я позвал его в укромное место и спросил у него причину этого. Он ответил так:

— Я когда-то занимался торговлей рабами и рабынями и этим зарабатывал себе на жизнь. Как-то я купил маленького невольника за триста динаров:

Уста, как сахар! Лик — луна, сверкающая свысока, — И сахар не отмыть пока кормилице от молока!

Я много трудился, воспитывая и обучая его искусству похищения сердец и утешения их. Когда лицо его озарилось желанием любви, его, как Юсуфа, я отвел на базар и стал покупателям восхвалять его облик и поведение. Вдруг я увидел стройного воина на коне, сидевшего в седле словно кумир, который, подъехав к нам, краешком глаза рассматривал моего невольника. Он спрыгнул с коня, подошел к невольнику и спросил:

— Как тебя звать, откуда ты родом, каким искусством владеешь и что умеешь делать?

Затем повернулся ко мне и спросил о цене невольника. Я сказал:

— Хотя его красота блестит, как новенький динар, все же его цена тысяча полновесных динаров высшей пробы.

Он ничего не ответил и незаметно для присутствующих протянул руку к руке невольника и что-то вложил в нее. После того как всадник ускакал, я узнал, что это было сто динаров высшей пробы.

На второй и третий дни он поступил так же, и сумма, данная им невольнику, достигла трехсот динаров. «Он сполна заплатил цену невольника, — сказал я сам себе, — не иначе, как его влечет к этому невольнику, но дать столько, сколько я сказал, не может». Когда он уезжал, я поспешил за ним так, чтобы он не заметил меня, и узнал, где он живет. С наступлением вечера я поднялся, нарядил того невольника в нежные, красивые одежды, обрызгал душистыми благовониями и пошел к дому того юноши.

Я постучал в дверь, он сам открыл ее и вышел. Он был поражен, увидев нас, и воскликнул:

— Воистину, мы принадлежим Богу и к Нему возвращаемся.— Затем спросил: — Что вас привело сюда и кто вам указал путь?

Я сказал:

— Несколько царевичей хотели купить этого невольника, но мы не договорились о цене. Я испугался, что могут похитить его ночью, и потому хочу оставить его у тебя, чтобы он эту ночь спокойно проспал под твоим покровительством.

— Войди и ты в мой дом, — промолвил юноша, — и оставайся с ним.

— Я не могу остаться здесь, у меня есть срочные дела, — ответил я и оставил ему невольника.

Возвратившись домой и закрыв дверь, я сел на постель и стал думать о том, как пройдет у них сегодняшняя ночь и чем закончится их встреча. Вдруг я услышал звук открывающейся двери, а вслед за ним на пороге появился мой невольник, плачущий и дрожащий.

— Что с тобой случилось, что произошло при беседе с тем юношей, что ты вернулся в таком состоянии?— спросил я.

— Тот юноша умер и отдал душу любимому Богу, — ответил невольник.

— Господи, помилуй меня, — воскликнул я, — как это произошло?

— Когда ты ушел, — начал рассказывать раб, — он завел меня во внутренние покои и принес для меня различные яства. Когда я поел и помыл руки, он постелил для меня постель, умастил меня мускусом, обрызгал розовой водой и уложил спать. Затем присел у моего изголовья, притронулся пальцами к моей щеке и сказал:

— О Господи, как он прекрасен, как мил и привлекателен и как противно то, чего я желаю, и в стремлении к этому страдает моя душа, хотя возмездие Всевышнего за это сильнее всего, и человек, охваченный этой страстью, несчастнее всех.

Затем воскликнул:

— Воистину, к Нему мы возвращаемся.

И еще раз притронулся к моей щеке и проговорил:

— Клянусь, он настолько прекрасен, что будит столько надежд, упований. Но целомудрие и чистота более прекрасны, а воздаяние, обещанное за них, более полно.

После этих слов он упал. Я стал его трясти, но он был уже мертв и ступил на путь вечной жизни.

— Я плачу, когда вспоминаю того юношу, — сказал старик.— Никогда я не забуду его чистоты, добродетельности, мягкости характера, ясности ума и нежности, никогда не померкнут перед моим взором красота его качеств и совершенство его достоинств. Пока я жив, я буду идти этой же дорогой, когда придет время умирать, мне хотелось бы умереть так, как он».

Если уйдет он, кто был благостней целой Вселенной, — Горестней целой Вселенной я горько заплачу... Сердце из глаз моих в прах точит кровавые слезы: Так, собираясь в могилу и сам, — только заплачу!

Смерть влюбленных супругов

Юноша по имени Салил из известного своим великодушием одного из арабских племен прославился своей красотой и воспитанностью: ни в битвах со львами, ни в схватке с храбрецами он не проявлял слабости и малодушия.

Полюбил он дочь своего дяди по отцу. Он был охвачен страстью к ней, мучился и страдал, пока достиг цели и испил все тяготы любви, пока удостоился чести увидеть красоту возлюбленной.

Еще не успокоился он от радости соединения с любимой, еще из кубка соединения с ней выпил не больше глотка, как вознамерился он переехать с того места на другое и на новом месте найти покой. Посадил он ту луноподобную в паланкин и повез туда, куда влекло его сердце. Пройдя один дневной переход, достиг он приятной, радующей глаз местности. Он остановился, спешился и спустил на землю паланкин.

Вдруг он увидел тридцать приближающихся всадников. Он вскочил, опоясался оружием, сел в седло и поскакал им навстречу. Когда те приблизились, он понял, что это его враги и они хотят его убить. Он стал сражаться против них, многих из них убил, но и сам получил тяжелые раны. Тогда он вернулся к своей жене и сказал:

Новость грозная приходит: враг убить меня готов. Сядь... Гляжу я с сожаленьем в глубину твоих зрачков. Чтоб желанного добиться от тебя другой не мог, Кровь твою пролить я должен. Нет исхода! Рок суров.

Она ответила:

— Клянусь Господом, если ты не прольешь мою кровь, то я сама пролью свою кровь и смешаю ее с твоею. Но лучше, если ты предупредишь и снимешь эту тяжесть со своего сердца.

Салил встал и запел эту песню:

Бесчестным небом, злым, пустым в его гордыне Я побежден, прижат спиной к могильной глине, А ту, чью жизнь моя любовь хранит в пустыне, Я должен сам убить своей рукою ныне.

А потом он рассек мечом ту шею, к которой ревновал воротник ее платья и плакал от зависти к ожерелью, обвивавшему ее. Итак, в одно мгновение он потушил ту свечу, озарявшую мир, и, омыв свое запачканное пылью лицо в ее крови, краснолицый, опять поскакал навстречу тем черным душам. Он убил нескольких из них, наконец, и сам сложил свою голову. Как только об этом услышали родичи Салила, они, раздирая на себе одежды и вырывая волосы, устремились к этому месту. Они увидели обоих влюбленных в крови, привезли на кладбище племени и похоронили в одной могиле.

С почтеньем ложе им в земле устроили двоим, Чтоб не унижены ничем, без горя и стыда, Проспали вместе хорошо весь долгий смерти срок И встали радостно вдвоем в день Страшного суда!

История великой любви и дружбы

Хорошо воспитанный юноша по имени Аштар влюбился в прекрасную девушку, которую звали Джайида, дочь одного из вождей племени. Постепенно связь и дружба между ними становилась все теснее и сильнее, но они скрывали свою тайну от чужих и близких и стремились по силе возможности ее не обнаружить.

Но недаром говорят:

Что любовь, — то словами открыть невозможно, Но двум сотням завес ее скрыть невозможно!

В конце концов тайна их раскрылась и была выведена из укрытия сокровенности на общее обсуждение.

Между двумя родами вспыхнула вражда, пролилась кровь, и род Джайиды свернул свои шатры и поселился в других краях. Когда боль разлуки стала невыносимой от длительности, а страсть — непреодолимой, однажды Аштар одному из своих друзей сказал:

— Можешь ли ты поехать со мной и помочь мне увидеться с Джайидой, ибо моя душа в мечтах о ней дошла до предела и для меня день из-за разлуки с ней превратился в ночь.

— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил друг, — все, что ты скажешь, сделаю и все, что прикажешь, поспешу исполнить.

Оба поднялись, подготовили своих верблюдов к пути, сели и поехали. И ехали они сутки и еще день и только к вечеру достигли тех краев. Остановились они в горном ущелье недалеко от стойбища Джайиды, уложили на отдых верблюдов, и Аштар сказал своему другу:

— Отправляйся в становище искать ту пропавшую верблюдицу, но ни с кем не говори обо мне, кроме такой-то невольницы, пасущей ее овец и являющейся наперсницей ее тайн. Передай ей от меня привет, принеси от нее весть о Джайиде и укажи ей место нашей стоянки.

Друг Аштара рассказывает:

— Я поднялся и пошел к стоянке Джайиды. Первым человеком, встретившимся мне, была та самая невольница. Я ей передал привет от Аштара и спросил о Джайиде.

— Джайиду выдали замуж, и муж ее держит в строгости и насколько возможно оберегает от общения с посторонними, — поведала невольница, — Но вы увидитесь с ней. Ко времени вечернего намаза будьте в той роще, что расположена за таким-то холмом.

Я быстро вернулся и сообщил обо всем Аштару. Мы поднялись и, осторожно ведя за собой верблюдов, до условленного времени добрались к указанному месту.

Сидели при дороге мы, рыдая и стеная, Единственную ждали мы, — как долго ждать, — не зная... И вдруг хальхалей тихий звон послышался... Вставайте! Четырнадцатидневная взошла луна земная!

Аштар вскочил и устремился к ней навстречу, приветствуя ее, поцеловал ей руку. Я отвернулся от них и пошел в другую сторону. Они окликнули меня:

— Иди сюда, ничего недозволенного между нами нет, и кроме беседы ни о чем другом мы не помышляем.

Я вернулся, все уселись, и потекла у них беседа о прошлом и будущем. В конце Аштар сказал:

— Я надеюсь, что этой ночью ты будешь со мной и лик моей надежды не омрачишь когтями разлуки.

Джайида ответила:

— Клянусь Господом, это никоим образом невозможно, и для меня нет тяжелее этого дела. Неужели ты желаешь повторения прежних событий, и чтобы круговорот дней вновь обрушил на меня те муки и страдания, которые я уже испытала.

Но Аштар сказал:

— Клянусь Господом, не отпущу тебя и из своих рук не выпущу полу твоего платья.

Скажи грядущему: «Приди!» —

Идущему: «Да будет!»

— Хватит ли терпения у твоего друга, — спросила тогда Джайида, — исполнить все, что я скажу? Я поднялся и произнес:

— Все, что ты скажешь, — я выполню и буду тысячу раз благодарен судьбе за это, даже если мне придется отдать жизнь.

Тогда она сняла с себя одежды и протянула их мне, молвив:

— Надень их, а свою одежду отдай мне. Затем продолжала:

— Отправляйся и как-нибудь проберись в мой шатер и сядь за завесой. Придет мой муж, принесет чашку молока и скажет: «Это твой ужин». Ты не спеши ее брать, немножко замешкайся. Тогда он даст тебе ее прямо в руки или поставит на землю и уйдет, и до утра не вернется.

Все я сделал так, как она сказала. Когда пришел ее муж и принес чашку молока, я решил пококетничать и не стал брать ее. Тогда он решил поставить чашу на землю, я же захотел взять ее из его рук и задел ее. Чаша перевернулась, молоко пролилось, а муж Джайиды пришел в ярость и, сказав: «Она еще со мной дерется», протянул руку, достал плеть из кожи оленя, длиной от его шеи до хвоста, тяжелую, как лапа сильного зверя.

Потолще эфы, а длиной — гадюка, Ее талант — изображенье змей, Доска для рисованья — плоть несчастных... И это — все, что сказано о ней!

Оголив мою спину, как брюхо барабана, он начал стегать по ней размеренно и беспрестанно, словно барабанщик в барабан в день битвы. Я не мог кричать, ибо боялся, что меня выдаст мой голос, и терпенья моего уже не было, так как мне казалось, что от его ударов лопается кожа на моей спине. Я дошел до того, что готов был кинжалом перерезать ему горло и пролить его кровь, но подумал про себя: «Опять вспыхнет такая вражда, что устранить ее никто не будет в силах», и я терпел. Об избиении меня мужем Джайиды узнали ее мать и сестра. Они вбежали, вырвали меня из его рук, а его самого вытолкали из шатра.

Скоро мать Джайиды вернулась, думая что я — это ее дочь. Я начал плакать и стонать, укрыв голову одеждой и повернувшись к ней спиной. Она обратилась ко мне:

— О дочь моя! Побойся Бога и не делай того, что не угодно нраву твоего мужа, ибо волосок с головы твоего мужа лучше тысячи Аштаров. Кто такой Аштар, что из-за него ты так мучаешься и пьешь эту чашу страданий?!

Затем она встала и добавила:

— Я пошлю к тебе твою сестру, чтобы она в эту ночь была твоей утешительницей и наперсницей твоих страданий.

Приблизительно через час пришла сестра Джайиды и начала плакать, проклиная избившего меня. Я ничего не говорил ей, и она улеглась рядом со мной. Когда она успокоилась, я протянул руку и, крепко зажав ей рот, сказал:

— Так как сестра твоя сейчас с Аштаром, то вместо нее я принял все эти побои. Ты об этом молчи, иначе и вы будете опозорены, и я.

Сначала ее обуял дикий ужас, затем он сменился расположением ко мне, и до рассвета она все вспоминала это происшествие и смеялась. Как только стало рассветать, вернулась Джайида. Увидев меня не одного, она испугалась и произнесла:

— О, кто это рядом с тобой?

— Твоя сестра, — ответил я.— Хорошая у тебя сестра.

— Как она очутилась здесь?— спросила Джайида.

— Спроси это у нее, а у меня нет времени, — ответив так, я взял у нее свою одежду и отправился к Аштару. Оба мы оседлали своих верблюдов и пустились в обратный путь. В пути я рассказал ему о своих злоключениях. Он оголил мою спину, увидел раны от плети и долго просил у меня прощения, а в конце сказал:

— Мудрецы изрекли: «Друг нужен в день беды, так как в дни радости их немало».

В горький день, когда беда гнетет, Друг придет — и боли меньше стало. В горький день для сердца нужен друг, В радости друзей всегда немало.

Халиф и раб-певец

Когда Рашид прибыл в Куфу, один из его вазиров пошел на невольничий рынок. Ему предложили молодого раба, который своим пением мог заворожить даже птиц. Вазир сообщил Рашиду об этом, и тот велел купить этого невольника.

Когда халиф со своей свитой выехал из Куфы, все услышали, что невольник беспрерывно плачет и поет одно и то же:

О ты, проливший кровь мою мечом тоски о милой! Ведь обезумевшего кровь бесцельно лить не станешь... Разлуки день меня сломил... Что ж месяцы и годы? Мое отчаянье поняв, меня хулить не станешь...

Это дошло и до Рашида. Он призвал к себе этого невольника, начал его расспрашивать и узнал, что в Куфе он оставил свою возлюбленную.

Халиф сжалился над рабом и освободил его от рабства. На это вазир заметил:

— Жаль, что освободили столь сладкоголосого. Рашид на это ответил:

— Жаль столь высоко воспарившего держать в рабстве.

О Ты, кому все люди подневольны, Даришь рабам свободу произвольно. Освободи того, с разбитым сердцем, — Он раб любви, и этого довольно.

Увядшая любовь

У красавицы, от любви к которой потеряли голову тысяча мудрецов и в квартале которой от голосов тысяч влюбленных постоянно стоял шум, прошла пора молодости и свежести и наступила осень увядания.

И влюбленные свернули ковер пирушек и развлечений с ней и перестали приходить к ней.

Одному из них я сказал:

— Ведь это все та же красавица, что и была, — те же глаза и брови, те же уста, а стан ее стал еще выше, а тело — пышнее. И как же это бессовестно и бесстыдно, какая это неверность и непостоянство, что ты подобрал подол бесед с ней и прекратил водить дружбу?

— Увы, — молвил он, — что ты говоришь? Тем, что похищало мое сердце и сводило меня с ума, была душа в стройном теле, в нежности кожи и приятности голоса. Теперь душа рассталась с этим телом. Как же мне любить мертвое тело, и что за нужда воспевать увядшую розу?!

Роза с шипами на стебле сухом бросила сад... Что делать? Шах ведь уехал — а стражи при ком ночь сторожат? Что делать? Клетки красивы, но птицу верни — в ней волшебство красоты! С клеткой пустой, если птицы в свой дом не прилетят, что делать?

Красавец и остроумный брадобрей

Некий красавец, красота которого стала увядать и темнота бороды стала застилать белизну лица, заметил, что те, кто раньше искали случая побеседовать и посидеть с ним, удалились от него, а те, кто любил его, отвернулись.

Он понял, что преградой для них стали несколько волосков, пробившихся у него на щеках и подбородке, и это подобие сети отвратило от него птиц их сердец.

Он тут же призвал брадобрея и сказал ему:

— Я схожу с ума от того, что друзья покинули меня, и горько плачу от того, что остался без поклонников. Ты сними с меня эту завесу и разорви эту сеть.

Брадобрей был остроумным человеком, любящим шутку, и скорый на выдумку. Он водил бритвой по щекам юноши и напевал эти стихи:

Отрока прелесть уже отошла — время прошло... Брить подбородок и щеки, дружок, лучше не будем! Станет на терку похожа, увы, кожа лица, — Будет, как память, царапать сердца любящим людям!

Ложный путь

Некий влюбленный терпел обиды от своего обожаемого и, ревнуя его к соперникам, мечтал лишь об одном:

— Когда же у того прекраснолицего пробьется борода, и он перестанет гордиться своей красотой?! Тогда уж я смогу не воздерживаться от услуг для него и успокоюсь в открытых беседах с ним.

Слышал я, что когда его мечта исполнилась и свежесть красоты того юноши поблекла, этот обожатель, подобно другим, перестал домогаться его расположения и даже не глядел на него.

Ему тогда сказали:

— Это же противоречит тому, что ты говорил?

— Откуда мне было знать, — ответил он, — что такая мелочь отобьет у меня охоту к нему, волосок разорвет цепь моей привязанности к нему.

С перьями сравнил разумник бороду — (В словаре читал когда-то я), — Птица красоты с их доброй помощью Улетит в гнездо небытия! Уже в побегах задеревеневших Нет юности... Сумей же с ней расстаться! Два первых волоска на подбородке Подобны двум оставшимся у старца.

Любовь дервиша

Как-то дервиш влюбился в жестокосердную. Он бегал за ней повсюду, проливал слезы и постоянно вздыхал по ней, но от нее он не удостоился даже мимолетного взгляда. Ему сказали:

— Любимая тобою женщина живет с пропойцами и спит с падшими. Она не водит дружбу с дервишами и отвергает верующих. Подобные ей самой — желанны ей, дружбой удостаивает она равных себе. Ничего для тебя нет худшего, чем домогаться ее подола. Лучше займись своими делами.

Когда услышал дервиш эти наставления, засмеялся и сказал:

Мне от возлюбленной дар — только мученье любви... Пусть ее дивный расцвет видит счастливейший кто-то: Это — розарий! — Шипам рад собиратель шипов, Жадно взыскующий роз розы срывает без счета!

Юноша среди дервишей

Некоего юношу аркан желаний увлек в общество дервишей, и он стал центром их круга.

И стал он кыблой — этот лик — для них, Искавших Бога, отвратясь от Бога, Их нанесло — носителей футы, — Как мух на мед, на сладость слов и слога!

Каждый желал видеть в нем своего друга и каждый стремился завоевать его расположение, и в конце концов из-за этого соперничества между дервишами начался разлад и поднялись споры.

Любящим даже случается драться друг с другом порой, — Славя кумир, в похвалы красоте ударяются... Что ж?.. Ведь, когда вкруг Каабы идут пилигримы, Больно плечами порой в тесноте ударяются!..

Старец ханаки, также носивший такой же колпак из войлока, то есть не скрывавший, что и он живет теми же желаниями, пригласил юношу к себе и раскрыл уста для наставлений:

— О дорогой мой сын, — начал он, — о прекрасный юноша! Не будь дружен со всяким, как сахар с молоком, и не попадайся на бечеву обмана любого подлого человека. Ты — зеркало, в которое смотрится Бог. И очень жаль, что ты открываешь свой лик каждому.

Чтобы кто-то водил тебя на поводу, — не давайся! Тем, кто в келью твою принесут суету, — не давайся... Если зеркалом чистым свое сознаешь ты лицо, — Не пускай к нему ржавчину — в руки стыду не давайся!

Когда прекрасный юноша выслушал эти наставления, ему стало горько, омрачилось его лицо, он поднялся и под каким-то предлогом покинул ханаку и несколько дней не появлялся там.

И старец, и мюриды ханаки от горя разлуки с ним не находили себе места. И стеная от того, что юноша покинул их, алмазами ресниц сверлили жемчужины горя и отчаяния и просили прощения и милосердия, признавая свое бессилие:

Вернись, о юноша! Никто не властен над тобой.— Сиди С кем хочешь, а когда пройти предпочитаешь, — проходи! Пусть разума и веры ты обман, — Вернись утешить! Тешит и дурман... Сядь, огорченный видом наших ран, Сядь ради всех, кто братьям в братья дан!

Юноша внял мольбам дервишей и сменил гнев на милость, вернулся к дружбе с теми одинокими, так безутешно и горько скорбевшими о разлуке с ним.

Для счастья с любимой четыре условия нужно, Как знак милосердья в награду за все, что случилось: Увидеться снова, поверить в надежную верность, С капризом смириться и снова ей сдаться на милость.

Анекдот об Асмаи, Харуне и бедуине

Однажды Асмаи сидел за трапезой у Харуна. Вспомнили о студне из фруктовых соков. Асмаи сказал:

— Многие бедуины никогда не видели такого студня и даже не слышали о нем.

Харун сказал:

— Ты должен доказать свое утверждение, иначе это будет ложью.

Вскоре случилось так, что Харун поехал на охоту и Асмаи был с ним. Вдруг увидели бедуина. Харун приказал Асмаи:

— Приведи его ко мне.

Асмаи подошел к бедуину и сказал:

— Тебя просит к себе повелитель правоверных, повинуйся! Бедуин удивился:

— Разве у правоверных есть повелитель?

— Да, конечно, — ответил Асмаи. Бедуин сказал:

— Я не верю в него! Асмаи обругал его и сказал:

— Ах ты, рожденный от блуда!

Бедуин рассвирепел, схватил Асмаи за грудки и стал его трясти, ругаясь, из стороны в сторону. Харун же смеялся. После этого бедуин подошел к Харуну и сказал:

— О повелитель правоверных, как представил тебя этот человек, взыщи с него по справедливости за то, что он меня обругал.

Харун ответил:

— Отдай ему два дирхема!

— О Господь великий! — воскликнул бедуин.— Он меня обругал, и я же еще должен дать ему два дирхема.

— Да, — сказал Харун, — так я решил. Бедуин повернулся к Асмаи и сказал:

— Ах ты, дважды рожденный от блуда! Теперь приготовь по решению повелителя правоверных мне четыре дирхема.

Харун так смеялся, что повалился на спину.

При возвращении они бедуина взяли с собой. Когда бедуин вошел во дворец Харуна и увидел все великолепие и величие его, поприсутствовал на пиру повелителя, то он представился бедуину кем-то очень великим.

Он подошел поближе и сказал:

— Да будет мир над тобой, о Господи!

— Замолчи, — воскликнул Харун, — что ты говоришь! Тогда бедуин сказал:

— Да будет мир над тобой, о наместник Господа!

— Что ты такое говоришь?— сказали ему сердито окружающие.— Он повелитель правоверных.

Тогда бедуин обратился к Харуну со словами:

— Да будет мир над тобой, о повелитель правоверных.

— И над тобой пусть будет мир и покой, — ответил ему Харун.

После этого бедуина усадили, расстелили скатерть, и он отведал всего. Под конец принесли студень из фруктовых соков.

— Я уверен, что он не знает, что это такое, — сказал Асмаи.

— Если это так, — сказал Харун, — то ты получишь полный кошелек денег.

А бедуин протянул руку и стал есть этот студень с таким видом, что было видно — это блюдо он ест впервые. Харун у него спросил:

— Что это такое?

— Клянусь тем Господом, который сделал тебя халифом, — ответил бедуин, — я не знаю, что это, но Всевышний в Коране изрек: «И плоды, и финик, и гранат». Финик есть в наших местах, потому я думаю, что это — гранат.

Тогда Асмаи воскликнул:

— О повелитель правоверных, ты теперь должен мне два кошелька денег, ибо этот бедуин не знает ни студня из фруктовых соков, ни граната.

Харун повелел дать Асмаи два кошелька денег, а бедуина одарил так, что тот стал богат.

Кто щедрый?— Тот, кто на ларцы с дирхемами Не вешает замки, трясясь над золотом! — И что б он ни услышал, — шутка, истина — Для щедрости веселой станет поводом.

Анекдот о халифе и бедуине

Как-то сидел халиф за полуденной трапезой, и перед ним стояло блюдо из жареного барашка. В это время пришел во дворец из пустьши бедуин, и халиф пригласил его к себе. Бедуин сел и с аппетитом начал есть. Халиф сказал:

— Что с тобой? Ты так раздираешь этого барашка и так свирепо ешь его, будто его мать тебя бодала.

Бедуин ответил:

— Он предназначен для еды, но ты так жалостливо смотришь на него и так переживаешь, что я его раздираю и поедаю, будто его мать вспоила тебя своим молоком.

Господин столь жалостлив к своему имуществу, Что и нитку милует, камешек проведает... А коснись ягненочка, иль, неладно, ярочки, — Матерью и первенцем собственными жертвует! ...Вот предлагает господин жаркое из барашка И хлеб.— И пусть вкушает гость его великолепье! Но лучше в челюстях его пробей хоть сотню брешей, — Чем ты проделал бы одну зубами в этом хлебе... И чем желудок твой пустой наполнить, было б легче Ему ударов от тебя стерпеть хоть сто... Вот жребий!

Анекдот о глупых и умных

Бахлюлю как-то сказали:

— Сосчитай глупцов Басры! Он ответил на это:

— Их невозможно сосчитать, если же попросят сосчитать умных, — это можно, их всего несколько человек.

У каждого, кто нами признан умным, Найдется доля глупости подспудно: От пекла полуденного событий Спастись ему в тень глупости — уютно!

Анекдот о любопытном человеке

Некий ученый человек писал письмо своему закадычному другу. Рядом с ним сидел незнакомец и краешком глаза читал написанное им. Ученому это надоело, и он написал: «Я бы написал тебе о всех своих делах, если бы рядом со мной не сидел вор-ублюдок и не читал все написанное мной». Тогда незнакомец возмутился:

— Клянусь Богом, о господин, я не заглядывал в твое письмо и не читал его.

— О глупец, — ответил писавший, — тогда почему ты заговорил об этом?

Не вором ли назвать любого можем, Кто выведал бесчестно тайны мужа, И, если мзду выманивает, — мужем Отдавшейся за мзду?! Кто в мире хуже?

Анекдот о собаке и пьянице

Некий пьяница вышел из дома и упал посреди улицы, его вырвало, и он испачкался. Подошла собака и стала облизывать ему лицо. Пьяный подумал, что кто-то подошел и вытирает его. Он стал призывать благословения на него:

— Да пусть Всевышний сделает твоими слугами детей твоих и внуков.

Затем собака подняла ногу и помочилась на него. Пьяница на это сказал:

— Да благословит тебя Всевышний, о господин. Ты даже теплую воду принес, чтобы вымыть мне лицо.

Упившийся до состоянья трупа, Блевотиной загадивший усы, Ты в мерзости своей лишь одного достоин — Чтобы в лицо тебе мочиться стали псы.

Анекдот о судье, ехавшем верхом на пьянице

Багдадский судья пешком пошел в пятничную мечеть. Какой-то пьяный преградил ему дорогу и, узнав его, сказал:

— Да умножит твое влияние Господь! Для судьи не пристало ходить пешком, — и поклялся развестись со своей женой, если судья не сядет ему на шею.

Судья сказал:

— О проклятый, подойди ближе, — и сел к нему на шею. Пьяный спросил у него:

— Быстро повезти тебя или медленно?

— Средне, — ответил судья.— Только не шарахайся из стороны в сторону и не поскользнись, иди ближе к стенам, чтобы я был спокоен и не слышал ругани прохожих.

— Да будет благословение Господа тебе, о судья! — сказал пьяный.— Ты очень хорошо знаешь правила верховой езды.

Когда он довез на себе судью до мечети, судья приказал его бросить в темницу.

— Да укажет Господь тебе путь истинный, о судья, — вскричал пьяный, — и это твоя награда человеку, который освободил тебя от унижений пешехода и стал твоим верховым животным, и с почестями довез тебя до мечети?!

Судья рассмеялся и отпустил его...

Встал пьяный на пути тебе на горе. Знай, мудрый муж, нет смысла в разговоре. На волоске висит прозванье «мудрый», И ты порвешь его с безумцем в споре.

Анекдот об ученом и ткаче

Некий ткач оставил у ученого свои деньги на хранение. Через некоторое время они ему понадобились. Он пошел к тому ученому и увидел, что тот сидит у порога своего дома, в окружении своих учеников. Ткач обратился к ученому:

— О учитель! Мне понадобились те деньги.

— Часок посиди, подожди, пока я освобожусь от уроков, — ответил ученый.

Ткач сел и стал ждать, но уроки затянулись, а он спешил. Ученый имел привычку, читая лекцию, качать головой. У ткача создалось впечатление, что качать головой — это и есть преподавание. И тогда он воскликнул:

— О учитель, ты иди и принеси оставленные мной на сохранение деньги, я ведь спешу, а вместо себя оставь меня. Я буду так же качать головой.

Ученый, услышав это, засмеялся и сказал:

Как важен городской факих, как похваляться любит, Что явное и тайное в науках он постиг. Но что ни спросишь, — знак рукой всему синклиту мудрых Иль головой кивок... И все... Неведомый язык!

Анекдот о слепом и светильнике

Темной ночью шел слепой по дороге с лампой в руке и кувшином на плече. Догнал его какой-то пустобрех и сказал:

— О невежда! Ведь для тебя день ли, ночь ли — все едино: в глазах твоих всегда ночь. Поэтому какая польза тебе от этого светильника?

Слепой засмеялся и ответил:

— Этот светильник предназначен не для меня, а для подобных тебе слепых сердцем и глупых, чтобы они не столкнулись со мной и не разбили моего кувшина.

Никто невежду не поймет полнее, чем невежда, Хоть Абу Али Сины мудрей будь тот, кто вздумал это. О зрячий, не хули незрячего напрасно. В своей беде слепой не слеп — уже не ищет света!

Анекдот о поэте и ученом

Некий ученый человек, безобразный лицом и уродливый станом, подошел к Фараздаку. И он увидел, что лицо поэта пожелтело, как при болезни. Ученый спросил:

— Что с тобой? Почему так желто твое лицо? И ответил Фараздак:

— Как только я увидел тебя, стал думать о своих грехах и от этого так пожелтел.

— Почему же ты стал думать о них при виде меня?— спросил ученый.

— Я испугался, что Всевышний, — ответил Фараздак, — может наказать меня и превратить в подобного тебе.

Когда тебя глазами сердца вижу, Так ты отвратен в мерзости и злобе, Что от грехов я отступаюсь, чтобы Господь меня тебе не уподобил!

Анекдот об ученом и женщине

Тот же ученый рассказывает:

— Я стоял однажды на улице и разговаривал со своим приятелем. Подошла какая-то женщина, остановилась напротив и стала пристально смотреть на меня. Когда же ее созерцание перешло всякие границы и приличия, я подозвал своего слугу и сказал:

— Подойди к той женщине и спроси, что ей нужно. Вернулся невольник и рассказал:

— Она говорит: «Глаза мои очень согрешили, я решила их наказать. И не нашла я более тяжелого наказания для них, чем заставить глядеть их на это уродливое лицо».

Грехи, как письмена в моих зеницах, И двести слезных рек их смыть не властны. Чтоб в Судный день их пламя не спалило, Пусть в наказанье видят лик ужасный.

Анекдот о Джахизе и женщине

Рассказывает Джахиз:

— Я никогда не чувствовал себя так неловко, как в тот день, когда некая женщина взяла меня за руку и привела к порогу мастерской плавильщика. Я был очень удивлен и спросил у мастера:

— Что это такое? Мастер рассказал:

— Эта женщина попросила меня отлить статуэтку черта. Я ей ответил, что не знаю, как он выглядит. Она привела сюда тебя и сказала: «Вот так он выглядит».

Странно и лицо твое, и щеки! Лик такой как создавать возможно? Что к изображению шайтана Близок он, — лишь сознавать возможно!

Анекдот об уродливом грешнике

Некто увидел отвратительного лицом человека, который просил у Аллаха отпустить его грехи и освободить от горения в аду. Тогда он сказал уроду:

— О приятель, и ты скупишься эту физиономию отдать аду, и жаль тебе ее сжечь в огне?

Своего лица не видишь, к счастью, — И других, а не тебя страшит оно... Если же ты в пламя будешь брошен, — Жаль его, а не тебя, — дрожит оно!

Анекдот об уроде и лекаре

Некий урод пришел к лекарю и сказал:

— У меня на самом отвратительном месте вскочил чирей? Лекарь быстро взглянул на его лицо и ответил:

— Лжешь, я на твоем лице не вижу никакого чирея.

Не разрешает шариат те части обнажать, Что ниже пояса живот, как непотребство, прячет... Но если о твоем лице ведется речь, — оно Претит, когда обнажено! — Меняй местами, значит...

Анекдот о носатом человеке

Некий мужчина с большим носом посватался к какой-то женщине и, хваля себя, говорил:

— Я человек нелегкомысленный, положительный и терпеливо сношу всякие невзгоды.

Женщина ответила:

— Да, если бы ты не был столь терпелив к невзгодам и тяготам, то не смог бы сорок лет носить такой нос.

Твой нос огромный — тяжкий груз: он тягостен для всех. Доколе свататься бредешь, отягощая женщин? Намаз свершая, рьяно так поклоны ты кладешь, Дабы на землю груз свалить... Не рай тебе обещан!

Анекдот о волосатом человеке

Остряк увидел человека, все лицо которого заросло волосами. И он сказал ему:

— Ты бы выщипал эти волосы прежде, чем твое лицо превратится в голову.

Да, ты отменно волосат, но все ж, о господин, Со щек почаще ты счищай щетину, данную природой: Всего два дня прошло, глянь на себя скорей, — Боюсь, ты сам не разберешь, затылок где, где подбородок.

Анекдот о Муавии н Акиле

Муавия и Акил Абу Талиб сидели как-то вместе. Муавия сказал:

— О жители Сирии, слышали ли вы слово Всевышнего, а именно: «Да погибнут руки Абу Лахаба, а сам он уже погиб».

— Да, — ответили ему.

— Абу Лахаб — это дядя Акила, — сказал Муавия. Тогда Акил сказал:

— О жители Сирии, слышали ли вы другое слово Всевышнего: «А жена его будет подносить дрова».

— Да! — ответили и Акилу.

— Жена Абу Лахаба приходится тетей Муавии, — сказал Акил.

Пусть недостатков ты лишен, — другого не хули За недостатки! — В этом нет свидетельства рассудка: Молчат, быть может, о тебе, лишь вежливость храня, А ты на лишний разговор вдруг подобьешь нечутко?

Анекдот о грешном потомке праведного Али

Некий потомок Али, поссорившись с одним человеком, сказал:

— Ты относишься ко мне как к врагу, тогда как ты обязан во время каждой молитвы превозносить мое имя, говоря: «Господь мой, благослови Мухаммада и потомков рода его».

— Ты прав, — ответил тот, — только в молитве еще говорится: «...благих и чистых», а ты же к ним не относишься.

О ты, считающий себя означенным в роду Пророка Мухаммада! Что ж... Блажен, кто к ним причислен, — Таким присуща чистота, природных качеств блеск, Стремление к благим делам... Таков ли ты?— Помысли...

Анекдот о человеке, выдававшем себя за потомка Али

Некий человек претендовал быть причисленным к благородным потомкам Али.

В роду Пророка? Вряд ли... нет! Бойка чрезмерно речь, И лжесвидетели его — те локоны до плеч!

Пришел он к одному мудрому человеку. Тот вскочил, усадил его на самое почетное место, а сам сел у порога. И все, что ни требовал претендующий быть алидом, хозяин давал ему сверх потребованного и проводил его со всеми почестями, достойными алида. Друзья сказали ему:

— Мы знаем этого человека, по происхождению он далек от рода Али, и претензии его на такое происхождение основаны на лжи и обмане: в его отце нет даже запаха этого дома, а в его матери и тени.

Откуда мать?— Из нищих. И бродяжка. Знаток горшков и веретен — отец. Та — в племени бесчестных воспиталась, А тот — из стойла буйных молодец.

И ответил мудрый муж:

— То, что я сделал для него, подобает делать не для истинных потомков этого рода, а для заблудших, претендующих на это звание.

А все же так я говорю! – Счастливец, чья семья В роду Пророка. Но зачем склоняться перед ним? А самозванца слишком жаль... И что ж, коль за него Свое имущество отдашь и сам? Ведь он гоним!

Анекдот о принципиальном бедуине

Халиф ел, сидя за одной скатертью с бедуином. Вдруг его взгляд упал на кусок, который тот ел. Халиф заметил волосок.

— О бедуин, — сказал халиф, — сними волосок со своего куска.

— Невозможно есть угощение человека, который так внимательно смотрит, что ест его гость, что видит даже волосок, — сказал бедуин.

Он отказался от еды, встал и поклялся больше никогда не есть за одной скатертью с халифом.

Когда хозяин дастархан расстелит перед гостем, — Пусть не глядит он гостю в рот, коль щедрый человек. Пусть взглядом за куском кусок не провожает в глотку Ни откровенно, ни тайком — из-под прикрытых век.

Анекдот о слепом

Сидели в кругу несколько человек и разговорились о достоинствах и недостатках человеческих. Один из сидевших сказал:

— Всякий, у кого не видят оба глаза, — полчеловека, каждый у кого дома нет красивой жены, — тоже полчеловека; и тот, кто не умеет плавать, — тоже только полчеловека.

Среди присутствующих находился слепой, у которого не было жены и который не умел плавать. Он вскричал:

— О дорогой! Удивительные вещи ты говоришь: ты настолько меня представил ничем, что еще полчеловека не хватает, чтобы я стал совсем нечеловеком.

Увы, коль выпал некий муж из должной нормы мужа Затем, что хил, и нехорош, и вял, и безбород, — Пусть качеств тысячу ему пожертвуют мужчины, — Все ж из бесформенного вновь он в форму не войдет!

Анекдот о находчивости Бухлюля

Как-то Бухлюль пришел к Харун ар-Рашиду.

Один из вазиров сказал:

— Я поздравляю тебя, о Бухлюль: повелитель правоверных сделал тебя начальником обезьян и свиней.

Бухлюль тут же ответил:

— В таком случае слушайся меня и исполняй мои приказания, ибо ты являешься одним из моих подчиненных.

Благую весть несешь — правителем я стал Коров и ишаков! Но вот о чем толкую: Ведь первым подданным ты был бы, — лишь включи Медведей да свиней в компанию такую!

Анекдот о богатом наследнике

Некий богач умер во время правления одного из тиранов. Вазир этого тирана потребовал к себе сына умершего и спросил у него:

— Что осталось после твоего отца?

— Такое и такое имущество, — ответил юноша, — да еще двое наследников — ты, великий вазир, да поможет тебе Аллах Всемогущий, и я, твой ничтожный раб.

Вазир засмеялся и приказал разделить наследство умершего пополам: одну часть отдали сыну богача, а другую взяли в казну тирана.

Стал отцовское наследство пополам делить вазир — И, как свойственно злодею, сироту он обделил: Половину отдал шаху, а другую сироте, Об одном вазир хлопочет — чтобы шах доволен был.

Анекдот о разбойнике-тюрке

У тюрка спросили:

— Чего ты больше хочешь: разбойничать сегодня или попасть в рай завтра?

И ответил тюрк-разбойник:

— По мне лучше сегодня грабить и забирать все, что попадется, а завтра я согласен гореть и в аду.

Кочевник-тюрок, услыхав, Господень рай каков, Спросил ваиза: «Есть ли там разбой и грабежи?» «Нет», — отвечал ваиз, а тот: «Ужасней ада рай! — Тоска рукам без грабежа... Что делать им, скажи?»

Анекдот о нищем

Нищий подошел к воротам какого-то дома и попросил подаяние. Хозяин дома закричал изнутри:

— Прости, но женщин нет дома. Нищий ответил:

— Я прошу кусок хлеба, а не близости с женщиной.

Когда просящий к двери подойдет, — Дай! Не ищи предлога быть построже... И не ссылайся на семью, на слуг: — Попросит больше, — выдумает тоже!

В гареме подлого наложниц нагота Так от чужих людей не скрыта никогда, Как спрятан хлеб... На хлеб ты здесь надейся меньше, Чем на запретное!.. Всему цена не та.

Анекдот об учителе

У некоего учителя заболел сын, и был он при смерти. Учитель сказал:

— Приведите обмывалльщика трупов, чтобы он обмыл сына.

— Ведь он еще не умер, — возразили ему.

— Ничего, — ответил учитель, — пока его обмоют, к этому времени он и умрет.

Поспешность в деле вовсе не нужна, Выказывать ее бывает стыдно, Как в пост наесться сытно до темна И разуваться, хоть воды не видно.

Анекдот о сыне учителя

Сыну одного учителя сказали:

— И какой же ты дурак! Он ответил:

— Если бы я не был дураком, то это значило бы, что рожден я от другого человека, а не от отца своего.

Виновна мать — сын вышел не в отца, Характер и повадки — все иначе. Коль был отец ослом, а не конем, У сына уши вырастут ишачьи.

Анекдот об учителе и его младшем брате

У одного учителя спросили:

— Кто из вас старше — ты или твой брат? Он ответил:

— Я старше, но через год он догонит меня.

Коль в жизни сам не преуспел, что вопрошать о том, В каких делах, куда и как другого жизнь уходит?— Считаешь годы жизней тех, как будто позабыл: Проходит с ними и твоя, — тебя к концу приводит!..

Анекдот об умирающем больном

Некий больной был при смерти. Пришел человек, у которого изо рта шел дурной запах, и, сев у его изголовья, наклонившись близко к его лицу, начал втолковывать основы веры и дышать ему в лицо. Как бы больной ни пытался отвернуться, тот настойчиво склонялся над ним. Совсем невтерпеж стало больному, и он сказал:

— О дорогой, дай мне умереть в спокойствии и чистоте. Ты же хочешь осквернить последние минуты мои перед смертью тем, что мерзостнее всего.

Людей ты безупречных не найдешь. Но слишком наглым не внимай, о брат мой! — Есть некий запах низости души, Что обонять из этих уст отвратно...

Анекдот о названных братьях

Некий мужчина подошел к другому и начал говорить:

— Неужели тебе не стыдно, ты не признаешь меня и не воздаешь мне по праву родственника!

Тот удивился и сказал:

— Я не знал, что должен так поступать!

— А как же, — возразил первый, — ведь мой отец когда-то сватался к твоей матери. Если бы она тогда согласилась, я бы был твоим братом!

— Раз так, — воскликнул второй, — такая родственность, видимо, позволит нам стать наследниками друг друга?

Иной умом незрелым наделен, Но требует даров себе заране. Пока не поумнеет, будет он От жадности своей в тисках страданья.

Анекдот о злом горбуне

У горбуна спросили:

— Что ты хочешь: чтобы Всевышний распрямил твою спину или спины других сделал горбатыми, как у тебя?

— Пусть Он сделает всех горбатыми подобно мне, — ответил горбун, — чтобы я мог смотреть на них тем же взглядом, каким они сейчас смотрят на меня.

Недуг твой тяжкий потешал врагов, Ты болью и насмешкой был измучен. Хочу, чтоб стал ты весел и здоров, А лютый враг и немощен, и скрючен.

Анекдот о старухе и богомольце

Некий человек совершал намаз. Закончив его, он начал молиться и в молитве просил у Всевышнего места в раю и спасения от огня ада.

За ним стояла старуха, все это слышала и приговаривала:

— О Всевышний, и мне уготовь то, что он просит. Когда же тот услышал эти слова, то сказал:

— О Всевышний, пусть моя смерть будет на виселице или от побоев плетьми.

— Господи, прости меня, — промолвила старуха, — спаси меня от того, что он просит.

Тогда тот человек обернулся и сказал:

— Удивительно! Значит, если покой и спокойствие — так ты со мной, если же страдания и мучения — так ты отделяешься от меня?!

Тот без совести, кто, видя твой успех, Милость Господа, тебе товарищ в деле;

Стоит же из света в тень шагнуть, Отвратившись, кланяется еле.

Анекдот об обманщике в суде

Некий человек пожаловался судье на то, что Джуха не отдает ему десять дирхемов. Судья спросил:

— А свидетели у тебя есть, что ты ему давал деньги.

— Нет, — ответил жалобщик.

— Тогда пусть он поклянется, брал у тебя деньги или нет.

— Кто может верить его клятве?— возразил жалобщик.

— О судья всех мусульман, — вмешался Джуха, — в мечети нашего квартала есть имам, известный своей праведностью, честностью и добродетельностью! Позови его, и пусть он вместо меня даст клятву, что не брал денег, чтобы этот человек успокоился.

Анекдот о бедуине и его верблюде

Бедуин потерял верблюда и поклялся, что если найдет его, то продаст за один дирхем. Когда же верблюд нашелся, то он пожалел о своей клятве.

Тогда он повесил на шею верблюда кошку и стал кричать:

— Кто купит верблюда за один дирхем и кошку за сто дирхемов, но только вместе!

Подошел к нему один человек и сказал:

— Как дешево стоил бы этот верблюд, если бы на нем не было этого ошейника!

Тебе верблюда в дар отправил скряга — Подарок не бери, отправь обратно. Плут за ошейник на верблюжьей шее С тебя потом запросит многократно

Анекдот о бедуине, потерявшем верблюда

Бедуин потерял верблюда и провозгласил:

— Всякий, кто найдет и приведет моего верблюда, получит два верблюда с вьюками!

— О, что это такое, неужели один верблюд дороже двух верблюдов с вьюками?— изумились люди.

— Вы не испытали вкуса обнаружения пропажи и не испили сладости обретения утерянного, — ответил он.

Коль потерял какую-нибудь малость, Не говори — зачем искать, возиться! Кто в тонкостях различных сведущ, — знает: Найти — дороже, чем сама вещица.

Анекдот о совестливом враче

Некий лекарь всегда, проходя мимо кладбища, закрывал лицо своим ридо, накинутым на плечи. У него спросили причину этого.

Он ответил:

— Мне стыдно перед покойниками, погребенными на этом кладбище. Мимо какой могилы ни пройду, — там лежит тот, кого я оперировал; на какую могилу ни гляну, — в ней покоится тот, кто испил моих снадобий.

Ты, лекарь, не мастак в искусстве врачеванья — Чуть вступишь в дом, и следом смерть войдет. Твое немилосердное старанье С плеч Азраила сняло груз забот.

Из-за тебя нет веры в излеченье. Ты страждущим больным приносишь муки, Зато обмывщик трупов, и могильщик, И тот, кто саван шьет, нагрели руки.

Анекдот о неумелом лекаре

Один мудрец изрек:

— Неумелый лекарь подобен чуме.

Вред от тебя искусству врачеванья! Ведут твои занятья в ад холеры... Немудрено, что шлют тебе проклятья, — Ведь это же заклятья от холеры!

Анекдот о собаке на пиру друзей

Однажды весной мы, группа друзей, отправились подышать свежим воздухом и прогуляться в степь. Достигнув цветущих мест, приятных взору, мы остановились и расположились поесть. Какая-то собака, издали увидев скатерть, подбежала к нам. Один из присутствовавших поднял камень и бросил его собаке так, как обычно бросают хлеб. Она понюхала его и сразу же отбежала назад. После, сколько ее ни подзывали, она не обращала никакого внимания.

Друзья очень удивились, но один из них промолвил: — Знаете, что сказала эта собака? Она сказала: «Эти несчастные от скупости, проголодавшись, едят камни. Нечего надеяться на их скатерть, у них ничем не поживишься».

От дастархана — доля и довольство, И ближнему, и дальнему отметки У скатерти довольна кошка палкой, Поодаль — для собаки камень меткий!

Анекдот о жадном мальчишке

У некоего мальчика спросили:

— Хочешь ли ты смерти отца, чтобы получить скорее наследство?

— Нет, — ответил он.— Я хочу, чтобы его убили: тогда я получу наследство и выкуп за его кровь.

Тот сын, что лишь из-за добра с отцом желает жить, Готов, чтобы богатым быть, папашу сжить со света.

Но мало кажется ему наследство получить: Готов убийц он в дом впустить, чтоб выкуп взять за это.

Анекдот о поэте и рифмоплете

Один человек пришел к поэту и прочитал ему свое двустишие. Первая строчка его кончалась на «ру», а вторая — на «зи». Поэт сказал:

— Стих неправильно зарифмован, ибо одна строчка у тебя кончается на «ру», а другая — на «зи».

— Хорошо, и во второй сделаем «ру», — ответил тот человек.

— Но «ру» у тебя с заммой, а «зи» — с касрой.

— Посмотрите только на этого неуча, — вскричал пришедший, — я ему толкую о согласных, а он мне про склонение.

От оды брань не отличив, не оберется сраму, Кто с «фатхой» «касру» не сличит, а то и с «касрой» «замму»! Есть слово «стих» и есть «ячмень», — он их не различает, Так почему же о стихах упрямо он болтает?!

Анекдот о двух поэтах

Два поэта встретились в гостях за скатертью. Принесли очень горячий студень из фруктовых соков. Один поэт сказал другому:

— Этот студень горячее того кипятка и кипящего гноя, которые ты вскоре изопьешь в аду.

Другой же в ответ сказал:

— Ничего, стоит тебе прочесть там одно свое двустишие, как сразу все замерзнет на благо твое и других!

Одну мисру холодную, сухую Из тех стихов бездарных рифмоплет Изобразит на двери преисподней — Геенну заморозит вечный лед!

Анекдот о Сахибе Аббаде и поэте-плагиаторе

Некий поэт преподнес Сахибу Аббаду касыду, все двустишия которой были взяты из диванов других поэтов и все образы рождены вдохновением других стихотворцев.

Сахиб сказал:

— Удивительный караван ты привел к нам: если отвязать верблюдов, то все они вернутся в свои стада и ничего здесь не останется.

Вчера весь вечер ты твердил, что лучший мед безвкусней Твоих стихов!.. А рассудить и приглядеться к чуду Или прислушаться — увы, другим поэтам слава! — Чужих стихов за бейтом бейт набрал ты отовсюду! — Прочь разлетятся, коль сказать: «Домой летите, бейты!» Пустым пребудет твой диван, — свидетелем я буду.

Анекдот о неудачной мести поэта

Фараздак воспел в одной своей оде правителя Басры Ха-лида, но не получил ожидаемого вознаграждения. И тогда он осмеял его в таких стихах:

Врата дворца наместника слепят меня.. Зачем? Воистину, — величием прикрыта скупость злая... Ошибся, Халида воспев, подобно многим, я, — Свои одежды замарал, что здесь — дерьмо, не зная! Я разукрашенным дворцом все любовался здесь, Воспел хозяину хвалу, — сам извивался весь! Одежды чистого стиха как замарал я мерзко?— В том панегирик виноват!.. С поэта сбита спесь.

Когда эти строки дошли до Халида, то он выслал поэту десять тысяч дирхемов и письмо, в котором говорилось:

«Смой этими деньгами тот упрек, что, выйдя из твоего нутра, замарал твой облик».

Кто в панегириках воспет, тому не удивляйся, Кто шлет воспевшему дары, — певца не стоит злить, — Поет о добром и дурном, и каплями из моря Даритель с памяти певца дурное хочет смыть!

Анекдот о поэте, сложившем стихи в нужнике

Некий поэт прочитал просвещенному и умному человеку свои стихи. Закончив чтение, он сказал:

— Я их сложил в нужнике.

— Ты говоришь правду, — ответил слушавший, — от них идет запах нужника.

Что это за стихи! — Когда знаток прочтет, Он все их «чепухой» честит наперечет. А если их прочесть над снадобьем больного, То ледяной озноб беднягу проберет.

Анекдот о поэте и лекаре

Некий поэт пришел к лекарю с жалобой:

— Что-то застряло у меня в груди, от этого мне так плохо и слабость разлилась по всему телу, что даже волосы встают дыбом.

Лекарь был человеком проницательным и находчивым.

— Не сложил ли ты новых стихов, — спросил он у поэта, — которых еще никому не читал?

— Да, сложил, — ответил тот.

— Читай, — приказал лекарь. Поэт прочел.

— Еще раз читай! — приказал лекарь. Поэт еще раз прочитал.

— А теперь ступай! — сказал лекарь — Ты спасен. Это стихи застряли у тебя в груди, и были они настолько холодны, что сильно подействовали на тебя, и ты заболел. Теперь ты освободился от них и исцелился.

Что за стихи? О них ценитель скажет Лишь — «чепуха»! Что делать с чепухой? Прочти их над лекарством для больного, — Озноб и дрожь заменят жар сухой.

Анекдот о проповеднике-стихотворце

Проповедник с минбара читал настолько плохие стихи, что дальше некуда, и все приговаривал, хваля их: — Клянусь Богом, я сложил их во время намаза. Слышал я, как один из присутствовавших сказал: — Если стихи, сложенные во время намаза, столь безвкусны, интересно, какой же вкус был у самого намаза?!

Ты рек «Вчера, творя намаз вечерний, я сложил Стихи, что всех иных стихов достоинство сразят!» Эх! Лишь намаз бы ты сразил и омовенье с ним, Когда б те бейты испустил твой вдохновенный зад! Поэт читал особую газель: Вся без «алифов» хитрая предстала, А я сказал. — Искусства выше нет, Чем если бы в ней вовсе букв не стало! Вчера матла какую-то прочел ты, С претензией сказав. «Жемчужин море!» Как морем лишь одним ты утолился? — Все метры строк здесь разные и в ссоре1 Пусть не умеешь ты читать, да и писать не можешь. И пусть не входят в ритм и в метр стихи твоей природы Кто смеет упрекнуть тебя за то, что не поэт ты. Коль сам Пророк не оскорблен? Достоин ты свободы!

Лиса и волк

Лиса клялась волку в своей верности и вступила на путь дружбы с ним. Как-то прокрались они вдвоем к какому-то саду. Ворота были заперты крепко, стены усыпаны шипами. Тогда обежали они вокруг и нашли лазейку, для лисы — широкую, для волка — узкую. Лиса пролезла через нее легко, а волк — с большим трудом. В саду они увидели различные сорта винограда, нашли разнообразные плоды. Лиса была хитрой. Она подумала о том, что придется лезть обратно через лазейку. Глупый же волк сколько мог, столько и поел всего. Неожиданно их заметил садовник. Он схватил дубинку и направился к ним. Тоненькая лиса быстро прошмыгнула через лазейку, толстобрюхий волк же прочно застрял там. Садовник подскочил к нему и так отдубасил его, что тот ни жив, ни мертв, с разорванной шкурой, с выдранной шерстью еле выбрался из щели.

... О господин! Не злоупотребляй Своим богатством. Слишком жалок станешь! От многих благ и неги разжирев, С подобным телом в тех вратах застрянешь, Что разделяют мир земной и мир небесный, — Вперед — нельзя.. Обратно не отпрянешь!..

Скорпион и черепаха

Скорпион со смертоносным ядом в жале и с душой, склонной к подлости, отправился в путешествие. Потихоньку он дополз до берега широкой реки и присох на месте — и перейти реку не может, и возвращаться назад не хочет.

Черепаха заметила его состояние, сжалилась над ним, посадила его на свою спину, бросилась в воду и поплыла к другому берегу. В это время она услышала какой-то звук: похоже, что скорпион чем-то бьет ее по спине. Она спросила:

— Что это за звук?

— Это мое жало, — ответил скорпион, — которым я пытаюсь ужалить тебя в спину. Хотя и знаю, что у меня ничего не получится, однако я ничего не могу поделать со своей натурой.

Черепаха сказала про себя: «Нет ничего лучше, как это злонамеренное существо освободить от его скверного характера и тем самым оградить добрые создания от его ядовитого жала».

И она нырнула в воду, а скорпиона смыла волна, и как будто его никогда и не было.

Насильнику любому, что на пиршестве порока Пирует, сея смерть и зло, живое все губя, Нет лучшей доли, чем не быть! — В пучину смерти канув, Освободить от зла себя и всех вокруг себя!

Мышь и бакалейщик

В продолжении многих лет жила мышь в лавке бакалейщика, полной сухих сластей и свежих фруктов, и вдоволь ела как сухие, так и свежие плоды. Бакалейщик видел это, но не обращал внимания и не наказывал ее. И это длилось до тех пор, пока, как говорят:

Стоит подлому наполнить свой живот, — Тут для подлостей и храбрость обретет.

Однажды алчность мыши дошла до такой степени, что она прогрызла суму хозяина и, сколько там было золота и серебра, все унесла в свою нору.

Когда понадобились хозяину лавки деньги, он сунул руку в суму и нашел ее такой же пустой, как карманы его должников, и такой же порожней, как желудок голодного. Догадавшись, что это дело мыши, он затаился, как кошка, и схватил мышь. Затем привязал к ее лапке длинную нитку и отпустил. Она шмыгнула в свою нору, и по длине нитки, ушедшей под землю, лавочник узнал глубину норы и раскопал ее. Он увидел нору, подобную лавке менялы, полную золота и серебра, смешанные кучки динаров и дирхемов. Бакалейщик забрал свое добро, вытащил мышь и отдал ее кошке.

Мышь понесла наказание за свою неблагодарность, и то, что она испытала, она знает сама.

Все злые скверные дела — к земному миру алчны. Блажен отрекшийся от них — ему и крох довольно. Мир бескорыстным и покой! Им — прибыль сил душевных... Но пусть и алчность прибыль даст — все ж голове-то больно!

Лиса и собака

Лиса стояла на дороге и внимательно обозревала окрестность. Неожиданно вдалеке появилось что-то черное. Когда оно приблизилось, она увидела, что это рядом бегут кровожадный волк и огромная собака, как верные друзья и добрые товарищи: волк не боится коварства собаки, собака не страшится нападения волка.

Лиса подбежала к ним, поздоровалась, оказала им все приличествующие знаки уважения и спросила:

— Слава Богу, что старая вражда сменилась новой дружбой и кровные враги стали неразлучными друзьями. Но мне хотелось бы узнать, что послужило причиной этой дружбы и кто же вас сдружил?

Собака ответила:

— Причиной нашей дружбы является пастух. Вражда волка с пастухом не нуждается в объяснении, а причина моей вражды с ним в том, что вчера этот волк, который сегодня удостоил меня своей дружбы, напал на наше стадо и унес одного барашка. Я, так как это в моей натуре, погнался за ним, чтобы отнять того барашка у него, но не смог его догнать. Когда я возвратился, пастух огрел меня дубинкой и без всякой причины обидел меня. Я тогда разорвал с ним узы дружбы и сдружился с его заклятым врагом.

Ищи с врагами к примиренью путь, Пусть меч раздора не лежит меж вами. Не ссорься с другом, он тебе назло Подружится с твоими же врагами.

Ответ лисы

Лису спросили:

— Не отнесешь ли ты письмо деревенским собакам, за что заработаешь сто динаров?

Ответила лиса:

— Клянусь Богом, это очень большая плата, но она может стоить мне жизни.

Уповать на то, что жадный будет щедр, как Нил весной, Все равно, что вверить морю ненадежный, утлый плот. Пред врагами унижаться, чтоб достаток получить, Значит ввергнуть жизнь и душу в буревой водоворот.

Верблюд и куст

Верблюд пасся в пустыне, поедая колючки и сухие травы. Неожиданно он увидел куст колючки, пышный, как локоны красавиц, и свежий, как щеки прелестниц. Верблюд жадно вытянул шею, чтобы полакомиться им, но заметил запрятавшуюся в куст змею. Она лежала, свернувшись кольцом и положив голову на хвост. Верблюд отпрянул от куста и отказался от своего желания.

Куст же подумал, что верблюд воздержался от своего намерения, устрашившись ран от его колючек и остроты зубов его шипов.

Верблюд догадался, о чем думает куст, и сказал:

— Я страшусь скрытого гостя, а не открытого всем хозяина. Я боюсь яда зубов змеи, а не царапин колючек. Если бы не ужас перед гостем, то я съел бы за один раз хозяина.

Тому, что чистый подлеца страшится, — не дивись: Страшится мерзости души, а не когтей и шерсти! Конечно, — в пепел и в золу не вступит человек: А вдруг под пеплом есть огонь, жар тлеет с пеплом вместе?

Пес и лепешка

Пес, лишенный всякой еды, стоял у городских ворот. Вдруг он увидел, как круглая лепешка, подпрыгивая, выкатилась из ворот и устремилась в степь. Пес побежал за ней и закричал:

— О пища тела! О сила духа! О ты, мечта моего сердца и спокойствие души! Куда ты направляешься, куда ты обратила свой лик?

Ответила лепешка:

— В этой степи есть у меня несколько знакомых из предводителей волков и барсов. Я направляюсь нанести им визит уважения.

— Не стращай меня, — ответил пес, — если даже ты бросишься в пасть акулы или в зубы льва, я все равно не отстану от тебя.

Всю жизнь искал я лишь одну тебя, Одна мечта меня влекла повсюду, И, если даже землю обойду, Не успокоюсь, коль с тобой не буду. Те, в ком приучена душа единым хлебом жить, Подлейших взоры стерегут, — служить велит им хлеб Хоть сто пощечин получить готовые, — вослед, Как псы голодные, бегут, — спешить велит им хлеб!

Ответ рака

У рака спросили:

— Почему ты такой кривобокий и ползаешь все вкривь и вкось?

— Всему этому я научился у змеи. Хотя она и стройна и ползет прямо, но зачастую голова ее бывает размозжена безжалостным камнем или оторван хвост от мучительных ран.

Везде, где пери предстает, свой образ сохранив, — Как душу, крепко каждый рад в объятия схватить! Везде, где в облике змеи правдивом предстает, — Камнями издали спешат и палками убить!

Жаба и рыба

Жаба потеряла свою пару, и горе одиночества привело ее на берег реки. Она смотрела во все стороны и старалась заглушить чем-то свою тоску по подруге. Неожиданно она увидела в чистой воде рыбу.

И удивилась рыбе в речке чистой. Плывущей здесь, воде подобно быстрой, Лист серебра, как ножницы, стригущей И режущей атлас воды бегущей, — Как полумесяц, что плывет не тая, С боков толчки стихии ощущая..

Как только жаба увидела ее, ей захотелось поговорить с ней, излить свое горе. И она попросила рыбу побеседовать с ней. Рыба сказала:

— Нужно найти тебе соответствующего собеседника. Какая может быть связь между мной и тобой. Мое место в глубине реки, твое же жилище на берегу. Я молчалива, твои же уста полны звуков. Твое уродливое лицо — для тебя щит, каждый, кто увидит тебя, старается держаться подальше, моя же красота является причиной моих бед. Каждый, увидевший мою красоту, возгорается желанием добиться меня. Любовью ко мне охвачены птицы в небе, страстью ко мне пылают дикие звери в степи. Рыбаки то становятся тысячеглазы, словно сеть, в поисках меня, то сгибаются от тяжести мечты обо мне, как рыболовный крючок.

Сказав это, она нырнула в глубину реки, оставив жабу в одиночестве на берегу.

С тем не общайся, с кем ни в чем по сущности не сроден! Единство сущности — вот нить, что свяжет, — это ясно Так сахар дружен с молоком — подобное с подобным, Но с маслом ли дружна вода, коль не приемлет масла?!

Ответ голубки

У голубки спросили:

— Почему ты выводишь только двух птенцов? Неужели у тебя не найдется сил для большего числа птенцов, как у курицы?

— Мои птенцы, — ответила голубка, — едят пишу лишь из зоба родителей, а цыплята курицы находят ее в каждой куче мусора у любой дороги. Пищи одного зоба хватает лишь двум птенцам, а полкучки мусора прокормит и тысячу цыплят.

Не ютись с семьей в домишке тесном, Честно добывать свой хлеб желая: Многого ты правдой не добудешь, Ежели кругом семья большая!

Воробей и аист

Воробей оставил свое наследственное жилье и поселился в щели гнезда аиста.

— Что общего у тебя, такого маленького с немощным тельцем, и такой большой птицей, что ты стал ее соседом? И как ты смеешь равнять себя с ней в обиталище и жить в одном жилище?— спросили его.

— Я все понимаю, — ответил воробей, — но поступать по своему уразумению не могу. По соседству с моим гнездом живет змея. Каждый год, когда я выводил птенцов, выхаживал их с превеликим трудом, она неожиданно нападала на мой дом и съедала моих птенцов. В этом году я бежал от нее, надеясь на защиту этого великого. И еще я надеюсь, что аист отомстит за меня. Если каждый год змея насыщалась моими птенцами, то в этом году он ею полакомит своих птенцов.

Коль в урочище у льва прижилась лиса, Волчьи когти ей ничто, ей и лес хорош — От придирок мелкоты хищной огражден Обретающий приют под рукой вельмож.

Собака и нищий

У собаки спросили:

— В чем причина, что нищий обходит дом, где живешь ты, и не переступает порога, на котором ты спишь?

— Мне чужды жадность и алчность, — ответила собака.— Я известна своим бескорыстием и воздержанностью. Я довольствуюсь куском хлеба со стола и радуюсь обглоданной кости из жаркого. Нищий, просящий подаяние, одержим жадностью и алчностью. Он представляется голодным даже тогда, когда сыт; у него в мешке хлеба на неделю, а язык его все просит кусочек хлеба на вечер; в заплечной котомке у него пищи на десять дней, а в руках у него все посох нищеты. Воздержанность не совместима с жадностью и алчностью, а довольствующемуся куском хлеба ненавистен жадный и алчущий.

О сердце, ставшее гнездом величия простых! Ты отвратилось от алчбы, корысти, жадных глаз. Где чистый вынесло товар довольство малым, — там Презренны торжище алчбы, базарный визг и пляс!

Урок лисенку

Лисенок сказал своей матери:

— Научи меня такой хитрости, чтобы я мог спастись от пса, если буду настигнут им.

— Хотя хитростей и много, — ответила мать, — но лучшая из них вот эта: сиди в своей норе, чтобы ни он тебя не видел, ни ты его.

Врага ли в неком подлеце нежданно обретешь, — В коварстве состязаться с ним не вздумай! — Он колючей. Хоть гору козней взгромозди, в приемах исхитрись, — Равно и мира и вражды с ним избегай ты лучше!

Шершень и пчела

Шершень напал на пчелу, чтобы съесть ее. Взмолилась пчела:

— По сравнению с этими сотами и медом какая цена мне, что ты, оставив их, вцепился в меня?!

— Соты наполняешь ты, источником меда опять же являешься ты, — ответил шершень, — поэтому я напал на тебя.

Блажен муж истины! Не раз он, отвратясь от многих Приветствий, — к другу поспешит к застолью и к беседе: Из-за завесы тонких фраз и умозаключений Там явно выступает лик важнейшего на свете!

Ответ муравья

Увидели муравья, с превеликим трудом тащившего саранчу, которая была в десять раз больше него. Сказали удивленно:

— Посмотрите на этого муравья. Как он, такой немощный, тащит эдакий большой груз?!

Услышав эти слова, муравей засмеялся и сказал:

— Силой благородства души и чувством чести мужественные переносят любые тяжести, а не мощью тела и дородством.

Ту кладь, что понести невмочь земле и небесам, Едва ли тело и душа способны унести.— Но силу духа укрепить проси к тебе идущих Путем Божественной любви, — и пронесешь в пути!

Верблюд и мышь

Верблюд пасся в пустыне, волоча поводья. Подошла мышь и увидела его без хозяина. Обуяла ее жадность, схватила она поводья верблюда и повела его в свой дом. Верблюд, по своей природе склонный к повиновению и исполнению приказов и по натуре послушный повелениям, смиренно последовал за ней.

Но когда дошли до норы, то увидел он очень узкую щель в нее и сказал:

— О мечтающая о невозможном! Что это ты наделала, зачем меня привела сюда? Твоя нора так мала, а тело мое так громадно! Ни нору твою нельзя увеличить, ни мое тело уменьшить. В таком случае как же нам жить вместе и как дружить?!

Ты в смертный путь вступаешь, как верблюд, — Алчбу и жадность ты влачишь до гроба. Сбрось груз один! Избавься от горба, — В ущелье смерти не пролезут оба.

Овца и козел

Овца перепрыгивала через ручей, и хвост ее вдруг задрался. Козел тут же захихикал:

— А я видел твои срамные части! Повернулась овца к нему и молвила:

— О бессовестный! Я многие годы вижу твои срамные части неприкрытыми, но никогда не смеялась и не издевалась над тобой. Ты же мои увидел раз в жизни и тут же принялся высмеивать меня.

Тот, у кого пороки напоказ, Вопит бесстыдно о чужом изъяне, Хуля и потешаясь всякий раз... А благородный видит их в молчанье.

Бык со сломанными рогами

Бык был вожаком стада и известность свою среди коров приобрел силой своих рогов. Когда волк нападал на стадо, бык отгонял его от коров, раня своими рогами. Неожиданно случай нанес быку удар: сломались его рога.

После этого, чуть завидя волка, он тут же стал прятаться за коров. Спросили у него причину этого, и он ответил:

Рогов не так давно я был лишен, — О храбрости забыл я с тех времен... В день боя говорится: «Что за сон?— Бил дротик — воин лгал, что это он!»

Верблюд и осел

Верблюд и осел шли вместе и дошли до берега широкой реки.

Первым вошел в воду верблюд, и когда он достиг середины реки, вода была ему до брюха.

— Полезай в реку, — закричал он ослу, — вода только по брюхо, не выше.

— Верно, — сказал осел, — но ведь есть разница: вода, доходящая до твоего брюха, мне будет выше спины.

О брат, ты знаешь лучше всех, чего на деле стоишь! Так не старайся сам себя быть больше.— Всякий видит! Пусть неразумный кто-нибудь тебя не в меру хвалит, — Ведь ног не вытянешь своих за их предел... Не выйдет!

Павлин и ворон

Павлин и ворон встретились на широкой поляне сада и стали выискивать друг у друга недостатки и достоинства. Павлин сказал ворону:

— Эти красные сапожки, что у тебя на лапках, больше подойдут к моему золототканому атласу и к моей набивной парче! Видимо, когда мы из темной ночи небытия вступили в светлый день жизни, ошиблись, когда обувались: я обул твои черные шагреневые сапожки, а ты — мои красные сафьяновые.

— Нет, все наоборот, — сказал ворон.— Если и произошла ошибка, то в нашей одежде: ведь твой халат более приличествует моим сапожкам. Скорее всего, ты тогда, окончательно не проснувшись, натянул на себя мою одежду, а я — твою.

Недалеко от них пряталась черепаха, которая слышала все эти споры и прения. Она высунула голову и сказала:

— О дорогие друзья, о благородные товарищи! Оставьте этот бесплодный спор и прекратите эти бесполезные прения. Нет ни одного создания, которого Всевышний Творец наделил бы всеми достоинствами и которому предоставил бы узды достижения желаний. Нет никого, не имеющего что-то только ему присущее, не данное другим, и нет того, которому не дано что-то, имеющееся у других... Каждый должен радоваться тому, что он имеет, и быть доволен тем, что нашел!

Завистник мелкий разума лишен. Бери пример с того, кто всех мудрее. Не жадничай, чтоб после не страдать, От алчности избавься поскорее.

Лиса и шакал

Лиса попала в лапы шакала, и он вонзил в нее свои жадные зубы.

Возопила лиса:

— О лев-исполин лесных чащоб! О барс вершин величия! Прости меня из-за моей немощи и слабости! И сними цепи страдания с моих лап, обошедших весь мир! Я всего лишь клок шерсти и горсть косточек, что проку в том, что ты съешь меня?! И кому польза от моих страданий?!

Но сколько она ни стенала, на шакала ничто не действовало. Тогда лиса сказала:

— Хотя бы вспомни о том, что ты мой должник, — воскликнула тогда лиса.— Ты же мечтал обладать мной: разве я не пошла навстречу твоему страстному желанию и не отдалась тебе несколько раз подряд?!

Услышав эту нахальную, бесстыжую ложь, шакал вскипел от негодования, разжал зубы и воскликнул:

— Что это за гнусная напраслина! Когда и где это было?! Только он разжал пасть, как лиса пустилась наутек и ее след простыл.

Коль от врага разумной речью спастись не удается, Раскрой уста для слов жестоких, — что делать остается? Когда замок на двери дома нельзя открыть спокойно, — Сломай его, прибегнув к камню, — он камню поддается!

Шакал и петух

Шакал напал на петуха, когда тот пребывал в сладком предутреннем сне.

— Я друг просыпающихся на рассвете и муаззин бодрствующих по ночам, — воскликнул петух, — остерегайся убивать меня и проливать злодейски мою кровь!

Для того ль со мной враждуешь беспричинно, Чтобы кровь мою скорей пролить безвинно?

Шакал ответил:

— Я не так уж упрям, чтобы непременно убить тебя, пролив твою кровь. Я отказываюсь от права распоряжаться твоей смертью и передаю его в твое распоряжение: выбирай — хочешь, я одним ударом лапы выбью твой дух, хочешь — съем тебя по кусочкам!

Ты, кроме самых верных мер, обдуманных спокойно, Беду ничем не отклоняй от головы своей: Нельзя злодею уступать! — Покорностью напрасной Коль от дурного отвратишь, — придумает дурней.

МИНИАТЮРЫ, РАССУЖДЕНИЯ, МЫСЛИ И АФОРИЗМЫ ИЗ «ВЕСЕННЕГО САДА» И ДРУГИХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

* * *

Старейшина нашего рода Джунайд — да будет свята его тайна — говорил:

— Рассказы шейхов о войске Всевышнего, то есть речи шейхов о науке и познании, — это самое прочное войско из всех войск Всевышнего в обители каждого сердца.

Когда в стране души коня ты повернешь на правый путь, — Придется низменным страстям мгновенно в сторону свернуть. Коль низменных страстей орда, их дьявольская рать Осилит праведного дух — Господнего слуги, — Что, кроме воинства легенд об указавших путь, Злодеев свору сокрушит?.. И в прах падут враги!

Всевышний обратился к своему посланнику со словами: — Я хочу тебе поведать о пророках, чтобы сердце твое стало твердым в том, что есть в тебе.

Коль в сердце образ создаешь любви вернейшей к Богу, Чтоб звуком жизнь в него вдохнуть, возьми священный рог, Когда ж охватит сердце дрожь, — примеров вспомни много О сильных сердцем! — К своему будь беспощадно строг.

Гератский старец Абдаллах Ансари завещал своим последователям:

— Запомните хоть по одному изречению из проповедей святых отцов, и если же вы не сможете это, то хоть не забывайте их имен — от этого также для вас будет польза.

От имени ведь самого твоего истекает любовь! Что пишешь и что мне пошлешь, — от всего истекает любовь. Кто улицей только пройдет, где живешь, — тот любящим станет... Вот кровля и стены — твой дом... От него истекает любовь!

Известно, что Всевышний после Судного дня на следующий спросит у одного из рабов своих, верного, но униженного нищетой:

— Был ли ты знаком с тем-то ученым, жившим в таком-то квартале?

Тот ответит:

— Да, был знаком.

Тогда Всевышний повелит:

— Да будет тебе милость во имя Него.

В ряду средь любящих Тебя я ниже очень многих... Надежды нет войти туда, где единенья лоно. Но вот на сердце у меня оттиснуты печати — Блаженных нищих имена!..— Я, значит, Твой законно'

Сари Сакати — да будет святой тайна его — поручил однажды Джунайду какое-то дело. И когда тот, согласно желанию его, выполнил порученное дело, то Сари бросил ему клочок бумаги, на котором было написано:

Я слышал, как некий погонщик верблюдов пел в пустыне.— Слезы кровавые скрыть от тебя разве возможность имею? Сердце свиданью так радо, любя! — Встречи возможность имею! Сотней ожогов пытая себя, — в страхе разлуки немею... Ежели жить я не в силах, скорбя, — смерти возможность имею!

И также Джунайд — да будет святой тайна его — говаривал:

— Однажды зашел я в дом к Сари, он пел это двустишие и плакал:

Все стенаю дни и ночи, как привычно... Ночь длинней или короче — безразлично.

У Халладжа — да будет святость над ним — спросили:

— Кто есть мюрид? Он ответил:

— Мюрид тот, кто с самого начала избирает целью своей достижение храма Божественной Истины и до достижения ее ни на чем не успокаивается и не отвлекается.

К тебе, спеша издалека, я море переплыл, Пустыни я пересекал и горы прорубил. От суеты и от тщеты я взоры отвратил — На путь единства с Божеством, счастливый, я вступил.

Абу Хашим Суфи — да будет святой тайна его — сказал: — Легче гору сдвинуть с места кончиком иглы, чем выкинуть из сердца ржавчину гордыни.

Что скромен, не хвались: след скромности незримей, Чем лапок муравья следы в ночном пути. Но как ее добыть из глубины гордыни, — Ведь легче горный кряж иглой перенести.

Зуннун — да будет святой тайна его — как-то пришел к одному из шейхов Магриба.

— Зачем ты пришел?— спросил тот.— Если ты пришел познать науку о начале и конце мира, то она непознаваема и знает ее только Создатель. А если ты пришел найти Его, то там, где ты сделал свой первый шаг, там уже был Он.

Я полагал, Ты вне меня, Живущий в небесах, Ты растворенный в бытии, в извечных временах, С тех пор, как я Тебя обрел, — открылась правда мне: Ты Тот, кого оставил я, свершая первый шаг.

Гератский старец говорит:

— Божественная Истина всегда сопутствует ищущему ее. Взяв ищущего за руку, она ведет его в поисках самой себя.

Он Тот, кого не знаю я, невидимый для глаз. Меня бестрепетной рукой Он вдаль ведет сейчас. Моими дланями Он стал, ступнями ног моих, Раскрыв объятья я иду вперед, пускаясь в пляс.

Фузайл Аяз — да будет свята тайна его — говорил: — Я боготворю Божественную Истину, потому что она превыше всего и потому я не любить и не поклоняться ей не могу.

Одного из этого племени спросили:

— Подлый человек — это кто? Ответил:

— Тот, кто поклоняется Божественной Истине из-за страха перед ней и надежды.

Затем спросили:

— А как ты сам поклоняешься? Ответил:

— Из-за любви и дружбы, ибо любовь и дружба ее зовут меня на служение и терпение.

От дверей Твоих вдали не могу я быть, Без надежд в земной пыли не могу я быть;— Я главу не как слуга на порог склонил! — Мне безлюбцем быть вели — не могу им быть! В душе убитого Тобой пыланье не убито Могилы темною землей... Огонь такой — не зло. От шейного кольца раба как любящий спасется? Как ожерелье горлицы, из шеи проросло!

* * *

Мааруф Кархи — да будет святой тайна его — сказал:

— Суфий здесь, в этом мире — гость. Требовательный гость для хозяина — мука. Гость же благовоспитанный бывает терпеливым, а не требовательным.

Средь ожидающих Тебя я только скромный гость. Покорный, я пришел к Тебе, сижу в Твоем дому. Тем рад, что щедрый дастархан увидеть довелось, И даже самый малый дар я с радостью приму.

У Баязида — да святится тайна его — спросили:

— Что есть Божественный закон и что есть — обязательное предписание?

И ответил он:

— Божественный закон — это отречение от бренного мира, а обязательное предписание — это дружба с Господом.

Предписанье каково вдохновенным? Или заповедь какая дана им? Знай: лицо отвращаем от мира, Взор лишь к Господу в пути обращаем!

На Шибли — да святится тайна его — нашло безумие, и его увезли в больницу. Несколько человек пошли проведать его. Он спросил их:

— Кто вы такие? Те ответили:

— Твои друзья.

Тогда он поднял камень и бросил в них. Пришедшие проведать убежали. Шибли засмеялся и сказал:

— Вернитесь, о добивающиеся дружбы: друзья не бегут от друзей и не уклоняются от их камней.

Враждебность друга видит друг, но крепнет в нем любовь, И если тысяча камней напраслины жестокой Ему на голову падут, — становится от них Прочнее здание любви — и вырастет высоко!

* * *

И также рассказывают о нем, что, когда он заболел, халиф послал к нему лекаря-христианина. Лекарь спросил у него:

— Чего желает твое сердце? И ответил больной:

— Того, чтобы ты стал мусульманином. Лекарь сказал:

— Если я стану мусульманином, выздоровеешь ли ты и встанешь ли с ложа недуга своего?

Ответил Шибли:

— Да.

Тогда лекарь произнес перед ним слова веры и признал себя мусульманином. Как только тот произнес слова веры, Шибли тут же встал с ложа, в нем и следа от болезни не осталось. Затем оба вместе отправились к халифу и поведали ему о том, что случилось. Халиф сказал:

— Я думал, что послал лекаря к больному, оказывается, я послал больного к лекарю.

Любой, кто болен от любви и в немощи поник, Своим лекарством изберет Возлюбленного лик. Но если лекарь, на беду, к болящему придет, Врача излечит сам больной всей силой чувств своих.

Сахлъ Абдаллах Тустари — да святится тайна его — говорил: — Отрекись от того, кто читает утреннюю молитву и в то же время думает лишь о том, что он будет есть.

Кто утром мыслью пробужден лишь об одном — о пище, В том разуменья не ищи... Не поглядит он ввысь.— Вот ноги с ложа он спустил, ополоснул он пальцы, — Чтоб протянуть скорей к еде! Мой руки! — Отвратись.

Абу Саид Харраз — да святится тайна его — говорил: — В начале своего жизненного пути я старался беречь свое время. Однажды я шел по степи, вдруг за моей спиной послышался какой-то звук. На всякий случай я поберег свое сердце и глаза свои от созерцания того неведомого. Оно подходило ко мне, вот уже приблизилось вплотную. И я почувствовал, как два огромных существа вспрыгнули на мои плечи, и тут я не взглянул на них — ни тогда, когда они вспрыгнули на меня, ни когда они спрыгнули.

Кто суфий истинный, что чист от пестроты беспутной? В двуцветном мирозданье цвет единый выбрал он. Нить сердца не оторвет от Истины заветной, Пусть барс — с одной, а тигр — с другой стояли б с двух сторон!

* * *

Также он говаривал — да святится тайна его: — Всякий, кто думает, что старанием может достичь желаемого, мучается напрасно, и также каждый, кто решает без старания достичь желаемого, кроме мечты, ничего не достигнет.

Никто сокровища любви усердьем не достал, Но без усердия в труде — их зрителем не стал... Онагра не поймал в степи бежавший через степь, Но тот, кто степью не бежал, онагра не поймал.

Абу-л-Хасан Нури — да будет святой тайна его — говорил:

— От того Всевышний себя укрывает, кто никогда Ему не подает о себе вести и доказательств о своем существовании.

Завеса тайны скрыть смогла возлюбленной черты. Сорвать священный тот покров не смеем я и ты. И если мирозданье все завесой станет вдруг, Тем ослепительней потом сиянье красоты.

Абу Бакр Васити — да святится тайна его — изрек: — Тот, кто говорит мне прямо в глаза, что близок к Истине, тот далек от нее; тот же, кто говорит, что далек от Истины, несет ее в себе, не зная об этом.

Кто заявляет, — я, мол, к душе Вселенной близок, — Что он далек — лишь это докажет похвальбой; Слова же: «Как далек я от Мирового Духа!» — Лишь Истину скрывают о близости прямой.

Абу-л-Хасан Кушанджи — да святится тайна его — сказал: — Нет в мире ничего печальнее друга, дружба которого основана на корысти.

Тот «любящий», который найти управу хочет На друга, что покинул, и взять «по праву» хочет, — Лишь негодяй последний! — Ведь хочет он не друга! Спесивец — он уступки дурному нраву хочет.

Об Абу Али Даккаке — свята тайна его — говорят:

«В конце жизни его одолевала такая боль, что каждый день он поднимался на крышу, поворачивался лицом к солнцу и говорил:

— О странствующее по Вселенной! Как ты себя сегодня чувствовало и как провело ты сегодняшний день? Встречало ли ты места более скорбные, чем эти? Осведомлено ли ты хоть сколь-нибудь о состоянии несчастных, живущих здесь?

Подобные этим речи он вел, пока не заходило солнце».

Ты, солнце, — странник над земной юдолью, Тебя я об одном спросить позволю: Кого ты на путях любви встречало С печальным ликом и сердечной болью?

Однажды шейх Абулхасан Харакани его — спросил у своих сподвижников:

— Что самое лучшее в этом мире?

— О шейх, скажите сами! — попросили они.

— Сердце, в котором живет память обо всех, — ответил он.

Что за сердце у меня? Весь состав его — Только память о тебе, больше ничего, — Так захвачено красой тех воспоминаний, Что царят в нем, не заняв места ничьего!

У шейха Абу Саида Абул Хайра — да свята тайна его — спросили:

— Что такое суфийство?

— То, что у тебя на уме, выкинь, то, что имеешь в руке, отдай и не уклоняйся от того, что бы ни случилось в жизни.

Суфийством ежели ты хочешь от самого себя спастись, Со всеми грезами, страстями, что кружат голову, — простись! Сам из горстей своих отдай, что у тебя в горстях сокрыто, Стерпи удары, беды, раны и стой на месте, не вертись!

Руайм — да святится тайна его — говорил: — Благородство состоит в том, чтобы прощать своих братьев за ошибку и проступок, а с ними обращаться так, чтобы у них самому не пришлось просить прощения.

Благородство из двух состоит, благородный, Ипостасей, и я их готов повторить: Будь, во-первых, к поступкам друзей милосердным, Чтобы сто их ошибок понять и простить; Во-вторых, не свершай сам поступка такого, За который пришлось бы прощенья просить.

Один из мюридов Бишра Хафи — да помилует его Бог — сказал ему:

— Когда я беру в руки хлеб, я не знаю, с какой приправой его есть.

Ответил Бишр:

— Вспомни немедленно о своем добром здравии и сделай его приправой к своему хлебу.

Ломать лепешку бедняку не внове, Ему приправы никакой не надо. Его душе даровано здоровье, В здоровом духе видит он усладу.

Шакик Балхи — да святится тайна его — говорил: — Остерегайся от бесед с богачом, так как сердце твое может привязаться к нему и будет радоваться его подношениям. Значит, ты уже выбрал себе другого бога вместо истинного.

Когда мошна торит к тебе дорогу, За хлеб насущный честь не продавай. Не поклоняйся богачу как Богу, Его алчбу святыней не считай.

Юсуф ибн Хусайн — да святится тайна его — сказал:

— Все блага находятся в доме, и ключ к ним — это скромность и послушание; и все зло также заперто дома, и ключом к нему является богатство и тщеславие.

Благие собраны дела в одном дому, — и ключ Единственный для входа — тот, что скромностью зовут. И также в дом один дела дурные сметены, — А ключ «надменностью» зовут: лишь «я» да «мы» вот тут! Поберегись, не оступись с пути добра во зло, — Едва оступишься во зло — и неминуем суд.

* * *

Самнун ал-Мухибб — свята тайна его — изрек:

— Моя любовь к Богу не будет чистой, пока зло не охватит весь мир.

Когда положишься душой на красоту бессмертия, На райских дев не полагай глаза надежды этой! Как утвердишь свою любовь, на высоту поднявшись, Коль не отринешь зло и тлен всех горизонтов света?

Абу Бакр Варрак — да будет святой тайна его — изрек:

— Если спросят у жадности: «Кто твой отец?» — ответит: «Сомнение в могуществе Всевышнего». И если спросят ее: «Каково твое ремесло?» — ответит: «Приобретение пре-зренности и униженности». Если спросят: «Каков твой конец?» — ответит: «Мука лишения нажитого».

Ты спросишь у алчности: «Кто твой отец?» — Ответит. «Неверье в могущество Бога». Ты спросишь. «А где же дорога твоя?» — «В искательстве низком у низких — дорога». — «Чем кончится?» — «Мукой лишений всего, Что жизни лишает!» — «Немало, немного».

* * *

Ибрахим Хаввас — да святится тайна его — сказал:

— Не мучайся, требуя сверх того, что нашли достаточным для тебя при предвечном определении жизненной доли, — это твой удел. И не отклоняйся от того, исполнение чего от тебя требуется: повиновение велениям Господним, Его дозволениям и запретам.

От века отмерян твой хлеб для тебя... Доколе ж о хлебе твоя маята?

Лишь в рабстве у Господа польза тебе, А все остальное — сует суета.

Абуали Рудбари — да свята тайна его — сказал: — Самая худшая из темниц — это общество врагов.

Жизнь любящих подобна темнице, — Коль встретиться с друзьями не случится. Но не страшней зиндана для влюбленных Быть в обществе своих врагов исконных.

Шейх Абу Аббас Кассаб — свята тайна его — увидел дервиша, латавшего свою одежду. Тот каждый кривой шов распарывал и начинал шить сначала. И шейх изрек:

— Это и есть твой кумир.

Пришьет ли суфий, коль пришла нужда, К своей хирке заплату — не беда. Но где рисовка — хуже, чем зуннар, Заплаты те!.. Нет у него стыда!

Хасри — да святится тайна его — говорил: — Суфий тот, кто из естественного бытия переходит в небытие и не существует и не переходит в небытие после существования.

Это значит, что суфий после своего естественного существования становится вечным и больше не возвратится к бывшей субстанции, ибо смертный не возвращается, в то же время он возвращается в бытие, признанный вечным после смерти, и больше не умирает.

Счастливец тот, кто жизни кончил путь, Ему свой смертный облик не вернуть. Нездешней красоты постигнув суть, Бессмертным стал, вступив на вечный путь.

Когда Ходжа Юсуф Хамадани — да святится тайна его — читал проповедь в медресе Низамийе в Багдаде, поднялся факих, известный под именем Ибн-ас-Сакка, и задал вопрос.

— Сядь, — сказал Ходжа, — в твоих словах я чувствую запах кощунства, и, должно быть, ты умрешь не в вере ислама.

После этого, через некоторое время, тот факих стал христианином и умер в христианстве.

Когда ты видишь, — сей аскет известен силой духа Средь сильных духом, других наставит в свете веры, — Спаси Господь тебя, о друг, вступать с ним в спор напрасный: От этой грубости твоя уйдет на ветер вера!

Однажды какой-то дервиш в присутствии Ходжа Абдул-халика Гиждувани — да святится тайна его — сказал:

— Если Господь великий даст мне возможность выбора между раем и адом, я выберу ад. Ибо рай есть желание собственной корысти, а ад — желание Бога.

Ходжа, опровергая его, сказал:

— Что за необходимость предоставлять рабу выбор; куда скажет Всевышний идти — иду; скажет, будь там — буду.

Господь распоряжается тобой, — Как он научит, так и делай дело: Свободен был твой выбор — стать рабом, Свободен твой хозяин. — Действуй смело!

У Ходжа Али Рамитани — да святится тайна его — спросили:

— Что такое вера?

— Оторвать и привязать, — ответил он.

Что «оторвать и привязать» — вот символ веры твой, — С любым сказавшим согласись.— Ведь так оно и есть: Что значит — «оторвать»? Что значит — «привязать»? От мира сердце оторви и к Богу привяжи.

У Ходжа Баха ад-дина Накшбанда — да святится тайна его — спросили:

— Ваше братство куда простирается?

— Никто из братства никуда не уходил, — изрек он, — чтобы братство простиралось куда-то.

От рубища и посоха как искренность родится? От четок, кроме ханжества, что в Истине родится? Ты не болтай: «О, где исток священной нашей общины». От пребыванья в общине никто не возродится!

Мудрецом называют того, кто постигает сущность вещей настолько, насколько может, и применяет свои знания соответственно необходимости.

Дела ради отказа от бренных дел ты делай, Смелее раз от раза шаг за предел ты делай: Трудясь, ты у предела познаешь все, что можно, — И все, что ты по праву познать сумел, — Ты делай!

Афридун, посеявший в почву милосердия только семена советов и наставлений, оставил своим чадам такое повеление: «Страницы жизни есть страницы дел. В них запишите лишь лучшие дела и благие свершения».

— Страницы бытия — жизнь всех народов света, — Сказал один мудрец на склоне долгих лет.— И счастлив, кто сумел в тетради чистой этой Вписать слова добра, оставить добрый след.

У некоего мудреца спросили:

— Когда человек спешит есть?

— Богач всегда, когда голоден, а дервиш когда находит что-либо, — ответил он.

Ни от убожества, ни от излишества Пусть жизни дом не рушится. Ешь с пользой: Имущий — лишь тогда, когда захочешь, А неимущий — как найдешь, — используй!

Три качества не приличны трем людям: злоба — падишаху, алчность — умному и скупость — богачу.

Три этих страсти перо осуждает: У падишаха могучего — злобность, У мудреца, все познавшего, — алчность, У богача — к скопидомности склонность.

Мудрецы сказали, что мир благоустроен будет только справедливостью, гнет — разрушает его.

Справедливость разливает свет на тысячу фарсангов вокруг себя, а гнет погружает в темноту все на тысячу фарсангов от себя.

Ты справедливость возлюби! Заря ее займется — На тысячу фарсангов свет желанный льет она... Но тирании черной тьма едва лишь зародится — Вся мраком, горечью, нуждой Вселенная полна!

Мудрость монархов проявляется в правосудии и справедливости, а не в величии и блеске.

Хотя Нуширван был далек от истинной веры, в справедливости и правдивости он был единственным. Недаром Глава Вселенной — да будут над ним лучшие из благословений — гордясь, говорил: «Я родился в правление справедливого султана».

Пророк, что стал в Нушинравана годы Глазами мира — свет людского рода, — Твердил: «Затем во мне нет черт тирана, Что я рожден порой Нушинравана!» Вот говорят, смельчак, не знавший страха, Шепнул однажды в ухо сердца шаха: «Подумай... Плохо жить угрюмой злобой, Быть справедливым только раз попробуй, — И ежели мала в добре отрада, Вернись к тиранству с новой жаждой яда!»

В истории записано так:

«Пять тысяч лет правили миром гербы и маги. И власть была в руках этого дома, потому что они придерживались справедливости и не допускали насилия».

Есть сведения, что Всевышний ниспослал такое откровение Давуду, да пребудет он в мире:

«Скажи своему племени, чтобы не говорили дурного и не хулили царей Аджама, ибо они благоустроили мир своей справедливостью, чтобы жили в нем мои рабы».

Присмотрись получше к разным странам: Суть — не вера. Ныне, как и встарь, Верующий может быть тираном, Праведным — неверующий царь.

Приближенным падишаха должен быть здравомыслящий мудрец, а не остроумный слуга; ибо благодаря первому он достигнет высоких ступеней совершенства, из-за второго низвергнется в пучину ошибок.

Я с перлами сравню мудрейших слово, Владеют кладом истинным они. Сокровищницу жемчуга живого В глубинах сердца бережно храни.

Приближенные султанов подобны людям, взобравшимся на высокую гору, но в конце концов, в результате приступов гнева монарха и превратностей судьбы, падающих с той высокой горы. Несомненно, забравшиеся выше — падают сильнее, спуск находящихся ниже — легче.

О величествен айван шахской дружбы! О высок твой гордый сан шахской службы... Не ошибся бы, схватясь к вышке близко.— Не ушибся бы, скатясь слишком низко!

Приближенными падишаха должны быть люди честные и правдивые в делах, чтобы доносить ему о положении подданных и о тех, кто поставлен над ними. Говорят, Ардашер был всеведущим падишахом. Когда утром приходили к нему приближенные, он говорил одному, что тот ел, другому — о чем беседовал с женой или наложницей. В общем, говорил обо всем, что было сделано. И люди думали, что, возможно, к нему спускается ангел с небес и осведомляет его обо всем. И Махмуд Сабуктегин был таков.

Если данных нет у шаха о порядке в войске, — Значит, нет у войска страха перед шахским гневом. Вот и тысяча предлогов для распутной жизни, Разразится чанг бесчинства тысячным напевом.

Аристотель сказал:

— Лучшие падишахи те, кто подобен ястребу, вокруг которого валяются трупы, а не трупу, к которому слетаются ястребы. Это означает, что он должен знать все о своих окружающих, а они о нем — ничего. Не должно быть так, чтобы он ничего не знал о своих окружающих, а они о нем — все.

Падишах, как ястреб черный, должен быть осведомлен О телах на поле брани, — а не трупу быть подобным, Что лежит средь многих прочих, жертвой ястребов, один, Над которым эта стая точит клювы с криком злобным!

Щедрость — это одаривание без корысти и требования отдачи, даже если эта отдача или возмещение явились бы искренним восхвалением или великой благодарностью за благодеяние.

Кто жаждет воздаянья, тот не щедр, — За все он жаждет получить сторицей. И этот празднословья полный торг Не может с благородством совместиться. Кто проявляет щедрость ради славы, — Зачислен дом хозяина того Не в город щедрых, город благородных, А в сторону — за стенами его!..

Светоч пророчества высказывался так:

— Каждый, кто познал прелести и нежность любви и остался в ней невинным и скромным, умрет безгрешным.

Условие безгрешности и скромности для того приводится, что вожделения естества и страсть натуры, их проявления и способы осуществления этих желаний — все это есть натура животная, а не благородство человеческого духа.

Та любовь, что человеку свойственна, — строга И застенчиво скрывается в чистоте божественной. Чувство похоти животной — низменная страсть — Зверя качество природное, для скота естественно!

Говорят, что святой Пророк — да благословит и помилует его Господь — молвил:

— Правоверный должен быть остроумным и веселым, а неверному суждено быть мрачным и хмурым.

И повелитель правоверных Али — да снизойдет на лик его благодать Господа — тоже сказал:

— Нет ничего страшного в том, что человек много шутит: мусульманин этим отстраняет от себя злость и угрюмость.

Однажды Посланник Божий — да будет над ним благословение Господа — сказал некоей старухе:

— Старухи не будут допущены в рай. Старуха начала плакать.

Тогда Пророк промолвил:

— Всевышний сначала превратит их в молодых девушек, более прекрасных, чем они были при жизни, и после примет в рай.

Однажды жене одного из своих приближенных он сказал.

— Спроси у своего мужа, есть ли у него в глазу что-либо белое.

Та женщина тотчас же, в большом волнении, побежала к своему мужу. Муж спросил у нее причину ее волнения. То, что сказал ей Пророк, она пересказала мужу

— Правду изрек он, — сказал ее муж.— В каждом моем глазу есть и белое, есть и черное, но в этом нет ничего дурного.

Если кто-нибудь достойный пошутил, — не хмурься Шутку разве запретили вера и рассудок? Сердце — зеркало, и мрачность ржавчину наводит, — Что же ржавчину такую счистит, кроме шуток?

Навои. 1441—1501

НИЗАМ АД-ДИН МИР АЛИ ШИР НАВОИ-ФАНИ

Великий поэт и мыслитель Низам ад-Дин Мир Али Шир, писавший под псевдонимами Навои и Фани, родился в Герате в феврале 1441 года в семье крупного чиновника одного из среднеазиатских государств, возникших после распада империи Тимура. Еще в юношеском возрасте он стал известен как поэт, слагающий стихи на тюркском и персидском языках. Когда его школьный друг принц Хусейн Байкара вступил на престол, Али Шир был им возвышен и, получив титул эмира, занимал высшие посты в его государстве, оказывая постоянную помощь литераторам, деятелям искусства. Как борец против коррупции и блюститель справедливости Али Шир заслужил стойкую ненависть чиновников и придворных, которые добились его высылки в Астрабад в качестве правителя этой бедной и удаленной провинции на восточном берегу Каспийского моря, и там пытались организовать на него покушение. Пробыв в Астрабаде около года, Али Шир оставил государственную службу и, вернувшись в 1488 г. в Герат, посвятил себя исключительно творческой работе. Умер Али Шир в Герате в январе 1501 г.

Огромное влияние на взгляды и творчество Али Шира оказала его многолетняя дружба с жившим в Герате великим персидским суфийским поэтом и философом Абдурахманом Джами. Джами обратился к суфизму в юности, когда он был учеником шейха Ахрара — главы суфийского братства Накшбандийа. Когда же Джами стал шейхом, он приобщил к суфийскому мировоззрению и своего ученика Али Шира.

Псевдонимом Навои («мелодичный») Али Шир подписывал свои стихи, написанные на тюркском языке. В персидских же стихах он называл себя Фани («отрешенный») — словом, означавшим высшую ступень суфийского самосовершенствования.

Суфийские мотивы и черты суфийского мировосприятия отразились во многих его произведениях, внешне носивших вполне светский характер, и лишь в преклонные годы, незадолго до своей смерти Али Шир счел себя достойным последовательно изложить свои суфийские взгляды как ученик Джа-ми и великого бухарского шейха Баха ад-Дина Накшбанди, чье имя было присвоено одному из старейших суфийских братств в Хоросане и Маверранахре. В числе своих предшественников, связанных с ним цепью духовной преемственности, Али Шир, наряду с Джами и Накшбанди, называет Аттара и Руми.

Суфийское миропонимание Али Шира изложено им в поэме «Язык птиц». Несмотря на то, что эта поэма написана на тюркском языке, Али Шир выступил под псевдонимом Фани, прямо объясняя в тексте поэмы этот свой выбор ее суфийским характером. Другим поздним суфийским произведением Али Шира является уникальный текст под названием «Возлюбленный сердец», где рифмованная ритмическая проза чередуется со стихотворными вставками. Именно из этих произведений взяты притчи, рассуждения, мысли и афоризмы, вошедшие в эту книгу.

Следует отметить, что из-за несоответствия суфийской сущности произведений Али Шира тому искусственному облику, который был ему навязан идеологами недавнего времени, несмотря на высокий статус классика и основателя узбекской литературы, некоторые суфийские произведения Али Шира были изданы лишь в последней трети XX века, а огромная часть его творческого наследия не опубликована до сих пор или опубликована весьма фрагментарно. К числу таких преодолевших идеологическую цензуру фрагментов относятся приводимые в этой книге «Обращения к Богу («Мунод-жат»), представляющие собой как бы стенограмму суфийской медитации.

ПРИТЧИ ИЗ ПОЭМЫ «ЯЗЫК ПТИЦ»

Четыре маленьких притчи о праведных халифах

О халифе Абу Бекре

После смерти Пророка отступники, считавшие, что Му-хаммад был единственной опорой веры и власти, затеяли козни и междоусобицы. Они поставили себе целью разрушить устои ислама, но тут возвысил свой голос праведный Абу Бекр:

— Мы в законах Пророка почитаем немыслимым делом даже самые малые изменения, и те, кто посягнет на это, будут преданы саблям и стрелам.

О халифе Омаре

Когда войско Омара заняло Маодин, названный впоследствии Багдадом, дружиной халифа были захвачены несметные сокровища, принадлежащие его прежним правителям. Все эти ценности воины сложили к ногам Омара. Драгоценностей было так много, что, казалось, их даже обозреть невозможно. Но халиф не взглянул на это богатство даже краешком ока и велел поместить его в казну и охранять его для использования на благо власти и веры.

— Если мы сейчас раздадим это все каждому воину понемногу, то от этих сокровищ не будет никакой пользы! — сказал халиф.

О халифе Османе

Рассказывают, что однажды Пророк Мухаммад устал от дел и, удалившись от ждавших его на пороге обители, сел у этого порога, вытянув ноги. Разные люди подходили к нему, но Пророк не менял своей позы, отдыхая и блаженствуя, и только когда к нему приблизился Осман, он подобрал ноги и сел в уважительном ожидании. Так велик был авторитет Османа у Пророка!

О халифе Али

Рассказывают, что как-то в одной из битв Али был ранен вражеской стрелой, засевшей так глубоко в его кости, что извлечь ее было очень тяжело. Когда об этом сообщили Пророку, тот сказал:

— Постарайтесь извлечь ее, вытащив сразу когда драгоценный Али встанет на молитву, поскольку в своей беседе с Богом он так отрешен от всего земного, что даже боли не почувствует!

Как повелел Пророк, так и сделали, и Али, только закончив свою молитву, увидел, что в ране нет стрелы и исчезла боль. И Али снова восславил Господа и восхвалил Его Пророка.

Шейх Аббас

Великий суфийский учитель шейх Аббас, достигший вершин суфийского Пути, был сыном мясника и, даже пребывая в самом совершенном суфийском состоянии, всегда помнил о своем происхождении.

Однажды он находился в суфийской обители — ханаке, окруженный учениками, и вдруг к этому благородному собранию присоединился неизвестный человек. Развязной походкой он направился прямо к кафедре и, заняв место проповедника, нагло провозгласил:

— Эй, народ, пригретый этой обителью, хорошенько вдумайтесь в смысл моих слов и принесите мне кувшин, до краев наполненный водой, ибо мне что-то захотелось совершить омовение, а потом, может быть, я и очиститься пожелаю!

Ученики посмотрели на своего учителя, но шейх Аббас спокойно сказал:

— Что ж, сделайте то, что было сказано, и принесите полный до краев кувшин воды!

Тогда один из его учеников взял самый лучший сосуд и, наполнив его водой, подал незваному гостю, а тот сразу же бросил его на пол. Кувшин разлетелся вдребезги, а наглец тут же скомандовал:

— Принеси поскорее другой кувшин!

Шейх Аббас подал ученикам знак согласия, и гостю подали другую посуду, но тот опять ее разбил.

Ученики стали возмущаться, но шейх Аббас остановил их словами:

— Подносите ему, пока он не устанет бить посуду!

Наглый перебил всю дорогую и дешевую посуду, находившуюся в обители, и ученики сказали ему, что подносить ему воду они уже больше не могут, а тот ответил им:

— Хорошо! Если у вас уже нет кувшинов, то пусть ваш шейх отдаст мне свою бороду, да поживее, и я надеюсь, что его борода вылечит меня от всех моих недугов!

Услышав это бесстыжее требование, шейх Аббас обратился к спорящим:

— А что, может быть, он и прав в своем требовании? Действительно, зачем борода жалкому сыну мясника? До сих пор только ветер трепал ее, а теперь, я надеюсь, что от нее будет конкретная польза.

После этих слов шейх Аббас так сильно рванул свою седую бороду, что вырвал ее почти что с корнем, и бросил под ноги наглому безумцу.

И произошло чудо: увидев этот знак полного отрешения от пут житейской суеты, гость вдруг утратил свой гонор и наглость и распростерся ниц у ног шейха Аббаса.

Шейх Аббас тут же простил его и, обратившись к своим ученикам, сказал:

— Видимо, даже мой уровень отрешения дает мне силы делать праведными людьми закоренелых грешников, а это все равно, что превращать медь в золото!

Образ любви

Один странник как-то встретил в пустыне Маджнуна и обратил внимание на то, что тот беспрестанно с кем-то разговаривает.

— К кому это ты обращаешься? — спросил его путник.

— О добрый странник, я же говорю со своей Лайли, — ответил Маджнун.

— Но где же она? Как далеко она от тебя? — удивился путник.

— Ты ничего не понимаешь! — отвечал Маджнун. — Она всегда здесь, в моей душе, а для тех, кто живет в душах любимых, не существует ни времени, ни расстояния. Для человека, отмеченного в любви высоким совершенством, любимый образ вечен и постоянно находится рядом с ним!

Капризная красавица

Некогда жил одни человек, одержимый безумной любовью и изнемогавший от любовных мук. Красота же той, кого он любил, была несравнима даже с красотой райских дев. Про таких, как она, говорили, что своей красотой она затмевала и Солнце и Луну. И к тому же эта ее несравненная красота была опасна людям не только тем, что грозила каждому смертельными муками любви, но и потому, что эта красавица была умной и безжалостной.

И вот однажды влюбленный в нее человек, думая, что он один, говорил сам себе:

— Боже мой! Ее лик краше розы, а стан стройнее кипариса! Весь ее облик ярче павлина, а ее походка грациознее, чем поступь фазана!

Но оказалось, что его любимая в это время была неподалеку и слышала его слова. Открыто представ перед ним, она сказала:

— Ты, вероятно, хотел мне польстить своими сравнениями, но они лишь возмутили меня, и я считаю их для себя постыдными. Вот ты сравнил мое лицо с розой, но где же у роз ты видел такие прекрасные глаза и брови, как мои? Ты сравнил мой стан с кипарисом, но разве кипарис обладает моей подвижностью и пылом? Весь мой облик ты сравнил с павлином, но разве кто-нибудь сгорал от любви, созерцая павлинов? Ты мою поступь сравнил с поступью фазана, но кто из людей будет тешить свою душу, вспоминая идущего фазана?

— Прости меня! — вскричал влюбленный.— Я по своей тупости вообразил, что тебя можно описать словами!

Эти слова еще больше разозлили луноликую, и в гневе она сказала:

— За эту твою глупость я тебя изведу!

Тогда влюбленный упал к ее ногам со словами:

— О несравненная неземная Красота! Все мои нескладные речи были вызваны моей истинной и чистой любовью к тебе. В них нет ни злого умысла, ни укора, ни даже какой-либо жалобы, и если они показались тебе неуместными, то будь добра и не взыщи с меня сурово за эту провинность, посчитай их признаком моего незнания и невежества, и я сам тогда погибну от стыда и позора!

И он так долго искал и произносил слова покаяния, что красавица успокоилась и отказалась от своего намерения отомстить этому влюбленному в нее человеку.

Птица Кикнус

В Индустане жила удивительная птица Кикнус. Она была большой и сильной, а ее перья отличались очень красивой расцветкой. Ее клюв, как флейта, имел несколько отверстий, придававших особый лад ее волшебным песням. Среди птиц ей не было равных, и рассказывают, что Пифагор, услышав ее однажды, создал музыкальные инструменты и основал законы музыки, воссоздающие эти удивительные звуки.

Жизнь свою эта птица, жившая в лесной чаще, проводила в пении и сборе хвороста, а когда из всего собранного ею хвороста образовывался большой сноп, ее песнь сначала становилась такой грустной, что у слушателей начинали болеть сердца, а потом этот напев становился огненным и высушенный солнцем хворост вспыхивал от этого огня.

Языки пламени этого костра поднимались высоко в небо, а сама птица сгорала в огне, превращаясь в горстку пепла, и смешивалась с золой от сгоревшего хвороста. Когда же огонь затух и костер остыл, эта гора пепла вдруг зашевелилась и оттуда вылез птенец птицы Кикнус. Его перья тотчас заблестели и засветились несравненной красотой, и он взмыл в небо с тем же пленительным напевом, который слышали от птицы Кикнус, погибшей в огне.

С этой неземной песней птенец стал собирать хворостинки и сносить их к своему гнезду, зная, что когда наступит срок, ему будет суждено погибнуть такой же страшной смертью, чтобы дать начало новой жизни и тем самым сохранить эту цепь духовной преемственности.

Пустует ли Дом Господа?

Однажды некий суфийский послушник совершал, как положено, паломничество в Мекку. Когда он проходил через Бис-там, на него обратил внимание великий шейх Байазид, который удостоил послушника своей беседы.

Беседа с шейхом успокоила душу послушника, и он со светлым сердцем продолжил свой путь к Мекке, а возвращаясь, снова посетил шейха Байазида, и тот оставил его среди своих учеников.

Некоторое время спустя шейх Байазид спросил своего нового ученика:

— Вот ты искал единения с Богом в Его Доме. Скажи мне, как же выглядит этот Его Дом?

— Дом Господа высок и величественен, — отвечал ученик, — но в нем нет Хозяина и он пусть.

Выслушав этот ответ, шейх сказал:

— Ничего ты не понял, и суть дела ускользнула от тебя. Ведь Хозяин этого Дома всегда был с тобой на твоем пути, и без Него ты не смог бы сделать ни единого шага. Это Он вел тебя к своей благодатной обители. Он же вывел тебя на обратный путь. Ты же искал и не нашел из-за своей нерадивости. Замечай же впредь Того, Кто всегда рядом с тобой.

Посол Александр

Однажды Александр Македонский решил сам сыграть роль своего посла и прибыл в этом качестве в соседнее государство.

Там он повел себя так, как подобает посланцам могущественного царя, начав с того, что возвестил указ Александра Македонского людям, не догадывавшимся, что перед ними сам царь Александр. Затем он выступил перед собравшимся народом с речью, и тут никто не догадался, кто явился к ним в облике этого умного и решительного посла.

Действуя так, он сумел дать ход всем своим указам, и тысячи людей, оценив высокий смысл и целесообразность его повелений, приняли их всем сердцем.

Гибель купца

Жил некогда в Индустане один купец. Был он храбр и ловок в своих делах. Торговля его шла удачно, и он вскоре разбогател. Но чем больше он богател, тем сильнее он хотел умножать свое богатство. Чтобы увеличить свои доходы, он купил морские суда и стал вести дела в соседних странах. При этом он нигде не задерживался более десяти дней и, закончив свою торговлю, немедленно отправлялся в обратный путь.

Моря он считал своим родным домом и никогда не боялся волн и ураганов. Иногда он проводил свои суда вблизи Мекки, и команда не раз обращалась к нему с просьбой дать людям возможность побывать в святых местах, но он, поглощенный корыстными расчетами и планами, отмахивался от этих просьб.

Однажды, когда караван его судов в очередной раз проходил мимо священных мест, на море разыгралась небывалая буря, разметавшая его корабли в разные стороны. Одна из громадных волн смыла купца в море, и он погиб в его пучине. В своих корыстных расчетах он забыл оценить, во что ему обойдется пренебрежение верой в Бога, и стал поживой для рыб.

Свидание*

* Другой вариант этой притчи приводит Джами. — Прим. сост.

Жил некогда царь — властитель огромного государства, и добрая сотня других владык окружала его трон словно слуги, потому что власть его была безгранична. И была у этого великого царя дочь, превосходившая своей красотой прелесть райских дев, и эта ее красота, взгляд ее очей, изящество губ, легкость дыхания и благоухание кудрей были опасны и губительны для смертных.

Все владыки, большие и малые, пребывавшие в окружении великого царя, были очарованы ею и мечтали о свидании с ней, но она избегала их и не стремилась к тому, чтобы связать себя брачными узами.

Жизнь ее проходила в неясном томлении, и так продолжалось до тех пор, пока однажды ей среди ночи во сне не явилось дивное видение: юноша божественной красоты, чей стан был подобен кипарису. И она в этом своем сне была с ним на ложе любви.

Этот волшебный сон поглотил все ее силы и лишил твердости ее сердце, а любовь к прекрасному гостю из сна продолжала расти, унося ее волю. Она ежечасно ожидала возвращения этого видения, но сон вообще ушел из ее очей, и сердце ее не знало покоя ни днем, ни ночью.

Стараясь развеять эти чары, она покинула свои покои и стала бродить по дворцу. И в этих своих скитаниях она однажды очутилась на дворцовой башне, откуда был виден царский пир.

И на этом пиру она, о чудо, увидела прекрасного юношу из своего сна: он был в свите ее отца. Случилось так, что и юноша в этот момент взглянул на башню, увидел там ее и сразу же был сражен невидимыми стрелами любви. Эта страсть обессилила его, и он удалился от царского двора и страдал в одиночестве, не зная о том, что такие же страдания терзают душу его возлюбленной.

Но прекрасная царевна не могла уединиться и скрыться от мира так, как это сделал юноша: ее положение обязывало ее все время быть на виду. Она стала бояться, что люди заметят ее состояние и что она этим опозорит своего отца. Поэтому она решила найти какое-нибудь противоядие от охватившего ее любовного недуга.

— Не может быть, чтобы не было средства от этого зла! — сказала она двум своим самым верным подругам и откровенно поведала о том, что с ней приключилось. Царевна знала о хитрости и ловкости своих подружек, которым ничего не стоило сосватать муху со слоном, поскольку муха не знает, что она мала, а слон не догадывается, что он так велик. Свой рассказ царевна завершила такими словами:

— Подруги мои! Вы дружны и согласны, и если вы не будете безучастны к постигшей меня беде, то вы сможете мне помочь и вылечите меня от моего недуга и сохраните честь моего отца! Теперь я в вашей власти, и вы погубите меня или спасете...

— Жизнь свою мы готовы отдать за тебя! — ответили царевне девушки. — Мы найдем средство, и ты испытаешь любовь этого юноши, но ни один человек, и даже сам этот юноша никогда не узнает об этом! Ты только потерпи и постарайся не выдать свои чувства.

Царевна дала слово в том, что сумеет с собой совладать, и полностью доверилась своим подругам, и девушки принялись за дело. Для начала они обе подружились с этим юношей. Они сумели так к нему подольститься, что он рассказал им о своем горе, и они пообещали помочь ему. Их слова были так убедительны, что несчастный влюбленный им поверил и был готов выполнить все, что они скажут.

Убедившись в своей безграничной власти над ним, девушки предложили ему:

— Пойдем к нам. Наш дом тут недалеко, и там мы вместе подумаем о том, что можно сделать.

В их доме уже все было готово к приему юноши: их ждал там почти что царский пир, и в разговорах о любимой и о любви юноша не замечал, как пил за бокалом бокал. Опьянев от вина и от искусных речей и песен двух соблазнительниц, он перестал понимать, что с ним происходит.

А подруги тем временем наладили носилки, и юноша на них был быстро и тайно доставлен во дворец, где они его немедленно проводили в покои царевны и уложили на царское ложе. Только тут от неземного благоухания юноша сразу же пришел в себя, увидел рядом с собой ту, к которой уже много дней стремилось его сердце, и взмолился:

— О Творец, что это — явь или призрак, явившийся мне во сне?

В ответ же он услышал голос возлюбленной девы:

— Нет, это не сон. Вознесем же хвалу этому великому Случаю, и выпьем до дна чудную чашу нашего свидания!

Она, сделав несколько глотков розоцветного вина, поднесла ему этот бокал, чтобы он осушил его, и так продолжалось много раз, пока они оба не оказались на ложе любви, где слились их уста и тела.

Их ночь была коротка, и когда они перед рассветом на мгновение забылись во сне, к ним за их полог проникли плутовки-подружки и напоили сонного юношу до потери сознания. Затем снова появились приготовленные ими носилки, и юноша под их надзором был возвращен в тот дом, откуда началось его путешествие к ложу любви.

Когда он пришел в себя, он уже понимал, что все то, что произошло с ним, не было сном, но рассказать об этом он не мог никому, да и любой его рассказ не смог бы передать и сотой доли того счастья, которое ему пришлось испытать. Ему, как и его возлюбленной, оставалось одно: достойно прожить отмеренную им Господом жизнь, храня память об этом свидании, подарившем им самые счастливые мгновения их бытия.

Судьба скупого

Жил когда-то в славном городе Басра очень скупой человек. В этой своей скупости он не имел себе равных. Всю жизнь он копил динары. Когда золота и серебра у него скопилось очень много, он зарыл их глубоко в землю, и хотя клад его был очень богатым, жажду к накопительству он не утратил, и, продолжая собирать свое богатство, он из все новых поступавших к нему монет делал ожерелья и носил их на шее.

Когда его спрашивали, как он может постоянно носить на себе такую тяжесть, он отвечал:

— Телу моему от этого только прибывает силы, а сила тела всегда полезна для здоровья!

Однажды ему довелось торговать на берегу моря, и когда он склонился над глубокой водой, чтобы омыть лицо, он от тяжести висевших на нем монет упал в набежавшие волны. Эти волны оттащили его от берега, а тяжелый груз монет увлек его ко дну прежде, чем люди нашли канат и собрались его спасать, и там у драгоценных жемчужин он нашел свою смерть, а висевшие на нем динары стали еще одним тайным кладом, на этот раз — подводным.

Пробуждение

В одной далекой стране жил некогда неприкаянный нищий. День и ночь он предавался курению зелья — смеси гашиша и белены.

На вид этот нищий был весьма благообразен и подобен старцу-подвижнику, живущему в пустыне и проводящему время в благочестивых обращениях к Богу. В действительности же суть его жизни была в его любимой отраве, накурившись которой он впадал в бред, порождавший в его одурманенном мозгу самые невероятные мечты.

И вот однажды, добыв себе солидный запас этой любимой «пищи», он блаженствовал в одиночестве в каких-то заброшенных людьми руинах. Удобно устроившись на рухнувших теплых мраморных плитах, он с каждой затяжкой все глубже и глубже погружался в мир своих скрытых помыслов.

Наконец он увидел себя в заповедном лесу, где было все, о чем он мог только мечтать. В этом лесу возвышается его собственный величественный и прочный замок, стены которого расписаны самим Мани, величайшим художником всех времен. Сам же он сидит на троне царя царей, и рядом с ним возлежит красавица. Время свое он проводит в веселье, постоянно ощущая свою мощь и величие, и красавица щедро дарит ему свои ласки, а он — беспечален и счастлив, не замечая, что в действительности он лежит в одиночестве среди мрачных развалин.

Как раз в это время эти же руины пожелал обойти скорпион, считавший себя их единственным хозяином, и в тот момент, когда нищего в его воображении целовала ласкавшая его красавица, в его губы вонзил свое жало скорпион. В один миг исчезли как сон и розы, и замок, и трон, и нежная краса. Осталась только боль пробуждения. Кричавший от боли нищий понял бессмысленность миров и мечтаний, порожденных дурманом, слишком поздно.

Любовь и философия

Как-то великий Аристотель выделил одного из своих новых учеников: мудрецу казалось, что этот юноша, пройдя обучение, будет под стать другому его любимому ученику — Александру Македонскому, а может быть, станет столь скор разумом, что сумеет потягаться в споре с самим Платоном.

Поначалу все шло так, как и ожидал Аристотель: его ученик быстро постиг все скрытые тайны философии и вскоре в своих познаниях уступал только своему великому учителю. Но тут случилось неожиданное: юноша был пленен красавицей, и его сердцем овладела любовь. Красавица была жестокой и непреклонной, и она поставила себе цель — посрамить Аристотеля, похитив у него его любимого ученика.

Казалось, победа в этой борьбе за душу юноши ей обеспечена: он забыл друзей и презрел их советы, забросил книги и утратил многое из того, чему его учил Аристотель, а самого мудреца не хотел даже выслушать.

Аристотель решил бороться за своего ученика, в которого он вложил столько сил. Он не мог позволить, чтобы труды многих лет его жизни вот так пропали даром, и он тайком от своего ученика дал красавице снадобье, лишившее ее сил.

Красавица начала слабеть и таять на глазах, и юноша всеми силами пытался ее вылечить, но его знаний для этого не хватало, и он, наконец, в отчаянии предстал перед Учителем со слезной просьбой как-нибудь помочь его возлюбленной. Выслушав его, Аристотель сказал:

— Я помогу твоей подруге и вылечу ее, но ты на время этого лечения должен отправиться к Александру Македонскому и побыть возле него.

Ученик согласился и немедленно пустился в путь, а Аристотель дал красавице снадобья, очищающие тело и кровь, и приказал собрать в кувшин все то, от чего она будет освобождаться при этом очищении.

Возвращение ученика Аристотель приурочил к тому моменту, когда девушка, уже избавленная от недуга, будет еще крайне слабой, худой и бледной, и когда тот вбежал в ее покои, то увидел простертое на ложе ее иссохшее тело, поскольку она еще не успела восстановить свои силы. В недоумении юноша посмотрел на своего учителя.

— Где же ее красота? — растерянно спросил он. Тогда Аристотель велел принести кувшин и сказал:

— Ее красота и все, что было в ней до болезни, здесь, в этом сосуде. Можешь его взять — в нем то, что ты звал своей любовью розоликой и несравненной, то, что пленяло тебя и забирало твой разум и силы!

Заглянув в этот сосуд, юноша в смятении бежал из покоев девушки. Аристотель, разыскав его в саду, подошел к нему и, обняв своего вернувшегося к нему ученика, сказал:

— О сын мой! Знаю, что пришлось тебе туго, но знай, что тебя, а не ее я излечил от недуга, и теперь ты поймешь, что очаровавшая тебя влюбленность — ничто в сравнении с высшей любовью, любовью к Истине!

Один на свете

Однажды великий шейх Байазид Бистами вышел ночью из своей одинокой кельи и был поражен величием Божьего мира. Ночь блистала разливами лунного света; звезды, как жемчуг, лились из глубин темного неба, и небесный купол простирался над необозримой ширью Вселенной.

Шейх задумался над тем, как человеку постичь весь этот покой мира и движение светил, и только потом заметил, что в той тишине, что его окружала, он не ощутил присутствия ни единой человеческой души. И как он ни пытался разыскать хоть кого-нибудь, странствуя по долинам, взбираясь на горы и пересекая пустыни, он нигде не ощутил присутствия человека. Отчаявшись, он обратился к Господу:

— Почему же так пуст, о Творец, этот мир? Где же все эти люди, постоянно терзаемые горем и страстями? — спросил Байазид.

И всем своим сердцем и душой он услышал глас Божий:

— Ты переступил благой порог своей жизни, но не каждый может обрести к нему дорогу, как не каждый, кто стремится к счастью сквозь муки и беды, его обретет.

Время и место смерти изменить нельзя*

* Другой вариант этой притчи приводит Санайи. — Прим. сост.

Были годы, когда великий пророк и царь Соломон восседал на своем троне, повелевая духами и людьми, зверями и птицами и даже ветром.

При нем был один человек, весьма к нему приближенный. Однажды царь заметил, что он, этот человек, задумчив и погружен в печаль, и в этот момент перед Соломоном предстал ангел смерти и сказал царю:

— О великий и доблестный! Ты лучше всех знаешь, что намерения и мудрость Господня есть тайна, и разум умолкает перед нею. Мужу чести — твоему приближенному, стоящему сейчас перед тобой, — невдомек, что он уже обречен на смерть судьбой, но его душу я должен принять не здесь, а в Индустане.

Еще звучали в ушах Соломона слова ангела смерти, когда тот, о ком шла в них речь, предстал перед царем и упал к его ногам:

— О царь и пророк! — сказал он. — Я нынче весь в тоске и кручине, и не покидают меня мысли о смерти. Позволь же мне на время покинуть твою страну!

В тот же миг Соломон повелел подчиненным ему ветрам и ураганам:

— Доставьте его в ту страну, которую он сам вам укажет, и устройте там ему жилье!

Соломон знал, что тот непременно укажет на Индустан как на конечный пункт своего путешествия.

Так оно и случилось, потому что пути Господа неисповедимы, и все Им задуманное должно свершиться.

Не в богатстве счастье

Некогда жил в Египте богатый и знатный вельможа. Всем, что необходимо для житейских услад, обладал он в изобилии. Его дворец был схож с райской обителью, а его невольницы ни в чем не уступали райским девам. Но это богатство не согревало его душу. Все доступные ему блага вызывали в нем отвращение, и жил он среди них в муке, будто бы он, как Иосиф Прекрасный, томился в темнице разлуки.

— Открой нам тайны своей печали, — не раз просили его друзья. — Ведь ты имеешь все, о чем только может мечтать человек! О чем же ты скорбишь?

И однажды он ответил им:

— Для человека праведного весь этот мир — как тюрьма, потому что от его взора скрыты многие тайны жизни. Цель же праведного человека преодолеть путь, ведущий к этим тайнам, и обрести Истину. И пока я в разлуке с Истиной, даже райские кущи покажутся мне тюрьмой, и не будет конца моей печали.

Шейх Кубра и собака

Когда-то в Хорезме жил великий шейх Кубра Наджим ад-Дин, и не было в мире равных ему по святости. Любой человек, на которого он обращал свой просветленный взор, сразу же проникался чистотой и благодатью.

Однажды, погруженный в глубокие благочестивые размышления, шейх Кубра в рассеянности посмотрел своим волшебным взглядом на пробегавшую мимо него собаку. И произошло чудо: собака от этого чистого взгляда обрела благодать. Она стала степенной и чистой и совершенно отвыкла от собачьих повадок, а увидев шейха, сразу же в знак своей покорности ложилась у его ног.

Вся городская свора собак признала ее своим вожаком, и где бы она не прилегла, вокруг нее сразу же собиралась свита — собачья дружина. Когда же она ослабела и приблизился ее смертный час, она смиренно пришла к обители великого шейха, и у двери этой обители душа покинула ее.

Шейх попросил похоронить ее достойно, и над ее могилой, как над могилой человека, установили красивое надгробье. К этой могиле с рыданием и воем собрались все городские собаки. Не забывают ее и правоверные. Могила эта и поныне существует в славном Хорезме, и возле нее люди вспоминают эту легенду и понимают, что не только человеку уготована милость Господа и не только в человеке, но и в звере, и в птице, во всем живом, появившемся по Его воле, может обнаружиться достоинство и святость, но чтобы это познать, нужно иметь просветленный взгляд, каким обладал великий хорезмский шейх Кубра.

Роковые письмена

Некий человек из Хиджаза по имени Асмаи отправился как-то в паломничество к святым местам. После одного из трудных переходов через пустыню он оказался в оазисе. Там зеленели кусты и журчал прохладный ручей.

Асмаи, закрыв в блаженстве глаза, сел у ручья и охладил свои руки и ступни в бегущих струях. Когда он отдохнул и огляделся вокруг, то заметил неподалеку от себя камень, стоявший у самой воды, на котором было написано:

«О путник, идущий из Хиджаза, ответь, как овладеть заветной тайной любви, и что делать человеку, сокрушенному этой страстью?»

Асмаи тут же вынул из своей поклажи перо и чернила и быстро написал ответ:

«Если человек чист в своей любви, ему не грозит порок и позор бесстыдства».

Написав это, он ушел устраиваться на ночлег и затем погрузился в крепкий сон, а наутро увидел, что к сделанной им накануне надписи снова тем же почерком приписан ответ:

«Что же делать бедному влюбленному, если он непорочен и скрывает свою страсть, но терпение его уже на исходе, и мечта о единении с любимой вот-вот разрушится?»

Асмаи был удивлен столь скорым ответом, поскольку он за время своей стоянки даже не ощутил присутствия писавшего, и, торопясь в путь, он тут же начертал жестокий ответ своему невидимому собеседнику:

«О истомленный любовью, я уже давал тебе свой ответ, но если страсть мешает тебе услышать слова и советы, то тебе остается только умереть».

После этого Асмаи снова тронулся в путь, но на душе у него было тяжко, и к полудню ему так захотелось узнать, что же ответил на его слова несчастный влюбленный, что он развернул своего верблюда.

Вернувшись в оазис, он, наконец, увидел влюбленного: его бездыханное тело лежало у родника, голова была разбита от удара о камень, и его алая кровь смешалась с водой в ручье. Увидев это, Асмаи порвал от горя свои одежды и сбросил чалму: ему казалось, что он, только он виноват в этой смерти. Горе его было столь сильным, что сердце его разорвалось, и он умер тут же, так и не поняв, что не его слова, а ниспосланный людям промысел Божий был причиной смерти их обоих в положенный час и в положенном месте.

Большие шахматы и жизнь человеческая

Два опытных и очень искусных шахматных игрока сели за доску с черно-белыми клетками и расставили на ней свои войска.

Каждое войско возглавлял король, при котором обязательно находился министр и ферзь. Белая и черная рати имели свои крепости с башнями. В боевых рядах находились и слоны, и жирафы, и медведи.

Началось сражение. На доске происходили столкновения и коварные обходы. Хитрые замыслы оказывались неудачными, и оба короля снова и снова вели в бой свои войска.

И эта битва мало чем отличалась от сражений, которые вели земные короли. В этих сражениях тоже были столкновения и обходы, засады и попытки клином разделить вражеские войска.

И все участники этих битв покинули наш бренный мир. Все пропало неизвестно куда — и мысли, и дела мудрых стратегов, и подвиги храбрых воинов. Когда кончаются шахматные бои, все фигуры одним махом сбрасываются в мешок, где пешки лежат поверх королей. В жизни происходит то же самое.

Заблуждения шейха Мансура

Шейх Мансур часто любил повторять слова: «Я есмь Истина Божья». Многие правоверные упрекали его в гордыне и утверждали, что слова эти не могут быть угодны Господу, и советовали ему избавиться от этих притязаний на божественное всезнание, которое может грозить ему смертью. Но шейх упорствовал в своих заблуждениях.

И вот однажды ему приснилось, что он увидел Пророка Мухаммада, погнавшего своего коня к обители Бога в поднебесье и представшего перед Господом.

— Что ты хочешь, достойный, ответь мне, — сказал Господь.

В ответ Пророк испросил прошения себе и всем заблудшим за их прегрешения и сказал:

— Ты всесилен, милость Твоя бескрайня и промысел Твой благ, внемли же моей дерзкой просьбе и снизойди к грехам человеческим Своим всепрощением.

Все это шейх Мансур наблюдал и слышал во сне, но мозг его бодрствовал, и он подумал:

«Почему же Пророк говорил перед Создателем только о людских грехах?»

Эта мысль и этот вопрос преследовали шейха Мансура неотступно, и вдруг в этом же сне-видении его взорам предстал сам Пророк и развеял его сомнения такими словами:

— Крепко же увяз ты в своей гордыне, шейх Мансур. И в словах «Я есмь Истина», по-видимому, предел всех твоих знаний. И тебе невдомек, что на тех горних высотах, где я недавно был, вознесенный полетом, таких понятий, как «я» и «ты», вовсе не существует, и слова эти в речи там просто отсутствуют. Там есть лишь слово «Он»: Он — ниспосылающий и Он — дарующий. Ты на пороге долины Единения, и одолеешь ее ты только тогда, когда навсегда изгонишь из своей души слово «я», ибо никакой двойственности в Боге быть не может!

Подарок скитальца

Жил когда-то царь царей, над владениями которого всегда стояло солнце. Но главным его богатством был его сын, наделенный невиданной красотой. Царь прятал его от людей — от зла и соблазнов человеческого бытия. Так и вырос царевич, как редкий цветок в цветнике, укрытом от людских глаз. Но пришло время, и царь царей испил до дна чашу своей судьбы, и царевич занял его престол.

Выросший вдали от мира, он не всегда различал добро и зло и часто бывал жесток к своим подданным, а те, пораженные его неземной красотой, стремились и льнули к нему, несмотря на его жестокость.

Сначала он подумал, что те, кто так тянутся к нему, — смутьяны и мятежники, посягающие на его жизнь, но когда он понял, что все эти люди движимы любовью и преклонением перед его красотой, сердце его смягчилось.

Чтобы как-то отвлечь горожан от их забот, он отправил к ним своего гонца с посланием:

«Всем тем, кто сумел показать свою любовь и привязанность ко мне, повелеваю каждому проявить себя в том деле, в коем он искусен. Исполнив же это, пусть умельцы предстанут передо мной каждый с результатом своего труда: те, чья работа придется мне по душе, будут приглашены ко мне на царский пир вместе с самыми преданными мне слугами, а те, чья работа будет плоха и небрежна, будут казнены».

Когда этот указ был прочитан народу, все кинулись исполнять царское поручение. Ученые стали писать новые труды, музыканты сочиняли прекрасные напевы, а поэты — стихи, прославляющие молодого царя; шедевры искусного письма творили переписчики; ювелиры украшали царский пояс, а ткачи готовили златотканную одежду; плотник делал новый царский трон, а лучник стремился так натянуть тетиву, чтобы царские стрелы летели выше и дальше других. И каждый, трудясь, мечтал о том, чтобы его дар понравился царю, и уповал на царскую милость.

И вот царь однажды ночью тайно вышел в город, чтобы самому убедиться в том, как выполняется его указ. И когда увидел все готовившиеся для него подарки, крайне огорчился.

— Но ведь эти редкости есть в моей казне, да и с виду там они получше и числом побольше! — вскричал он.

Но в это время его взгляд упал на бедного, измученного любовью и разлукой скитальца. Несчастный плакал горькими слезами:

— Каждый вложил в свое дело страсть и уменье и утром на царском пиру по праву получит причитающуюся ему милость, — говорил он сквозь слезы. — Ну а я? Весь мой дар — это рыданья и горе. Как я могу тягаться с ними. Даже царского гнева я недостоин, а не только его милости, и, если бы царский меч снес бы мою голову с плеч, я считал бы это для себя самой большой наградой!

Эта подслушанная речь несчастного растрогала царя, и он явил ему свою милость и утешил его. Но бедняк, увидев царя, был так потрясен его милосердием и вниманием, что упал перед ним без чувств и жизнь покинула его, а его исстрадавшаяся душа стала лучшим подарком царю, и горящая свеча его духа постоянно напоминала ему о непреодолимой силе любви и милосердия.

Праведник в Судный день

Когда наступил Судный день, отверзлись все могильные плиты, и из могил поднялись все те, кто был в них погребен. На судное поле отправились и святые, и погрязшие в грехах развратники, и богатые, и бедные.

Шел среди прочих и шейх Джем, известный своей кроткой святостью. На этом своем пути он впервые увидел ад, и один только вид мучений, которым подвергались грешники, вызвал в нем искреннее сострадание. И он решил, что если ему доведется предстать перед Богом, то первое, что он сделает, так это попросит Господа облегчить страдание всех попадающих в ад. И он приготовил для Господа такую молитву:

«О Господь! Всем тем, кто мучим адским огнем — и достойным, и подлым, и юным, и старым, — всем прости совершенные ими грехи. Пощади и отпусти их с миром! Ведь это Тебе ничего не стоит! Ну а если Ты не хочешь или не можешь этого сделать, то надели меня таким огромным телом, чтобы оно одно заполнило ад и другим там просто не оказалось бы места!»

Господь услышал молитву заступника и воздал ему по его заслугам, а многим грешникам явил свою жалость и даровал прощенье.

Отец и сын

Жил когда-то достойный человек по прозвищу Порсо — потомок одного из праведных халифов. Однажды он решил совершить паломничество в Мекку. В путь он отправился вместе со своим сыном Абу Насром, который был ему и учеником, и другом, и слугою.

Подойдя к святыне, они оба с благодарной мольбой воздели руки к Нему и совершили все положенные обряды. Но люди заметили их, почувствовали благость и святость Порсо и попросили его:

— Помолитесь за нас, чтобы нам было даровано святое напутствие!

Но Порсо молча отошел и не внял их мольбам, и тогда все шестьсот тысяч паломников, находившиеся у святыни, вновь повторили эту просьбу. И Порсо ответил людям:

— Стоит ли мне возносить мольбу Господу, если я уже сам ничего не могу делать без Абу Насра? Думаю, что он достойней меня для таких деяний и может помолиться за Божьих паломников.

Услышав эти слова, странники поручили моленье Абу Насру, и тот взошел на кафедру. Долго в благом просветлении молился он за людей, просил Бога о милости к ним и о помощи тем, кто пребывает в нужде. А Порсо все это время стоял под кафедрой и в паузах молитвы, произносимой Абу Насром, повторял лишь слова «Аминь!» и «Истина Божья!»

Молитва подходила к концу и, сказав последние ее слова, Абу Наср вскричал:

— О справедливый Бог! Если моя мольба недостойна святынь, вблизи которых она высказана, то прими хотя бы слово «Аминь!», многократно повторяемое моим отцом.

Услышав эти слова смирения, все шестьсот тысяч паломников воздали хвалу благости отца и покорности сына. И их мольба, и благодарный порыв паломников были услышаны Господом.

Явление Байазнда

Когда великий шейх Байазид Бистами, разорвав цепи бренности, вышел на дорогу в райские сады, он однажды во сне явился одному из своих учеников, который обратился к святому старцу с вопросом:

— О вкусивший благого вина чистой веры! Просвети нас в том, какая тебе там на небесах была уготована судьба Всевышним? Мы в разлуке с тобой постоянно думаем о том, как же там с тобой обошлись?

Байазид в ответ рассказал своему ученику следующее:

— Как только я оказался в могиле, в тот же час ангелами я был подвергнут строгому допросу: «Кто твой создатель, твой творец и твой отец?» Я же сказал им: «Не пытайте об этом меня. Лучше вы у Него самого вопросите, примет ли Он меня в свою свиту в качестве смиренного раба? Если Он меня примет, то это и будет вам достойным ответом, а если просьба моя будет отклонена, то мне будет суждено стать вечным скитальцем и заслужить презрение».

Когда я окончил эту свою речь, ангелы даже не успели мне ответить — другой, вещий Голос снизошел к нам:

«Эй, пытатели, — сказал Голос, — тот, кого вы допрашиваете, — мой достойный раб. Принят он небесами и его ответ вам осенен Божественным светом!»

Крик осла

Некогда в Нишапуре жил славный шейх Абу Бакр. Однажды он на время покинул Нишапур, направляясь по своим делам, и когда тронулся в путь, то заметил, что он окружен огромной свитой — бесчисленным количеством учеников и слуг и что его сопровождает целый караван лошадей и верблюдов.

Вся эта окружавшая его пышность, толчея и какое-то бессмысленное круженье смутили шейха, и он глубоко задумался.

Из этого оцепенения его вывел раздавшийся у него за спиной истошный крик осла. В этом крике шейх усмотрел знаменье и впал в экстаз. Ученики же, заметив это, тотчас же отреклись от своего учителя, посчитав его поведение неприличным, и свита шейха стала таять на глазах.

Один из разбегавшихся учеников, проходя мимо шейха, не удержался и сказал:

— В чем же все-таки причина твоего экстаза, учитель? Неужели только в крике осла?

— Друг мой, — ответил шейх, — сначала я задумался о том, что вы, мои ученики, тешитесь мирской суетой, каковая есть зло. Потом я вспомнил других славных шейхов — Джунайда и Абул Саида, вспомнил их скромность и смирение. И в этот момент раздался крик осла, ставший для меня знаком, который подтвердил все мои сомнения и укрепил в сознании своей правоты. А в том, что этим знаком оказался крик осла, уверяю тебя, нет ничего постыдного. Важно лишь то, что этим криком было изгнано наваждение, и я вернулся на праведный путь!

Судьба обманщика

Жил в некотором государстве один лоботряс и бездельник. И вот, не умея отличить стекло от бриллианта, он решил промышлять ремеслом ювелира. Он стал шлифовать красные стекла, чтобы они подольше сохраняли свой блеск, и выдавал их за рубины. Язык у него был хорошо подвешен, и, торгуя, он мог наплести столько небылиц, что люди считали его искусным умельцем в ювелирном деле. Торговля его шла удачно, и зажил он богато.

Но как-то раз один из своих фальшивых драгоценных камней-«самоцветов» он всучил восточному богачу. Тот был так рад своему приобретению, что не выпускал его из рук, постоянно любуясь им на свет. От того, что этот богач все время гладил руками свой «камень», вся краска на нем стерлась, он потускнел и подделка обнаружилась. Истинная цена этой стекляшке была медный грош, а богач приобрел ее у обманщика-ювелира за тысячу динаров.

Богач обратился в суд, который отменил сделку, но денег у обманщика уже не было, и он как вор был побит камнями до смерти.

Рассказ о двух приятелях

Как-то два приятеля, связанные друг с другом словом и добрыми отношениями, вышли в путь, намереваясь посетить другие страны. Один из них был мудр и звали его Мукбиль, а другой, Мудбир, был человеком непутевым. Нрав и привычки каждого полностью отвечали смыслу их имен, поскольку слово «мукбиль» означает «благонравный», а «мудбир» — «злонравный».

И в долгом пути они вели себя соответственно своим привычкам: Мукбиль по дороге рассуждал и говорил о святых подвижниках, о вере, о Боге и других высоких понятиях. Мудбир же говорил о разбойниках и грабежах.

Так с этими разговорами они подошли к дивному городу и решили обосноваться там, подыскав себе дело по нраву.

Мукбиль сразу пошел искать обитель правоверных отшельников, и когда горожане узнали цель его поисков, они представили его правителю, и он был принят им с большим почетом и щедро одарен.

Мудбир же, миновав городскую заставу, сразу отправился в притон. Там он упился допьяна, и когда кто-то из пьяных посетителей притона обозвал его уродом, зарезал своего обидчика ножом. После этого он был схвачен стражей и в цепях и оковах приведен к правителю, а тот, узнав, что перед ним убийца, приказал его казнить.

Так судьбу человека определяют его помыслы и поступки.

Рассказ о перевоспитании щеголя

Знаменитый шейх Абу Тураб Нахшаби был радетелем Истины и был известен как человек, владеющий тайным знанием.

У него был ученик, в котором он заметил пристрастие к пестрым нарядам. Даже рубище послушника на нем было все в пятнах ярких красных, желтых и зеленых заплат, и эти нелепые узоры были милы его сердцу.

Сначала шейх назначил своему ученику несколько простых испытаний, рассчитывая, что они его образумят и отвлекут от его нелепых пристрастий, но все его старания не принесли плодов. И тогда учитель решил принять более жесткие меры и предписал ученику для покаяния грязную работу на скотобойне. Там требовалось, наполнив корзину бараньими потрохами, переносить ее на голове в положенное место. Корзина была плетеной, и баранья кровь из нее вытекала на чалму ученика и на потеху базарной толпе растекалась по одежде.

Много дней терпел ученик это испытание срамом, и когда его рубище потеряло всю свою яркость и пестроту, душа его очистилась от неблаговидных пристрастий, и учитель разрешил ему произвести омовение. И ничто больше не отвлекало ученика на его пути к Истине.

Рассказ о пропавшем осле

Жил некогда человек, денно и нощно размышлявший о Боге. Ничто не могло отвлечь его от этих дум, Бог был в каждом его слове, и каждое его слово было или вопросом, обращенным к Богу, или ответом Всевышнего.

Зная об этом, люди считали его одержимым любовью к Богу и даже прозвали Господним Маджнуном.

И вот однажды весенним вечером, изнуренный молитвами, он ехал верхом на осле к святой обители. Уже подступала ночь, и начал накрапывать дождь, и этот бедный Маджнун решил, что дальше в темноте идти не следует, тем более что среди пустыни ему попались руины покинутого жилья. Он бросил в поле своего осла и со словами «Позаботься, Господь, о скотине» забрался в развалины и крепко заснул. Пока он спал, дождь разыгрался вовсю, струи его хлестали сквозь дырявую кровлю, и когда дождевая вода залила его ложе, его сон как рукой сняло. Он вскочил и, с трудом отыскав сухой угол, стал уже бодрствуя ожидать конца непогоды.

Дождь прекратился перед рассветом, и странник решил, что можно продолжить путь. Вышел он в степь у развалин, чтобы поискать осла, но не нашел его и возроптал, обращаясь к Господу:

— Лишь с единственной просьбой обратился я к Тебе: постеречь осла, и Ты не захотел ее выполнить, хотя и знал о том, что он нужен мне, чтобы я мог добраться к освященным Тобой местам и помолиться там! Видно, избаловали Тебя люди своим вниманием и любовью!

Так ворчал Маджнун и в отчаянии метался в поисках осла. И вдруг ударила яркая молния, осветившая небо и весь подлунный мир, и в ее сиянии Маджнун сразу же увидел, что его осел спокойно пасется неподалеку от развалин.

Маджнун сразу забыл все свои недавние тревоги, оседлал осла и продолжил путь. И только тогда он понял, что молнией Господь дал ему знак, что он услышал его несправедливые слова. Ему стало стыдно за свои сомнения, и объял его страх, когда он понял, какую обиду он нанес Господу своими упреками. И он попытался объяснить Всевышнему причину этого недоразумения:

— О Творец, Ты постоянно жив в моей душе, и сто раз казни мою душу, если я разгневал Тебя! Я упрекнул Тебя с досады, поскольку я посчитал, что если я поручил Тебе присмотреть за моим ослом, то Ты и должен мне его вернуть, хотя я и был обязан с самого начала его привязать. Ты же, увидев мое смятение и гнев, осветил землю и помог мне отыскать животное. Я счастлив тем, что Ты оказался моим другом и сумел посрамить меня за мое неверие. Теперь я забыл обо всем, что со мной приключилось, забудь и Ты об этом недоразумении и очисти от обид свое сердце!

Господь услышал эти бестолковые слова и, хоть их глупость была очевидна, простил глупца, помня о его верности и любви к Нему.

Рассказ о человеке, достигшем своей цели

Славный шейх Абу Саид прошел все стадии суфийского Пути вплоть до отрешения от собственного «я» и до единения со Всевышним.

Как-то во время пребывания в Мекке он был в толпе богомольцев, истово просивших благодати у Господа, и все они молились, преклонив колени и припав челом к Его обители.

Абу Саид был единственным среди паломников, который стоял молча. И когда его взгляд упал на молящихся, он промолвил, обращаясь к Нему:

— Боже! Все, что взыскуют эти люди, я уже постиг и теперь не ведаю их мук и страданий. Они Тебя ищут, а со мною Ты всегда рядом, и благодаря этому надо мной не властны людские соблазны и я свободен от бремени всех страстей человеческих. Моя благодать и отрада в единении с Тобой. Исполни же желания всех просящих, собравшихся здесь!

Царь и нищие

В одной из стран правил грозный царь, ставший от повседневного пьянства и разврата гнусным и злобным тираном. Зло сопутствовало всем его делам, и однажды, находясь в глубоком опьянении, он вдруг увидел двух оборванцев-странников, которые брели по бескрайней степи, помогая друг другу с любовью и уважением.

Царь повелел их привести к себе и спросил напрямик одного из путников:

— Кем тебе приходится этот странник, так на тебя похожий, и что связывает вас?

— Мы связаны общей судьбой, мы друзья, идущие к единой цели, — таким был ответ спрашиваемого.

Тогда царь задал еще один вопрос:

— А как ты думаешь, праведный странник, кто достойнее — я или твой спутник?

И странник тут же ответил царю:

— Считай, что я говорю за двоих, и скажу я тебе, что хоть ты и царь и правишь обширной державой, но на этом поприще ты творишь только дурные дела, постоянно извращая промысел Божий, а мой спутник хоть и нищ и убог, но он чтит Господа и неукоснительно исполняет все Его веления. Пока ты и он живы на этом свете, ты — царь, а он — нищий, но когда вы оба умрете, все изменится: он станет царем, вознесенным за свои подвиги на Пути к Господу, а ты будешь нищим, поскольку ничем, кроме беспробудного пьянства, ты не сможешь похвастаться.

Услышав эти речи, царь протрезвел мгновенно, его помраченье покинуло его, и он стал рвать на себе царские одежды, ибо ему открылась Истина.

Встреча с Хызром

В одной из стран Востока много лет назад на всех базарах нищенствовал некий молодой человек, изображавший из себя глубокого старца. Иногда он надевал рваный зеленый халат в надежде, что его примут за бессмертного Хызра, владевшего источником живой воды и творившего чудеса.

Надев личину смирения, этот обманщик то изображал из себя голодного, разглядывая снедь, выставленную на продажу в лавках, то обманывал людей, рассказывая о своих благочестивых делах. И так, действуя попрошайничеством и сказками, он разживался и пищей, и деньгами. На деньги он обычно покупал адскую смесь гашиша с беленой и, накурившись этого зелья, погружался в безумные сны.

Но однажды в этом своем окуренном состоянии он как бы сквозь сон увидел, что к нему подошел истомленный дорогой странник. И вдруг облик странника изменился, и перед нищенствующим молодцом предстал благородный седобородый старец в зеленом халате, который сказал ему:

— Ну-ка, открой свой мешок, чтобы я увидел, чем ты разжился за день!

Нищий открыл мешок и едва не сгорел от стыда и позора: вместо пищи там оказалась всякая гниль и нечистоты. А старец, наклонившись, взял пригоршню земли и бросил ее в раскрытую торбу со словами:

— Вот тебе на первое время, чтобы ты смог начать достойную жизнь!

Эти слова еще звучали, а старец исчез, будто его никогда здесь и не бывало. Тогда нищий заглянул в мешок и увидел, что брошенная старцем пригоршня праха обратилась в золото, драгоценные камни и нитки сверкающего жемчуга. И понял он, что во всей его жизни до этой встречи с Хызром не было никакого прока.

Корона и власть

Жил когда-то один индиец, и не было для него большей отрады, чем придумывать и напяливать на себя различные одежды. А однажды он, нацепив на себя пестрый, отделанный позолотой костюм, водрузил на свою голову еще и корону.

В этом своем царском наряде он попросил барабанщика собрать людей. Вокруг него начались пляски: люди танцевали и пели песни, а барабанщик отбивал ритм. Сам же индиец, возвышаясь над всеми, разными ужимками изображал из себя властителя, величественно протягивая руку в указующем жесте и гордо поводя головою.

Вскоре, однако, на шум этого веселья явились местный блюститель нравов со своей стражей. Он в один миг разобрался в том, что происходит, и толпа плясунов и ротозеев разбежалась в разные стороны. Из всего веселого собрания остался один только пестро разодетый, как павлин, индиец с короной на голове. Но эта корона не обманула стражников, и, сбив ее на землю палкой барабанщика, они плетками отхлестали индийца, и тот понял, что корона — это не власть, а только символ власти, который подобает лишь тому, кто эту власть уже имеет.

Выносливость и сила

Жил когда-то на свете один силач. Был он громаден и отменно здоров, и к тому же был он непревзойденным лентяем. Почти пуд самой различной снеди съедал он на завтрак и столько же на ужин. Да еще и между завтраком и ужином он поглощал не менее пуда пищи, а порезвившись и поиграв своей слоновьей силой, он засыпал так крепи), что никто не мог его добудиться.

Вдруг нежданно-негаданно страну, в которой он жил, настиг злой рок, и она подверглась мору и разорению. Народ стал покидать эту страну, устремляясь в дальние страны, боясь за свою жизнь. Отправился в путь и этот силач, не зная, сколько мук готовит странникам дорога.

Уже через сутки, промучившись без привычной пищи, он стал сетовать на свою горькую участь, а еще день спустя силы покинули его, а на третий день он и вовсе умер в пустыне. А люди, привыкшие к лишениям, среди которых были дети и почтенные старцы, продолжали свой путь, несмотря на все испытания, и через неделю достигли тихой и зеленой долины, укрывшей их от невзгод.

Адам Непорочный

Адам, отец рода людского, был сотворен Непорочным волею Всевышнего и увенчан венцом пророка и царской короной. Его власть распространялась на ангелов Господних и обителью его были райские кущи. Потом, по воле Творца, Адам был испытан грехом и пороком, и когда он не выдержал этих испытаний, он был изгнан из райских садов и был вынужден скитаться по безлюдной земле.

Во время этих странствий он постоянно рыдал о потерянном рае, и слова покаяния лились потоком из его уст. И наконец, после многих несчастий и испытаний, в его жизни появились знаки прощения, и ему была возвращена любовь Господа. Господь велик, и Он милостиво простит любого, как простил прегрешения Адама, если Он убедится, что раскаяние и покаяние искренние.

Рассказ об Ибрагиме, сыне Адхама

Ибрагим, сын Адхама, был некогда правителем в Балхе, но оставил престол, встав на Путь служения Господу, и поселился вблизи Нишапура. Семь лет прожил он в отшельничестве, проводя время в молитвах. Время от времени он собирал вязанку хвороста и относил ее на базар, и на полученные за нее деньги покупал себе немного еды, чтобы разговеться после своих дневных постов.

Однажды он шел в город с вязанкой хвороста и повстречался с несколькими праведниками, считавшимися в те времена столпами веры. Они побили Ибрагима, и тот сказал им:

— Я понимаю, что вы хотели испытать мою плоть, но я ее давно оставил в Балхе и отказался от нее, ступив на избранный мной Путь.

— Нет, не созрел он еще: слишком крепко он привязан к своим дровам, да и Балх еще им не забыт! — решили праведники.

Через несколько лет эти столпы веры снова повстречали Ибрагима и опять пожелали его испытать, но на этот раз Ибрагим уже не мог вымолвить и не вымолвил ни слова.

Увидев это, столпы веры единодушно решили, что Ибрагим уже достиг той степени отрешения от всего земного, которая сохранит его на праведном Пути на любом поприще, и их усилиями и волей Ибрагим был возвращен на покинутый им престол и, обретя власть, творил добро.

РАССУЖДЕНИЯ, ПРИТЧИ И РАССКАЗЫ ИЗ ПОЭМЫ «ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ СЕРДЕЦ»

О правоверном царе

Если царь справедлив и умен, для божьих рабов тенью Бога является он. Он подлинный властелин во владении своем, стих Корана: «Поистине я ставлю наместника на земле» ниспослан о нем. Величие справедливого царя описать невозможно. Изречение «Я родился в эпоху справедливого царя» об этом говорит непреложно. Тот, которым Господь двух миров гордится, вещал: «Час справедливости лучше богослужения людей и духов» — это правильно говорится. Справедливый царь — это милость Господа Всевышнего для населения, он охраняет и благоустраивает все селения. Наподобие солнца и весенних туч он цветы выводит из земных недр, золотом и жемчугом своих подданных он осыпает, несказанно щедр. Благодаря его благосклонности и милосердию неимущие и беспомощные не притеснены, а угнетатели мечом его наказания казнены. Благодаря его охране ягнята волков не боятся, а так как он казнил всех разбойников, путники по дорогам ходить не страшатся. Благодаря его опеке царит радость в школах, благодаря его защите в женских банях слышны голоса женщин и девушек веселых. Грабителям ужас внушив, он искоренил их насилие, а добро народное находится в изобилии. Из-за его наблюдения волокитчики спрятались по углам, а притеснители получили по рукам. От его усердия переполняются мечети, оживленные беседы ведутся в любом университете. Спасая имущество народа, он мечом мщения у воров укорачивает руки, в пустыню небытия бросает он грабителей, обрекая их на муки. Он велит освещать лавки для вечерней торговли свечами, не разгуливают у него головорезы по улицам ночами. Ханаки дервишей открыты с ночи до рассвета, в хижинах аскетов довольно света. На улицах города он охраняет покой, как пастух, он обходит простор степной. Он разбивает для подданных сады, строит им дворцы, в достатке и покое его бойцы. Благодаря ему девушки хороводы ведут по вечерам, мальчики играют в мосолки тут и там.

Старухи под напев прядильного станка молитву за него поют, девицы треплют хлопок и как бы в барабан его славы бьют. Нищие благословляют его и обращаются с любой нуждой, а он проявляет щедрость и ласку всей душой.

Голодных он угощает со своих щедрых столов, голых он одевает из богатой казны своих даров. Он орошает сад отчизны наподобие дождевых туч, озаряет очи соотечественников, словно солнечный луч.

Мечтают попасть под его власть подданные любого государства, среди угнетенных царит молва о справедливости его царства. О нем сочиняют трактаты ученые, о достоинствах его касыды слагают поэты, вдохновением окрыленные. Занятия певцов — песни о нем слагать, дело сочинителей музыки — мелодии во славу его создавать.

Удовлетворяя потребности народа, он ищет милости Бога всегда, во время разбора жалобы судебной он не забывает о дне Страшного суда.

Месневи:

Он царь народа, мудр и благороден, Но в простоте души с дервишем сходен. Перед владыками земли он шах, Пред бедняками он мирен, как прах. Наш мир земной, что мусор, для него, А царство сердца радостней всего. Он облегчить удел всех бедняков, Как шах Абулгази, всегда готов. Султан Хусейн поистине велик, Он в сущность человечности проник. Пока вращаться будет небосвод, Пусть миром шах владеет без забот Пусть радость он несет народу вечно, Пусть жизнь его пребудет бесконечно.*

* Здесь и далее в этом разделе стихотворные цитаты приводятся в переводе А. Старостина.

О правоверных беках

На службе упомянутого царя правоверный бек без порока подобен одному из четырех приближенных Пророка. Неудачникам он покровитель, выгод царя он верный блюститель; слова правды он царю говорит. Он от смертных грехов его оградит. Злому человеку страшен он, добрый от трудностей им спасен. Он не мыслит о присвоении имущества людей, он жен отнимать не думает у мужей. Безопасность подданных ему важна, радость народа ему нужна. Для каждого правоверного он блага искатель, каждый правоверный его доброжелатель. По природе своей он прямой человек, честен в придворной службе этот бек. Да не будет лишен такого бека шахский двор, да не прервется над государством его надзор.

О недостойных наместниках

Часто встречается наместник — обманщик, от роду хвастливый, лжец нечестивый. Выдает себя за пророка этот подлец, плетет небылицы о Гаврииле и его откровении этот лжец. Друзей он в тесной дружбе с шахом убеждает, ложными фактами эту дружбу он подтверждает. Из-за алчности он посылает неверные предписания; он дает ложные сведения, чтобы увеличить свое состояние. Ради приобретения имущества ложь становится истиной для него, порочить правоверных для него — торжество. Пока существует на свете ложь, правды у него ты не найдешь; чтобы получить взятку, говорит он одно, но в душу его проникнуть мудрено. Такого наместника, у которого слова — одно, а дела — другое, гнать с царского двора нужно метлою.

О несправедливых, невежественных и развратных царях

Справедливый царь подобен зеркалу, несправедливый на его обратную сторону похож; тот озарен, как светлое утро, у этого сходство с ночной темнотой найдешь. Угнетение — души его страсть, разврат над умом его захватил власть. В опустошении страны он ищет покой, обездолив население, он доволен собой. Он обращает голубятни в гнезда сов, в развалины — дома процветающих городов. На пиру его льется вино, словно поток, а народное добро постигает злой рок. Ради кирпича для своего винного кувшина он ломает в мечети свод, для пола своего нужника он плитки с алтаря унесет. Если он любит проливать кровь людей, всех бояться за жизнь заставляет этот злодей. Если он поклонник вина, правоверным улица страшна. Если он развратник и прелюбодей, невинные люди боятся за жен и детей. Если он упрям и признает только доводы свои, это хуже смерти для бедного Навои.

Непристойные выходки его, по его мнению, вполне достойны, достойные поступки других — непристойны. Великие заслуги сводит для него на нет малый просчет, из-за незначительного промаха истину он истиной не зовет. Не сбывается его ошибочное предсказание — невинные несут наказание. Когда мечту его выполнить невозможно, ничего не подозревающие люди подвергаются пытке безбожно.

Он ядом живую воду назовет — соглашайся с ним или будешь преступником объявлен; он солнечный свет мглою сочтет — рукоплещи ему или будешь злодеем ославлен. Собственная капля воды для него дороже всех морей, собственная пылинка — жемчуга ценней, а гибель чужого добра, пусть оно будет, как гора, его не беспокоит — оно для него медного гроша не стоит. Когда люди ради него с жизнью расстаются, он рад тому, что денежки ему достаются.

Если с ним не согласиться, когда он называет белым ястребом черного грача, если ему не скажешь, что он ловко ловит гусей, жди палача. Когда он светлый день темной ночью считает, будешь наказан, если не скажешь, что звезда мерцает. Тот, кто скажет правду, расплатится головой, тот, кто призывает к добру, простится с душой. Истина для него не истина, а мудрец, по его понятиям, — глупец. Своим народом он недоволен, никому он не рад, никто не знает, куда он закапывает клад. Он жаждет людей казнить и разорять, его великая радость — всех грабить и убивать. Если у него и вазир негодяй, как он, — это все равно, что Хаман и Фараон.

Бейт:

Если только шах таков и таков вазир, Как холеры и чумы их боится мир.

Да не выводит Бог таких чудовищ из мрака небытия во дворец мироздания и из темницы безжизненности в город существования.

О вазирах

Слово «вазир» образовано от «визр», что значит «прегрешение», и этому соответствуют его любое деяние и решение. Эту службу лишь вазир Соломона Асаф вел разумно и терпеливо, недаром на кольце его была надпись: «Аллах милостив к тому, кто поступает справедливо». Когда отправился Асаф на вечный покой, всю совесть вазиров, видимо, он унес с собой, поэтому ни у кого из этих бессовестных нет совести — жемчужины дорогой.

Если, словно ветер, по всему свету пройдешь, подобного Асафу на этой черной земле не найдешь. А впрочем, даже если такого, как Асаф, и узнал бы свет, — что толку? Трона Соломона давно уже нет.

Эти угнетатели подтачивают страны могущество, растрачивают накопленное народом имущество.

Лучше не чернить перо из-за этих черных подлецов и не пачкать бумаги упоминанием этих наглецов. Они таких лекарей напоминают, которые больных отравой убивают. И те и другие одинаково змеи, шах должен их уничтожить скорее. Им нипочем людские стоны, они жалят людей, как скорпионы. Кончик их пера — это жало, что поражает людей хуже кинжала. До кой поры их жало будет ранить несчастных людей? Есть надежда, что они расшибут себе голову о камень смерти.

Месневи:

Высоко или нет те люди взнесены, Но все от них народ страдает без вины. Пускай казнит их царь, чтобы не знать тревог, «Искореняйте злых», так повелел Пророк.

О недостойных канцлерах

Канцлеры нечестные творят дела неуместные. Если они к тому же являются и невеждами, разврат и козни становятся их надеждами.

Пение на их пиру, где царит бесчестие, — это оплакивание науки и веры. Бутыли с розовой водой, которые ученые приносят, лакеи таких канцлеров выпивают и вина просят. Предназначенные для тех сласти вместо закуски кладут эти в свои пасти. Все блага людей идут на удовлетворение их страстей. Бесчинствуют там те, кто злодейской кости, негодяи там — желанные гости. Провизию дервишей их молодчики съедают, за счет жалованья преподавателей их мальчики процветают.

Когда такой канцлер пирует, доставляет ему вино сам блюститель порядка городской, а судья процеживает это вино своей бородой.

В государстве, где всему недозволенному широкая дорога, можно попирать правоверие и закон соблюдать нестрого.

Канцлер должен ученым услужить, а старейшин к себе приближать, имущих к милости призывать, неимущих заботой окружать, он должен налаживать вакуфные дела, развивать земледелие села.

Месневи:

Кто пьяница, развратник или мот, Он к гибели все царство поведет. Коль в нем упрямство с чванством пополам, Его халат умнее, чем он сам.

О воинах и войсках в походе

Войска в походе — это похожие на Гога и Магога чудовища. Ни на миг они не остаются без забот, у них вечно труды и поход. Они чужие страны грабят и все съедают, нивы от них, словно от саранчи, погибают. Человечность им чужда, праведность не свойственна им никогда. По природе они несообразительны и несметливы, разум и рассудок природой им не даны. Они без раздумья идут в любую страну, ничто не разбудит их от сна невежества. Они не чувствуют ни жары, ни холода, не ощущают ни наготы, ни голода. В зверстве они хуже всех созданий, в хищности хищнее всех зверей.

Рубаи:

Нет удивительней на свете людей, чем этот вот народ, Они чем больше пожирают, тем больше их к еде влечет. Томит их алчность, мучит жадность до самой смерти без конца, А впрочем, если правду молвить, то жадность войска не умрет.

Но вот что чудесно — и среди них есть великодушные мужи, ибо каждое сословие наделено благодатью небесной. Войска имеют барышников своих, которые дешево берут и дорого перепродают добычу их. Они извлекают барыш из солдатского везения, как чиновники получают добычу от населения.

Бейт:

И все военные трофеи, добытые за много лет, Все к этим попадет мерзавцам, желаешь ты того иль нет.

Человек не в силах что-либо им доказать: сам Господь должен таких наказать.

О том, как люди царя похожи на самого царя

Тот, кто у царя службу несет, дела по примеру своего царя ведет. Если царь будет справедлив, и этот в служении справедливости будет ретив. Если будет несправедлив повелитель, то и слуга его будет притеснитель. Если государь обладает правоверием, подданные его воодушевлены верой и доверием. Но если он безбожник злой, то и народ его, несомненно, такой. Мудрецы сравнивают царя с озером, а народ его с реками, из озера вытекающими. Какова в озере вода, такой и в реке она будет всегда. Если она там горчит, то и тут она горчит, если там она пресна, то и тут пресна. Если там мутна, то и тут мутна, если там прозрачна, то и тут она прозрачна.

Месневи:

От озера идет канал. Мудрец всегда Вам скажет, что одна и здесь и там вода. Когда ж вода в реке и озере одна, То проба здесь совсем, поверьте, не нужна.

О судьях

Судья в здании правоверия является столпом, он определяет различия между добром и злом. Его сердце должно быть очищено духовными знаниями, его разум должен быть просвещен точными науками, его сердце должно быть освобождено от личных склонностей, он должен далеко отбросить от себя лицемерие. Суд его должен быть сокровищницей духовных наук, он должен справедливо судить каждого, не взирая на то, недруг он или друг.

От его знаний и благочестия в восторге светлые сердца, его тонкие следствие и проницательность — ужас черного подлеца. Сердце его должно быть Божьими предписаниями укреплено, решение его пророческими хадисами должно быть подтверждено. Его ум не должен быть запачкан грязью юридических ухищрений, его разум не должен быть затемнен уловками законоведов. Муфтиев-взяточников он должен громить, лживых вакилов должен срамить. Заслуживает казни невежественный судья, которому любо вино; нужно сжечь такого прежде, чем он попадет в огонь, на адское дно. Судья-взяточник, который закон нарушает, стену крепости правоверия ломает.

Тот, которого люди могут взяткой подкупить, может за взятку и закон переступить. Судья не должен обходить закон, с верного пути сбиваться не должен он. Искривление и прямую линию сделает кривой, нельзя настроить музыкальный инструмент с ненатянутой струной.

Должен быть жестоко наказан судья тот, чье решение губит имущество народа и сам народ. Судья, у которого в его пути верного путеводителя нет, окажется на дне кладезя бед.

Вообще неблагочестив и лжец тот, кто берется за судейское дело слишком смело, а тому, кто неблагочестив и лжец, нельзя доверять распоряжение законом Пророка.

О муфтиях-правоведах

Муфтий должен быть правоведом справедливым и ученым благочестивым. Он должен отлично знать науку ислама, а лик его должен быть окружен ореолом благочестия. В душе его не должно быть дурных страстей, не должно быть и различных ухищрений в ней. Перо его должно лишь правду писать, его решения не должны закон нарушать. Он не должен быть развратником и невеждой темным, пьяницей и злодеем вероломным.

Из-за одной монеты он не должен неправду правдой объявлять, из-за ничтожного подношения к незаконным решениям благосклонность проявлять.

За корзину винограда он целый сад безжалостно сжигает, за пуд пшеницы от его рук целое гумно погибает. Муфтий, который, прибегая к различным ухищрениям, недозволенное разрешает, своим пером закон разрушает. Тот, кто дает решения за взятку, продает свою веру за деньги.

Такой муфтий похож на лекаря, отравляющего людей: тот губит праведных, а этот — правоверие.

Рубаи:

Муфтий, ты мзду свою с услугой соразмерь, Коль плата велика, желания умерь, И не криви душой за взятку, иль тебя Обрежут, как калам, безжалостно, поверь.

О преподавателях

Преподаватель не должен стремиться к чинам и не должен пытаться преподавать то, чего он не знает сам. Ради славы он не должен слушателей собирать, с целью самовосхваления во время лекции кричать. Он не должен, словно невежда, носить огромную чалму с длинным концом, не должен на почетном месте в медресе гордо сидеть с важным лицом. Он должен духовные науки знать, а людей светским наукам обучать. От недозволенного он должен в стороне держаться, от грязных дел — уклоняться. Он не должен несведущим проповедовать разврат и не должен делать то, что не позволено. Иначе он не преподаватель, а распутник, человек скверный, с таким не должен общаться правоверный. Ученые должны быть праведными и сведущими, они должны знать, что изрек Господь, что — Его посланник.

Кыта:

Ссылаться должен он на Бога и Пророка, На изречения подвижников святых, — Ведь кто послушает ученого, который О Боге позабыл среди трудов своих?

О врачах

Врач должен быть искусным, преданным своему делу, он должен всегда помогать больному телу. Врачевание он должен от души любить, сочинения ученых врачей изучить. Говорить он должен пленительно и приветливо, действовать скромно и сметливо. Искусный врач, который помогает больным, напоминает Иисуса Христа искусством своим. Иисус возвращал душу в безжизненное тело молитвой, а этот препятствует душе выйти из тела лекарств силой. Видеть рад такого врача больной, слушать его он готов всей душой. Для больного — лекарство даже появление его. Больному свидание с ним — спасение, напиток, данный им, для больного — живая вода.

Если же он в своем ремесле искусен, но груб и невнимателен, то, хотя он больного и лечит, с другой стороны, он его своим поведением калечит.

А что касается необразованного врача, то он является помощником палача. Тот людей мечом убивает, а этот снадобьями отравляет. Безусловно, лучше тот, а не этот, ибо тот преступников умерщвляет, а этот — невинных людей убивает.

Да не явится никто невинным к палачу, да не явится никто больным к такому врачу.

Бейт:

Искусный врач промолвит слово — болезнь прогонит навсегда, А хмурый лекарь только глянет — настанет для души беда.

О сладкогласых птицах в розовом саду поэзии

Их несколько родов. Первый род пользуется дарами сокровищницы небесного познания, величие которого не в силах описать люди. Эти люди подбирают жемчужины из сокровищниц мыслей и нанизывают их на нить поэзии для удовольствия людей. Величайшее дело стихи слагать, это почтенное дело, Божья благодать. Ведь Коран тоже ниспослан в стихах, Пророк часто изрекал стихами свои чудесные хадисы. Так как целью в них была не поэзия, то люди не называют их стихами.

Предводителем и вождем этого рода поэтов, основателем этого почтенного общества и его главой является жемчужина моря святости, звезда чудес в небесной дали, эмир правоверных Али. Да будет Аллах им доволен и освятит его образ. Он составил диван стихов, в котором высказал много таинственных мыслей и остроумных слов. Назовем некоторых из тех, кто причастен к этой замечательной плеяде. Из персоязыч-ных — это поэт, которому был дан таинственный поэтический дар, Фарид ад-дин Аттар, сочинитель месневи, искатель жемчужин в море истины мавлана Джалал ад-дин Руми. Их целью в стихосложении является не что иное, как познание беспредельных Божественных тайн и их выражение.

Есть еще старейшины, святыми ставшие, и мужи, Бога познавшие, которые являются их последователями. Эти последователи поэзию учителей почитают и на них, как на совершенство, взирают.

Это — поэты, пути к высшей истине познавшие, это — алхимики, философский камень разыскавшие.

Другой род поэтов — это те, что высшей истине мирской облик придавали и таким способом стихи слагали. К этому роду относятся такие, как остроумный человек среди глубокомысленных мужей, шейх Муслих ад-дин Саади Ширазский, великодушный возлюбленный среди поклонников любви эмир Хосров Делийский, развязавший трудные узлы суфизма шейх Захир ад-дин Санайи, редкий среди мужей истины шейх Ав-хад ад-дин, выразитель глубоких мыслей ходжа Шамс ад-дин Мухаммад Хафиз.

Поэтом, в истинной и мирской поэзии совершенным, в обоих этих видах поэзии преуспевшим, предводителем и вождем мужей поэзии является его светлость шейх-уль-ислам, мавлана своей нации и веры Абд ар-Рахман Джами, да осветит и освятит Аллах его усыпальницу Он искусен и в поэзии первого рода, он достиг совершенства и в созидании нежных строк поэзии второго рода. В этом мире его изящные стихи мужей наслаждения и мысли услаждают, его стихи, посвященные познанию Бога, их восторг возбуждают.

Рубаи:

Если уж поэты совершенны, лучше них нет в мире ничего, А когда поэт бездарен, в мире ничего противней нет его Что до тех, кто в самой середине, мир без них прекрасно обойдется, Лучше избегай их. их искусство не стихи, а шутовство

О писцах

Писец — это книги поэтов украшающий чародей, словесных кладов казначей. Но дело хранителя клада — хранение его, вероломством является присвоение его. Тот, кто к присвоению чужого стремится, в хранители не годится, он должен просто рук лишиться.

Хороший почерк и красивые точки на страницах пленительны, словно пушок и родинки на красивых лицах. Красивый почерк каллиграфа украшает слова поэта, радует очи писателя и читателя красота эта. Искусный переписчик прямой буквой своей покоряет души прямых людей. Писцом не будет недоволен никто, если он напишет правильно один бейт или сто. Но когда форма букв оказывается некрасивой, и содержание сочинения кажется пустячным. А если писец к тому же и много ошибок допустит, то пусть рука у него лучше отсохнет. Когда он, неправильно поставив точки, превращает «любимую» в «дурную», а «любовь» в «муку», сто проклятий имеющему такую руку. Плохие писцы пачкают листы, как бороды свои пачкают красками старые шуты Бороды этих шутов достойны лишь того, чтобы бросить их в нужник, а кисти этих писцов лучше всего кинуть в ад Богатое содержанием послание, написанное красивым почерком возлюбленной, услаждает душу и радует сердце. Но почерк возлюбленной может быть и некрасив — для влюбленного он всегда прекрасен. А что касается плохого писца, то его место — это темница, такая же черная, как его чернильница, и пусть голова его будет разбита, как расщеплен его калам, а лицо его — такое же черное.

Бейт:

А если писец найдется такой, что будет перечить этим словам, То пусть, как калам, его голова расщеплена будет пополам

О школьных учителях

Школьный учитель — невинных детей мучитель. Он любит детей учить, но всегда готов их наказать. Он непримирим и беспощаден, по природе он — сталь, а сердцем он — камень.

Он хмурится и гневается на детей, злится на невинных людей. В большинстве учителя грубы характером, ум их ущербен Однако часто они укрощают палкой непокорную природу детей, исправляют наказанием дурной нрав малышей. Грубость, которая имеется в природе их, — это напильник, которым они исправляют учеников своих. Ни один человек не в силах сделать то, что делает учитель, не только человек, этого не сделает даже ада властитель. Воспитание даже одного ребенка могучего мужа измучит; совершает подвиг учитель, который сразу множество детей воспитывает и учит. Этот изнуряющий труд делает их тупыми — такое мучение каждого с ума сведет. Ученик обязан всем своему учителю, услужать ему подобает даже повелителю. Хотя бы учеником был судья, если доволен им учитель, будет доволен сам Бог.

Бейт:

Кто научил тебя лишь слову на том Пути, что к Истине ведет; Его хоть сотней кладов награждай ты, все не оплагашь ты его забот.

Об имамах

Имам в свое чтение Корана влюблен, он своим намазом пленен. Думая, что он — настоящий человек, он своим воображением живет, считая, что он лучше всех на свете, он себя заносчиво ведет. Он думает, что будет принят небом намаз, совершенный им. Что будут прощены все, кто совершает намаз вместе с ним. Он громким голосом читает Коран — это говорит о его высокомерии и надменности; он молится впереди всех других — это свидетельство его себялюбия и подлости. Он мнит о себе, что является народным предводителем, полагает, что является всех людей учителем. Намаз должен возглавляться совершенным имамом, а такой является невеждой и хамом.

Выступать в качестве имамов должны для своих последователей наставники или учителя, когда совершают намаз их ученики, ученые — во время намаза несведущих людей, сведущие люди — во время намаза своих детей.

Когда есть необходимость, а ученого человека нет, и неученый человек может по вопросам обрядов, богослужения и шариата дать совет.

Не настоящий человек тот, кто за сан имама жалованье получает, а потом себя настоящим имамом и предводителем считает — подлинный мужчина на него, как на человека, не взирает.

Кыта:

Только тот укоров избегает, Кто в тиши свершает свой намаз. А невежде кыбла — сан имама, Он готов молиться напоказ.

О чтецах Корана

Четкое произношение и красивое чтение хорошего чтеца услаждают души слушающих и радуют их сердца. Если и голос его приятен, те, кто склонен к молитвенному экстазу, восторгом наполняются сразу. Если же он неприятным голосом плохо читает, пусть лучше он сурьму глотает. Если же он развратник и злодей, пожалей сурьму, камнями глотку ему забей! Впрочем, если такие чтецы к тому же еще много читают, есть надежда, что рот их засохнет, как отверстие раковины, а язык — как язык ириса.

Бейт:

Пускай ни на одном миру, о Боже, не поет Тот, у кого лишь для еды раскрыться может рот.

О музыкантах и певцах

За веселого музыканта и восторженного певца поклонники искусства и красоты отдают свои сердца. Когда певец чудесную песню с приятным напевом поет, слушатель казну своей жизни ему несет Приятная музыка бодрость в сердца вливает, прекрасный голос слушателей воодушевляет. Сладкогласый певец усиливает жар любви влюбленных; если он обаятелен, он вызывает смятение среди им плененных. Когда певец свою песню грустными нотами начинает, его удар по струнам в сердцах, пораженных любовью, глубокие следы оставляет Исполняющий приятную песню прекраснолицый певец вызывает горячие вздохи влюбленных сердец.

Если кроткий музыкант проницателен и умен, даже человек с каменным сердцем будет в него влюблен, особенно, когда он и поет, и играет, — он владения сердца покоряет.

Это мгновенье для человека, ставшего на Путь познания Истины, является весьма опасным, он может или продолжать совершенствоваться, или допустить ошибку, и тогда его труд станет напрасным. Некоторые люди иногда одним горячим вздохом цели достигали, а другие порой из-за губительного вина теряли то, что годами приобретали. Но Шибли и Нури, да будут святы их усыпальницы, пошли по пути слушания музыки и достигли этим путем Истины. Но многие люди Бога, которые приходили в питейный дом, чтобы слушать напевы органона, отдавали виночерпиям золото веры и ислама.

Если кто-либо в питейном доме будет воздерживаться от вина, приятный голос флейты заставит его выпить чашу до дна. Когда человек о винах и думать не желает, скрипка стонать и уговаривать его начинает. Когда гитара берет человека за душу, он не думает о последствиях, к которым приведут его действия. Арфа, приглашая его пить, горло дерет, а лютня упрашивает и над арфой верх берет. Рубаб, опуская вниз голову, пить приглашает, а кобуз громко к пиршеству призывает. Когда канун и чагана затевают свои напевы, а луноликие виночерпии с поклоном наполняют чаши, человек веру и благочестие забывает, в этот миг у него ума и разума не бывает.

Хотя и без того любовь покоряет благочестивых, но от дуновения флейты и вина огонь любви разгорается сильнее, словно от ветра и масла. Даже в пустыне верблюд араба от песни быстрее бежит — так молния сверкает в тучах, когда гром гремит. От музыки человек все в неправильном свете представляет, и это ему бедствия причиняет.

Хотя служители этого ремесла люди веселые и сердечные, на самом деле они нищие и природа их низка. Тот, кто играет и поет, подаянием живет. Пока заказчики этим людям что-нибудь дают, они играют и поют. Пока для них много даров на веселом собрании, они готовы выполнить любое приказание. Когда дары начинают кончаться, они начинают кокетничать и ломаться. А когда у тебя все кончается, у них недовольство начинается. Хотя бы годами они получали с тебя дары, они будут проходить мимо и не узнавать тебя с этой поры. Они недовольны, когда ты им меньше даешь, не выражают благодарности, когда ты им больше несешь. Одни из них — коварные интриганы, другие — злонравные грубияны.

Словно звук ненастроенного инструмента, неприятны их деяния, нет смысла в их словах, похожих на их неуместное кривляние. Верность им природой не дана, верный человек для них сатана. Неверный певец — это бесстыдный подлец. Хотя бы ты годами ухаживал за ним и воспитывал его у себя, если хоть раз ты откажешь ему в его просьбе, он станет чужим для тебя. Это не мужчина — по действиям он блудница, он распутник в благородной одежде. Он обвораживает знать пением и игрой, с помощью крика и барабана грабит народ простой.

Месневи:

Душа от бедствия такого пускай подальше сторонится. От голоса его в испуге вспорхнула из болота птица. Она спустилась бы обратно, он в барабан стал бить опять, А этим птицу избавленья надолго можно испугать.

О сказочниках и рассказчиках

Сказочник чушь порет, рассказчик пустословит. Сборище, собравшееся вокруг рассказчика, — это скопище наркоманов. Рассказчик громко кричит и хлопает в ладоши, чтобы отпугнуть птиц разума и сделать людей безумными. Сам он действует, словно ума лишенный, болтает, как опьяненный. Конфеткой называет он верблюжий помет. Любители его представленья покупают и едят, а он продает.

Бейт:

Когда маджун и леденец твой никто не купит, то беда. Как ни шуми, свою торговлю ты не улучшишь никогда.

О проповедниках

Проповедник должен проповедовать слова Божьи, а также изреченья Божьего Посланника. Прежде всего он сам должен стать на показанный Богом и Пророком путь, а потом призывать людей туда, объяснить его суть. Тот, кто путника по неведомой для него самого дороге направляет, — с пути его сбивает; путник, заблудившись в степи, погибает. Пьяница, который призывает людей не пить, похож на соню, который призывает человека бодрствующим быть.

Тот, кто разговаривает во сне, — человек больной, тот, кто слушает его, — человек шальной.

Проповедь — это дело наставника сведущего, это занятие проповедника всеведающего. Такой проповедник должен сначала сам надлежащий путь пройти, а потом предводительствовать людьми на этом пути. Собьется с пути тот, кто не знает дороги, до цели довести его не сумеют его ноги.

Проповедник — это тот, в обществе которого несведущий становится сведущим, а сведущий оказывается несведущим.

Если проповедник учен и благочестив, тот, кто отклоняется от его наставлений, — нечестив.

Тот, кто не действует в соответствии со своими словами, для всех бесполезный пустослов. Проповедник, читающий речь по написанному, похож на лицедея, выступающего с помощью суфлера.

Рубаи:

Когда не может проповедник без помощи сказать ни слова, Помощника рабом он будет, а не певцом Творца благого, Он сообщить тогда веленья не сможет людям никогда, Не всякий петь способен с таром... желанье — пения основа.

О звездочетах

Звездочет, который, наблюдая за планетами и звездами, предсказывает судьбу, подобен гадальщику, который, считая точки на песке, рассказывает чепуху. Его таблица — небылица. Его астрономический календарь составила неразумная тварь. Астролябию, которой пользуется он, нужно поскорее выбросить вон. Его инструменты для наблюдения луны совершенно неверны.

Тот, кто имеет дело с такими приборами, — это просто неуч, он не видит, что существует судьба и небесный рок.

Если дать ему в руки гранат, то он не сможет сказать, сколько в нем частей, пленок и зернышек. Он не сможет сказать, каков вкус этого граната: горький или кислый, сладкий или с винным привкусом. А между тем люди режут гранаты, их свойства изучают и учат других определять их.

И вот такой человек рассказывает бабушкины сказки о небесном своде, звездах и созвездиях, об их благоприятных и злополучных влияниях. Хотя даже одно из десяти его предсказаний, даже случайно, не оказывается верным, он продолжает заниматься своим ремеслом и даже верит в него суеверно. Есть выражение «звездочеты лгали», в этом выражении на лживость его предсказаний содержится намек, ибо астролог — это такой человек, который от правды далек. На очах его знания будущего — бельмо неведения.

Бейт:

Созвездий положенье, правда, нам пользу или вред несет, Но это знает Бог единый, тут бесполезен звездочет.

О купцах

Купцы благодаря своему ремеслу и путешествиям представление о стране и городах имеют, об удивительных вещах и диковинных событиях рассказывать умеют. Они на верблюдах пустыню пересекают, переваливают через горные хребты, испытывают ужасы морских бурь. Чтобы жить честно добытым хлебом, им приходится очень много ездить и переживать великие трудности. Свои сто они до тысячи довести мечтают, холст шелком заменить желают. Не должна быть прибыль единственной целью купца, ради ее извлечения он не должен трудиться без конца. В целях торговли он не должен то и дело поднимать паруса своих судов, ради жемчуга не должен лезть в пасть зубастых китов. Он не должен чваниться имуществом и деньгами, думать, будто он будет велик с большою свитой и множеством слуг. Чтобы сберечь дорогую материю, он не должен плохо одеваться, чтобы накопить продовольствие, он не должен черствым хлебом наедаться.

Он должен трудиться, чтобы лучше жить, прибыль должна его спокойствию служить. Чтобы беседовать с почтенными людьми, он должен разъезжать, он должен стремиться неудачникам в их делах помощь оказать. Зякат он должен своевременно вручать и присвоения чужого избегать.

Он не должен только имущество почитать, а самого себя унижать. Он не должен для себя хлеб и мясо жалеть, а потом из-за этого болеть. Не следует ради наследников богатство добывать, рискуя попасть в беду, имущество наживать. Такой человек не господин, а слуга, и из-за своей низости и подлости он постоянно будет в накладе.

Бейт:

В подобном человеке, верь мне, следа рассудка даже нет. Он ниш душой, хотя б подвластен ему был даже целый свет.

О городских перекупщиках

Барышник, который в городе товар перекупает, себе выгоды, а людям неурожая желает. Народный убыток ему прибыль несет, благодаря ему он дешево скупает и дорого перепродает. Когда он покупает полотно, он его холстом называет, когда продает холст, он его полотном величает. Он может всучить вместо кашмирской простую шаль, может продать циновку вместо золотой парчи — ему никого не жаль. Кроме совести, все есть на его прилавке, из-за отсутствия совести он готов на все, только не признать вину в своей лавке. Странствующий купец — мужчина, а этот — как бы его домохозяйка, или, точнее, тот — воин армии в походе, а этот — его жена.

Барышнику достается барыш, покупателю недобротный товар достается, а маклеру с двух сторон ложная клятва остается.

Бейт:

Не люди вовсе эти люди, коль ты посмотришь хорошо, Держись от них подальше — вот что я всей советую душой.

О рыночных продавцах

Рыночные торговцы и продавцы — безбожные плуты, лживые наглецы. Вещь, которая стоит один динар, продавать за сто — это гордость их, покупать за сто то, что стоит тысячу, это предел мечтаний их. Честно торговаться значит для них быть нечестным, быть верным своим обещаниям — это для них быть неверным. Они не признают примет конца света, они не верят, что есть небесные весы правосудия для взвешивания земных деяний. У них отец старается надуть сына, сын — отца, они полагают, что на их удочку попадут и оба ангела-писца.

Бейт:

Такой себя святым объявит, ему и это нипочем, Но коль внимательно посмотришь, безумца ты увидишь в нем.

О ремесленниках и мастерах

Для мастеров и ремесленников правду говорить — великий труд, но зато эти мошенники очень много лгут. Изделия свои они невероятным образом подделывают, своих обещаний они никогда не сдерживают. Говорить правду, что является замечательным качеством людей, для них считается великим недостатком, а ложь, которую люди считают огромным пороком, для них — добрейший поступок.

Месневи:

С утра до вечера ремесленник в трудах. Кудесник подлинный во всех своих делах. Привычна для него вседневная забота, Гоняет вверх и вниз давно его работа. Коль он старателен, богатым станет он, Нет — что поделаешь! Тогда он разорен.

О полиции, стражах и узниках

Градоначальники, полиция и стражи городов — это защитники и покровители убийц и воров. Темница и узники — это ад и грешники. Стражи — это ангелы истязания, полиция — это повелитель ада, дающий приказания. Преступники сидят в цепях с ярмом на шее. Они похожи на адских грешников.

Темница о темноте сердца воров говорит, в беспокойном сердце заключенных, сидящих там, тревога царит. Там больше страха, чем надежды, для преступника, больше смирения, чем сопротивления, у того, кто нарушил закон. Каждый раз, когда стражи кого-либо из них забирают, у остальных от страха сердца замирают. Очевидцы казни страшные вести несут, вернувшись в темницу, ужасные разговоры ведут. Один рассказывает, что такой-то, когда его вешали, стоял смело, второй говорит, что такой-то, когда ему голову рубили, сидел умело. Один изумлен мужеством казненного, другой восхищен стихами обвиненного. И множество таких ужасных вещей, таких удивительных событий.

Стражник прежде всего преступника поймать стремится, а получив то, что ему нужно, его освободить из темницы стремится. Темница напоминает день Страшного суда, она похожа на кромешный ад. Узников мрачной городской темницы можно сравнить с пленниками любви в их печальной лачуге. Да сохранит нас Бог от всех деяний, которые приводят туда, и от происшествий, которые бросают людей в оковы стыда.

Бейт:

Страданьем и бедой богата та обитель, Для узников здесь гнет единственный учитель.

Бейт:

Коль переступишь ты темницы той порог, То у тебя одна надежда — только Бог.

О земледелии

Крестьянин пашет землю, чтобы засеять ее, и в это время он открывает путь к насущному хлебу. Если он благочестив и честен, его вол подобен верблюдице Салиха. Волы крестьянина, словно могучие силачи, смиренно пашут, неторопливо продвигаясь вперед. Во время работы где крестьянин — и они там, он ими управляет, словно Адам.

Благодаря крестьянам благоустроен мир, благодаря им люди могут устраивать пир. Каждое их действие и каждый шаг — причина изобилия и любых благ.

Когда крестьянин добросовестно сеет зерно, Господь Бог позволяет ему собрать урожай в сам семьсот на его гумно. Но пока всходы дадут семена, пока урожай дойдет до гумна, черви и птицы зерном питаются, звери степные им наедаются. Благодаря этому зерну в достатке дом муравьев, благополучно живет стадо диких ослов, голуби страстно воркуют, жаворонки в небе ликуют; зарабатывает на хлеб жнец, который зерно жнет, подборщик колосьев этим зерном живет. Благодаря ему достигает цели прополыцик, получает необходимое кет-менщик, нищий бывает сыт и всякий мужчина могуч и силен. Зерном питается путник, благодаря ему достигает цели духовный наставник, работает печь пекаря, процветают дела торговца сеном. Благодаря зерну питаются неимущие, получают в достатке продовольствие странствующие и путешествующие. Благодаря зерну набожный спокойно совершает богослужение, а отшельник может довольствоваться малым. Благодаря ему мешок попрошайки полон кусков хлеба, царская сокровищница — благородных камней и драгоценных металлов.

Уже одно выращивание хлеба крестьянином — такая благодать, а другие благодеяния крестьян просто не описать. Сад его — это рай земной, огород его — это источник духовной пищи. Мы не ошибемся, если каждое дерево его небесным сводом назовем, а плоды его — звездами на нем. Отсюда идут все приправы и уксус неимущих людей, закуски и чистые вина богачей. Различными плодами украшен его сад, и весь город украшен тоже ими.

Такой человек не должен быть лживым и скрягой, не должен притворяться беспомощным беднягой. Он не должен отказываться от уплаты шахской подати и не должен угнетать бедных поденщиков. Тогда его зерна превратятся в жемчужины благополучия, а семена станут звездами величия. Такой крестьянин — это сын Адама, человек настоящий, а вернее — другие его сыновья, а он — Адам, их кормящий.

Кыта:

Кто ремеслом избрал себе крестьянство, О том, как людям хлеб дать, он мечтает, Веленьем Бога вознесен крестьянин, В себе он человечность воплощает.

О головорезах и подонках общества

Головорезы и подонки общества — это просто недоразумение, у них не такие, как у правоверных, образ жизни и поведение. У них нет человеческих качеств, все они наглые и дерзкие, все поступки их дикие и зверские. Головорезы, убивающие людей ножами, — это бешеные собаки, а ножи их я сравню с собачьими зубами. Головорез — злой пес, когда он трезв, а когда он пьян, с ним не справятся и сто псов. Многие из них погибают, как дикие животные, от меча смерти, и во время казни они вместо молитвы читают свои особые четверостишия. Они привыкли каждого встречного поносить, как скорпионы, ему раны наносить. У них нет ни разума, ни чести, ни стыда, ни совести. Их дело — неверность и мерзость, их занятие — разврат и подлость. Городские подонки — род ядовитых насекомых, необходимо их остерегаться.

Бейт:

Мучения людей — одна забота их. О них сказал Пророк: «Искореняйте злых!»

О бродягах и скитальцах

Бродячие скоморохи и цыгане славятся своими ловкими движениями и смешными уловками. Их прыжки говорят о скромности их, их стойка говорит о том, что все для них безразлично. Себялюбия и высокомерия они не знают, они эти свойства с навозом мешают. Подпрыгивая, они бегут от надменности людской, не хвастаясь своим шутовством, они дают людям смеяться над собой. Они не думают о завтрашнем дне, то, что сегодня заработано, все съедают, все, что дают, они берут, а недавших не обижают. Их дом и обитель — это развалины унижения, их стоянка и убежище — это навес смирения. Как только рассветает, муж и жена на заработки отправляются, а сыновья и дочери по разным улицам разбегаются. Всю добычу, заработанную днем, они кладут вечером в одну кучу. Они не ложатся спать, пока не съедают все, что у них есть, и не говорят о том, что завтра будет нечего есть.

На другое утро повторяется все, что было вчера. Если человек сумеет так жить, это тоже неплохо. Выше человеческого высокомерия такое унижение, лучше людской похвальбы такое смирение.

Бейт:

Коль человек — человек настоящий, он человеком себя не зовет, Самую трудную даже работу трудной работою он не сочтет.

О навязчивых нищих

Попрошайки и нищие — люди без стыда и совести. Они берут своей навязчивостью — днем, ко всему присматриваясь, ходят по дворам, а ночью помогают грабить людей ворам. Когда ты даешь им подаяние, они никогда не поблагодарят, когда им что-либо даришь, без всякой признательности они берут все подряд.

Сколько бы они ни ели, как голодной болезнью больной, они не могут наполнить желудок свой; как больного водянкой, нельзя их напоить даже водой. Выдолбленная тыква, в которую такой нищий сбирает подаяние, похожа на голову наркомана, полную разных необузданных мечтаний, его мешок похож на внутренности лицемерного суфия, полные различных мошеннических замыслов.

Кроме тех, кто омывает покойников, никто не заберет у такого нищего медяк, который он носит с собой; монета, которую он закапывает, присваивается только землей. В глазах этих людей горят алчность и жадность, они опустошают их сердца и лишают их удачи.

Среди них есть такие проклятые, которые называют себя скитальцами; нельзя сравнивать даже дьявола, сатану с этими мерзавцами. Нет свойств человека и правоверия у людей таких, свинья и медведь человечнее их. Чтобы отойти от людского мира, они меняют свой вид охотно, надевают вывороченную шубу, чтобы вступить в мир животный.

Всякий нищий, велик ли он или мал, подобно дурным мыслям, чистому сердцу никогда покоя не давал.

Рубаи:

К ним не подходят правила людские, Законы мусульман для них чужие; Кто поведется с мусором людским, Не слушает души слова святые.

О сокольничих и охотниках

Среди охотников сокольничий — предводитель, он их могучий повелитель. Но у него на руке ловчая птица, из-за которой он днем и ночью мучаться не боится. Он и ночи проводит без сна, спокойная жизнь ему не суждена. Чтобы удовлетворить свою страсть, он связывает ноги птицы невинной и радуется, мучая ее по ночам пыткой невиданной. Он нитку страсти в иголку алчности продевает и глаза этой беспомощной птицы зашивает. Этим он ее к охоте приучает, и она убивать других животных начинает. Днем он по степям и долинам бродит и наконец беспечную дичь находит. Разными хитростями он свою птицу на эту дичь напускает, но она, поймав дичь, опять в его руки попадает. После этого, вырвав у пойманной птицы крылья, он выщипывает у нее перья и с любовью кормит своего хищного ученика. Пролив кровь еще у нескольких таких, он бок им пропарывает и крылья отрывает у них. Затем, приторочив их, он отправляется домой, довольный своей ловчей птицей и самим собой. Чтобы удовлетворить свою злосчастную страсть, он ноги дичи по дороге съедает, а остальную часть на жаркое оставляет.

На другой день он несколько битых птиц своему повелителю подносит и жадно у него за это дары просит.

Все, что он о птицах болтает, — вздор, все его самовосхваления — чушь.

Всему этому худому делу причина — страсть; страсть ведет к тому, что он мучит животных, гуляет, ест жаркое и получает дары у того, кто имеет над ним власть.

Месневи:

Они корыстолюбию оплот, Пути к ним человечность не найдет; Им серебро и медь нужны всегда, Ячмень для лошади, для птиц еда.

О супружеской жизни и женщинах

Жениться — это вечной бедой томиться, неисцелимой болезнью болеть, испытывать иго, которого не одолеть.

Хотя с начала до конца это дело приносит много печали и обид, но у него есть и другая сторона, которая за эти обиды вознаградит. Если найдется достойная супруга, она успокоит и осчастливит своего супруга. Приведет она в порядок дом свой и хозяину дома даст желанный покой.

Сердце будет радоваться, если у нее будет красота, душа будет спокойна, если у нее будет честность и доброта. Если она умна, то она будет мудро действовать тут, в хозяйстве будет порядок, а в доме — уют.

Если мужчине счастье улыбнется и такая пара для него найдется, она в печальную и трудную пору будет ему сочувствовать и помогать, в дни болезни и тягостей не будет отлучаться от него, не позволит ему недомогать. Все жизненные неприятности она будет переносить вместе с ним, избавлять его от тревог, будет терпеть с ним вместе каждое бедствие, которое посылает злой рок. Если он будет грустить, будет печально стонать она, если муж будет хворать, то будет болеть его жена.

Если не очень большой добротой и красотой отличается супруга, если она не видит в своем муже друга, супруг к ней доверия не будет питать, но все же надеждой будет жить, будет с ней учтивым и ласковым. Иногда его трудности будут облегчены, хотя многие нужды его не будут удовлетворены. Такую жену еще можно терпеть, такой муж еще не слишком злосчастен и неудачлив.

Но сохрани Бог от недостойной жены, в которой гнездится порок, такая для дома — злой рок. Если она сварлива, то она сердце будет разрывать, если она будет вести себя непристойно, она душу будет раздирать. Если она злоречива, то она сердцу мужа будет раны наносить, а если она нечестна, мужу бесчестие будет она приносить. Если она пьяница, то в доме будет беспорядок, а если она развратница, то дом придет в упадок.

Однако такая женщина, которую я первой описал, за сто лет один раз не рождается, среди ста тысяч женщин один раз не встречается. Если кто-то найдет себе такую, он должен благословить судьбу, нужно поздравить этого богатыря с таким счастьем.

Однако Всевышний Господь эту породу создал с недостатками, он удалил совершенство и честность из их природы. Он сделал этот пол злонравным, превратив многих мужчин в слуг женщин.

Занятие женщин — интриги и коварство, их мечта — обман и вероломство. Они не благословляют Господа Всевышнего за его милости, не благодарят людей за их щедрость. Их вера — это несдержанность, их образ действий — это бессовестность. Самовосхваление — их любимое дело, самодовольством пропитано их тело. Их вера порочна, так как у них нет разума, их разум неполноценен, так как их вера неустойчива. Платье их грязью страсти загрязнено, поведение их мерзостью природы осквернено. Если они трезвые, они опьянены вином невежества, если они нетрезвые, они любят вино и любовников. Они всегда ищут пороки у других, они видят только недостатки в них. Очень искусно они вызывают розни среди людей, строить козни — это для них всего милей. Своими кознями и злословием они невинных людей убивают, ложными доводами они любого с верного пути сбивают. Честности от них ждать нельзя, нечестность — вот их постоянная стезя. Они своим злословием вводят человека в краску, через каждое слово они кого-нибудь проклинают. Красивому мужу, подобному царевичу, они зло причиняют, ему изменяют. А с безобразным любовником, похожим на дьявола, они очень любезны, ласку к нему проявляют. Надев чадру, они дерзким обманом занимаются, а нарядившись, развратничать отправляются. Сеть уловок их подобна паутине, никто не поймет сути их козней.

В числе таких, как они, и дряхлая старуха, которая свое лицо, похожее на обветшалый бурдюк, красит румянами, на своей трясущейся голове носит пышный султан. Лучше было бы, если бы сорвался утес и с плеч эту голову снес.

Даже дряхлая старуха все равно стремится наряжаться, требует сбрую с инкрустацией даже старая ослица.

Их мужья — это рабочие ослы, их кормящие, беспомощные слуги, а точнее — рабы их настоящие.

Поскольку все люди различны, то и женщины друг от друга тоже весьма отличны. Но их можно разделить на три рода — простых женщин, привилегированных женщин и благородных женщин.

Простые словно животные живут, они только спят, едят и пьют. Краситься и наряжаться — это их богослужение, украшаться и рисоваться — это их моление. Их девиз — правоверия не знать, цель их — своими кознями как можно больше дурной славы приобретать.

Привилегированные женщины дьяволу и сатане подобны, они коварны и злобны. Для них благое намерение — угнетать и зло причинять, для них честное и благочестивое дело — строить козни и изменять. По сравнению с ними злой дух в вероломстве и коварстве немощен, дьявол в проделках и кознях беспомощен. По сравнению с ними ангелы тупы, а черти глупы.

Разорять семьи для них такое же благородное дело, как храм сооружать, проливать кровь невинных людей для них такая же благодать, как мертвых воскрешать. Если кто-либо оказывает им добро, они ему зло причиняют, того, кто им доставляет мед, они ядом отравляют. Они разрушают дом целомудрия и чести, ломают здание благочестия и совести.

Сведущие во многих науках ученые, остроумные и наблюдательные мудрецы написали об их коварстве много книг, можно подумать, что они все подробно описали, однако сами они считают, что еще не высказали всего. Как же мог я в этих нескольких разрозненных словах о них написать — я не мог коснуться и сотой части их деяний.

Благородные совершенно противоположны тем, кого я только что описал. Они правдивы, знают лишь правду, все время вспоминают Господа как языком, так и сердцем. Ученых правоверию они поучают, от их дуновенья великие святые пользу получают. Таких женщин Божьи Посланники — Пророки — восхваляли, считая их сестрами приближенных к ним ангелов. Голову свою они покрывают тканью целомудрия, а свое лицо — шелком женской чести. Да не снимет Господь с такой головы такой платок, пусть не снимет этого покрывала с такого лица злой рок, пусть не осквернит его порок.

О лицемерных шейхах

Хвастовство лицемерного шейха — это позолоченная медь, способная лишь снаружи блестеть. Он благочестив лишь на вид, а изнутри он мошенническими проделками набит. Он наряжается, чтобы приманивать людей, совершает шарлатанские чудеса, чтобы одурманивать людей. Чалма его полна стремления к власти, каждый волос у него — развратная мысль. Пестрый халат, которым он покрыт, о пестроте его ухищрений говорит. Он прикрывает пороки своим бурнусом, каждая нить в нем спрядена на прялке лицемерия. Его зубная щетка — это напильник, которым он зубы алчности подтачивает, в чехле расчески спрятаны орудия, которыми он людей обчищает.

Он перебирает четки для отвода глаз, молится дольше всех напоказ. На голову он наматывает огромную чалму, чтобы лучше околпачивать людей, на хвост лисы похож кончик чалмы, который он старается сделать длинней и длинней. Он не к месту радеет, словно безумный, его вопль — это кудахтанье кур. Другие вокруг него вертятся ураганом, словно пьяные в сборище пьяном.

Неискренно все, что он говорит, преследует корыстные цели все, что он творит. Чудеса, которые он делает, подстроены; все то, что он о чудесах говорит, это вздор. Его пение лишено ритма, он во всем полон притворства. Очень пышна внешность у него, но содержательного нет в нем ничего.

И этот мерзкий человек с таким нарядом ставит себя с благочестивыми людьми рядом. Это стыд и позор.

И все-таки люди приходят к нему, чтобы стать его мюридами, они фанатично и самоотверженно ему служат. Он сохраняет свое влияние мошенничеством, а людей под своей властью держит обманом. От его действий сами черти в смятение приходят, даже проклятые демоны из себя выходят.

Рубаи:

Под покровом бедности здесь столько лицемерья, ханжества, коварства — Так бывает, коль плетет циновки на престоле сам владыка царства Коль ханжа зовет себя дервишем, а тот царь себя зовет царем, Значит, нет ума у них обоих, заменило стыд у них фиглярство.

О кутилах

Завсегдатай питейного дома — кутила — проводит время за чашей вина без всякого дела. В голове его бродит к вину страсть, он, словно бутыль, может лишь у бокала упасть. Когда он узнает о пиршестве любом, он доставляет туда кувшины с вином и принимает участие в нем.

Чалму чести каждый миг он с головы снять готов, за глоток вина он к ногам виночерпия упасть готов. Он безумен из-за того, что связан с питейным домом, он беден из-за того, что любит бокалы с вином. Когда он из рук виночерпия чашу вина выпивает, он себя мощнее и счастливее Джемшида считает.

Он поклоняется виночерпию, красоте его лица, он падает ниц у ног вина продавца. Пьяницы-балагуры разорвали его рубаху, сердце его разбито любовью к ним. В трактире он подает разбитую чашу и просит в нее налить вина. Он стал на путь позора целиком, не один пьяный избивает его кулаком. Он просит в веселом собрании, чтобы ему у дверей место дали, желая, чтобы его самолюбие растоптали. Он не обременяет свою голову чалмой, не утруждает халатом стан свой.

Но хотя он как личность с землей сравнен, но благодаря своему великодушию он к небесам вознесен. Он не грустит от бедствий времени, не страдает от непосильного бремени. Ни жизнь, ни смерть ему не страшна, между имущим и неимущим разница ему не видна. Его утешение — проливать горькие слезы; словно бутыль, он рад быть похожим на чашу с вином. В питейном доме он и одного мига трезвым не бывает, на мирское добро и зло он не взирает. Он не разбирается в том, что хорошо, а что худо. Можно сказать, что это не человек, а настоящее чудо. Он привык с несправедливостью и с трудной жизнью мириться, цель его — прощения и милости Господа добиться. Он теряется в прахе трактира бытия, надеясь получить вечную жизнь от Господа. Гуляка и неимущий так счастливы, что им могут позавидовать цари.

Рубаи:

Кутилу, что вино все время из чаши пьет небытия, Мир бренный не влечет нисколько, как и загробные края. Надеждою на милость Бога и день и ночь он опьянен, Он лучше, чем Захид, что скрытно живет, в душе обман тая.

Пусть всем неудачникам улыбнется такое счастье небытия, пусть они заслужат вечную жизнь путем покаяния.

О дервишах-суфиях

Дервиш — это тот, кто привык со всем мириться, и, даже когда ему очень тяжело на душе, быть добрым и не злиться. Дервиш должен по правильному Пути к Истине идти и показывать себя таким, какой он есть. Чтобы очистить себя от грязи страстей, он должен подвергать себя суровым лишениям, умерщвлять свою плоть, идти по Пути воздержания и достигнуть этим Путем дворца совершенства.

Никого, кроме Аллаха, не будет замечать всевидящее зрение его. Кроме абсолютного бытия, он не будет видеть ничего. Внутренность его будет соответствовать внешности. Сердце будет совпадать с внешним обликом. Если даже он испортит внешность, чтобы скрыть свой внутренний мир, это не будет помехой духовному совершенству. У дервиша рваный халат — в развалинах находится клад. Совершенный муж плохо одевается — сокровище царя Фаридуна в развалинах скрывается. Действительность мужей содержания — это тайна, действительность людей внешнего облика — это рисовка, в которой содержания не отыщешь даже случайно.

Настоящие мужи свой действительный внутренний мир скрывали и предметом осуждения людей бывали. Они разрушали внешнего вида здание, они возвышали внутреннего мира основание. Они были довольны всем, что посылал им рок, не вызывали их недовольства тяжкие притеснения и людской упрек. Они не ели, не пили, от всего отрекались и ради Господа переживали горе, и кровавыми слезами обливались. Уголок согласия и удовлетворенность — вот их обитель, пустыня лишения и умерщвления плоти — вот их утешитель. Они воспитаны и великодушны, другу и недругу желают только добра.

Кто обладает этими качествами, тот — дервиш.

Рубаи:

Прошу тебя, о Боже, птицу небытия Ты приручи Иль в сеть ее поймать позволь мне, Твоим искусством научи. Дорогой бедности иду я, и я от этого блажен, Меня, несчастного, в обитель небытия Ты заключи.

О покаянии

Настоящее покаяние состоит в том, чтобы понять, насколько плохи дурные деяния, и в себя прийти, с помощью Небесной сойти с дурного пути. Покаяние зеркало сердца грешного человека от пыли ереси очищает, губка молитвы этому зеркалу блеск прибавляет.

Покаяние — это конец тропы бедствий и начало истинной Дороги; оно заключается в том, чтобы от собственного неведения очнуться, от сна человеческой жизни проснуться; свое непристойное поведение понять, стремление к дурным деяниям от себя прогнать; оно заключается в том, чтобы узнать тайну худых дел и понять неверность своих притязаний; покаяние — это от низких поступков смущение, от своих проступков стеснение; покаяние — это осознание черствости природы людей и мерзости прихоти своей; оно заключается в том, чтобы остановить самоволие сердца и прекратить своеволие души; это — пора спасения Небесного, отказ от наслаждения телесного.

Эта блестящая жемчужина не каждому злосчастному достается, пользоваться этим факелом помощи Всемогущего Путеводителя не каждому удается. Когда человек с благородной природой с правильного пути сбивается, когда человек с благочестивым естеством забывается, им овладевает странное состояние, причиной которого является жестокая страсть. Затем на него нисходит Небесная помощь, и он приходит в себя. После этого жизнь его тяготит, его убивает стыд. Он воздерживается от грешных дел и просит прощения, молит грехов прежних отпущения. Он свои ошибки исправляет и на правильный путь вступает.

Этот этап — первая удача суфия, первый привал во время Путешествия к цели. Этого счастья человек сам по себе никак не добьется, «это — милость Аллаха, которую Он посылает тому, кому хочет». Каждый счастливец тем или иным путем становится таким сведущим, каждый удачник как-то достигает этого счастья.

Рубаи:

Тот, кто от Бога благодатью хоть раз один был наделен, Пусть недостойным даже делом когда-то будет осквернен, В конце юнцов поймет ошибку, и путь найдет загладить грех, И вновь пойдет по той дороге, которой шел сначала он.

Рассказ о раскаявшемся грешнике

Воплощение Небесного искусства, да освятит Всевышний его усыпальницу, Абдуллах Мубарак свое покаяние и Путь Истины начал так. Он был в периликую красавицу влюблен и кличкой «безумец» от людей наделен. Прелесть лукавой красавицы его пленила, и разум его ушел из владений сердца.

Однажды в зимнюю ночь он свою возлюбленную у ее ограды ожидал и, мечтая о свидании с ней, ничего не чувствовал и не ощущал, хотя туча посылала с неба на землю снег густой, и от этого мускус ночи смешивался с камфарой, снежная буря была похожа на набег войска любви на страну сердца, а лист дерева, замерзший от сильной стужи, напоминал безмолвные языки влюбленных.

Но Мубарак от жара любви не чувствовал ничего, снег и стужа не действовали на неприкрытое тело его. Он простоял до тех пор, пока петух, призывая проснуться, не прокричал, пока муэдзин к утренней молитве не призвал. Когда он услышал муэдзина глас, он подумал, что начинается вечерний намаз. Но когда показалась заря и небо прояснилось, его сердце стало тревожиться, словно в нем солнце появилось. Утренний луч душу его осветил, Вдохновитель истины его посетил.

После того как он пришел в себя, он обратился сам к себе: «О ты, несчастный сын Мубарака усердного, неблагодарный мерзкий раб Бога милосердного, когда имам во время вечернего намаза большую суру читает, в голову твою грязные мысли приходят, а скука душу терзает. Но ради своей злосчастной страсти, ради прихоти своей злой природы ты безумно бродишь, утреннюю зарю не отличая от вечерней, длинную ночь холодной зимы без сна проводишь».

Сердце его от испуга в груди замерло, душа от стыда стала выходить из тела Но Небо оказало милость, раскаяние в душе его явилось, он стал себя лишениям подвергать и смог в Мекке шейхом шейхов стать. Да поставит Господь Всемогущий на этот верный путь любого, пусть всем Он пошлет счастье покаяния такого.

Кыта:

При помощи раскаянья такого Возносится высоко сын раба, Пред ним становятся цари рабами — Лишь этот к высям путь дала судьба.

О подвижничестве

Подвижничество — это всех мирских благ забвение, от всех страстей отречение; это значит вырвать из сердца мечту о богатстве и чинах, разбить кумир преклонения и почета в прах; это значит — с надеждой лишениям себя подвергать, все притязания прихоти своей забывать; это значит — по дороге закона мужественно идти, с огромной любовью следовать по истинному Пути; это значит не отбивать напоказ земной поклон, мысли о таком богослужении выбросить из головы вон; это значит зрение от взгляда на человека другого пола уберечь, язык от непристойных слов устеречь; это значит заткнуть уши для разговоров людских, удерживать руки от недозволенных дел мирских; это значит не становиться на путь посещения людей, не выражать мысли, выражаемые людьми; это значит запечатать постом рот и не есть ничего из того, что желанно человеку; это значит камфарой отчаяния заставить себя не делать того, что вызывает влечение к другому полу; это значит есть возможно меньше, соблюдать чистоту пищи как можно больше; это значит все время уединяться, с людьми не общаться; это значит по ночам молиться постоянно, повторять Господне имя неустанно.

Когда у подвижника ступень начинается, его природа светом лишений от грязи страстей очищается. Свет познания его сердце озаряет, сияние этого света ему радость доставляет. Начинают приносить плоды его моления, начинают приводить к благим последствиям его лишения, а сам он час за часом все горячее за дело берется, миг за мигом крепче бьется.

Он опорожняет чаши благодати, но не напивается, осушает бокалы восторга, но не насыщается. О Боже, удостой этой чаши тех, кто жаждет таких глотков, утоли жажду просохших на этом пути ртов. Господи, ведь Ты щедрый и милостивый.

Бейт:

Тем, кто пойдет по этому пути, Ты хлеба дай десницею своей, Кто будет чаять этого, тому скорей доставь лекарств от скорбей.

Рассказ о подвижнике Шамс ад-Дине

Предводитель мужей истины мавлана Шамс ад-Дин, который жил в одном из сел вилайета Джем, в течение тридцати лет лишал себя всех мирских благ. По ночам он молился, а днем он постился. Он все время в уголке комнатки при мечети проживал, выходил оттуда лишь тогда, когда омовение совершал. Он ничего не принимал от людей, вырывал по очереди один зуб за другим, в течение тридцати лет у него под боком была одна циновка, а под головой один кирпич.

Покойный Кичик Мирза, проходя через этот вилайет, услышал об этом почтенном человеке и зашел его навестить. Когда он вошел в эту мечеть, мавлана сидел в поношенном халате и в старой шапке, по лицу его нельзя было сказать, что он в чем-то нуждается. Мирза растрогался и преподнес ему пригоршню монет, но мавлана отказался взять их и произнес следующие слова: «Поскольку я привык жить так, я ни в чем не нуждаюсь. Если я ради вас эти деньги возьму, скажите мне, что я буду с ними делать и куда девать? Мне хватает небольшой доли тех средств, что идут на одного вашего слугу. Я вам очень благодарен, но будьте любезны, извините меня!»

Кичик Мирза ничего не мог сказать, заплакал, сделал земной поклон и ушел. Он сам — да будет над ним милость Бога — мне об этом рассказывал.

Через некоторое время я, ничтожный бедняк, тоже имел честь посетить мавлану и быть свидетелем того, что его поведение соответствует тому, что о нем рассказывают, и даже превосходит эти рассказы. Да наделит Господь Всевышний и всех нуждающихся и желающих того благоуханием этого цветника и ароматом его пахучих трав.

Бейт:

Кто стремится к бедности всегда, чья душа тем пламенем горит, Есть надежда, что Господь его никогда надежды не лишит.

Об уповании

Упование — это удаление всех средств на Пути, ведущем к Истине, это снятие завесы причин; это означает — отказаться от посредства причин и обратиться к беспричинной первопричине.

В могущественных руках судьбы причина — это сгнившая нить, перед сиянием факела рока блекнет искра средства. Мужи упования, которые по Пути Истины к цели идут, дорожного продовольствия с щедрого стола Господа ждут Те, которые обладают совершенным упованием, питаются с небесных столов, они пьют из чаши милости Господа, и их одеяние выдается из казны небесных даров.

Хотя плавание на корабле является причиной, позволяющей нам пересечь море, есть люди, которые, не замочив ног, могут ходить по воде; хотя верховые животные считаются средством, с помощью которого можно пересечь пустыню, есть такие люди, которые могут пешком обойти весь свет. Никто другой не сможет съесть пищу, являющуюся твоим уделом, а ты не сможешь съесть то кушанье, которое дано в удел другому. Твой хлеб насущный будет принадлежать тебе, а другой свою долю возьмет себе. Если даже вы не хотите этого, судьба вам доставит, если вы даже не желаете есть, она вас заставит. Те, кто постиг это, не трудятся для того, чтобы добыть себе пропитание, они не сеют хлеб, чтобы достигнуть благосостояния. Из-за несовершенства упования люди, чтобы добыть хлеб насущный, занимаются ремеслом, из-за неполного понимания Истины они зарабатывают на свою жизнь трудом. Не думает о пропитании тот, кто постиг, что кормит его сам Господь, не выражает недовольства своей долей тот, кто знает, что доли распределяет сам Господь. Разве тебе не доставит пищу Тот, Кто кормит птиц и зверей, разве тебя не наделит Тот, у Кого получают долю кузнечик и муравей? Тот, кто желает предназначенную Небом долю свою повысить трудом, тот пытается нить дождя завязать узлом, тот, кто старается своими усилиями изменить предписанную Небом судьбу, тот хочет по земле плавать на корабле. Так поступают те, сердце которых светом первопричины не просвещено, духовное зрение которых не прозрело от солнца Истины. Мужи упования отказались от всех причин и следствий и пошли по пути упования на Аллаха. Они знают, что Господь хлеб насущный доставляет и заставляет его есть. Они убрали с дороги грабителей — сомнение и нерешительность — и путем упования достигли Каабы цели.

Бейт:

Тех, кем избран веры в Бога, тариката избран Путь, Молния их сжечь не может, в бурю им не утонуть.

Рассказ об уповании святых паломников

Шейх Ибрагим и один из его мюридов — да будут святы их усыпальницы — пошли пешком по пути упования, в Каабу. Его светлость шейх спросил у своего мюрида, нет ли у него чего-либо с собой. Мюрид шейху ответил, что он вышел на путь упования и при нем нет ничего. После того как они прошли несколько шагов, шейх еще раз попросил:

— Ты лучше посмотри и выброси то лишнее, что у тебя есть, а то у меня что-то ноги тяжело идут.

Мюрид сказал, что при нем есть несколько запасных шнурков для обуви, которые он взял с собой на случай, если те шнурки, которые он продел в обувь, порвутся во время путешествия. Шейх спросил:

— Но сейчас ведь у тебя шнурки целые, пока они не рвутся? Мюрид ответил: — Да.

Шейх сказал:

— В таком случае выброси все лишние шнурки.

Мюрид потом рассказывал: «Я не мог отказаться и против воли выбросил их и пошел дальше. Вдруг на пути у меня порвался шнурок, я нагнулся, чтобы вытянуть его, а затем упрекнуть шейха, но тут я увидел на земле целый шнурок. Я удивился, продел его в свою обувь и догнал шейха. Когда у меня появлялась нужда в новом шнурке, я его каждый раз таким образом находил. И так мое упование достигло совершенства».

Мужи упования путешествие к Истине вот таким путем совершают, на всякие средства они внимания не обращают.

Кыта:

Если ложно ваше упованье, только вред вам принесет оно, Новые шнурки соблазном будут, не позволят вам идти вперед. Если же вы искренни, то может все сокровища собрать Карун, Путник тариката безопасно и меж ними к Истине пойдет.

О довольстве малым

Довольство малым — это значит в достаточном для молитвы количестве пищу принимать и больше того ни о чем не мечтать; это значит, обедняя себя, страсть подавлять, путем лишений похоть ослаблять. Довольство малым — это родник, вода в котором не иссякает, сколько бы ее ни брали; это казна, в которой монеты не кончаются, сколько бы их не раздавали; это нива, на которой растения чести и величия растут, это дерево, ветви которого плоды независимости и почета дают.

Довольство малым радует душу людей, оно проясняет зрение очей. Черствый хлеб довольствующегося малым дервиша лучше пышного стола царя жадного, постная похлебка независимого, неимущего лучше жирного блюда богача — зависимого, хотя и нарядного.

Царь тот, кто дает, но не берет, нищий тот, кто берет, но не дает. Тот, кто довольствоваться малым привыкает, отстает от порочных привычек, общих для царя и для нищего. Хотя его дом жизненных средств и будет тесным, он имеет много преимуществ. Довольство малым — это крепость, в которой ты будешь спасен от злодеяния страстей, это горная вершина, на которой ты не будешь зависеть от врагов и друзей; это скромность, результатом которой является гордость, это нужда, которая приводит к свободе от нужды, это семена, урожаем которых является имущество, это дерево, плодом которого является могущество; это горькое вино, которое приносит веселье, это трудная дорога, приводящая к радости.

Довольство малым приносит много наслаждений, а жадность приносит много бедствий и унижений. Жадное естество бывает у подлых людей, ему присущи низость и нищенство. Действия жадного приносят ему унижение, дела его приносят ему неуважение. Когда в природе человека видна алчность, он не нравится другим людям. Это — восход подлости и мерзости, закат гуманности и человечности.

Алчность — это пожар, сжигающий дом совести, буря, раскидывающая по ветру гумно чести, тушащая светоч мудрости. Человек, больной стяжательством, — это то же самое, что человек, который любит жадно есть. Стяжательство — это свойство подлых людей, жадность к пище — свойство зверей.

Довольство малым — это такая драгоценность, которая спасает людей от этих двух бедствий и избавляет от их последствий. Два вида этой подлой природы похожи на уродливых близнецов. Они хуже один другого, оба они хуже всего дурного. Один подл, другой мерзок, оба они по существу низки. Проповедник истины — да благословит его Аллах и приветствует — указывал, что довольствующийся малым — человек почтенный, а алчный — подлец.

Рубаи:

Кто малым лишь доволен, тот Заслужит у людей почет; А тот, кто алчен, тот, кто жаден, Лишь унижение найдет.

Рассказ о шейхе, который довольствовался малым

Обличающий божественные тайны шейх Шах-Зийаратга хи — да освятит Господь его усыпальницу — решил пойти по пути довольства малым и поселился в селении Зийарат гах. Он не брал подаяний и подношений людей, отказывался от даров могучих царей. Он работал на своей небольшой наследственной усадьбе, сеял хлеб и сажал деревья. Своими золотыми руками он свои нивы поливал, ненужные ветви со своих деревьев срезал. Таким путем, довольствуясь малым, он жил и одному Богу служил.

В силу предписания «Будет почитаться тот, кто довольствуется малым» он дошел до такого положения, что властвующие султаны, ученые и сведущие шейхи из столичного города Герата приходили за несколько верст на поклон к этому великому человеку, целовали прах его порога и этим самым поднимали голову своей гордости к небосводу. Все, что попадало в их руки из хлеба его посева или из плодов его сада, они, бережно храня, относили в город своим женам и детям; те, кто ел эти плоды, надеялись на спасение в загробной жизни. Плоды довольства не могут быть более совершенными, благоухание пахучих трав цветника радости не может быть приятней.

Рубаи:

Немало создал Бог наш чудес на этом свете, Но не присвоит добрый себе богатства эти. Раздаст он все именье тем, кто его не просит. И алчность не уловит такого в свои сети.

О терпении

Терпение — это отказ от жизненных благ и телесных наслаждений; это означает трудностями богослужения сковывать страсть, стойко сносить все лишения и не пасть; это означает переносить все трудности Пути к Истине, вынести все слышанное и виденное, как бы оно ни было горько.

Терпение горько, но сладость — его последствия, это трудное дело, но оно отвращает бедствия. Нет такого неудачника, который не достиг бы удачи, когда по пути терпения пошел, нет такого несчастного, который бы благодаря терпению счастья не нашел.

Оно — ключ к утешению, путь к решению задач. Оно — спутник докучный, который до цели доведет; друг скучный, который к желаемому приведет; лошадь-тяжеловес, которая до места довезет; медленный мул, который к убежищу придет.

Оно похоже на нравоучителя, который огорчает человека словами неприятными, но для него полезными, походит на врача, который мучит больного долгим лечением, но его излечивает. Влюбленные о нем не желают даже слышать, но оно приводит к свиданию; томящиеся в разлуке не хотят даже вспоминать о нем, но оно возвращает возлюбленную.

Соловей души не знает, что делать в клетке терпения — молчать, петь или кричать; попугай сердца не знает, что делать — затаиться, рыдать или стонать. В степи терпенья есть и покой, и волненье; в его долине есть и медленное, и стремительное движенье. Оно не обращает внимания на влюбленного, хотя он от разлуки умирает, ему безразлично, если даже он в огне страсти сгорает.

Терпение темно и долго, словно ночь разлуки, но оно приносит час утреннего свиданья, оно трудно и далеко, как путь паломничества, но приводит к Каабе счастья. Каждый невольник, лишенный терпенья, в конце концов жертвует собой, каждый надеющийся, не имеющий терпенья, в конце юнцов прощается с мечтой Оно для влюбленных является болезнью мучительной, а для больных — отравой губительной Трудность терпенья и здорового человека ослабляет, мученье, связанное с терпеньем, его чувство отравляет. Терпенье душе неприятности приносит, оно от сердца большого мужества просит Путь к нему состоит из тьмы и бедствия, но тот, кто идет по этому пути, словно Хызр, находит живую воду впоследствии.

Пророк Иов — один из тех, кто носил груз трудностей Терпенья, посланник Мухаммед — один из тех, кто выдерживал тяжесть его бремени.

Бейт:

Удивительный труд — он трудней всех других во сто крат, Но его испытавший получит от Господа клад

Рассказ о терпении влюбленного

Некий обессиленный от любви к розоволанитной красавице страдал, за это он был обвинен и в тюрьму попал. Он многообразным пыткам подвергался, но в своей любви не признался. Наконец, однажды стражи вытащили его из темницы, притащили связанного на площадь, бросили на землю и стали его бить так сильно, что поломали охапку палок. Он был изранен от головы до ног, на нем не было ни одного живого места. От ударов растрескалось его тело, от крови площадь покраснела. И все же он рта не открывал, храня тайну в своей душе.

Устав его пытать, его оттащили в сторону и решили дать ему свободу — иначе и нельзя было поступить по совести. Тогда он выплюнул изо рта искусанную монету. Когда палачи удалились от него, к нему подошли люди, чтобы узнать, в чем дело. Он рассказал следующее: когда его подвергали пыткам, при этом присутствовала его возлюбленная, смотревшая на него. Когда он под ударами лежал, он во рту монету держал. Если боль становилась невыносимой, он кусал эту монету и таким образом искусал ее всю. Он знал, что возлюбленная смотрит на него, и доказал ей свое терпение и мужество. Когда она все это поняла, она к нему подошла и его на ноги подняла. Нежными словами она словно пролила бальзам на его раны; после того как она к нему села, от ее сладкогласной речи ожило его безжизненное тело.

Ему досталось такое благо, о котором он даже не мечтал, он достиг такого счастья, о котором раньше и думать бы не стал.

Все это было следствием терпения и страдания, плодом выносливости и испытания.

Бейт:

Кто терпеливо сносит горе, жестокие судьбы угрозы, Тому уколы будут в сладость, тому колючки будут розы.

О приветливости и вежливости

Приветливость любовь людей к приветливому человеку порождает, в отношении его у всех чувство дружбы возбуждает. Она раскрывает розы близости в цветнике дружбы, украшает пир сочувствия и привязанности этими розами. Она вынуждает гордого врага смягчиться и пробуждает в сердце злого недруга чувство человечности. Постоянная приветливость вызывает стыд у бесстыдного соперника и мешает бессовестному врагу совершать злые деяния.

Хотя приветливость украшает всех людей, когда приветливы могущественные и имущие, особенно много прелести в ней. Она хороша для всего человеческого рода. Но когда старшие приветливы по отношению к младшим, это приятнее для народа. Приветливостью без расточительства можно людям угождать, не давая даров, от человека всего доброго ждать.

Вежливость старших заставляет младших их благословлять, и это благословение позволяет им жизненные блага доставлять. В силу вежливости старшие по отношению к младшим сочувствие питают, и от этого чувства они никогда не отвыкают. Благодаря вежливости малыши взрослыми кажутся — такими их делает их поведение. Вежливость от неуважения к людям отучает, человека от насмешек и издевательства спасает. Она воспитывает в природе человека человечность, как следствие вежливости в естестве людей появляется человеколюбие.

Если вежливость приносит столько плодов младшим, то старшим она приносит их в несколько раз больше. Вежливость дает любви красоту, по руслу вежливости люди приходят к дружбе. Вежливость и приветливость зерцало дружбы очищают, с двух сторон его освещают. Мужи вежливости и приветливости возбуждают в людях по отношению к себе уважение и почет — тот, кто сеет такие семена, и урожай такой жнет.

Эти качества являются добрым началом для отношений между людьми; когда они крепки, бывают прочны и отношения между любящими. Если обе стороны совершенны в нравственном отношении, то в ответ на вежливость и приветливость они также проявляют по отношению друг к другу уважение. Как прекрасно с такими друзьями сидеть, с такими приятелями дружбу иметь! Как хороши такие люди, любящие любовь и дружбу, почитающие единство и взаимное уважение!

Человек достигает мирских благ, когда он проявляет эти качества ради чистоты дружбы, он может надеяться на загробную благодать, если он проявляет их для удовлетворения воли Неба. Если он это делает ради Бога, то счастье ему будет улыбаться, если он так поступает из-за своего дружелюбия и нравственности, он от удач будет задыхаться.

Такого благоприятного положения достоин и достигает его лишь тот, кто имеет врожденное сочувствие к скромности и оказывает ей почет. Но недостойны его себялюбец горделивый и неуч нерадивый.

Бейт:

Такая жизнь — удел лишь мудрых, спокойных, умных, терпеливых, Она наградою не будет для себялюбцев похотливых.

Рассказ о награде за вежливость

Собиратели удивительных вестей, сказители диковинных новостей рассказывают так: однажды во время охотничьей суматохи, когда охотники верхом скакали и по дичи стреляли, шахская жемчужина из пышной короны Хосрова Парвиза на землю упала, и из-за царившей суеты никто не заметил, когда она пропала. Когда все с охоты вернулись, о происшедшем узнали и через глашатаев искать эту редкую жемчужину всех людей послали. Поскольку это украшение венца стоило дани целой страны, то была обещана большая награда. Люди в степи жемчужину искали и о награде мечтали.

Были два путника, один из которых был неуч, а другой — просвещенный. Неуч был полон самодовольства из-за своего невежества, а второй освещен светом приветливости и вежливости. Первого звали Мудбир-странник, а второго — Мук биль-избранник.

Случайно в это время они по той же степи в город шли, а навстречу им вышли люди, искавшие жемчужину в пыли. Когда предводитель этих людей к ним подошел, Мудбир из-за своей надменности прошел мимо, не глядя на него. Но Мук-биль вежливо поступил и, приветствуя предводителя, голову наклонил. И вдруг под ногами он жемчужину увидал, поднял ее, поцеловал и предводителю дал. Предводитель, который также и хранителем обещанной награды был, привел Мукби-ля во дворец и Хосрову Парвизу сообщил обо всем, что произошло. Хосров был очень доволен и рад, он дал Мукбилю немало наград.

Мудбир из-за своего высокомерия истопником банной печи стал, а Мукбиль благодаря вежливости и приветливости жемчужину цели достал.

Бейт:

Кто горд — стал жертвой униженья, среди людей отвержен он, А скромный приобрел богатства, с мечтою он не разлучен.

О прославлении Бога

Прославление Бога в том, чтобы сердцем Истину вспоминать и языком ее прославлять. Некоторые говорят, что язык должен воздерживаться от этого дела, лишь сердце должно славить Истину смело. Прославление Бога значит, что нужно сердце Истиной заполнять и от всех других мыслей освобождать. Суть зикра состоит в удалении от всего тленного и в сближении с Создателем нашего мира бренного. Прославление состоит в том, чтобы, кроме Бога, все забывать, только Им свое сердце утешать.

На конечной стадии прославляющий целиком исчезает в Прославляемом, он не может даже звука произнести, даже слово сказать. Чтобы достигнуть этого святилища, нужно от всех чаяний отказаться, отречься от бытия, не-бытия, от сущего и не сущего; не думать о существующем и несуществующем — ни о чем, идти к основной цели единственным путем.

Если не отрешиться от самого себя и от всего того, что не есть Истина, этой возлюбленной нам не познать, если не отказаться от всего сущего и не сущего, этой живой воды нам не достать.

Тот, кто ныряет в это море, не должен рта открывать, если хочет жемчуг цели достать. Тот, кто ищет путь к этому святилищу, должен безмолвствовать, если он хочет хранителем его стать. Тому, кто не умеет хранить тайну царя, голову срубают, мечом казни дерево его жизни от корня отделяют. Человек выдает тайну царя от бессилия сердца своего и от сильного воздействия этого вина на него.

Рубаи:

Те, что в погребке суфийских истин дивных тайн отведали сполна, Опьянели больше тех, кто вправду чистого отведали вина. Настоящее вино едва ли с тысячною долей мы сравним, Этих вин, что мудрых опьяняют, и всю жизнь их поят допьяна.

Рассказ о скрытом смысле

Приближенный Всевышнего Творца ходжа Абдуллах Ан-сари — да будет свята его усыпальница — сказал: «То, что говорил Мансур, я тоже говорил, но он говорил об этом открыто, а я иносказательно. Я, благодаря тому, что скрыл тайну, счастье свое нашел, а он за то, что выдал тайну, на виселицу пошел. Он в то время был незрелым, и вот не был своевременным его разговор на этот счет. Слушавший отверг его и обрек его тому, что произошло. А я о том же говорю, отстаиваю свои слова и все доказываю. Мне никто не может возразить и не возражает. Хотя одинаково содержание моих слов, но внешний вид у них не таков».

Приверженцы внешности на внешность внимание обращают, мужи содержания из содержания пользу извлекают. О Боже, просвети темные сердца сбившихся с пути прахом ног этих сведущих людей, проясни ослабевшее зрение их очей.

Бейт:

Мне сделай ясною для глаз Ты сущность бытия, Чтоб воплощеньем счастья жизнь навек была моя.

О внимании

Внимание — это означает внешней Истине внимать и к ней обращаться, порвать нить связи с людьми и к ней привязаться; это отказ от всех чаяний, которые внимание от Истины отвлекают и ко всему другому, кроме Аллаха, приближают.

Подвижник не должен никуда свой взор направлять и свое решение отрицательное или положительное изъявлять даже тогда, когда его достоянием будет благоденствие мирское и небесное, положение святого или даже пророка.

Если прилетит стрела, он не должен жмурить глаза, а если она повредит один глаз, второй он должен раскрыть еще шире.

Если во время созерцания Истины на него будут падать камни, он не должен прятать голову или чем-то загораживать ее. Если направится на него свирепый лев, его, словно муравья, не должен бояться он; он должен смотреть, как на муху, если появится разъяренный слон. Поток несчастья, словно капля, не должен внимание его привлекать, буря бедствий не должна пошевельнуть даже волосок на его голове.

Вероломное небо со своими звездами для него — усеянный золотыми брызгами голубой листок, молния событий для него — унесенный ветром желтый лепесток. Яркое солнце для него — малая частица, полноводное море — ничтожная капля.

Ничем нельзя внимание его отвлечь, нельзя погасить огонь его созерцания, если на него хлынут потоки.

Эта стадия подвижника доказывает его верность и показывает его искренность; она признак того, что он искренний влюбленный, чистой душой плененный; неоспоримое доказательство того, что его страсть бесконечна, веское свидетельство того, что его любовь безупречна.

Месневи:

Индус лишь только волю напряжет — Усильем воли с ветки лист сорвет.

Рассказ о судьбе влюбленного

Сердце бедного истопника согрел жар любви к солнцепо-добной царевне, от этого жара кровь его вскипела, душа его стремилась выйти из тела Достояние разума он выпустил из рук, сильная страсть безумным его сделала вдруг. Дети избивали его камнями, гнали его с одной улицы на другую. А он имя царевны призывал — этим он сердце свое утешал. Когда ему надоедали камни детей, он приходил к печи своей.

Слух о любви безумного истопника прошел по городу, достиг и ушей царевны. Поскольку искренняя любовь обладает волшебной силой, она тронула ее сердце, и у нее появилось желание увидеть своего безумного влюбленного.

Царевна выехала на прогулку верхом и направилась к истопнику на коне своем. Когда несчастный истопник узнал об этом счастье, он сосредоточил на ней все свое внимание и вперил в нее взгляд, пока не потерял сознание. Он весь был охвачен огнем и созерцал, не видя. Люди не успели прийти к нему на помощь, а жизнь от него уже ушла. Царевна, причина его смерти, по своему безумному влюбленному плакала и тужила — сама его убила и сама же траур носила.

Бейт:

Когда телесная любовь такою силой обладает, То сила подлинной любви и вовсе горы все сдвигает.

Об удовлетворенности

Удовлетворенность — это означает отказаться от своих желаний и самоудовлетворения; выпить чашу удовлетворенности всевышней Истиной; это значит сердце похоронить, ради удовлетворения истинного Возлюбленного жить.

Эта стадия является высочайшей стадией, наивысшей степенью подвижника, потому что вначале, когда он находится в низшей униженной стадии, его удовлетворенность ничтожна. Но когда он самоудовлетворение в огне уничтожения полностью сжигает и, действуя ради удовлетворения всевышней Истины, ввысь себя поднимает, он себя от грязи того, что не есть Бог, очищает и божественные качества приобретает.

На этой чудесной стадии подвижник в картинной галерее не отличает портрет китайца от портрета правоверного, ибо он все считает творениями Всевышнего Художника и все полагает уместным на своем месте. У него уже не столько радости от райского сада, он не так уж печалится от огня ада. Он достоинства Моисея не восхваляет, деяния фараона не осуждает. Между мудрецом Авраамом и проклятым Намрудом он не видит разницы, для него они словно близнецы.

Если в саду миротворения в его ноги будут вонзаться шипы или на его голову будут сыпаться цветы, то он, поскольку все это происходит по воле и повелению Всемогущего Садовника, не должен беречь ноги от шипов, не должен прятать голову от цветов. Ради удовольствия Возлюбленного он должен душу отдать, если Он потребует и жизнь, он и ее должен с удовольствием вручить и судьбу за это благословить. Он должен жить ради Него и умереть, если в этом суть удовлетворенности. Он должен видеть свою удовлетворенность в удовлетворении Истины, ради нее отказаться от собственных желаний и жертвовать собой. Если Истина будет милостива с ним, она должна быть любимой его, если она будет строга с ним, он все равно должен ее любить. Он должен воспринимать как лечение, если даже она наносит ему рану, он должен быть рад, когда она накладывает повязку на рану в его груди.

Бейт:

Всегда явленьями доволен будь, пусть кажутся хорошими, плохими, Явлений сущность всех от рук Творца, и все прекрасно, созданное ими.

Рассказ о том, что халиф Али писал об удовлетворенности

Жемчуг моря святости, звезда неба верного пути, победоносный лев Божий, эмир правоверных Али сын Абу Талиба — да будет Господь им доволен — о стадии удовлетворенности писал и о подвижнике, наделенном качествами удовлетворенности, пером просвещения рассказал. Он высказывает такую мысль: когда удовлетворенность подвижника совершенна и соответствует удовлетворенности небесной, если его попросят подставить левую глазницу под косяк двери, он не должен о своем положении забывать и в знак чрезмерной преданности правую глазницу для этого дела отдавать. Если он поступит так, то его самоволие не приведет к удовлетворенности.

Почему тот, кто пребывает в стадии удовлетворенности, ради повиновения теряет все свое, должен считать правый глаз почтенным, а левый ничтожным? Удовлетворенность требует поступать точно по велению.

Такая сладкая ягода в саду святости бывает, тот приятный плод на древе истины поспевает.

Бейт:

Здесь одни плоды родятся, а в другой земле другие, Но в какой стране, скажи мне, сладкие плоды такие?

О любви

Любовь — это сияющее светило, от которого исходит ясность и свет людских очей, блестящий жемчуг, дарящий красоту и ценность венцам людей; это восходящее солнце, которое сердце, заросшее колючим кустарником печали, в цветник обращает, светящаяся луна, которая темную опочивальню души освещает; это обширное море, каждый водоворот которого топит сотни кораблей разума и просветления, высокая гора, каждый камень которой сносит голову благочестия и праведного служения; это жгучее пламя, в котором пылают сердца, сверкающая молния, от которой души страдают без конца; это кровожадный дракон, высасывающий кровь людей, словно вампир, грозный царь, разрушающий весь мир. Тот не напьется кровью, сколько бы ни пил, этот не довольствуется кровью, сколько бы ни лил.

Любовь — это удар молнии, сжигающий гумно разума и веры, буря, разносящая по миру его пепел. Для нее одинаковы нищий и шах, она благочестивого и развратного обращает в прах.

Она в душе влюбленного страсть к возлюбленной вызывает, одним сиянием своим его душу отнимает.

Влюбленный — пленник такого несчастья, жертва такого ненастья. Он утопает от тайфуна в море том, его убивает своим ударом этот гром. Он томится под властью вероломного чудовища, он теряет разум от дьявольского зрелища. Этой смутой он пленен, этим палачом он обольщен. Он — мученик такого кровопийцы, он — жертва такого убийцы.

Фархад был одним из невольников горы любви высокой, Маджнун был одним из пленников пустыни безумия жестокой. Мотылек — один из безумно влюбленных в светильник ночей, один из страстно влюбленных в розу — безумный соловей.

Одним из испытавших жар любви является Хосров, поэт чудесный, одним из прославленных в питейном доме любви является Джами, всем известный, — да будет им пухом земля, да удостоит Аллах нас идти по их путям, да направит нас по их стопам.

Бейт:

Пусть вечно будут, не расставаясь, в союзе тесном всегда они. Как саламандры в огне любовном, пусть в сладкой дружбе проводят дни.

Вышеописанная любовь и вышеупомянутые влюбленные существуют благодаря возлюбленной, они всегда находятся в вышеуказанном состоянии и обладают вышеизложенными качествами.

Сущность их возлюбленной — красота, и изречение: «Поистине Аллах прекрасен и любит Он красоту» говорит об этом. Любовь, несмотря на наличие в ней почета и величия, воли и самостоятельности, является немощным слугой и беспомощным рабом при великолепном дворе царства красоты.

Когда султанша красоты выходит из-за задернутой завесы своей и когда загорается блеск ее появления, он разбивает стекла окон очей влюбленного, приводит их в бездействие, словно глаза оленя изумленного, а затем бесстрашный чародей любви через эти окна забирается в дом сердца; от его разрушений в этом доме начинается расстройство разума и рассудка.

Неизвестно, как жертвы этого тирана, посланного султаншей красоты, будут его гнет терпеть, под его тяжелым бременем какое состояние они будут иметь.

Несмотря на это, пленники этого царства, страдающие и обездоленные люди этого государства, вином этой красоты до потери сознания упиваются, от ее созерцания поражаются и изумляются, в нее страстно влюбляются, ею пленяются.

Когда эта султанша, захватив эту страну и пленив быстрым набегом ее жителей, уходит из сада сияния в свое тайное святилище, когда этот свет заходит за завесу тьмы, когда солнце красоты скрывается за черными тучами, обездоленный и плененный народ этой страны, так как его лицезрение прекращается, а он желает его продолжения, такой шум и суматоху поднимает, что можно подумать, будто день воскресения наступает. Народ печалится, горюет, поднимает вопли, словно во время страшного суда, крики и вопли достигают небосвода тогда. Это такое состояние, трудности которого нельзя пересказать, бедствия которого нельзя описать, его не поймет тот, кто сам его не переживал, и не поверит тот, кто сам очевидцем этого не бывал. Все это и называется разлукой и расставанием.

Имеются три вида любви, которые делятся на несколько степеней. Первый вид — это обычная любовь, распространенная среди простого люда. О ней говорят: «Такой-то влюбился в такую-то».

В наивысшей степени этого вида любви целью является законный брак, общий и традиционный для всего человечества обычай. Что касается низшей степени, то на этой степени могут возникнуть смятения и волнения, беспорядки и неприятности, о которых неудобно упоминать и неприлично писать.

Второй вид — это любовь избранных, которая бывает у особых людей. Это означает — невинным взором невинных очей невинный лик созерцать, под действием этого невинного лика невинное сердце возбуждать и путем этого невинного созерцания наслаждаться невинной красотой истинного возлюбленного.

Одним из прежних стихотворцев, невинной любовью плененных, поэтов, писавших поэмы о страстно влюбленных, является Эмир Хосров Делийский, лев леса поэзии, саламандра огня храма любовных несчастий, непорочный путник долины наслаждения и страсти. Его непорочные речения, блестящие и содержательные стихотворения вызвали смятение среди влюбленных и подняли вопль на собрании людей, восторгом плененных.

Еще одним из бесподобных, невиданных и редких в любви людей, обладателем невинной речи и невинных очей, гордостью нации и веры является шейх Ираки, который наделен качествами подлинного влюбленного и которым сочинены произведения безупречного содержания и формы.

Из последующих следует упомянуть невинного игрока любви, который, делая один только ход, попадает сразу в два мира, поверенного тайн гуляк, опьяненных вином Истины в питейном доме любви, солнце нации и веры ходжу Хафиза Ши-разского, а также вождя непорочных влюбленных, одним огненным вздохом сжигающего этот свет и тот, шейх-уль-исла-ма, совершающего на небесное царство поход, его светлость наставника — нами почитаемого — своей нации и веры Абд Ар Рахмана Джами, да будет ему земля пухом.

Хотя их достоинства и выше чисто поэтических, но они и поэзией всех жанров Вселенную пленяли, любовным огнем своих стихов весь мир сжигали, от каждого их бейта душа и сердце мужей любовью пылали.

Есть и еще люди, отведавшие вина любви из чаши этого властелина, шедшие по указанному им пути, стихи которых о любви и страсти согревали сердца тюрок и поднимали смятение среди сартов.

Цель их в этом творчестве и в этой поэзии — выражение своей любви, жалобы на пламя страсти и ее последствия и гордые высказывания о страданиях, причиняемых молнией любовных бедствий.

Мир любви отличается беспомощным состоянием влюбленного и великой красотой возлюбленной. Каждый влюбленный странными мыслями живет; он переживает удивительное состояние, испытывает чудесные переживания и губительные муки. Он в словах выражает все, что его поражает: беспредельность красоты возлюбленной, ее нежность, чрезмерность ее лукавства и гордости и другие ее качества; силу своей любви и страсти, бесконечность огорчений, свои мольбы и тому подобные переживания; есть еще трудные обстоятельства, имеющие отношение к обеим сторонам. Хотя о них сочинялось много книг и писалось много сочинений, но нам не представляется возможным полностью их описать, перо не в силах о них как следует рассказать.

Жизнь на мирском базаре благодаря любви в полном разгаре. Безжизненное тело — человеческая речь, когда любви нет; луг без цветов, без пахучих трав — людские слова и выражения, когда погас ее свет. Свеча без сияния — речь, в которой нет поэтического дара, скучное общество — поэзия, в которой нет любовного жара. Кроме любви все — пустая сказка. Настоящие слова говорят про любовь: это — суть жизни и ее кровь.

Бейт:

Если содержанье слова лишено огня любви, Телом ты его недвижным и бездушным назови.

Рассказ о любви Меджнуна

Огонь любви стал душу Меджнуна согревать, и его пламя начало в его ослабевшем теле жар поднимать. Всеми средствами пытались его лечить, но не смогли понизить жар. Когда больной стал мучиться в предсмертных муках, один из друзей пошел к Лайли, чтобы известить ее об этом. Эта весть очень огорчила ее, и она послала Меджнуну послание свое. Когда посланник вернулся с бумагой той, тело Меджнуна прощалось с душой. Милосердные друзья начали ему это письмо читать и стали благотворное действие на больного замечать. Каждое повторное чтение письма придавало силу телу больного. Хотя ему не помогли амулеты и заклинания, оказало чудотворное действие возлюбленной послание. Меджнуна исцелило многократное чтение письма, он словно амулет повесил его на шею. От слов любви его болезнь прочь скрылась, от повторения этих слов в его теле вновь жизнь появилась.

Бейт:

Влюбленный вечно слаб и болен, от горя изнывает он, Но вспомнит милая беднягу, и он мгновенно исцелен.

Рассказ о любви к Истине

Третий вид любви — это любовь праведных, которые без созерцания красоты сияния Истины безжизненными бывают, а во время созерцания ее сознание теряют. Они в море созерцанья погружены и этим созерцанием поражены. Они не будут чувствовать, если даже буря событий листья цветника неба унесет, им будет безразлично, если она лепестки звезд развеет на все четыре стороны. Их чувства немеют под действием красоты небесной, их страсть разгорается от приступа этой любви чудесной. Если пророки подойдут, праведники от цели своей взор не отведут, никакой ангел не сможет от этого отвлечь их внимание. Их мечта — воочию красоту возлюбленной созерцать, их занятие — ее искусство и совершенство осознавать. От крепости вина свидания опьянены их сердца, от сильного воздействия сияния поражены их тела. Душа их ничего не желает, кроме свидания, их ничто не утешает, кроме небесного созерцания. Это — люди, достигшие в любви желаемого, понявшие, как подняться к всемогущей царице. Они считаются баловнями судьбы, достигшими цели в любви.

Рассказ о высшей степени любви

Шейхи и святые, которым на долю выпало паломничество в Мекку совершить, молились Богу на горе Арафат, стремясь то, чего они желали, получить. Большинство из них просили Аллаха оказать им милость и доказать Свою истинность.

Султан подвижников, один из выдающихся мужей, познавших Истину, шейх Абу Саид Харраз, да будет свята его почтенная усыпальница, запечатав молчанием свои уста, стоял и, направив свой взор на небо, его красоту созерцал.

Один из присутствующих ему сказал: «О шейх, молитвы, вознесенные в эту пору, будут приняты, все шейхи молятся; почему же ты ничего не просишь и на скакуне моленья не скачешь на небо?»

Шейх ответил: «О чем я должен молиться и чего я должен просить, если мною получено много больше того, чего все эти люди молитвами просят? Они желают мудрыми быть, а я, чтобы опомниться, должен на миг стать невеждой, потому что под ударами небесного сиянья я изнуряюсь и томлюсь, сгибаясь, словно соломинка, под его мощным грузом; я так поражаюсь этой красотой, что теряю сознанье и разум свой».

Высшая степень любви именно такова, о достижении конечной цели влюбленным говорят эти слова. Это — влюбленные, постигшие Истину, по терминологии шейхов-подвижников «достигшие цели». Их можно назвать влюбленными в Бога и возлюбленными Его, их можно считать желающими Господа и желанными для Него.

Рубаи:

Если на раба с небес высоких снизойдет такая благодать, То любой, в ком ясный разум, может это дело до конца понять: Нет на свете сущего иного, кроме Бога, что превыше всех, Этот человек достиг спасенья, Бога сердцем он сумел понять.

МЫСЛИ И АФОРИЗМЫ

Тот, кто лишь себя признает и самолюбием живет, ни за кого не будет душой болеть, он труд свои будет жалеть. А когда он видит, как другой почтенный человек в труднейшее положение попадает, он от этого даже так, как от своего малейшего беспокойства, не страдает; когда он услышит, как дорогой ему человек страшно мучится, он не станет печалиться так, как от своей самой малой неприятности. Он себя считает лучше всех других, свое мнение — лучше мнений всех их.

Люди такого рода мирские блага мимо себя не пропускают, а других от них отстраняют.

Мужчины, которые прихорашиваются, похожи на женщин, которые приукрашиваются. Хотя это дело плохо для обоих полов, но для мужчин оно более зазорно. Прихорашиваться и приукрашиваться — это слабость людей, их себялюбие ярко выражается в ней.

Если ремесленник преувеличивает свое мастерство, корыстолюбием страдает его естество. Люди, которые ведут в медресе споры, самоуверенно вступают в разговоры. Один отвергает мнение этого, другой того, каждый признает только свое мнение и себя самого.

Тот, кто самоуверен, — неразумен. Прихорашивающийся мужчина — кокетливая красавица. Кто доволен богатством — тот глупец, проклят Богом горделивый молодец. Похотливо влюбленный — низкой страстью одоленный. Самовлюбленный — идолопоклонник. От этих бедствий человека скромность спасет, только она душу от этих опасностей к избавленью приведет.

Скромный человек не любит много говорить. Он больше любит слушать. От слушания человек становится совершенней, от много говоренья он становится только глупее. Больно ушибается тот, кто много спотыкается, тот, кто много говорит, с пути сбивается. Чрезмерное чревоугодие телесные болезни вызывает, чрезмерное словоговорение духовные болезни порождает. Много говорить — это значит хвастать словами, много есть — значит быть руководимым страстями. Эти качества — для людей пороки, причиной их является себялюбие.

Щедрость — это дерево, что в саду человечества цветет, или, вернее, с этого дерева полезный плод. Оно — волнующееся море края людского или даже драгоценный жемчуг дна морского. Человек без щедрости — это не несущие дождь весенние тучи, это татарский мускус непахучий. Если дерево бесплодно — это лес дровяной, недождевая туча — это просто дым.

Человек, лишенный щедрости, похож на раковину без жемчужины — кому нужен пустой черепаший панцирь и безжемчужная раковина? Скупой не попадет в рай, если даже он из рода пророков, щедрый не попадет в ад, если даже он раб пороков. Щедрый — это туча, что дарит урожая благодать, скупой — это муравей, привыкший колосья и зерна подбирать.

Великодушный человек — это сокол, высоко в небе парящий, невеликодушный — коршун, бегающий за мышами. Сокол на руке царя восседает, коршун — падаль пожирает. Дело льва — кормить зверей охотой своей, занятие мыши — воровать монеты, обшаривая углы жилищ людей. Великодушный, если даже он беден, не станет низким; невеликодушный, если даже найдет клад, не станет высоким. У платана пустые руки, но он от этого не менее высок, в земле скрывается клад, но она от этого не менее низка. Словно звезда, высоко положение великодушных людей, но еще выше положение людей щедрых.

Расточительность и мотовство — это не щедрость, а хвастовство. Того, кто сжигает свое имущество, сумасшедшим называют, того, кто днем не гасит камфарную свечу, безумцем величают. Давать людям деньги напоказ — это подлость, а за это называть себя щедрым — это наглость, так что не щедр, а подл тот, кто не дает, пока не видит народ. От щедрости далек и тот, кто привык только после просьб давать, но лучше уж не давать, чем приставать. Щедрым считай того, кто половину последней лепешки голодному дает; настоящим человеком считай того, кто сам не ест, а все нуждающемуся отдает.

Угощать — людям угождать, одевать — пороки покрывать. Дарить вовремя изношенную одежду — щедрость, дарить не вовремя златотканый халат — низость. Если не хочешь, чтобы твое продовольствие испортилось, угощай других, если не хочешь, чтобы обветшала твоя одежда, одевай других.

Таковы особенности щедрости, однако благородство — это дело иное.

Мужи, осененные великодушием, обладают щедростью, ибо таково качество царя святости. Щедрость для человека — это тело, а великодушие — душа этого тела; мужи великодушия осуществляют бесчисленное множество благих дел. Человек без великодушия — не человек, потому что человек, обладающий телом без души, не живет.

Благородство означает тяжесть бедствий страдальца на себя брать и его от мук освобождать. Это значит — подставлять свое тело под шипы его мучений и расцветать от их уколов, словно роза. Об этом никому не говорить, рта не открывать, человеку, которому ты оказал благодеяние, об этом не напоминать, даже в лицо ему не смотреть.

Благородство — это дело благороднейшего из благородных, государя; человек, обладающий благородством, имеет это качество от Царя небес.

В настоящее время траву благородства можно найти только в огуречной лавке, а солнце милосердия не сходит с небес на землю. В человеческой природе нет благородства, среди людей не найти благородного...

Мужество и благородство — близкие родственники, которых нет в этом мире; они — близнецы, но их нет на Земле. После того как они убедились в неверности людей, они бежали от человеческого рода в край небытия. Человек, обладающий благородством, не считает разумным расставаться с этим своим ценным товаром, человек с мужеством не желает оставаться без этого ценного качества.

Верность — это то качество, которое не нашло благородства и мужества среди людей и в их поисках скрылось в край небытия. Цветник мира не украшен цветками верности, цветок человечества не облагорожен благовонием верности. Верность — это свеча, которая не освещает наше черное мироздание и не проливает свет в сердца неверных людей нашего тленного времени; это — нарцисс, который не раскрывается на лугу современности; на этом бренном лугу раскрываются лишь бутоны зависти. Верность — это чистая возлюбленная, которая только в чистое сердце проникает, это искренняя любимая, к которой лишь искренняя натура привыкает. Это драгоценная жемчужина, которая украшает венец человечности, которой нет в этом мире; это огненный рубин, украшающий голову благородства, которого нет на этой земле. Верность связана с совестью, а совесть — с верностью.

Благородство и мужество — родители, а верность и совесть — их дети-близнецы; сколько величия и блеска у родителей, столько великолепия и сияния у детей.

В каждом сердце, в котором есть верность, имеется и совесть, там, где та обитает, и эта бывает. У кого нет верности, у того нет и совести. У кого нет их обеих, у того нет веры, а у кого нет веры, у того нет и человечности.

Разве можно надеяться на непостоянную жизнь? Разве можно быть вместе с неверной возлюбленной? Совершенные люди — обладатели совести, неполноценные люди — бессовестны.

Верность и совесть из этого черного мира ушли и поселились в мире небытия. Они ведут дружбу только друг с другом, а вероломные и бессовестные люди их не вспоминают.

Если я проявлял к кому-либо верность, то дело кончалось только тем, что я получал в ответ сто вероломств. Если я был милосерден по отношению к кому-либо, то дело кончалось тем, что я видел от него тысячу притеснений.

Бейт:

От тех, кому я верен был, я видел лишь стократный гнет, От тех, кому дарил любовь, я видел тысячи невзгод

В мире стоят стоны от притеснения вероломных людей, всюду слышатся вопли от гнета бессовестных мужей. Со времени основания этого мира никого этот огонь так, как меня, не жжет, со времени появления вероломства никто не испытал подобный гнет. От вероломства людей нашего времени в мою грудь шипы вонзаются, от бесстыдства людей в моей груди раны появляются. Терпения Иова не хватит о них рассказать, и жизни Ноя не хватит, чтобы все это описать. Пусть Господь поставит притеснителей на путь совести и милосердия или же пусть даст мне, угнетенному, силу и терпение.

Бейт:

Иль милосердьем надели того, кто угнетать привык, Иль мне терпенья больше дай, чтоб мне не плакать каждый миг.

Кротость — это плодоносный сад человеческого существа, гора, в которой таятся драгоценные камни людского естества. Кротость — это якорь корабля человечности в море событий, это гиря весов людской сущности, это дорогое одеяние нравственных людей, это драгоценный материал, идущий на эту одежду. Кротость предохраняет от буйных ветров враждебных злых страстей и от бури злословия лицемерных людей. Ею завоевывает человек уважение и почет, она внимание и благосклонность великих мужей ему дает.

Насмешки и шутовство величие старших сводят на нет, непростительно проявлять легкомыслие людям зрелых лет.

Однако, согласно мнению мусороподобных людей легкого поведения и ветроподобных особ непостоянного нрава, люди, отличающиеся кротостью, обладают тяжелым характером и невыносимым нравом. Эти вышеуказанные люди, словно вихрь, пыль в воздух поднимают и благодаря этому легкому поведению сами себя величественными людьми считают. Они пытаются растоптать горные хребты, до неба взметают степную пыль. Они не стыдятся в каждый дом входить, наподобие огня все сжигать и палить.

Хотя ветер и уносит лепестки тюльпана, но скалы он не шевельнет, огонь может вызвать пожар у подножия горы, но до солнца он не дойдет...

Ветер не имеет веса, хотя и поднимается до небес, а гора, увязшая в земле, имеет вес.

Для ветроподобных кроткий — это солома, которую можно сжигать, для гороподобных кроткий — это огненный рубин, которым можно шахский венец украшать.

Бейт:

Для Гератской горы безопасны весенние сели только лишь потому, что она тяжела, Но по ветру несется перекати-поле и гибнет, и к погибели легкость его привела.

Помогай угнетенным и будешь в безопасности от угнетающих, приноси подвластным пользу и тебе не будет вреда от властвующих.

Умный ссоры избегает, с помощью сладкой речи соглашение заключает. От жужжащих ос укуса можно ожидать, а в ряду сластей нужно мед покупать.

Счастлив тот молодец, который сладострастию не поддается, а несчастному старику и так ничего не удается.

Слова страдающих людей — это огонь, смягчающий каменные сердца и вызывающий слезы из очей жестокосердного. Дуновение людей, знающих истинные слова, — это ветер, который уносит мусор самолюбия и сметает пыль негодования.

Дело влюбленного — умолять и скромность проявлять, признак любви — страдать и горевать. Мотылек горит и пылает, соловей стонет и рыдает. С ярким пламенем нельзя сравнить светлячка, моль не может свершить дело мотылька.

Бейт:

Коль человек себя украсил, его влюбленным не зови, Не так горит на небе утро, как утро подлинной любви.

Если кто-то — чей-либо друг или считает себя другом, он не должен делать ему то, чего он в отношения себя не позволяет; а еще лучше, если он в отношении друга не позволяет себе даже то, что позволяет в отношении себя. Он может душой и телом от бесчисленных мучений страдать, но своему другу он не должен страдать позволять, а для того, чтобы избавить друга от мучений, он должен быть готов жизнь отдать.

Кыта:

Любовь — такой огонь могучий, что даже самой малой искры Довольно, чтоб завесу неба сжечь всю дотла, как полотно. А тело ведь намного тоньше, чем та завеса небосвода, Когда его охватит пламя, скажи, как выдержит оно?

Душа — это царь страны тела, если она здорова, и тело здорово, если она больна, больно и оно. Того, кто владеет душой своей, можно считать царем царей. От чистоты и нечистоты души зависят чистота или нечистота тела, так же как благоустроенность и неблагоустроенность царства зависят от справедливости и несправедливости царя. Царь — душа государственного тела, душа — царь телесного государства.

Бейт:

Для пользы государства здоровым должен быть прибежище страны — великий государь, Душа для пользы тела здоровой быть должна, ведь в государстве тела она — великий царь

Царь должен иногда быть милостивым, а иногда суровым. Чтобы отличать своего от врага, он должен быть проницательным и мудрым, чтобы отличать друга от недруга, он должен быть опытным и разумным, потому что и друг и враг из страха или надежды ведут себя как рабы царя. Они не покажут, каков их настоящий лик, пока не настанет удобный для этого миг.

Бейт:

Если гром над ними нежданно громко грянет, Слабый станет сильным, а сильный слабым станет.

Какая польза в том, что царь кого-либо казнит, а затем в содеянном кается, он порочит себя, если кого-либо в сане повышает, а потом понижает, когда опоминается.

Бейт:

Тут нужно быть внимательным всегда, Иначе не минует нас беда

Царь не должен по отношению к врагу проявлять такую ярость, чтобы и друг в беду попадал, он не должен противника наказывать таким образом, чтобы его сторонник страдал

Бейт:

С противником борясь, не слишком ярым будь, Чтобы сторонников своих не отпугнуть.

Развратный ученый — это человек знающий, который сам себя угнетает, скупой богач — это человек несведущий, который сам себя пытает. Эти люди напрасно жизнь теряют, перед смертью они раскаиваются и сожалеют. Первый мучился, чтобы приобрести знания, но на деле применить их не сумел, второй мучился, чтобы нажить богатство, но воспользоваться им не успел.

Кыта:

Ученый, что свою науку не хочет к делу приложить, Как и богач, что жадно копит, не тратя, деньги день и ночь, Скончались среди сотен бедствий и тысячи дурных невзгод, И только их пример печальный способен людям всем помочь.

Злым людям оказывать милость и делать добро — это значит добрым людям делать худо и причинять зло. Щадить кота — значит истреблять голубей, дать волю лисе — значит всех кур уничтожить позволить ей.

Бейт:

Тот, кто ягненком волка кормит, чтоб был упитаннее он, Безжалостно оленей губит, своим незнаньем ослеплен.

Знания приобретаются, чтобы веру укреплять, а не для того, чтобы богатство наживать. Скупой богач — животное, нагруженное книгами; ученый, не действующий по закону, — это тучи, не приносящие дождя.

Бейт:

Носильщик ходит с ценным грузом — в том пользы нет ему совсем. Он заработает на этом едва ли хоть один дирхем

Скряга испытывает жестокие муки, чтобы свое имущество сохранить, завистливый из-за своего позорного поведения не может спокойно жить. Один погибает от того, что мучит сам себя, другой болеет из-за своих поступков.

Бейт:

Тому хранить свое имущество — мученье, А этому его постыдно поведенье.

Имущество — твое, когда ты его используешь, а то, что ты себе сохраняешь, ты для других оставляешь. Не жалей расходовать на себя то, что заработал своим трудом, не береги его, чтобы оно не досталось твоим врагам или друзьям потом.

Бейт:

Лишь то, что нам полезно, владеньем мы зовем, А то, что вред приносит, врагу мы отдаем

Умные люди не надеются на милость царей, мудрецы — на слова сумасшедших людей. Цари — люди своевольные, сумасшедшие — воли лишенные, таких избегают благоразумные мужи.

Бейт:

Один самоволен, тот воли лишен, От мудрости каждый из них удален.

Когда с помощью имущества можно от беды освободиться, если пожалеешь его, можешь и с жизнью проститься. Не упускай такого случая, ведь остаться в живых важнее!

Кыта:

Коль золото тебе дается за медяк, То ошибешься ты, коль станешь медлить тут, Пусть Бога сделал ты защитою своей, Но все же поспеши и зря не трать минут.

Народ не уважает того, чей несдержанный язык выдает его болтливое естество. Бездельник, который много болтает, похож на собаку, которая всю ночь лает. Злоречивый человек сердцу людей наносит рану, но на свою голову навлекает бедствия.

Неуч, который ужасающей болтовней горло дерет, похож на осла, который без причины орет.

На сладкоречивого, который мил и любезен в своих речах, люди не обижаются даже тогда, когда он приносит печальную весть.

В словах можно найти всякое добро, недаром люди говорят, что дуновение имеет душу. Именно поэтому, вероятно, Масих воскрешал дуновением мертвых.

Неприятный человек, который отвратительным голосом всякую чушь без конца болтает, похож на лягушку, а голос его ее кваканье напоминает.

Источник живой воды счастья — язык, но и причина восхода звезд злосчастия — тоже язык.

Тот, кто сдерживает язык, — благородный мудрец, тот, кто распускает язык, — подлый глупец.

Если язык красноречием обладает, хорошо, когда он с сердцем заодно бывает. Сердце и язык — наилучшие органы человека, как лилия и розовый бутон — наилучшие растения цветника. Человек отличается языком от других животных, и людей отличает друг от друга тоже язык.

Язык — орудие речи, но от нежелательных речей ему может быть худо.

Прекрасно, когда язык сладок, полезно, когда он мягок. Если сладкий язык становится горьким, он всем приносит огорченье, если сахар превращают в горькое вино, то его употребленье вызывает грех.

Добрые слова — сладость для чистых сердец, всем детям приятен халвы продавец.

Бейт:

От доброго слова всем людям отрада, И силу оно отнимает у яда

Каждый, кто чушь порет, сам себя позорит. Краснослов, который ложь правдоподобно рассказать сумел, похож на позолотившего серебро мастера золотых дел. Ложь даже в сказках сон вызывает, лжец как бы во сне болтает. Лживого трезвым считать не следует, его все время стыд преследует.

Речь имеет много разновидностей, но хуже всех из них — ложь. Тот, кто ради лжи время убивает, об этом не жалеет, даже нос задирает. Если он наивного слушателя находит, когда тот его ложь за правду принимает, это его в восторг приводит. Из божьих рабов худший он, он будет и Богом, и людьми пристыжен. Поскольку лицом такой злосчастный к злу обращен, из дома счастья он уходит вон.

Бейт:

Из дома счастья таких людишек прочь надо гнать; Наш мир — дом счастья, так значит, нужно их убивать.

Тот, кто свое лживое слово с кем-то связывает, свое черное лицо маслом намазывает. Ложь — тяжкий грех, хотя бы она была незначительна, ведь отрава, когда ее даже мало, губительна.

Бейт:

Даже если яда очень мало, от него опасность не мала, Острие иглы тонко, все же ослепляет острая игла.

Тот, кто от одного человека к другому сплетни несет, отпущенные грехи людей на себя берет. Донос нежелателен даже о том, что на деле есть, а что говорить о нем, если он ложный.

Доносчики все, независимо от того, правдив или нет их донос, — это лучины для растопки адского огня.

Бейт:

Если кто, собрав дурные сплетни, сделает их пищей болтунов, То благой Господь его, наверно, дыму адских передаст костров.

Тот, кто собирается лгать, сбивается с пути осторожности и благоразумия. Каждое слово, которое неправдиво, не принимается правдивыми людьми.

Лгун один или два раза может провести людей, но никто не поверит его словам после того, как он будет опозорен ложью своей.

Язык является духовной сокровищницы замком, а слово — к этому замку ключом.

Бейт:

Слово нам покажет, что на сердце у того, кто говорит. Кто мудр, Тот узнает, что в казне хранится — чистый жемчуг или перламутр.

Правдивая речь внушительна, краткая речь пленительна. Тот, кто долго говорит, надоедает, глуп тот, кто все время одно и то же повторяет.

Порочен тот, кто ищет пороки у других, злосчастен тот, кто говорит другим о них Тот, кто видит в людях хорошее, замечает достоинства людей, — это обладатель правильного зрения и чистых очей. У кого ум помрачен, тот говорит несвязно. Кто умом здоров, от того мы слышим много прекрасных слов.

Тот, кто в речи себе отчета не дает, в своих делах допускает просчет. Тот, кто говорит чушь, потом раскаивается.

Речь без красноречия может быть некрасива, но вполне достаточно, если она будет украшена правдой. Чем речь лгуна краснее, тем его мерзость становится яснее. Правдивый, хотя его речь и будет бесцеремонной, не станет сожалеть о простоте своих выражений. Роза и в рваной одежде красива, жемчужина в безобразной раковине прекрасна. Ложная речь нигде, кроме поэзии, не одобряется, а тот, кто говорит ложные речи, — безумцем считается.

Бейт:

Когда обман в словах таится, нам это кажется дурным, И лишь мудрец, стихи слагая, обман тот делает благим.

Невежда — осел, даже хуже него, потому что его можно водить куда угодно и грузить на него что угодно. Осел не претендует на превосходство и остроумие, он всегда смирен, дашь ли ты ему есть или нет. Он — вьючный невольник, но он — могучий труженик.

У невежды нет качеств осла, его душа дурные свойства приобрела. Он горделив и надменен, в голове его — сотни развратных сновидений. Он таит в своей душе сотни вредных для людей мыслей, люди могут ожидать от него тысячи неприятностей. Крик осла неприятен на слух, но других пороков в нем нет. Он с мельницы везет к тебе домой муку, а чтобы ты мог изготовить из нее пищу, он привозит тебе дрова. Он всегда готов трудиться. Невежда будет злиться, если его ты назовешь ослом, а осел на любые слова не отвечает злом.

Бейт:

В одном из них достоинств столько, в другом нельзя пороков счесть, Мудрец решит без затруднений, в ком подлинная доблесть есть.

Злонравный с кислым лицом несчастен, что бы он ни делал, всегда будет плохо. Его нрав — это недруг, который его срамит, это жестокий враг, который его громит.

Добронравный с улыбкой на лице, который ссор и неприятностей избегает, земных благ и небесного рая достигает.

Его радостное лицо дорого людям, народ восторгается его словами. Он человечностью покоряет сердца, человеколюбием пленяет души. Им довольны и недруг и друг, пусть не посетит его в жизни недуг.

Месневи:

Черты его лица отраду измученным сердцам несут, Слова его усталость тела снимают в несколько минут. Его ланиты словно роза, вы не отыщете свежей, А сладости его напевов завидует сам соловей.

Не смущайся от угроз подлеца, не принимай за правду хвалу льстеца. Если ты не будешь обращать на них внимания и не примешь их слова за чистую монету, то первый не решится осуществить свою цель и действия свои прекратит, а второй — свою хвалу в хулу превратит.

Месневи:

Лишь к одному один стремится, чтоб только злобу утолить, И у другого цель корыстна — себе он хочет благ добыть. И если не пойдешь навстречу во всех желаньях этих им, Один врагом заклятым станет, другой хулителем твоим.

Хотя неприятная весть и правдива, не доводи ее до слуха друзей, если кто-то проявил неразумие, не говори ему в лицо о ней. Пусть враг доставит эту весть первым, пусть недруг заставляет неразумного краснеть за свой поступок.

Месневи:

Если слово стыд кому-нибудь несет, Нужно ли, чтоб твой его промолвил рот? Промолчи, и друг будет не в долгу, Это вражье дело ты оставь врагу.

Мудр тот, кто не говорит неправду, но всякую правду тоже нельзя говорить. Допустим, что кто-то косоглаз. Это сделано Богом, а не им самим. Зачем говорить ему, что он косоглаз? Хотя это и правда, что будет хорошего в том, что ты так скажешь? Ведь так ты не признаешь деяния всевышней Истины, напрасно смутишь человека, разоблачишь свое невежество и огорчишь чужое сердце. Лучше избегай такой неприятной правды, считай, что приятная ложь лучше.

Бейт:

Когда обман содержит утешенье, Он лучше правды, что таит мученье.

Смертные люди свои мерзкие поступки достойными считают, своих непристойных детей добронравными представляют, как поэты, которые дурные стихи слагают. Ведь это детища их — и дети, и стихотворенья. Плохи они или хороши, но их творцу они кажутся хорошими. Разумные так не поступают, они ничего не преувеличивают, не умаляют, все в естественном виде воспринимают.

Месневи:

Все хорошее и все дурное, знай, от Бога вышнего дано, Так зови хорошее хорошим, а плохим плохое звать должно. Если же ты станешь ошибаться и хорошим назовешь плохое, Недалек тот миг, когда ты будешь, друг мой милый, звать дурным благое.

Довольство малым — залог независимости, условие почести и почета. Бедняк, довольный малым, — это богач, с которым не может сравниться ни царь, ни нищий. Алчность — признак унижения, алчный богач низок и презренен.

Если люди не берут то, что алчность требует брать, это отсутствие алчности можно шагом к щедрости считать. Благородны мужи такой щедрости, низки люди алчности.

Бейт:

Всех презреннее на свете люди, жадности укушенные жалом, Ведь недаром сказано Пророком: «Дорог, кто довольствуется малым».

Все, что легко удается, не ценится, оно не заслуживает высокой похвалы. Из каждой печи выходит по тысяче глиняных чаш, поэтому цена чаши — медный грош. Если ежедневно их по сто штук будут разбивать, никто об этом не будет унывать. Но цена фарфоровой чаши соответствует труду, затраченному на ее изготовление, и берегут ее сообразно с ценой. То, что низко ценой, не будет уважать любой.

Бейт:

Чем реже встретишь ты товар, тем драгоценней он, И уважение к нему растет со всех сторон.

Путем терпения многие трудные задачи находят решение. Тот, кто все время торопится, много спотыкается, а кто много спотыкается, часто падает и постоянно кается.

Торопливость в делах — это свойство неопытного юноши; терпеливо совершать любое дело — это свойство взрослого опытного мужа.

Бейт:

Кто торопливости не любит, поспешных действий, быстрых слов, Тот сделает и шелк из тута, и мед из нежных лепестков.

Подлый человек, который привык глупо шутить, пятки щекочет, чтобы людей рассмешить. Среди развратников скоморох, цель которого — смешить людей, он похож на блудницу своим поведением.

Шутить неприлично, если это задевает кого-то лично. Всего, что худые люди совершают, добрые люди избегают.

Шутка возникает в состоянии веселья, она хороша, когда является причиной радости. Хороша, когда она лишена грубых выражений, когда от нее никто не смущается и не огорчается. Такое остроумие позволено, а то, что переходит пределы, — запрещено.

Бейт:

Прекрасна шутка, если правда послужит украшеньем ей, А если кто-то скажет глупость что он заслужит от людей?

Пить вино нам запрещает божий глагол, святой человек отказаться от него предпочел. Нельзя пить явно и много, предпочтительно не хвастаться винопитием и пить понемножку. Пить мало — свойство мудрых, пить тайно — качество разумных. Здоровые люди могут немного выпить — это значит повеселиться, но перепить — значит здоровья лишиться. Человек, лишенный нравственности, быстро поддается искушению, и другой безнравственный человек легко втянет его в пьянство. И чем больше такой слабовольный вина выпивает, тем больше он волю теряет. Чем вреднее становится питье вина, тем сильнее оно ему нравится. От постоянного пьянства чего хорошего пьяница ждет, ведь он, губя человеческое достоинство, чашами отраву пьет! Пение пьяных наглецов похоже на лай бешеных псов. Пьяницы считают трезвого среди них пьяницей среди трезвых. Недозволено напоказ молиться, а открыто грешить вовсе не годится.

Бейт:

Чтоб в мире быть благополучней, Бог, что заботится о нас, Велел, чтоб мы не выставляли ни грех, ни доблесть напоказ.

Тот, кто много говорит и всегда обжирается, тот в ад скорее попасть собирается. Тот, кто любит говорить и в обжорство влюблен, тот чести и мудрости лишен.

Завистник — больной, который из-за губительной болезни жертвует собой.

Тот, кто злословием живет, нечистоты жует.

Те, кто опиум и анашу употребляют, людской облик теряют.

Алчный все время о чужом имуществе тоскует и жизнью рискует.

Если мужчина, став вдовцом, много прихорашивается, он становится похожим на женщину.

Бейт:

Мужчину украшают мудрость, знанья, А украшенье женщин одеянья.

Украшающий себя мужчина пожилой — словно отрок молодой.

Когда младший ведет себя, как старший, это говорит о том, что он лишен ума и стыда.

Старик, который красит бороду басмой, похож на юношу, который моет ее розовым маслом.

Бедный, который берет в долг, чтобы промотать эти деньги, срезает свою бороду и становится предметом насмешек. Когда проценты по долгу возрастут, ему наденут на шею колодку и в темницу поволокут.

Если мужчина чрезмерно наряжается, это со стороны умных людей разумным не считается.

Рубаи:

В ночь рамазана дети себя намажут хной, Красавица шелками стан разоденет свой, Но строже подобает старухе быть седой, Иль встретит ее мудрец насмешкой и хулой.

Когда богач носит халат из холстины — это все равно, что бедняк носит атласные одежды. Добрый остается добрым и в рваном наряде, роза прекрасна и в одеянии из лоскутов.

Старуха не сможет быть красавицей гарема, гиена не станет газелью.

Пожилая блудница в румянах и басме — это разрушенный портал, покрашенный в зеленую и красную краску.

Когда господин в присутствии госпожи вращается, подол женской чести госпожи рабом оскверняется.

Бейт:

Когда мужчина этих правил не пожелает соблюсти, Пускай он на себя пеняет, коль горе встретит на пути.

Невежде не говори важных вещей, он проговорится по глупости, не говори ему об умных вещах, он не поймет по своей тупости. С ним нужно говорить поменьше, а лучше и вовсе не говорить.

Выявлять тайные пороки людей — значит терять их доверие и поступать дурно в отношении человека, похожего на тебя. Этим ты не только других людей разоблачаешь, но и свои собственные подобные пороки обличаешь.

Бейт:

Тот, кто язык свой распустив, всем людям шлет свои упреки, Рискует тем, что в нем другие отыщут лучшие пороки

Тот, кто не руководствуется теми знаниями, которые он приобретает, похож на того, кто крытый канал сооружает, но землю не засевает, или даже засевает, а урожай не получает.

Бейт:

Кто знания копил, а после не стал их к делу прилагать, Похож на тех, кто бросил семя, а урожай не стал собирать.

Неразумный поступок — на слова пьяного порицанием отвечать. Сумасшедшему лучше сказать что-нибудь тихо или вовсе промолчать.

Бейт:

Когда ты встретишь трудность на жизненном пути, Помогут ум и мудрость решение найти

Если ты бросающему в тебя комок отвечаешь кулаком, то в рваной одежде и с вырванной бородой вернешься в дом.

Тот, кто не прислушается к дружественным советам, сам себя наказывает тем, что бранит себя и кается в этом.

Бейт:

Внимательнее слушай ты мудреца совет, От этого убытка, ты сам увидишь, нет.

Когда неумелый в присутствии мастера портит дело, он всю вину сваливает на его недостаточное мастерство, когда стрепет не осиливает ястреба, соломой забрасывает его.

Бейт:

Бывает так: лежит бессильный, побит врагом, и вот Не в силах отомстить как нужно, в лицо ему плюет

Рыбак бросает крючок в воду, чтобы удовлетворить свою страсть, рыба попадает на удочку, желая успокоить свою пасть

Бейт:

Знай, что желание — души оковы и для охотника, и для дичи, Если б не так, он бы не был охотник, дичь не была бы его добычей

Мало говорить — признак мудрости, немного есть — залог здоровья. Говорить все, что придет в голову, — свойство неуча, от которого ушел рассудок, свойство скота — всем, что попадется, набивать свой желудок.

Бейт:

Поменьше, друг, болтай и дураком не будь, Поменьше ешь и пей, мой друг, скотом не будь.

Не радуйся, когда мощный враг становится твоим подчиненным, не забывай о его силе, не будь беспечным. Наказывать его нужно осторожно, ухаживать за ним нужно мудро.

Бейт:

Врагу ты льсти или пугай его — ничто не принесет тебе спасенья, Когда не будет у тебя врага — тогда от бед получишь избавленье.

Ученый, который хочет в незнанье уличить невежду и вескими аргументами его убеждает, тем самым сам себя оскорбляет. Ученый должен знать свое положение и свое знание ценить, он не должен для проверки жемчужиной по камню бить.

Бейт:

Коль драгоценным камнем ты будешь бить гранит, Что разобьется раньше, мудрец сообразит.

Если жемчуг падает в грязь, он не лишится своей цены, если ракушку пришить к короне, она не станет от этого бирюзой.

Кыта:

Коль девушка уродлива, она Красивей от нарядов вряд ли станет, А вот свеча — чем комната темней, Тем свет ее приветливее манит.

Не воспитывать способного — несправедливо, воспитывать неспособного — напрасный труд. Первого не губи, оставив без воспитания, на второго не губи труда, чтобы его воспитать.

Кыта:

Воспитание способных можно с жемчугом сравнить, Если в грязь и упадет он, то его очистить можно. А собачий катыш — хочешь омывай водой, вином, Винограда из него, верь мне, сделать невозможно.

Начало насмешки неуваженье вызывает, к концу насмешки ссора возникает. Чрезмерные заигрывания завесу стыдливости разрывают, после чего даже застенчивые и вежливые люди становятся наглыми. По мере возможности не разрушай зданья уваженья и вежливости, не выходи из комнаты почтенья и приветливости.

Рубаи:

Воспитанье и стыдливость — то свидетельство о вере, Уваженье и покорность дарят счастье в полной мере, Если кто стыдлив, воспитан, счастлив будет он всегда, Перед ним и благодати широко раскрыты двери.

Развратник среди всех народов — невежда, и он еще более невежествен, если он скрывается среди воздержанных, разврат худ во всех верованьях, но хуже всего, когда он проявляется в форме благочестия. Ты будь таким, какими являются те, кто с тобой, показывай настоящий облик свой.

Месневи:

Со стыдливостью и воспитаньем ты пройди свой жизненный путь, Проявляй терпеливость, почтенье и смирение ты не забудь. Как и те, что тебя окружают, будь и ты всегда точно такой, И иди по дороге широкой, что, ты видишь, лежит пред тобой.

Просчеты и ошибки допускает человеческий род, кто замечает и учитывает их, счастливым человеком может назваться тот. Исправляет ошибку, кто признается в ней, увеличивает ошибку, кто старается оправдаться в глупости своей. Чем больше такой человек старается превознести свою правоту, тем яснее становится его ошибка, чем надменнее он утверждает свое мнение, тем больше позорится он среди людей.

Месневи:

Если вины исправления хочешь своей, Должен пред всеми открыто признаться ты в ней. Если ж свидетелей будешь искать ты в свое оправданье, Больше еще навлечешь на себя порицанье.

Если пожилые люди в бедственное положение попадают, если они не могут заняться ремеслом, а просить не желают, торопись таким помощь оказать и помогай им, пока ты можешь. Подавать же молодому нищему, который может лопату держать или дрова таскать, — это значит божье добро в воду бросать.

Богач, жадный к богатству, даже в красивой золототканой одежде похож на блестящую муху, сидящую на нечистотах.

Тот, кто расспрашивает о том, чего не знает, проявляет свою ученость, тот, кто стыдится расспрашивать, показывает свою глупость. Понемногу учась, человек ученым становится, когда много капель соберется, море образуется. Тот, кто избегает учения, — лентяй, тот, кто для этого находит предлог, — негодяй, тому, кто стремится приобрести знания, ты перед ними предпочтение отдай!

Бейт:

Глупец, хоть ничего не знает, и знать не хочет ничего, Мудрец хоть очень много знает, но к знанью все влечет его.

Мудрый сын нищего — собеседник великих людей, нерадивый сын богача — сотоварищ подлых мужей. В знаниях и учености первого нуждаются цари, из-за невежества и упрямства второго от него бегут люди.

Кыта:

На свете много есть чудесных бедняков, Которых за совет султан благодарит, И много богачей, зазнавшихся невежд, Которых из страны султан изгнать спешит.

Лучше быть спокойным и есть постную похлебку, чем есть сдобные калачи и быть в постоянной тревоге. Лучше сидеть на земле в изношенном халате, чем, стоя перед кем-то в золототканом кафтане, ему рабски прислуживать.

Кыта:

Тот бедняк, что в углу прикорнул на циновке, Но свободен от всяких житейских забот, Он не лучше ль живет, чем чинуша богатый, Что лежит на мехах, с хрусталя есть и пьет?

Собака — низкая тварь, а человек достоин двух миров, но верная собака лучше вероломных и неверных людских сынов.

Кыта:

От неверных и неблагородных ты подальше, подальше держись, Ты от них ничего не увидишь, кроме гнета и тяжких обид, Лучше псу ты служи по-собачьи, если верности он образец, А служение людям неверным только горем тебя опалит.

Жадный не способен ни на что, кроме обжорства за счет других, от самолюбивого ничего не жди, кроме болтовни о достоинствах своих.

Месневи:

Дай ему кусок побольше, пожирней полив, Он в свою уткнется чашку, обо всех забыв, Тот о доблестях болтает, удививших мир, И от скуки все зевают, и испорчен пир.

Разумный из ошибок других извлекает урок и становится на верный путь до того, как будет разоблачен его порок.

Кыта:

Коль мудрец заметит в ком ошибку, извлечет он из нее урок И по верному пути пойдет он, чтоб ошибок избежать чужих, Он не станет ждать, чтоб указали на его огрех со стороны, Ибо стыдно о своих ошибках слушать мудрецу из уст чужих.

Юношество — весна цветника жизни, свет жизненной опочивальни. От этой весны цветы радости и веселья расцветают, яркие лучи этого света дом восторга и радости озаряют. Юношество — это мощь и сила людей, в нем красота человека и его изящество. В юном возрасте все чувства остры и ощущения сильны, тело здорово и все его органы тоже; в душе тревога любви появляется, сердце к лукавым красавицам устремляется.

От юности у молодых людей изящество, из-за ее отсутствия пожилые проливают слезы. Она дает силу стремлению к власти у имущих и дает быстроту ногам людей, от властей бегущих. Юность позволяет искусным наездникам на арене свое искусство показать, веселье юности дает скакуну силу скакать. В юности грешным путем страсти удовлетворяют, в юности путем богослужения духовного совершенства достигают. Гулякам питейного дома в юности приятно пить и кутить, а набожным в юные годы приятно быть праведными и Богу служить.

Рубаи:

Дорожите юностью, милые друзья, В старости нет радости от еды, питья, И живите, зависти к людям не тая, Утешайтесь кратким счастьем бытия.

Старость — это похмелье от вина юности, это болезненность после юношеского здоровья. Она жизнерадостных людей огорчает, к прощению с жизнью их стан склоняет.

В пожилом возрасте ветви грез и чаяний ломаются, человек от всяких намерений и действий отрекается. Он перестает думать о том, чтобы возвышаться, от потока слез раскаянья и огорченья телесная крепость начинает разрушаться.

Старость — темница несбывшихся надежд, старость — дом печали и отчаяния. Согбенность туловища пожилого человека означает его к земле приближение, веское доказательство этому — его от красавиц отвращение. Руки его трясутся, так как он жаждет пить вино бессмертного существования, глаза его слезятся, так как он охвачен волнением посмертного траура.

Вместо памяти наступает забвенье, пожилой забывает ученье, забывает и само забвенье. Тело здоровье теряет, разум из головы исчезает.

Юноши удивляются, что он всему поражается, дети над его дряхлостью насмехаются. Из-под каждого волоска какая-нибудь болезнь видна, во всем недомогание, всюду — старость одна.

Жена и дети устают за ним ухаживать, слуги перестают ему прислуживать. В теле его накапливаются разнообразные болезни. Из-за обилия недугов ему надоедает жизнь.

Жить ему трудно из-за ослушания подчиненных, жизнь его горька из-за нужд его приближенных. Слюни его соль его слов смывают, воду ему любезные люди в рот насильно вливают. Губы его не касаются друг друга, словно он сам смеется над своим состоянием. Голова падает на грудь, из шкатулки рта сыплются камни. Надежда на исцеление от сердца его удаляется, смерть по сравнению с жизнью во сто раз лучшей представляется.

Рубаи:

Молодость уходит, старость настает, И тепла для крови уж недостает, И напиток жизни не прельщает рот, Лучше смерть, чем тяжкий этой жизни гнет.

Рубаи:

Жаль, молодость исчезла, пропал последний след, И старость наступила с чредой всегдашних бед. Коль человек и прожил в достатке до ста лет, Все ж умирать не хочет. Как быть, кто даст ответ?

Как далека покоящаяся земля от вращающихся небес, как далек неподвижный прах на земле от странствующих звезд!

Земля и прах неподвижны, поэтому их топчут ноги людей, небеса и звезды движутся и кружатся над головами гордых мужей. Тяжесть и трудность — залог нравственности и приветливости, а ведь тяжести и трудности мы можем добиться только в путешествиях. Путешествия — горн для раскаленных металлов, в котором испытывается золото существа мужчины.

Путешествие разлученных друг с другом сводит, оно неудачников в дом удачи приводит. Оно приводит к созреванию незрелых, помогает пищеварению, позволяет увидеть чудеса мира и расширить кругозор.

Путешествие позволяет посетить усыпальницы великих людей, позволяет видеть благих мужей.

Оно поведению путника определенную форму придает, не позволяет сердцу устремляться во все стороны. Путешествие позволяет приобрести знания о селениях и стоянках. Оно заставляет испытать зной и стужу, сладость и горечь. На пути в ногу путника шипы переживаний и бедствий вонзаются, но на месте каждого шипа розы достигнутой цели раскрываются. От трудностей путешествия он будет изнемогать, под ногами других путников лежать, тело его будет изранено, но сердце будет исцелено, а зеркало души очищено.

Путник красоту каждой страны знает, положение каждой стоянки понимает. Кто не путешествовал, не знает, что такое покой, кто не странствовал, не ведает, что такое край родной. Вода в море не течет — и ее нельзя пить, а вода в реке течет — и ею все пользуются.

Влюбленное сердце — яркий светильник, влюбленные очи — источник воды.

Нельзя нагрузить страуса, хотя он и называется «птица-верблюд»; хотя у палатки есть крылья, они по воздуху не понесут.

Дело огня — сжигать, дело ветра — сметать. Вода приятна со льдом, кушанье вкусно с солью, человечество прекрасно благодаря речи.

Добрая одежда украшает тело, умиротворяет душу доброго помощника хорошее дело.

Не жди великодушия от алчного богача, не жди монет от нищего.

Разве может быть, что скупой окажется добросовестным в отношении добра чужого, или великодушный окажется недобросовестным в отношении кого-то другого?

Нельзя серебро молнии собрать, нельзя нить дождя узлом завязать.

Наставлять безумного — значит пытаться остановить вихрь.

Упрямый не может быть добрым товарищем и другом, неверный не сумеет стать настоящим супругом.

Заранее известно, что будет богатый неуч говорить и что будет золотистая муха творить.

От развратного не жди совести, от несправедливого — верности.

Во время дарения улыбку подарить — это один дар с другим соединить.

Не бывают чистыми свойства нечестивца; палка, которой отгоняют собак, для жезла не годится.

Чем лучше человек служит царям, тем больше он их страшится.

Кто довольствуется малым — это не нуждающийся мудрец, довольство малым — это неиссякаемый клад.

Невежественного друга другом не считай, его вздорными россказнями свой ум не затемняй. Многие дети от неразумной любви бороду у отцов вырывают, совершать намаз им мешают. Пьяные, желая мудрецам ноги целовать, падают ниц, блюют и оскверняют подол чистоплотных лиц.

Ученый недруг может быть полезным, а невежественный друг приносит только вред. Это нужно иметь в виду в общении с ними.

Жизнью нужно всегда дорожить, за здоровье и спокойствие судьбе молитвы возносить.

За имуществом не гонись, будучи неимущим, гордись.

Об убеждениях своих всем не рассказывай, деньги свои на ветер не разбрасывай.

Невысокомерным быть привыкай, скромностью душу утешай!

Не говори бесполезных вещей, не отказывайся слушать полезных речей. Кто меньше говорит, редко ошибается, кто меньше ест, реже спотыкается.

Быть всегда немного голодным — залог мудрости, сытость — причина сонливости.

Стремления к сытости избегай, сам будь голодным, но пишу голодным давай!

В пышном одеянии не щеголяй, если хочешь выглядеть красивым, нагих одевай. Чем одежда красивее, тем лучше одевать ею других.

Бейт:

Хоть ты халат с раскаяньем наденешь, его ты от износа не спасешь. А если ты нагому дашь одежду, тогда халата лучше не найдешь.

Каждого не выбирай в поверенного тайны своей, в этом мире мало достойных этого людей. Никому из человеческого рода не доверяй, даже перед ангелом ты рта не открывай. Если ты сам не можешь хранить свою тайну, как же другой будет хранить ее? Если ты сам открываешь свою сокровищницу и разбрасываешь из нее жемчужины, то бесполезно умолять того, кто их собирает, чтобы он их хранил.

Ты сам знаешь, что не можешь скрыть свою тайну, — что же ты сердишься на другого за то, что он твою не скрыл?

Ты на свои пороки все время взирай, а пороки других не замечай.

Бейт:

Других пороки видя, себя не возноси, «Уж так ли я невинен?» — вот так себя спроси.

Правдивую речь с ложью не мешай, язык, способный говорить правду, ложью не оскверняй!

Лгуна нельзя человеком считать, не дело мужей — лгать. Теряет доверие людей тот, кто неправду болтает, потому что он жемчуг, словно раковину, унижает. Тот, кто мешает правдивые слова с ложными, бросает в нечистоты драгоценный жемчуг.

Бейт:

Уж если в лужу черной грязи ты бросил жемчуг дорогой, То разве станешь удивляться, мой друг, судьбине злой?

Друзьями Бога считают правдивых и честных мужей, врагами Бога — лживых людей. Языку волю не дари, всегда обдуманно говори! То, что нужно говорить, говори вовремя, когда нужно молчать, лучше молчи.

Есть слова, которые слушающего наделяют душой, а есть слова, за которые говорящий расплачивается головой.

Язык должен быть заодно с душой, достойная речь у того, у кого язык именно такой. Пока слова в душе не созреют, не претворяй их в речь, не говори всего того, что имеется на душе.

На душе будет тяжело, если язык за зубами держать, но он принесет беду на твою голову, если ему волю дать.

Там, где нужно говорить, говори, не забывай; там, где нельзя говорить, рта не открывай!

Безумный не будет говорить неправду, но и разумный не должен говорить всю правду.

Месневи:

Мудрец одну лишь правду говорит, Но кое-что он про себя хранит, Прекрасно правды золотое слово, Но краткость — тоже красоты основа.

Все, что случается с тобой, естественным считай, что бы ни видел во сне, все равно — лишь хорошего ожидай.

Не воспринимай болезненно злословие людей, будь справедлив, не обижай пленного врага. Если в твоих руках окажется мощный враг, прояви великодушие, окажи ему любезность и прости его!

Не проявляй остроумия в обществе несправедливого и бездушного, молчи, когда рядом с тобой доносчик или неблагодарный.

Мудрый человек о том, что потеряно, говорить не может, мечта вернуть прошедшую юность не поможет.

Бейт:

Ты о прошлом и будущем, друг мой, не заботься, о нынешнем часе не забудь, ибо в нем исцеленье. Наша жизнь — только это мгновенье, наша жизнь — только это мгновенье, наша жизнь — только это мгновенье.

Рубаи:

Поэму, что успешно теперь я завершаю, «Возлюбленный сердец» с надеждой нарекаю. Коль в ней найдут порок, пускай простят его. Читателям моим я счастия желаю.

Хронограмма:

Закончил книгу я мою, моих раздумий долгих плод, Я буду рад, когда она народу пользу принесет. Прочти по цифрам слово «хуш»* — то будет написанья год. Кто прочитает книгу, пусть свой век в веселье проведет.

* Если сложить цифровые значения арабских букв. составляющих слово «хуш», то получится 906 г. хиджры или 1500 г. н. э. — год окончания книги «Возлюбленный сердец». — Прим. пер.

ОБРАЩЕНИЯ К БОГУ

Myноджат

Во имя Господа милостивого и милосердного!

Велико прекрасное имя Твое, доброта и милосердие Твои достойны поклонения. Имя Твое — достояние Твое, щедрость и милосердие — предназначения Твои. Ты сокровище, и сотворенное Тобой — Твоя тайна. Твое имя — средоточие всех прекрасных качеств имен. Сто тысяч похвал и благословений Твоим милостям и милосердию! Милостивый — Ты, милосердный — тоже Ты, великий — Ты, прославленный — тоже Ты.

Хвала Тебе, Господу, Ты обладаешь таким величием и могуществом, которые не даны никому, кроме Тебя, жизнь вне Тебя подобна клевете. Твой род абсолютно вечен. Твоя сущность — вечное бытие. Все видимое, кроме Тебя, — призраки небытия. Более того, они — несуществующее ничто. Цель бытия и существования — это Ты.

Слава и великие благодеяния Твои всеобъемлющи, кроме Тебя нет другого Бога, о абсолютно вечное Бытие!

Благодарение Господу

О, Бог, Твой дух — величие и могущество, царства земные и небесные в Твоей власти. Нет конца Твоему началу и нет завершения Твоей вечности. В цветнике времени каждая травинка и каждый листочек прославляют Тебя. И в книге Вселенной каждая буква и каждая страница благодарят Тебя за Твои благодеяния. В саду Твоей красоты — восемь райских цветников подобны благоухающему базилику; в темнице Твоего могущества семь преисподних подобны одному испепеляющему вздоху. Во дворце Твоего великолепия пылающее солнце — лишь частица, в мире Твоего искусства высокое небо — лишь одна картина. Если Ты пожелаешь создать сотни таких миров, то достаточно сказать «Возникни!» Если Ты захочешь уничтожить тысячи вещей, то для этого достаточно лишь помыслить о «развеянном прахе». Ты един, ибо Ты свободен от соратников и сподвижников, Ты один, ибо нет у Тебя ни отца, ни детей. Каждая жемчужина из Твоего знания чище, чем алмазы звезд, каждый тюльпан с полей Твоих владений пламеннее огненных лучей солнца. Ты бесподобен, верный свидетель того — изречение «нет ничего подобного Ему». Ты ни с кем не связан узами родства, уместное доказательство тому — изречение «никого не родивший, никем не рожденный». С чем бы Тебя ни сравнивать, нет подобного Тебе. Если взглянуть внимательно, то это Ты, но может быть, это и не Ты. Язык, восхваляющий Тебя, ущербен, восславляющие Тебя изумлены своей неумелостью. И как они говорят: «Мы не в силах перестать восхвалять Тебя». Если жаждущие восхвалять Тебя не в состоянии прекратить свою хвалу, то они заслуживают прощения.

Восхваление Пророка

Как сказано, «Когда Адам еще был водой и землей, я, Му-хаммад, был уже Пророком». По смыслу изречения «Благодарение всему миру и последнему Пророку» он последователь и последний из пророков, друг Господа, Мухаммад, посланник Господа, да благословит его имя Господь, будет мир над ним! Целью сотворения ста двадцати тысяч пророков является он. Он — причина сотворения восемнадцати тысяч миров. На троне пророчества он — венец и возвышается над счастливой толпой. Он один удостоен вознесения на небо из всех пророков и посланников Господа. От начала до конца, всегда и во всем и везде все нуждаются в его защите. Его опора — конь Бурак, высоко парящий скакун, а Гавриил, указывающий правильный путь, его молниеподобный вестник. Ночь восхождения — его ночлег, «Я с Господом на все времена» — его состояние. «Да снизойдет мир и благословение Господа на него, на благочестивых членов его семьи и честных его сподвижников».

Обращение к Богу

О, Бог мой, Ты самый великодушный из всех великодушных, а я — грешник.

О, Бог мой, Ты милосерднейший из всех милосердных, а я — горемыка.

О, Бог мой, хотя мой удел — грех и непослушание, но нет у меня никого, кроме Тебя.

О, Бог мой, меня не было, Ты создал меня, я был дитя, Ты вознес меня в ряд великих, но ветром дурных страстей Ты сломал деревце моего благочестия и нападением грешных деяний прогнал мой покой.

О, Бог мой, узник я своего дурного нрава, но нет у меня раскаяния в сумасбродных желаниях, и нет у меня надежды спастись от этих бедствий.

О, Бог мой, все недостойное во мне не позволяет мне отречься от своего «я» и ухватиться за подол праведников от стыда за то, что я сам не безгрешен.

О, Бог мой, если Ты отвергнешь того, кто годами служил Тебе, никто не сможет заступиться, и если Ты примешь того, кто веками проявлял неповиновение Тебе, никто не постигнет этого таинства.

О, Бог мой, разве Адам сам по себе удостоился престола без воли Твоей, разве это было бы возможно благодаря проделкам шайтана?

О, Бог мой, Ты предопределяешь и разврат, и распутство, и благочестие, и набожность, так зачем же судишь слабых людей за их пороки?

О, Бог мой, я нуждаюсь в Твоей милости, ибо я достоин Твоей щедрости, коль многочисленны мои ошибки и проступки.

О, Бог мой, если я поведаю свои печали кому-либо и он отвергнет меня, то к Тебе обращусь я, но если Ты отвергнешь, то что же мне делать и к кому обратиться?!

О, Бог мой, если на пути к Тебе обрету я прах, то он будет для меня бальзамом для глаз, а ком земли — эликсиром, вне Тебя золото подобно черной пыли, не имеющей никакой цены.

О, Бог мой, несть числа моим страданиям от того, что я не безгрешен, но если Ты будешь моим утешителем, о чем же мне горевать?!

О, Бог мой, вырви путы склонности к богатству из моего сердца и в темноте себялюбия озари путь к Себе свечой праведности.

О, Бог мой, в том длинном пути по долине невзгод благослови меня в преодолении их, если я отступлюсь, то поддержи Своим покровительством.

О, Бог мой, на этом пути не допускай ко мне дьявола, если этот враг подойдет ко мне, что останется от моего благочестия, не лишай меня Своей поддержки!

О, Бог мой, даруй мне воздержанность, чтобы ей было подчинено коварное вожделение, дай мне благочестие, к ногам которого будет повержен злонамеренный дьявол.

О, Бог мой, я пребываю во сне беспечности — пробуди меня, я нахожусь в опьянении невежества — отрезви меня.

О, Бог мой, это бдение доведи до проникновения, а эту трезвость — до ясности.

О, Бог мой, хитрый дьявол — враг мой, и безудержная страсть — вершитель моей судьбы, и горе мне, если Ты не отведешь эту гибельную опасность от меня.

О, Бог мой, хотя мой нрав неправедный, но стремления мои чисты, поэтому меня и одолевает страх, надежды я не теряю.

О, Бог мой, моя природа повергает меня в стыд, но когда я вспоминаю о Твоей милости, то надежда вселяет в меня жизнь.

О, Бог мой, Ты не способен творить зло, а я — добро. Ты — хорош, а я — дурен. Каждому свойственны особые черты. Если шипы роз колются, то их сжигают. Но по весенней поре роза им собеседница.

О, Бог мой, пыль может застлать глаза, а солнце лучами озарит мир.

О, Бог мой, все творимое предопределено Тобой, есть ли смысл предпринимать какие-либо усилия исполнителю?

О, Бог мой, то, что предопределено Тобой, свершится неизбежно, кто же осмелится воспротивиться этому?

О, Бог мой, я грешен и молю, направь меня на путь Истины; я дошел до адского огня, дай мне надежду на Твою милость.

О, Бог мой, не лишай меня надежды на милость Твою, и когда Ты всему люду ниспошлешь Свою милость, то не забудь и меня.

О, Бог мой, если Ты не примешь искреннюю молитву, то посох праведника и хвост собаки одно и то же, и если Ты не будешь снисходителен, то рубище дервиша будет подобно попоне осла.

О, Бог мой, я желаю поклоняться Тебе, но я повержен страстями, я хочу возносить молитвы Тебе, но охвачен любовью и безумием.

О, Бог мой, я опьянен вожделением и увлечен вином честолюбия и притворства. Эти пороки делают меня слугою дьявола.

О, Бог мой, Ты сделал меня безумно влюбленным в прекрасных пери, мое сердце превратил в мотылька, который летит к свече светлого лица красавиц. Этим ты посрамил меня и сделал притчей во языцех.

О, Бог мой, плутни красавиц сделали завитые локоны цепями у меня на шее, их родинки сердце мое захватили в плен. Раз Ты так определил судьбу мою, то что же мне делать?!

О, Бог мой, свет красоты свечи — от Тебя, и горение души мотылька — также от Тебя.

О, Бог мой, страна моего сердца опустошена войском черных ресниц, и дом моего терпения разрушен коварством розоликих.

О, Бог мой, каждый огненный рубин подобен душе моей, охваченной пламенем; в каждом бутоне отражается сердце мое, пронзенное множеством стрел. Тебе легко найти выход из этих бедствий, а мне трудно.

О, Бог мой, когда Ты обращаешь Свой взор на шаловливых озорниц, то создаешь их суету, и их суетностью каждый миг в мое опечаленное сердце вселяешь тревогу.

О, Бог мой, от этой суетности и им нет покоя, и я не волен в своих страданиях. Их пленительность создана Тобой и от Тебя очарованность моего печального сердца.

О, Бог мой, красоте иных Ты даруешь прелесть, а ее соль Ты сыплешь на рану моего сердца.

О, Бог мой, если ресницы иных Ты делаешь ядовитыми, то их шипы вонзаешь в мою израненную грудь. О, мой Бог, чудо огня свечи от Тебя, горение мотылька в пламени тоже от Тебя.

О, Бог мой, розоликую Ты сделал усладой души и Ты же сделал пение соловья сокрушающим его душу. Ты зажег пламя любви к розоликой в моем сердце и отнял у меня покой и терпение, как у мотылька и соловья.

О, Бог мой, я пребывал на пиру любовных страданий, а лавина бедствий вина разрушила дом моей набожности и благочестия. На том пиру я не пил вино и не угощал вином, а испил не одну отравленную чашу.

О, Бог мой, если я в безумии страсти всюду являлся с непокрытой головой и босой, то этим я показал людям скверну свою с головы до ног.

О, Бог мой, если я от безумия любви сердце свое забросал камнями, то этими камнями я разбил сосуд своей чести и совести.

О, Бог мой, порой из-за этой любви я каменьям детей подставил свою голову, а иногда жалам укоров друзей открывал свое сердце.

О, Бог мой, какая черная тень страстей ни легла на лике моего здоровья, какие невзгоды несправедливости ни обрушились на меня, униженного!

О, Бог мой, молодость моя прошла в таких трудностях и горестях, что неудивительно, если в старости сотни раз я себя подвергаю казни.

О, Бог мой, нынче я задумал отказаться ото всех, но ясно знаю, что отречься от своего «я» не смогу.

О, Бог мой, Ты бросил меня в такие бедствия, спаси же меня; и Ты подверг меня таким испытаниям, помоги же мне!

О, Бог мой, что за польза от того, что я, раб Твой, раскаиваюсь, Ты даруй мне покаяние, ибо Ты — Тот, Кто принимает раскаяние, и Ты — Тот, к Кому обращаются с покаянием.

О, Бог мой, намаз, который я не совершаю до тех пор, пока люди не приступают к нему, — притворство, а одеяние для такого намаза — наряд тщеславия.

О, Бог мой, очисти мою душу от подобных зрелищ и сбрось с тела моего одежду дьявола.

О, Бог мой, если удостоишь благочестия, то убереги от лжи, и если укажешь путь служения Тебе, то спаси от прегрешений.

О, Бог мой, если молитва приведет к честолюбию, не допускай ее к сердцу моему; и если праздная жизнь приведет к мольбе о прощении, не отвергай ее из уст моих.

О, Бог мой, сохрани меня от неизлечимых болезней и не унижай меня перед малодушными.

О, Бог мой, сохрани меня от унижений недругов и обереги от клеветы нечестивцев

О, Бог мой, сохрани меня от бесед с невеждами и не допускай, чтобы я нуждался в богатстве презренных.

О, Бог мой, держи меня вдали от служения неблагодарным и избавь меня от назойливости признательных.

О, Бог мой, Ты утешь меня болью и восторгами любви к Тебе и озари мои очи обильными слезами раскаяния.

О, Бог мой, пусть мой язык бесконечно вторит благодарения Твоим безмерным благодеяниям и пусть мое сердце будет признательно возносить Тебе хвалу и моления.

О, Бог мой, дай моему перу дар восхвалять Тебя и сделай приятным сердцу народа написанное мною.

О, Бог мой, не допусти к моему духу высокомерие и не обрати мою мысль к противному тому, что полезно людям.

О, Бог мой, мысли мои направь к нуждающимся и озари глаза Своей доброты прахом из-под ног страждущих.

Накшбанд. 1318—1389

ШЕЙХ БАХА АД-ДИН МУХАММАД ИБН БУРХАН АД-ДИН МУХАММАД АЛ-БУ-ХАРИ НАКШБАНД

Баха ад-Дин Накшбанд родился в 1318 году в селении Каср-и-Хиндуван («Индийская крепость») вблизи Бухары в семье ремесленника-чеканщика и ткача. Баха ад-Дин унаследовал профессию отца и сам с детства занимался чеканкой — отсюда его прозвище Накшбанд («чеканщик»), давшее название одному из самых известных суфийских братств.

Интерес к суфийскому Пути в нем пробудил дед, имевший связи с основанной знаменитым бухарским мистиком ал-Хамадани (умер в 1140 г.) и ал-Гиджувани (умер между 1180 и 1220 годами) суфийской школой ходжаган. Представители этой школы Мухаммад Симаси и Сайид Кулал были первыми наставниками Баха ад-Дина на суфийском Пути. При этом к Кулалу он уже пришел как мистик, постигший истину Пути без наставника. Тем не менее еще двенадцать лет Баха ад-Дин проводит в учениях и совершенствовании своего суфийского мировосприятия и дважды совершает паломничество в Мекку.

Всю свою жизнь, кроме этих путешествий к Святым местам, Баха ад-Дин проводит в Бухаре и ее окрестностях. Слава его растет, и многочисленные его ученики и последователи застают его в добровольной бедности: разбитый кувшин и циновка составляют все его имущество. Беспрекословный духовный авторитет Баха ад-Дина поставил его во главе школы Ходжаган, которая при нем приняла организационные формы, присущие суфийским братствам, и это братство было названо его именем Накшбандийа, хотя он после создателей этой школы ал-Хамадани и ал-Гиджувани был пятым ее руководителем.

Баха ад-Дин сформулировал одиннадцать принципов братства Накшбандийа, из которых восемь были разработаны еще ал-Гиджувани, а три — самим Баха ад-Дином.

Эти принципы или правила, а вернее, ступени суфийского Пути Накшбандийа выглядят так:

— «Поминовение», или тихая медитация, обращенная к Богу. Цель этой медитации, по словам Баха ад-Дина, добиться того, чтобы сердце всегда ощущало присутствие Бога, так как практика медитации сама по себе исключает невнимание;

— «стеснение», цель которого — не дать рассеиваться мыслям во время медитации. Баха ад-Дин для достижения этой цели рекомендовал чередовать повторение основной формулы медитации повторением «вспомогательной фразы», например: «Господь мой! Все мои стремления направлены к Тебе!»;

— «бдительность». Ее цель в защите медитации от случайных блуждающих мыслей;

— «воспоминание», или концентрация внимания на присутствии Бога, открывающая путь к предвидению и интуитивным предчувствиям;

— «контроль дыхания». Баха ад-Дин, следуя, по-видимому, индийским влияниям, считал дыхание внешней основой медитации;

— «путешествие по своей стране» — внутреннее странствование от Зла к Добру, содержащимся в собственной душе, самоанализ;

— «наблюдение за шагами» — стремление к тому, чтобы во время любых внешних и внутренних странствий на суфийском Пути ничто не отвлекало от цели этого движения.

— «одиночество на людях» — преодоление суфийского Пути лишь внешне свершается в мире, а его внутренняя сущность — движение с Богом и к Богу;

— «остановка на времени». Этой и двумя последующими остановками Баха ад-Дин дополнил правила суфийского Пути ходжаган. Суть же этой «остановки» состоит в необходимости автоконтроля за тем, как суфий проводит время, — праведно или неправедно, с учетом высокой требовательности, предъявляемой к людям Пути;

— «остановка для исчисления» предназначена для определения степени сосредоточенности на медитации путем контрольных подсчетов числа повторения медитационных формул.

— «остановка на сердце» — остановка для воспроизведения мысленной картины человеческого (собственного) сердца с запечатленным на нем именем Бога.

Баха ад-Дином была также разработана духовная генеалогия братства Накшбандийа — так называемая «золотая цепь», в соответствии с которой духовная преемственность в братстве восходит к Пророку духовно через первого праведного халифа Абу Бакра и физически — через четвертого праведного халифа Али, родственника Мухаммада. Благодаря этому братство Накшбандийа, возникшее как чисто суннитское объединение, завоевало высокий авторитет и в шиитской среде, и в его структуре возникли даже шиитские группы (в Иране), действующие и поныне.

Лишь одно из положений братства Накшбандийа, высказанное Баха ад-Дином, а именно — о недопущении контактов с властями, было впоследствии скорректировано лидером этого братства в XV в. ходжой Ахраром, и с этого момента Накшбандийа становится активным участником многих политических событий на Ближнем и Среднем Востоке, что автоматически привело к отмене аскетизма в быту членов братства, состоящего из внешне обычных мирян.

Творчество великих суфийских философов и поэтов Хорасана — ал Газали, Санайи, Аттара и ставшего лидером родственного братства Маулавийа Джалал ад-Дина Руми — было как бы мозаикой суфийских мыслей и образов, из которой шейх Баха ад-Дин сложил свое весьма совершенное и долговечное мистическое учение, и это учение, в свою очередь, питало суфийское творчество Джами, Навои и многих других поэтов и философов.

Умер шейх Баха ад-Дин в 1389 году в родном селении, переименованном в его честь еще при его жизни в Каср-и-Арифан («Крепость познавших Божественную Истину»). После смерти он был признан святым и покровителем Бухары. Он был канонизирован, и его культ был распространен далеко за пределами Туркестана, а воздвигнутый в 1544 году над его могилой мавзолей стал популярным местом массового поклонения, и, по преданию, трехкратное посещение могилы Баха ад-Дина заменяло паломничество в Мекку и Медину.

Такова более или менее достоверная биография Баха ад-Дина. Наряду с ней в суфийской традиции существует еще несколько полулегендарных жизнеописаний шейха, одно из которых приведено в этой книге.

ИЗРЕЧЕНИЯ И АФОРИЗМЫ ШЕЙХА БАХА АД-ДИНА НАКШБАНДИ, ЗАПИСАННЫЕ ЕГО УЧЕНИКАМИ

Когда человек занят своим делом, он отнюдь не всегда разъясняет свое поведение случайным прохожим, какой бы огромный интерес они, по их собственному мнению, ни испытывали к этому делу. Когда протекает действие, главное — чтобы оно развивалось правильно. В таком случае внешняя оценка имеет второстепенное значение

Признак очищения глубин сердца раба Божиего от всего, кроме Бога, в том, что он может истолковать ошибки верующих как добрые дела.

Различные нормы поведения у мудрых следует рассматривать как следствие различий индивидуальностей, а не качества.

Никогда не позволяйте себе каждую вещь оценивать способом, не относящимся к тому же самому времени. Одно должно соответствовать другому.

Люди, которых называют учеными, лишь подменяют ученых. Настоящих ученых мало, а подделывающихся под них великое множество. Как результат, именно их стали называть учеными. В странах, где нет лошадей, лошадьми называют ослов.

Наш путь к Нему [Богу] — взаимное общение, но не отшельничество, в отшельничестве — слава, а в славе — погибель. Добрые же дела обнаруживаются только в собрании людей, общество же людей заключается во взаимном содружестве, основанном на условии не делать друг другу того, что воспрещено.

Человек, которому нужна информация, всегда полагает, что ему нужна мудрость Даже если он действительно является человеком информации, то будет считать, что ему нужна мудрость. Если человек является человеком мудрости, только тогда он становится свободным от необходимости в информации

Никогда не поддавайтесь порыву учить, каким бы сильным он ни был. Указание учить не ощущается как порыв.

Будьте готовы осознать, что все убеждения, обусловленные окружающей вас средой, были чем-то незначительным, даже если они были когда-то очень полезны для вас. Они могут стать бесполезными и оказаться на самом деле ловушками.

Отказываться от чего-либо только потому, что другие неправильно используют это, может быть верхом глупости. Суфийскую Истину невозможно свести к правилам и уставам, формулам и ритуалам, но частично она присутствует во всех этих вещах.

Если ты любишь своего Бога, то знай, что твое сердце есть зеркало Его лица. Когда ты смотришь в сердце свое, безусловно, видишь Его лицо. Твой царь находится во дворце твоего тела, и ты не удивляйся, если увидишь престол Бога в частице своего сердца.

Уединение в обществе, странствие на родине, внешне с людьми, внутренне с Богом.

Задача учителя — учить. Чтобы учить, он должен принять во внимание все привязанности и предубеждения своих учеников. Например, он должен говорить языком Бухары с бухарцами и языком Багдада с багдадцами.

Если он знает, чему учит, он облекает свой метод учения в соответствующую внешнюю форму, подобно построению физического здания школы. При этом учитывается природа и особенности учеников и их потенциальные возможности.

Есть пища, которая отличается от обычной. Я говорю о пище впечатлений, непрерывно проникающей в сознание человека из многих областей окружающей его среды. Только избранные знают, какими являются эти впечатления, и могут управлять ими.

Смысл этого является одной из суфийских тайн. Мастер готовит пищу, которая является «особым» питанием, доступным для искателя, и это способствует его развитию. Это не укладывается в рамки обычных представлений.

А теперь о том, что вы назвали чудесами. Каждый из присутствующих здесь видел чудеса, но важной в данном случае является их функция. Чудеса могут совершаться для того, чтобы приготовить для человека определенную часть высшей формы питания, они могут особым образом воздействовать на ум и даже на тело. Когда это случается, переживания, связанные с чудесами, будут воздействовать на ум должным образом. Если чудо воздействует только на воображение, что характерно для грубых людей, оно может стать причиной некритического отношения, или эмоционального возбуждения, или стремления увидеть новые чудеса, или желания понять их, или односторонней привязанности и даже страха перед человеком, которого считают чудотворцем.

Чудеса обладают определенной функцией, и они выполняют эту функцию независимо от того, понимает их человек или нет. Чудеса обладают также истинной (объективной) функцией, поэтому у одних людей они вызывают замешательство, у других — скептицизм, у третьих — страх, у четвертых — восторг и т.д. Функция чуда в том и заключается, чтобы вызывать реакции и снабжать питанием особого рода, которое будет изменяться в зависимости от конкретного человека, на которого это чудо воздействует.

Во всех случаях чудеса одновременно являются инструментами воздействия и оценки тех людей, на которых они воздействуют.

Когда известны составные части, то не может быть никакого сомнения и относительно того, какова смесь.

Существует общение с мудрым и учение у него правильным образом, что ведет к развитию человека. Еще существует имитация, которая разрушительна. Что полностью запутывает нас в этом вопросе — так это то, что чувство, которое сопровождает ложное ученичество и обычное общение, а также их внешнее проявление в учтивости и кажущемся смирении, настолько способно заставить воображать, что мы религиозные или посвященные люди, что можно сказать, что это вызвано тем, что называется вхождением дьявольской, обманной силы, убеждающей большинство выдающихся людей, имеющих непоколебимую духовную репутацию, и их последователей даже через поколения, в том, что они имеют дело с духовностью.

Изгнать сомнение вы не в силах. Сомнение уходит тогда, когда уходят сомнение и убеждение, по мере вашего изучения их. Если вы оставляете Путь, то это потому, что надеялись получить от него убежденность. Вы ищете убежденность, а не самопознание.

Понимание и знание в сфере Истины совершенно отличаются от того, чем они являются в социальной сфере. Все, что вы понимаете обычным образом о Пути, является не пониманием Пути, а лишь внешним предположением о Пути, распространенным среди несознательных имитаторов.

Необходимо осознать, что люди должны быть улучшены внутренне, а не просто сдерживаться обычаем от проявления их грубости и разрушительности и поощряться за непроявление их.

Сердце — возлюбленному, рука — делу.

Любит добрых всякий, кто есть в мире; если ты злых любишь, то ты победил себя.

Мир Али Шир Навои-Фани

О ХОДЖЕ БАХАУДДИНЕ НАКШБАНДИ, ГОРЕВШЕМ В ИСТИННОМ ОТРЕШЕНИИ (ИЗ ПОЭМЫ «ЯЗЫК ПТИЦ»)

Был ходжа Накшбанди, муж благой и пригожий, Шахом истинной веры и благости Божьей. Основав в том пределе престол свой по праву, В землях небытия он устроил державу. Он свое естество — светлых истин предел — В чем угодно на свете провидеть умел. Прозревал он себя в своем мысленном взоре В кипарисе и в розе, в колючке и в соре. Как-то взором он встретился с мертвой собакой, Жалок был ее вид и без благости всякой. И когда с той собакой сравнил он себя, Умилился до слез он, в стенаньях скорбя. И сказал он: «Звать верным себя я не смею, Не могу я себя даже сравнивать с нею! Перед Господом ей только верность присуща, От меня ж Ему — мука, тяжка и гнетуща!» И пока так судил муж благого чела, По дороге другая собака прошла, И узрел он, проникнутый мыслью благою, След, впечатанный в землю собачьей ногою. «Я ли выше, — сказал он, — иль след сей собачий?» И себе он сказал: «Ты во правде — незрячий! Это — знак на пути, где муж верности шел, Ты ж в постыдном неверье влачишь свой подол!» И когда завершил он такую беседу, Пал он, землю лобзая, к собачьему следу. Так благие свое существо отрицали, Сделав небылью бывшее сущим вначале. Чашу благ отрешенья вкушала их суть, Если пут естества удалось им минуть. В сути Бога им вечность была неизвестна, В единенье — сиянье чела неизвестно, Но они на стезю отрешения стали, Видеть вечность в пути единения стали.

А. Семенов

БУХАРСКИЙ ШЕЙХ БАХА-УД-ДИН

(По персидской рукописи)

В обширном пантеоне святых Средней Азии весьма видное место занимает выдающаяся личность патрона Бухары, шейха Баха-уд-дина (Ходжа-Мухаммед-бен-Мухаммед-ул-Бохари, шейх Баха-уд-дин Шах-и-Накшбенд).

Всюду в Средней Азии, а в Бухарском ханстве особенно, он считается одним из величайших святых, верховным руководителем местных мусульман вообще, чей покров незримо простирается над ними из-за дали веков. Среди местных правоверных суфиев он считается «имамом тариката, пиром хакиката и образцом, достойным подражания в знании шариата».

Его гробница, находящаяся в окрестностях столицы ханства, привлекает бесчисленное множество паломников, и если утверждение покойного Вамбери, что троекратное путешествие к ней стоит пилигримства к далекой Каабе, утратило уже, пожалуй, свое значение, — тем не менее гробница до сего времени сосредотачивает на себе внимание самых широких местных мусульманских кругов, а живущий при этой гробнице шейх суфийского ордена Накшбендиев, потомок Баха-уд-дина, считается наиболее авторитетным и наиболее славным среди всех местных шейхов прочих орденов, потому что, осененный немеркнущим светом славы своего отдаленного предка, он несет на себе и полноту благословений его как его преемник.

И бухарские эмиры доныне считают для себя священным долгом по вступлении своем на престол совершить паломничество (зиорат) к священной гробнице Баха-уд-дина и, помолясь перед нею, испросить благословение (баракат) шейха накшбендиев, хранителя гробницы.

Шейх Баха-уд-дин родился в месяце мухарреме 718 г. хиджры (1318 г. по Р. X.), за три года до смерти знаменитого шейха Азизана*, в селении, до того носившем имя Каср-и-Гинду-ан (в одном фарсанге** от города Бухары), и там же погребен в понедельник 3-го раби-ул-эввеля 791 г. хиджры (1389 г.), прожив на свете, таким образом, 73 лунных года.

* Это прозвище шейха Ходжа-Али-Рамитани, происходившего из Рамита-на, «большого города в двух фарсангах от Бухары». (Здесь и далее по тексту прим. автора.)

** Бухарский фарсанг (по-местному «санг» или «таш», т.е. «камень», «знак») равняется восьми с половиной верстам, такое же, приблизительно, расстояние считается от столицы ханства до «Баха-уд-дина», как для простоты называют гробницу шейха и окружающие ее постройки с примыкающим сюда кишлаком.

Его рождение, по преданию, предвидел известный шейх Ходжа-Мухаммед-Баба-Семаси***, который, часто посещая селение Каср-и-Гиндуан, предсказал, что здесь родится некто, который будет великим в тарикате и через которого селение Каср-и-Гиндуан получит название Каср-и-Арифан****. Когда Баха-уд-дин родился, шейх Семаси нарек его своим духовным сыном, а умирая, завещал своему ближайшему ученику и преемнику, Сейид-Мир-Кулялю, беречь Баха-уд-дина. Согретый чудодейственной любовью Баба-Семаси, Баха-уд-дин уже в раннем детстве творил чудеса, которые ставили в тупик его окружающих. Рос он и воспитывался, по- видимому, под ближайшим руководством своего деда, друга шейха Баба-Семаси, потому что в рассказах как самого Баха-уд-дина, так и его современников ему уделяется особенное внимание, между тем как отец упоминается редко. Под влиянием наставлений духовного отца своего, Ходжи Баба-Семаси, и деда, большого друга дервишей, у Баха-уд-дина с раннего детства стал слагаться тот мистически настроенный характер, который впоследствии привел его на путь высоких подвигов созерцательной жизни.

*** Один из наиболее славных учеников шейха Азизана, уроженец селения Семас, принадлежащего к Рамитанскому округу, скончался в 755/1354 г.

**** «Каср-и-Гиндуан» значит «Замок индусов», а «Каср-и-Арифан» означает «Замок познавших Божественную истину».

Женившись на семнадцатом году, Баха-уд-дин недолго пользовался сладостями семейного очага, ибо вскоре по смерти своего духовного отца и наставника, шейха Баба-Семаси, дед взял его в Самарканд и там водил по всем почти мало-мальски выдающимся дервишам, заставляя внука поучаться у них духовной жизни. А когда оба они вернулись к себе домой, дед «покончил с отношением Баха-уд-дина к его жене».

В это время рвение на пути тариката у Баха-уд-дина усиливается под влиянием того, что к нему попадает одна из реликвий знаменитого шейха Азизана, его «кулях», или дерви шеская шапка*. В то же время место его духовного руководителя и ближайшего наставника заступает любимый ученик покойного Ходжи Баба-Семаси, Сейид-Мир-Ку ляль**, которому Баба-Семаси еще при жизни завещал заботиться о Баха-уд-дине.

Одновременно с суфийскими подвигами Баха-уд-дин занимается и чисто житейским делом: вместе со своим отцом Баха-уд-дин ткал роскошную шелковую цветную ткань «кам-ха»*** и резал по металлу разные узоры****.

Однажды Баха-уд-дину приснилось, что один из славнейших турецких шейхов, Хаким-Ата поручает его некоему дервишу. Когда Баха-уд-дин пробудился, дервиш так отчетливо запечатлелся в его памяти, словно он живой стоял перед ним Когда Баха-уд-дин рассказал сон деду, последний истолковал его в том смысле, что Баха-уд-дин получит счастье от турецких шейхов. И Баха-уд-дин решил разыскать дервиша, что ему через некоторое время и удалось. Дервиша этого, происходившего из среднеазиатских турок, звали Ха-лил; он произвел такое сильное впечатление на Баха-уд-дина, что последний оставался при нем некоторое время.

* Подобного рода реликвии в Средней Азии и поныне высоко почитаются, в житейском обиходе на них смотрят как на святыни, исцеляющие те или иные недуги Между прочим, в Ташкенте, у Сайид-Расуля. прямого потомка известного ташкентского шейха, Хавенд-Тухура (жившего в VII—VIII вв ), хранится «кулях» последнего — шапка на вате со стеганными бортами в форме положенных друг на друга жгутов чалмы, верх ее оканчивается остроконечной тульей ** Он был одним из достойнейших учеников Ходжи Мухаммед-Баба-Се-маси, родился и погребен в селении Сугар По профессии он был делателем глиняных кувшинов и чашек, был, как говорят бухарцы, — «куляль» Слово «куляль» в смысле горшечника употребляется и поныне в Средней Азии

*** Камха или камхаб (по-бухарски «камхо», по-ташкентски «кимхаб») — то же, что китайское «камфа» — плотная и довольно толстая шелковая ткань с разноцветными узорами особенно тщательной выделки, из нее шились самые богатые одежды Теперь известна в Средней Азии лишь по воспоминаниям да по уцелевшим образчикам, ибо уже несколько десятков лет как никем не вырабатывается

**** Отсюда и прозвание нашего шейха «накшбенд» — резчик В настоящее время это слово очень мало употребительно в Средней Азии, где резчиков по металлу (ныне исключительно по меди) называют «мисгар» или «мисгяр» (смотря по говору), т е «медник вообще».

Через шесть лет после этого дервиш сделался государем Среднеазиатского Заречья под именем Султана Халила или Казан-Султана. Баха-уд-дин пользовался его большим расположением, изучив, по его словам, придворное обхождение и сделавшись свидетелем многих событий в жизни этого султана; в его служебные обязанности входило также и непосредственное исполнение смертных приговоров над разными лицами, присуждаемыми султаном к казни*. Однажды, выступая в роли палача, Баха-уд-дин посадил присужденного к казни человека на колени и, сотворив молитву, хотел отрубить ему голову, но сколько ни ударял мечом по шее — никакого вреда не мог ему причинить Заметив, что в то время, когда он рубит казнимого по шее, тот что-то шепчет, Баха-уд-дин воскликнул: «Заклинаю тебя Богом, во власти которого находятся души всех, скажи мне, что ты хочешь?», — «Ничего я не желаю, — отвечал казнимый, — но у меня есть шейх-наставник, к заступничеству которого я и взываю в настоящую минуту».

* Это обстоятельство, с нашей точки зрения позорное и совершенно идущее вразрез с высокими идеалами искательства Бога и подвижничества, отнюдь не является чем-то необычайным на Востоке вообще и в Средней Алии в частности. До сего времени, например в Бухаре и Хиве, государственная служба неотделима от службы эмиру или хану, и первейший сановник страны, вроде куш-беги, может являться и в роли конюха оседлывающего лошадь своего повелителя, или лакея, подающего платье, потому чго и занятие государственными делами, и прислуживание хану есть «хизмат», служба; нередко какой-либо важный сановник, выступающий в роли посланника в другой стране, — дома у себя вырезывает для своего государя из твердой земли гкулуки (по-узбекски) в виде животных, необходимые при отправлении естественных надобностей каждого мусульманина. Все это «кор-и-подшох-дэ: вай хукм-митияд!» (т.е. «государево дело: он приказывает!»).

Этим могущественным шейхом, останавливавшим губительную силу меча, — как выяснилось из дальнейшего разговора между палачом и его жертвою, — оказался Сейид-Мир-Куляль, шейх Баха-уд-дина. В этот момент Баха-уд-дин еще более познал всю святость своего наставника и понял великое значение пира-руководителя в жизни каждого его ученика («мюрида»): если пир столь чудесно охраняет последнего от удара меча в этой жизни, можно надеяться, что он сохранит его и от адского огня.

Наряду с обязанностями палача Баха-уд-дин не переставал заниматься и суфийскими подвигами. Когда же совершился неожиданный трагический конец царствования Султана Халила и когда Баха-уд-дин, по его словам, в одно мгновение увидел все дела и бремена его царствования развеянными и рассеянными, как пепел, — его сердце стало холодным и нечувствительным ко всем благам этого мира; для него стало ясно, что о величии и пышности царей нельзя судить по их внешним проявлениям, но необходимо твердо помнить, что на земных царях могущественный Царь царей проявляет свое величие во всех смыслах.

Лишившись своего царственного покровителя, он пришел в Бухару и поселился вблизи города, в селении Рийвар-тун, уйдя всецело в созерцательную жизнь подвижника, но в то же время не чуждаясь людей и исполняя все положенные намазы вместе с жителями Рийвартуна в сельской мечети.

По ночам, находясь в мистическом настроении, Баха-уд-дин бродил по кладбищам, которых так много в окрестностях Бухары, посещая мазары, где любил предаваться бого-мыслию. Однажды, как он сам потом рассказывал, находясь в состоянии исступления и приближения к Богу, он в одну из таких ночей в одном из мазаров был восхищен и сподобился чудесного видения. Ему явились отшедшие в вечность суфийские шейхи, окружавшие престол, на котором восседал в славе и блеске Абд-ул-Халык Гидждуванский*, он преподал Баха-уд-дину «начало, середину и конец суфийского подвижничества». После чего все шейхи, в знак того, что все привидевшееся действительно, объявили Баха-уд-дину, что с ним будет завтра, и приказали ему идти в Несеф (теперешний Карши) к Сейид-Мир-Кулялю. События следующего дня показали справедливость слов явившихся Баха-уд-дину шейхов Исполняя их приказание, Баха-уд-дин не замедлил посетить в Несефе своего пира, Сейид-Мир-Куляля, и последний, оказав ему всяческое внимание и ласки, научил его «тайному зикру»**, т.е. достижению экстаза в целях соединения с Божеством не путем видимого экзальтирова-ния себя вроде громогласного и многочисленного произнесения стихов из Корана в связи с ритмическими телодвижениями, а посредством самоуглубления в себя и безмолвного размышления о присутствии Бога в себе.

* Гидждуван (так именно теперь и произносится) — большой кишлак, находящийся в Бухарском ханстве и лежащий верстах в 7 от станции «Кызыл-Тепе» Средне-Азиатской железной дороги; весьма значительный хлопковый центр и большой базар.

Ходжа Абд-ул-Халык Гидждуванский был одним из столпов среднеазиатского суфизма, принадлежа к ордену Накшбендиев Он был одним из четырех учеников знаменитого суфия и ученого Ходжи Абу-Якуб-Юсуфа Гамаданскаго (440/1048 — 535/1140 г); родился и скончался (575/1179— 1180 г) в Гиджду-ване По преданию дервишей-накшбендиев, таинственный пророк Хызр был собеседником его отца, имама Абд-ул-Джемиля, и предсказал последнему рождение сына Когда Абд-ул-Хадык родился, Хызр сделал его своим духовным сыном и научил его впоследствии тайному зикру.

** Это видение Баха-уд-дину прежде живших шейхов, изобилующее интересными подробностями мистической экзальтации, в несколько сокращенном изложении приведено и у Джами в его труде «Дыхания тесной дружбы с вершин святости».

С тех пор Баха-уд-дин стал делать зикр тайно или молча, отсюда его последователи получили в Средней Азии название «хуфия», т.е, погружающиеся в экстаз путем тайного, молча произносимого призывания Бога*.

Проживая потом то в Бухаре, то в родной деревне, Баха-уд-дин не переставал усердно заниматься подвижничеством, стремясь приблизиться к Богу. Причем немало он и путешествовал, посещая то священные города Аравии, то большинство знаменитых тогда городов Ирана и Средней Азии, например: Нишапур, Серахс, Герат, Карши и проч.; везде он встречал большое к себе внимание благодаря своим высоким качествам совершенного суфия, везде он старался еще более совершенствоваться в стадиях духовной жизни, беседуя с местными шейхами-суфиями. Молва о нем шла далеко, и люди разных общественных положений стремились послушать его беседы и стать его учениками. Ответы нашего шейха, дававшиеся на обращаемые к нему вопросы, отличались большою глубиною мысли и тонким пониманием высоких идеалов подвижничества и отречения от этого мира.

* В этом, собственно, и состоит едва ли не главнейшее значение Баха-уд-дина в жизни среднеазиатских мистиков явившись реформатором и организатором местного суфизма, он указал если и не новый путь к достижению или познанию Бога, то, во всяком случае, возвел тайный зикр в число основных положений суфизма. Едва ли не вследствие этого обстоятельства многие почитают Баха-уд-дина основателем суфийского ордена Накшбандия, хотя, собственно, местные шейхи этих суфиев таковым считают современника Пророка, Сальма-на Фарса (который, добавим, играет большую роль и в верованиях других местных сектантов, памирских исмаилитов).

Будучи в Серахсе, Баха-уд-дин посетил, по приглашению наместника, Герат. Приглашенный к столу наместника, за которым собрался весь цвет ученых людей и сановников Герата, Баха-уд-дин не стал ничего есть. Когда его спросили, что это значит, он отвечал, что, собственно, ему не место за этим пышным столом: он — приверженец простонародья и дервиш. Что же подумает о нем народ, когда узнает, что кушает Баха-уд-дин? После обеда наместник Герата спросил Баха-уд-дина, есть ли в исповедуемом им учении явный зикр, пение и отшельничество?

— Нет, — отвечал наш шейх, — у нас этого нет, что же касается, в частности, нашего отшельничества, оно у нас проходит в повседневном общении с людьми, т.е. наружно мы пребываем среди толпы, а сердцем должны быть всегда с Предвечною Истиною*.

В другом случае он выразился так о целях своего служения Богу:

— Наш путь к Нему — взаимное общение (но не отшельничество), в отшельничестве же — слава, а в славе — погибель.

Добрые же дела обнаруживаются только в собрании людей, общество же людей заключается во взаимном содружестве, основанном на условии не делать друг другу того, что воспрещено. И если общество людей из тех, что идут к Богу нашим путем, имеет подобное единение, — в том его благополучие и счастье, и можно надеяться, что достигшая высокого совершенства истинная вера будет постоянно находиться в среде такой общины.

Спасая свою душу в миру, Баха-уд-дин свято соблюдал заветы нестяжательности и полного «опрощения»: у него не было ни дома, ни земельной собственности. Если случалось ему жить где-либо, он нанимал помещение, как всякий пришелец. Зимою постелью служили ему сухие листья, а летом — старая циновка; из посуды у него был лишь разбитый глиняный кувшин. Не было у него ни слуг, ни невольников или невольниц. И когда об этом однажды спросили Баха-уд-дина, он отвечал: «Рабство недостойно старчества».

Путешествуя в Аравию с целью паломничества, Баха-уд-дин проходил через Хорасан и научил там одного из именитых людей зикру. На обратном пути ему сказали, что этот человек мало занимается преподанным ему зикром. Шейх ответил, что беды в том нет, и спросил нового своего мюрида, видел ли он его, Баха-уд-дина, когда-либо во сне? Тот ответил утвердительно.

— Довольно и этого, — сказал наш шейх, — ибо достаточно кому-либо иметь хотя бы самую ничтожную связь с суфиями, чтобы надеяться на то, что в конце концов он воссоединится с ними.

* Среди современных накшбендиев Средней Азии можно встретить людей, принадлежащих к самым разнообразным профессиям и классам общества, которые в повседневной жизни приносят дань всем ее разнообразным проявлениям, и лишь случайно, из разговора, или присутствуя на зикрах, узнаешь их принадлежность к названному ордену.

— Блаженный шейх Азизан, — сказал однажды Баха-уд-дин, — говорил, что земля в глазах суфиев подобна скатерти, а мы говорим, что она не больше, как поверхность ногтя, и ничто на ней не скрыто от глаз суфиев.

Однажды от Баха-уд-дина требовали какого-нибудь чуда.

— Мои чудеса — на глазах у всех: обремененный столькими грехами, я тем не менее могу еще ходить по земле.

Несмотря на подобную скромность шейха, его современники свидетельствуют о многих чудесах, дара творить которые он удостоился еще при жизни. Так, например, со слов одного дервиша передается, что однажды город Карши испытывал страшную засуху: все посевы и травы стали выгорать, людям и животным угрожал голод. Каршинцы, памятуя частые посещения своего города Баха-уд-дином, послали за ним в Бухару одного дервиша, чтобы шейх помог им избавиться от грозящего бедствия. Как только дервиш предстал перед Баха-уд-дином, тот спросил его:

— Каршинцы послали тебя ко мне из-за безводья. Хорошо, я пошлю вам отсюда воды. Подожди немного!

Прошло несколько времени, собрались тучи и полил дождь, усиливавшийся с каждым часом. На другой день дервиш получил разрешение вернуться в Карши, а дождь беспрерывно лил трое суток, пока дервиш не дошел до Карши; благодаря этому вся область Каршей была обильно полита.

Чувствуя приближение к конечному пределу, Баха-уд-дин говорил:

— Когда наступит смертный час, я научу дервишей, как умирать. Я всегда ждал смерти, когда она придет.

Опасно заболев и предчувствуя свой конец, Баха-уд-дин отправился в один из бухарских караван-сараев и занял там комнату, в которой и слег. Его многочисленные ученики почти безотлучно находились при нем, и каждому он говорил какое-нибудь слово утешения или ободрения. Во время кончины он протянул руки для молитвы и долгое время оставался в таком положении, пока не испустил дух. Это произошло 3-го раби-ул-эввеля 791 г. хиджры*.

* Такая дата смерти нашего шейха также имеется и у Али-бен-Хусейн-ул-Вази-ул-Кашифи, и у Джами, и у Хондемира и в книге «Корабль Святых», составленной Мухаммед-Дара-Шикухом (брат «великого могола» Ауренг-Зеба).

А. Семенов. 1914 г.

У ГРОБНИЦЫ БАХАУДДИНА

(Очерк о посещении мавзолея Накшбанда)*

* Фрагмент статьи В Гордлевского «Бахауддин Накшбенд Бухарский».

Персия представляет чрезвычайно важное соединительное звено между Индией и арабами и Западом вообще.

С. Ольденбург

Воспользовавшись пребыванием в г. Бухаре (в 1929 г.), я отправился в кишлак Бахауддина, находящийся на расстоянии одного таша (9 км) от города, — места рождения и погребения Мухаммеда Бахауддина Накшбенда (1318—1389), основателя ордена Накшбенди, который из Средней Азии проник на юг в Индию и на Зондские острова и на запад и север (к татарам, башкирам и другим, на Кавказ и в Турцию) и свидетельствует о громадном влиянии, оказанном Индией (родиной суфизма) на уклад мировоззрения мусульман. У мусульман Бахауддин окружен ореолом святости, и двукратное или троекратное посещение могилы его равняется паломничеству в Мекку.

Меня хотел проводить туда Мухиддин Ханшимов, но экстренно был он задержан в городе, а я торопился. Я был, таким образом, у Бахауддина один, и всего час, и, конечно, мог видеть и узнать мало.

Тем не менее я пополнил впечатления расспросами, производившимися мною после, и я благодарно вспоминаю моих мимолетных друзей, охотно шедших мне навстречу, в Бухаре — директора музея Мухиддина Ханшимова, в Самарканде — Г. Юнусова, заведовавшего тогда академическим центром Наркомпроса Узбекской республики. Так дан внешний очерк святилища Бахауддина

Исходя из собранного на месте материала, я пытаюсь набросать план или остов монографического исследования о Ба-хауддине, привлекая литературу, оказавшуюся у меня под руками. Она явно недостаточна: отсутствуют не только основные пособия, восточные рукописи и литографии, необходимые для построения жития Бахауддина, но и книги на языках европейских и даже на русском. Как результат бесплановой доставки в б. Румянцевский музей изданий у нас в Москве плохо представлена дореволюционная туркестанская печатная продукция.

Этнографо-культурная обстановка, сложившаяся в Бухаре, — смена народов и религий — оставила пласты более или менее ясные на культе Бахауддина; но исследование должно быть продолжено; так, археологические раскопки, быть может, открыли бы буддийскую вихару в кишлаке, а из жития должны быть удалены типовые черты мусульманской агиографии — бродячие международные сюжеты о чудесах Бахауддина.

Ревнители правоверия, накшбенди, как бы застыли, всецело отдавшись молчаливому самоуглублению, но логически неизбежен был у них впоследствии переход от эпического покоя к бурному протесту там, где политический режим нарушал созерцательное состояние, где мусульманину трудно было выполнять веления религиозного закона. Так, Накшбенди действенно борются за чистоту правоверия, воскрешая эпоху первых веков воителей ислама.

Был базарный день — среда, и я ехал среди кишлачни ков, разложивших на земле незатейливый товар.

Ханака, занимающая большую площадь, представляет уже печальное зрелище — на всем лежит печать разрушения. Еще недавно деревянные ворота, в которых сделано небольшое отверстие, пропускали только человека, и то он должен был стать на колени — «да не внидет никто в святилище с дерзновенно поднятой головой, но всякий да преклонится до земли в преддверии гробницы святого». Теперь двери раскрыты настежь, и огромный первый двор полон был ки-шлачников. Всюду — помет, лошадиный, ослиный. Ряд зданий (имаретов), тянувшихся по обеим сторонам дороги, снесен. У ворот, ведущих во второй двор, сидят нищие* и протягивают кяшкули.

* В цех «нищих», назойливо вымогавших подаяния от паломников, попадали по протекции потомков Бахауддина, были и кандидаты в нищие, ожидавшие смерти обладателя конуры во дворе, чтобы занять его место.

Второй двор, более чистый, хорошо вымощен. По обеим сторонам возвышается невысокая стена, огораживающая могилы, выложенные глиной. Здесь покоятся, между прочим, ханы Шейбаниды и Аштарханиды — поклонники Бахаудди-на; уже с XVI в. могила Бахауддина украшалась предержащими властями; так, сын Убейдаллы-хана Абдул Азиз построил мечеть и имареты.

Узенькая каменная дорожка во втором дворе тянется далеко и психологически подготавливает у паломника благоговейное настроение.

Наконец, еще ворота, которые стережет толпа прислужников. Все снимают обувь и вступают тогда на третий двор; прежде, впрочем, обувь снималась уже перед воротами первого двора. Посредине — хауз, уже высохший, и колодезь, откуда паломники черпаками, напоминающими кяшкуль, достают воду и пьют в чаянии исцеления от болезней. Налево большой айван — перистилий перед мечетью, а направо на небольшом возвышении и впереди сидят безмолвные фигуры, обратившие лицо к каменному квадратному возвышению (около двух метров) — мавзолею Бахауддина.

С востока и с юга мавзолей окружен низенькой каменной решеткой, украшенной ажурными арабесками. Ближе к западной стороне виднеется над решеткой невысокий столбик, увенчанный таджем накшбенди. Камень — простой, неотесанный, и только с западной стороны вделана в стену небольшая плита (черного мрамора), так называемый «желанный камень» — «санги мурад»*. Посредине южной стороны стоит типичный для Бухары каменный фонарь, куда помещался светильник, но он уже бездействует, и над ним — более удобный современный (застекленный) фонарь, куда вставляются свечи. Позади, стало быть на северной стороне, — канделябры. За оградой лежат рога звериные, увешанные тряпочками, — символ силы и т. д.**, назыр, приношения ex voto; дерево у казенного памятника также разукрашено тряпочками ex voto.

Тут же возвышаются и два высоких шеста, на концах которых развеваются выцветшие белые знамена; пониже к одному столбу привязан колокольчик***.

* Паломники прикладывают к нему руку и проводят потом по лицу и бороде.

* Прежде вешали головы животных — буйволиные, оленьи и т.д., а кто победнее, очевидно, и бараньи.

*** Качался и большой бунчук, подвешенный под металлическое яблоко, которое, будучи полым, издавало при колебании тихий звон, как бубенчик.

Здесь-то и покоится Бахауддин, а с ним — отец его и ученик пира-наставника (эмира Кулаля) — Бурханеддин.

Но вот раздался полуденный эзан, и фигуры, устремлявшие взор на каменную глыбу, поднялись и прошли в мечеть. Вскоре они вернулись и, совершив еще моление перед гробницей, разошлись.

Теперь настала заключительная сцена поклонения. Толпы хальп и прислужников бесцеремонно повысыпали деньги, полученные от поклонников, и начали их подсчитывать. В воздухе стоит брань — духовенство думает только о наживе. Я наблюдал и на базаре, как кишлачник просил шейха помолиться. Воздев руки, шейх что-то пошептал, а когда крестьянин дал ему монету, он грубо требовал еще и раза два выдергивал у него из ладони деньги.

Кишлак находился во владении потомков Бахауддина; они сдавали святилище в аренду 32 шейхам — членам общины. Обязанные поддерживать в чистоте святилище, шейхи брали себе все доходы от паломников и поочередно сидели у гробницы Бахауддина.

Издавна уже установилось, что во вторник, после последней молитвы «на сон грядущий» (хуфтай наймаз), в зикрха-не, построенном Абдуллой-ханом (Шейбани), совершается «тайный зикр», продолжающийся часа четыре*, а среда, базарный день, предназначена для поклонения (старое вековое торжище повлияло на выбор дня для поклонения, но возможно, конечно, и наоборот; место старого культа рано объединило округу для торговых целей).

* Как я потом слышал, и накануне происходил зикр, собравший до 50 человек.

Прежде, еще в 1917 г., зикр совершался дважды в неделю (по вторникам и пятницам) после полуденной молитвы, а также и во время рамазана (после пятой молитвы до зари).

Мощный когда-то орден распался; от пышного величия в Бухаре сохранились только жалкие обломки.

Все же наблюдения над кишлаком приводят к заключению, что власти, светская и духовная, взаимно поддерживали друг друга — эмиры бухарские черпали силы у гробницы Бахауддина для господства над страной. Эмир бухарский, уезжая из Бухары и возвращаясь в Бухару, совершал постоянно паломничество на могилу Бахауддина. А первый эмир бухарский, Насруллах Бохадур-хан, по обету еженедельно ходил туда пешком. Паломничество на могилу Бахауддина бросало на них отблеск святости, и мусульмане-сунниты смотрели на владык «благородной Бухары» как на хранителей столпов веры; а святилище Бахауддина, имея расположение эмиров, украшалось и обогащалось даяниями поклонников; опираясь на покровительство эмиров, потомки основателя ордена превратили кишлак в феод и эксплуатировали, как хотели, население именем Бахауддина. Для жителей Бухары Баха-уддин превратился в божество; индийский путешественник XX в. удивленно замечает, что в Бухаре вместо «о Боже!» слышен постоянно возглас: «О Бахауддин!»

ДОПОЛНЕНИЯ

ЕВГЕНИЙ БЕРТЕЛЬС. ИЗ ОЧЕРКА «ПРОИСХОЖДЕНИЕ СУФИЗМА И ЗАРОЖДЕНИЕ СУФИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ»

I. Зарождение суфизма

Чтобы понять причины появления в мусульманском мире такого сложного явления, как суфизм, нужно прежде всего составить себе ясное представление о состоянии общества, в котором он зародился. Рассмотрение различных элементов, проникших в суфизм под влиянием разнообразных идеологий, сталкивавшихся с исламом, хотя и необходимо, но одно оно само по себе внести ясность в этот сложный вопрос еще не может. Недостаточно констатировать наличие в суфизме гностических, неоплатонических, манихейских и тому подобных влияний, надо попытаться объяснить, какие условия создали возможность для проникновения этих влияний. Только тогда мы сможем понять историческую роль суфизма и его дальнейшую судьбу.

Едва ли можно сомневаться в том, что данные о состоянии мусульманской общины при первых халифах, сообщаемые нам мусульманскими историками, не вполне отражают истинное положение вещей. Созданная ими картина, безусловно, сильно идеализирована. Очень многое из того, что нам сообщается как факт, на самом деле отражает благие пожелания определенной общественной группы и говорит не о том, что было, а о том, чего данному автору хотелось бы. Но даже и при этих условиях можно с довольно большой уверенностью полагать, что как в годы правления Мухаммада, так и в годы правления его первых двух «заместителей» Абу Бакра и Омара арабское общество Мекки и Медины представляло собой своеобразную религиозную общину, в которой светской власти в полном смысле этого слова, в сущности, не было, где каждое законодательное и административное распоряжение воспринималось как непосредственное веление Аллаха. Можно думать, что образ жизни Абу Бакра и Омара действительно мало чем отличался от образа жизни любого члена общины, в том числе даже и наименее материально обеспеченного.

Характер власти начал меняться только при третьем халифе — Османе. Хотя и он предстает перед нами в источниках как носитель святости и благочестия, представитель совестливости, но в то же время достаточно хорошо известно, что начавшиеся при нем волнения, приведшие к его гибели, были вызваны тем, что он нарушил установленные его предшественниками правила. Община возмущалась тем, что он завел себе несколько домов, умножил свои стада, захватил земельные участки и содействовал также обогащению всей своей родни.

Убийство Османа послужило началом яростной борьбы за власть, продолжавшейся все недолгое правление халифа Али. Междоусобицей воспользовался представитель рода Омайни — Муавийа ибн Абу Суфйан, осенью 66] г. захвативший власть в свои руки. С этого времени власть халифов окончательно утрачивает религиозный характер и становится светской. Для укрепления своей власти Омейяды предпринимают самые жестокие преследования всех возможных претендентов на халифский престол, в первую очередь потомков Али. Никакие традиции их не останавливают, и даже священная Мекка уже при Муавийи становится ареной яростных столкновений и подвергается осаде. С другой стороны, своих собственных приверженцев и сторонников Омейяды стараются подкупить щедрыми дарами. Но дары требуют непрерывного пополнения сокровищницы. Поэтому разграбление захваченных областей усиливается, и при разделе военной добычи уже не может быть речи об участии в этом дележе всей общины, как это было при Пророке. Начинается резкая имущественная дифференциация, причем положение малоимущей части населения резко ухудшается.

Однако государственные мероприятия Омейядов нуждались все же в какой-то легализации, согласовании с религиозными нормами. Путь для этого мог быть только один. Дело в том, что первые десятилетия своего существования мусульманская община никаким сводом норм, регулирующих общественную жизнь, не располагала. При жизни Пророка в таком своде и не было надобности, ибо всякое затруднение решалось им лично и подкреплялось божественным авторитетом откровения. После его смерти положение несколько осложнилось. Коран, хотя и был сведен в одно целое и закреплен письменно, давал ответ далеко не на каждый вопрос, да и не был свободен от противоречий. Он неумолимо требовал дополнения. Единственным источником такого дополнения могли быть воспоминания ближайших сподвижников Пророка о том, что говорил Пророк по поводу аналогичных случаев и каковы были тогда его действия. В первые годы после смерти Мухаммада найти людей, сохранивших такие воспоминания, было, конечно, легко. Сподвижники были тут же в центре, и обратиться к ним за советом было нетрудно. Но завоевательные войны и, главным образом, междоусобная борьба после убийства Османа быстро привели к тому, что ряды их значительно поредели. Обращаться к первоисточнику делалось все труднее, приходилось иногда довольствоваться сведениями, полученными от людей, слышавших то или иное предание из уст сподвижников, так называемых последователей (табиийин), ряды которых тоже таяли с каждым днем. Собирание и запись этих преданий, так называемых хадисов, делается, таким образом, одной из важнейших задач. Создается своего рода профессия мухаддисов, собирателей и толкователей хадисов, для собирания их предпринимавших поездки в самые отдаленные края все расширявшегося халифата. Понятно, что ха-дис мог обладать достаточной силой лишь в случае признания его достоверным. Гарантию этой достоверности собиратели усматривали в так называемом иснаде — точном указании имен всех тех передатчиков, которые слышали один от другого данное предание. Иснад давался в следующей форме: «Сказал такой-то: слышал я от такого-то, что он говорил: слышал я от такого-то...» и т. д. Иснад признавался правильным, а следовательно, и хадис достоверным, если из биографических сведений об отдельных передатчиках было видно, что они действительно могли встречаться друг с другом, и если первый из них действительно был современником Пророка. Но совершенно очевидно, что если можно было придумать самый хадис, то создать подложную цепочку передатчиков было еще проще. Интересно отметить, что создание подложных хадисов отнюдь не воспринимали как действие позорное или преступное, им даже гордились. Известны имена лиц, похвалявшихся тем, что создали сотни таких подложных изречений (например, мединец Ибн Абу Йахйа, багдадец ал-Вакиди, хорасанец Мукатил ибн Сулайман, сириец Мухаммад ибн Саид). Характерны слова жуфита Абд ал-Карима ибн Абу-л-Ауджа, приговоренного в 153/770 г. к смерти. Он сказал: «...и, клянусь Аллахом, создал я четыре тысячи хадисов, и сделал я при помощи их дозволенным запретное и запретным дозволенное. Клянусь Аллахом, заставлял я вас разговеться в день, когда надлежало поститься вам, и принуждал вас к посту в день, когда должны были разговляться вы». Характерно разногласие по поводу истинного числа подлинных хадисов, существовавшее между основателями мусульманских толков. По словам Ибн-Хал-дуна, имам Абу Ханифа подлинными считал только семнадцать хадисов, Малик насчитывал их триста, знаменитый Абу Абдал лах Мухаммад ибн Исмаил ал-Бухари, составитель известного сборника хадисов ас-Сахих (ум. 256/870), доводил их цифру до девяти тысяч двухсот, а имам Ахмад ибн Ханбал считал, что их пятьдесят тысяч. При таких условиях не удивительно, что, не скупясь на дары, Омейяды легко могли найти среди мухаддисов людей, готовых на любой подлог для оправдания того или иного действия носителей власти. Первые мухаддисы пользовались в массах большим авторитетом. Они были и факихами (знатоками права), они же обычно знали и все толкования Корана и чтения его и, таким образом, объединяли в себе всю сумму богословских и юридических знаний эпохи. Но, когда действия Омейядов вызвали резкое недовольство масс, выразившееся в ряде восстаний (таких, как восстание Ибн-Мухтара ибн Абу Убайда Сакафи, Мусаба ибн Зубайра и др.), и когда массы убедились, что мухаддисы не только не защищают права общины, но открыто переходят на сторону властей, положение меняется, и из среды недовольных выдвигаются мухаддисы иного типа. Эти передатчики и собиратели хадисов выдвигают следующее положение: доверие к мухадди-су возможно лишь в том случае, если он не только передает ха дисы, но и соблюдает их. А соблюдать хадисы, как правильно отметил известный французский исламовед Л. Массиньон, означает пытаться воспроизводить в своей личной жизни во всех деталях жизнь основателя ислама. Но жизнь эта представлялась прежде всего жизнью аскета, полного постоянного трепета перед Богом и самым тщательным образом избегавшего всего, что может считаться запретным. Поэтому понятно, что в среде мухаддисов этого второго типа начинает развиваться аскетическое течение, которое и можно рассматривать как первый зародыш суфизма.

Если представить себе, какие настроения должны были господствовать в кругах мусульман, находившихся в оппозиции к омей-ядскому правительству, то можно легко понять, какую остроту должны были получить в их жизни вопросы отношения к заветам Пророка, о которых мы говорили выше. Нельзя не признать, что наибольшей художественной силой в Коране отличаются именно те суры, которые посвящены увещеванию и угрозам. Видения Страшного суда, грозные картины ревущего пламени адской пучины с ее воплем: «Нет ли еще добавки?», т.е. грешников, которых можно пожрать — все это должно было в те времена производить потрясающее впечатление. Перед верующими стоял образ Бога — грозного судии, следящего за каждым поступком человека, за каждым его душевным движением. Хотя Аллах и носит эпитеты ар-рахман ар-рахим («всемилостивый, милосердный»), но Он сам предупреждает, что уйти от расплаты не сможет никто, что ответ держать придется за малейшую оплошность, если она не будет при жизни искуплена.

А тут разражаются междоусобицы, правители отступают от заветов веры, льется кровь мусульман. Не удивительно, что весьма многих охватывает ужас, что час возвещенного Пророком возмездия кажется уже близким. Этот страх перед неминуемой расплатой заставляет верующих готовиться к близкому ответу, отвращаться от всех радостей мира, чтобы избежать кары и получить обещанную награду. Эти настроения, конечно, должны были усугубить внимание к хадисам, заставить верующих все силы устремить на следование Пророку, на самое тщательное воспроизведение всех деталей его частной жизни, какой она рисовалась в идеализированных преданиях.

Таким образом, первыми зачинателями суфийского движения явились суровые ригористы из среды мухаддисов, стоявшие в оппозиции к феодализировавшейся светской власти Омейядов. Термин «суфи» в это время еще не существует. Обычное обозначение для людей этого толка — захид («отшельник») или абид («служитель Божий). В основе их деятельности не лежит никаких теорий, кроме изложенных выше общих соображений. Их отличия от широких кругов верующих лежат, во-первых, в повышенной интенсивности восприятия религии, во-вторых, в известных чертах религиозной практики. Так, исходя из таких велений Корана: «...и поминайте Меня, дабы Я помянул вас», они придавали повышенное значение упоминанию имени Божьего, и все свободное время стремились отдавать повторению священного слова. Важное место в их жизни занимало различение между халал («дозволенным») и харам («запретным»). Велись длинные дискуссии на тему о том, какой заработок можно признать в полной мере «халал». Все сходились на том, что всякое даяние, исходящее от носителей власти или от их приближенных, должно безусловно считаться «харам», так как богатства властителей не заработаны честным трудом, а добыты путем насилия. Все биографии захидов первых веков полны рассказов о том, как эти благочестивые мужи категорически отказывались принять какой-либо дар халифа или его приближенных. Один из них даже считал для себя запретной свою собственную курицу только потому, что она залетела на крышу к соседу-воину из халифской гвардии и поклевала там зерна. Увещевать властителей они считают своим долгом, но принять от них не могут и куска хлеба.

Любопытная черта биографий ранних захидов состоит в том, что большинству этих шейхов приписывается лишь один из двух способов зарабатывать на хлеб: они или собирали в степи колючки и продавали их на рынке, или таскали воду. Основная мысль составителей этих биографий совершенно ясна. Как колючки, так и вода (из общественных хранилищ и рек) — ничьи, ценности не имеют. Ценность они приобретают лишь тем, что доставляются из отдаленных мест туда, где они становятся доступны для пользования. Следовательно, получающий за них плату получает ее не за самый товар, а, в сущности, только за его доставку. Иначе говоря, захид продает здесь свой собственный физический труд и только, в этом товаре нет ни малейшего элемента присвоения чужого труда.

Но вопрос о ризк халал («дозволенном хлебе насущном») все же окончательного разрешения в то время еще не получил. Наряду с идеей использования исключительно личного труда выдвигалась и другая мысль. Коран неоднократно призывает уповать на Бога, не полагаться на свои силы, а надеяться, что в нужную минуту Бог позаботится о своем рабе. Исходя из этой мысли, некоторые захиды приходили к тому выводу, что всякая попытка что-либо заработать должна рассматриваться как недоверие к Богу. Хлеб насущный назначен Богом предвечно, никакими усилиями раб Божий не может ни умножить своей доли, ни уклониться от ее получения. Следовательно, не нужно зарабатывать, нужно ждать того, что Бог по своей милости ниспошлет. Эта крайняя позиция таила в себе огромные опасности, и можно думать, что они были захидами вполне осознаны, ибо сторонников ее мы видим весьма мало. Большинство все же выставляет указанные выше требования честного труда, только со сведением его к минимуму, достаточному для поддержания жизни. Всякий избыток должен быть отдан нуждающимся, не способным к труду.

Все рассмотренные нами пока стороны движения захидов лишены основного элемента последующего суфизма — мистических переживаний. Но в описанных условиях они не могли не появиться. Непрестанно устремленная в одном направлении мысль, ощущение взора Божества, следящего за действиями своего раба, пламенная готовность к жертве, жажда отказа от всех благ — все это должно было создавать состояние известной экзальтации, в трагических условиях того времени принимавшей подчас острые формы. Вспомним, что в самом Коране в известных его частях дан уже вполне достаточный повод к таким переживаниям:

«...а Мы ближе к нему, рабу своему, чем сонная артерия его»;

«...и, может быть, приведет Аллах народ, который Он сам возлюбит и который возлюбит Его»;

«Разве не видишь ты, что Аллах знает то, что на небесах, и то, что на земле? Не бывает тайной беседы троих, где бы Он ни был четвертым среди них, и нет пятерых, где бы Он ни был шестым среди них, и не менее этого, и не более, и всегда Он с ними, где бы они ни были»;

«И Аллаху принадлежит и восток и запад, так что, куда бы вы ни обратились, там всюду лик Божий; истинно Аллах — всеобъемлющий, всеведающий».

Таких строк можно привести немало. Несомненно, что углубление в такие строки должно было вызвать у людей, подорванных лишениями и тяжелым трудом, ощущение устремленного на них взора и чувство мистического ужаса.

Этот элемент мистики яснее всего сказывается у знаменитой первой женщины-подвижницы по имени Рабиа ал-Адавийа. Она родилась между 713—718 гг. и умерла в Басре в 801 г. Происходила она из весьма бедной семьи, в раннем детстве была выкрадена и продана в рабство. Однако святость ее жизни дала ей возможность вернуть себе свободу. После ряда лет, проведенных в отшельничестве в пустыне, она пришла в Басру, где около нее собралась значительная группа единомышленников. Крайне интересны сохраненные нам источниками молитвы-импровизации ее, как, например:

«О Господи, звезды светят, сомкнулись очи людей, закрыли цари врата свои... Всякий влюбленный уединился со своей возлюбленной, а я теперь одна с Тобою. О Господи, если я служу Тебе из страха перед адом, то спали меня в нем, а если служу я Тебе в надежде на рай, изгони меня из него. Если же служу я Тебе ради Тебя самого, то не скрой от меня своей вечной красы».

Знаменит ее возглас в ответ на вопрос, что она думает о рае: «Сначала сосед, потом уже дом!»

Т. е. не райские утехи должны быть предметом вожделения верующего, а лицезрение Бога, где бы оно ни происходило. Свое отношение к Богу она определяла именно как любовь (махабба): «Так охватила меня любовь к Богу, что не осталось у меня ничего, чем я могла бы любить кого-либо, кроме Него!» Эти мысли она выражала и в стихах:

Я сделала Тебя спутником своего сердца, но тело мое — для тех, кто ищет общения с ним. Мое тело ласково к гостям своим, но возлюбленный сердца моего — гость души моей.

Или:

Двух родов была моя любовь к Тебе: себялюбивая и такая, какая Тебе подобает. При себялюбивой любви радость свою нахожу я в Тебе, в то время как ко всему и всем другим я слепа При той любви, которая ищет Тебя достойно, завеса снята и могу я взглянуть на Тебя. Но слава и в этой и в той [любви] — не мне, и в этой и в той слава — только Тебе!

Два вида любви, о которых здесь говорится, — это любовь к Богу ради милостей Его и преходящего счастья и любовь к Его красе, вечной и непреходящей.

Цель любви Рабии — свидание, соединение с Богом. Как она себе это соединение мыслила, установить сейчас трудно. Весьма вероятно, что речь у нее идет о посмертном свидании, а не о тау-хиде позднейших мистиков. Однако если следующее приписываемое ей изречение действительно ей принадлежит, то какие-то представления о возможности прижизненного слияния с Богом у нее быть могли' «Я перестала существовать и вышла из себя самой. Я соединилась с Богом и целиком отдалась ему».

Как бы там ни было, но изречения Рабии показывают, что уже в VIII в. мистические настроения в недрах аскетического движения росли и готовилась почва для превращения суфизма в тот «гимн божественной любви», которым он стал в X—XI вв.

Итак, мы можем прийти к заключению, что движение захи-дов, подготовленное уже самой проповедью ислама, смогло развернуться в результате сложившейся в халифате обстановки с середины VII в. Число выдающихся захидов было, вероятно, не очень велико. Источники на протяжении первых двух веков ислама называют нам около сорока имен. Но, во-первых, вполне вероятно, что сохранились имена лишь самых крупных представителей движения, а во-вторых, число окружавших их приверженцев было, надо думать, далеко не малым. Ясно, во всяком случае, одно: движение это шло из кругов, обездоленных новым общественным порядком, и было резко оппозиционным. Подкладка движения была экономической, но оно, по условиям времени, могло принимать только религиозную оболочку. Цель движения в сохранившихся источниках, конечно, не указывается, но она все же достаточно ясна. Это стремление остановить превращение власти халифа в светскую власть, повернуть историю назад, вернуться к идиллическим (в изображении предания) нравам первых халифов. Поскольку все движение очень рано начало окутываться туманом мистики, оно при усилении соответствующих тенденций могло перерасти в уже подлинно мистическое движение; таким и стал позднейший суфизм.

II. Начало создания теоретической базы

Прежде чем перейти к рассмотрению следующих этапов суфийского движения, нам нужно кратко остановиться на тех философских течениях, которые в это время были распространены в мусульманских странах.

Как Коран, так и сунна во всей ее совокупности стройной философской системы все же не давали. Сборники хадисов, если и систематизировались, то лишь под углом зрения практики исполнения религиозных обязанностей. Они регламентировали поведение верующих, но в области основных теоретических положений оставляли значительный простор для философской мысли. Чтобы войти в число крупнейших религий мира, ислам нуждался в философском обосновании, ибо Коран, отвечавший потребностям кочевых и полукочевых арабских племен, при выходе ислама за пределы Аравийского полуострова нуждался во многих весьма существенных дополнениях. К этому нужно еще добавить, что, распространяясь на огромную территорию, ислам вступал в соприкосновение с целым рядом старых религий, уже давно создавших себе теоретические базы, таких как иудаизм, зороастризм, христианство и манихейство.

Соприкосновение это само по себе не являлось существенно новым фактом, ибо элементы почти всех этих религий есть уже и в самом Коране. Но важно то, что, став государственной религией, ислам вынужден был как-то оспаривать все эти религии и доказывать свое преимущество. Конечно, проповедники ислама в таких случаях зачастую прибегали просто к физической силе и разрешали споры мечом. Но это было не всегда и не всюду возможно. Временами обстоятельства все же складывались так, что спор нужно было вести, оставаясь в пределах словесной аргументации. Если вспомнить, что, например, христианские противники ислама за истекшие семь веков уже успели пройти длительный путь развития, в борьбе различных сект и на церковных соборах выработать утонченнейшую схоластику, если вспомнить, что таким же оружием владели и зороастрийские дастуры, которые, судя по дошедшим до нас памятникам, внимательно следили за всеми враждебными им религиозными движениями в стране и придумывали тонкие аргументы для опровержения их основных догматов, то станет понятно, что исламу было необходимо мобилизовать все силы на создание твердой философской системы.

Формирование этой системы началось с возникновения многочисленных сект, из которых каждая пыталась найти ответ на какой-либо из основных вопросов философии. Дать историю возникновения всех этих сект и борьбу их между собой — задача крайне трудная. Хотя представители их и излагали свои учения в письменной форме, но из всей этой обильной литературы до наших дней сохранилось довольно мало образцов. О большинстве ранних мусульманских сект приходится судить по данным, сообщаемым историками, или по сведениям, содержащимся в трактатах ортодоксальных мусульман. Материалы эти далеко не всегда достоверны, ибо представители правоверия прежде всего обязательно старались очернить своих противников, историки же пытались их как-то систематизировать и непременно подгоняли при этом их число к цифре семьдесят (или семьдесят два), руководствуясь хадисом, согласно которому после смерти Мухам-мада община его должна расколоться на семьдесят (или семьдесят два) толка, из которых лишь один — правоверный.

Анализировать здесь все учения этих сект мы не будем, ибо с последующими литературными движениями большая их часть связана мало. Мы рассмотрим только наиболее важные из них, ибо это покажет нам, какие проблемы волновали в это время мусульманскую общину. Одна группа сект ставила перед собой прежде всего проблему политическую: вопрос о том, кто может рассматриваться как законный наследник Пророка. За семью Али ибн Абу Талиба, женившегося на дочери Пророка Фатиме, выступали шииты («группировка сторонников Али»), Против них действовал как род Омайи ибн Абу-с-Салта, так и хариджи-ты, не признававшие ни тех, ни других претендентов на халифский престол.

Но хариджиты, помимо политической теории, были носителями и иных взглядов, связанных уже с самой сущностью ислама. Они первыми выдвинули вопрос о том, какие последствия влечет за собой совершение мусульманином смертного греха. В этом вопросе между хариджитами полного согласия не было. Наиболее крайнее течение азракиты считали, что совершивший грех мусульманин перестает быть мусульманином. Он становится идолопоклонником, обрекается на вечные адские муки, и потому любой правоверный имеет право безнаказанно убить его. Азракиты считали, что теряет право на защиту не только сам грешник, но и все его потомство. Понятно, какие страшные последствия влекли за собой такие взгляды во время междоусобных войн середины VII в.

Более умеренная группа сифриййа обрекала на смерть только самого грешника, для детей его спасение она считала возможным.

Группа наджадат считала возможным признать грешника идолопоклонником лишь в том случае, если вся община согласна с этим мнением. При наличии разногласия они находили нужным получить решение законоведов.

Ибадиты были еще более умеренны, они полагали, что грешник становится неверным, но все же уподоблен идолопоклоннику быть не может.

Против этих свирепых теорий выступили мурджиты (мурд-жиййа, производное от глагола «раджа» — питать надежду), деятельность которых развивалась главным образом в период 670 —770 гг. По их учению, мусульманин, совершивший грех, не только не становился неверным, но, более того, несмотря на грех, мог быть уверен в будущем блаженстве. Эта теория строилась на том основании, что милосердие (по Корану) — основная черта Бога и что свирепая мстительность непримирима с представлением о Божестве. Мурджиты шли еще дальше. Вера, по их учению, — исключительно дело внутреннего убеждения. Мусульманин будет верующим, даже если внешне, в делах его, эта вера никак не будет выражаться; более того, если в сердце своем он верит в единство Божие, то он остается мусульманином, даже если бы внешне он выполнял обряды идолопоклонников или христиан. Однако эта вера должна быть свободным влечением сердца, а не результатом принуждения. Иначе говоря, мурджиты уже поднимают один из сложнейших вопросов философии — вопрос о свободе воли.

Вопрос этот становится в центр внимания у двух других сект: джабаритов и кадаритов. Джабариты отрицали свободную волю человека. По их учению, всякое действие совершается Божеством, а человек только обладает способностью присваивать себе это действие. Отдельные группы представителей этой секты шли даже еще дальше и считали, что воля человека не имеет ровно никакого значения. Эта группа, таким образом, вступала в противоречие с Кораном, ибо, хотя в Коране и отведено известное место предопределению, но в столь категорической форме вера в него никогда не высказывается.

Против джабаритов выступали кадариты, признававшие волю человека абсолютно свободной и тем самым считавшие его полностью ответственным за любой поступок.

Как известно, Коран непрестанно подчеркивает абсолютное единство Божества. Но одновременно с этим к Божеству там все время прилагается ряд эпитетов, таких как «знающий», «видящий», «слышащий» и т. п. Невольно возникает вопрос: в каком отношении находятся эти атрибуты субстанции Божества? Наиболее простое решение этого вопроса давали мушаббиха (ан тропоморфисты), требовавшие, чтобы все эти формулы Корана понимались в их прямом смысле. Но такое понимание, с одной стороны, противоречило основному тону Корана, который всегда подчеркивает духовность Божества. С другой стороны, признание извечности этих атрибутов начинало беспокоить подраставшую философскую мысль и в другом отношении: если все эти атрибуты извечны и вневременны, то ведь это равняется признанию существования наряду с абстрактной духовной сущностью целого ряда других несколько более конкретизированных сущностей, иначе говоря, ведет к своего рода многобожию и разрушает первоначальный строгий монизм. Понятно, что именно этот вопрос вызвал в дальнейшем наиболее яростную дискуссию и привел к возникновению, пожалуй, одной из самых интересных мусульманских сект — секты мутазилитов, о которой мы далее поговорим подробнее.

Чтобы закончить перечисление главнейших сект, упомянем еще батынитов — секту, разросшуюся позднее в сильное движение исмаилитов. Батыниты требовали аллегорического истолкования Корана и посредством таких толкований вводили в ислам неоплатоническое учение о мировой душе.

Упомянем еще и хаммаритов, признававших учение о переселении душ и считавших, что Бог творит обезьян и свиней из грешников, иначе говоря, явно связанных с индийскими учениями.

Этих кратких сведений уже вполне достаточно, чтобы убедиться в том, насколько интенсивно работала философская мысль с конца VII в., как в процессе соприкосновения с другими идеологиями мусульманские мыслители были вынуждены затрагивать все более сложные вопросы.

III. Мутазилиты и развитие суфизма

Как уже сказано, большой интерес представляют мутазилиты, сыгравшие в истории ислама исключительно важную роль. Основателем их учения принято считать Васила ибн Ата, а название секты связывают с таким преданием. Однажды известный проповедник Хасан Басри читал в мечети лекцию. Некто из слушателей задал ему такой вопрос: «По учению джабаритов, совершивший смертный грех мусульманин стал тем самым неверным, а по учению мурджитов, если у верующего есть вера, то дела его особого значения не имеют. Какова же твоя позиция в этом вопросе?» Хасан задумался, а ученик его Абу Ху-зайфа Васил ибн Ата встал, отошел в сторону, собрал вокруг себя кучку слушателей и начал пояснять им, что совершивший грех мусульманин не становится неверным, но и не сохраняет свою веру полностью, а занимает промежуточное положение. Увидев, что Васил стоит в стороне и что-то объясняет, Хасан сказал: «Васил от нас отошел!» Отсюда будто бы и идет название секты (букв. «отошедшие»).

Однако, как было доказано И. Гольдциером, этому преданию значения придавать нельзя. Название секты следует объяснять иначе. Нужно заметить, что как сам Васил (700—749), так и его ближайший ученик Амр ибн Убайд (ум. 769) и все ближайшие его преемники были представителями аскетического течения, о котором мы уже говорили. Все недовольные тиранией Омей-ядов богословы и проповедники сторонились правящих кругов. Они представляли собой оппозицию, но оппозицию меньшинства, терпевшую непрерывные поражения. Совершенно естественно, что в их среде с большой силой развивались пессимистические настроения. Они находили, что жизнь лишена красоты и радости, что человек стеснен в своих взглядах. От этого проистекала их склонность к отходу от мирских дел, влечение к аскетизму. Отсюда и происходит, вероятно, название мутази-ла, обозначающее: «сторонящиеся мира, правящих кругов, отшельники». Предание же, как и многие другие рассказы подобного типа, придумано позднее, когда истинное значение термина уже успело забыться.

Развивая далее свое учение, Васил пришел к полному отрицанию предопределения. Учение его основано на представлении об абсолютной справедливости Бога. Если Бог действительно справедлив, а сомневаться в этом нельзя, так как Коран постоянно подчеркивает это, то как же он мог бы карать человека за те дела, которые сам приказал ему совершить? Таким образом, хотя внешние обстоятельства и события и ниспосланы Богом, но действия человека — продукт его собственной воли. Здесь, несомненно, сказывается знакомство Басила с различными христианскими учениями. Оно сказывается также и в его учении об атрибутах. Устанавливая чистый монизм, Васил не может принять атрибуты Божества, существующие параллельно Его субстанции. Но так как он не может и отрицать их по причине упоминания их в Коране, то он приходит к компромиссному решению: атрибуты — только форма проявления, или своего рода «модальность» субстанции. Это учение непосредственно соприкасается с христианским учением о «лицах» Божества.

Вероятно, перечисленным вопросам и была посвящена книга Васила «О признании единства Божия и о справедливости». Книга эта не сохранилась, как не сохранилось до наших дней ни одного полного мутазилитского трактата, которые, очевидно, уничтожались правоверным духовенством. Поэтому изучать взгляды мутазилитов приходится почти исключительно по данным, сохранившимся у их противников, что, конечно, крайне затрудняет исследование.

К трем установленным уже Василом положениям, т.е. 1) атрибуты как модус субстанции, 2) справедливость Божества и 3) свобода воли, присоединяются в дальнейшем еще два крайне важных тезиса. Первый из них касается вопроса о сотворенности Корана. Официальное правоверие считало, что Коран не сотворен во времени, а существовал предвечно до создания мира. Но у мутазилитов, строгих монистов, это положение, конечно, должно было встретить возражения. Ведь признать Коран предвечным означает как бы поставить рядом с Богом еще одно божество и нарушить тем самым основной принцип ислама — таухид. Отсюда следует неумолимый логический вывод: Коран сотворен во времени, как и все прочее в мире. Второй тезис мутазилитов — чисто политического характера — таков: халиф не может вступать на престол по наследству, он должен избираться. Едва ли нужно пояснять, что этот тезис направлен против Омейядов.

Наибольшего развития учение мутазилитов получает в трудах знаменитого Абу Исхака Ибрахима ибн Саийара ан-Назза ма из Басры (ум. 845). О жизни его мы знаем мало, но чрезвычайно характерно что, согласно источникам, он уже в юности постоянно общался с дуалистами (т.е. зороастрийцами и манихе ями), индийскими софистами, устанавливавшими учение о равносильности доказательств за и против какого-либо положения, а в зрелом возрасте учился у знатоков греческой философии.

Наззам славился своим искусством вести дискуссию и получил от своих врагов прозвание «Шайтан мутазилитов».

Развивая учение Васила о справедливости, Наззам приходит к утверждению, что Бог зло сотворить не может. Награда и наказание человека после смерти всегда в точности соответствуют делам человека, и Бог не может ни увеличить, ни уменьшить их. Таким образом, учение Наззама почти лишает Бога самостоятельной воли, превращая его в механического распорядителя воздаяния, своего рода «стрелку на весах». Мир, по Наззаму, сотворен весь сразу, но выявление его вовне происходит постепенно. Тело человека самостоятельного значения не имеет и является лишь инструментом его души. Бог — сущность чисто духовная и потому не может быть видим для человека не только в этой жизни, но даже и в жизни загробной.

Бишр ал-Мутамир (ум. 840) не соглашался с таким ограничением могущества Бога. Он считал, что всемогущество Его, но только в области добра, не имеет предела. Поэтому Бог отнюдь не обязан делать всегда лучшее, все может быть Им еще улучшено, и возможен мир лучший, чем тот, в котором мы живем.

Против Наззама выступал и Абу Худайл ал-Аллаф (ум. 849). Соглашаясь с положением о свободной воле, он утверждал, однако, что свобода эта возможна только в земной жизни. В загробной жизни свободы воли уже нет, так как она целиком детерминирована совершенными человеком в земной жизни делами. Тем не менее вечность адских мучений Аллаф не признавал, ибо считал это несовместимым с милосердием Бога.

С большой силой Аллаф подчеркивал значение разума, утверждая, что путем логического рассуждения возможно познание Бога и что откровение для этого отнюдь не необходимо.

Это же положение развивал и Абу Али Мухаммад ибн Абд ал-Ваххаб ал-Джуббаи (ум. 915). Он резко протестовал против установления подлинности хадиса на базе критики иснада. Он требовал прежде всего изучения содержания самого хадиса, а не цепочки передатчиков, и подлинными соглашался признать только те хадисы, которые не противоречат требованиям разума. Веру в святых, способных творить чудеса, он называл безнравственной, так как она противоречит разуму.

Мутазилитское движение особых успехов добилось в начале IX в. В 824 г. халиф Мамун объявил мутазилитские учения государственной религией. Но при всем своем свободомыслии му-тазилиты не удержались от самых жестоких способов распространения своих учений. В годы их торжества ими была введена своего рода инквизиция (михна). Все жители Багдада должны были предстать перед особой комиссией и изложить ей свои взгляды на Коран, сказать, сотворен он, по их мнению, или нет. В случае отказа признать мутазилитский тезис о сотворенности Корана они подвергались пыткам и жестоким преследованиям. Деятельность этой инквизиции продолжалась и при халифе ал-Мутаси-ме (ум. 842). Жертвой ее стал даже знаменитый имам Ханбал (ум. 855), основатель ханбалитского толка фикха, категорически отказавшийся признать сотворенность Корана.

Отказался поддерживать мутазилитов только халиф ал-Му-тавакил (847 — 861), при котором на представителей этого учения обрушились гонения. Многие выдающиеся ученые пали жертвой фанатических гонителей, но учение тем не менее не заглохло и продолжало сохранять приверженцев на протяжении ряда веков.

Самый тяжкий удар был нанесен мутазилитам не преследованиями, а деятельностью одного из наиболее острых умов конца IX в. — Абу-л-Хасана Али ибн Исмаила ал-Ашари (ум. 935). Предание рассказывает, что Ашари был учеником мутазилита Джуббаи. Однажды он во время лекции задал своему учителю такой вопрос: «Было три брата. Один из них умер праведником, один грешником, а один малым ребенком. Какова будет их судьба после смерти». Джуббаи ответил: «Это ясно: праведник попадает в рай, грешник в ад, а ребенок, так как он еще не успел проявить себя, не попадет ни туда, ни сюда и останется в промежуточном состоянии». Ашари задал тогда другой вопрос: «А если ребенок обратится с жалобой к Богу и спросит его, почему он не дал ему возможности добрыми делами добиться доступа в рай, что ответит Бог?» Джуббаи усмехнулся: «Ты же знаешь, что Бог может творить только то, что наиболее выгодно для человека. Бог ответит: "Я знал, что ты, если подрастешь, то станешь грешником и обречешь себя на адские муки, потому-то я и отнял у тебя жизнь ранее..."» Ашари тут воскликнул: «А тогда грешный брат в отчаянии возопит: «Господи! А почему же ты меня не умертвил ребенком и дал мне стать грешником?» — Что ответит Бог на это?» Джуббаи оторопел и, помолчав, смог только прошептать: «Наущение сатанинское...» Победоносный Ашари заявил: «Видишь ли, учитель, твой осел застрял на мосту. Теория твоя не выдерживает критики того самого разума, который ты так восхваляешь».

Ал-Ашари считается создателем калама, т.е. ортодоксальной мусульманской схоластики. Как мы видели, калам воспользовался оружием своих противников и начал применять методы греческой философии в свою пользу. Таким образом, греческие методы победили и с каждым шагом начали проникать все глубже и глубже во все области мусульманской науки.

IV. Деятельность переводчиков

Мы видели, как при создании мусульманских философских систем использовалось наследие древнегреческой философии. Посмотрим теперь, какими путями произведения античных авторов проникали в среду мусульманских богословов.

Мы уже подчеркивали, что первые годы после смерти Пророка руководители мусульманской общины не признавали никаких наук, кроме наук «исламских» (преимущественно тафсир и хадис). Омейяды сомневались в приемлемости западных наук и проявляли по отношению к ним известную настороженность. Но потребность в них была очень велика, особенно в такой чисто практической науке, как медицина.

И вот под давлением необходимости уже в VIII в. появляются такие хадисы, как «приобретайте мудрость, хотя бы даже и из уст многобожников» или «стремитесь к науке от колыбели до могилы». Сын тетки Пророка ан-Надр ибн ал-Харис ибн Кал-да ас-Сакафи уже изучает в Иране медицину. Омейяд Халид ибн Иазид (ум. 705) изучает алхимию и астрологию и заказывает переводы различных трудов по этим дисциплинам. При Мамуне (813 — 833), в эпоху господства мутазилитов, начинается широкое движение за перевод ряда древнегреческих работ по философии и логике на арабский язык. Мамун создает целое специальное бюро переводчиков, где работали преимущественно сирийцы, занимавшиеся переводом древнегреческой литературы на свой родной язык еще и до ислама.

Среди этих переводчиков особую известность получили две семьи, целиком отдавшиеся этому делу: семейство Бухтйишу и семья Хунайна. Родоначальником первой из них был врач-не-сторианин Джирджис ибн Бухтйишу, состоявший придворным врачом при Мансуре (754—755). Его деятельность продолжал сын его Бухтйишу ибн Джирджис, занимавший такой же пост при Харуне ар-Рашиде (786 — 809). За ним следовал его сын Джи-браил и внук его — Бухтйишу-второй. Из этой большой семьи переводами медицинской литературы занимался преимущественно Джибраил, но понятно, что пользовались греческой литературой в своей работе они все.

Главой второй семьи был христианин из города Хиры — Хунайн ибн Исхак ал-Ибади (род. 810). Он происходил из купеческой семьи, но заинтересовался медициной и изучил ее настолько, насколько это было тогда возможно. Поскольку он не был профессионалом в этой области, врачи-профессионалы не давали ему возможности перейти к практике. Но Хунайн не отчаялся. Он отправился в Александрию, изучил там греческий язык и овладел им настолько, что запомнил наизусть всего Гомера. Это одно из немногих свидетельств, говорящих о том, что в данной среде существовал все же какой-то интерес и к художественной литературе древних греков. Багдадские врачи крайне нуждались в переводах с древнегреческого, и поэтому, когда он вернулся, он почти сейчас же получил заказ на перевод медицинских трактатов Галена (Джалинуса). Позднее он был рекомендован Мамуну как человек, пригодный для перевода философской литературы. Мамун работами его остался доволен и поставил Хунайна во главе созданной им коллегии переводчиков.

Любопытна такая бытовая деталь эпохи. Переводы оплачивались сдельно и притом по весу. Поэтому Хунайн пользовался только самой грубой и толстой бумагой, писал густыми чернилами, очень крупным шрифтом и необычайно широко расставлял строчки, чтобы добиться таким путем увеличения веса своей продукции.

Сын Хунайна — Исхак ибн Хунайн уже целиком посвятил себя переводу философской литературы, в частности переводу важнейших работ Аристотеля.

Христианин из Сирии Куста ибн Лука ал-Баалбакки (род. ок. 835), врач по профессии, не только переводил с греческого, но оставил после себя и более ста оригинальных работ по различным отраслям науки.

Меняла из Харрана Сабит ибн Курра (ум. 901), так же как и его сын Синаи ибн Сабит, кроме философской литературы переводил также работы по медицине и астрономии.

Работавший при Мамуне ал-Хадджадж ибн Матар посвятил себя переводам литературы математической. Он перевел произведения Евклида и трактат Птолемея, получивший в арабской искаженной передаче название «ал-Маджисти».

К середине X в. греческая наука получает уже такое широкое распространение, что мы видим в Басре очень интересную попытку подвести своего рода итог добытым знаниям. Группа из пяти ученых — Абу Сулайман Мухаммад ибн Машар ал-Бу-сти ал-Мукаддаси, Абу-л-Хасан Али ибн Харун аз-Занджани, Абу Ахмад ал-Михрджани, ал-Ауфи и Зайд ибн Руфаа — объединяется в своего рода научный кружок, которому они дали название «Ихван ас-сафа» («Чистые братья»). Они создают своего рода энциклопедию, задача которой, как они говорят сами, «отчистить проникшие в ислам нелепости при помощи философской мысли».

Энциклопедия эта состоит из пятидесяти одного трактата и распадается на четыре раздела: 1) пропедевтика и логика (трактаты 1—13); 2) естественные науки и учение о человеке (14—30), 3) учение о мировой душе (31—40), 4) богословские науки (41—51).

По принятой в этой энциклопедии греческой системе, учащегося сначала подготавливали к логическому мышлению путем освоения пропедевтических, в данном случае математических, наук и знакомили его сначала с 1) арифметикой, 2) геометрией по Евклиду, 3) астрономией, 4) географией по Птолемею и учением о семи поясах земли, 5) теорией музыки и 6) учением о математических отношениях.

С такой подготовкой он уже мог приступить и к философии, которая излагалась в таком порядке: 7) теория и классификация наук, 8) применение их на практике, 9) типология. За этим следовала логика в изложении Аристотеля, а именно: 10) введение Порфирия к аристотелевскому Органону, 11) категории, 12) герменевтика и аналитика первая, 13) аналитика вторая, т.е. учение о доказательстве.

Теперь учащийся мог перейти и к изучению природы. Далее идут: 14) Аристотелевская физика, учение о материи, форме, месте, времени, движении, 15) учение о небе и земле, 16) о четырех элементах, 17) о явлениях в эфире (метеорология), 18) минералогия, 19) учение о природе как действенной силе (т.е. в неоплатоническом смысле), 20) ботаника и 21) зоология. Весь этот раздел, за исключением минералогии, построен по Аристотелю.

От изучения животных учащиеся должны были перейти к человеку. Поэтому здесь в качестве приложения к 21-му трактату введена изящная притча о споре между человеком и животным, из которой вытекает, что человек, когда он отдается во власть пороков, опускается ниже самого презренного животного.

Учение о человеке изложено в таком порядке: 22) строение человеческого тела, 23) органы восприятия и их объекты, 24) эмбриология, связываемая с астрологией, 25) учение о человеке как микрокосме, 26) учение об индивидуальной душе, 27) о границах познания, 28) о жизни и смерти, 29) о наслаждении и мучении, 30) о различии языков.

Учение о человеке, тоже следующее за Аристотелем, закончено, и составители переходят к метафизическим проблемам, становясь уже на почву неоплатонизма. Начинается этот раздел с 31) теории чисел, т.е. учения об эманации всех чисел из единицы и возвращении их к ней же, далее по аналогии, 32) об эманации мира из первичных духа и души, 33) учение о макрокосме, 34) о духе и духовном восприятии, 35) о круговом движении созвездий, 36) о сущности любви, 37) об искушении и воскресении, 38) о различных движениях, 39) о причине и результате, 40) о правильном определении.

За этим идут уже богословские главы, в узком смысле слова:

41) о различных учениях, 42) о правильном пути к Богу, 43) о верованиях Чистых братьев, 44) об их образе жизни, 45) о мусульманстве, 46) о божественных велениях и пророчестве, 47) о божественном призыве к чистоте и любви, 48) о воздействии на человека духовных существ, 49) о различных видах управления государством, 50) о мире как вращающемся колесе, 51) о магии и колдовстве.

Этот перечень убедительно показывает, до каких пределов расширились познания образованных кругов в халифате к середине X в. и какую огромную роль в этих знаниях играли именно учения греческих философов. Чрезвычайно характерно при этом, что противоречия Платона и Аристотеля от взоров мусульманских богословов скрыты и что они воспринимают учения этих философов как нечто единое, уже примиренное в неоплатонической системе. Сочетание этих учений приводит к конструированию своеобразного круга эволюции: эманация, начинаясь от первичной реальности Божества, спускается все ниже н ниже, пока не доходит до низшей точки в минерале, а затем начинается процесс реэманации, в результате которого все, что эманирова-ло, снова возвращается в первоначальное единство. Все проблемы, волновавшие позднее средневековую Европу, здесь уже поставлены, и рассматривать поэтому эти учения как простую переработку аристотелизма совершенно неправильно. Если вспомнить, что в истории европейской культуры период IX—XIII вв. представляет собой время глубочайшего упадка, то нельзя не прийти к выводу, что именно труды восточных философов вывели европейские народы из тупика и указали им путь дальнейшего развития.

V. Неоплатонизм

Излагая вкратце историю развития философской мысли в халифате на протяжении IX—X вв., мы неоднократно вынуждены были ссылаться на неоплатонические влияния. Так как к этому вопросу нам еще придется много раз возвращаться, то прежде чем перейти к изложению дальнейшей истории суфизма, остановимся в нескольких словах на основных положениях неоплатонических учений.

Когда греческая философия иссякла в бесплодной пустыне скептического стоицизма и аморального эпикурейства, ее основные положения были спасены именно неоплатониками. Учение их можно подразделить на: 1) научную теорию, главными представителями которой были Аммоний Саккас и Плотин; 2) богословское учение политеизма, заостренное преимущественно против христианства и разработанное в Сирии Ямвлихом; и 3) схоластическое воспроизведение всей греческой философии в целом, осуществленное трудами афинянина Прокла.

Для нас главное значение имеет деятельность Плотина, который родился в 204 г. н. э. в Ликополе в Египте, прошел курс философии у Аммония, а затем, желая пополнить свои знания изучением верований Востока, принял участие в персидском походе императора Гордиана III. Около 244 г. он вернулся, занимался преподаванием в Риме и умер в 269 г. в своем поместье в Кампанье.

Главный труд Плотина — его знаменитые «Эннеады» («Девятки»), названный так потому, что он должен был состоять из девяти книг, распадающихся каждая на девять глав. Труд этот полностью Плотином завершен не был, но законченные части уже дают ответы на большую часть поставленных им вопросов.

Божество, по Плотину, полностью непознаваемо. Слова «Бог» у него нет, вместо него употребляются «первые», «неизреченные». Божество — то единство, которое лежит за всеми противоположностями, оно — чистое добро, первая сила. Мир — его порождение, но оно не творит его по своей воле, а порождает необходимо, вечно и вне времени.

Мир эманирует из Единого, как своего рода истечение от переполнения, но по мере истечения его само Единое ничего не теряет, а остается неизменным, как свет. Эманации по мере удаления от первоисточника плотнеют подобно тому, как и свет меркнет по мере удаления от источника.

Плотин намечает пять ступеней эманации: 1) Единое, 2) дух, 3) душа, 4) материя, 5) явления физического мира.

Дух, или разум, как его называет Плотин, — отображение Единого. Поэтому в нем уже заложено понятие двойственности. В нем содержится все многообразие будущего мира, но оно содержится в нем лишь в форме постигаемости, а не реально. С этим учением мы встретимся далее еше не раз.

Что касается души, то она относится к духу так, как дух относится к Единому. В ней заложено и высшее и низшее начало. Душа человека сверхчувственна. Она существует еще до земной жизни и в зависимости от заслуг человека может переселяться в различные тела.

Материя — первобытная тьма, «несуществующее». Она определяется также, как «лишение», «всяческая нищета», «отсутствие добра», «первозло». Иначе говоря, материя представляет собой как бы полную полярность Единому. Возможно, что здесь чувствуются следы знакомства Плотина с дуалистическими учениями зороастризма.

Задача человека — освобождение души от зла физического тела и приобщение ее к божественной жизни. Путем разума этого достигнуть нельзя. Единственный путь — это экстаз, состояние, при котором человек перестает сознавать себя чем-то индивидуальным. Это состояние ведет к конечной цели, называемой «соприкосновение» или «единение».

Мы отметили здесь только важнейшие положения неоплатонизма, которые помогут нам в дальнейшем разобраться в ряде суфийских теорий. Теперь коснемся еще одной группы учений, оставившей свой след в философских течениях ислама, — так называемого гностицизма. Течение это сложилось в начале II в. н. э. и разработано преимущественно в восточной части христианского мира. Это — своеобразное скрещение идеи Запада и Востока, приведшее к возникновению своего рода философии истории. Виднейшие представители его — Валентин, умерший на Кипре около 160 г, и Бардесан, родившийся в Месопотамии между 155 — 225 гг.

Гностики борьбу религий рассматривали как борьбу ряда богов. Христос, по их учению, — поворотный пункт, с его приходом становится возможно полное избавление от зла, так как в нем раскрывается наивысшее божество.

По учению Валентина, первоначальная божественная сущность — «праотец» — это «вечная бездна», созданная из «молчания» и равная «сознанию». Из нее проистекает мир идей. Мудрость по причине тоски по отцу совершает паление и через посредство низшего божества, творца мира — демиурга — создает чувственный мир. Все это учение, как видно, предшествовало неоплатонизму и складывалось на базе манихейских и зо-роастрийских теорий. Оно впервые преодолевает их дуализм.

Человека гностики считают состоящим из трех частей: материи, или тела, души — явления двойственного, тяготеющего как к телу, так и к духу, и духа — духовно-божественного элемента человеческой природы. Отголоски этого учения нам тоже придется увидеть далее в учениях некоторых суфиев.

VI. Дальнейшее развитие суфизма

Мы видели, как общественные условия привели к возникновению сильного аскетического движения в главных центрах халифата. Борьба внутри ислама за создание философской базы не остановила его дальнейшего развития, а, напротив, еще ускорила его. Аскетическое движение, сохраняя многие из своих первоначальных элементов, в то же время начинает искать теоретического обоснования своих учений. В поисках нужных аргументов, возможно, в дискуссиях с противниками аскеты начинают пользоваться терминологией и различными приемами как правоверного богословия, так и различных философских школ. Мы уже вскользь упоминали о различных аскетических упражнениях, которые начали играть большую роль к IX в. Постепенно рядом с этой практикой начинается своеобразное самонаблюдение, контроль за психическим состоянием. Весьма важную роль в разработке теоретической базы этого самонаблюдения сыграл Абу Абдаллах Харис ибн Асад ал-Анази ал-Мухасиби (род. в Басре, ум. в Багдаде в 857 г.). В отличие от ранних аскетов Мухасиби обладал уже полной богословской подготовкой, а потому мог делать попытки создания точной терминологии своего учения. Написанная им книга «Соблюдение прав Аллаха» излагает в 61 главе основы метода «самонаблюдения» (мухасаба, откуда и прозвание автора). Мухасиби ставит себе задачу проследить соотношение между внешними действиями человека и намерениями его сердца. Крайне тщательный анализ самых сокровенных помыслов и движений души приводит его к установлению понятия «хал» — экстатического состояния, которое, как он полагает, не может быть достигнуто волей самого человека, а ниспосылается ему как божественная милость. Хал, обычно, состояние крайне кратковременное, может быть, даже вневременное, ибо это — мгновенное, внезапное озарение, окрашенное тонами того или иного настроения.

Книга Мухасиби представляет собой целое руководство по организации внутренней жизни в направлении морального очищения. Значение ее для истории суфизма было исключительно велико, ибо почти все авторы, писавшие позднее (X—XII вв.) о суфийском «пути», очень широко пользовались ею.

Аналогичными наблюдениями в северной Африке занимался в это же время нубиец Абу-л-Фаид ибн Ибрахим Зу-н-Нун ал-Мисри (ум. 860). О биографии его точных данных почти что нет. Есть сведения, что он занимался также и алхимией. Это может указывать на связь его с александрийской школой. Можно предположить, что созданная им градация душевных состояний была разработана в какой-то связи с христианскими учениями типа учений известного Иоанна Лествичника. Наличие в Северной Африке большого количества христианских монастырей делает весьма вероятным знакомство Зу-н-Нуна с такого рода учениями.

Развитие аскетического движения вызвало в начале IX в. тенденцию к внешнему, показному благочестию, приведшую даже к возникновению особой секты баккаун («плакальщиков») — аскетов, беспрерывными рыданиями и рецитацией Корана публично выражавших свои покаянные настроения. Тенденция эта была столь сильна, что в какой-то мере ей должны были подчиниться даже и правящие круги. Известно, например, что в замке Зубайды (ум. 831), жены Харуна ар-Рашида, был специальный штат рабынь, на обязанности которых лежало денно и нощно читать Коран. Один из авторов IX в. говорит, что в это время человек, шедший ночью по улицам Багдада, со всех сторон слышал голоса чтецов Корана, «журчавшие, как вода в водосточных трубах».

Самонаблюдение аскетов нанесло этому обычаю тяжкий удар. Школа Мухасиби не считала возможным удовлетворяться одним внешним актом благочестия. Для нее было важно, чтобы внутреннее состояние верующего соответствовало его внешним действиям. Более того, внутреннему состоянию она даже склонна была приписывать большее значение. Такой вывод вполне логичен, ибо именно в это время богословие также начинает придавать исключительное значение намерению. Характерно, что знаменитый сборник хадисов ал-Бухари начинается как раз изречением: «Поистине, дела — лишь в намерениях», т.е., иными словами, случайному, не связанному с подлежащим психическим состоянием действию юридического значения придавать нельзя.

Можно полагать, что развитие этого самонаблюдения могло быть усилено еще и другим обстоятельством. Так как в первые десятилетия аббасидского правления аскеты, находившиеся ранее в оппозиции к Омейядам, должны были начать играть значительно большую роль, то весьма понятно, что правящие круги стремились всеми мерами привлечь их на свою сторону. Достаточно хорошо известно, что Аббасиды постоянно призывали ко двору людей, получивших известность святостью жизни, выслушивали их увещевания и осыпали их щедрыми дарами. Но в таком случае этот ореол святости мог сделаться, да, вероятно, нередко и делался, прекрасным средством к приобретению уже не небесных, а вполне земных благ. Аскетические упражнения становились своеобразным ремеслом, внешняя святость — товаром, весьма неплохо оплачивавшимся.

Против такого злоупотребления «святостью» и ополчалась багдадская школа, широко развивавшая учение о рийа («лицемерии»). Углубление этого учения привело в IX в. к возникновению особой школы, носившей название Маламатийа («люди порицания, упрека»). Основа учений этой школы, главным центром имевшей Нишапур и выдвинувшей такие крупные фигуры, как Абу Хафс Омар ибн Салма ал-Хаддад (ум. между 264— 267/ 877—881), Абу Салих Хамдун ал-Кассар (ум. 271/884—885) и Абу Осман Саид ибн Исмаил ал-Хири (ум. 298/910—911), заключалась в следующем. Основная задача человека, принявшего их учение, — в самоусовершенствовании, в очищении сердца и помыслов и строжайшем соблюдении сунны. Но эта деятельность — его личное дело, о ней не должны знать посторонние. Все, что происходит в его душе, — тайна, касающаяся только Бога, ведающего все сокрытое, и его самого. Внешне он не должен ничем отличаться от других людей. Напротив, если люди будут считать его грешником, презирать и оскорблять, то это должно радовать его. Это — доказательство того, что его усилия ведут его по правильному пути, ибо все пророки и святые всегда подвергались поношениям и оскорблениям. Хамдун Кассар считал даже возможным, чтобы его последователи совершали ряд нарушений сунны (конечно, маловажных), ибо именно таким путем они могли скорее всего составить себе плохую репутацию среди окружающих. Представители этого толка не только не носили ставшей обычной для аскета власяницы, а, напротив, облачались в одежды воина, ибо, как мы уже видели, принадлежность к дружине считалась исключающей возможность безгрешного заработка. Маламати доходили до того, что, поставив себе, например, задачу снискивать пропитание только путем сбора подаяний, они обращались к прохожим на улице с просьбой о милостыне в нарочито грубой и оскорбительной форме. Они считали, что если и при таких условиях им что-либо подадут, то это будет сделано явно по воле Божией, они же сами при этом не предприняли ничего, что могло бы вызвать к ним благосклонность или сострадание, и не превратили свою добровольную нищету в ремесло.

Если нишапурцы сделали из учения о рийа такие выводы, то багдадцы в конце IX в. пошли по несколько иному пути. Ма-ламати, как мы видели, страшились лицемерия перед людьми; багдадская школа же устанавливает наличие еще более страшного лицемерия — лицемерия перед самим собой. Ее представители утверждали, что если даже человек добьется того, что его усилия по очищению сердца будут скрыты от всего мира, то он может прийти к еще более опасному греху — ослеплению своей «святостью», упоению своими бедами и терзаниями. Если он даже тайно от всех будет терзать свою плоть, но рассчитывать при этом на награду в будущей жизни, то это — та же самая торговля «святостью», здесь еще нет никакой покорности божественной воле. Это учение было наиболее полно развито знаменитым багдадским шейхом Абу-л-Касимом ибн Му-хаммадом ибн ал-Джунайдом ал-Хаззазом (ум. 911), которого прозвали Саййид ат-таифа («Господин Всей Группы Суфиев») и Таус ал-фукара («Павлин Нищих»). Получив законченное богословское и философское образование, Джунайд, мысля логически, не останавливается перед самыми смелыми выводами. Так, он приходит к отрицанию всякой возможности для человека иметь какие бы то ни было заслуги, ибо «всякое действие раба Божьего — лишь дар свыше». Потому-то и невозможно рассчитывать на какую-либо награду: «Созерцание воздания за служение Богу возможно лишь при условии забвения о щедротах Бога».

Здесь мы уже подходим вплотную к тому учению, которому в дальнейшем предстояло занять такое исключительное место в истории суфизма. Мы видим, как усиление логики постепенно все сужает и сужает круг собственной активности аскета. Стоя на позициях Джунайда, нельзя было не задать себе вопрос: чем же собственно человек может в таком случае выразить свою покорность божественной воле? Ответ тут мог быть только один: полным выключением своей собственной воли, отчетливым признанием своего ничтожества, сознанием того, что единственное реальное бытие — бытие Божества. Как говорит Джунайд: «Лучшая из бесед, высшая из них — беседа с мыслью на ристалище признания божественного единства». То есть цель, к которой надлежит устремляться, не столько внешнее выражение благочестия, исполнение всей обрядности и т. п., сколько погружение в медитацию о божественном единстве, такое погружение, при котором собственное существование полностью исчезает, наступает блаженство самозабвения и отпадение каких бы то ни было душевных движений. Джунайд приходит к этому результату путем логической дедукции, обостренной крайне развитым еще у мутазилитов положением об абсолютном «единстве» Божества.

Но к этому же результату еще несколько ранее пришел один из своеобразнейших мыслителей суфизма Абу Йазид (Байазид) Тайфур ибн Иса ибн Адам ибн Сурушан ал-Бистами (ум. 875 или 878). О биографии этого деятеля мы знаем мало. Известно только, что он вызывал резкие нападки со стороны представителей правоверия и даже не раз изгонялся из своего родного города как «неверный». Байазид исходил не из логики. Он, видимо, шел по пути, намеченному уже упоминавшейся Рабиа. Самоочищение для него должно вытекать не из стремления к почету со стороны окружающих, не из желания заслужить награду в будущей жизни, а в первую очередь из преданной, самозабвенной любви к Божеству. Он констатирует тот факт, что при полном углублении в медитацию о единстве Божества может зародиться чувство полного уничтожения «я», подобное слиянию «я» влюбленного с «я» возлюбленной. Человек исчезает, остается только Божество. К этому состоянию он прилагает название фана («небытие»), вероятно, руководствуясь словами Корана: «Все, что на ней [т.е. на земле], бренно, и вечно существует лик Господа твоего, обладающего могуществом и почетом». Это название с конца IX в. становится техническим термином суфизма и приобретает огромное значение, ибо именно фана в большей части суфийских школ начинает признаваться конечной целью путника тариката («суфийского пути»).

Европейские исследователи пытались возвести фана к буддийской «нирване», но это едва ли возможно. Во-первых, пока не удается доказать, что суфийские мыслители этого периода имели достаточно ясное представление об индийских философских учениях. Во-вторых, «нирвана» предполагает учение о перевоплощениях, о «колесе сансары», движение которого только таким образом может быть остановлено, а об этом суфийские мыслители не говорят ни слова. Наконец, мы видим, что путь, которым суфизм приходит к учению о фана, не имеет ничего общего с развитием буддийского учения. Если здесь можно думать о заимствовании, то оно возможно только из неоплатонических учений об экстазе, о которых мы говорили выше. Заметим, однако, что едва ли здесь можно думать и о механическом перенесении плотиновского учения. Суфизм, как мы видели, мог вполне прийти к этому совершенно самостоятельно, получая в неоплатонической теории лишь некоторую поддержку.

С именем Байазида связан крайне интересный литературный памятник, так называемые «Шатхийат» («Экстатические изречения»). Эти изречения вызывали свирепейшие нападки правоверного духовенства. Можно думать, что именно они и создали их автору ореол «неверия». Изречения эти дошли до нас в отрывках с комментариями Джунайда, пытавшегося доказать, что в них нет ничего, что могло бы противоречить исламу. Одно из них передается в такой форме:

«Вознес Он [т.е. Бог] меня однажды и поставил перед собой, и сказал мне: "О Абу Йазид, истинно, тварь Моя возлюбила лицезрение тебя..." И ответил я: "Укрась меня единством Твоим, и облеки в свойства Твои, и вознеси к единичности Твоей, дабы тварь Твоя, когда увидит меня, сказала: "Мы увидели Тебя" и стал бы Ты — этим и не было бы меня здесь!"»

Другое изречение гласит: «Когда я впервые проник в единство Его, стал я птицей, тело которой — из единичности Его, а оба крыла — из просторов вечности. И не переставал я парить в воздухе "каковости" десять лет, пока не попал в воздух, подобный этому сто тысяч тысяч раз, и не переставал парить, пока не попал на простор предвечности и не увидел на нем древо единичности». Засим он описывает почву, ствол, разветвления, ветки и плоды его и говорит: «Так что взглянул я и понял, что все это — обман».

Не касаясь других аналогичных изречений Байазида и не вдаваясь в подробный анализ их возможного значения, отметим, что наибольшее возмущение вызвало будто бы восклицание Байазида: «Преславен я, преславен я, сколь велик сан мой!» Чтобы понять причины этого возмущения, нужно учесть, что эпитет «преславен» может прилагаться только к Аллаху. Отсюда делался вывод, что Байазид претендовал на божественность и, следовательно, уподобился кораническому Фараону, понесшему тяжкую кару за подобное самоослепление. Толкуя все эти изречения, Джунайд не находит в них ничего, противоречащего исламу. В его толковании все эти слова показывают лишь одно: погружаясь в медитацию о единстве Божества, Байазид забывал о своем собственном существовании, и возглас его нужно относить не к нему самому, а к Богу, слова которого он бессознательно повторяет.

Здесь мы подходим к самой острой проблеме, попытка разрешения которой стоила в начале X в. жизни первому мученику суфизма Хусайну ибн ал-Мансуру ал-Халладжу. Проблема эта заключается в следующем: что происходит с человеком в момент достижения фана? Если индивидуальное «я» исчезает, гаснет, то происходит ли замена его на «я» божественное, происходит ли таухид в смысле «единение с Божеством» и в какой форме это единение осуществляется?

VII. Халладж и его учение

Абу-л-Мугис ал-Хусайн ибн Мансур ибн Махамма ал-Бай-дави ал-Халладж («Чесальщик Хлопка») родился в 858 г. в Туре, около Байда, в области Фарс. Дед его еще был зороастрий-цем. В 873 — 897 гг. он изучает суфизм под руководством ряда шейхов, в том числе и Джунайда. Затем он порывает с ними и отправляется в странствия, проповедуя суфийские учения. Странствия его охватили Ахваз, Фарс, Хорасан, Среднюю Азию и Индию. Через Мекку он возвращается в 908 г. в Багдад, где собирает вокруг себя учеников. Деятельность его вскоре вызывает многочисленные нападки представителей различнейших течений. Его выставляют к позорному столбу и заключают в тюрьму, где он проводит целых восемь лет. В 921 г. против него начато было судебное дело, тянувшееся семь месяцев. Он был приговорен к смертной казни, и 26 марта 922 г. его сначала изувечили, избили плетьми, распяли, а потом обезглавили, а тело сожгли. Главной причиной осуждения было его учение о «единении с Богом». Халладж, признавая непостижимость Божественной сущности, учил о существовании внутри Божества несо-творенного Божественного духа (рух натика), духа-слова, который может соединиться с сотворенным духом ищущего единения аскета, причем происходит своего рода частичное воплощение. Так, аскет становится святым (вали) и живым и личным свидетелем реального бытия Бога. В момент такого единения Халладж сказал о себе знаменитое изречение: «Я — творческая истина», т.е., в сущности говоря, выразил несколько иными словами то же, что пытался выразить Байазид.

Халладж в своем учении действительно вступает в резкое противоречие с рядом догматов ислама. Правоверный ислам не допускает прямого общения человека, хотя бы даже и пророка, с Богом. Всякое общение этого рода мыслится как осуществляемое через ангелов. Однако уже в VIII в. наметились и иные теории. Шиитскому имаму Джафару Садику (ум. 762) приписано, например, такое изречение: «Я не переставал повторять стих Корана в моем сердце, пока не начинал слышать его из уст произносящего его [т.е. из уст Бога]». Халладж эту самую мысль и развивает. Внутренняя молитва для него ведет к контакту с Божеством, причем в состоянии экстаза сотворенный, написанный по-арабски Коран уже начинает звучать как Коран вечный, подлинная речь Божества.

Онтология Халладжа обнаруживает явное знакомство его с греческой философией и в основных чертах сводится к следующему. Бог, по его учению, трансцендентен. До начала творения Он беседовал сам с собой, созерцая величие своей субстанции. Так возникла Любовь. Первая манифестация Любви в Абсолюте и определила множественность Его атрибутов и имен. Бог желает созерцать свою Любовь. Он обращает взоры в Предвечность и извлекает оттуда Свое подобие, несущее все Его атрибуты и имена. Это подобие — прачеловек, Адам. Формула «Он — это он» и выражает в сжатом виде всю эту концепцию. В одном из своих стихотворений Халладж выражает эти мысли так:

Слава Тому, кто показал ангелам человечность свою как тайну славы своей сверкающей божественности, А затем объявился твари своей в образе едящего и пьющего. Так что воочию увидела Его тварь Его, как взгляд, мелькнувший под веком.

Эта концепция совершенно явно сложилась под влиянием христианского учения о богочеловеке. Все стихи Халладжа, которых до нас дошло 150 строк, представляют собой изложенные в прекраснейшей форме беседы его духа с этим божественным Духом о их взаимной любви. Но нужно подчеркнуть, что, в отличие от Рабии, образа плотской любви в поэзии Халладжа нет совершенно. Пламенные стихи эти, при всей страстности их, совершенно лишены какого-либо налета материальности.

Халладж должен был поставить вопрос и о свободе воли, ибо, как мы видели, на всем протяжении IX в. этот вопрос играл исключительно большую роль. Он решает его так: Бог велит нам творить благо, но Он предвидит, что мы сделаем зло. Веление — не сотворено, предвечно, воля — сотворена. Когда Бог приказал Иблису склониться перед Адамом, это был формальный приказ, не веление, иначе Иблис не мог бы не склониться. Таким образом, Бог хочет, чтобы грех был сотворен людьми, но не исходил от них. Сознание этого противоречия — испытание Богом человека. Это противоречие Халладж принимал во всей его силе, и потому-то его и обуревала жажда мученичества. В речах, которые он вел на площадях Багдада в последние годы своей проповеди, он прямо взывал к слушателям, умоляя их помочь ему пострадать.

Характерно во всем учении Халладжа явное влияние мута-зилитов, но резкое сопротивление их интеллектуализму. Разум у него всегда играет второстепенную роль, на первом месте воля. Так, он говорит:

Тот, кто, ища Бога, берет разум в путеводители, брошен им в смятении, откуда пытается выбиться. Его внутреннее сознание теряется в колебании, и от смятения он спрашивает себя: «Он ли это?»

Литературная деятельность Халладжа была довольно обширна, ибо, несмотря на его трагическую гибель и уничтожение его наследия, до наших дней сохранились, кроме указанных стихов, целая книга «Китаб ат-тавасин», излагающая его мистический опыт, 27 преданий и четыреста фрагментов прозы.

Таким образом, мы видим, как от эмпирии первых захидов движение через практику приходит к созданию теоретической базы, синкретической в своей сущности и во многом почти непримиримой с правоверием.

VIII. Основные элементы суфизма

Мы рассмотрели в самых общих чертах тот путь, по которому шло развитие основных мыслей суфизма, прошедшего путь от скрытого социального протеста до своеобразной схоластической философии. Теперь нам надлежит рассмотреть основные положения его теории в том виде, в каком она существовала на протяжении трех веков — с IX в. приблизительно по начало XII в. Задача эта осложняется тем, что различные течения суфизма отличаются крайним многообразием, в сущности, единого суфизма никогда не было, и потому, пытаясь выделить более или менее общие всем течениям положения, мы волей-неволей приходим к очень большой абстракции, лишь весьма приблизительно отражающей истинную картину. Однако все же известные элементы общности есть, и на них мы и попытаемся теперь остановиться.

Психологические теории

Почти на всем протяжении истории суфизма можно наблюдать деление пути мистичесиого самоусовершенствования на три основных этапа: шариа, тарика и хакика. Первый этап — шариат, т.е. буквальное выполнение откровенного закона, — конечно, еще не может относиться к суфизму в узком смысле слова. Он обязателен для всякого правоверного мусульманина. Но вместе с тем этот этап обязателен и для суфия, ибо, не пройдя его, нельзя вступить и на дальнейший путь. Лишь тогда, когда человек созрел и усвоил основные догмы ислама, перед ним может раскрыться тарикат — букв. «дорога, путь». Термин этот появляется уже в IX в. и первоначально обозначает различные морально-психологические методы, при помощи которых человек, ищущий самоусовершенствования, может быть направлен к этой цели кратчайшим путем. Это своего рода путеводитель для духа, ищущего Бога. Термин «тарикат» может заменяться и почти равнозначным «сулук» («странствие»), а путник на этом пути получает тогда название «салак» («странник»).

Поскольку введен образ странствия, то совершенно естественно вводится и образ стоянок на пути. Стоянки эти обозначаются термином «макам», обоснованным стихом: «И нет из нас никого, у кого не было бы известного места стоянки». Каждый из этих макамов представляет собой известное психическое состояние, свойственное данному этапу. Описанию и классификации этих этапов посвящена большая часть ранней суфийской литературы. Поскольку мы имеем здесь дело с тончайшими проблемами психологии, то понятно, что полного единства в этой классификации у разных авторов ожидать нельзя. И число, и характеристика этих этапов могут значительно различаться. Назовем здесь основные из них, повторяющиеся почти у всех авторов.

Началом пути, первой стоянкой обычно считается тауба («покаяние»), т.е. решимость порвать с обычным формальным отношением к шариату и отдаться самоусовершенствованию. Это акт духовного обращения, имеющий для путника исключительное значение. Если в шариате тауба означает сознание греха, раскаяние, желание не повторять этого греха, то в суфийском понимании понятие это углубляется. Изменяется ориентировка человека, наступает полное обращение его помыслов к Богу. Поэтому размышление о своих грехах или о раскаянии было бы для суфия на этом этапе ошибкой, ибо признание реальности своего греха есть признание реальности своей личности, а нет подлинной реальности, кроме Бога.

Вторым этапом многие авторитеты признают вара («осмотрительность»). Наиболее характерная черта этого этапа — крайняя скрупулезность в различении дозволенного (халал) и запретного (харам) в том плане, о котором нам уже приходилось говорить выше в связи с характеристикой первых захидов.

Эта осмотрительность естественно ведет к третьему этапу, называемому «зухд» («воздержанность»). Здесь тоже возможны разные оттенки: можно воздерживаться от греха, от излишка, от всего, что удаляет от Бога, от всего преходящего. В X в. понятие зухд от отказа от хорошего платья, жилища, пищи, женщин расширяется до отказа от всякого желания и всяческого душевного движения, что уже ведет к упомянутому таваккул, о котором мы скажем подробнее далее.

Четвертый этап — факр («нищета»). Первоначально это добровольное обречение себя на нужду, обет нищеты, отказ от земных благ, вытекающий как следствие из последовательно проведенного воздержания. Но в дальнейшем и это понятие спиритуали зируется. В свете приписанного Пророку изречения: «Нищета — моя гордость», факр уже понимается не только как материальная бедность, а как сознание своей нищеты перед Богом, т.е. сознание неимения ничего своего, что не проистекало бы от Бога, до психических состояний включительно.

Но поскольку зухд и факр связаны с переживаниями, для человека неприятными, из них вытекает пятый этап — сабр («терпение») — основная добродетель суфия. Этот термин имеет множество различных определений, суть которых сводится к покорному приятию всего, что трудно переносимо. Как говорит Джунайд, «терпение — проглатывание горечи без выражения неудовольствия». Сабр в высших своих проявлениях приводит к безразличию, спокойному приятию как ниспосланной благодати, так и испытаний. Здесь бросается в глаза значительное сходство этого понятия с древнегреческой «неколебимостью».

Шестой этап — таваккул («упование на Бога»). Его начальная стадия состоит в том, что человек отбрасывает от себя всякие заботы о завтрашнем дне, довольствуясь текущим мгновением и уповая на то, что Бог и завтра так же позаботится о нем, как он позаботился о нем сегодня. «Упование на Бога — связывание представления о жизни с единым днем и отбрасывание всякой заботы о дне завтрашнем». Отсюда распространенное в суфийских кругах выражение: «Суфи — сын времени своего», которое означает, что суфий живет только данным текущим мигом, ибо то, что прошло, уже не существует, а будущее еще не наступило и потому тоже реально не существует. Доведенное до крайнего предела понятие о таваккуле приводит к полному отказу от личной воли, так что даже у теоретиков X в. уже встречается уподобление человека, вступившего на эту ступень, «трупу в руках обмывателя трупов»*. Понятно, что такое понимание таваккула представляло огромную опасность, так как приводило к полному прекращению какой бы то ни было деятельности и фактически выключало человека из общества, превращая его в какой-то ненужный балласт. Поэтому уже в XI в. против такого понимания возражали и доказывали, что человек, действуя при помощи тех средств, которые ему предоставляет Бог, отнюдь не выражает этим своего недоверия Богу, а только выполняет его волю. Седьмой и последний этап — рида («покорность»), определяемая теоретиками как «спокойствие сердца в отношении течения предопределения», т.е. такое состояние, при котором человек не только покорно переносит любой удар судьбы, но, более того, он даже не может помыслить о том, что такое огорчение. Его помыслы настолько поглощены той высшей задачей, которую он себе поставил, что окружающая действительность всякую реальность для него утрачивает, и он воспринимает ее как нечто, лишенное какого бы то ни было интереса. На этом, по мнению некоторых теоретиков, тарикат заканчивается, и путник уже подготовлен к переходу на третью и последнюю стадию — хакикат.

* Известно, что это же уподобление, может быть под влиянием Востока; употреблено основателем Ордена иезуитов Игнатием Лойолой.

Как мы уже отметили, макамы — состояния устойчивые, достигаемые путем неустанных стараний путника, определенных предпринимаемых им упражнений Но от внимания суфийских психологов не ускользнуло другое явление душевной жизни — кратковременные настроения, своего рода порывы, налетающие на путника во время прохождения им пути. Эти состояния они обозначили термином «хал» (мн. ч. ахвал), буквально — «состояние, данный момент, преходящее, изменчивое» Хал, в противоположность макаму, собственными усилиями путника достигнут быть не может. Это — божественная милость, ниспосылаемая свыше и исчезающая так же мгновенно, как возникла. По вопросу о длительности хала у теоретиков единого мнения не выработано, как нет его и по вопросу о классификации их Назовем наиболее часто упоминаемые Это:1)курб («близость») — такое состояние, при котором человек ощущает себя как бы стоящим в непосредственной близости к Богу, ощущает устремленные на него взоры Божества; 2) махабба («любовь») — волна горячей любви к Богу, подателю всех благ (ср. молитвы Рабии); 3) хауф («страх») — припадок ужаса, сознания греховности и неспособности хотя бы в малейшей мере выполнить свои обязанности перед Богом; 4) раджа («надежда») — проблеск утешения при мысли о милосердии и всепрощении Бога; 5) шаук («страсть») и 6) унс («дружба») — явления, схожие с любовью, но отличающиеся по характеру и интенсивности; 7) итманина («душевное спокойствие») — состояние блаженной уверенности в милости Бога; 8) мушахада («созерцание») — состояние, в котором человек не только ощущает близость Бога, но как бы и видит Его; 9) йакин («уверенность») — высшая степень сознания реальности духовного мира, ничем не поколебимая.

К этим состояниям причисляется иногда и охарактеризованная выше аннигиляция (фана). Нужно, однако, заметить, что для большинства суфийских теоретиков фана — не конечный пункт, за фана — и это еще одно важное отличие ее от буддийской нирваны — идет ее логическое следствие бака («вечность»): ощутив уничтожение своего временного преходящего «я», человек погружается в море абсолюта, а тем самым и ощущает отчетливо, что существует так же вечно, как вечна и Божественная сущность. Это осознание бессмертия, понятно, высшее из состояний, достижимых для путника.

Как мы сказали, тарикат завершается вступлением в последнюю стадию — хакикат. Этот термин обозначает «реальное, подлинное бытие». Достигнув хакика, путник, конечно интуитивно, познает истинную природу Божества и свою сопричастность ей. Потому-то суфии часто называют себя ахл ал-хаки-ка — «люди подлинного бытия», противопоставляя себя ахл ал-хакк — правоверным последователям сунны, лишенным дара интуитивного восприятия.

Элементы гносеологии

Нельзя не заметить, что психологические исследования привели ранних теоретиков суфизма и к постановке вопросов гносеологического порядка, ибо, в сущности говоря, триада — шариат, тарикат, хакикат — соответствует в то же время и трем разным ступеням познания. Суфийские теоретики иллюстрируют эти три ступени любопытным сравнением, повторяющимся у очень многих авторов. Эти ступени таковы: 1) «уверенное знание», объясняется путем такого сравнения: мне неоднократно объясняли, доказывали научно, что огонь жжет, и я в этом твердо уверен, хотя я этого на опыте и не испытал; это обычное логическое знание, свойственное всем, кто стоит на ступени шариата; 2) «полная уверенность» — я видел собственными глазами, что огонь жжет, видел процесс сгорания; такое опытное знание, несомненно, выше и увереннее, чем знание, полученное путем обучения, это то знание, которое путник получает во время прохождения тарика; 3) «истинная уверенность» — я сам сгорел в огне и так удостоверился в его способности жечь. Т. е., иначе говоря, это идентификация, слияние с наблюдаемым, приводящее к полному исчезновению наблюдающего. Это и есть форма познания, свойственная стадии хакика. Поскольку знание здесь интуитивно, то понятно, что высказывания человека, достигшего этой стадии, будут иметь преимущественно форму символа и станут паралогичны. Отсюда появление шатхиййат, о которых мы говорили выше.

Онтология

Онтологические проблемы ранних теоретиков суфизма интересовали мало и были разработаны значительно позднее на базе окрашенных в неоплатонические тона эманационных теорий. На вопрос о сотворении мира уже в IX в. обычным ответом служит хадис: «Был Я сокрытым кладом и возлюбил, чтобы познали Меня, и сотворил духов и людей, дабы познали Меня». Порядок эманации обычно мало отличается от приведенной выше схемы «Братьев чистоты», но уже в IX в. в известных кругах под воздействием гностико-манихейских концепций возникает теория нур Мухаммади («Мухаммадова света»). По этой теории сущность души Пророка была первым творением, возникшим в виде ярю светящейся точки. Из нее уже эманировали все остальные избранные души.

Своеобразное дополнение к неоплатоникам ранние суфии вносят по вопросу о соотношении единства и множественности. По их мнению, до начала творения существует единая божественная субстанция. Единство абсолютно, но в нем различаются два аспекта — ахадиййат («единство» от араб. ахад — «один») и ва-хидиййат (также «единство», но от араб. вахид — «один»). Различие между этими аспектами таково: ахадиййат — единство абсолютное, высшее, здесь представление о множественности исключено полностью. Вахидиййат — хотя также нерасчленимо и единородно, но идея множественности в нем уже заложена. Поясняется это понятие таким сравнением. В семени дерева потенциально заложено все дерево целиком (корень, ствол, ветки, кора, листва, цветы, плоды). Однако все это существует в семени нерасчлененно, гомогенно. Также и в вахидиййат в этом единстве заложена уже множественность идей всего существующего, хотя она еще и латентна и в этом аспекте вовне не проявляется. Эти два термина различают уже в IX в., в частности мы видели их выше, когда приводили экстатические изречения Бай-азида. Не ставя себе задачей анализ крайне сложного хода развития онтологических теорий суфизма, ограничимся этими краткими замечаниями, показывающими, что проникновение философских идей в суфийские круги началось уже на весьма ранней ступени.

IX. Суфийская община и ее организация

Мы видели, что суфийская доктрина уже в IX—X вв. превратилась в целую сложную систему. В этот же период возникает и своеобразная общественная организация суфиев. Прохождение тариката требовало специальных знаний, без которых человек, пытавшийся на свой собственный страх и риск добиться высших, духовных озарений, мог жестоко поплатиться, утратив здоровье и разум. Поэтому уже в ранние эпохи устанавливается обычай, по которому всякий, кто желал посвятить себя этому образу жизни, должен был избрать себе духовного наставника, носившего титул шейх или пир, что означает «старец». Человек, вступавший под начало шейха, назывался мюрид (от араб. гл. арада — «желать») — «желающий», в сущности «вручивший свою волю» (ирада) своему шейху Мюрид обязан абсолютно покориться воле шейха, всякое указание его выполнять беспрекословно, не размышляя ни о значении, ни о целесообразности его. Именно здесь нередко употребляется выражение: мюрид должен в руках шейха уподобляться трупу в руках омывателя трупов. Искус мюрида начинался обычно с ряда испытаний, имевших целью установить, в какой мере он действительно проникся мыслью покорности. Давались поручения унизительного характера: он должен был обслуживать прочих мюридов, чистить общие уборные, собирать колючки для топлива и т. п. Характерны такие детали. Когда к одному известному шейху пришел юноша, бывший сыном богатых родителей, то шейх как первую работу поручил ему сбор для всей братии подаяния на улицах. Юношу все в городе знали как человека богатого, и это занятие должно было показаться ему особенно трудным и унизительным. Так ломалась воля мюрида, и он становился послушным орудием в руках шейха. Шейх заставляет мюрида проделывать множество аскетических упражнений, поститься, бодрствовать по ночам, читать Коран в самых трудных и мучительных позах, заставляет его по сорок дней кряду проводить в полном одиночестве в медитациях и молитвах. Постепенно упражнения начинают приобретать иной характер. Шейх перестраивает мышление мюрида на мышление образное, символическое и начинает вновь вырабатывать в нем упорство и волю, способные преодолеть любое препятствие. Понятно, что, занимаясь своего рода экспериментальной психологией, шейхи вырабатывали в себе ряд свойств, в те времена производивших впечатление чудесных, таких как умение вызывать у мюрида гипнотическое состояние, чтение его мыслей и т. д. Такие способности шейха, конечно, создавали ему репутацию святого и чудотворца и содействовали огромному росту его авторитета. Когда шейх видел, что уже ничему новому мюрида научить не может, он давал ему так называемое иджаза — «разрешение» и отпускал его, предоставляя ему самому собрать вокруг себя учеников и продолжать традиции своего учителя. Внешним знаком вступления под начало шейха служило препоясание мюрида особым поясом, дарование ему головного убора, облачение во власяницу (хирка) и разные другие обряды, варьировавшиеся в зависимости от различных местных традиций.

Мюриды обычно жили при шейхе в своего рода общежитиях (рибат, завийа, ханака, текке), строившихся при известных гробницах, больших мечетях и других аналогичных зданиях, хотя это было и не всегда обязательно, и мюрид мог оставаться у себя дома, жить с семьей и даже заниматься своим ремеслом. Ханака обычно существовала на вакф, средства, завещанные ей каким-либо благотворителем, а также и при помощи сбора подаяний. Из биографий многих шейхов вытекает, что средства для поддержания общины они добывали различнейшими способами: торгуя реликвиями, выпрашивая и даже иногда, в тяжелые минуты, прибегая к своего рода шантажу. Так, известно, что шейх Абу Саид ибн Абу-л-Хайр иногда добывал средства у богатых нишапурских купцов, стращая их тем, что если к известному времени они не пожертвуют ему той или иной крупной суммы, их неминуемо поразит тяжкая беда. Мюриды, жившие под руководством шейха в ханаке, обычно носили название «факир» (араб.— «нищий») или «дарвиш» (перс. — в том же значении).

Хотя известны ханаки в сельских местностях, но, естественно, большая часть их концентрировалась в городах. Особенно важную роль на ранних этапах играли Куфа, Басра и Багдад, позднее Нишапур. Дервишские общины в городах в IX—XI вв. были обычно тесно связаны с ремесленными кругами, откуда и поступал главный приток мюридов. Прослеживая биографии более видных шейхов, можно констатировать, что значительное большинство их так или иначе связано с каким-либо ремеслом. Можно полагать, что существовали и какие-то связи между дер-вишскими общинами и тайными организациями ремесленников (футувва). Роль дервишских общин в жизни ремесленников пока недостаточно выяснена. Можно предположить, что связь с дервишами облегчала ремесленнику борьбу с крупными предпринимателями и купечеством и, таким образом, представляла известные экономические выгоды. Биография шейха Абу Саида, содержащая огромное количество ценнейших бытовых деталей, ясно говорит также и о том, какой большой поддержкой со стороны купечества пользовались ханаки. Картина, рисуемая там, живо напоминает Москву XVIII—XIX вв. с ее именитым купечеством, тратящим огромные средства на монастыри и отдельных «святых мужей». Можно было бы допустить, однако, что купечество восточных городов X—XI вв. поддерживало шейхов не только из одних религиозных побуждений. Принимая во внимание огромное влияние, которое шейх оказывал на массы, и в первую очередь на ремесленников, купечество было, конечно, заинтересовано в поддержании хороших отношений с шейхами. Шейх мог легко уладить любое недоразумение, которое, может быть, при вмешательстве светских властей или администрации дало бы совершенно нежелательные для купца последствия.

Особенно сильный рост влияния шейхов наблюдается в период господства Сельджукидов, которые при всяком удобном случае всегда стремились выразить свое уважение перед местными шейхами и оказать им поддержку. Трудно пока сказать, чем Сельджукиды при этом руководствовались. Был ли это своего рода страх перед чудотворными способностями шейхов, представлявшихся Сельджукидам чем-то вроде шаманов, или Сельджукиды сознавали их растущую силу и стремились при их посредстве сохранить хорошие отношения с городским населением? Это предстоит еще выяснить. Характерно, однако, что суфийская литература XII—XIII вв. о Сельджукидах неизменно говорит с большими симпатиями и всячески подчеркивает их справедливость, мягкость в управлении и прочие положительные качества, безусловно, значительно идеализируя их.

По мере того как росли дервишские организации, они становились все более и более грозной силой. Хотя цели суфийских шейхов и вели их в потусторонний мир, но не нужно забывать, что аскетическое движение первоначально имело выраженную демократическую установку и в значительной степени сохраняло ее и в дальнейшем Владея помыслами широких городских масс, шейх, если он только в чем-либо не одобрял деятельность правящих кругов, становился для них крайне опасным противником. Казнь Халладжа могла осуществиться без серьезных последствий ввиду того, что его удалось выставить как еретика, отпавшего от ислама. Но покуситься на свободу или жизнь правоверного шейха, умевшего не выходить за рамки сунны, было не так-то просто и могло повлечь за собой для властей исключительно тяжелые последствия. Необходимо было найти пути, чтобы сдержать это движение и подчинить его в какой-то мере правящим кругам. Эту миссию взял на себя крупный ученый, своеобразный мыслитель XI—XII вв., знаменитый Газали.

X. Газали и его роль

Имам Абу Хамид Мухаммад ибн Мухаммад Газали родился в 451/1059—1060 г. в городе Тусе, в Хорасане. Детство и юность он провел на родине, а затем отправился для пополнения своего образования в Нишапур. В 478/1085—1086 г. мы видим его состоящим при знаменитом сельджукском вазире Низам ал-Мулке. Тогда же, вероятно, он начал усиленно заниматься философией. В 484/1091—1092 г. Низам ал-Мулк поручает ему кафедру философии в основанном им в Багдаде медресе Низа-мийе. Четыре года Газали преподавал в этом лучшем высшем учебном заведении того времени, а затем передал кафедру своему брату Ахмаду, а сам целиком отдался научной работе. Он совершает большое путешествие, посещает Мекку, Дамаск, Иерусалим, Александрию, всюду беседует с крупнейшими учеными, работает в библиотеках. Основная проблема, разрешения которой он хочет добиться, — устранение противоречий между наукой, в первую очередь мусульманским развитием греческой науки, и религией, В этот период усиленных исканий он сталкивается с представителями суфизма и решает, что противоречие может быть устранено именно на этой базе. Он возвращается на родину в Тус и там создает целый ряд книг, так или иначе связанных с этой основной проблемой. Там он и умер в предместье Табаран 14 джумада II 505 г. хиджры (19 декабря 1111 г.).

Главный труд Газали — его знаменитая четырехтомная «Ихй-аулум ад-дин» («Воскрешение богословских наук»). Книгу эту он, видимо, и сам считал наиболее важной, ибо параллельно арабскому ее оригиналу написал еще и сокращенную и облегченную ее редакцию на персидском языке, носящую название «Кимийа-йи саадат» («Философский камень счастья») или «Ча-хар китаб» («Четыре книги»), поскольку она состоит из четырех разделов. Популярность этой книги всегда была исключительно велика, и неслучайно известный исламовед И. Гольдци-ер заметил, что «если бы после Мухаммада мог быть пророк, то это был бы, конечно, ал-Газали».

Газали признает, что официальное внешнее правоверие настолько сухо, формально, сводит все обязанности верующего к механическому выполнению обрядов и не оставляет никакого места для чувства, что мириться с ним могут лишь весьма ограниченные люди. С другой стороны, суфизм, в котором, как мы видели, чувства играют крайне большую роль, по его мнению, далеко не всегда соблюдает меру в своих учениях и иногда вступает в резкую коллизию с исламом. «Оживление богословия» Газали считает возможным осуществить таким путем. Он вводит в правоверие ряд мистических элементов, заимствованных из суфизма, вводит, таким образом, элемент чувства, любви и оживляет закостеневший формализм. Можно сказать, что эксперимент этот ему удался полностью и что после него сохранилось лишь очень мало представителей самого ригористического правоверия, не пожелавших в той или иной мере последовать за ним. С другой стороны, он подвергает проверке все положения суфизма, выясняет, что из них может быть согласовано с сунной, а что с ней несовместимо, и строит целую умеренную суфийскую систему, в которой элементы иррациональные, экстатические сведены к минимуму и главное внимание уделено внешней обрядовой стороне. Так создается суфизм ортодоксальный, приемлемый для верхушки духовенства, которая становится сильнее, и тем самым сокращается сфера влияния шейхов.

После Газали суфизм перестает быть достоянием одних городских масс. Ему открыта дорога и в феодальный замок. Именно поэтому, как и в силу исторических событий XII в., элементы суфийских учений проникают во все виды литературы и продолжают в какой-то мере сохранять такое господствующее положение в течение целого ряда веков.

XI. Зарождение суфийской литературы

Мы переходим теперь к вопросу, ради более полного освещения которого нам и пришлось сделать этот обширный экскурс в область истории формирования идеологий мусульманского мира, а именно к вопросу о том, как суфийское движение оказалось связанным с литературой, преимущественно поэзией, и дало, таким образом, мировой литературе ряд бессмертных памятников.

Мы видели, какое большое значение суфии придавали достижению экстатического состояния, считавшегося особой милостью, ниспосылаемой Богом. Поэтому не удивительно, что в их кругах уже в раннюю эпоху усиленно искали средства, которые могли бы способствовать вызыванию экстаза. Одно из этих средств вскоре было признано особо эффективным. Это была музыка, инструментальная и особенно вокальная, сочетающаяся с художественным словом. Слушание музыки было введено в обычай у целого ряда шейхов и получило техническое наименование «сама» (от араб. самаа — «слышать», букв. «слушание»). Сама не могло не вызвать в правоверных кругах резкого протеста как недопустимое новшество, несовместимое с шариатом, и потому почти все ранние работы по суфизму (X—XI вв.) усиленно обсуждают вопрос о его допустимости. Хотя даже и в самой суфийской среде далеко не все признавали допустимость сама, но все же большинство, в том числе и такие умеренные суфии, как Газали, считали его не противоречащим сунне. Классическим текстом в пользу сама считается обширный раздел «Ихйаулум ад-дин», посвященный этому вопросу и в сокращенном виде включенный в «Кимийа-йи саадат». В этом разделе особый интерес представляет глава, доказывающая, что сама не может быть заменено чтением Корана и дает большие результаты. Приведем отрывок из нее.

«Слушание чтения стихов Корана применяется часто, и исступление от него бывает нередко. Многие от слушания Корана теряют сознание, а многие даже от этого лишались жизни. Рассказывать об этом долго, и в книге «Ихйа» я об этом говорю подробно. Но вместо чтецов Корана зовут певцов и вместо Корана поют песни по пяти причинам. Первая та, что стихи Корана не всегда имеют отношение к состоянию влюбленных. В них часто речь о неверных, постановлениях о сделках мирян и разных других вопросах, ибо Коран — целебное средство для всех разрядов людей. Когда, например, чтец читает стихи о наследстве, что матери из наследства причитается одна шестая, а сестре половина, или о том, что жена после смерти мужа должна соблюдать идда четыре месяца и десять дней, это все огонь любви не разжигает, разве если слушатель крайне влюблен и его охватывает восторг от всего, даже от того, что далеко от его целей, что бывает редко. Вторая причина та, что Коран большей частью помнят и много его читают. А все, что часто слышат, сердцу ничего не говорит по большей части. Можно наблюдать, что тот, кто в первый раз слышит что-либо, приходит от этого в экстаз, а во второй раз этого экстаза уже не бывает. Петь можно все новые и новые песни, а читать Коран заново нельзя. В дни Пророка, когда арабы приходили и впервые слушали Коран, они рыдали и приходили в экстаз. Абу Бакр говорил: «Были мы такими же, как вы, но затем огрубели сердца наши», т.е. привыкли к Корану. Итак, все новое действует сильнее, и потому-то Омар приказывал паломникам скорее возвращаться в их города и говорил: «Боюсь, что привыкнут они к Каабе и уважение к ней уйдет из их сердец». Третья причина та, что сердца больше трепещут, когда заставишь их биться напевом и ритмом. Потому-то от обычной речи экстаз бывает реже, а от хорошей песни чаще, когда она имеет ритм и напевы. Тогда каждый напев вызывает особое действие. Коран же нельзя петь и подгонять к ладам и как-либо приспосабливать. А когда он без напева, это — только слово. Только очень горячее пламя он может раздуть еще сильнее. Четвертая причина та, что напевам нужно еще помочь другими звуками, чтобы действие было сильнее, как звуки флейты, бубна, барабана, шахина и др. Пятая причина та, что когда кого-либо охватывает какое-либо настроение, он жаждет услышать стихи, соответствующие этому настроению, а если они не соответствуют, он испытывает к ним отвращение и может сказать: не пой это, пой другое. Коран же не подобает ставить в такое положение, чтобы он вызывал отвращение».

Этот отрывок крайне убедительно доказывает, что основное назначение сама — именно вызывать экстаз. Сама применялось не только на собраниях дервишской общины, но также и на так называемых маджлисах, открытых собраниях, устраивавшихся в ханаках. Жизнеописания нишапурских шейхов X в. показывают, что такого рода собрания в это время были обычны и проводились по расписанию: в определенные дни недели, в определенное время и в определенном месте. Такие же сведения есть и о шейхах багдадских, и можно полагать, что такой порядок был принят повсеместно. Собрание открывали чтением какого-либо отрывка из Корана, а затем шейх поднимался на минбар и произносил проповедь, которая могла чередоваться с пением.

Посетителями таких собраний были по большей части представители ремесленников и малообеспеченных городских кругов. Поэтому читавшиеся и певшиеся стихи, конечно, должны были выбираться с таким расчетом, чтобы они в какой-то мере были понятны собравшимся и соответствовали их вкусам и привычкам. Сведения, имеющиеся о жизни известного шейха Абу Саида ибн Абу-л-Хайра (967 — 1049), показывают, что этот видный представитель хорасанского суфизма в своих проповедях широко пользовался рубаи (четверостишиями), т.е. той стихотворной формой, которая имела народное происхождение и в этот период в аристократические круги доступа еще не получила. Весьма характерно также, что шейх Абу Саид не сочинял сам рубаи, а пользовался уже готовым материалом, можно думать, преимущественно народного происхождения.

Есть основания думать, что так поступали шейхи и в предшествующую эпоху и что использовались главным образом стихи любовные, созданные как светская лирика, воспевавшие обычную земную любовь и только подвергавшиеся соответственному истолкованию. Газали достаточно подчеркивает, что для целей сама была нужна именно любовная песня. Но у того же Газали мы находим и другое важное указание. Он предостерегает от такого пения, которое вместо духовного восторга может вызвать чисто физическую страсть. Следовательно, шейхам нужно было производить известный отбор, привлекать преимущественно такие стихи, которые легко допускали символическое толкование. Отсюда естественно предположить, что уже в раннюю эпоху должна была возникнуть потребность в специальной поэзии, не насильственно толкуемой символически, а уже задуманной как символическая поэзия. Мы видели, что такая поэзия складывалась уже в VIII в. (Рабиа), а для IX в. мы уже имеем многочисленные образцы на арабском языке, сохраненные нам неоценимой Китаб ал-лума фи-т-тасаввуф Абу На-сра ас-Сарраджа (ум. 988).

Вот, например, стихи, приписываемые самому Джунайду:

О разжигающий пламя в моем сердце мощью Твоей, если б захотел Ты, то угасил бы в моем сердце собою пламя. Нет позора, если бы я умер от страха и от опасения, в том, как Ты поступаешь со мной, позора нет, позора нет!

Или стихи Ибрахима ал-Хавасса:

Стерпел я часть мучений из страха перед совокупностью их, и отразил я душу мою ради души моей, так что возвысилась она. Заставил я ее пить неприятное ей, пока не привыкла она, а если б выпила она это все целиком, содрогнулась бы О, как много унижений, которые подносит душе кубок почета, и как много душ вследствие почета впадает в унижение. Если я прогяну руку и буду просить богатства не у Того, Кто сказал: «просите Меня», то отсохнет она. Заставляю я терпеть душу мою, ибо в терпении — почет, я буду доволен моими мирскими благами, пусть их и мало.

Этот отрывок — прекрасная иллюстрация к психологическим состояниям — макамам терпения и покорности, о которых мы говорили выше.

Следующие стихи Шибли уже затрагивают тему любви в более или менее плотской окраске:

Расплавилось мое тело от того, что в моем сердце, и расплавилось мое сердце от того, что в теле. Перережьте вервь мою, а если хотите, свяжите, всякое дело, исходящее от вас, для меня прекрасно. Люди уверились в том, что я — влюбленный, не знают они только Того, к Кому моя любовь.

Еще отчетливее эта окраска в таких стихах Йахйи ибн Муа да ар-Рази — первого автора, читавшего с минбара полный курс суфийских теорий:

Я умираю от болезни, для которой не найти лекарства, и нет избавления от того, что я испытываю из бед. Говорят: Йахйа обезумел после того, как был здоров, и не знают порицатели о том, что у меня внутри. Когда болезнь мужа — любовь к Господину его, то на какого же врача-целителя он может надеяться, кроме Него? С Аллахом проводит он жизнь свою, наслаждаясь, увидишь ли ты его покорным или мятежным. Предоставьте меня себе самому и не умножайте скорби моей, и отпустите мои поводья, чтобы я мог пойти к Повелителю повелителей. О, бегите от меня и пожелайте разрыва со мной, и не раскрывайте того, что скрывает мое сердце. Поручите меня Господину и прекратите попреки мне, дабы мог я дружить с Господином несмотря на все то, что случается со мной...

Таких отрывков можно привести много. Все они близки по характеру, отличаются резко выраженным индивидуальным стилем только стихи Халладжа, отдельные образцы которых мы видели выше.

Когда суфийское движение перебросилось в Иран и начало развиваться в городах, где родным языком был персидский, то возможно, что первое время на суфийских беседах все же пользовались такими арабскими стихами. На это, по-видимому, указывает такое замечание Газали:

«Такие люди, которые не знают арабского, испытывают экстаз от арабских стихов, а глупцы смеются... Эти дураки и того даже не знают, что верблюд тоже арабского языка не знает, а бывает так, что под действием песни погонщика-араба столько проходит с тяжелым вьюком вследствие силы пения и восторга от него, что, когда придет на стоянку и пение кончится, он тут же падает и околевает. Этому дураку надо начать спорить и препираться с верблюдом, что ты, мол, арабского не знаешь, откуда в тебе такой восторг. А бывает и так, что из арабских стихов понимают что-либо такое, что не является их смыслом, но понимают так, как им показалось, ибо цель-то их — не комментарии к стихам. Так, один человек пел: "Не посетило меня во сне ничего, кроме мечты о вас". Суфий пришел в экстаз. Его спросили: "Почему ты пришел в экстаз, ведь ты же не понимаешь, что он говорит?" Он ответил: "Как не понимаю? Он говорит — мы измучены, и правду говорит, все мы измучены и устали, и в опасности..."»

Но, конечно, такое случайное «понимание» могло давать желательный эффект только в редких случаях, чаще же такое арабское пение воспринималось в Иране лишь как музыка. А раз отпадала сила воздействия самого художественного слова, то и воздействие было, конечно, более слабым.

О суфийских «беседах» (маджлис) на иранской почве у нас материалов немного, но я полагаю, что ясное представление об их характере по имеющимся источникам все же получить можно.

По этому вопросу наиболее старые данные содержат обе биографии известного шейха Абу Саида.

Когда шейх временно поселился в Нишапуре (двадцатые годы XI в.), он постоянно устраивал маджлисы и имел огромный успех. На этих беседах очень многие изъявляли желание вступить в число его мюридов, посетители осыпали его богатыми дарами. О количестве мюридов можно судить по указанию на то, что в его ханаке пребывало сорок постоянных жителей и восемьдесят приезжих. Во время бесед шейх на минбаре постоянно пел стихи и стихами приводил многих в экстаз. Его враги именно этот обычай его и осуждали, считая это несовместимым с серьезностью шейха. Они говорили: «На беседах он излагает не комментарии на Коран и не изречения Пророка, а только поет стихи». Каков был характер этих стихов, можно судить по такому любопытному преданию. В Нишапуре была одна праведная женщина из почтенной и уважаемой семьи по имени Иши Нили. Праведность ее была столь велика, что она сорок лет не выходила из дому на улицу и даже не ходила в баню. Услыхав о беседах шейха, она решила послать туда свою прислугу, чтобы она послушала и рассказала ей. Старуха пошла, но из всех поучений шейха не запомнила ничего, кроме пропетого им четверостишия такого содержания:

Был у меня данг серебра, на одно хабба* меньше. Два кувшина вина купил я, немножко меньше. На моем барбате ни верхней струны не осталось, ни нижней. Доколе же ты будешь говорить: каландарство и горе, горе!

* Данг — одна восьмая дирхема, хабба — обычно одна десятая данга.

То есть даже и в таком положении гуляка не унывает и все покорно принимает. Когда старуха прочитала своей хозяйке эти стихи, та пришла в ужас и воскликнула: «Разве можно считать захидом того, кто поет такие слова!» В наказание за такое недоверие к шейху у нее разболелись глаза, и она избавилась от этого недуга лишь благодаря чудесному вмешательству самого Абу Саида.

Это предание ясно говорит о том, что подобные стихи (рубаи) в то время считались несовместимыми с саном шейха, легкомысленными и безнравственными. Можно думать, что стихи такого рода были тогда преимущественно продуктом народного творчества. Это доказывает как тот хорошо известный факт, что рубаи — форма не арабского происхождения, так и другое интересное указание, содержащееся в той же биографии.

Рассказывают, что шейх Абу Саид, проходя по нишапурско-му базару мимо торговца рабами, услышал, как молодая рабыня пела в сопровождении чанга такие стихи:

Сегодня в этом городе нет такой подружки, как я. Привели меня на базар, а покупателя и нет. К тому, кто хочет купить, влечения у меня нет, А к кому влечение, тот купить меня не может.

Нет сомнения, что это рубаи — импровизация, что это такая форма, в какой и до наших дней иранцы и таджики изливают свои чувства. Вместе с тем, между приведенным выше рубаи и этой песенкой по существу разницы нет никакой, и рубаи из проповеди Абу Саида, конечно, тоже идет из народа. О другом рубаи шейх говорил, что получил его от одного из своих учителей, Бишра ибн Йасина:

Без тебя, о душа, не знаю я покоя, благодеяния твои сосчитать не могу. Если на моем теле каждый волосок станет языком, то и тогда одну тысячную часть благодарности выразить не смогу.

Здесь та же народная форма, но содержание показывает, что создано оно все же специально для суфийской беседы.

Наряду с рубаи среди использованных Абу Саидом стихов есть и газель, по характеру приближающаяся к рассмотренным выше арабским стихам:

На друга за всякий пустяк нельзя обижаться, ибо эта любовь такова — то радость, а то горе. Если унизит вельможа, унижение — не в укор, а если опять обласкает, то клеймо обиды остынет. Сто добрых дел из-за одного злого нельзя забывать, если опасаешься шипов, нельзя есть финики. Он гневается, ты проси прошения, ведь нельзя же каждый день брать себе нового друга.

Сходство этой газели с приведенными арабскими стихами бросается в глаза. Однако Абу Саид сам стихов не сочинял. Это явствует из его собственных слов. Однажды он написал на обороте письма дервиша такой бейт:

Когда ты стал прахом, я стал прахом твоего праха, когда я стал прахом твоего праха, я очистился.

А затем он обратился к мюридам и сказал: «Мы никогда стихов не писали. То, что раздается из наших уст, — сочинение доблестных мужей, а большая часть этого принадлежит Абу-л-Касиму Бишру ибн Йасину». Джами дает дату смерти этого шейха— 308/920—921 г., но так как Абу Саид родился в 967 г., а в детстве и даже юности общался с шейхом, то эта дата явно неверна. Ее надо отодвинуть лет на семьдесят (378/988-989). Но и при такой датировке вполне очевидно, что стихи на персидском языке декламировали на беседах шейхов уже в середине X в. Все образцы этих стихов отличаются одними и теми же свойствами: простотой, естественностью, близостью к народному творчеству. Эти свойства вполне понятны. Ведь если на беседах шейхов и бывали иногда знатные и богатые люди, то основная масса слушателей все же состояла из неграмотных или малограмотных ремесленников и мелких торговцев. Шейх должен был приспосабливать свои беседы к их уровню, его речи должны были быть доступными. Отсюда и обращение к народному творчеству и стремление приблизиться к нему. Слушателям надо было дать что-то близкое им, родное. Отсюда безыскусственность, простота, даже, может быть, примитивность языка, легкие метры стиха, близкие к народному пониманию образы. Изысканной игры слов, характерной для придворной поэзии, нет и следа, нет и столь типичной для нее эрудиции. Но зато есть стремление к максимальной эмоциональности, к глубокому воздействию на чувства, а отсюда — порывистость, широкое развитие словесной инструментовки, повторы, омонимы, глубокая рифма, частое применение длинных радифов. Эти свойства суфийская лирика сохраняет и далее, что можно доказать хотя бы таким рубаи гератского шейха Абдаллаха Ансари (1006—1088):

Опьянен я Тобой и от вина и чаши свободен. Добыча я Твоя от зерна и силка свободен. Цель моя, когда я устремлюсь к Каабе и капищу, — Ты. Если б не это, то от этих обеих стоянок я свободен.

К сожалению, о маджлисах шейха Абу Саида мы знаем только то, что он пел на них стихи, отвечал на обращенные к нему вопросы, собирал подаяние в пользу бедных. Беседы эти, вероятно, кем-то записывались, ибо в его биографии говорится: «...около двухсот его бесед (маджлис) в руках у людей», т.е., очевидно, ходят по рукам в записях. Таких записей пока не обнаружено, но есть записи маджлисов автора XIII в., которые, как мне кажется, дают весьма ясное представление о характере таких бесед и, может быть, мало чем отличаются от бесед XI в. Это мадж-лисы знаменитого Саади, сохраненные в его собственной редакции. Ознакомимся с основной частью одного из них.

Вступление составляет касыда муламма, в которой арабские бейты чередуются с персидскими. За этим следует восхваление Мухаммада, причем подчеркивается, что все пророки до него своими достижениями обязаны только ему (теория нур Мухам-мади). Затем Саади продолжает: «Пророк... говорит: "Всякий, кто в этой обители бренности и месте самообольщения, которое ты зовешь этим миром, дожил до сорока лет, если благие дела его не перевешивают порочные его дела и покорность Богу он не предпочитает мятежности, тому скажи: "собирай поклажу и направляйся в ад!" Великая угроза и большое предостережение это для всех непокорных в общине Пророка! Они драгоценную жизнь свою продали за зерно запретного, хирман покорности спалили огнем мятежности. Пришли они ко дню Воскресения, не имея цены.

Чтобы доказать эти слова, скажу я притчу и поищу драгоценную жемчужину в море мысли. Видал ли ты свечу, которую зажгли в подсвечнике и накопили в сердце любовь к ней? Собрались вокруг нее люди, всякий готов услужить ей, и она восседает над чашей... И вдруг забрезжит ясное утро, и увидишь ты, что те люди задуют ее или ножницами срежут ей шею. Спросят их: "О диво! Всю-то ночь служили вы ей, что же сталось, что вы так унизили ее?" И скажут те люди: "Свеча была для нас дорогой, пока она жгла себя, а нам расточала свет. Теперь, когда ясное утро возложило на главу венец зари и дало лучи свои миру, нет больше цены свече и нет нам до нее дела". Итак, дорогие мои, не принимайте эти слова в буквальном смысле. Господство в мире подобно той зажженной свече, а люди, что собирались вокруг нее, — жены и дети, и прислужники, и слуги господина. Всякий спешит как-нибудь угодить ему и словами польстить ему. И вдруг забрезжит ясное утро смертного часа, подует ураган смерти, и увидишь ты, как заберет ходжу ангел смерти, и с трона благополучия он переберется на доски неблагополучия. Снесут его на кладбище жены и дети, рабы и свободные, и все сразу от него отвернутся. Спросят их: "Отчего сразу отвернулись вы от ходжи?" Ответят они: "До тех пор уважали мы ходжу, пока наподобие свечи жег он себя в подсвечнике мира, накоплял дозволенное и запретное, драгоценную душу свою губил, а ради нас наполнял казну богатствами. Теперь ураган осени вырвал его с корнем из земли жизни. Не доходит теперь рука ходжи ни до посевов, ни до поля брани. Какое теперь нам до него дело, а ему от нас что за польза?"

Рассказ. Передают, что некий соловей свил гнездо на ветви в одном саду. Случайно ничтожный муравей поселился под тем деревом и на краткодневное пребывание свое устроил себе там жилище. Соловей день и ночь порхал по цветнику и заставлял звенеть барбат чарующих сердце напевов. Муравей же круглые сутки был занят сбором припасов. Стогласый певец на лужайках садовых упивался сладкой песнью, поверял ветке розы тайны свои, а весенний ветерок поддакивал. Жалкий тот муравей, увидев неприступность розы и мольбы соловья, думал про себя: "Что выйдет из этих бесед, выяснится это потом..." Ушла весенняя пора, осень пришла. Тернии заняли место роз, вороны поселились на месте соловьев. Подул осенний ветер, посыпалась листва с деревьев, пожелтели щеки листвы, остыло дыхание воздуха, из тучи посыпались жемчуга, сито воздуха начало сеять камфару. Залетел как-то в свой сад соловей и ни розы не увидел, ни запаха гиацинта не почуял. Онемел его язык, звучавший тысячью песен: нет розы, на совершенство которой он мог бы взглянуть, нет зелени, на красоту которой он мог бы посмотреть. От нужды изнемог он, от нищеты лишился песен. Вспомнилось ему: "Ведь когда-то обитал под этим деревом муравей и собирал там зернышки. Обращусь-ка я к нему и попрошу у него чего-нибудь в память близости наших домов и по праву соседства". Пошел голодавший два дня соловей просить подаяния у муравья и сказал: "О дорогой, щедрость — признак благородства и основа счастья. Провел я свою драгоценную жизнь в беспечности, а ты был благоразумен и делал запасы. Не мог бы ты теперь пожаловать мне хоть небольшую долю?" Ответил муравей: "Ты день и ночь распевал, а я трудился. Ты то наслаждался свежестью розы, то созерцал весну. Не знал ты, что за каждой весной идет осень, у каждой дороги есть конец..." О дорогие друзья, послушайте притчу о соловье и сравните с нею свое собственное положение. Знайте, что следом за всякой жизнью идет смерть, за каждым свиданием идет разлука. В чистом вине жизни всегда есть примесь осадка, и атлас существования не бывает без войлока небытия. Если вы вступите на путь поисков Истины, то прочтите слова: "Поистине в раю праведники", ибо это будет воздаянием вам, если же вы тащите поклажу свою в улицу мятежности, то выслушайте слова: "И поистине грешники в адской пучине", ибо это кара, достойная вас. Посреди весны мира не будьте беспечны, как соловей, на пашне мира старайтесь сеять покорность Богу, ибо "эта жизнь — посев жизни будущей", дабы, когда налетит осенний ураган смерти, войти в нору могилы, словно муравей, с зернышками праведных дел. Вам приказали трудиться, не будьте же бездельниками, чтобы в тот день, когда взлетит сокол слов и когда произойдет это событие, и раскроет крыла слов "не лжива достоверность сего", и придут в движение литавры грозного часа, и закипят мозги от жара солнца Воскресения, не пришлось возопить сердцам вашим от ужаса дуновения трубы и не пришлось вам прикусить зубами раскаяния руку смятения. Ведь такой день предстоит вам, старайтесь же за эти два денька, что дано вам отсрочки, добыть припасы на дорогу. Ведь день Воскресения — такой день, что люди на земле и ангелы на небе в этот день придут в смятение и задумаются, устрашатся пророки, задрожат святые, приближенные и предстоящие воззовут о помощи.

Если в день Сборища загремит грозный окрик, сумеют ли пророки найти оправдание? Но скажи: "Сними покров с милости", ибо и у грешников есть надежда на прощение.

Если сегодня ты собираешь себе припас на дорогу с пашни этого мира, то завтра ты вступишь в рай...»

Характерная черта этой беседы (несмотря на некоторое повышение технического уровня цитируемых стихов) — ее стремление к наглядности и использование в качестве материала для поучения притчи. Можно не сомневаться в том, что и у более ранних авторов такие притчи, иногда народные анекдоты и сказки, занимали важное место. Цель их использования ясна. Рассказы такого рода, наверное, всегда имели широкое распространение среди неграмотных масс. Можно было ручаться, что такой рассказ слушателей увлечет и захватит. Пользуясь этим, шейх подводит под известный рассказ, притчу нужную ему теоретическую базу, толкует его применительно к основной теме своей проповеди и добивается тем самым того, что именно нужное ему толкование делается основным толкованием притчи для самого широкого круга. В беседе Саади притче о соловье и муравье, одному из предков всем известной крылов-ской басни «Стрекоза и муравей», дается толкование, едва ли вытекающее из первоначальной ее редакции. Но благодаря общей направленности беседы, искусному вплетению цитат из Корана оно кажется здесь вполне уместным и на простые умы в то время, несомненно, должно было производить глубокое впечатление.

Обратившись к Ансари, мы увидим, что в его произведении «Псевдо-Маназил», которое тоже, возможно, представляет собой записи или наброски бесед, такие притчи тоже занимают важное место. А отсюда один шаг к тому неистощимому кладезю занимательных притч, то величавых, то смешных и даже циничных, то трагических, то сентиментальных, но всегда неизбежно связанных с народным творчеством, которые мы находим в поэмах Аттара, Джалал ад-Дина Руми и других авторов вплоть до Абд ар-Рахмана Джами.

Здесь же нам важно отметить, что все это многообразие позднейшей суфийской литературы в конечном счете восходит к маджлису, из него вытекает, а тем самым определяются и основные, общие всей этой литературе черты.

Зарождаясь в городских кругах, будучи рассчитана на широкий круг слушателей, эта литература составляет, таким образом, своего рода контрбаланс к холодной технизации поэзии аристократической. И хотя суфийская поэзия всегда проникнута духом мистики (иной она быть в то время и не могла), но ее связь с народом, ее неизбежная демократичность, ее тенденция к критическому отношению к феодальной аристократии делают ее неизмеримо более живой и жизнеспособной, чем поэзия придворная. Она в какой-то мере дает возможность судить о характере народного творчества отдаленных эпох, и в этом ее огромная ценность, не говоря о художественной силе многих творений суфийских поэтов.

Но у суфийских авторов есть еще другая заслуга. Когда на Иран и Среднюю Азию налетел ураган монгольского нашествия, когда затрещали и рухнули троны почти всех воображаемых «миродержцев», придворная поэзия умолкла. Восхвалять стало некого, ибо монгольским ханам трескучие касыды на непонятном языке были не нужны. Не стало подачек — не стало и придворных поэтов, ибо все их искусство очень часто состояло только в умении выпрашивать эти подачки. Сказать им по существу было нечего. Но суфийские поэты в эти тяжкие годы не умолкли. Их аудитория — массы — осталась, ибо можно уничтожить династию, но нельзя уничтожить народ. Суфийскому поэту было для кого писать, более того, эта масса теперь в нем нуждалась еще больше, ибо она была разорена, истерзана и измучена и хотела услышать какое-то слово утешения. Суфийский поэт говорил слушателям о любви к ближнему, учил их сплотиться, призывал ко взаимной поддержке, на место звериного индивидуализма, сохранения жизни ставил общие интересы. Мы не знаем, как в те годы реагировал читатель на эти произведения. Но очевидно одно, что именно эти авторы спасли тогда лучшие традиции персидской литературы, донесли их до XIV—XV вв. и так дали ей возможность еще раз обогатить мировую литературу такими классическими произведениями, как бессмертные газели Хафиза и все разнообразные творения Абд ар-Рахмана Джами.

Без изучения суфийской литературы получить ясное представление о культурной жизни средневекового мусульманского Востока нельзя. Ее классики продолжали оказывать влияние на целый ряд восточных литератур вплоть до начала XX в. Все это и заставляет нас уделять ей такое значительное внимание, тем более что почти все крупнейшие авторы мусульманского Востока, за редкими исключениями, так или иначе связаны с суфизмом и без знакомства с этой литературой в полной мере поняты быть не могут.

ИДРИС ШАХ ИЗ КНИГИ «СУФИЗМ»*

* Цитируется по кн.: Идрис Шах. Суфизм. — М.: Клышников, Комаров и К, 1994. — Переводчик не указан.

Ал-Газали из Персии

Слова, использованные для обозначения «состояний» в суфизме, передают всего лишь приблизительный смысл.

Калабадхи

В тот период, когда норманны укрепляли свои владения в Британии и Сицилии, а на Запад через завоеванную арабами Испанию и Италию проникало все больше мусульманских знаний, империи ислама было менее пятисот лет. Высшее духовенство, обладавшее громадной властью, только формально ограниченной религиозным правом, отчаянно пыталось примирить методы греческой философии с Кораном и традициями Пророка. Пользуясь схоластическими методами толкования религии, эти диалектики оказались неспособными доказать свою правоту с помощью интеллекта. Распространение знаний помогло обществу прорасти рамки формальной диалектики. Прекрасные экономические условия послужили причиной появления многочисленной интеллигенции, которую уже не удовлетворяли догматические аргументы или заявления о том, что «государство должно быть правым». Государством был ислам. Казалось, что ислам распадается на части.

В это время молодой перс из Мешхеда по имени Мухаммад ал-Газали («Прядильщик»), с ранних лет оставшийся сиротой и воспитанный суфиями, проходил обучение в Центральной Азии. Ему суждено было совершить два очень важных дела, в результате чего и христианство и ислам приобрели некоторые черты, не утраченные ими до сих пор.

Ортодоксальный ислам был противопоставлен суфизму, который он рассматривал как попытку игнорировать закон и заменить его личным опытом познания реального смысла религии, что было весьма еретической идеей. Мухаммад ал-Газали оказался единственным человеком, способным примирить ислам с интеллектуализмом и, по словам проф. Хитти, «доказать в конечном итоге правоту направления Ашарийа, сделав его положения определяющими для всего ислама». Этот еретик добился таких успехов в своей деятельности, став, фактически, отцом мусульманской церкви, что даже наиболее ортодоксальные деятели до сих пор, говоря о нем, употребляют высший академический титул «шейх-уль-ислам».

Менее чем через 50 лет после появления его трудов они уже оказали огромное влияние на иудейскую и христианскую схоластическую мысль. Он не только блестяще предвосхитил идеи «Священной войны» и «Пути паломника» Джона Бэньяна, но и повлиял на Рамона Марти, Фому Аквинского, Паскаля и многих других, более современных мыслителей.

Продолжается интенсивное изучение таких книг, как «Опровержение философов», «Алхимия счастья» и «Ниша света», заключающих в себе многие идеи Мухаммада ал-Газали.

Многие авторы отмечают, что Абу Хамид Мухаммад ал-Газали, которого в средневековой Европе называли Альгазаль, взялся ответить на вопросы, поставленные христианской теологией перед мусульманскими мыслителями, и ответил на них. Проф. Хитти назвал его ответы «мистико-психологическими» ответами суфия. Узаконенное положение суфизма и признание его многими мусульманскими богословами внутренним содержанием ислама есть прямое следствие деятельности Газали.

Идеи Газали по-разному воздействовали на доминиканцев, св. Фому Аквинского и св. Франциска Ассизского, что вызвало замешательство среди западных исследователей мистицизма, продолжающееся до сих пор. Суфии хорошо понимают, что учение Газали отчетливо проявило себя как в деятельности склонных к интеллектуализму доминиканцев, так и в деятельности более доверяющих интуиции францисканцев. Это влияние, разделившись на два потока вследствие переработки и специализации только на одном суфийском методе в отрыве от остальных, столь очевидно, что, даже если не знать об источнике вдохновения этих христианских учителей, можно без труда узнать в этом суфийское воздействие.

Эвелин Андерхилл удалось установить внутреннее единство внешне различных направлений этих двух христианских школ. Явно ничего не зная о суфийских влияниях на христианский мистицизм, она сумела подметить, что в основе деятельности и доминиканцев, и францисканцев лежит созерцание, «поэтому они и могли объяснять средневековому миру великие духовные традиции прошлого».

Используя суфийскую концепцию о том, что все проявления религиозной и психологической деятельности по своей природе идентичны и представляют собой непрерывную традицию, которая может быть продолжена определенными людьми, Газа-ли нашел позицию, с которой он смог представить и мистицизм и теологию, не выходя за рамки их внутреннего содержания. Делая это, он смог наглядно показать внутреннюю реальность религии и философии таким образом, что это позволило ему заинтересовать последователей всех религий. Хотя к его работам с уважением относились, но считали, что он пытается синтезировать религию. Христианский теолог Август Толук относился к его деятельности именно так, но считал, что его произведения являются приемлемыми для христианства. Заметки Толука по этому вопросу достойны внимания как яркий пример «ощупывания слона в темноте» мыслителем, который не может поверить в то, что существует единый источник всех подлинных метафизических учений, и обязательно должен усматривать результаты различных влияний в разных аспектах деятельности одного и того же учителя:

«Все доброе, ценное и возвышенное, чего достигла его великая душа, он посвятил мухаммаданству, украсив учение Корана такими познаниями и благочестием, что в такой форме, как я думаю, его могут принять и христиане. Он осторожно приспособил к мухаммаданской теологии все лучшее в философии Аристотеля или в суфийском мистицизме. Он считал, что любая школа может пролить свет на тайны религии и увеличить ее славу, а его искренняя набожность и высокая добросовестность придали всем его произведениям торжественную величественность».

Вряд ли что-нибудь сможет поколебать уверенность философствующего наблюдателя в том, что все, что он изучает, представляет собой смесь разных вещей.

В то время как очень немногие из седобородых мудрецов пользовались репутацией знатоков традиций Пророка, Газали было поручено вести преподавание в медресе Низамийе, когда ему было всего 33 года. Его интеллект считали непревзойденным в исламе. Газали считал истинной задачей обучения не накопление информации, а активизацию сознания, что было слишком смелой идеей для схоластов его времени. Он разработал эту теорию в своей работе «Возрождение богословских наук». Подобно Руми, начавшему говорить об ограниченности поэзии только после того, как сам он стал великим поэтом, Газали получил возможность показать схоластицизм в его истинном свете только после того, как он стал шейх-уль-исламом и знал наизусть более 300 000 хадисов.

Его интеллектуальные способности счастливо сочетались с беспокойным умом, заставлявшим его, как он сам об этом пишет в автобиографических записках, с самой ранней юности неутомимо исследовать каждую догму или учение, с которыми он сталкивался.

Еще в период преподавания в медресе Газали пришел к выводу, что каноническое право (он написал несколько авторитетных исследований по этому вопросу) не может служить подлинной основой реальности, и впал в скепсис.

Оставив свой пост, Газали провел 12 лет (традиционный срок для дервиша) в странствиях и размышлениях, обращаясь к своей суфийской подготовке за ответами, которых он не мог найти в обычном мире.

Он раскаялся в том, что был эгоистом и страстно желал признания и восхищения со стороны других людей. Осознав, что это препятствовало «реальному пониманию», Газали не сделал резкого поворота на «путь позора», считающегося многими мистиками панацеей от всех болезней. Для достижения объективной истины он решил идти путем сознательного развития.

Газали рассказывает о том, как он боролся со своим Командующим Я в течение этих 12 лет после того, как он оставил свою схоластическую деятельность, спасшую мусульманскую теологию от полного упадка. Во время одного из своих путешествий по Востоку, в процессе которых он совершал многочисленные паломничества и занимался поисками озарения, он зашел в какую-то мечеть. В этот момент имам как раз закончил свою проповедь словами: «Так говорит наш предводитель Газали». Странствующий дервиш сказал себе: «О, Командующее Я, как приятно тебе слышать эти слова! Но больше я не стану потворствовать тебе. Я уйду отсюда туда, где никто не говорит о Газали».

Теолог, признанный авторитет в вопросах ортодоксального толкования ислама, Газали понимал, что реализация того, что могло скрываться за термином «Бог», полностью зависела от использования внутренних средств, ее невозможно было достичь, оставаясь в рамках любой формальной религии.

Он пишет: «Я отправился в Сирию и прожил там два года. Я хотел только одного — уединиться, преодолеть свой эгоизм, победить страсти, попытаться очистить душу и сделать свои качества более совершенными». Он делал это потому, что суфий не может достичь понимания, пока его сердце не будет подготовлено к «размышлению о Боге», как он это называет.

В этот период он мог достичь только отдельных вспышек духовного совершенства (предвкушение), находясь на той стадии, которую большинство несуфийских мистиков считает конечной, но в действительности являющейся всего лишь первым шагом.

Он понял, что «для суфиев главное не слова, а внутреннее восприятие. Я изучил все, что могли дать книги. Все остальное невозможно было постичь ни изучением, ни с помощью слов».

Газали не был ошеломлен своими экстатическими состояниями и не считал их вершиной мистического поиска. Он осознал, что «так называемая погруженность в Бога, считающаяся целью суфия, в действительности является только началом».

Он исчерпал возможности схоластицизма и интеллектуализма, т.к. понял их ограниченность, и поэтому смог пройти через подготовительные стадии, которые, в конечном итоге, тоже можно было считать мистическим опытом. Он сумел сделать это, ибо достиг своей цели — такого вида знания, которое, подобно путеводной нити, придавало ему чувство уверенности и дало возможность достичь конечной реализации. Рассказывая о своих ощущениях, он пишет:

«Это так своеобразно, будто в действительности ощупываешь какой-нибудь предмет».

Связывая счастье и завершенность с процессом алхимической трансмутации ума человека, Газали в своей «Алхимии счастья» приводит рассказ о Байазиде, одном из ранних классических учителей, желая подчеркнуть, что прежде, чем приступить к очищению, необходимо увидеть свое самолюбие (Командующее Я) в его истинном свете:

«К Байазиду пришел человек и сказал, что он молился и постился 30 лет, но так и не мог приблизиться к пониманию Бога. Байазид сказал, что для этого не хватит и сотни лет. Человек спросил, почему.

— Потому что твой эгоизм отделяет тебя от истины.

— Дай мне совет.

— Есть одно средство, но для тебя оно не подходит. Человек стал настаивать, и Байазид согласился дать ему совет:

— Пойди и сбрей свою бороду. Сними с себя все, кроме набедренной повязки. Возьми с собой мешок орехов и отправляйся на базар. Ты там станешь и будешь кричать: «Каждый мальчишка, кто даст мне затрещину, получит в награду орех!» После этого ты отправишься ко двору, где проводятся заседания законоведов.

— Но я никак не могу сделать этого! Дай мне другой совет. Байазид сказал:

— Это единственное средство, но я ведь уже говорил, что для тебя оно не годится».

Как и другие дервишеские учителя, Газали считал, что суфизм является внутренним учением всех религий, и приводил множество цитат из Библии и апокрифов, чтобы доказать свою точку зрения. В свое время он написал критическую работу об искажениях христианских идеалистов под названием «Аль-Ка-уль аль-джамиль фиррадди аля мен гайар аль-Инджиль» («Достойный ответ исказителям Евангелия»). После этого, конечно, стали говорить, что он находится под влиянием христианства. В действительности же он находился под влиянием христианства даже меньше, чем находится под влиянием суфизма радиостанция Би-Би-Си, которая иногда использует суфийские рассказы в своих утренних религиозных программах, получая их скорее всего из вторых рук и выделяя их эзотерический смысл только тогда, когда они не противоречат формальному христианству.

Очень многие обвиняли Газали в том, что явно он проповедует одно, а тайно учит другому. Это соответствует истине, если принять во внимание, что Газали считал суфизм особого рода деятельностью, доступной только узкому кругу людей, способных к познанию. Внешние и теоретические аспекты ислама, которые он трактовал со строго ортодоксальных позиций, были предназначены для тех, кто не мог идти внутренним суфийским путем.

Поскольку Совершенный Человек (инсам-и-камил) одновременно живет в нескольких измерениях, может показаться, что он является последователем нескольких учений сразу. Действия и восприятия человека, переплывающего озеро, отличаются от действий и восприятий человека, спускающегося с холма. Речь идет об одном и том же человеке, сохраняющем во время ходьбы потенциальную возможность плавания.

Все это он с необычайной смелостью утверждает в своей книге «Мизан аль-Амаль» («Мерило работы»).

Вера Совершенного Человека проявляется в трех вещах:

1. В его отношении к окружающей обстановке.

2. В том, что он передает своим ученикам, учитывая их способности к пониманию.

3. В том, что он познает благодаря своему внутреннему опыту и что является доступным только особому кругу людей.

«Мишкат аль-Анвар» («Ниша света») Газали является одновременно и комментарием к стиху о свете из Корана, и пояснением его скрытого смысла.

Газали пишет, что все обладает и внутренним и внешним значением. Нельзя сказать, что эти значения действуют совместно, но их работа координирована в пределах присущих им измерений. Правда, общедоступный вариант этой книги не содержит в себе тех толкований, которые могли бы представить члены современных дервишеских братств. Дело в том, что объяснить это замечательное произведение словами просто невозможно, здесь может помочь только личный опыт. Другими словами, для того, чтобы понять эту книгу, ее необходимо пережить.

Это положение, являющееся в суфизме фундаментальным и выделяемое многими суфийскими авторами, поверхностный мыслитель скорее всего поймет неправильно. В предисловии к переводу «Ниши света» на английский язык, написанном директором Школы восточных исследований в Каире мистером В. X. Гарднером, переводчик говорит о трудности понимания многих мест этого произведения Газали, и в частности тех, где говорится о вере и неверии:

«Все эти вещи являются глубоко скрытыми тайнами, от раскрытия которых наш автор (Газали) отступается как раз в тот момент, когда мы больше всего ожидаем объяснения. Это высокое искусство, заключающееся не только и не столько в умении подразнить. Кем были те адепты, для которых предназначались эти захватывающие тайны? Была ли эта информация предназначена для таких же посвященных, как он, и создавали ли о ней подобные вещи?»

Тайны, о которых пишет Газали, можно пережить, но нельзя описать, поэтому он вовсе и не пытается никого дразнить.

В действительности в трудах Газали можно выделить 4 основных момента. Во-первых, философский материал, предназначенный для теологов и интеллектуалов с целью сохранения целостности теоретических рамок религии. Во-вторых, его метафизические идеи, содержащиеся в таких работах, как «Ниша света» и «Алхимия счастья». В-третьих, есть некоторые вещи, помещенные в его трудах в зашифрованном виде. И наконец, в них скрыто учение, постижение которого полностью зависит от понимания последних двух пунктов. Какую-то часть его можно передать устно, остальное доступно тем, кто должным образом следовал его мистическим трудам и опыту.

Подобно всем классическим дервишеским учителям, Газали использовал поэтическую символику и шифровку. Ал-Газа-ли — это его псевдоним, избранный им самим В переводе это слово означает «прядильщик» и подразумевает собой «того, кто прядет, работая с такими материалами, как шерсть», кодовое обозначение суфия, а также имеет дополнительный оттенок, передающий идею необходимости прясть или же работать над своими материалами и над самим собой. Из-за близости профессий оно связано также с дочерью Мухаммада Фатимой (что переводится как «красильщица»). Именно от нее пошли все потомки Пророка. Считается, что они наследуют внутреннее учение ислама, указывая на те пункты, где оно соприкасается со всеми подлинными метафизическими традициями.

О тщательности, с которой выбираются эти поэтические псевдонимы, говорят многие другие ассоциации, связанные с этой работой. Слово «Газали» может означать и «газель» (общее название различных видов антилоп, таких, например, как сернобык, название которых по-арабски звучит почти так же, как «влюбленный»). Трехбуквенный корень Г-З-Л является основой многих слов, в том числе и слова «ГаЗаЛь», которое представляет собой классический арабский и персидский технический термин для обозначения любовного стихотворного произведения. В число других производных от этого корня входит и «паутина» (нечто сплетенное), которая в данном случае говорит о деле, являющемся результатом веры. Здесь содержится намек на известный случай, когда вход в пещеру, где прятались от врагов Мухаммад и его товарищ Абу Бакр, оказался затянутым паутиной.

Таким образом, суфий, знающий об этих традициях, относится к имени ал-Газали в соответствии с теми принципами, на основе которых оно было избрано. Это имя говорит ему о том, что Газали следует пути любви и суфизма («шерсти»), что подразумевает собой работу (в данном случае «прядение»). Итак, Газали связал свой псевдоним с этими основными идеями, включающими и намек на непрерывность тайного учения (Фатима, «Красильщица») в условиях современного ему религиозного контекста, с тем, чтобы его последователи использовали их.

Методологию Газали разными способами применяют в традиционных суфийских орденах. В книге «Возрождение богословских наук» он писал об особой функции музыки, способствующей обострению восприятий. Именно в этом плане музыка используется в дервишеских орденах Мевлеви и Чишти. То, что на Западе известно как «Болеро» Равеля, в действительности является переработкой одной из таких специально составленных композиций. Газали указывает, что для того, чтобы в себе развить высшие способности, необходимо сначала заметить свою гордость и собственными достижениями преодолеть ее. В этом заключается еще один аспект суфийской подготовки и обучения.

Он подчеркивает, что сознание надо не искажать и подавлять, а преобразовывать.

Именно то обстоятельство, что средневековые суфии использовали алхимическую терминологию, породило большое замешательство среди позднейших исследователей относительно того, чем же в действительности является «алхимия». Одни говорят, что алхимия это замаскированный духовный поиск. Другие на это отвечают, что результаты исследований алхимических лабораторий свидетельствуют о том, что в этих лабораториях проводились настоящие химические опыты. Работы, приписываемые духовным алхимикам, считаются химическими трактатами.

Газали пишет: «Алхимическое золото лучше простого золота, но настоящего алхимика можно встретить столь же редко, как и настоящего суфия. Поверхностные знания о суфизме нельзя ставить выше настоящего знания» («Алхимия счастья»).

Прежде всего нужно помнить о том, что алхимическая традиция Запада сформировалась в основном под влиянием арабских источников и что самая старая из ныне существующих рукописей — «Изумрудные Скрижали» Гермеса Трисмегиста — написана на арабском языке. Далее, одним из первых классических суфиев был Джабир ибн ал-Хайан, которого так и называли — Суфий. В Европе он был известен как Гебер и считался алхимиком и оккультистом. Он жил за 3 века до Газали.

«Великое делание» — это перевод суфийской фразы, а учение о микрокосме и макрокосме (что вверху, то и внизу) представляет собой часть суфийской традиции, и Газали подробно излагает его. Т. к. суфизм не является обычной выдумкой, появление которой можно отнести к определенному моменту времени, существование подобных концепций в других подлинных тайных традициях можно считать неизбежным. Попытки подхода к теории превращения грубого в тонкое с соответствующих позиций будут иметь успех только в том случае, если все эти идеи будут ясно поняты.

«Возрождение богословских наук» Газали публично сжигали в мусульманской Испании (это было еще до того, как его признали величайшим авторитетом ислама), потому что в этой книге можно было встретить подобные заявления:

«Божественное знание столь глубоко, что по-настоящему об этом знают лишь те, кто уже обладает им. Ребенок не имеет реального представления о достижениях взрослого. Обычный взрослый человек не может судить о достижениях ученого. Точно так же ученый не может понять переживаний озаренных святых или суфиев».

В «Возрождении» содержатся важнейшие толкования суфийского идеала любви и подчеркивается близость людей друг к другу и ко всему творению. Цитируя в IV книге суфийского ученого Малика ибн Динара, Газали пишет: «Подобно тому, как вместе будут летать птицы из одной стаи, соединятся и два человека, обладающие общими качествами».

Газали указывает, что «смесь свиньи, собаки, дьявола и святого» это неподходящая основа для ума, пытающегося обрести глубокое понимание, которое с помощью такой смеси обрести будет невозможно. «Если вы хотите увидеть лампу, надо перестать смотреть на подушку».

Необходимо узнать и практически использовать метод, с помощью которого дьявольскую смесь можно нейтрализовать, другими словами, установить зеркало так, чтобы оно отражало вещи должным образом. Такое знание и практика являются результатом суфийской специализации.

Особая суфийская техника, позволяющая обрести способность к учению и начать учение и в конечном итоге подводящая к мудрости, есть не что иное, как следствие правильного подхода. «Существует много ступеней познания, — подчеркивает Газали.— Обычный человек подобен муравью, ползущему по бумаге. Этот муравей видит буквы и думает, что своим появлением они обязаны только перу и ничему другому» («Алхимия счастья»).

Что же является результатом суфийской специализации по отношению к обычному миру? Газали отвечает на этот вопрос в «Алхимии», используя особые термины. Некоторые люди управляют своим телом. «Люди, достигшие определенной силы, могут управлять не только своим телом, но и телами других. Если такой человек пожелает излечить инвалида, он сделает это... Усилием воли он может заставить другого человека прийти к нему».

Есть три качества, которые появляются у человека вследствие суфийской специализации и могут быть описаны в терминах, доступных обычному читателю.

1. Способность к высшим формам восприятия, достигаемая с помощью сознательных усилий.

2. Способность к перемещению тела независимо от его массы.

3. Мгновенное восприятие знания. Обычно эта способность приобретается трудом, но они получают ее в результате озарения или с помощью интуиции.

Эти способности могут показаться странными или разобщенными, но в действительности они представляют собой только часть высшего уровня бытия или существования, и обычные люди могут узнать о них благодаря лишь таким грубым средствам. «Обычным способом эту взаимосвязь объяснить невозможно, точно так же, как невозможно говорить о воздействии поэзии с теми, кто лишен способности к ее восприятию, или о цвете с лишенными зрения».

Газали указывает, что человек может существовать сразу на нескольких уровнях, но обычно он слишком мало знает о них, чтобы уметь отделять их друг от друга. Он находится на одном из четырех уровней. «На первом он подобен ночной бабочке. У него есть зрение, но нет памяти. Он снова и снова будет обжигаться об одно и то же пламя. На втором уровне он подобен собаке, которая будет убегать при виде палки, если ее до этого уже побили. На третьем уровне он подобен лошади или овце. И та и другая обратятся в бегство, если увидят льва или волка, которые являются их естественными врагами, но не станут убегать от буйвола или верблюда, хотя эти животные намного крупнее и львов, и волков». На четвертом уровне человек полностью преодолевает рамки этой животной ограниченности. Он обретает некоторую способность к предвидению. Взаимосвязь между этими уровнями можно уподобить различным видам движения:

1. Хождение по земле.

2. Плавание на борту корабля.

3. Езда в колеснице.

4. Хождение по воде.

Преодолев все эти уровни, человек достигает той стадии, о которой можно сказать, что на ней он получает возможность самостоятельно летать по воздуху.

Большинство людей никогда не выходят за пределы первых двух уровней, которые ни в коей мере не соответствуют их возможностям. Будучи статичными, они всегда враждебно относятся к тем, кто находится в движении.

В своих метафизических трудах Газали редко призывает людей следовать суфийскому Пути, но в одном из отрывков он все же делает особое ударение на одном аргументе. Он говорит, что если слова суфиев о существовании в жизни безотлагательных дел, связывающих человека с его будущим, верны, то эти дела очень важны именно для его будущего. С другой стороны, если такой связи не существует, то ничего и не произойдет. Газали спрашивает, не стоит ли в таком случае принять их слова на веру? Ведь потом может быть уже слишком поздно.

Далее в «Алхимии счастья» Газали рассматривает вопрос о психологическом воздействии музыки. Он пишет о том, как музыку и танцы можно использовать с целью возбуждения. Музыка может служить методом эмоционального воздействия, но, как отмечает автор, она обладает и нейтральными функциями, которые не могут возбуждать псевдорелигиозных переживаний, используемых в неразборчивых культах.

Суфии используют музыку не для того, чтобы вызвать обычные эмоции. Прежде чем суфий сможет принять участие в упражнениях, связанных с прослушиванием музыки, его руководитель должен убедиться, получит ли он пользу от этого.

Газали приводит рассказ, в котором говорится о том, как суфийский учитель (шейх Гурджани) объяснял, что один из его учеников еще не готов к слушанию музыки в суфийском, объективном смысле слова. В ответ на настойчивые просьбы этого ученика шейх сказал: «Постись неделю, а потом пусть для тебя приготовят вкусной еды. Если ты и тогда выберешь музыку, можешь посещать прослушивания».

Участие в танцах и прослушиваниях при любых других обстоятельствах, пишет Газали, не только запрещено, но и чрезвычайно вредно для искателя. Современная психология еще не знает о том, что звуки обладают особой функцией возбуждения сознания.

Постороннему человеку было бы очень трудно понять реальность истинного «состояния» опыта суфия, потому что он привык мыслить в терминах, не имеющих ничего общего с такими состояниями. «Ему можно сделать скидку, — говорит Газали, — ибо он ничего не знает об этих состояниях. Он похож на слепого, пытающегося представить себе, что значит видеть зеленую траву или бегущую воду».

В лучшем случае посторонний может установить связь с переживаниями, о которых ему говорят, пользуясь терминами своих собственных беспорядочных и чувственных переживаний. «Мудрый человек будет отрицать такие состояния не потому, что он ничего не знает о них, а потому, что такой метод оценки катастрофически глуп».

В задачу Газали не входит описание доисторических взглядов на мистический опыт, который является просто формой самоопьянения и не сопровождается высшим знанием. Еще менее он склонен считать, что существует некоторая форма проникновения Божества в человека. Всю картину можно исказить и даже совсем свести на нет, если пытаться описать ее словами, которые не могут адекватно передать ее. Один из суфийских комментаторов Газали отмечает, что такие вещи, как всеобъемлющие переживания, «не могут быть описаны незадачливыми авторами, точно так же, как сами эти авторы не могут считать фрукты, сделанные из бумаги, съедобными и питательными».

Интеллектуальные или поверхностные попытки понять что-либо косвенным путем, втиснуть в словесные рамки нечто, стоящее выше слов, напоминают «ситуацию, когда человек, видя свое лицо в зеркале, воображает, что и в самом деле оно каким-то образом попало туда».

На дервишеских собраниях иногда можно стать свидетелем экстатических конвульсий или других проявлений ложных переживаний или состояний. Газали вспоминает о том, что великий шейх Джунайд как-то отчитал одного юношу, впавшего в неистовство на суфийской встрече. Джунайд сказал: «Никогда больше не делай этого или оставь нас». Суфии считают, что подобные внешние проявления мнимых внутренних изменений являются либо фальшивыми, либо дают выход обычным эмоциям. Настоящее переживание не сопровождается «речью на различных языках», катанием по полу и другими тому подобными физическими проявлениями. В «Тайном саду» знаменитого Махмуда Шабистари есть такой комментарий: «Если ты еще не впал в эти состояния, пройди мимо, не присоединяйся к безбожникам в этой невежественной лжи... Они изучают все, что угодно, только не тайны Пути».

Эти проявления отчасти связаны с эмоциональным употреблением слов, что является недостатком, а в конечном счете и причиной упадка формальных религий. Произнесение фраз, связанных с Богом, верой или любой религией, есть чисто внешнее, в лучшем случае эмоциональное проявление. Это одна из причин, по которым суфии не станут говорить о суфизме, используя для этого религиозный контекст. Для этого используют другие различные уровни.

Если человек уже обладает внутренним опытом того, о чем говорит знакомая религиозная терминология, любые слова вообще теряют смысл, ибо переход произошел от грубого к тонкому. Газали поясняет этот факт сообщением о том, что суфийский учитель Фудайл (ум. в 801 г.) сказал:

«Если тебя спросят, любишь ли ты Бога, не отвечай ничего, ведь если ты ответишь отрицательно, то будешь неверным, а если скажешь, что любишь Его, то дела твои опровергнут твои слова».

Если человек познал религиозную любовь, он сумеет выразить ее по-своему, а не методами, знакомыми для тех, кто ничего не знает о ней. Каждый будет возвышен или унижен в соответствии со своими способностями и знаниями. Газали рассказывает об одном человеке, упавшем в обморок на базаре в ряду благовоний. Люди попытались привести его в чувство с помощью приятного запаха. Какой-то человек, знавший его, сказал: «Я был мусорщиком, и этот человек тоже мусорщик. Его можно привести в чувство только знакомым ему запахом». Этого человека послушались, поднесли к носу мусорщика что-то дурно пахнущее, и он сразу же очнулся.

Такие взгляды обычно вызывают яростный отпор со стороны тех, кто пытается совместить знакомые ощущения с более высоким уровнем бытия и считает, что они могут познать хоть что-то божественное или мистическое в грубых формах. Грубые формы пригодны для соответствующего контекста, их нельзя механически переносить в другие условия. Машина, работающая на нефти, не может работать на масле, даже если на своем месте масло может быть великолепной вещью. Никто не станет только из-за этого всерьез относиться к маслу, как к нефти. Необходимо понять, что суфийское учение о непрерывном очищении материи полностью отличается от учений других систем. Две другие школы считают, что материального следует либо полностью избегать, либо использовать его. В действительности каждая степень материальности отличается своими функциями. Последовательное очищение материального в конечном итоге приводит к тому, что считается совершенно нематериальным, т.е. к духовному.

Газали сформулировал учение, согласно которому необходимо понять на различных уровнях множественность функций того, что кажется нам исполняющим только одну функцию: «Большой предмет может показаться глазу маленьким: солнце для него не больше тарелки... Разум человека понимает, что на самом деле оно во много раз больше Земли... Воображение и фантазия часто приводят нас к выводам и суждениям, которые кажутся результатом деятельности разума. Следовательно, ошибка вызвана низшими ментальными процессами неосмотрительного или нечувствительного человека» («Ниша света», ч. 1). Нечувствительными Газали называет тех, кто сам себе мешает почувствовать многозначность влияния и смысла. Приводя многочисленные примеры, касающиеся проявления этой тенденции, Газали в «Возрождении богословских наук» рассказывает много важного о душе.

В определенном смысле душа означает сущность человека, которая служит для переработки внешних влияний и использования их с целью наслаждения. Но она означает также внутреннее или основное качество человека. В этом аспекте ее название будет изменяться в зависимости от изменения исполняемых ею функций. Если сущность правильно преобразует эмоциональную жизнь и охраняет человека от замешательства, ее называют «Спокойной душой». Когда она проявляет себя в области сознания, активизируемого для того, чтобы напомнить мужчине или женщине о некоторых вещах, ее называют «Обвиняющей душой». По этому вопросу существовали значительные разногласия, так как для того, чтобы исследовать сущность и учить о ней, необходимо было дать ей какое-нибудь название. Разнообразие способов действия сущности, обусловленное конкретными задачами, которые она выполняет в данное время, может создать впечатление, что она состоит из многих различных вещей и даже находится на разных стадиях развития. Описание этого процесса, как состоящего из различных стадий, можно считать правильным, но о самом различии можно говорить только в иллюстративных целях. Суфий, сознание которого работает правильно, будет относиться к различным стадиям трансмутации сущности особым, характерным для него образом. Это отношение невозможно правильно описать, пользуясь знакомой терминологией. Обычное действие сущности неразвитого человека создает условия для работы механизма, склоняющего людей к удовлетворенности примитивными вещами. В этом случае ее называют «Командующей душой».

«В определенных ситуациях человек разбирается легко, — подчеркивает Газали, — и это создает у него впечатление, что все остальное будет также легко понять. Однако существуют ситуации, которые могут понять только те, кто подходит к ним определенным (особым) образом. Незнание этого (механизма) заставляет людей ошибочно считать все события однородными». Как и другие суфийские учителя, Газали считает, что, в зависимости от требований текста, он должен приводить одни и те же аргументы, видоизменяя их. Отчасти это обусловлено тем, что суфийский метод может потребовать рассмотрения одной и той же точки зрения в свете различных идей, а также тем, что в учебных группах люди зачастую не вполне искренне относятся к важным точкам зрения и не могут проникнуться ими. Точка зрения должна стать динамической силой ума искателя. Во многих случаях искатели, привыкшие к обусловленности или к определенной подготовке, относятся к точке зрения как к определенному условию. В результате этого они просто начинают думать, что уже впитали ее, потому что всякий раз, когда они сталкиваются с различными аспектами этой точки зрения, они реагируют на них заранее известным образом. Для того чтобы суфийское воздействие было эффективным, от подобных вещей необходимо избавиться.

Непонимание целей употребления таких терминов, как «Сын Божий» (по отношению к Христу) или «Я истина» (слова суфия Халладжа), обусловлено именно этой причиной. Попытки описать определенную взаимосвязь словами, не годящимися для этого, приводят к неправильному истолкованию.

В «Возрождении богословских наук» Газали пишет, что человек может проходить через стадии внутреннего развития подобно этапам физического роста. В результате такого постепенного развития его переживания выражаются в различных формах, поэтому суфий может и не нуждаться в определенном внешнем опыте, ибо теперь он способен к приобретению последовательного, более качественного опыта. «Каждый период жизни, например, отличается своими видами наслаждений. Дети любят играть и не имеют никакого представления о радостях брака, способность к которому у них появится позже. В юности человек еще не может так наслаждаться богатством и величием, как он делает это в более зрелом возрасте. В свою очередь, зрелые люди могут считать наслаждения юности куда менее значительными, чем те, которые доступны им сейчас. Конечно, более развитые люди посчитают знакомое всем потворствование себе несовершенным, мелким или случайным, если оценят его с точки зрения своих новых возможностей».

Смена аллегорий характерна для всех живых суфийских школ, ибо она не дает этим аллегориям создавать новые виды обусловленности. Внешне идеи, содержащиеся в работах Газали, часто изменяются, но их внутренний смысл остается тем же. В «Минхадже аль-абидин» («Путь рабов») он рассматривает процесс алхимизации сознания в «долинах опыта» — в Долине Знания, Возвращения назад, Препятствий, Страданий, Молнии, Пропастей и Восхваления. Это наиболее близкий к теологии метод проекции суфийского учения, с помощью которого и мусульмане, и христиане средневековья могли получить определен ное представление о суфийском учении. Интересно отметить, что Бэньян и Чосер, использовавшие этот суфийский материал, особый упор делали на его образность, надеясь с ее помощью укрепить католическую мысль. Такие восточные учителя, как Аттар и Руми, поддерживали связь с более непосредственными проявлениями темы возможно потому, что они были не только теоретическими, но и практическими учителями, основавшими собственные школы.

Газали утверждает, что понятия человека о счастье претерпевают последовательные изменения в зависимости от его «уровня бытия». Эта концепция, не имеющая ничего общего с обычными представлениями о том, что существует некая общая и абстрактная форма счастья, является характерной чертой суфийского учения.

«Человек обладает различными потенциальными возможностями, каждой из которых соответствует свой тип наслаждения. Существует еще и духовная способность, которую я называю реальным разумом. Этот разум испытывает наслаждение, если приобретает максимально возможное для себя количество знания. Таким образом, потворствование может быть и внутренним и внешним. Предпочтение этим формам потворствования будет отдаваться в зависимости от уровня их чистоты.

Следовательно, человек, способный к восприятию идеи о совершенствовании Сущности, предпочтет размышление над этим всему остальному. Даже в этой жизни счастье искателей Истины несравненно выше, чем это можно себе представить».

Фарид ад-дин Аттар, химик

Обезьяна увидела вишню сквозь прозрачное стекло бутылки и подумала, что сможет достать ее. Просунув лапу в горлышко, она схватила вишню, но сразу поняла, что не сможет вытащить лапу обратно. Вдруг появился охотник, который устроил эту ловушку. Обезьяна, крайне стесненная бутылкой, не могла бежать и была поймана. «По крайней мере, вишня-то уж останется у меня», — подумала она. В этот момент охотник ударил ее по локтю, ее кулак разжался, и лапа вышла из бутылки. Теперь охотник обладал и вишней, и бутылкой, и обезьяной.

«Книга Аму-Дарьи»

«Отказываться от чего-либо только потому, что другие неправильно использовали это, может быть верхом глупости. Суфийскую истину невозможно свести к правилам и уставам, формулам и ритуалам, но частично она присутствует во всех этих вещах».

Эти слова приписывают Фарид ад-дину Химику, великому посвященному и писателю, а также организатору суфиев. Он умер более чем за сто лет до рождения Чосера, в произведениях которого можно найти следы влияния суфийских идей Аттара. Более чем через сто лет после его смерти был основан Орден Подвязки, при этом обнаружилось такое разительное сходство с более ранним по времени орденом Аттара, что это вряд ли можно считать простым совпадением.

Фарид ад-дин родился в окрестностях любимого Хайамом Нишапура. Отец завещал ему аптеку, и это является одной из причин того, что его псевдонимом и суфийским именем стало слово «аттар» — «химик». О жизни Аттара ходит огромное количество легенд. Некоторые из них рассказывают о чудесах, другие включают в себя элементы его учения. Он написал 140 работ, предназначенных для суфиев, важнейшей из которых, несомненно, является поэма «Парламент птиц», предшественница «Пути паломника». Являясь одновременно произведением суфийской и персидской литературы, «Парламент» описывает суфийские переживания, разрабатывая тему первоначальных суфийских поисков. Смысл этого произведения становится доступным только после суфийского пробуждения ума.

Историю обращения Аттара, которую суфии используют, чтобы подчеркнуть необходимость гармонического соответствия между материальным и метафизическим, приводит Даулат-Шах в своем классическом произведении «Краткие биографии поэтов». Ее воспринимают как аллегорию, а не как реальный факт. «Как-то раз Аттар сидел в своей лавке, окруженный многочисленными и разнообразными товарами. Вдруг у дверей появился странствующий суфий и стал пристально смотреть на него полными слез глазами. Фарид ад-дин приказал ему уйти. "Мне это не трудно, — сказал путешественник, — я ничего не имею, кроме этой рубахи. А вот как уйдешь ты со своими дорогими товарами? Ты бы лучше позаботился о том, чтобы приготовиться к своему пути"».

Это так подействовало на Аттара, что он бросил свою лавку и свое ремесло и удалился в суфийскую общину на период подготовки под руководством мастера шейха Рукн ад-дина. В то время, как очень многое делалось для его эстетического воспитания, сам он убедился в огромной важности тела. Аттару принадлежат такие слова: «Тело не отличается от души, потому что оно является частью ее, а оба они являются частью Целого». Идеи Аттара заключены не только в поэтических произведениях, но и в традиционных ритуалах, которые суфии считают их составной частью. Речь об этом пойдет позже, а пока можно сказать, что это такая сфера, где суфийская поэзия, учение и «работа» (амаль) являются одним целым.

Аттар был одним из лучших знатоков биографий ранних исторических суфиев, и его единственное прозаическое произведение «Биографии друзей» (или «Описание святых») посвящено их жизнеописанию. Он решил составить эти жизнеописания во время своих путешествий в Мекку и другие места уже после того, как он покинул крут Рукн ад-дина.

На склоне лет Аттара посетил маленький Джалал ад-дин Руми, и он нодарил ему одну из своих книг. Руми сделал более доступными тайные аспекты суфийского учения, которыми занимался Аттар. Позднее Руми считал Аттара образцом для себя: «Аттар обошел семь городов любви, а мы прошлись только по одной улице».

Смерть Аттара, как и вся его жизнь, стала частью его учения. Последний его поступок был совершен специально для того, чтобы заставить человека подумать о себе. Когда орды Чингисхана завоевали Персию в 1220 г. и Аттар попал в плен, ему было уже 110 лет. Один из монголов сказал:

«Не убивайте этого старика, я выкуплю его за 1000 серебряных монет». Аттар посоветовал своему хозяину повременить, так как другой человек якобы даст за него еще больше. Чуть позже кто-то предложил за него всего лишь охапку сена. Аттар сказал: «Отдай меня за это сено, потому что большего я и не стою». За это взбешенный монгол убил его.

Как показали труды Гарсина де Тасси, романтические произведения Аттара очень напоминают собой «Роман о Розе» и, без сомнения, относятся к числу суфийских произведений романтического характера, предшествовавших появлению в Европе подобного же течения. Маджрити из Кордовы написал романтическое произведение, ставшее первым из целого ряда произведений, посвященных той же суфийской теме. Вероятнее всего, что эти произведения пришли в Европу через Испанию и южную Францию, а не через Сирию, где суфийские произведения этого жанра также были очень распространены. Западные ученые, придерживающиеся того мнения, что легенду о Граале привезли с собой крестоносцы, опираются только на сирийские источники. Впрочем, надо отметить, что Сирия и Андалузия были тесно связаны между собой. Превращение твердого «к» в «г» («Кара-эль-Мукаддас» / «Святое повествование» / превратился в «Гара-эль-Мугаддас») свойственно испано-мавританскому диалекту арабского языка, а не сирийскому. Де Тасси отмечает, что в «Романе о Розе» заметно влияние двух направлений суфийской литературы, которые представлены произведениями о птицах и цветах, а кроме того — «Парламента птиц» Аттара. Конечно, неизвестно, какое именно произведение послужило основой для «Романа о Розе», известного в Европе, но есть все же основание полагать, что это произведение существовало в устном виде и передавалось в процессе суфийской подготовки в суфийских общинах, широко распространенных в Испании.

Индийское романтическое произведение «Роза Бакавали» во многом проясняет значение живой системы образов, которой пользовались суфии. Сам «Парламент птиц», не говоря уже об отдельных указаниях на него у Чосера и других авторов, был полностью переведен на французский язык и издан в Льеже в 1653 году. Латинский перевод появился в 1678 году.

В ордене Хызра (Хызр, или же св. Георгий, является святым покровителем суфиев и их тайным руководителем, которого иногда отождествляют с пророком Ильей), существующем по сей день, используются отрывки из «Мантик-ут-Тайюр» («Парламента птиц») Аттара. Вот часть церемонии посвящения:

Спросили у моря, почему оно оделось в голубое, цвет скорби, и почему оно разволновалось, будто пламя вскипятило его. Ответило море, что голубое говорит о горечи разлуки с Любимым, а «огонь Любви заставляет меня кипеть». Желтый цвет — это цвет золота, алхимии Совершенного Человека, который очищается, пока сам не становится золотом. Одежда посвященного состоит из суфийской голубой мантии с капюшоном, окантованной желтой полосой. В сочетании эти два цвета дают зеленый — цвет посвящения и жизни, истины и бессмертия. «Парламент» был написан за 170 лет до образования таинственного Ордена Подвязки, который первоначально назывался Орденом св. Георгия.

Суфийский орден, основание и совершенствование которого приписывают Аттару, несомненно, поддерживает традицию его способов концентрации. Этот орден многим напоминает другие суфийские ордена (тарика) и практикует упражнения, рассчитанные на то, чтобы их участники достигали и поддерживали гармонию со всем сотворенным. В «Парламенте птиц» описаны стадии развития суфия, через которые разные люди проходят в разной последовательности.

Удод (суфий) собирает птиц, олицетворяющих собой человечество, и предлагает им отправиться на поиски их таинственного Короля. Его имя Симург, и живет он на горе Каф. Сначала все птицы были взволнованы предложением иметь Царя, но потом они начали искать предлоги для того, чтобы отказаться от личного участия в его поисках. Выслушав доводы каждой, удод рассказал притчу, показывающую бесполезность предпочтения того, что уже имеется или могло бы быть, тому, что должно быть. Вся поэма насыщена суфийскими образами, и правильное понимание этого произведения требует его детального изучения. На ее страницах можно встретить рассказы о перстне Соломона, о природе скрытого руководителя Хызра, анекдоты о древних мудрецах.

В конце концов удод говорит птицам, что в процессе поисков им придется пересечь семь долин. Первая из них называется Долиной Поисков. Здесь путешественнику угрожают всевозможные опасности, он должен отказаться от своих желаний. Затем следует Долина Любви. Это безграничный океан, где искатель полностью поглощен стремлением найти Возлюбленного. Затем идет Долина Интуитивного Знания, в которой сердце непосредственно воспринимает свет Истины и начинает познавать Бога. В Долине Разделения путешественник освобождается от желаний и зависимости.

В разговор удода с соловьем Аттар вкладывает мысль о никчемности экзальтированных мистиков, стремящихся к романтике ради романтики и возбуждающих себя тоской. Такие люди несерьезно относятся к экстатическим переживаниям и находятся в отрыве от реальной жизни. «Пылкий соловей устремился вперед вне себя от страсти. Тысячи тайн сделало явным его щебетанье. Он так красноречиво говорил об этих тайнах, что остальные птицы умолкли.

Вот что говорил соловей: "Я знаю тайны любви. Всю ночь я призываю любимую. Я сам обучаю тайнам; моя песня — это жалоба флейты и плач лютни. Это я привожу в движение Розу и заставляю волноваться сердца влюбленных. Я непрерывно раскрываю новые тайны, но каждая из них, подобно морским волнам, накатывается на меня новой печалью. Каждый, кто слышит меня, теряет разум от восторга, которого он раньше никогда не знал. Когда Роза надолго покидает меня, я постоянно плачу... Когда же Роза снова появляется в этом мире летом, я открываю свое сердце для радости. Не каждый знает тайны мои, но Роза знает их. Я думаю только о Розе; я ничего не хочу, кроме рубиновой Розы.

Найти Симурга выше моих сил — соловью достаточно любви Розы. Это для меня она расцветает... Сможет ли соловей хоть одну ночь прожить без Возлюбленной?"

Удод воскликнул: "О непонятливый, тебя увлекают тени настоящих вещей! Откажись от удовольствий, которые сулят тебе соблазнительные формы! Твое сердце охватила любовь к внешности Розы, и ты стал рабом этой любви. Какой бы красивой ни была Роза, красота исчезнет через несколько дней. Любовь к такому непостоянству может вызвать только отвращение Совершенного Человека. Улыбка Розы пробуждает в тебе желание только для того, чтобы печаль никогда не покидала тебя. Она смеется над тобой каждой весной, а сама никогда не плачет, — откажись и от Розы, и от красного цвета"».

Комментируя этот отрывок, один учитель отмечает, что здесь Аттар имеет в виду не только экзальтированных мистиков, чей мистицизм ограничивается только экстатическим состоянием, но и тех людей, которых он им уподобляет. Такие люди часто испытывают вспышки несовершенной любви, оказывающей на них большое воздействие, но эти вспышки не могут возродить и преобразовать их до такой степени, чтобы сама их сущность претерпела изменения: «Очистить может только огонь любви, который никогда не остается неизменным, который сжигает основу и добела раскаляет ядро. Металл отделяется от породы и появляется Совершенный Человек, изменившийся настолько, что каждый аспект его жизни становится облагороженным. Внешне он не изменился, но он стал совершенным, и это заставляет людей видеть его могущество. Все струны его души очистились и поднялись на новую ступень, теперь они могут брать более высокие ноты и проникают глубже, привлекая людей и вызывая к себе больше любви, с одной стороны, и больше ненависти — с другой. Они могут воздействовать на судьбу, они обрели бесконечную уверенность и уже не поддаются воздействию тех вещей, которые влияли на человека, стремившегося только к тени сущности, независимо от того, каким опытом он обладал раньше».

Следующие слова принадлежат учителю Адилу Алими, который предупреждает о том, что подобные вещи заинтересуют далеко не каждого. «Им не поверит материалист, против них выступит теолог, на них не обратит внимания мечтатель, их будет сторониться поверхностный мыслитель, их отвергнет экзальтированный мистик, их примут, но неправильно поймут теоретики и подражатели. Но, — продолжает он, — мы должны помнить о "кадам бо кадам" (шаг за шагом):

"Прежде чем насладиться пятой чашей, необходимо выпить первые четыре, каждая из которых восхитительна"».

Он понимает, что вещи, независимо от того, новые они или старые, не имеют никакого значения. Познанное уже не обладает ценностью. Путешественник все переживает заново. Он постигает разницу между реальностью и приверженностью к традициям, которая является всего лишь отражением реальности.

Пятая долина называется Долиной Объединения. Здесь Искатель осознает единство тех вещей и идей, которые раньше казались ему различными.

В Долине Восхищения к путешественнику приходит замешательство, смешанное с любовью. Теперь он относится к знанию уже не так, как прежде. Его заменяет Любовь.

Седьмая и последняя долина называется Долиной Смерти. В этой долине Искатель постигает тайну того, как отдельная «капля может быть поглощена океаном и тем не менее сохранить свое значение. Он нашел свое "место"».

Аттар — это псевдоним поэта, означающий в переводе Химик или Парфюмер. Большинство историков считает, что он избрал это имя потому, что его отец владел аптекой, но суфийская традиция гласит, что в этом слове скрыт тайный смысл. Применив обычный способ расшифровки с помощью системы Абджад, известной почти любому человеку, знающему арабский или персидский языки, мы можем заменить буквы слова «аттар» следующими цифрами: А (айн) = 70; Та = 9; Та = 9; Алиф = 1; Ра = 200.

Эти буквы необходимо привести в определенный порядок в соответствии с правилами семитской орфографии. Хисаб аль-Джа-маль (обычный способ подстановки букв и цифр) является простейшей формой употребления системы Абджад, применявшейся во многих поэтических псевдонимах При этом необходимо прежде всего сложить числовые значения букв (70 + 9 + 9 + 1 + 200), что дает в сумме число 289. Для получения нового «скрытого» трехбуквенного арабского корня следует (опять же в соответствии с обычными методами) разложить сумму на десятки, сотни и единицы: 289 = 200 + 80 + 9.

Эти цифры соответствуют следующим буквам:

Теперь необходимо найти по словарю те слова, которые соответствуют какой-либо комбинации из этих трех букв. Арабские словари составляются по корневой системе, поэтому сделать это будет нетрудно.

Из трех полученных букв можно составить такие корни:

РФТ, РТФ, ФРТ, ФТР, ТФР и ТРФ.

Единственным корнем, значения которого связаны с религиозными, внутренними или тайными вещами, является ФТР.

Слово «аттар» в зашифрованном виде передает концепцию ФТР, которая является указанием на учение Фарид ад-дина Аттара.

Аттар был одним из величайших суфийских учителей. Прежде чем рассматривать значения арабского корня -ФТР-, мы может кратко упомянуть об идеях Аттара. Суфизм является формой мышления, практиковавшейся Аттаром и его последователями (включая и его ученика Руми) в условиях религиозного контекста. Он связан с ростом и органическим развитием человечества. Постижение этой формы мышления уподобляют наступлению дня после ночи, куску хлеба после долгого поста, неожиданной и интенсивной психической и ментальной деятельности, вызванной интуитивной потребностью человека.

Содержат ли значения корня -ФТР-: (1) религиозные ассоциации; (2) указания на связи между христианством и исламом (суфии называют себя не только мусульманами, но и эзотерическими христианами); (3) идею быстроты или неожиданного действия; (4) понятия смиренности, дервишества; (5) идею сильного воздействия (идей или движения, которыми пользуются в дерви-шеских школах для подготовки суфиев); (6) упоминания о «винограде» — суфийской поэтической аналогии, описывающей внутренний опыт; (7) намеки на нечто, пробивающее себе путь к сверхъестественному?

Да, все эти понятия передаются словами, образованными от корня -ФТР- и образующими собой мозаику суфийского бытия. Теперь можно рассмотреть сам корень и его значения:

ФаТаР = раскалывать, разбивать что-либо; выяснять, начинать; создавать что-либо (о Боге);

ФуТР = гриб (пробивающий себе путь наверх раскалыванием);

ФаТаРа = завтракать, разговляться;

ИД аль-ФиТР = праздник разговления;

ТаФаТТаР = давать затрещину или раскалываться;

ФиТРаТ = природная склонность, религиозное чувство, религия ислама (подчинение Божественной воле);

ФаТиР = пресный хлеб; неожиданное или стремительное действие; поспешность,

ФаТиРа = небольшая плоская лепешка, похожая на ту, которая употребляется при причастии;

ФаТиР = Создатель,

ФуТайюРи = бесполезный, пустой, тупой человек;

ФуТаР = тупая вещь, подобная тупому мечу.

Традиция приписывает Аттару изобретение особого суфийского упражнения, получившего название «Стоп!», упражнения для остановки времени. Это происходит, когда учитель в определенный момент приказывает ученикам прекратить всякое движение Во время этой «остановки времени» он передает им свою бараку. Считается, что внезапное прекращение всех физических действий помогает сознанию человека сделать определенные шаги в своем интеллектуальном развитии за счет той энергии, которую раньше расходовали мускулы.

С помощью определенных преобразований корень -ФТР- можно превратить в корень -КММ-. Применяя систему Абджад, от этого корня в свою очередь можно получить слово КиФФ — Божественная остановка. Этой остановкой называют упражнение «Стоп!», которым может руководить только обучающий мастер.

«Гриб», одно из второстепенных значений корня -ФТР-, может привести к интересным размышлениям. Во многом благодаря трудам мистера Р. Гордона Вассона стало известно, что в древние времена (а в очень многих местах и сейчас) был широко распространен экстатический культ, основанный на употреблении в пищу галлюциногенных грибов.

Связано ли значение корня -ФТР- с этим культом? Да, но не совсем так, как об этом можно подумать сразу. ФуТР это действительно гриб, но не галлюциногенный, и мы располагаем двумя источниками, подтверждающими это. Во-первых, арабское слово, обозначающее гриб такого рода, образовано от корня -ГРБ-. Слова, образованные от этого корня, указывают на странное воздействие таких грибов, а производные от корня ФТР — нет:

ГаРаБа = уходить, уезжать, опухать (о глазах);

ГаРаб = покидать свою страну, уезжать за границу;

ГуРБан = место, в котором звезда скрывается за горизонтом; отсутствовать или быть далеко;

ГаРуБ = быть неясным; то, что не очень хорошо понимают; становиться чужестранцем;

ГаРаБ = уходить на Запад;

АГРаБ = проявлять странность или неумеренность в словах или делах; неумеренно много смеяться; быстро бежать; заходить далеко в глубь страны;

ИСТаГРаБ = считать что-либо странным, экстраординарным; также неумеренно много смеяться;

ГаРБ - лезвие меча; слезы и т. д.

ЭШ аль-ГуРаБ = поганка (дословно — «хлеб вороны, запутанного, темноты, странности»).

Второе интересное доказательство того, что суфии использовали корень -ФТР- для обозначения внутренних переживаний, вызываемых отнюдь не химическими средствами, содержится в одном из трудов Маст Каландара (дословно — «опьяненного дервиша»), который опровергает мнение о том, что галлюциногенные грибы могут вызывать мистические переживания, считая его совершенно неверным.

Для начала приведем дословную выдержку из текста:

«Создатель предназначил "виноградный сок" в пищу Влюбленным (суфиям), ибо охватил их жар и истинно религиозные чувства, а в жертвенном хлебе не достигших полного понимания он оставил символ. Знай также, что просвещенный суфий далек от щели и трещины обмана, являющегося искажением, и близок к другому (тайному) экстатическому переживанию; он далек также от грибов и от того, чтобы их есть, далек он от безумия. Пищей их были истины на Пути, не имеющем ничего общего с безумием. В конце концов, после того, как они были охвачены (виноградная лоза), и появился виноград, и сок его дал вино, и появилась пища (после воздержания). Совершенному Человеку придали странную форму с помощью тупого ятагана. Но хлеб этот не оттуда, откуда они говорят, и не из-под дерева. По-настоящему Истину Творения и экстаз можно познать, познав тайну хлеба жаждущих и страждущих. Пьет он после еды. Создатель становится открывающим».

Этот замечательный отрывок считали бредом сумасшедшего. Шейх Мауджи из суфийского ордена Азамийя комментирует его на страницах своего произведения «Дуруд» («Рассказы»):

«Существует определенное ощущение, являющееся истинным пылом и приближающееся к любви. Оно идет из глубокой древности и является необходимым человечеству. Свидетельства об этом сохранились не только в суфийских кругах, правда, в форме символов — у них в этой роли выступает крест, а у нас — Иисус. Искатель должен помнить о том, что существуют иллюзорные подобия чувств, напоминающие собой сумасшествие, но не то сумасшествие, о котором говорят суфии, как это сделал наш автор, говоря о себе (Маст Каландар). Истинное озарение приходит именно отсюда, из этого источника, началом которого мы называем вино, от винограда, от лозы, результата расщепления и схватывания. После периода воздержания от вина или хлеба, удаления от единения появляется сила, представляющая собой нечто вроде трещины. Это питание, которое не имеет аналогий в мире физических вещей».

Оригинальный отрывок, написанный на более или менее литературном персидском языке, объясняет нам, что именно пытался сделать «сумасшедший дервиш». Этот отрывок построен на употреблении слов, образованных от корня -ФТР-. Ни в каком переводе невозможно сохранить этот литературный прием, ибо в английском языке слова «раскалывать», «лепешка», «религиозное переживание» и т. д. образованы от разных корней, и мы не можем передать почти страшное ощущение, возникающее от использования автором одних и тех же звуков.

Вот пример: «Йа, бародар, Фатир аст тафатта ри фитрат ва зати фтрат...»

В отрывке, состоящем из 111 слов, производные от корня -ФТР- встречаются 23 раза! Нельзя сказать, что эти слова используются неправильно, но употребление многих из них столь необычно (часто обычное слово больше соответствует данному контексту), что нет никакого сомнения в том, что этот отрывок был написан для того, чтобы показать, что химические галлюциногены, получаемые из грибов, вызывают несомненные и, тем не менее, фальшивые переживания.

Маулана Джалал ад-дин Руми

Озаренным можно назвать того, чьи слова соответствуют его делам, кто отрекается от обычных связей с этим миром.

Зу-н-Нун Ал-Мисри

Вся жизнь мауланы (букв. — «нашего господина») Джалал ад-дина Руми, основателя Ордена Крутящихся дервишей, может служить подтверждением восточной поговорки: «Гиганты приходят из Афганистана и воздействуют на весь мир». Джелал ад-дин Руми родился в знатной семье в Бактрии в начале XIII в. Он жил и учил в Икониуме (Руме) в Малой Азии до возникновения Оттоманской империи, от трона которой он, как говорят, отказался. Его произведения, написанные на персидском языке, столь почитаются в Иране за их поэтические и литературные достоинства и мистическое содержание, что их называют «Кораном на языке пехлеви», несмотря на то, что Руми отрицательно относился к шиизму, национальному культу Ирана, критикуя его ограниченность.

Хотя Руми утверждал, что стихи Корана аллегоричны, а сам Коран обладает семью различными значениями, арабы, а также мусульмане Индии и Пакистана, считают его одним из величайших мистических учителей. Степень воздействия Руми было бы очень трудно определить, но следы его влияния можно обнаружить в литературных и философских произведениях различных школ. Даже доктор Джонсон, хорошо известный своими неблагосклонными высказываниями, сказал о Руми: «Он раскрывает перед странником секреты Пути Единения и делает явными Тайны Пути Вечной Истины».

Менее чем через сто лет после смерти Руми, в 1273 году, его произведения приобрели такую известность, что Чосер ссылался на них в некоторых своих работах, используя в них также материалы учения духовного отца Руми Аттара (Химика, 1150—1229/30). Даже поверхностный обзор многочисленных ссылок на арабские материалы, сделанных Чосером, может служить доказательством суфийского влияния литературной школы Руми. Использованные Чосером слова: «Львы могут для себя извлекать уроки, когда бьют собак...» являются просто переделкой «Удрут эль-кальба ва йата'аддабу-эль-фахду» («Ударь собаку — научится вести себя лев»), что является тайной фразой Крутящихся дервишей. Правильное понимание ее зависит от понимания игры слов. При написании этого пароля используют именно эти слова («собака» и «лев»), но в устной речи применяются сходные по звучанию слова. Вместо того чтобы сказать «собака» (кальб), суфии говорят «сердце» (кальб), а вместо «льва» (фахд) — произносят «невнимательный» (фахид). Теперь смысл фразы изменяется: «Ударь сердце (суфийские упражнения) — и невнимательный будет вести себя правильно».

С этого призыва начинаются «бьющие по сердцу» упражнения, которые выражаются в движениях и концентрации дервишей ордена Мевлеви (Крутящихся).

Другим интересным моментом является связь между «Кен-терберийскими рассказами» как аллегорией внутреннего развития и «Парламентом птиц» Аттара. Проф. Скит напоминает нам, что у Чосера, как и у Аттара, в паломничестве принимает участие 30 действующих лиц. «Симург» по-персидски означает «30 птиц», поэтому на 30 паломниках, ищущих мистическую птицу Симурга в произведении Аттара, лежит смысловая нагрузка. Однако в английском языке невозможно так же обыграть это число. Количество паломников, фигурирующих в персидском произведении, из-за требований рифмы сохраняет и Чосер, но в «Кентерберийских рассказах» оно уже лишено двойного значения. «Рассказ торговца индульгенциями» можно найти у Аттара, а историю о грушевом дереве — в IV книге суфийского произведения Руми «Маснави».

Руми оказал значительное идейное и литературное влияние на Запад Благодаря тому, что в наше время большинство его трудов было переведено на западные языки, это влияние еще более усилилось. Но если он «поистине является величайшим мистическим поэтом в истории человечества», как называет его проф. Арберри, то сами стихи Руми, в которые он вложил так много своих идей, можно по-настоящему оценить, только если читать их в оригинале. Однако идеи и методы, используемые Крутящимися дервишами и другими школами, испытавшими влияние Руми, не являются столь уж недоступными при условии, что человеку ясен способ изложения эзотерических истин.

Существуют три документа, по которым внешний мир может изучать деятельность Руми. Важнейшим произведением Руми является «Маснави-и-Маанави» («Духовные двустишия»). Оно состоит из шести книг и отличается такой поэтичностью и силой воображения, что чтение его в оригинале вызывает странное и сложное чувство восторга в сознании слушателя.

Руми писал эту книгу 43 года. Особая сложность идей, формы и манеры изложения не позволяет считать ее чисто поэтическим произведением. Как отмечает проф. Николсон, любители обычной поэзии не найдут ее здесь. Такие люди не испытают на себе влияния особой формы искусства, созданной Руми с целью передачи понятий, не имеющих, как считает автор, аналогий в обычной жизни. Не обращать внимания на это замечательное достижение все равно, что пытаться определять вкус варенья заочно.

Особо выделяя роль тонкой поэтичности в океане «Масна-ви», Николсон подчас все же отдает предпочтение формальной поэзии.

Он пишет: «Поэтические достоинства "Маснави" необычайны, но читателям трудно будет разобраться во всех его нравоучительных баснях, диалогах, толкованиях Корана, метафизических тонкостях и морализаторстве прежде, чем они случайно обнаружат безупречный и изысканный отрывок».

Для суфия, а может быть, и для любого другого человека, эта книга является голосом из другого измерения, которое в определенном смысле находится в самых глубоких тайниках сознания человека.

Воздействие «Маснави», как и любого другого суфийского произведения, будет зависеть от условий, в которых человек изучает эту книгу. Она содержит в себе шутки, притчи, диалоги, ссылки на более ранних учителей и упоминания об экстатоген-ных методах, представляя собой поразительный пример применения метода рассеивания, когда с помощью многопланового воздействия постепенно создается общая картина, выполняющая функцию передачи суфийского послания в сознание человека.

Как и все суфийские учителя, Руми частично приспосабливает это послание к тому окружению, в котором он работает. Сообщается, что он ввел танцы и круговые движения в качестве упражнений для своих учеников из-за флегматичности населения Коньи. Так называемое изменение учения или деятельности, предписываемое различными суфийскими учителями, в действительности является не более чем применением этого правила.

В своей системе обучения Руми использовал объяснения и интеллектуальные упражнения, размышление и медитацию, деятельность и бездействие. Сочетание духовной активности Крутящихся дервишей с телодвижениями, исполняемыми под аккомпанемент свирели, является результатом особого метода, изобретенного для того, чтобы помочь Искателю достичь гармонии с мистической реальностью и преобразить его с помощью этой реальности. Все, о чем догадывается неразвитый человек, имеет свое значение и применение в рамках особого контекста суфизма, который может оставаться незаметным до тех пор, пока человек не познает его на опыте. Руми пишет: «Молитва обладает формой, звуковым выражением и физической реальностью. Все, что связано со словом, имеет и физический эквивалент, а каждой мысли соответствует определенное действие».

Несмотря на то что Руми совершенно бескомпромиссно высказывает самые непопулярные идеи (например о том, что, независимо от своих внешних достижений, обычный человек является незрелым в области мистицизма), одной из его подлинно суфийских характеристик является то, что он почти за любым человеком оставляет возможность добиться определенных успехов в деле осуществления его предназначения.

Подобно многим другим суфиям, работавшим в условиях сильного теологического влияния, Руми прежде всего начинает говорить со своими слушателями о религии. Он подчеркивает, что метод подхода к обычной эмоциональной религии, характерный для организованных институтов, является неверным Завеса Света, порожденная самодовольством, более опасна, чем Завеса Тьмы, которую создает в уме человека порок. Понимание приходит с любовью, его нельзя добиться различными организационными методами.

Он придерживается взглядов ранних религиозных учителей. За малым исключением, их последователи организовывали свою деятельность так, что практически исключали возможность достижения озарения. Эта задача требует нового подхода к вопросам религии, и Руми рассматривает ее целиком, используя необычные методы. Он далек от того, чтобы изучать или доказывать какие бы то ни было догмы. Он говорит, что истинная религия не имеет ничего общего с представлениями людей о ней. Отсюда следует, что изучать догмы совершенно бесполезно. В этом мире не существует подобий тому, что называют Престолом (Бога), Книгой, Ангелами или Днем Воскресения. Используемые по необходимости сравнения дают только грубое представление о совершенно иных вещах.

Руми идет еще дальше в сборнике своих высказываний и мыслей под названием «В нем то, что в нем» («Фихи ма фихи»), являющемся своеобразным суфийским учебником. Он говорит, что люди проходят через три стадии. На первой стадии они поклоняются чему угодно — мужчине, женщине, деньгам, детям, земле или камням. Добившись некоторого прогресса, они начинают поклоняться Богу. В конце концов люди уже не говорят: «Мы поклоняемся Богу» или «Мы не поклоняемся Богу». Они достигли последней стадии.

Для того, чтобы приблизиться к суфийскому Пути, Искателю необходимо понять, что в основном он представляет собой то, что сейчас называют результатами стандартизации, — застывшие идеи и суждения, а отчасти также автоматические реакции, сформировавшиеся в результате чужих влияний. Человек лишен той свободы, которой, как ему кажется, он обладает. Прежде всего ему нужно отказаться от убеждения в том, что он уже понимает что-либо, и попытаться приблизиться к реальному пониманию. Но человеку уже внушили, что он все может понять с помощью одного и того же способа — процесса логического мышления, и это убеждение чрезвычайно мешает ему.

«Вы подаете пример нелогичности, если используете те же методы, с помощью которых обучали вас, только потому, что они достались вам по наследству».

Знание религии и того, чему учили великие религиозные учителя, является частью суфизма. То, что суфизм особым образом использует терминологию обычной религии, всегда вызывало ярость святош. Вообще говоря, суфии считают, что вера любого религиозного учителя, а особенно сама его жизнь, символизируют собой один из аспектов того Пути, имя которому — суфизм. «Иисус внутри вас, — пишет Руми, — ищите его поддержки. Но не надо пытаться с помощью Моисея, находящегося внутри вас, удовлетворять желания Фараона».

Говоря о том, что путь Иисуса был путем борьбы с одиночеством и преодоления вожделений, Руми тем самым описывает метод, в котором суфии видят символическое выражение различных религиозных путей. Путь Мухаммада требовал жить среди обычных людей. Руми пишет: «Иди путем Мухаммада, а если не можешь, — стань на путь христианства». Это отнюдь не означает, что Руми приглашает сделать выбор между этими религиями. Он указывает на методы, с помощью которых Искатель может достичь завершенности, той завершенности, которая приходит через понимание того, что представляют собой пути Иисуса и Мухаммада.

Точно так же, когда суфий говорит о Боге, он имеет в виду не то Божество, о котором думает человек, воспитанный в традициях теологии. Это Божество принимают набожные и отвергают атеисты. Фактически все это является отказом или принятием того, что предлагают людям схоластицизм и духовенство. Бог суфиев не имеет никакого отношения к этой полемике, т. к. они считают, что Божественное познается только в результате индивидуального опыта.

Это не означает, что суфии предлагают отказаться от развития способности к логическому мышлению. Руми поясняет, что интеллект весьма важен, но он должен исполнять свои функции. Если вам нужна одежда, вы отправляетесь к портному. Интеллект подсказывает вам, какого именно портного следует выбрать, однако после этого он окажется в замешательстве. Вам придется полностью положиться на вашего портного, т.е. поверить в то, что он закончит работу должным образом. Учитель говорит, что логика приводит больного к врачу, но после этого он попадает в полную зависимость от него.

Несмотря на то что хорошо подготовленный материалист заявляет, что он хотел бы услышать, что может сказать ему мистик, всю истину ему передать невозможно. Он никогда не поверит ей. Истина основана на материализме не более, чем на логике. Из этого следует, что мистик работает на нескольких различных уровнях, а материалист — только на одном. Их контакт приведет к тому, что суфизм даже покажется материалисту непоследовательным. Если сегодня он изменит вчерашнюю точку зрения, он будет казаться лжецом. По меньшей мере, ситуация, в которой цели людей полностью отличаются друг от друга, лишит их всякой возможности взаимопонимания.

Руми замечает: «Те, кто не понимают чего-либо, заявляют, что это является бесполезным. Рука и инструмент подобны кремню и стали. Попробуйте ударить кремнем о землю, разве от этого появится искра?» Одной из причин, почему суфии не проповедуют свое учение публично, является то, что обусловленные религиозные люди или материалисты не поймут их:

«Царский сокол сел на развалины дома, где обитали совы. Они решили, что сокол прилетел для того, чтобы изгнать их из их жилища и самому захватить его. Сокол сказал: "Эти развалины могут казаться прекрасным местом для вас, а мне больше нравится сидеть на руке царя". Тут некоторые из сов закричали: "Не верьте ему, он хитрит, чтобы украсть наш дом"».

Использование притч и иллюстраций, подобных этой, очень широко распространено среди суфиев, и Руми использует их, пожалуй, больше всех остальных.

Часто он разными способами выражает одну и ту же мысль, добиваясь того, чтобы она глубже проникла в ум читателя. Суфии считают, что идея сможет проникнуть в обусловленный (закрытый) ум, только если она будет выражена так, что ей удастся проскользнуть сквозь завесу обусловленности. Тот факт, что несуфии имеют так мало обшего с суфиями, означает, что последним необходимо использовать основные элементы, присущие каждому человеку, которые еще не совсем уничтожены различными проявлениями все той же обусловленности. Речь идет именно о тех элементах, которые определяют собой суфийское развитие. Любовь является важнейшим и самым постоянным из них, она представляет собой тот фактор, которому предстоит вести человека и все человечество к завершенности:

«Человечество чувствует свою незавершенность и обладает желанием, оно стремится к завершенности всеми средствами, но только любовь поможет ему добиться цели».

Однако любовь является сама по себе серьезным делом, находящимся в тесной взаимосвязи с озарением. Каждый из этих факторов усиливает друг друга. Сила огня познания слишком велика, чтобы выдержать ее без подготовки.

«Огонь печи может оказаться слишком сильным, чтобы воспользоваться его теплом, а более слабое пламя лампы может дать вам именно столько тепла, сколько вам необходимо в данное время».

Каждый, кто достиг определенной степени искушенности, думает, что сможет найти путь к озарению самостоятельно. Суфии отрицают это и спрашивают, каким образом человек может найти что-либо, если он не знает, что это такое. Руми пишет: «Все стали золотоискателями, но обычный человек не узнает золота, даже если и увидит его. Если вы не умеете распознавать золото, — присоединитесь к мудрецу».

Зачастую обычный человек видит только отражение озарения, хотя и думает, что уже находится на пути к нему. Свет может только отражаться от стены, но настоящей ее хозяйкой будет не сама стена. «Не надо связывать себя с кирпичом стены, ищи вечный источник».

«Для того, чтобы нагреть воду должным образом, между ней и огнем должен находиться посредник (сосуд)».

Как может Искатель осуществить свою задачу и стать на верный путь? Прежде всего он не должен отказываться от жизни и работы в миру. Руми учит, что не надо оставлять работу, т. к. «сокровище, которое вы ищете, может дать вам только она». Этим отчасти объясняется то, что все суфии должны владеть каким-либо творческим ремеслом. Эта работа означает не только простой труд или даже социально приемлемое творчество. Она включает в себя и работу над собой, алхимию, с помощью которой человек достигает совершенства: «Благодаря присутствию знающего человека шерсть превращается в ковер, а земля становится дворцом. Присутствие духовного человека приводит к подобным же превращениям».

Мудрый человек с самого начала становится руководителем Искателя. Как только это становится возможным, учитель отпускает ученика, который сам для себя становится мудрым человеком и продолжает работу над собой. В суфизме, как и везде, можно встретить довольно много ложных учителей. Вследствие этого суфии сталкиваются с довольно странным положением, когда ложный учитель может показаться настоящим (т. к. он делает все, чтобы соответствовать представлениям ученика об учителе), а настоящий суфий часто кажется неподготовленному и неспособному к различению Искателю вовсе не таким, какими должны быть суфии.

Руми предостерегает: «Не считай, что ты можешь судить о суфиях по их внешнему виду, друг мой. До каких пор ты будешь, подобно ребенку, тянуться за орехами и изюмом?»

Фальшивый учитель будет уделять большое внимание внешним вещам, он знает, как убедить Искателя в том, что он великий человек, что он понимает его и может открыть ему большие тайны. У суфиев есть свои тайны, но они должны добиться того, чтобы ученик сам постиг их. Суфизм — это то, что приходит с человеком, а не то, что ему преподносят. Ложный учитель будет все время пытаться удерживать около себя своих последователей, он никогда не скажет им, что они проходят подготовку, которая закончится так скоро, как только это будет возможно, и тогда они смогут сами заниматься своим развитием и продолжать свой путь как Совершенные Люди.

Руми обращается к схоласту, теологу и последователю ложного учителя: «Когда вы перестанете поклоняться кувшину и любить его? Когда вы обратите внимание на воду?» Обычно люди основывают свои суждения только на внешних вещах. «Нужно помнить о разнице между цветом вина и цветом стакана».

Суфий должен помнить обо всех составных частях саморазвития, иначе простое сосредоточение на чем-либо одном приведет к нарушению равновесия, а следовательно — к потере. Разные люди могут развиваться с разной скоростью. Руми говорит, что одни понимают все, прочитав только строчку. Другие полностью познают что-либо, только если сами являются свидетелями этого. Способность к пониманию развивается параллельно духовному прогрессу человека.

Размышления Руми включают в себя некоторые важные идеи, призванные помочь Искателю в понимании того, что он временно отделен от истинной реальности, хотя такой реальностью ему может казаться обычная жизнь. Суфии считают, что все, что мы видим, чувствуем и переживаем в обычной жизни, является всего лишь частью великого целого. Некоторых измерений мы можем достичь только в результате усилий. Они реальны, как реальна подводная часть айсберга, но в обычных условиях воспринять их невозможно. Снова сравнивая их с невидимой частью айсберга, можно сказать, что размеры их намного превышают видимую часть.

Для того чтобы объяснить это, Руми использует несколько аналогий. Одной из наиболее замечательных является его теория деятельности. Он говорит, что существует всесторонняя и одноплановая деятельность. В обычном мире чувств мы привыкли замечать только одноплановую деятельность. Предположим, что несколько человек делают палатку. Одни шьют, другие готовят веревки, третьи сплетают их. Все вместе они занимаются всесторонней деятельностью, хотя каждый из них занят своим индивидуальным (одноплановым) делом. Если иметь в виду изготовление палатки, то важной следует считать всестороннюю деятельность целой группы.

В определенных случаях, продолжает Руми, жизнь следует рассматривать одновременно как целое и как некую отдельную часть. Достижение гармонии с целым, т.е. всесторонняя деятельность жизни, является чрезвычайно важной на пути к озарению.

Постепенно, по мере того как суфий накапливает все больше опыта, он начинает приводить свое мышление в соответствие с этими направлениями. Прежде чем по-настоящему познакомиться с мистицизмом, он либо насмехался над религией, либо имел совершенно неверные представления о природе мистического опыта, а особенно об учителе и Пути. Руми предлагает ему размышления, предназначенные для преодоления слишком сильного влияния некоторых идей, распространенных среди несведущих. Обычно человек ожидает, что ему преподнесут золотой ключ, но некоторые развиваются все же быстрее. Человек, путешествующий во тьме, все же путешествует. Ученик может обучаться, даже и не подозревая об этом, и в результате прийти к раздражению. Руми напоминает ему, что зимой дерево накапливает питательные вещества. Люди могут считать, что оно бездействует, т. к. они не видят никаких событий, но весной они вдруг замечают появление почек. «Вот сейчас оно работает», — думают они. Есть время собирать и время расходовать. Это опять приводит нас к мысли о том, что «озарение должно приходить постепенно, иначе оно все может разрушить».

Элементы схоластицизма, осторожно используемые суфиями, постепенно заменяются эзотерической подготовкой. Это необходимо делать, учитывая способности ученика. Наш учитель напоминает, что инструменты ювелира в руках сапожника подобны семенам, брошенным в песок, и что дать инструменты сапожника крестьянину — все равно, что предложить собаке ягоды или ослу кость.

Отношение к обычной жизни подвергается пересмотру. Внутренняя жажда человека рассматривается не как фрейдистская потребность, а как естественный инструмент, присущий уму и предназначенный для того, чтобы помочь ему обрести Истину. Руми учит, что в действительности люди не могут разобраться в своих желаниях. Их внутренняя жажда проявляется в сотнях желаний, которые они считают своими потребностями. Как показывает опыт, эти желания не имеют под собой реальной основы, потому что после их осуществления жажда все же остается. Руми отнесся бы к Фрейду, как к человеку, охваченному косвенными проявлениями этой великой жажды, а не как к исследователю, установившему истинные причины этого явления.

Одни могут считать людей злыми, другие — добрыми. Это объясняется тем, что одни одержимы идеей непривлекательности, а умы других заняты разработкой концепции добра. «Крючок и рыба неразлучны».

Суфий постигает науку отделения для того, чтобы пережить то, к чему он стремится, а не просто увидеть это. Направляя его поиск, учитель советует ему размышлять над словами Руми: «Когда голодный и сытый смотрят на кусок хлеба, они видят разные вещи».

Если человек столь неподготовлен, что на него воздействуют его собственные предубеждения, он не может надеяться добиться больших успехов. Руми концентрирует внимание на совершенствующемся контроле, основанном на опыте, а не на обычных теориях добра и зла, правильного и неправильного. Это относится к категории слов: «Сами по себе слова не имеют никакого значения. Вы хорошо встречаете посетителя и говорите ему несколько добрых слов. Он счастлив. Если же вы скажете другому человеку грубость, он обидится. Могут ли несколько слов действительно означать счастье и печаль? Это второстепенные факторы, а не основные. Они воздействуют на слабых людей».

С помощью упражнений ученик развивает в себе способность по-новому видеть вещи. В связи с этим его поведение в знакомых уже ситуациях будет иным. Он постигает более глубокий смысл подобных советов: «Берегите жемчуг, а не раковину. Не в каждой раковине можно найти жемчужину. Гора во много раз больше рубина». Может быть, именно пройдя через руки мудреца, то, что кажется обычному человеку почти банальным, вдруг становится полным смысла для суфия, обнаруживающего в скрытых глубинах этой вещи связь с тем, что он называет «иным», — с определяющим фактором, который является предметом его поисков. То, что может показаться обычному человеку камнем, говорит Руми, развивая эту тему, для познавшего является жемчужиной.

Теперь Искатель понимает труднодоступность духовного опыта. Если он подходит к работе творчески, то сможет достичь стадии, на которой его иногда будет посещать вдохновение. Если он подвержен экстатическим переживаниям, он обнаружит, что радостное, полное смысла ощущение совершенства приходит ненадолго, и он не может контролировать его. Тайна защищает себя: «Размышляй о духовном сколько хочешь — оно обойдет тебя, если ты ничего не стоишь. Пиши о нем, гордись им, толкуй его — оно не принесет тебе никакой пользы и ускользнет от тебя. Но если оно увидит твою сосредоточенность, оно может оказаться в твоих руках, подобно прирученной птице. Оно напоминает павлина, который не станет сидеть в неподходящем месте».

Только пройдя эту стадию, суфий может разговаривать о пути с другими. Если он попытается сделать это раньше, «оно ускользнет».

В этом вопросе также необходимо сохранять постоянное равновесие, иначе все усилия могут пропасть даром. Руми отмечает, что сеть, которой является наш ум, тонка. Ее надо привести в такое состояние, чтобы она могла удержать свою добычу. Если нам не повезет, сеть порвется, а порванная сеть ни к чему не пригодна. Сеть может разорваться и от слишком большой любви, и от слишком большого противодействия, но «никогда от практики».

С пробуждением внутренней жизни человека начинают работать пять внутренних чувств. Невидимая пища, о которой говорит Руми, дает питательные вещества. Внутренние чувства в некотором смысле напоминают физические, но не больше, «чем медь напоминает золото». Т. к. разные люди обладают разными способностями, суфии на этой стадии в некоторых отношениях являются уже развитыми, а в некоторых — нет. Для некоторых внутренних способностей и особых качеств характерно гармоничное и параллельное развитие. При этом эмоциональное состояние может изменяться, но эти изменения не имеют ничего общего с теми, которым подвержены неразвитые люди. Эмоциональное состояние становится частью реальной личности, а на смену грубости обычных эмоций приходит чередование и взаимодействие эмоций высшего порядка, причем низшие эмоции считаются всего лишь их отражением.

Суфийская концепция мудрости и невежества теперь изменяется. Руми формулирует ее таким образом: «Если бы человек стал совершенно мудрым и полностью избавился бы от невежества, эта мудрость разрушила бы его. Следовательно, невежество похвально, ибо оно поддерживает непрерывное существование. Чередуясь с мудростью, невежество помогает ей, подобно тому, как день и ночь дополняют друг друга».

Совместная работа противоположностей — еше один важный вопрос, на котором заостряет внимание суфизм. Когда примиряются внешне противоположные вещи, личность становится не только совершенной, но и выходит за рамки знакомых нам человеческих возможностей. Приблизительно это состояние можно описать, сказав, что человек становится безмерно могущественным. Что именно это означает и как это происходит, можно узнать только из личного опыта — обычные слова здесь бессильны. Говоря в другом месте о книгах, Руми напоминает нам:

«Книга суфиев — это не чернота букв. а белизна чистого сердца».

Теперь суфий приобретает определенную проницательность, которая отождествляется с развитием безошибочной интуиции. Он начинает чувствовать знание, что позволяет ему, например, при чтении книги отличать истину от вымысла, реальный замысел автора от других элементов. Имитаторы, называющие себя суфиями, особенно боятся этого, т.к. настоящий суфий видит их насквозь. Чувство равновесия суфия подсказывает ему, насколько подражатель может быть полезен для суфизма. Руми говорит об этой функции в «Маснави», и его идеи обязательно передаются суфийскими учителями дальше, если они обнаруживают, что ученик достиг соответствующей стадии: «Подражатель подобен каналу. Сам он не пьет, но может напоить жаждущего».

По мере продвижения суфия по Пути он все более отчетливо понимает всю огромную сложность и даже опасность этого Пути, которая возникает, если идущий по нему забудет о методах, вырабатывавшихся веками. «Маснави» описывает такую ситуацию с помощью притчи: «Лев проник в хлев, съел быка, которого он там нашел, и остался сидеть на его месте. В хлеву было темно, и хозяин, вошедший туда, начал ощупью искать своего быка. Его руки коснулись тела льва. Лев подумал: "Если бы здесь было светло, он умер бы от страха. Он гладит меня так только потому, что принимает меня за быка"». Если относиться к этому яркому отрывку, как к обычному рассказу, можно подумать, что он описывает глупцов, сующихся туда, где опасаются ходить даже ангелы.

Понимание истинного смысла необъяснимых событий является еще одним следствием суфийского развития. Почему, например, определенные фазы мистической подготовки отнимают у одних людей больше времени, чем у других, хотя последние исполняют все предписания более небрежно? Руми иллюстрирует постижение одного из аспектов жизни, который затуманивает всю полноту проявлений действительности и рисует перед нами неверную картину целого. «Двое нищих подошли к дверям дома. Одному сразу же дали кусок хлеба, и он ушел. Другого заставили ждать. Почему? Первый нищий не очень понравился хозяевам и получил кусок черствого хлеба. Второй должен был подождать, пока для него испекут свежий хлеб». Этот рассказ иллюстрирует мысль, к которой часто возвращается суфийское учение: мысль о том, что в любом событии присутствует хотя бы один незнакомый нам момент. Тем не менее мы все же формируем свои суждения на основе несовершенного материала. Неудивительно поэтому, что непосвященные развиваются однобоко, занимаясь обычным самоутверждением.

В одном из стихов Руми говорит: «Вы принадлежите к миру измерений, но пришли вы оттуда, где нет никаких измерений. Закройте первую лавку, пора открывать вторую».

Подход ко всей жизни, ко всему творению становится всеобъемлющим. В «Маснави» говорится, что «мастер скрыт в своей мастерской», скрыт своей работой, которая соткала завесу вокруг него. Мастерская — это царство света; все, что вне ее, — царство тьмы.

Положение суфия как человека, обладающего большей проницательностью в делах этого мира и более ясно видящего целое, которое может противоречить частностям, открывает перед ним огромные возможности потенциального могущества, но воспользоваться этим могуществом он сможет, только если будет находиться в тесной связи с остальным творением: в первую очередь — с другими суфиями, затем — с человечеством и, наконец, со всем сотворенным. Его способности и само его бытие связаны с новым видом отношений. К нему приходят люди, и он понимает, что даже те, кто глумится над религией, вполне возможно, пришли скорее научиться чему-нибудь, а не доказывать свое превосходство. В огромном количестве происходящих событий он видит некую разновидность вопросов и ответов. Посещение мудреца он рассматривает как подход — «научи меня». Голод может подтолкнуть человека к поискам, просьбе — «дайте мне еды». Воздержание от еды может быть ответом, причем — отрицательным. Руми заканчивает этот отрывок словами о том, что ответ глупцу — молчание.

Он может передать часть своего мистического опыта определенным людям — отдельным ученикам, которых их прошлый опыт подготовил к такому развитию. Иногда это делается с помощью совместных упражнений по сосредоточению (таджали), применение которых может развиться в настоящий мистический опыт. Руми говорил своим ученикам: «Сначала озарение приходит к вам от адептов. Это имитация. Но когда оно начинает приходить часто, это уже постижение истины». На многих стадиях суфийского развития часто кажется, что суфии не замечает переживаний других или находится в отрыве от общества в каком-либо ином отношении. Дело в том, что он видит истинный смысл ситуации, частично скрытый от остальных внешними ее проявлениями. Он действует самым наилучшим образом, хотя и не всегда может объяснить, почему он сказал или поступил именно так.

В «Фихи ма фихи» Руми описывает именно такую ситуацию. «Пьяный человек увидел короля, проезжавшего мимо на очень дорогой лошади, и не очень благоприятно отозвался о ней. Король был рассержен и велел привести его к себе. Человек дал такое объяснение: "В это время пьяный стоял на крыше. Это не я, так как его увели". Король был доволен ответом и наградил его». И пьяница, и трезвый человек — это один и тот же суфий. Находясь в контакте с истинной реальностью, он поступал определенным образом, в результате чего получил награду. Он также выполнил определенную задачу, объяснив королю, что люди не всегда могут отвечать за свои поступки. Кроме того, он дал королю возможность совершить доброе дело.

Процесс эволюции человека невозможно остановить, подобно тому как невозможно спелый виноград превратить в неспелый. С одной стороны, этот процесс можно направлять, с другой — ему могут помешать люди, не знающие, что такое подлинная интуиция. Так суфийское учение может подвергнуться искажениям, а адептам могут помешать, если они будут слишком доступны непосвященным. Что же касается отношения суфиев к другим людям, Руми, как и другие суфийские учителя, готов пригласить чуть ли не всех:

«Пока внутри еще горит лампа, украшенная драгоценными камнями, поспеши поправить фитиль и долить ее маслом».

Однако Руми относится к учителям, отказывающимся обсуждать учение с каждым встречным: «Отведите лошадей туда, где нет травы, и они будут просить ее».

Суфии выступают против интеллектуалов и представителей схоластической философии отчасти потому, что считают их ограниченные методы подготовки ума вредными не только для тех, кто им следует, но и для всех остальных. Точно так же суфийское учение резко критикует тех, кто считает все события результатом действия интуиции или аскетической подготовки. Руми настаивает на гармоническом равновесии всех способностей человека.

Единство интеллекта и интуиции, приводящее к познанию и развитию, к которым стремятся суфии, основывается на любви. Такая любовь является непременной темой произведений Руми, и выразить ее лучше, чем это сделал он своим творчеством, может только живая атмосфера настоящей суфийской школы. Интеллектуализм имеет дело с осязаемыми вещами, а суфизм — и с внутренними, и с теми, которые поддаются восприятию. В то время как наука и схоластицизм постоянно сужают свои рамки в стремлении заниматься все более узкими областями изучения, суфизм продолжает расширять их, охватывая собой все более обширные границы великой, лежащей в основе всего Истины, где бы он ни находил ее.

Эта способность к ассимиляции и использованию символики рассказов и мышления, имеющих отношение к тайным аспектам суфизма, породила возбуждение и новые несерьезные выпады (даже на Востоке) посторонних комментаторов. Они заявляют, что рассказы заимствованы в Индии, идеи — в Греции, а упражнения — у шаманов. Они с наслаждением манипулируют этими элементами в своих кабинетах для того, чтобы подготовиться к борьбе друг с другом и больше ни с кем. Прочитав «Маснави» и «Фихи ма фихи», можно ощутить ни с чем не сравнимую обстановку суфийской школы, но многие поверхностные люди считают, что эти произведения только запутывают человека, являются хаотичными и слишком вольно написанными.

Следует отметить, что эти книги могут считаться руководствами не в полной мере, так как их обязательно необходимо использовать в неразрывной связи с живым суфийским учением и практикой — работой, мышлением, жизнью и искусством. Один из комментаторов почувствовал реальность их атмосферы и понял, что она была создана сознательно. Он выступил в печати, объясняя точку зрения суфиев по этому вопросу, но в целом эти произведения скорее всего привели его в замешательство. Следует еще добавить, что сам он считал себя суфием, не принадлежащим ни к одному из Путей. Под влиянием таких людей сейчас, в период большого оживления, изучение суфизма на Западе стало немного более суфийским, хотя в этом плане предстоит сделать очень много. Одной из последних причуд Запада стал «суфий-интеллектуал».

Суфизм, конечно, располагает собственной технической терминологией, и стихи Руми изобилуют как знакомыми, так и особыми вариантами первоначальных терминов. Например, в своей третьей большой книге «Диван Шамса Табризи» он описывает некоторые концепции мышления и деятельности, которые проецируются в сознание участников тайных встреч дервишей. Изложенное в экстатических стихах учение о бытии суфия в «мысли и действии» передается способом, специально изобретенным для его передачи:

«Присоединись к братству, стань подобен им — почувствуешь радость реальной жизни. Пройдись по разрушенной улице и посмотри на смятенных (владельцев "развалин"). Выпей чашу волнения, ибо ты не чувствуешь стыда (самосознания). Закрой оба глаза, чтобы научиться видеть внутренним зрением. Раскрой душу, если ищешь объятий. Разбей земляного идола, чтобы увидеть лица (других) идолов. Зачем ради большого приданого жениться на старухе — за три куска хлеба в рабство себя продавать зачем?

Друг вернется к ночи; вечером не ешь и не пей ничего. Кружись в компании доброго Кравчего — войди в круг. Долго ли ты будешь кружиться (вокруг этого)? Тебе предлагают — забудь об этой жизни, положись на доброту Пастыря... Думай только о Создателе мысли, забудь об остальном — думать о "жизни" лучше, чем думать о хлебе. Почему ты спишь в тюрьме, когда вокруг простор Божьей земли? Отбрось спутанные мысли — увидишь скрытый ответ. Молчи — овладеешь языком бессмертия. Забудь о "жизни" и "мире" — увидишь Жизнь Мира». С помощью более ограниченных методов непоследовательного мышления невозможно проанализировать реальность суфинского бытия, но эту поэму можно считать собранием характерных составных частей метода Руми. Он описывает общество, посвятившее себя реальности, по отношению к которой видимая реальность является только бледной копией. Это знание приходит благодаря контактам с другими и участию в общей деятельности. Индивидуальное мышление и деятельность являются не менее важными в этом смысле. Истинно важное приходит только после того, как определенные способы мышления будут направлены в надлежащее русло. Искатель должен «распахнуть душу» навстречу объятию, а не пассивно ожидать, пока ему что-нибудь дадут. «Старуха» — это вся совокупность переживаний этого мира, являющихся только отражением высшей реальности, которая не может сравниться с тем, что кажется нам истиной. Люди продают свои потенциальные возможности за «три куска» обычной жизни.

Друг придет к ночи — когда все успокоится и автоматическое мышление не будет возбуждать человека. Еда, являющаяся особым питанием суфия, отличается от обычной еды и играет особо важную роль. Человечество кружится вокруг реальности, но систему, которой оно пользуется, нельзя назвать реальной. Вместо того чтобы ходить по его периметру, необходимо вступить внутрь круга. Ценность истинного познания неизмеримо выше ценности того, что мы считаем познанием. Определенные черты знакомой нам жизни, такие как хищничество, эгоизм и многие другие качества, препятствующие развитию, необходимо нейтрализовать мягкостью и милосердием.

Мышление — не одностороннее — есть нужный метод. Необходимо размышлять о всей жизни в целом, а не о малых аспектах ее. Человек напоминает собой того, кто мог бы обойти всю землю, но вместо этого заснул в тюрьме. Истину скрывают сложности неуместного интеллектуализма. Молчание — это подготовка к речи, — реальной речи. Внутреннюю жизнь мира можно постигнуть, если не уделять внимания фрагментарности, которая скрывается за понятиями «жизнь» и «мир».

После смерти Руми в 1273г. главой ордена Мевлеви стал сын его Баха ад-дин. При жизни Руми окружали люди разных вероисповеданий, и в последний путь его тоже пришли проводить самые разные люди.

Одного христианина спросили, почему он так горько рыдает на похоронах мусульманского учителя. Его ответ является выражением суфийской идеи о возвращении учения и передаче духовной деятельности: «Мы почитаем его как Моисея, Давида и Иисуса нашего времени. Все мы его последователи и ученики».

Жизнь Руми представляет собой сочетание передаваемого учения и личного знания, являющегося центральным фактором суфизма. Его род происходил от Абу Бакра, товарища Мухаммада, а его отец был связан родством с Хорезмшахами. Джалал ад-дин Руми родился в центре древнего учения Балхе в 1207 г. В суфийской легенде говорится, что суфийские мистики предсказали ему большое будущее. Под влиянием могущественных схоластов владыка Балха ополчился против суфиев, и особенно против своего родственника, отца Руми. По приказу шаха один из суфийских учителей был даже утоплен в Аму-Дарье. Эти события послужили предзнаменованием монгольского нашествия, во время которого на поле боя пал глава суфиев Наджм ад-дин («Величайший»), Он был основателем ордена Кубрави, тесно связанного с развитием Руми.

Разорение Центральной Азии ордами Чингисхана привело к распылению туркестанских суфиев. Вместе со своим маленьким сыном отец Руми прибыл в Нишапур, где они встретили другого великого учителя этого же суфийского направления поэта Аттара, который благословил ребенка и «одухотворил» его, передав Джалал ад-дину суфийскую бараку. Он подарил мальчику копию своей «Асрар-наме» («Книги тайн»), написанной в стихах.

Суфийская традиция считает, что поскольку современные ему суфийские учителя были убеждены в высоком духовном потенциале юного Руми, их забота о его безопасности и развитии послужила причиной дальнейших странствий беженцев. Они покидали Нишапур, провожаемые пророческими словами Аттара: «Этот мальчик зажжет для мира огонь божественного восторга». Нишапуру не суждено было уцелеть. Аттар, подобно Наджм ад-дину, ждал своей участи мученика, которая постигла его вскоре после этого.

Суфийская группа во главе со своим молодым предводителем прибыла в Багдад, где стало известно о полном разгроме и разрушении Балха и уничтожении его жителей. Они путешествовали еще несколько лет, совершив за это время паломничество в Мекку, а затем отправились на север, в Сирию и Малую Азию, посещая по дороге суфийские центры.

Центральная Азия содрогалась под безжалостными ударами монголов. Казалось, что мусульманская цивилизация доживает последние дни своей почти шестисотлетней истории.

В конце концов отец Руми остановился поблизости от Ко-ньи, связанной с именем св. Павла. В то время город находился под властью сельджуков, и шах пригласил отца Джалал аддина обосноваться там. Он принял официальный религиозный пост и продолжал посвящать сына в суфийские тайны.

Кроме того, Джалал ад-дин вступил в контакт с Величайшим Мастером, поэтом и учителем Ибн-аль-Араби из Испании, который примерно в это же время находился в Багдаде. Эта связь была установлена с помощью одного из учителей Руми — Бур-хан ад-дина, прибывшего в сельджукские владения в поисках уже умершего отца Руми. Заменив его в качестве учителя сына, Бур-хан ад-дин вместе с Джалал ад-дином посетил Дамаск и Алеппо.

Руми было около 40 лет, когда он начал полуоткрыто проповедовать свое мистическое учение (он избрал слово «Руми» в качестве псевдонима, так как сумма числовых эквивалентов букв этого слова равняется 256, что соответствует корню -НУР-. По-персидски и по-арабски этот корень передает значение «свет»). Таинственный дервиш «Солнце Веры из Табриза» был вдохновителем множества его прекрасных стихов, а также тех методов и форм, в которых его учению предстояло жить в ордене Мевле-ви. Сделав свое дело, этот дервиш исчез через три года, и больше о нем уже никто ничего не слыхал.

Сын Руми считал этого «посланца неведомого мира» самим Хызром, таинственным патроном и руководителем суфиев, который появляется, а затем исчезает из рамок обычных восприятий, передав свое послание.

Руми стал поэтом именно в этот период. Хотя его и считают одним из величайших персидских поэтов, поэзия для него была только побочным продуктом. Он считал ее всего лишь отражением необъятной внутренней реальности, которая есть Истина и которую он называет Любовью. Он писал, что истинная Любовь молчалива, ее невозможно выразить словами. Несмотря на то, что его поэзия была призвана воздействовать на людей тем способом, который можно назвать только магическим, она никогда не заставляла Руми смешивать ее с той сущностью, слабым отражением которой она являлась. Вместе с тем он считал ее средством, с помощью которого можно было связать то, что он «реально чувствовал», с тем, что он мог сделать для других.

Применяя суфийский метод перспективного видения проблемы и не останавливаясь при этом перед разрушением глубоко укоренившихся мнений, Руми берет на себя роль критика поэзии. Он говорит, что люди приходят к нему, и он любит их. Он создает для них стихи, чтобы они могли что-нибудь понять. Каким бы великим поэтом он ни был, поэзия предназначена для них, а не для него. «В конце концов, какое мне дело до стихов?» Для того, чтобы довести до сознания людей свое послание, он категорически заявляет, что, когда он думает об истинной реальности, у него не остается времени для поэзии. Это осмелился бы сказать только поэт, обладающий высочайшим авторитетом у своих современников. Он говорит, что это единственное угощение, которое могут попробовать его гости, «и поэтому он как добрый хозяин запасается им».

Суфии никогда не должны мириться с существованием каких бы то ни было преград между своими учениками и тем, чему они их учат. Отсюда слова Руми о подчиненной роли поэзии по отношению к реальному поиску. То, что он хотел передать, было выше поэзии. Подобная точка зрения может шокировать людей, привыкших считать, что нет ничего более тонкого, чем поэтическое выражение. Именно такие воздействия считаются необходимыми для освобождения ума от привязанностей ко второстепенным вещам, «идолам».

Унаследовав место отца, Руми стал передавать свое мистическое учение с помощью искусства. На собраниях дервишей использовались танцы, стихи и музыка. С ними чередовались ментальные и физические упражнения, предназначенные для того, чтобы помочь разуму осознать свои собственные потенциальные возможности, и использующие для этого идею гармонии. Деятельность Руми можно назвать гармоническим развитием с помощью гармонии.

Изучая те из его идей, которые были доступны посторонним людям, многие иностранные наблюдатели были поставлены в тупик. Один из них ссылается на его «совершенно не восточную идею о том, что женщина является не просто игрушкой, а лучом Божества».

Одно из стихотворений Руми из «Дивана Шамса Табризи» вызвало определенное замешательство среди буквалистов. В нем Руми исследует все старые и новые формы религии и приходит к выводу, что истину следует искать в сознании самого человека, а не в деятельности поверхностных организаций. Это станет особенно ясным, если мы поймем, что «исследование» этих религий, как считают суфии, осуществляется особым образом. Суфию необязательно в буквальном смысле слова путешествовать по разным странам для того, чтобы изучать различные религии и брать от них то, что можно. Точно так же ему не надо читать книги по теологии и толкованиям, чтобы сравнить их друг с другом. «Путешествия» и «исследования» других идей происходят в нем самом. Это объясняется верой суфия в то, что, подобно человеку, искушенному в чем-нибудь другом, он обладает внутренним чувством, позволяющим ему оценивать реальность религиозных систем. Выражаясь более специфично, можно сказать, что подойти к метафизическому объекту с помощью обычных методов исследования было бы немыслимо сложно. Любой, кто скажет суфию: «Читал ли ты книгу такого-то по такому-то вопросу?» — подойдет к проблеме неверно. Суфию важна не книга и не автор, а реальность того, о чем говорит человек или пишется в книге. Для того, чтобы оценить человека или его идею, суфию необходим только образец, но этот образец должен быть точным. Другими словами, он должен установить связь с сутью данного учения. Ученик, еще не полностью постигший учение, которому он следует, не смог бы рассказать суфию о своей системе того, что помогло бы ему прийти к определенному мнению об этой системе.

В строках приводимого ниже стихотворения Руми говорит об установлении связи с различными религиями и о своем отношении к этому:

«Я полностью исследовал и Крест, и христиан. Его не было на Кресте. Я побывал в индуистском храме и в древней пагоде, но и там не было следов Его. Я дошел до Герата и Кандагара. Я искал. Не было Его ни вверху, ни внизу. Решившись, я дошел до горы Каф, но и там я нашел только птицу Анка. Я отправился в Каабу. Его не было там. Я спросил о Нем Ибн-Сину, но Он был выше философии Авиценны... Я заглянул в свое сердце. Там я увидел Его, а больше нигде Его не было...»

Слово «Он» (которое в оригинале можно понимать как «он», «она» или «оно») означает истинную реальность. Суфий вечен, и то, что он использует такие слова, как «опьянение», «виноград» или «сердце», является необходимым, но настолько приблизительным, что выглядит пародией. Вот как Руми использует эти слова:

«Прежде чем в этом мире появился сад, виноградная лоза и виноград, наши души уже были пьяны от вина бессмертия».

На ранней стадии передачи суфию иногда приходится использовать знакомые сравнения, но Руми следует стандартной суфийской формуле очень строго. Если больной хочет научиться ходить самостоятельно, он должен отбросить костыли. Ценность способа изложения Руми для Искателя состоит в том, что он все излагает в гораздо более ясном виде по сравнению с большинством материалов, доступных вне суфийских школ. Если некоторые поверхностные ордена сделали обычаем приучение своих последователей к повторяющимся стимулам, топтанию на одной и той же стадии развития и привычке пользоваться «костылями», то вины Джалал ад-дина Руми в том нет.

Джами

Мулла Наср ад-дин Абд ар-Рахман Джами (дословно: Мастер Света Веры, Раб Милосердного из Джама) родился в Хорасане в 1414 г. и умер в Герате в 1492 году. Сам поэт считает, что он был одухотворен взглядом Великого мастера Мухаммада Парса, прошедшего через его родной город, когда он был еще маленьким мальчиком. Джами был учителем ордена Накшбандийа. Его суфийские идеи иногда ярко выражены, а иногда скрыты в его поэтических (и не только поэтических) произведениях. В их числе романтические стихотворения о Саламане и Абсале, эпическая поэма «Юсуф и Зулейка», которые входят в число величайших произведений персидской литературы. «Обиталище весны» Джами содержит важнейший тайный материал. Джами был великим путешественником, теологом, составителем житий святых, грамматиком и знатоком размеров стихосложения, а также музыкальным теоретиком. Сила его интеллекта была столь велика, что вскоре после завершения обучения под руководством мастера Али из Самарканда великий врач Рум признал его превосходство над собой. Обращаясь к многочисленной аудитории, он сказал: «Со времени основания этого города никто, равный юному Джами по уму и способности использовать его, не пересекал Аму-Дарью, направляясь в Самарканд». Джами выбрал название места своего рождения в качестве псевдонима, потому что сумма числовых эквивалентов букв этого слова равна 54, что соответствует арабскому корню -НД-. Этот корень передает целую группу идей (идол, соперник, бегущий, сложный аромат), каждая из которых представляет одну из суфийских поэтических концепций, имеющих отношение к «состоянию» или «движению» суфия.

Накшбанди

Это один из самых широко распространенных суфийских орденов. Свое название орден Накшбандийа (букв. — Художники) получил по аналогии с названием корпораций или гильдий суфиев классического периода, таких как Строители. Этот орден обладает внутренними и внешними ответвлениями. Многие персидские поэты употребляют слово «накш» («диаграмма», «рисунок», «карта» и т. д.) для того, чтобы указать на связь между суфиями Накшбанди и общим «планом» развития человечества, которому, как считается, способствует суфизм. Руми использовал корень -НКШ- задолго до того, как предполагаемый основатель Ордена Накшбанди (Баха ад-дин Накшбанд) начал свою деятельность в Бухаре. Руми пишет: «Я гравер (НаККАШ), создающий формы, каждое мгновение я создаю нового идола («Диван»). Хайам использовал этот образ даже раньше Руми: «Круговорот этого мира подобен кольцу, мы же, несомненно, являемся печатью (-НКШ-) в гнезде его камня». Члены ордена Накшбанди возводят свою духовную родословную к Мухамма-ду, включая в нее большинство ранних классических учителей. Члены этого ордена считают, что его суфийское влияние лишь частично осуществляется с помощью его внешней формы, как дервишеской школы аскетического направления, а главная его функция состоит в том, чтобы способствовать поддержанию чистоты культуры окружающей социальной среды. До установления республиканского строя орден Накшбандийа обладал большим могуществом в Турции и время от времени оказывал решающее влияние на политику Оттоманского и Могольского дворов. В одном из своих произведений Руми указывает на то, что функции суфийских школ изменяются, и это приводит к изменению их формы и проявлений в различных областях: «Я не из воды, не из огня и не из губительного ветра. Я не из раскрашенной (МУНаККиШ) глины: я посмеялся над всем этим».

Путешественники и виноград

Есть три формы культуры: мирская культура или простое накопление информации, религиозная культура, смысл которой заключается в исполнении определенных установлений, и культура избранных — саморазвитие.

Мастер Худжвири, «Раскрытие скрытого»

В одной из басен Эзопа рассказывается о маленьком кроте, который пришел к своей матери и сказал ей, что он может видеть. Но всем известно, что зрение — это как раз то, чего у кротов обычно не хватает. Мать малыша решила проверить его. Она положила перед ним кусок ладана и спросила, что это такое.

«Камень», — ответил маленький крот. «Ты не только слеп, но к тому же утратил и чувство обоняния», — сказала мать.

Эзоп, которого суфии считают учителем-практиком древней традиции мудрости, обретаемой посредством сознательного развития ума, тела и восприятий, не проявил особой оригинальности, если иметь в виду только поверхностное значение этого рассказа. Недостатки некоторых моралей (в действительности являющихся поверхностными толкованиями) басен Эзопа были замечены многими исследователями.

Если знать кое-что о суфийской традиции и ее способе зашифровки смысла литературных произведений, можно проанализировать эту басню, чтобы понять, что она означает в действительности.

Слово «крот» («хулд» от корня -ХЛД-) пишется по-арабски так же, как и слово «халад», что, в зависимости от контекста, может означать «вечность», «рай», «мысль», «ум» или «душа». Поскольку в арабском письме употребляются только согласные буквы, невозможно сказать, какое слово имелось в виду, если оно не будет окружено определенным контекстом. Если бы это слово было использовано в поэтическом произведении, написанном на одном из семитских языков, которое впоследствии было бы переведено на греческий теми, кто не понимает его двойного значения, игра слов была бы упущена.

Почему были избраны именно камень и ладан? Потому что суфийская традиция гласит, что «Моисей (вождь своего народа) сделал камень таким же благоуханным, как мускус» (Хаким Санайи. «Окруженный стеной сад Истины»).

Моисей олицетворяет собой направляющую мысль, преобразующую неодушевленное и бездейственное в нечто «благоуханное, как мускус», в то, что почти можно было бы назвать его душой.

В этой истории говорится о том, что «мать» мысли (ее источник, основа, существенная характеристика) показывает «ладан» (трудный для восприятия опыт) мысли или же уму. Так как человек (крот) сосредоточивается на «зрении» (пытаясь развивать свои способности не в том порядке), он теряет возможность пользоваться и присущими ему способностями.

Суфии считают, что, вместо того чтобы определенным образом сосредоточиться на своем внутреннем мире и добиваться успехов в развитии, человек направляет свой поиск вовне и устремляется вслед за иллюзиями (неправильно развитыми метафизическими системами), фактически приносящими ему вред.

Каковы же внутренние потенциальные возможности крота? Мы можем ознакомиться со всей группой арабских слов, имеющих отношение к корню -ХЛД-, о котором мы сейчас говорим:

Халад (ХаЛаД) = неизменный, продолжительный;

Халлад (ХаЛЛаД) = увековечивать что-либо;

Ахлад (АХЛаД) = наклоняться вперед, быть полностью преданным (другу);

Хулд (ХуЛД) = вечность, рай, продолжительность;

Хулд (ХуЛД) = крот, полевая мышь, жаворонок;

Халад (ХаЛаД) = мысль, ум, душа.

Ал-Хавалид = (АЛ ХАВАЛиД) = горы, скалы, подпорки.

Суфии считают, что эта группа слов, сконцентрированная вокруг основного корня, содержит в себе важные для развития человека понятия. Эти слова почти можно назвать картой суфизма. Благодаря совпадению слово «крот» можно выбрать в качестве символа разума или мысли. Ум заключает в себе вечность, продолжительность, опору. Суфизм обеспечивает постоянство сознания человека через его источник в уме. Преданность в сочетании с другими качествами является весьма существенной для выполнения этой задачи.

Таким образом, смысл этой басни Эзопа заключается не только в том, что «шарлатана разоблачить нетрудно», как склонны думать комментаторы. Нет нужды отрицать, что такую функцию она могла выполнять веками, но использование в басне ладана и крота, а также суфийская традиция, говорящая о том, что такие слова могут иметь скрытый смысл, помогает нам понять ее до конца. Рассматривая с этой точки зрения большое количество литературного и философского материала, мы неизбежно вспомним слова Руми, который, подобно Эзопу, был великим баснописцем Малой Азии. Он говорит, что сам канал может и не пить, но он выполняет функцию передачи воды жаждущим. Те, кому будет интересна подобная интерпретация символа крота, смогут хорошо почувствовать, что веселая, сохранившая свою силу мудрость Эзопа послужила предостаточным средством для того питательного вещества, которое мы находим в ней сейчас.

Руми, живший примерно две тысячи лет спустя после Эзопа, сказал: «Рассказ, вымышленный он или нет, бросает свет на истину».

Нет необходимости заниматься самим арабским языком, подлинным источником семитской версии, откуда и происходит эта басня Эзопа. Он полезен нам как инструмент, ибо, как показали филологи, этот язык сохраняет в тесной связи слова, сгруппированные согласно первоначальным образцам, значения которых претерпели значительные изменения в других семитских языках.

И на Западе, и на Востоке можно найти множество примеров подобной кристаллизации учения в литературе, ритуалах и народных верованиях. Многие такие явления считаются несерьезными, например шутки, приписываемые Наср ад-дину, Джо Миллеру и другим, которые пользуются популярностью из-за своей поверхностной ценности. Большинство стихов Омара Хайама, предназначенных для того, чтобы заставить читателя мыслить яснее при помощи низведения жизни до уровня абсурда, было подвергнуто поверхностному анализу, в результате чего их автора объявили пессимистом. Труды Платона, смысл которых, с суфийской точки зрения, заключался в том, чтобы показать ограниченность формальной логики и легюсть заключения неправильных выводов, считались не более чем несовершенными. В некоторых случаях, как это произошло с Эзопом, канал все еще пропускает воду, хотя его и не считают каналом. В других случаях люди придерживаются бессмысленных верований и ритуалов, снабженных различными логическими обоснованиями, до тех пор, пока они не утратят уже всякую реальную динамичность и не будут представлять собой только антикварную ценность. Великий суфийский поэт Джами сказал о них: «Сухое облако, лишенное воды, не может иметь никакой способности приносить дождь». Тем не менее такие культы часто все еще серьезно изучаются, хотя они являются всего лишь подделками под тщательно продуманную символику, основанную на поэтических аналогиях. Одни считают, что эти культы содержат в себе какие-то метафизические или магические истины, другие думают, что они сами по себе представляют историческую ценность.

В тех случаях, когда какой-либо культ или группа людей придерживаются линии, разработанной первоначально на основе определенной группы слов, невозможно будет понять их или даже проследить их историю, если не знать, что именно это первоначально имело место. Из-за своей математической структуры, а также потому, что он был избран в качестве основы для передачи особого знания Востоку и Западу в средние века, арабский язык является средним звеном в подобных исследованиях.

Вместе с тем, благодаря почти что алгебраическому методу образования слов из трехбуквенных корней, арабский язык отличается очень большой простотой, совершенно неожиданной для тех, кто с ним не знаком. Во многих случаях мы сталкиваемся только со словами (группами согласных), а не с грамматикой или синтаксисом и даже не с арабскими буквами, т. к. для наших целей их можновполне удовлетворительно передать средствами латинского алфавита. Мы заменяем одну букву другой. В большинстве случаев мы видоизменяем ее, чтобы показать, какой была первоначальная буква. В сущности, это настоящее искусство, к которому часто прибегали в тех странах Востока, где был распространен арабский алфавит и куда проникло суфийское знание, причем этим способом пользовались и те люди, которые не обладали глубокими познаниями самого арабского языка. Затем обнаружилось, что арабский язык могли использовать в качестве кода определенные люди на Востоке и на латинском Западе в средние века.

Взаимоотношения родителей и ребенка (крота и его матери) использованы суфиями для указания на подготовку, направленную на обретение совершенного «зрения», а также на высшую форму взаимосвязи между суфием и конечным «видением» объективной истины. Религиозное воплощение или символическое описание такой взаимосвязи суфии считают всего лишь грубым и второстепенным методом изображения случившегося отдельному человеку или группе, религиозным опытом, указывающим им путь к самосознанию.

«Совершенный суфий велик, возвышен; он чист. С помощью любви, работы и гармонии он достиг высшей степени мастерства. Для него не существует тайн, вся его сущность проникнута волшебным блеском. Он Руководитель и Странник, идущий Путем беспредельной красоты, любви, знаний, могущества, завершенности; он Страж Древней Мудрости, он Прокладывающий дорогу к высшим тайнам, он возлюбленный друг, само бытие которого опьяняет нас, придавая новый смысл духу человеколюбия».

Эти слова были сказаны о суфиях одним из современных писателей, который не относился к их числу, хотя и жил среди последователей Пути Любви.

Неразвитому человеку кажется, что суфий непостоянен, но для тех, кто обладает внутренним восприятием, он остается тем же, ибо сущность его осталась неизменной. Один из ученых Кашмира, веками бывшего одним из центров суфийского учения, еще в XVII в. проделал работу, которую сегодня можно было бы назвать обзором наиболее общих особенностей, присущих суфийским мистикам. Речь идет о Сирадж ад-дине, который объездил не только все соседние страны, но побывал даже на Яве, в Китае и в Сахаре, встречаясь с суфиями и записывая их устное наследие.

Сирадж ад-дин пишет: «Суфий — это совершенный человек. Когда он говорит: "Среди роз будь розой, среди шипов будь шипом", — речь идет не обязательно о поведении в обществе. Суфии — это поэты и влюбленные. В зависимости от того, в каких условиях развивается их учение, они могут быть солдатами, должностными лицами или врачами. Глазам стороннего наблюдателя они могут показаться магами, мистиками или же людьми, занимающимися совершенно бессмысленными вещами. Если вы считаете их святыми, святость их будет полезной для вас, если же вы работаете с ними как их товарищ, вы сможете получить пользу от общения с ними. Мир они считают отдельным инструментом, шлифующим человечество, сами же они в процессе непрерывного творения выполняют функции шлифовальщиков других совершенных людей. Некоторые из них разговаривают, другие молчат, третьи, как кажется, беспрерывно путешествуют, четвертые остаются на одном месте, занимаясь обучением. Для того чтобы понять их, необходимо использовать интуитивный разум, который в обычном состоянии подавляется разумом логическим. Избегайте суфиев и пользуйтесь только ограниченными, понятными и самоочевидными их услугами до тех пор, пока не научитесь понимать нелогичность и всю глубину скрытого в ней».

Отдельного суфия, так же как и всех суфиев, вместе взятых, невозможно описать отдельной группой слов или понятий. Возможно, это удастся сделать, если использовать для этой цели картинку, которая может двигаться и создавать впечатление различных измерений. В известном произведении, принадлежащем перу одного из величайших мистических учителей Руми, так говорится о суфии:

«Без вина пьян, без еды сыт; обезумевший, забывший о еде и сне; король, одевший простую одежду; клад в развалинах; не из воздуха и не из земли, не из огня и не из воды; безбрежное море. Он обладает сотней лун и солнц. Мудрость его взята не из книг, истина сделала его мудрым».

Можно ли его назвать религиозным человеком? Нет, он гораздо выше! «Он выше веры и неверия — что для него заслуги и грехи? Он скрыт — ищите его!»

Эти известные слова, взятые из «Дивана Шамса Табризи», написанного в XIII в., говорят нам о том, что суфий скрыт и скрыт более глубоко, чем последователи любой другой тайной школы. Тем не менее тысячи отдельных суфиев пользовались широкой известностью на всем Востоке. Суфийские общины можно встретить в арабских странах, в Турции, Иране, Афганистане, Индии, Малайе.

Чем настойчивее пытались западные ученые проникнуть в тайны суфиев, тем более сложной представлялась им эта задача. Их труды включают в себя исследования по мистицизму, востоковедению вообще и арабистике в частности, истории, философии и литературе. Однако суфийская мудрость гласит: «Тайна охраняет себя, обнаружить ее можно только в духе и практике Работы».

Возможно, поэтому один известный профессор археологии считается крупнейшим на Западе авторитетом в области суфизма. Заслужить этот авторитет ему помогло не профессорское звание, а то, что он сам является суфием.

Представления обычных людей Востока о суфиях часто совпадают с западными представлениями о них как о восточных мистиках. Их считают обладателями сверхъестественных способностей, наследниками тайн, дошедших до них из глубины веков и символизирующих собой мудрость и неподвластность времени. Суфий может читать мысли, мгновенно переноситься из одного места в другое, он постоянно поддерживает связь с потусторонним миром.

Суфиям приписывают обладание тайным могуществом, и нередко можно встретить людей, которые расскажут вам, например, как суфии излечили их с помощью одного только взгляда или какого-нибудь другого необъяснимого способа. Их считают непревзойденными мастерами в определенных сферах деятельности, и в доказательство тому называют имена многих людей. Они ошибаются гораздо реже, чем другие, и ко всему имеют особый подход. Дальнейшие события доказывают правильность их действий, что приписывают способности предвидению. Сами суфии верят, что они принимают участие в высших формах эволюции человечества.

Несмотря на то, что народные верования, связанные с почитанием святых, являются очень распространенными, им далеко до популярности легенд и традиций, имеющих отношение к суфийским мастерам, которых почитали последователи всех религий. Суфийские старцы могли ходить по воде, рассказывать о событиях, происходивших в далеких странах, жить истинно реальной жизнью и многое, многое другое. Когда мастер начинал говорить, его слушатели впадали в состояние мистического экстаза и приобретали особые магические силы. Где бы ни появлялись суфии, мистики других школ, часто уже достигшие высокого положения, становились их учениками.

В материальном мире столь сильное влияние суфиев обусловлено работой и творчеством, которые воспринимаются людьми в большинстве случаев благодаря достижениям отдельных суфиев. Широко распространено мнение, что философские и научные открытия, сделанные суфиями, стали возможными благодаря их особым способностям. Ограниченные теософы или интеллектуалы чувствуют себя несколько неловко, когда, несмотря на то, что они отрицают возможность достижения особых состояний сознания выдающимися суфиями, им приходится признавать, что в одних странах суфии являются национальными героями, а другие именно им обязаны развитием своей национальной литературы Предполагается, что от 20 до 40 млн. человек являются членами суфийских школ или их филиалов, причем число суфиев постоянно возрастает.

Суфием может оказаться ваш сосед, человек, живущий напротив вас, или ваша служанка; суфии могут быть богачами или бедняками, иногда они становятся затворниками.

Сторонний наблюдатель не может осуществить полноценное исследование суфизма, ибо оно предполагает непосредственное участие, подготовку и опыт. Суфии написали громадное количество книг применительно к различным обстоятельствам, поэтому подчас они кажутся противоречащими друг другу и не могут быть понятыми непосвященными также еще и потому, что обладают и скрытым смыслом. Чаще всего посторонние изучают их весьма поверхностно.

Одна трудность в попытках подхода к суфизму с помощью суфийских произведений, написанных на Востоке, была замечена многими учеными, предпринимавшими такие попытки, в том числе и проф. Николсоном, который долго работал, чтобы понять и сделать доступной Западу суфийскую мысль. Публикуя отрывки из некоторых суфийских произведений, он признает, что «очень большое количество этих произведений являются совершенно особыми и уникальными, поэтому подлинный смысл их открывается лишь тем, кто обладает ключом к шифру, в то время как непосвященные понимают все либо буквально, либо вообще ничего не понимают».

Предлагаемая читателю книга написана в суфийском духе, поэтому она должна следовать не обычным, а суфийским образцам. Материалы, использованные в этой книге, являются особыми, к ним нельзя подходить с обычными мерками. Это называется методом «рассеяния», ибо влияние считается эффективным именно благодаря многообразию своих проявлений.

В обычной жизни некоторые формы понимания становятся доступными благодаря опыту. Человеческий ум является тем, что он из себя представляет, отчасти вследствие влияний, которым он подвергается, а также своей способности использовать эти влияния. Взаимодействие между влиянием и умом определяет собой качество личности. Суфии сознательно подходят к этому нормальному физическому и ментальному процессу. Это приводит к более эффективным результатам; «мудрость» становится постоянной и не зависит больше от времени, эпохи и случая. Для того, чтобы проиллюстрировать этот процесс, суфии приводят в пример дикаря, поедающего все, что попало, и человека, умеющего различать, который ест лишь то, что является вкусным и может принести ему пользу.

По всем вышеупомянутым причинам было бы бессмысленным пытаться излагать суть суфийского мышления и деятельности в обусловленной или упрощенной форме. Абсурдность таких попыток суфии сравнивают с «поцелуями через посредника». Суфизм может быть естественным (спонтанным), но он является также частью высшей формы эволюции человечества, причем сознательной формы. В тех обществах, где суфизм не проявлял себя именно в такой сознательной форме, не существует способов адекватной его передачи. С другой стороны, почва для такой передачи (частично литературной, частично описательной, частично наглядной и т.д.) уже подготовлена в других местах.

Люди с метафизическим складом ума, и в особенности те, кто считает себя мистиками или же способными к «внутреннему восприятию», не имеют никаких преимуществ перед остальными, когда дело касается восприятия суфизма. Их субъективность, особенно если она связана с представлениями о собственной уникальности, «позаимствованными» у других, может на самом деле оказаться проявлением серьезной неспособности.

Упрощенного суфизма не существует, более того, он ускользает от тех неустойчивых людей, которые могут быть уверены в том, что им удастся понять его, постичь что-нибудь «духовное» с помощью того, что на поверку оказывается грубой и неэффективной способностью к восприятию. Несмотря на всю крикливость таких людей (а они часто оказываются именно такими), едва ли они вообще существуют для суфиев.

Едва ли смогут получить какую-нибудь пользу от суфизма те, кто говорит: «Все это невозможно описать, но я чувствую, что вы имеете в виду», т. к. суфии работают и прилагают усилия к тому, чтобы пробудить определенную область сознания, полагаясь при этом не на удачу, а на особые методы. Суфизм не имеет ничего общего с воздушными замками, взаимными восторгами или безжизненными обобщениями. Когда исчезает «острота», исчезает суфийский элемент ситуации, и наоборот. Суфизм предназначен не для особой части общества, ибо такой части попросту не существует, но для определенной способности, скрытой в людях. Суфизм не существует там, где люди не активизируют в себе эту способность. Он содержит в себе и «суровую» и «мягкую» реальность, разлад и гармонию, яркий свет пробуждения и мягкую темноту стремления ко сну.

Этот центральный момент хорошо выражен в суфийской поэзии, которая очень часто является технически совершенной, иногда кажется просто человеческой, а иногда — исполненной разительных противоречий. Поколения обусловленных просодистов проводили целые жизни, анализируя это уникальное явление с помощью различных методов и пользуясь при этом терминами поэтического «разнообразия качеств». Один суфийский поэт так прокомментировал эти попытки:

«О кот, привыкший к скисшим сливкам; знаток всех оттенков горечи! Ты относишься к тем, кто пришел к единому мнению насчет йогурта. Ты в равной степени ненавидишь сыр, масло и парное молоко. Ты говоришь, что не торгуешь сыром? Но, поистине, тот, кто торгует им, ближе к тебе, чем твоя яремная вена».

Он сказал еще и другие слова, которые удивительно точно описывают современную тенденцию постоянно подгонять произведения под какие-нибудь образцы:

«Если мы попытались написать совершенную картину или соткать отличный ковер, соберемся ли мы потом, чтобы всю ночь обсуждать, где каждый из нас был несовершенен? Это было бы прекрасно. Это задача для совершенного человека или для ребенка, который уронил кусок пирога в грязь и ищет единственно возможное средство, чтобы очистить его».

Тот, кто пробовал твердые, но не слишком острые асептические сыры современной промышленной выделки, наверное согласится с мнением поэта относительно еды, но не более того.

Хилали, которого обвиняли в том, что он «использует меч для того, чтобы разрубать нитки», сказал: «А может быть, мне лучше попробовать утопить верблюда в меду?»

Некоторые люди подражают суфиям, стремясь извлечь выгоды из их авторитета. Некоторыми из них написаны книги, которые только увеличили замешательство непосвященных.

Существует возможность воспринять дух суфизма и через литературные произведения, если не забывать при этом, что его необходимо практиковать постоянно и не из эгоистических побуждений. Это зависит не только и не столько от влияния художественных форм, сколько от влияния жизни на жизнь.

В соответствии с одним из определений, суфизм есть жизнь человека. Оккультные и метафизические силы проявляют себя чаще всего случайно, хотя и могут играть определенную роль в этом процессе, если они уже не сыграли ее в деле самоутверждения или удовлетворения человека. Уже не требует доказательств тот факт, что попытки стать суфием из желания добиться личного могущества, как его обычно понимают, не имеют успеха.

Ценными являются только поиски истины, подкрепленные желанием обретения мудрости. Единственным методом является слияние, а не изучение.

Наблюдая за суфиями с помощью того, что фактически является частью суфийской техники, нам придется обратить внимание на вещи, которые сначала могут быть весьма важными, но впоследствии утрачивают свое значение. Дать наглядно представление об этой технике не трудно. Ребенок учится читать, овладевая азбукой. Когда он уже умеет читать слова, он сохраняет знание отдельных букв. но слова читает целиком. Если бы ему по-прежнему пришлось концентрировать свое внимание на отдельных буквах, то, что сначала было полезным, превратилось бы в серьезное препятствие. Знание букв и слов дает надежду на более устойчивую перспективу. В этом и заключается суть суфийского метода.

Сам этот процесс легче, чем его описание, хотя бы потому, что сделать вещь зачастую легче, чем описать ее.

Я попытаюсь создать некоторое представление о суфиях, находящихся в своем круге (халке), который является основной единицей и сердцем активного суфизма. Группа искателей, испытывающая влечение к обучающему мастеру, посещает собрания, проводимые им по четвергам. Первая часть встречи подчинена регламенту в меньшей степени, она отводится приему искателей и вопросам.

Пользуясь такой возможностью, один из новичков спросил у нашего учителя, которого зовут Ага, существует ли общее для всех людей стремление к мистическим переживания.

Ага сказал: «На этот вопрос можно ответить одним словом. Оно заключает в себе описание того, что мы делаем, и суммирует наш образ мышления. Это слово поможет вам постичь самый смысл нашего существования, а также причину того, почему люди постоянно противоречат друг другу. Это слово — Ангу-ризюмэйнабстафил». Затем Ага пояснил свои слова с помощью традиционной суфийской притчи.

«На деревенской улице собралось четверо — перс, турок, араб и грек. Они вместе путешествовали, стремясь достичь некоего отдаленного места, но в настоящий момент у них разгорелся спор о том, как потратить ту единственную монету, которая у них осталась.

"Я хочу купить ангур", — сказал перс.

"Я хочу изюм", — сказал турок.

"А я хочу эйнаб", — сказал араб.

"Нет! — заявил грек.— Мы купим стафил".

Мимо проходил путешественник, знавший много языков. Он сказал: "Дайте эту монету мне, и я постараюсь удовлетворить желание каждого из вас". Сначала они не хотели верить ему, но в конце концов отдали монету. Человек отправился в лавку и купил 4 маленьких кисти винограда.

"Вот мой ангур", — сказал перс

"Это как раз то, что я называю изюмом", — сказал турок.

"Вы принесли мне эйнаб", — сказал араб.

"Нет! — воскликнул грек.— На моем языке это называется стафил".

Они разделили виноград между собой, и каждый понял, что разногласия возникли только потому, что они не понимали друг друга».

Ага продолжал: «"Путешественники" — это обычные люди. Рассудивший их — суфий. Люди чувствуют, что они чего-то хотят, ибо существует внутренняя потребность, присущая каждому из них. Они могут по-разному называть ее, но это одна и та же вещь. Те, кто считает ее религией, пользуются не только разными названиями, но и по-разному представляют себе, чем она может быть. Те, кто считает это честолюбием, пытаются определить его границы. И только когда появляется человек, знающий, что именно имеют они в виду, они могут прекратить споры и начать есть виноград».

Далее Ага сказал, что группа путешественников, которую он описал, является более продвинутой, чем основная масса, в том смысле, что они, по крайней мере, имеют какие-то позитивные идеи относительно своей цели, хотя и не могут выразить их. Люди гораздо чаще находятся на более ранней стадии развития, чем они это предполагают. Человек хочет чего-то, но не знает, чего именно, хотя и может думать, что знает об этом. Суфийский образ мышления в какой-то мере используется средствами массовой информации, когда все усилия направлены на то, чтобы заставить людей верить в то, что они хотят определенных вещей или нуждаются в них, что они должны верить определенным вещам и в результате всего этого делать определенные вещи, угодные тем, кто ими управляет.

Суфий говорит о вине, получаемом из винограда, и его тайных возможностях как о своем способе достижения «опьянения». Виноград рассматривается как начальная форма существования вина. Таким образом, под виноградом подразумевается обычная религия, в то время как вино есть реальная сущность этого растения. Четверых путешественников следует считать представителями четырех религий. Суфий показывает им, что основа их религий фактически едина. Однако он не предлагает им вина, сути, являющейся тайным учением, которого необходимо достичь и использовать в мистицизме, представляющем собой более высокую стадию, чем обычная организованная религия. Это следующая стадия. Роль суфия, служащего человечеству, проявляется в том, что, хотя он и действует на более высоком уровне, он по мере сил помогает последователям формальной религии, демонстрируя им принципиальную идентичность всех религий. Он, конечно, мог бы поговорить и о достоинствах вина, но путешественники хотели винограда и получили его. Суфий считает, что говорить о более важном учении можно будет только тогда, когда утихнут споры вокруг незначительных вопросов. Между тем первый вводный урок был дан.

В людях, которые не начали изменяться, общее для всех стремление к мистицизму никогда не станет ясным настолько, чтобы осознать, что это такое.

В своей версии этой притчи Руми имеет в виду суфийскую систему подготовки, когда говорит о том, что виноградные кисти, сжатые под одним прессом, могут дать только один сок — вино суфизма.

Суфии часто начинают с вещей, не имеющих отношения к религии*. Они говорят, что ответ следует искать в разуме самих людей. Разум надо сделать свободным, чтобы с помощью самопознания интуитивное знание привело человека к завершенности. Иной путь, путь подготовки, подавляет и сдерживает интуицию. Несуфийские системы превращают человека в обусловленное животное, одновременно внушая ему, что он свободен в выборе образа действий и мышления.

* Состояния в суфийской литературе соответствуют трансмутации семи «душ», которые обозначаются техническим термином «Нафс».

Суфий — это человек, который верит, что с помощью поочередного отделения от жизни и ассимиляции с ней он становится свободным. Он является мистиком, т. к. верит, что может добиться гармонии с целями всего творения. Его можно назвать и практичным человеком, потому что он верит, что этот процесс происходит в рамках обычного общества. Он должен служить человечеству, т. к. он является частью его. Великий ал-Тургаи, современник Омара Хайама, в 1111 г. сделал такое предупреждение: «О человек, искусство это заключает в себе много сведений, помогающих раскрывать тайны; слушай же, ибо в молчании спасение от ошибок. Они предназначили тебя для определенной цели, но ты не смог понять этого. Береги себя, чтобы в один прекрасный день не осознать всю бессмысленность того, что ты делал». Эти слова были переведены Эдвардом Пококом в 1661 г.

Для того, чтобы преуспеть в этом, он должен использовать методы, разработанные ранними суфийскими мастерами. Эти методы позволяют избежать влияния целого комплекса факторов, связанных с воспитанием, которые делают большинство людей пленниками их окружения и воздействия их же собственных переживаний. Суфийские упражнения разрабатывались с учетом взаимодействия двух вещей — интуиции и меняющихся аспектов человеческой жизни. Интуиция подскажет человеку, какими именно методами ему пользоваться в различных обществах и в разное время. Это нельзя назвать непоследовательностью, ибо подлинная интуиция всегда последовательна.

Суфийскую жизнь можно прожить в любое время и в любом месте. Она не требует ухода от мира, участия в каких-либо организованных движениях или соблюдения религиозных догматов. Жизнь суфия созвучна жизни всего человечества, поэтому суфизм нельзя назвать чисто восточной системой. Суфизм оказал глубокое влияние не только на восточную, но и на самую основу западной цивилизации, в условиях которой живут многие из нас и которая является смесью христианского, иудейского, мусульманского и ближневосточного или же средиземноморского наследия, что в совокупности мы называем «западным».

Суфии считают, что люди способны к бесконечному совершенствованию. Совершенство приходит к тем, кто достигает гармонии со всем существующим. Физическая и духовная формы жизни соприкасаются, но только в том случае, если между ними устанавливается полное равновесие. Системы, призывающие к уходу от мира, считаются несбалансированными.

Физические упражнения связаны с теоретическими построениями. В суфийской психологии, например, существует важная взаимосвязь между учением о «Семи состояниях человека» и единением личности, а также между движением, опытом и последовательными достижениями высокоразвитой личности.

Где и когда зародился суфийский образ мышления? Большинство суфиев считает, что этот вопрос едва ли имеет реальный смысл. «Место» суфизма внутри человечества. «Место» коврика вашей гостиной на полу вашего дома, а не в Монголии, где он, возможно, был соткан.

«Суфийская практика слишком тонка для того, чтобы иметь формальное начало», — говорится в книге «Асрар аль-Кадим ва-аль-Кадим» («Тайны прошлого и будущего»). Поскольку ясно, что история не так важна, как настоящее и будущее, многое можно было узнать, попытавшись проследить распространение современного суфизма, ибо он начал распространяться с завоеванных арабами территорий около 1400 лет назад. Приводя в пример этот период развития, суфии показывают, как и почему идея самосовершенствования может быть принята любым обществом, независимо от его номинального и социального устройства.

Последователи суфизма считают его внутренним, «тайным» учением, скрытым в любой религии, а поскольку основа его уже заложена в уме каждого человека, то суфийское развитие неизбежно должно найти свое выражение в любых условиях. Исторический период развития этого учения начинается с распространения ислама из пустынных районов в уже сложившиеся социальные образования Ближнего Востока.

До середины VII в. распространение ислама даже в пределах Аравии было сомнительным, но ему было суждено вскоре подчинить себе целые империи Ближнего Востока, каждая из которых обладала складывавшимися веками традициями в области политики, военного искусства и религии. Мусульманские армии, первоначально состоявшие главным образом из бедуинов и только в дальнейшем пополнившиеся новобранцами другого происхождения, наступали на север, восток и запад. Халифы стали хозяевами земель древних евреев, византийцев, персов, а также греков и буддистов; на западе завоеватели достигли юга Франции, а на востоке — долины Инда. Эти политические, военные и религиозные завоевания были основой современных мусульманских стран и обществ, территория которых простирается от Индонезии на Тихом океане до Марокко на Атлантическом.

Именно благодаря этому суфийские мистики стали известны Западу. Усилиями этих людей учение существует в современном виде, объединяя людей интуитивного знания от Дальнего Востока до самых далеких уголков Запада.

Первые халифы владели миллионами квадратных миль земли, неисчислимыми богатствами и могли оказывать политическое давление на весь средневековый мир. В их руках оказались центры, занимавшиеся изучением наследия древних, и частично традиционные мистические школы. В Африке к этим школам относились общества Египта, включая и Александрию; западнее был Карфаген, где святой Августин изучал и проповедовал эзотерические дохристианские учения. Здесь же можно отметить Палестину и Сирию, колыбель тайных традиций; Центральную Азию, где наиболее прочно закрепились буддисты; северо-западную Индию с древними традициями мистицизма и эмпирической религии — и все это находилось в пределах мусульманской империи.

В эти центры предпринимали путешествия арабские мистики, издавна именовавшиеся «Близкими» (мукаррибун), которые верили в фактическое единство внутренних учений всех религий. Подобно Иоанну Крестителю, они носили одежды из верблюжьей шерсти и могли быть известны как суфии (Люди Шерсти), хотя и не только по этой причине. В результате контактов с ханифами все эти древние центры стали оплотами суфийского учения. Была установлена связь между учениями и практикой христиан, зороастрийцев, иудеев, индуистов, буддистов и т. д. Этот процесс, слияние сущностей, никогда не воспринимался несуфиями как реальность, потому что такие наблюдатели считают невозможным даже осознание того факта, что суфий видит суфийское учение и вступает с ним в контакт в условиях любой культуры, подобно пчеле, которая собирает мед из разных цветов, но сама в цветок не превращается. Не получило широкого распространения даже использование суфиями терминологии «слияния», применявшейся для указания на эту функцию.

Суфийский мистицизм в значительной степени отличается от других культов, называющих себя мистическими. Внешняя религия является для суфиев всего лишь оболочкой, хотя и подлинной, выполняющей определенную функцию. Когда его сознание преодолевает эти социальные рамки, суфий начинает понимать истинное значение религии. Образ мышления мистиков других школ полностью отличается от суфийского. Они могут выходить за рамки внешних религиозных обрядов, но они не делают главный упор на то обстоятельство, что внешняя религия есть только прелюдия к приобретению особого опыта. Большинство из тех, кто впадает в экстатические состояния, остается приверженным восторженной символике той или иной концепции, развившейся из их религии. Суфий использует религию и психологию для того, чтобы стать выше всего этого. Достигнув цели, он «возвращается в мир», чтобы вести по Пути других.

Проф. Николсон особо подчеркивает это объективное понимание религии, переводя Руми следующим образом:

«О мусульмане, не осталось на свете влюбленных, кроме меня.

Только меня можно назвать верующим или христианским отшельником. Осадок от вина, кравчий, поэт, арфа, музыка, возлюбленный, свеча, вино и радость опьянения — все это я. Семьдесят две веры и секты в мире на самом деле не существуют: Богом клянусь, всякая вера и секта — это я. Земля и воздух, вода и огонь, более того, тело и душа — и это я. Истина и ложь, добро и зло, легкость и трудность с начала и до конца, знание и изучение, аскетизм, благочестие и вера — это я. Будь уверен, что огнедышащее преддверие ада и сам адский огонь, и рай, и Эдем, и гурии — это я. Земля, и небо, и все, что есть на них, ангелы, пери, джинны и все люди — это я».

Руми разрушил ограниченность обычного сознания. Теперь он может видеть все в истинном свете, понимать близость и единство внешне различных вещей, осознать предназначение человека, и в особенности суфия. Все это стоит гораздо выше того, что обычно называют мистицизмом.

Перед лицом многочисленных и победоносных мусульманских фанатиков было далеко не безопасно, подобно суфиям, утверждать, что реализация человеческих возможностей связана, прежде всего, с внутренним миром человека и не имеет ничего общего с исполнением определенных вещей и отказом от исполнения других. Вместе с тем суфии считали, что для того, чтобы стать силой, способной влиять на все человечество, мистицизм не должен носить столь секретный характер.

Суфии традиционно считали себя наследниками одного единственного учения, принимавшего в зависимости от обстоятельств множество различных форм, которое можно было сделать инструментом развития человека. Один из суфиев писал: «Наши души были опьянены вином бессмертия еще до того, как в мире появились сады, виноградные лозы и виноград».

Основа для широкого распространения суфийской мысли и деятельности была заложена мастерами классического периода, охватывающего около восьми веков после возникновения ислама (примерно с 700 до 1500 г. н. э.). Суфизм был основан на любви, его деятельность направлялась с помощью динамической силы любви, он находил выражение в обычной жизни человека, поэзии и работе.

Между суфизмом и исламом не могло быть никаких внутренних противоречий, т. к. суфии считали ислам проявлением существенного взлета трансцендентального учения. Суфизм использовался для поддержания контакта с внутренней реальностью ислама, а также любой другой религии или истинной традиции.

В своих «рубаиат» великий суфий Хайам уделяет особое внимание внутреннему опыту, который не имеет никакого отношения к теологической версии того, что люди по ошибке считают истинной религией:

В обители и келье, монастыре и синагоге Одни страшатся ада, другие мечтают о рае, Но в сердцах у тех, кто постиг Божественные тайны, Нет места таким фантазиям.

Стадия, в которую вступило то, что мы называем суфизмом, характеризовалась различными условиями и окружением, но была единой в смысле преемственности учения. Косные церковники-формалисты могли отрицать этот факт, но они не играли особо важной роли, ибо «тот, кто видит всю картину, может и понять ее и послужить ей». Профессор Е. Дж. Броун поясняет: «Даже настоящие суфии во многом отличались друг от друга, т. к. их система была сугубо индивидуальной и мало расположенной к пропаганде. Полностью развитый ариф (познавший или адепт) преодолевал многие ступени и проходил долгий курс обучения под руководством различных пиров и муршидов (духовных наставников), прежде чем обретал познание (ирфан), с точки зрения которого каждая существующая религия является более или менее верным отражением великой и лежащей в основе всего Истины, с которой он в конечном итоге вступил в контакт. Он не считал ни возможным, ни желательным передавать свое понимание этой Истины никому, если не считать тех немногих, кто благодаря такой же подготовке, был способен к ее восприятию».

Людям со стандартным мышлением подчас бывает трудно понять, насколько универсальными являются принципы настоящей суфийской деятельности. Поскольку суфизм был предназначен для того, чтобы существовать в условиях ислама, как и в любых других условиях, его легко можно изучать через контекст ислама. Было бы полезным отметить, что два руководства, полностью согласовывавшихся с официальной теологией и написанных явно для того, чтобы доказать всем ортодоксальность суфизма, вышли из-под пера двух суфийских гигантов — Калабаджи из Бухары (ум. в 995 г.), написавшего «Таруф», и Худжвири (ум. в 1063 г.), написавшего «Кашф аль-Махджуб», первый суфийский трактат на персидском языке. Оба автора относились к элите суфизма, но зачастую производили впечатление посторонних наблюдателей, а не посвященных, подобно Омару Хайаму, что вводит в заблуждение исследователей, не в меру буквалистиче-ски подходящих к его творчеству. Произведения этих авторов полны скрытого смысла, который невозможно восстановить в переводе. В дальнейшем многие средневековые суфийские ордена шли этим путем. Они продолжили их работу, показавшую высокую эффективность в условиях мусульманского мира. Однако, как отмечают некоторые суфии, «одно время суфизм изучали исключительно с помощью знаков». Целью обоих методов был Совершенный Человек. Символизм и определенный опыт, с помощью которого суфийская практика может привести к одному знаменателю ислам и другие религиозные системы, это уже иная область, доступная только суфиям-практикам и скрытая в афоризме: «Тот, кто пробует, знает».

По разным причинам существует очень много объяснений, касающихся употребления слова «суфии», но для тех, кто присоединяется к этим мистикам, единственно верное толкование его сводится к тому, что это слово в зашифрованном виде содержит в себе концепцию Любви. Также зашифрованными, на этот раз с помощью числового кода, являются следующие слова, передающие в краткой форме некоторые идеи: «выше», «превосходство», «исправление», «завещание», «достаточное количество чего-либо в нужное время». Таким образом, суфизм есть трансцендентальная философия, предназначенная для исправления определенных вещей, берущая свое начало в прошлом, но полностью применимая и к современному обществу.

Вся религия подчинена идее развития. Суфии считают, что эволюция суфия осуществляется внутри него самого, а также в его взаимоотношениях с обществом. Развитие общества и конечная цель всего творения, включая сюда и даже номинально неодушевленные вещи, неотделима от конечной цели суфия. На какой-то период, на миг, месяц или больше, ему может понадобиться отделить себя от общества, но в конечном итоге он никогда не теряет связи с вечным целым. Таким образом, важность суфиев громадна, а их деятельность и внешний вид могут изменяться в зависимости от потребностей людей и высших сил. Джалал ад-дин особо подчеркивает эволюционный характер усилий человека, которые всегда оправданы, независимо от того, прилагают ли их отдельные группы или люди: «Я умер как пассивная материя и стал растением. Я умер также и как растение и стал животным. Я умер как животное и стал человеком. Почему я должен бояться утраты своих "человеческих" качеств? Я умру как человек, чтобы воскреснуть "ангелом"...» (Мас-нави, кн. 3, рассказ XVII).

Такая позиция в суфийском духе разъясняет некоторые кажущиеся противоречия в поведении и взглядах суфиев. Никогда не забывая о реальном положении вещей, суфии раннего периода ислама подчеркивали важность самоотречения и дисциплины, чего очень не хватало расширявшемуся и процветавшему государству, формировавшемуся на основе военных успехов на Ближнем Востоке. Рядовые историки, как правило, не замечают этого, и поэтому подходят к суфизму с чисто исторических позиций, полагая, что им удается заметить независимое развитие в рядах фанатиков. Передают, что святая женщина-суфий Рабийа (ум. в 802 г.) особое значение придавала любви, а Нури (ум. в 907 г.) — отказу от мира. Нам говорят, что затем наступил новый период, характеризовавшийся более сложными — спекулятивными и философскими — взглядами на жизнь и, более того, последующими предполагаемыми влияниями извне.

Подобное развитие является бесспорным фактом, но объяснение его с суфийской точки зрения во многом будет отличаться от того, которое напрашивается при поверхностном рассмотрении. Во-первых, все элементы суфизма всегда были налицо, находясь в уме человека. Разные условия вызывали к жизни различные формы учения, ибо «никто не может все свое время проводить в ярости».

Такие люди, как Рабийа, избирались как наглядные примеры проявления определенных аспектов учения. Непосвященные читатели древних документов, рассматриваемых вне условий, для которых они были написаны, вполне естественно приходили к выводу о том, что тот или иной суфий все свое время посвящал умерщвлению плоти или что до Байазида (ум. в 875 г.), в суфизме не было ничего сходного с Ведантой или буддизмом и т. д. Возможно, что подобные выводы были неизбежны, учитывая скудость материалов, доступных обычному исследователю. С другой стороны, всегда должно было существовать множество суфиев, желавших объяснить этот момент, для них, естественно, хорошо знакомый. Однако для схоластического мышления характерно большее уважение к написанному, чем к выраженному устно или пережитому, поэтому более чем вероятно, что это обстоятельство является причиной того, что ученые крайне редко консультируются по этим вопросам с современными представителями суфиев.

Нетрудно установить тот факт, что условия, созданные исламом, были признаны подходящими для проекции суфийского учения. Несмотря на процветание полуофициального мусульманского духовенства, узколобых буквалистов, настаивающих на догматическом истолковании религии, ислам обеспечил более благоприятные условия для распространения тайного учения, чем любая из предшествующих ему религий, существовавших ранее на этой же территории. Религиозным меньшинствам была гарантирована неприкосновенность, и это положение строго соблюдалось в течение всего периода, когда активность суфиев принимала все более и более видимые формы. Ислам, по сути, определялся формально. Кого считали верующим? По меньшей мере, тех, кто согласен был повторить фразу «Ля илляха илля Аллах Мухаммад алрасул Аллах» («Только Божество достойно поклонения, Хвалимый посланник достойного»), которую передают следующим образом: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммад — пророк Его». Неверующим считался тот, кто отрицал этот символ веры. В сердце человека заглянуть было невозможно, поэтому веру или неверие нельзя было определить, об этом можно было только догадываться.

В том случае, если человек мог доказать, что он согласен с этой формулой, его уже не могли преследовать как еретика. Не существовало никаких догматов относительно природы этого Божества и его взаимоотношений с Пророком.

Более того, в этой фразе не было ничего такого, с чем суфий мог бы не согласиться. Его толкование этих слов могло быть более мистическим, чем схоластические толкования, но никакие силы, в том числе и духовенство, не смогли бы установить господство священнослужителей. В конце концов, социальная жизнь мусульманского общества подчинялась установлениям признанных правоведов. Они не могли дать определение Аллаху, который был выше всяких определений, точно так же, как не могли свести к точному определению и пророчество — особые отношения Божества с человеком. В течение долгого времени суфии могли свободно делать подобные заявления: «Я поклоняюсь идолам, ибо понимаю, что значит поклоняться им, а идолопоклонник не понимает этого».

Суфийская традиция считает, что разрушение старого порядка на Ближнем Востоке воссоединило «капли ртути», т.е. эзотерические школы, действовавшие в Египте, Персии, Византии, превратив их в «поток ртути», другими словами, в подлинный развивающийся суфизм.

Суфии даже выработали принцип, которым часто пользовались мусульманские законоведы и смысл которого сводился к тому, что неприемлемые слова, произносимые человеком, находящимся в состоянии мистического экстаза, не следовало понимать буквально и подвергать его за это наказаниям. Один известный суфий сказал: «Если куст может сказать: "Я — Истина", то же самое может сделать и человек».

Также было очень широко распространено мнение о том, что Мухаммад поддерживал особый контакт с другими мистиками и что преданные и пользовавшиеся огромным уважением «Искатели Истины», окружавшие его в течение всей его жизни, могли воспринять от него тайное учение. Следует помнить о том, что Мухаммад не утверждал, что он принес с собой новую религию. Он продолжал монотеистическую традицию, которая, по его словам, существовала задолго до него. Мухаммад вменял в обязанность уважение к последователям других религий и говорил о роли различных духовных учителей. Сам Коран был ниспослан мистическим путем, и многие места его содержат указания на мистический образ мышления.

В области религии Коран поддерживает единство всех религий и говорит о том, что они происходят из одного и того же источника («Каждый народ был предупрежден»). Ислам считал Моисея, Иисуса и других вдохновленными свыше пророками. Далее, тот факт, что множество бывших иудеев, христиан и зо-роастрийцев (включая и священнослужителей) признали мессию Мухаммада, а некоторые из них в поисках учителя посетили Аравию еще во время его жизни, еще более укрепили веру в непрерывность древнего всеобщего учения, при этом предшествующие религии могли быть различными вариантами или популяризациями этого учения.

Вот почему «Цепь передачи» суфийских школ может восходить по одной линии к Мухаммаду, а по другой — к пророку Илье. Один из самых почитаемых суфийских мастеров VII в. Увайс (эль-Карни), умерший в 657 г., никогда не встречался с Мухаммадом, но он жил в Аравии в это же время и пережил его. С другой стороны, авторитетные источники указывают, что слово «суфий» было уже в употреблении до того, как пророк Мухаммад стал проповедовать свое учение («Китаб аль-Люма»). Если человек желает хоть в какой-то мере по-настоящему понять суфиев, он должен будет почувствовать эту непрерывность древнего учения и поверить в развитие общества.

Пожалуй, самым большим вкладом ислама в распространение суфизма было отсутствие нетерпимости и признание теории о том, что цивилизация развивается и даже является органичной. В отличие от предшествующих религий, ислам утверждал, что истина может открыться любому человеку, достигшему определенного момента в своем развитии, а также что ислам является вовсе не новой религией, а не более и не менее чем последним звеном в цепи великих религий, предназначенных для мира. Утверждая, что Мухаммад был последним Пророком, ислам социологически отразил осознание людьми того факта, что эпоха возникновения новых теократических систем подошла к концу. Последующие пятьсот лет с полной ясностью доказали это. Учитывая современное состояние общества, было бы немыслимым утверждать, что новые религиозные учителя, соответствующие по рангу основателям мировых религий, смогли бы занять положение, которого добились Заратустра, Будда, Моисей, Иисус и Мухаммад.

После того, как мусульманская цивилизация достигла своего наивысшего расцвета в средние века, взаимодействие между постоянными мистическими движениями всех народов неизбежно должно было стать гораздо более тесным, чем в те легендарные дни, когда практический мистицизм был ограничен относительно немногочисленными и абсолютно тайными группами. Теперь суфизм стал развиваться уже по многим различным направлениям. Учителя, специализировавшиеся на концентрации и размышлении, препятствовали тенденции к материальности, уравновешивая материализм аскетизмом. Великий суфий Хасан Басрийский (ум. в 728 г.) предупреждал, что аскетизм может приобретать характер мазохизма, и в этом случае его применение объясняется недостатком силы духа. В зависимости от своих способностей каждый суфий должен был пройти более или менее долгий период подготовки, прежде чем его могли признать достаточно уравновешенным, чтобы «жить в миру, но быть не от мира». Приспосабливая свои теории к потребностям общества, суфийские певцы и поэты создавали произведения, которым суждено было стать классическим наследием Востока. В тех кругах, где привычным делом были развлечения и легкомыслие, суфийское учение проявляло себя с помощью музыки и танцев, оно использовало романтические и волшебные сказки, и в особенности юмор. Идея сосредоточения на теме любви и отделения человека от его цели была давно занесена в военные круги, где рыцарство и идея поисков возлюбленной и конечной реализации человека привели к созданию новой литературы и возникновению рыцарских орденов, сыгравших впоследствии заметную роль и на Востоке, и на Западе.

Слон в темноте

Человека с завязанными глазами, никогда прежде не видевшего воды, опускают в воду, и он чувствует ее. Когда повязку снимают, он узнает, что это такое. До того, как это произойдет, он будет знать о воде только по воздействию, которое она производит.

Руми. «Фихи ма фихи»

С развитием науки и искусств в средневековом мусульманском мире суфийский гений особенно ярко проявлял себя, когда суфии становились врачами и учеными, когда они украшали символами свои здания и произведения декоративного искусства (некоторые из этих символов сегодня называют арабесками), предназначенные для того, чтобы в видимой форме увековечить некоторые вечные истины, к которым приходит человек в процессе поисков конечной гармонии и единения со всем творением.

Хотя достижения чисто практической системы суфиев зачастую были неясны посторонним наблюдателям, не знавшим об истинном значении этой системы, их можно обнаружить в мышлении, искусстве и мистико-оккультных областях всего Востока и Запада. Для того чтобы ближе подойти к суфийскому опыту, необходимо кратко остановиться на методах этих мистиков. Начать можно с поэзии шуток и символов.

Обычно говорят, что путей, ведущих к суфийскому мышлению, существует почти столько же, сколько и суфиев. Религию, например, нельзя ни принимать, ни отвергать до тех пор, пока искатель не будет точно осведомлен о ее реальном содержании. Суфии утверждают, что принципиальное единство всех религий не признают во всем мире только потому, что большинство верующих не представляет себе, чем, в сущности, является религия. Она не обязательно должна быть тем, что о ней обычно думают.

Для суфия противоречия между религиозным человеком и атеистом подобны спору человека, считающего Землю плоской, с тем, кто убежден, что она имеет форму цилиндра, — ни тот, ни другой не имеют об этом реального представления.

В этом заключается основное различие между суфийским методом и методами других метафизических систем. Слишком часто считают аксиоматичным, что человек обязательно должен быть либо верующим, либо неверующим, или, возможно, агностиком. Если он верующий, он будет ожидать, что кто-нибудь укажет ему на веру или систему, которая, по его мнению, сможет удовлетворить его потребности. Мало кто укажет ему на то, что он может и не понимать, в чем именно эти потребности заключаются.

В мире суфия есть высшие измерения; для него вещи исполнены значения совсем в другом смысле, чем для людей, сформировавшихся под влиянием подготовки, навязанной им обычным обществом.

Такие люди «страдают косоглазием». Если голодного человека спросить, сколько будет 2 + 2, он ответит: «Четыре (а может быть, и восемь) куска хлеба».

Суфийское учение говорит о том, что всю полноту жизни невозможно будет понять, если изучать ее с помощью методов, применяемых нами в повседневной жизни. Но это лишь частично освещает проблему, ведь если в вопросе: «О чем все это?» — порядок слов может быть изменен, то ответ уже нельзя будет изменять таким же образом. Понимание является следствием опыта и озарения. Инструмент, с помощью которого можно измерить маленькую вещь, не всегда будет годен для измерения большой. Абу Ханифа сказал: «Используйте свое знание практически, ибо знание без практики — безжизненное тело». Ученый может рассказать вам о том, что пространство и время — это одно и то же, или о том, что материя вовсе не является непрерывной, он может и доказать это с помощью своих методов, но его доказательства мало что изменят в вашем понимании и ничем не обогатят ваш опыт относительно того, что было предметом объяснений. Мы можем заявить, что материя бесконечно делима, но для чисто практических целей существует предел кусков, на которые можно разделить плитку шоколада так, чтобы каждый кусок продолжал обладать всеми свойствами шоколада. Таким образом, вы, с одной стороны, можете смотреть на кусок шоколада, с другой — на предмет, который вы желаете разделить на максимально возможное число частей. Человеческий ум склонен к обобщениям, основанным на далеко не полных данных; суфии же считают, что они способны делать нечто более совершенное.

Некоторым ученым XX века было бы очень трудно поверить в то, что почти за 1000 лет до Эйнштейна дервиш Худжи-вири на основании достижений суфийского опыта обсуждал в суфийской литературе вопросы об идентичности времени и пространства («Раскрытие скрытого», «Перечень их чудес»).

Традиционная суфийская притча освещает один из аспектов этого вопроса и показывает трудности, с которыми сталкиваются даже ученые, пытающиеся изучать суфизм с помощью ограниченных методов изучения:

«Слон, принадлежавший группе бродячих артистов, оказался неподалеку от города, где никогда раньше слона не видели. Услыхав о таком чуде, четверо любопытных горожан решили добиться разрешения посмотреть на слона раньше других. Поскольку в стойле, где содержали слона, не было света, изучение диковинного животного должно было происходить в темноте.

Дотронувшись до хобота, один из них решил, что это создание напоминает шланг. Второй ощупал ухо и пришел к выводу, что слон похож на опахало. Третьему попалась под руку нога, которую он мог сравнить только с живой колонной, а четвертый, положив ему руку на спину, был уверен, что слон напоминает собой трон. Никто из них не мог составить полной картины, исходя из того, что он сумел ощупать; каждый и ссылался на это, употребляя при этом названия уже знакомых ему вещей. Результатом экспедиции было недоумение. Каждый был уверен, что прав именно он, но никто из остальных горожан не мог понять, что же случилось и что в действительности произошло с исследователями».

Обычный человек, желающий узнать, что такое суфийский образ мышления, как правило, обращается к справочной литературе. Он может найти слово «суфий» в энциклопедии или же просмотреть труды специалистов по религии и мистицизму.

Если он это сделает, он поймет, что значит мышление, сформированное по методу «ощупывания слона в темноте».

Один из персидских ученых считает, что суфизм представляет собой искажение христианского учения. Профессор из Оксфорда думает, что он сложился под влиянием индийской Веданты. Профессор арабо-американского происхождения полагает, что суфизм был реакцией на интеллектуализм в исламе. Профессор семитской литературы усматривает в суфизме следы центрально-азиатского шаманизма. Немецкий ученый будет убеждать нас, что в суфизме следует искать элементы христианства и буддизма. Два очень крупных английских востоковеда видят в суфизме следы сильного влияния неоплатонизма, но один из них допускает, что суфизм мог развиваться и самостоятельно. Арабский ученый, публикующий свои труды через один из американских университетов, убеждает своих читателей, что неоплатонизм (который он считает частью суфизма) является результатом синтеза греческих и персидских влияний. Один из крупнейших испанских арабистов, говоря о возникновении монашества в христианстве, называет источником суфизма манихейство. Другой ученый, обладающий не меньшим авторитетом, находит в суфизме элементы гностицизма, а один английский профессор, который перевел суфийскую книгу, склонен видеть в ней «маленькую персидскую книгу». Другой переводчик усматривает мистическую традицию суфиев «в самом Коране». «Хотя в персидской и арабской литературе можно найти много интересных с исторической точки зрения определений суфизма, главная их ценность заключается в том, что они показывают, что дать определение суфизму невозможно».

В Пакистане считают, что Руми (1207—1273) был наследником практически всех великих течений древней мысли, существовавших на Ближнем Востоке. Для тех, кто поддерживал реальные контакты с суфиями и присутствовал на их собраниях, не требуется никаких особых доказательств и усилий воли, чтобы увидеть, что суфизм содержит в себе массу составных вещей, которые встречаются и в таких несуфийских системах, как гностицизм, неоплатонизм, аристотелианство и т.д. Мастер Хал-ки сказал: «Все бесчисленные волны, воспринимающие и тут же отбражающие лучи солнца, из одного моря». Человеку, которого приучили верить в ясность или в монополию идей определенных школ, будет нелегко совместить подобное понимание с суфийским размышлением.

Доктор Халифа Абду Хаким доказал, что он способен перечислить все философские школы, идеи которых разделял Руми, и при этом он не считает, что эти школы произошли друг от друга. Он пишет: «Его "Маснави" — это многогранный кристалл. В его гранях нашли свое отражение семитский монотеизм, греческий интеллектуализм, теория идей Платона и аристотелевская теория причинной обусловленности и развития. Единое Плотина и экстаз, который объединяет с этим Единым, спорные вопросы схоластов (мутакаллимун), проблемы теории познания Ибн-Сины и аль-Фараби, теория пророческого сознания Газали и монизм Ибн-аль-Араби.

Если моя позиция все еще не ясна, то я должен сказать, что все это еще не означает, что Руми создал мистическую систему, слепив ее из вышеназванных элементов. "Груши можно найти не только в Самарканде"».

Существует обширная мировая литература по суфизму; западные ученые перевели множество суфийских текстов. Мало кто из этих ученых (а может быть, и вообще никто) обладал суфийским опытом, знал его устное наследие или хотя бы порядок, в котором изучаются формальные суфийские материалы. Это, разумеется, не говорит о том, что их работы не имеют никакой ценности. Они были очень полезны востоковедам, но им часто не хватало последовательности. Подобно писцу из анекдота, который должен был сам доставлять письма, написанные им, т. к. никто не мог разобрать его почерк, многие из этих работ нуждаются в суфийских комментариях.

Воздействие переводов и непоследовательных книг по суфизму на неподготовленного читателя может оказаться весьма значительным, забыть о нем будет не так легко. В методах подхода к вопросу о переводах есть свои тонкости. Не говоря уже о различиях между переводчиками в смысле аккуратности и стремления к точной передаче смысла (что привело к хитрой, но совершенно неуместной деятельности в их среде), мы обнаруживаем, что с переводными материалами, предлагаемыми очарованному читателю, могут случаться странные вещи.

Иногда предпринимаются попытки сохранения размера восточных стихов, переводимых на английский язык, ибо переводчику кажется, что это помогает передать дух оригинала. Другие переводчики придерживаются совершенно противоположной точки зрения и тщательно избегают любых попыток воспроизведения ритма, утверждая, что добиться этого невозможно или нежелательно по каким-то причинам. Некоторые переводные тексты сопровождаются несуфийскими комментариями (обычно их авторами являются ортодоксальные мусульмане или даже формалистические христианские теологи). Существуют еще и неполные переводы, когда автор публикует только часть текста, а остальное считает себя вправе убрать, причем, чем меньше он знает о суфийской практике, тем смелее он допускает подобные сокращения. Нужно помнить о том, что суфийские произведения никогда не являются чисто литературными, философскими или техническими материалами.

Существует перевод одной персидской книги на английский язык, сделанный не с персидского языка, а с французского. Французский вариант появился в результате перевода с урду, а перевод с урду был сделан по сокращенному персидскому варианту арабского оригинала. Издания современных вариантов произведений персидских классиков подчас осуществляются только для того, чтобы убрать из них некоторые места, противоречащие нынешним религиозным представлениям, распространенным в Иране. К этому следует добавить труды христианских (миссионерских), индуистских, западных неоиндуистских и западных несуфийских авторов и популяризаторов, не обладающих академическим образованием. Таким образом, знакомство среднего образованного человека с суфизмом на Западе происходит в беспрецедентных условиях.

В этом калейдоскопическом процессе есть свои особые, правда случайные, приятные моменты. Эта порочная тенденция, для которой кажется невозможным даже подобрать название (хотя по аналогии с дихотомией ее можно назвать «полихотомией»), достаточно ярко проявила себя уже около 1000 лет назад, когда еврейский мыслитель Авицеброн из Малаги (1020 — 1050 или 1070) написал работу «Источник жизни», основанную на суфийской иллюминистической философии. Так как книга была написана по-арабски, многие авторитетные христианские деятели, воспринимая «арабское» учение, думали, что он араб. Какая-то часть из них посчитала его христианином, обладавшим «здравыми взглядами», о чем они стали заявлять во всеуслышание. Францисканцы приняли его теории, немедленно причислив их к христианской мысли. Они познакомились с этими теориями по латинскому переводу, сделанному с книги Авицеброна примерно сто лет спустя после смерти ее автора.

Некая ученая дама, автор солидных трудов по мистицизму Среднего Востока, сумела ощупать больше, чем одну из частей тела слона, т. к. она в одной и той же книге заявляет, что суфизм «мог испытывать непосредственное влияние [так и написано] буддийских идей», а в другом месте пишет, что ранние суфии «были мало знакомы с различной эллинистической литературой», но их идеи, тем не менее, были заимствованы из эллинистических источников. Свое исследование суфийского пути она завершает таким образом: «Подлинное начало и источник суфизма следует искать в извечном стремлении души человека к Богу». Суфийская деятельность оказала столь заметное влияние на христианский Запад, что в утверждениях суфиев о том, что объективная истина обладает динамической силой, существование которой трудно было бы отрицать, вряд ли можно было видеть лишь пустые слова. Однако проявление этой жизненной силы зависит от правильного восприятия ее людьми. Если отсутствует определенная подготовка, первоначальный суфийский толчок может в дальнейшем принимать довольно странные формы. Фрагментарный или выборочный подход к суфизму может привести к особенно сильным искажениям, о чем лучше всего может свидетельствовать судьба произведений Газали в Европе.

Газали написал книгу под названием «Опровержение философов», которая вскоре была частично переведена и использована апологетами католицизма в борьбе против мусульманских и христианских школ одновременно. Надо сказать, что та часть книги, которая попала на Запад, была посвящена только предварительному рассмотрению философских проблем. Если человек хочет понять Газали правильно, его труды следует читать целиком, учитывая при этом его взгляды на ценность суфийских упражнений. Эту книгу прокомментировал другой араб, Ибн Рушд из Кордовы (1126—1198). В Европе его называли Аверроэсом и также перевели его труд. Он не сумел опровергнуть Газали с помощью своих схоластических методов, хотя считалось, что ему это удалось. Однако идеи Аверроэса подчинили себе западную и христианскую схоластическую мысль и были доминирующими около 400 лет — с XII до конца XVI века. Взятые вместе фрагменты Газали и аристотелевские элементы учения Аверроэса представляли собой сдвоенное суфийское течение (действие и противодействие), которое питало христианство, ничего не знавшее (что касается, по крайней мере, схоластов) об истинной роли учений Газали и Аверроэса.

Руми писал: «Следует отметить, что противоположные вещи действуют вместе, хотя номинально они противоречат друг другу» («Фихи ма фихи»).

Осознание суфиями того факта, что суфизм является не только учением, но и частью органического развития, редко приходит к тем, кто ставит себе целью изучение этой системы. Вследствие этого посторонний человек крайне редко приходит к правильным выводам. Полагаясь только на свою непоследовательную способность, он заранее обрекает себя на неудачу. Обращаясь к любителям внешних эффектов, качества которых с течением времени не изменились, Руми говорит в своем «Маснави»;

«Донад о хи некбахт ва мухарам аст; Зираки аз Иблис ва ишк Адам аст», —

что можно перевести так:

«Счастливец, достигший озарения (суфий), Знает, что софистика — от дьявола, а любовь — от Адама».

Если суфии смущают ученого своей кажущейся противоречивостью, подчас заставляя его сопровождать свои выводы слишком большим количеством оговорок, лишающих их реальной ценности, то теолога они могут довести до белого каления. Любовь, являющуюся активным признаком суфийского развития и опыта, целью и средством одновременно, они не могут признать подлинной. В своей работе «Христианский мистицизм» преподобный профессор В. Р. Индж изо всех сил нападает на то, что он считает удобной мишенью для критики: «Суфии или же мухаммеданские мистики слишком вольно используют эротические образы; как истинные азиаты, они пытались придавать потворствованию своим страстям характер священнодействия или символизма».

Этот классический пример напоминает о некоторых западных ученых, принявших суфизм, показывая, что именно они подражали азиатам, используя эротические образы (в тайне, так как подобные вещи не публикуют), которые служат для потворствования их собственным страстям. Они, в свою очередь, могли успокаивать себя, соглашаясь с мнением одного из профессоров Кембриджа, который относится к суфизму более уважительно, называя его «результатом развития первобытной религии арийской расы». А поскольку суфийский символизм фактически не является таковым, олицетворяя собой скорее живой опыт, мы можем убедиться в том, что суфизм гораздо более универсален, чем полагают самые убежденные его сторонники. Сторонник буквального понимания суфизма должен суметь выпить сотню океанов, поклоняться идолам в то же время не поклоняясь им, отправиться в Китай в состоянии опьянения, будучи и в миру и не от мира, не говоря уже о том, что он должен обладать сотней лун и солнц.

Такие специалисты, как Эвелин Андерхилл, уже дали хороший ответ защитникам буквального толкования мистических проявлений:

«Символ, другими словами, одежда, которую духовное заимствует у материального, есть форма художественного выражения. Это метафора, которую не следует понимать буквально, хотя художник, использующий символы, подчас может и забывать об этом различии. Поэтому люди, воображающие, что «духовный брак» св. Екатерины или св. Терезы прикрывает извращенную сексуальность, что видение Священного сердца представляет собой какой-нибудь невероятный анатомический опыт или что божественное опьянение суфиев является апофеозом пьянства, попросту проявляют свое непонимание принципов, на которых основано искусство: они становятся похожими на даму, решившую, что Блейк, наверное, сошел с ума, раз он сказал, что коснулся пальцами неба».

Следует признать, что ученику легче описать одну из частей слона в темноте, чем составить себе правильное представление о суфизме, оставаясь посторонним наблюдателем. Многие ученые страдают от психологической неподготовленности к обсуждению этого вопроса. Газали писал: «Не говоря уже просто о неспособности, к внутренней близости мешают приблизиться и другие недостатки, одним из которых является знание, приобретаемое с помощью внешних средств» («Алхимия счастья»).

Помимо неприступной стены суфийского опыта существует еще проблема суфийской личности. Даже поверхностный обзор суфийских произведений и жизнеописаний мог бы смутить и тех исследователей, которых никак нельзя было бы обвинить в начетничестве. Среди суфиев были зороастрийские, христианские, буддийские и другие священники; суфиями были представители самых разных национальностей: персы, греки и арабы, египтяне, испанцы и англичане. В их рядах можно было встретить мастеров, которые прежде были теологами, предводителями разбойников, рабами, солдатами, купцами, визирями, царями и художниками. Современный западный читатель хорошо знаком только с двумя из них — поэтом и математиком Омаром Хайамом из Персии и принцем Абу бен Адамом из Афганистана, героем поэмы Лея Ханта «Абу бен Адам, да увеличится племя его...»

В числе тех, на кого суфизм оказал непосредственное воздействие, можно назвать имена Раймонда Луллия, Гете, президента де Голля, генерального секретаря ООН Дага Хаммар-шельда.

Зачастую, создавая свои произведения под угрозой преследования инквизиции, суфии писали книги, примирявшие их практику с ортодоксальной религией и отстаивающие право использования фантастических образов. Для того, чтобы подчеркнуть второстепенность ритуалов, или же предвидя появление обычных компиляторов суфийских трудов, суфии писали работы, в которых суфийское зерно можно было обнаружить, лишь обладая известными навыками. Приспосабливая свои труды к различным странам, эпохам и видам темперамента, они, в зависимости от конкретных условий, могли подчеркивать в них важность аскетизма, благочестия, музыки и движений, уединения или общения с другими. Вне суфийских кругов доступными являются только те книги, которые ни в чем не расходятся с ортодоксальными воззрениями.

Деятельность переводчиков многократно показывала, что человек мог абсолютно ничего не знать о последовательности суфийского учения, но тем не менее высоко ценить труды великих суфийских поэтов. Известный востоковед сэр Денисон Росс приветствовал Гертруду Белл, неутомимого исследователя и переводчика великого Хафиза, отметив ее научную деятельность и рассудительность. Она впервые пришла к выводу о том, что трудно определить, за что именно так восхищаются Хафизом на Востоке, точно так же, наверное, невозможно понять, что именно извлекают его соотечественники из его учения.

Это делает тем более интересными ее попытки наугад прийти к какому-то мнению относительно смысла творчества Хафи-за: «Мы считаем, таким образом, что суть его философии в том, что мы может быть уверены только в малом, но это малое всегда должно быть объектом стремлений человека; каждый из нас будет добиваться этого разными способами, и никто не сможет назвать этот путь легким; каждый, если он окажется достаточно мудрым, сумеет найти себе вознаграждение за свой труд хотя бы на обочине этой дороги». В отличие от суфиев, она не рассматривает суфийскую деятельность как единый процесс, но она не может не отметить странного, чисто суфийского характера высказываний и предвидений Хафиза относительно человеческой мысли нашего времени, которое было для него отдаленным будущим:

«Казалось, что его умственный взор, наделенный необычайной остротой видения, проникал в такие области мышления, которые были предназначены для нас, людей более позднего времени».

Предвидения Хафиза были не просто столь очевидными, что их невозможно было не заметить, — они были поразительными. Она не могла сказать о них ничего определенного.

Возвращаясь к нашему слону, необходимо отметить, что ученые, к счастью, являются немного меньшими доктринерами, чем духовенство, хотя и те и другие напоминают суфиям посетителей слоновьего стойла. Возможно ли, что все они действительно видели только одну из частей? Суфии говорят: «Это религия, а не одна из религий», а также: «Суфизм — это суть всех религий» Считают ли тогда суфии или кто-нибудь еще, что существует тайное учение, передаваемое с помощью посвящения и сохраняемое благодаря цепи передачи, которое могло бы объяснить постороннему наблюдателю почти все формы религии, о которых говорится в произведениях суфиев, в соответствии с его предвзятыми мнениями?

Для того, чтобы ответить на этот вопрос, мы должны ознакомиться с соответствующими высказываниями суфиев, которые обычно игнорируются несуфийскими исследованиями, а также обратиться к традициям других школ и распространенному не только в средние века убеждению относительно существования тайного учения вне формальной религии. Подобное исследование в любом случае было бы интересным.

Шейх Абул Хасан Фушнаджи сказал: «Раньше быть суфием было реальностью без названия. Сегодня это название без реальности». Поверхностное толкование смысла этого высказывания обычно сводится к тому, что появилось много людей, называющих себя суфиями, но никто из них не понимает реальных целей суфизма. Хотя слова шейха можно истолковать и так, истинный смысл их совсем иной.

Стремление прослеживать исторические события с целью точного определения времени их зарождения, которое так ярко проявляется в современной системе исследований, несомненно связано с потребностью поверхностного ума находить для любых явлений начальную и, если возможно, конечную точку. Почти все, что человек познает с помощью своих обычных чувств, имеет для него начало и конец. Знание чего-либо дает ощущение стабильности, чувство безопасности. После того, как на книгу наклеили ярлык, она может занять определенное место на полке. Существует множество более или менее приемлемых методов для определения начала и конца или подбора какой-нибудь замены для них. Эти замены можно создавать с помощью выдуманных легенд и мифов, в которых часто описывается, как начинались те или иные события и как они оканчивались. Можно действовать также по методу одного китайского императора, издавшего приказ о том, что история должна начаться с него, а все предшествующие книги необходимо уничтожить. Третий метод заключается в том, чтобы предположить, что определенное событие, имеющее свои координаты во времени и пространстве, является началом. Религиозный путь характеризовался преимущественно этим методом, что, вопреки св. Августину, особенно ярко проявляется в знакомом нам христианстве.

Вера в то, что определенное исключительное событие приводило к коренным изменениям в судьбах человечества, была причиной высвобождения огромного количества энергии в рамках христианского мира, но реализации этой энергии препятствовали, по меньшей мере, два фактора. Первым фактором было время, которое в процессе самого этого события ясно показывало, что существует определенный предел естественному и даже искусственному распространению христианской церкви, а также что динамическая сила ее ограничена даже в пределах самих ее владений. Вторым фактором являлась проблема схоластицизма. Поскольку учение Христа считалось уникальным (хотя, возможно, и «предсказанным в пророчествах»), было очень трудно достичь тех духовных вершин, которые не укладывались в рамки этой веры. Теперь было не так просто относиться к религии, мистицизму, духовному началу как к естественному развитию или общему достоянию всего человечества. Суфии считают, что главной силой, уравновесившей формальное христианство, был постоянный опыт подлинной традиции, искажением которой стало христианство.

Уже до начала X в., когда ислам обладал самой развитой культурой и наиболее динамичной цивилизацией, теория о тайном учении, пришедшем из прошлого, стала известной на Западе. Первая и наиболее могущественная классическая суфийская школа в Европе была основана в Испании более 1000 лет назад (суфии сопровождали арабские войска, завоевавшие Испанию в 711 г.). Эта традиция распространялась на Западе не для того, чтобы укреплять власть над арабизировавшимися странами. Она утверждалась там, где утверждался ислам, который иногда даже случайно оказывал ей помощь и который, так же, как и она, считал религию непрерывным процессом, происходящим в любом обществе. Этот процесс развивался и на Дальнем Востоке и вызывал ответ в сердцах тех, кто сохранял память о древних духовных учениях. Отчасти он представлял собой теорию теософии, служившую причиной различных религиозных проявлений в тех обществах, которые, с точки зрения доктринерской религии совсем иного свойства, вообще не должны были существовать.

Ощущение единства внутренней, эмпирической или символической религии несомненно проявляло себя, когда люди древнего мира приравнивали друг к другу богов разных народов, уподобляя, например, Меркурия Гермесу, а Гермеса — Тоту. Именно эту теософскую теорию суфии и считают своей традицией, не ограничивая ее при этом только областью религии. Вот как суфии относятся к этому:

«Я язычник; я молюсь на алтаре иудеев; я идол йеменца, в действительности являющийся храмом огнепоклонника; я священнослужитель магов; внутренняя реальность скрестившего ноги брахмана, пребывающего в размышлении; кисть и цвет художника; подавленная, но могучая личность того, кто глумится над религией. Одно не вытеснит другого: если один огонь поднести к другому, они сольются в "пламенность". Вы подносите факел к свече, а потом заявляете: "Смотрите! Я уничтожил пламя свечи!"» (Ишан Кайзер. «Речь мудрецов»).

Суфии используют новые взгляды для преодоления обусловленности, навязанной материалистическим, односторонним обществом. Вся философия обесценилась, поскольку учение о «мудрости» обросло догмами. Люди бесконечно повторяют друг другу прописные истины, не имея реального представления о том, что они говорят. Если суфий скажет: «Необходим новый подход», то скорее всего каждый, кто слышит его, сразу же согласится (ибо эти слова звучат внушительно) и почти сразу же забудет обо всем этом. Смысл слов останется неясным. «Берите пшеницу, а не меру, в которой она содержится» (Руми. «Маснави»).

Освобождение мышления от груза обусловленности является настолько важным, что великий Руми обе свои главные работы начинает с разработки упражнений по данному вопросу. В этом смысле он не отклоняется от тех процедур, которые обычно осуществляются в суфийских центрах обучения; несмотря на то, что переводчики очевидно не знают этого, две его книги фактически являются комментариями, описывающими стадии и состояния суфийского развития, осуществляющегося в условиях суфийской школы.

В самом начале своего труда «Фихи ма фихи» Руми приводит изречение Мухаммада, вошедшее в разговорный язык и ставшее популярной пословицей. Мухаммаду приписывают такие слова: «Худший из мудрецов посещает правителей, лучший из правителей посещает мудрецов».

Руми подчеркивает, что внутренний смысл этого поучения заключается в том, что значение «посещения» зависит от качеств посетителя и посещаемого. Если великий мудрец посещает правителя, выигрывает от этого правитель; можно даже считать, что он и сам посетил мудреца. Все это не просто игра слов, как подумали некоторые не склонные к размышлению люди.

В нарушение всяких представлений о порядке в «Маснави» после знаменитой «Песни свирели» идет нечто похожее на волшебную сказку о принце-охотнике и прекрасной девушке. Поскольку читатель настраивается на то, чтобы насладиться обычной традиционной историей, Руми начинает управлять действием таким образом, чтобы пробудить мысль и противодействовать тенденции ко «сну», которая, по мнению суфиев, всегда появляется во время чтения народных сказок.

Однажды, во время охоты, некий принц увидел на дороге прекрасную девушку. Он полюбил девушку и купил ее. Вскоре после этого она заболела. В отчаянии принц обещал врачам, которые вылечили бы ее, все блага этого мира. Однако врачи ничего не могли сделать, и девушке становилось все хуже и хуже. Обезумевший от любви и страха принц отправился в мечеть и стал просить помощи у Бога.

Ему явился старец, заверивший его в том, что врач скоро появится. События следующего дня подтвердили слова старца. Врач осмотрел девушку и понял, что ни одно из испробованных средств помочь ей не могло. Он понял, что недуг связан с ее внутренним состоянием. Применив психологический метод, он начал задавать ей вопросы и заставил ее отвечать, пока не узнал, что она любила одного ювелира из Самарканда.

Врач заявил принцу, что девушку можно излечить только в том случае, если привести к ней этого человека, и принц согласился с ним. Мастер же увидел в вызове во дворец только признание собственных заслуг в ювелирном искусстве. Он не понял, какой должна была стать его судьба.

Когда ювелир прибыл во дворец, они поженились, и девушка полностью выздоровела.

До сих пор успокаивающее влияние этой истории могло оказывать действие на читателя, считающего хорошим то, что хорошо кончается.

Однако вскоре врач приготовил лекарство для ювелира: это лекарство сделало его внутренние недостатки столь очевидными, что девушка, увидев его истинное лицо, начала ненавидеть его. Ювелир умер, и теперь девушка смогла полюбить принца, который всегда был предназначен для нее.

Не говоря уже о сложной системе образов оригинала этой сказки, она еще и оказывает влияние на многих различных уровнях. Эта сказка была написана не для того, чтобы кончиться однобокой, грубой моралью; она представляет собой комментарий к некоторым жизненные процессы.

Вот что сказал о ней Хадрат-и-Пагман: «Размышляйте над ней, ибо, если вы не сможете ухватить ее суть, вы будете напоминать маленького ребенка, который хочет, чтобы все вокруг было правильным, и начинает плакать, если что-нибудь покажется ему неверным. Вы сами продадите себя в эмоциональное рабство, а оказавшись в этом рабстве, будете страдать от остроты решеток, которые изготовлены вами».

Раньше суфийскими идеями и учениями жили в действительности, поэтому суфии могли обходиться без определенного названия для своего культа. Затем наступил современный период, когда название уже появилось, но жить прежней жизнью стало уже трудно, поэтому ее вынуждены были приспособить к «маскировке» — обусловленности, — которая начинает проявляться с колыбели, а исчезает уже чуть ли не в могиле.

В самом деле, когда появилось слово «суфизм»? Традиция гласит, что суфии существовали во все времена и во всех странах. Суфии как таковые и под тем же именем существовали и до ислама, но если было название для последователей учения, то само учение названия не имело. Слово «суфизм» образовано от латинского sufismus. В 1821 году это слово было латинизировано одним немецким ученым, и теперь уже почти полностью натурализовалось в английском языке. До того употреблялось слово «тасаввуф», обозначавшее состояние, практику или положение суфия. Этот пункт может показаться неважным, но суфии думают иначе. Это является одной из причин, по которым суфии не пользуются одним постоянным термином для обозначения своего культа. Они называют его наукой, искусством, знанием, Путем, племенем и даже сложным термином X в., который можно было бы перевести как «психоантропология» (нафсани-йат-аль-инсанийат), но они не называют его суфизмом.

«Тарика суфийа» означает «Суфийский Путь»; такой перевод очень удачен, т. к. слово «тарика», означающее «Путь» и «способ делания чего-либо», передает также понятие следования по пути, линии или полосе, другими словами, по Пути суфия. Суфизм называют разными именами в зависимости от того, о каком аспекте деятельности суфия идет речь в данный момент. Так, например, можно встретить термин «ильм-аль-марифат» («наука Познания») или «аль-ирфан» (гностицизм), а организованные ордена или группы чаще всего называют «тарика». Подобным же образом суфиев называют Искателями, Опьяненными, озаренными, добрыми, Друзьями, Близкими, дервишами, Факирами (смиренными, нищими духом) или Каландарами, познавшими (гностиками), мудрыми, влюбленными, эзотериста-ми. Поскольку суфизм без суфиев не существует, это слово всегда применяется по отношению к людям, и его нельзя рассматривать как абстрактную форму, как, например, «филологию» или «коммунизм», которые, соответственно, могут означать изучение слов или теорию общественных действий. Таким образом, суфизм включает в себя самих суфиев и активную практику их культа. Это слово не может служить каким-нибудь теоретическим описанием Пути суфиев. Не существует теоретического или интеллектуального суфизма, отличного от суфийского движения, которое, таким образом, было бы уже излишним, ибо суть суфизма есть движение, включающее в себя все подобные явления. Существуют, например, «христианские суфии». Эту фразу могли использовать и использовали все суфии. В некоторых отношениях суфия называют даже «масихи батики» («эзотерический христианин»).

Если бы суфию пришлось ознакомить некий обусловленный и стремящийся все систематизировать ум с некоторыми фактами относительно суфиев, любой компьютер, наверное, сломался бы от попыток свести эти факты к какой-нибудь системе. К счастью, пока еще существует много людей, способных воспринимать информацию на различных уровнях, которые, опираясь на эту способность, сумеют выработать определенный образец поведения. Приведем некоторые факты о суфиях.

Историческая деятельность суфиев связана главным образом с исламом. Среди них были великие теологи, поэты, ученые. Они придерживались атомистической теории и сформировали эволюционное учение за шесть веков до Дарвина. Их почитали как святых и уничтожали как еретиков. Они учили о том, что в основе всего лежит первичная истина, которую называют религией.

Одни заявляли: «Я верю в ничто», другие говорили: «Я верю во все». Одни говорили: «Легкомыслие среди суфиев неуместно», другие считали, что «суфий, лишенный юмора, — не суфий». Схоластицизм и мистицизм противоречат друг другу, и тем не менее суфии развивали и эти два направления, и многие другие. Являлись ли эти два направления мусульманскими? Нет. Как установил профессор Паласиос и другие исследователи, представители этих направлений были христианами, сотрудничавшими с августинцами и последователями св. Иоанна Крестителя. Итак, из чисто восточных мистиков суфии превращаются в предшественников католических мистиков и философов. Приведем еще несколько фактов. Кофе, который мы с вами пьем, согласно традиции, впервые стали употреблять суфии для большей ясности сознания. Мы носим их одежду (рубашки, пояса, брюки); слушаем их музыку (андалузские мелодии, ритмичная музыка, любовные песни); танцуем их танцы (вальс, шуточные танцы в костюмах героев легенд о Робин Гуде); читаем их произведения («Божественная комедия», «Робинзон Крузо», «Кентер-берийские рассказы», «Вильгельм Телль»); используем их эзотерические фразы («момент истины», «дух человека», «идеальный человек») и играем в их игры (карты); иногда мы даже принадлежим к ответвлениям от их обществ, таким как масонство или некоторые рыцарские ордена.

Суфиями могут быть монах в келье, факир в горах, купец в лавке или монарх на троне, но это еще не суфизм. Традиция гласит, что суфизм есть закваска («Суфизм — это дрожжи») всего человеческого общества. Суфизм всегда был объектом исключительно академического изучения, потому что схоластические методы не позволяли заниматься настоящим его исследованием. Само многообразие этого явления исключает возможность его систематизации с тем, чтобы сделать его достаточно статичным для исследования. Суфии считают, что «суфизм есть переживание бытия, необходимое переживание».

Если суфизм — это переживание, цель совершенствования человека, достигаемая с помощью обнаружения и пробуждения в человеке высшего органа реализации, завершенности, предназначения, то почему же так трудно найти его, определить во времени, уловить? Его многообразие объясняется тем, что суфийская деятельность осуществляется в любом обществе и в любое время, и это одна из его тайн. Суфии не нуждаются в мечетях, арабском языке, литаниях или философских книгах, они не нуждаются даже в социальной стабильности. Их взаимосвязь с человеком носит эволюционный характер и может изменяться. Суфий не зависит от своей репутации мага и чудотворца, что является более чем случайным, хотя он может и обладать такой репутацией. Представители других систем, имеющие дело с магией и религией, начинают с совершенно других вещей, их репутация основывается на чудесах и, вероятно, поддерживается ими. Репутация суфия является второстепенной по отношению к его работе, к тому, что он является частью суфийского организма.

Духовное влияние или притягательность личности суфия не является его целью, но побочным продуктом его внутренних достижений, отражением его развития.

Суфий говорит: «Если бы бабочка могла думать, она могла бы поверить в то, что пламя свечи является желательным для нее, ибо оно кажется олицетворением совершенства. Пламя — это порождение воска, фитиля и искры, с помощью которой оно было зажжено. Что ищут люди — пламя или саму искру? Понаблюдайте за бабочкой. Ее судьба — погибнуть в пламени — скрыта от нее, но очевидна для тебя» («Язык немых»).

Обычно мир судит о суфиях, основываясь на их словах и делах. Допустим, что суфий стал миллионером. Посторонний наблюдатель, убежденный в том, что этот человек разбогател благодаря своему особому образу жизни, называемому суфизмом, может заключить, что суфизм — это система, занимающаяся подготовкой миллионеров. Суфий же убежден в том, что его внутренние достижения являются результатом его внутреннего понимания и развития. Деньги могут быть внешним отражением его успехов, но важность их нельзя сравнить с важностью суфийского опыта. Однако это не означает, как подумали бы многие, что он стал миллионером благодаря мистицизму, но сами деньги не имеют для него никакого значения. Такое развитие было бы неприемлемым для суфия, т. к. материальное и метафизическое для него неразрывно связаны между собой. Он должен стать не только богатым, но и психологически цельным миллионером. Многим людям трудно относиться к этому фундаментальному факту так, чтобы это было полезно им.

Повсеместно распространено мнение, что обычный человек достиг философских вершин, если он мудро повторяет себе или тем, кто будет его слушать, что «деньги — это еще не все» или что «счастье за деньги не купишь». Сам факт, что подобные идеи могут высказываться вслух, говорит о том, что они основаны на преждевременных выводах относительно некоего трансцендентального значения денег. Практика показывает, что это неверно. Однако доморощенные философы не могут понять причину этого. Кажется, что деньги могут решить самые важные проблемы тех, кто их не имеет. Священник убеждает таких людей, что деньги — вещь нехорошая. Если человек достанет денег, они не обязательно принесут удовлетворение. Но они не могут связать воедино три эти фактора.

Современная психология сделала доброе дело, показав, например, что стремление к обогащению может быть признаком неуверенности. Но это стремление не является единым, с исторической точки зрения оно все еще идет против течения. Суфийское отношение начинает действовать на другой основе. Суфии говорят, что вся жизнь есть борьба, но эта борьба должна быть логически последовательной. Обычный человек борется против слишком многих вещей сразу. Если запутавшийся и несовершенный человек заработает денег или добьется каких-либо профессиональных успехов, он так и останется запутавшимся и несовершенным.

Психологи изучают этот процесс — суфии уже давно познали его. Суфизм уничтожает обычную привитую ему непоследовательность, превращаясь в инструмент, с помощью которого достоинство и предназначение человека смогут подняться на более высокую ступень.

Для суфиев не было ничего нового в том, что дали Западу психологические теории Фрейда и Юнга. Суфийский шейх Га-зали в своей работе «Алхимия счастья», написанной более 900 лет назад, указывает на то, что выводы относительно секса, к которым позднее пришел Фрейд, уже в то время были хорошо известны мусульманским теологам. Как отмечает проф. Ром Ландау в своей книге «Философия Ибн Араби», К. Г. Юнга нельзя считать первооткрывателем теории архетипов, ибо она была уже сформулирована суфийским мастером Ибн-аль-Араби.

Суфии всех орденов досконально изучают «Алхимию счастья» Газали и труды Ибн-аль-Араби, поэтому они хорошо знакомы с этими направлениями мышления, которые считаются современными, и с их ограниченностью.

Суфизм невозможно изучать с помощью психологии по нескольким причинам. Самой интересной из этих причин для западного человека будет, вероятно, та, что суфизм сам по себе является психологической системой, причем намного более развитой, чем любая психологическая система, получившая доселе развитие на Западе. Эту психологию нельзя назвать восточной, но только общечеловеческой. Нет необходимости утверждать это бездоказательно. Мы можем привести высказывание Юнга, в котором он признает, что западный психоанализ находится в зачаточном состоянии по сравнению с восточным:

«Западный психоанализ как таковой и те направления мышления, которые он порождает, являются не более чем попытками новичка по сравнению с древним искусством Востока».

Между тем Юнг касался только отдельных аспектов восточной мысли. Целое невозможно постичь, познав отдельные его части, а начинающий в любой области, включая и суфизм, не может судить о работе мастера.

Так называемый научный подход к психологическим явлениям и взаимоотношениям человека с другими людьми столь же ограничен, как и обычная философия. Проф. Грейвс напоминает нам о том, что в силу своей непоследовательности наука действует лишь в тех условиях, которые соответствуют ее концепциям.

«...Ученые точно выражают свои предположения в математических формулах, дающих прекрасные результаты, когда дело касается таких проблем, как структура атома или внутренняя температура звезд. Эти методы применимы только для заранее известных случаев, но не приемлемы для нестандартных положений: должно существовать определенное равновесие между формулой и действительностью... Хороший результат так же хорош, как и наглядное доказательство, его можно заменить только еще более хорошим результатом».

Еще раз нужно упомянуть о том, что целое невозможно постичь, познавая отдельные его части, а также о том, что постигать самого себя одновременно невозможно. Суфийский мастер Пир-и-До-Сара сказал: «Можете ли вы представить себе ум, наблюдающий себя целиком, — что же именно он будет наблюдать, если он полностью будет занят наблюдением? Если же ум будет полностью занят исполнением своих функций, что же останется на долю наблюдения? Наблюдение "я" необходимо в том случае, когда "я" отделяется от "не я"»...

Суфии утверждают, что организм, называемый обычно суфизмом, представлет собой непосредственный эволюционный опыт, являвшийся определяющим фактором всех великих школ мистицизма. Для того, чтобы проверить это насколько возможно, было бы довольно интересно проследить движение суфийских идей. Если эти идеи обладают способностью проникновения, воздействия на мышление и деятельность в условиях различных обществ, значит, можно считать, что система обладает внутренним динамизмом.

Другими словами, есть ли основания полагать, что суфизм может оказывать влияние на мышление Западной Европы, например? Смог ли суфизм в течение классического периода своего развития, о котором свидетельствует множество документов, преодолеть преграды средневековья, неся с собой энергию и развитие для тех обществ, которые развивались совсем на другой основе? Является ли суфизм органичным в этом смысле?

Это предположение должно означать, что с давних пор суфийские мастера передавали свое знание почти каждому обществу. Суфийская традиция считает это реальным фактом. В более современный период это утверждение может подтвердиться только видимыми свидетельствами деятельности суфиев в обществах, удаленных от суфийских центров Азии. Понять смысл этой деятельности было бы не так просто. Есть надежда заметить разрозненные следы присущих суфизму знания и практики, все еще сохраняющих свой особый колорит, подобно тому, как замечают следы радиоактивных веществ, вводимых иногда в кровь человека.

Приведем пример. Если бы Альфонсо Мудрый писал по-арабски, это могло бы служить явным доказательством арабского влияния. С другой стороны, если бы символ суфийской группы посвященных попал в Ирландию IX в (а он действительно попал), это могло бы служить столь же явным доказательством распространения суфийского знания на Запад.

Мы упомянули о некоторых ярких особенностях суфизма, но не указали с достаточной убедительностью на необходимость внешнего правдоподобия провозглашаемых суфизмом истин. Вот пример еще некоторых взглядов суфиев, передающихся с той степенью точности, с которой их можно выразить обычными словами:

Суфии считают, что в некотором смысле человечество развивается, стремясь к определенной цели. Все мы участвуем в этом развитии. Органы появляются в ответ на потребность в существовании таких особых органов (Руми). В соответствии с такой потребностью человеческий организм вырабатывает новый комплекс органов. В наш век преодоления времени и пространства этот комплекс также занят преодолением времени и пространства. То, что обычные люди считают отдельными и случайными проявлениями телепатических или пророческих сил, суфии рассматривают как первые признаки деятельности именно этих органов. Различие между всей эволюцией до сегодняшнего дня и современной потребностью в эволюции заключается в том, что в течение последних 10 000 лет или около того нам предоставляли возможность сознательного развития. Эта высшая форма развития является столь важной, что от нее зависит само наше будущее. В терминах знакомой нам притчи ее можно назвать «как учиться плавать».

Как развить эти органы? Методами суфиев. Как можно узнать, что мы развиваем их? Только с помощью опыта. В суфийской системе существует много «стадий». Прохождение этих стадий сопровождается приобретением опыта, относительно которого невозможно ошибиться и который невозможно описать словами. Когда этот опыт приходит и активизирует органы, стремящиеся к такой активизации, он позволяет нам не только подняться над самими собой, но и продолжать подниматься дальше. Прохождение стадий носит постоянный характер. До тех пор, пока не пройдена еще ни одна из этих стадий, фотопластинку в ее нынешнем состоянии можно экспонировать и проявлять, но закрепить ее невозможно, ибо фиксирующим материалом может служить только реальный опыт.

В этом и заключается смысл мистического опыта Однако, если стремиться достичь его без соответствующей гармонии с эволюцией, он может показаться просто чем-то возвышенным, он может дать ощущение всемогущества и блаженства, но он не дает никакой уверенности в том. куда приведет счастливого или несчастного человека его следующий шаг.

Суфии верят, что их деятельность приводит к возникновению того, что можно назвать центробежной или притягательной силой. Такая сила повсюду притягивает к себе подобную же силу. Это объясняет смысл таинственных «указаний», которые получают суфийские учителя, предписывающих им отправляться в такое-то место, чтобы ответить на призыв такой силы, оставшейся в одиночестве или нуждающейся в усилении.

Все это, как и многое другое в суфизме, можно объяснить с помощью формальных терминов. Что касается остального, то единственным указанием может служить суфийский девиз: «Тот, кто не попробует, — не узнает» (Руми).

СЛОВАРЬ. СОСТВИТЕЛЬ: ЛЕО ЯКОВЛЕВ

Абдаллах ибн Джафар (ум. 699) — племянник халифа Али, прославился своей щедростью.

Абдулхасан Куманджи (ум. 959), известный хорасанский суфий.

Абу Бакр (Абу Бекр) — первый из четырех праведных халифов, правивших после Мухаммада.

Абу Бакр Варрак (ум. 980) — известный среднеазиатский суфий, родом из Термеза.

Абу Бакр Васити (ум. 932) — известный иракский суфий, родом из Нишапура.

Абу Аббас Кассаб (X в.) — суфийский шейх, один из первых суфиев на иранском побережье Каспийского моря.

Абу Али Даккак (ум. 1014) — известный хоросанский суфий.

Абу Али Рудбари — Ахмад ибн Мухаммад Абу Али Рудбари (ум. 934), суфийский шейх и писатель.

Абу Али Сина (Абу Али ибн Сина, Авиценна) - Абу Али Хусейн ибн Абдулла ибн Сина (908 — 1037), великий врач, философ и поэт, родом из Средней Азии.

Абу Лахаб — близкий родственник Пророка Мухаммада, изменивший ему и проклятый им в Коране (сура 111).

Абдулмалик ибн Марван (ум. 705) — халиф из династии Омейядов.

Абдулхасан Нури (ум. 907) — иракский суфий.

Абдулхасан Харакани (ум. 1033) — знаменитый хорасанский суфийский шейх.

Абу Саид Абулхайра Майханаи (957 — 1049) — знаменитый хорасанский шейх и поэт

Абу Саид Харраз (ум. 899) — известный египеский суфий, последователь Зуннуна (см.).

Абу Хашим Суфи (ум. 777) — один из первых суфиев.

Аджам — территория, населенная иранскими народами.

Азазил — одно из имен дьявола.

Азраил — ангел смерти.

Айван — открытая галерея, терраса перед домом, дворец.

Акил ибн Абу Талиб (ум. 670) — двоюродный брат Пророка Мухаммада.

Алид — потомок халифа Али.

Алиф — первая буква арабского алфавита

Али ибн Абу Талиб (ум. 661), двоюродный брат и зять Пророка Мухаммада, четвертый праведный халиф.

Амка — арабское название мифической птицы Симург, обитающей на горе Каф и способной заслонить собой солнце, в поэзии — символ недостижимого.

Ансари — Абдаллах Ансари (1006 — 1083), знаменитый теоретик и практик суфизма и поэт.

Ансары — помощники Пророка Мухаммада.

Ануширван (Нуширван) — царь Ирана из династии Сасанидов Хосров I Ануширван (531 — 579), образ идеального правителя в иранской литературе.

Арафат — горные вершины к востоку от Мекки, входят в маршрут паломников.

Ардашер — Ардашер Папакан (224 — 241), основатель династии Сасанидов.

Асаф — сподвижник царя-пророка Сулеймана (Соломона), его министр (вазир) и родственник.

Асмаи — Абу Саид Абдулмалик ал-Асмаи (ум. 828), известный арабский филолог

Аят — стих Корана.

Батман — мера веса, имевшая в разных местах мусульманского мира различное значение (от нескольких килограммов до нескольких пудов).

Балхи Шакик (убит в 810) — известный суфий.

Бахрам — Вахран V (ум. 438), сын и престолонаследник Язди-джурда (см).

Бахлюль (ум. 809) — арабский юродивый, прославившийся остроумием и смелостью.

Байазид — Байазид (Абу Йазид) Вистами (ум 874), знаменитый иранский суфий.

Бейт — двустишие.

Бишр Хафи (ум. 841) — иракский суфий.

Бузурджмихр — легендарный мудрый вазир Хосрова I Ану-ширвана (см.).

Бурак — конь Мухаммада, на котором он, по преданию, вознесся на небо.

Вазир (везир, везирь) — министр, сановник, советник правителя. Ваиз — проповедник. Вакуф — фонд помощи нуждающимся.

Газель — лирическое стихотворение. Гебры и маги — зороастрийцы. Гератский старец — см. Ансари.

Гиджувани — Абдулхалик Гиджувани (XII в.), один из основателей ордена Накшбандийа.

«Гулистан» («Розовый сад», «Сад роз») — прозаическое произведение Муслих ад-Дина Саади Ширазского (1184—1292).

Гулям — раб, слуга.

Гурия — райская дева.

Давуд, Дауд — пророк, коранический персонаж, идентичен Давиду (ум. 950 г. до н.э.), царю Иудеи и Израиля.

Дервиш — букв.: «бедняк», нищий странствующий монах, суфий, аскет.

Джабраил — архангел Гавриил.

Джахиз — Абу Усман Амр ал-Джахиз (770 — 868), знаменитый арабский писатель, известный также своим безобразным обликом («Джахиз» — «пучеглазый»).

Джемшид — мифический правитель древнего Ирана. По преданию, Джемшид владел волшебной чашей, глядя в которую можно было видеть все происходящее в мире.

Джинн — добрый дух, демон, покровитель человека.

Див (дэв) — злой дух.

Диван — 1) совет вельмож, собрание мудрецов; 2) собрание стихотворений.

Динар — золотая монета.

Дирхем — серебряная монета.

Джунайд — Джунайд Багдади (ум. 910), знаменитый теоретик суфизма.

Джуха — основной тип бедняка-весельчака и шутника в арабском фольклоре.

Зикр — обряд призывания Бога, моление, медитация. Бывает одиночный и коллективный, громкий и тихий. Зулейха — жена египетского вельможи, полюбившая Юсуфа (Иосифа) Прекрасного в Библии и Коране.

Зуннар — пояс, носившийся последователями зороастрийской религии. Ношение зуннара, по средневековым мусульманским представлениям, считалось также и признаком христианской веры. Зуннар — символ отречения от ислама.

Зуннун — Зун-н-нун Мисри (ум. 859), египетский суфий.

Ибрагим (Ибрахим) — библейский пророк Авраам. Ибрахим ибн Сулейман ибн Абдул Малик ибн Марван (ум. 744) — последний халиф династии Омейядов.

Ибрахим Хаввас (п. пол. IX в.), теоретик одного из мистических течений.

Идрис — библейский пророк Енох.

Ильяс — библейский пророк Илья, иногда отождествляется с Хызром (см.).

Имам — букв.: «стоящий впереди», священнослужитель, настоятель мечети, глава мусульманской религиозной общины.

Ирем — название сада, подобного раю, которым владел мифический правитель Шаддад.

Иса — Иисус, почитавшийся мусульманами как один из пророков, предшествовавших Мухаммеду. Согласно представлениям ислама, Иса обладал даром воскрешать мертвых одним своим дыханием.

Искандер (Искандар, Искандар Руми) — Александр Македонский (356 — 323 гг. до н.э.).

Кааба — храм в Мекке, главная святыня мусульманской веры. Кайс — имя полулегендарного арабского поэта, получившего прозвище Маджнун (см.) за свою пылкую любовь к Лай ли.

Каландар — то же, что дервиш (см.).

Калам — тростниковое перо.

Карун — легендарный богач; упоминается в Коране.

Касыда — ода или автобиографическое стихотворение.

Каф — легендарные горы, будто бы опоясывающие земной шар; иногда отождествляются с Кавказом.

Кебаб — жареное мясо.

Кесарь — собирательное имя византийских императоров.

Кисро — одно из имен царя Ирана из династии Сасанидов Хо-срова I Ануширвана (Нуширвана, 531 — 579).

Кубад — Кубад I (488 — 531), царь Ирана из династии Сасанидов.

Кубра, Нажим ад-Дин (убит в 1221 г.) — знаменитый хорезмский шейх.

Куфа — город в Ираке. В настоящее время не существует.

Кыбла — направление в сторону Мекки, куда следует обращать лицо во время молитвы, в переносном смысле — предмет постоянного внимания.

Кыта — стихотворная форма, короткое монорифмическое стихотворение.

Лайли (Лейла, Лейли) — героиня сказания о Маджнуне и Лайли, образ прекрасной возлюбленной.

Маан — Маан ибн Заида (ум. 776) — арабский военачальник. Мааруф Кархи (ум. 815) — один из ранних суфийских шейхов.

Мавляна (маулана) — букв.: «наш господин», почетный титул выдающихся суфийских учителей.

Магриб — северо-западная Африка (Алжир, Тунис, Марокко).

Мадаин — город Ктесифон, впоследствии — Багдад.

Мамун — халиф (813 — 833) из династии Аббасидов.

Мани — легендарный художник.

Марьям — одна из героинь цикла сказок «Тысяча и одна ночь», искусная вышивальщица.

Матла — начальное двустишие стихотворения.

Махмуд Сабуктегин (998 — 1030) — основатель династии Газ-невидов, явится перед концом света, чтобы сразить Даджала (см.).

Маджнун (Меджнун) — досл, «одержимый джиннами». Имя героя народных сказаний и многочисленных литературных обработок их, пылавшего безумной любовью к Лайли (см.). Прообразом Маджнуна бьш арабский поэт Кайс (см.). В широком смысле Маджнун — безумец, одержимый какой-либо страстью.

Месневи (масневи) — букв.: «сдвоенное», стихотворная форма, состоящая из двустиший с парными рифмами.

Мейхана — таверна, кабак.

Минбар — кафедра проповедника в мечети.

Мискаль — мера веса драгоценностей.

Мисра — одна строка в двустишии.

Михраб — ниша или глухая арка в стене мечети, обращенная в сторону Мекки, куда следует обращаться с молитвой.

Михрджан (Мехрган) — праздник урожая (8 — 12 октября).

Муавия — Муавия I (ум. 680), основатель династии Омейядов.

Мубад, главный мубад — глава зороастрийского духовенства в доисламском Иране.

Муршеид — суфийский учитель.

Муса — библейский Моисей.

Муфтий — толкователь мусульманского права, мировой судья.

Мухтасиб — блюститель законов шариата.

Муэдзин (муаззин) — букв.: «провозглашающий», служитель при мечети, призывающий мусульман на молитву; должен обладать сильным и приятным голосом.

Мюрид — суфий, ученик и послушник суфийского учителя.

Намаз — молитва, повторяемая пять раз в день. Нукер — слуга, телохранитель. Нух — библейский Ной. Нуширван — см. Ануширван.

Падишах — титул иранских монархов. Палуда — сладкое фруктовое желе.

Пери — добрая фея; в поэзии — образ женской красоты.

Пир — наставник, учитель.

Порсо — ходжа Мухаммада Порсо (ум. В 1419 г.), знаменитый бухарский шейх.

Праведный Друг — праведный халиф Абу Бакр, тесть Мухаммада.

Рамитани — Ходжа Али Рамитани (XIII в.), среднеазиатский суфий.

Рашид — Харун ар-Рашид (ум. 809), халиф из династии Аббасидов.

Рей — древний город, разрушенный монголами в XIII в., находился вблизи Тегерана.

Ридо — кусок ткани, служащий верхней одеждой мужчин.

Руайм, Абу Мухаммад (ум. 915), известный иранский суфий.

Рубаи — четверостишие, катрен.

Рум — Византия, Малая Азия, в поэзии — все западные страны.

Саади, Муслих ад-Дин (Абу Мухаммад Абдулла ибн Мушраф (1184 — 1292) — великий персидский поэт и писатель, суфийский шейх.

Самнун ал-Музибб (ум. 910) — известный иракский шейх.

Сари Сакати (ум. 870) — багдадский суфийский шейх.

Сахиб Аббад (938 — 995) — арабский писатель, мастер рифмованной прозы «саджа», иранец по происхождению.

Сахль, Абдаллах Тустари (ум. 816) — известный иракский суфий.

Светоч Пророчества — Пророк Мухаммад.

Сулейман — Соломон (ум. 928 г. до н.э.), царь Израиля и Иудеи, коранический пророк, символ мудрости, богатства и могущества.

Тарикат — Путь духовного совершенствования суфия. Тимур Караган (Тамерлан) (1336 — 1405) — знаменитый завоеватель, основатель династии Тимуридов.

Туран, Туркестан — территории к северо-востоку от Ирана, заселенные восточноиранскими и тюркскими народами.

Умар (Омар) ибн ал-Хаттаб (ум. 644) — второй праведный халиф.

Факих — правовед, законник, знаток мусульманского права. Фараздак — Абу Фирас Хамман ал Фараздак (641—732), арабский поэт, панегирист и сатирик.

Фараон — по Корану, злой и несправедливый властитель.

Фаридун (Афридун) — правитель из легендарной династии Пишдадидов, один из главных героев «Шах-наме» Фирдоуси.

Фарсанг — мера длины (колеблется от 6 до 8 км в разных районах мусульманского Востока).

Фатха, касра, замма — знаки огласовки пропущенных гласных в арабском письме.

Фетва — юридическое заключение о соответствии какого-либо деяния законам шариата.

Фузайл, Аяз (ум. 802) — богослов и отшельник, уроженец Хорасана.

Фута — набедренный платок.

Хадж — паломничество мусульманина в Мекку. Хаджжадж (661 — 714) — арабский военачальник, правитель Ирака, в поэзии — образ несправедливого властителя.

Хадис — предание о словах и поступках Мухаммада и его сподвижников.

Халладж — Мансур Халладж (858 — 922), знаменитый суфий-мученик, казнен в Багдаде.

Халид — Халид ибн Абдаллах (ум. 743), правитель Ирана, имевший резиденцию в Басре.

Халиф («халифа» — «заместитель») — после Пророка Мухаммада религиозный, а позднее и административный глава мусульман.

Хальхаль — украшение, ножной браслет.

Хамадани — Хаджа Юсуф Хамадани (ум. 1140), один из крупнейших суфийских шейхов Средней Азии и Хорасана.

Ханака — обитель дервишей и суфиев.

Хасан (625— 669) и Хусейн (626 — 680) — внуки Пророка Мухаммада, сыновья Фатимы и халифа Али.

Хасри — Али ибн Абрахим Хасри (X в.), знаменитый суфий.

Хафиз — Шамс ад-Дин Мухаммад Хафиз Ширази (1320 — 1389), величайший поэт-лирик Ирана, суфий, классик мировой литературы, жил, умер и похоронен в Ширазе.

Хашим — прадед Пророка Мухаммада.

Хашимиты — род Пророка Мухаммада.

Хиджаз — область в Аравии, где расположены Мекка и Медина.

Ходжа — первоначально потомок одного из четырех праведных халифов, потом — вежливое обращение к уважаемому человеку.

Хоросан (Хорасан) — область на северо-востоке Ирана, части которой в настоящее время принадлежат Ирану, Афганистану и государствам Средней Азии.

Хосрой (Хосров) — собирательное имя правителей династии Сасанидов (Хосров I Ануширван, Хосров II Парвиз и др.).

Хотам — Абусофона Хотам ибн Абдаллах ибн Сади Таи (VII в. н.э.), арабский поэт и воин, прославившийся своей щедростью.

Хусейн Байкара — султан Хусейн Бахадвер-хан (1438—1506), правитель Хорасана, ученик Джами и друг детства Навои.

Хызр — мифический мусульманский пророк, покровитель путников, хранитель источника «живой воды».

Хырка (хирка) — букв.: «рубище», одежда суфиев и дервишей.

Хыркани (ум. 1033) — один из знаменитых шейхов.

Чанг — струнный музыкальный инструмент типа арфы.

Шариат — букв.: «предписание», свод мусульманских законов и правил, составленный на основе Корана. Шах — царь, государь.

Шахиншах — букв.: «царь царей», титул царей Ирана. Шейх — букв.: «старец», глава суфийской общины, почетное звание суфийских учителей

Шибли — Абу Бакр Дулаф ибн Джафар ас-Шибли (861— 946), знаменитый багдадский суфий.

Эмир — букв.: «повелитель», министр, военачальник, правитель, князь.

Юсуф ибн Хусайн ар-Рози (ум. 913), известный суфийский шейх из Рея.

Юсуф (Йусуф, Иосиф Прекрасный) — патриарх Иосиф, ему посвящена сура 12 Корана, согласно которой его красота была Божественным предвестием красоты Корана.

Яздиджурд — Ездигерд I (399 — 420), царь Ирана из династии Сасанидов. Язид — Язид I (ум. 683), второй халиф династии Омейядов.

Содержание

Лео Яковлев. Суфи, кто они?

Газали

Лео Яковлев. Абу Хамид ал-Газали

Притчи. Перевод В. Наумкина

Могущество Истины

Голоса, идущие свыше

Проницательность суфиев

Власть поэзии

Каждому — свое

Изгнание из рая

Запах чеснока

Границы щедрости

И еще о границах щедрости

Долг платежом красен

Эмир Басры и поэт

Кто щедрее?

Щедрость сильнее смерти

Феноменальная скупость

Эконом Аби Хафса

Хлеб-сольДоброта в наследствоНедостаток скромности

Шестнадцать маленьких притч об искренности, щедрости и скупости.

Мысли и афоризмы о любви, красоте, надежде, зависти и знании. Перевод В. Наумкина

Санайи

Лео Яковлев. Абул-Маджд Мадждуд ибн Адам Санайи

Двенадцать маленьких притч из поэмы «Сад истин». Пересказ Лео Яковлева

Миссия поэта

Слепые и слон. Перевод В. Максимова

Верблюд

Косой

Халиф Омар и дети

О влюбленных

О бренности земного бытия

Махсити

Об истинной дружбе

Подлинная искренность

Покаяние

Где справедливость

Мысли и афоризмы. Перевод Е. Бертельса

Аттар

Лео Яковлев. Фарид ад-Дин Аттар

Повести и притчи

Книга о соловье. Перевод Е. Бертельса

Муравей и стрекоза. Перевод В. Максимова

Царь и бедный мальчик. Перевод В. Максимова

Дервиш и царевна. Перевод В. Максимова

Шейх Санан. Перевод Р. Сабирова

Десять маленьких притч из «Поэмы перехода». Перевод Е. Бертельса

Находчивый дервиш

Молчаливый шейх

Богатые, бедные и рай

Мужество матери

Роковое дерево

Каждому по заслугам

Пути Господни неисповедимы

Тайное станет явным

Зазнавшиеся ученые

Высокомерный отшельник

Мысли и афоризмы. Перевод Е. Бертельса

Руми

Лео Яковлев. Джалал ад-Дин Мухаммад Руми

Притчи из «Поэмы о сути всего сущего».

Пересказ Лео Яковлева

Бакалейщик и его попугай

Мастер и косоглазый подмастерье

Халиф и Лайли

Ослица и колючка

Царь Соломон и удод

О мухе, вообразившей себя кормчим

Глупец, убегающий от смерти

Поручение попугая

Любитель татуировки

Лисица, волк и лев на охоте

Спор на корабле

О том, как глухой навещал больного

Раб Лукман и его хозяин

Спор византийцев с китайцами

Пожар

Суфий и его осел на постоялом дворе

О человеке, увидевшем молодой месяц

Крестьянин и лев

Как суфии продали осла

Освобождение несостоятельного должника

Поиск жилища

О явных и скрытых достоинствах

Стена над потоком

Сокол в плену у сов

Колючки на дороге

Правитель и наставник

Мудрость и совершенство Лукмана

Всадник и змея. Перевод В. Максимова

Садовник и похитители плодов

Храбрец и медведь

Женитьба шута

Собака и слепец

Везение вора

Ссора четырех иностранцев

Рассказ о старом и больном человеке и лекаре

Как одного старика разбойники пугали намерением убить другого

Плач над умершим отцом

Испуг лучника

Бедуин и мудрец

Мышь и верблюжья уздечка

Дерево бессмертия

Ссора из-за винограда

Печаль судьи

Крестьянин и горожанин

Сокол и утки

Маджнун и собака

Разоблачение обманщика

Шакал, вообразивший себя павлином

Охотники и горный козел

Дерево и незрелые плоды

Как выглядит слон

Двухцветная борода

Ловец змей и дракон

Рассказ об учителе

Ювелир и его сосед

Дервиш, нарушивший свой обет

Жалобы мула

Терпение мудрого Лукмана

Заяц в роли посланника Луны

Вор, притворившийся барабанщиком

Клятва собаки

Объяснение в любви

Эмир и его раб Сонкур

Змея в сапоге

Лучшее место для влюбленных

Битье определяет сознание

Барабан султана

Горошина в кипящем котле

Царь Соломон и комар

Молитва во здравие грешников

Полководец Пророка

Происшествие с дубильщиком кож

Разновесы из глины

Жена суфия и ее любовник

Дикобраз и душа человеческая

Чалма правоведа

Награда поэту

Советы пойманной птицы. Перевод В. Максимова

О том, как один человек обращался за советом

Отшельник, веселившийся в голодный год

Рыболовы и три рыбы

Бедуин и голодная собака

Исчезающая ткань

Едок и еда

Ученик и плачущий учитель

О том, как попугай учился говорить

Маджнун

Лиса, лев и осел

Осел и царские скакуны

Напуганный человек

Монах со свечой

Ответ вору-фаталисту

Красота Лайли

Замогильный голос

Пропавшее мясо

Совершенное гостеприимство

Опасная игра

Испытание жемчужиной

Кража барана

Усердный сторож

Проспавший возлюбленный

Певец и пьяный военачальник

Муравей и зерно

Конь эмира

Скупой человек и нищий

Безнадежный больной

Воин и вороватый портной

Купец и женщины

Разговор мужа и жены

Кто старше

Зло в одеждах благочестия

Баран, верблюд и бык

Лягушка и хомяк

Султан Махмуд и ночные воры

Царь и пьяный законовед

Джами

Лео Яковлев. Hyp ад-Дин Абд ар-Рахман ибн Низам ад-Дин Ахмад ибн Шамс ад-Дин Джами

Притчи из поэм «Золотая цепь», «Саламан и Абсаль», «Дар благородных», «Четки праведников». Пересказ Лео Яковлева

Цапля и юноша, стиравший белье

Деревенский простак и его осел

Пловец и медведь

Слепой и уродина

Молодая красавица и влюбленный старик

Рассказ о непостоянном влюбленном

Абу Али ибн Сина и сумасшедший

Царь Ануширван и его держава

Халиф Омар Второй и его казначей

Возвышение Александра Македонского

Верблюд и лиса

Веские доказательства

Хитрая птица и глупая рыба

Рассказ о юноше в пестром халате

Царь и судья

Царь Хосров и рыбак

Ученый, потерпевший кораблекрушение

О том, как Александр Македонский прибыл в город людей, чистых нравом

Горожанин и крестьянин

Смерть Абул Маджда Санайи

Царевна и молодой негр

Возгордившийся раб

Стихотворец и царь

Старик и врач

Рассказ о любителе вина

Бедняк и толкователь снов

Непутевый сын

Бедуин и халиф

Бедуин и верблюд

Черепаха и утки

Ворона и куропатка

Глупец в большом городе

Рассказы, притчи и анекдоты из «Весеннего сада». Перевод 3. Хасановой

Лео Яковлев. Что растет в весенних садах Абд ар-Рахмана Джами?

Александр Македонский и мудрец

Как стать мудрым

Мудрость индийских книг

Заветы царей

Индийские дары

Рассказ о трех мудрецах

Совет мудреца

Александр Македонский и его министр

Мубад и Кубад

Дервиш и падишах

Царь Нуширван и его золотой кубок

Мамун и его раб

Акил и Муавия

Случай на охоте

Царевич Бахрам у дверей гарема

Письмо Хурмуза

Справедливость халифа Омара

Халиф и вор

Помилование

Находчивый малыш

Тиран и женщина

Совет Александра Македонского

Александр Македонский и его военачальники

Сущность щедрости

Похвала щедрости

Бедуин и правоверный Али

Ибн Джафар и черный раб

Певица, ибн Джафар и ученый

Доброта ибн Джафара

Халиф и юродивый

Несостоявшаяся месть

Благородство перед ликом смерти

Приключения Асмаи

Пределы щедрости

Поэт и щедрый Маан

Находчивый бедуин

О любви

Халиф Абу Бакр и невольница

Рабыня-певица и влюбленный юноша

Судьба невольника

Смерть влюбленных супругов

История великой любви и дружбы

Халиф и раб-певец

Увядшая любовь

Красавец и остроумный брадобрей

Ложный путь

Любовь дервиша

Юноша среди дервишей

Анекдот об Асмаи, Харуне и бедуине

Анекдот о халифе и бедуине

Анекдот о глупых и умных

Анекдот о любопытном человеке

Анекдот о собаке и пьянице

Анекдот о судье, ехавшем верхом на пьянице

Анекдот об ученом и ткаче

Анекдот о слепом и светильнике

Анекдот о поэте и ученом

Анекдот об ученом и женщине

Анекдот о Джахизе и женщине

Анекдот об уродливом грешнике

Анекдот об уроде и лекаре

Анекдот о носатом человеке

Анекдот о волосатом человеке

Анекдот о Муавии и Акиле

Анекдот о грешном потомке праведного Али

Анекдот о человеке, выдававшем себя за потомка Али

Анекдот о принципиальном бедуине

Анекдот о слепом

Анекдот о находчивости Бухлюля

Анекдот о богатом наследнике

Анекдот о разбойнике-тюрке

Анекдот о нищем

Анекдот об учителе

Анекдот о сыне учителя

Анекдот об учителе и его младшем брате

Анекдот об умирающем больном

Анекдот о названных братьях

Анекдот о злом горбуне

Анекдот о старухе и богомольце

Анекдот об обманщике в суде

Анекдот о бедуине и его верблюде

Анекдот о бедуине, потерявшем верблюда

Анекдот о совестливом враче

Анекдот о неумелом лекаре

Анекдот о собаке на пиру друзей

Анекдот о жадном мальчишке

Анекдот о поэте и рифмоплете

Анекдот о двух поэтах

Анекдот о Сахибе Аббаде и поэте-плагиаторе

Анекдот о неудачной мести поэта

Анекдот о поэте, сложившем стихи в нужнике

Анекдот о поэте и лекаре

Анекдот о проповеднике-стихотворце

Лиса и волк

Скорпион и черепаха

Мышь и бакалейщик

Лиса и собака

Ответ лисы

Верблюд и куст

Пес и лепешка

Ответ рака

Жаба и рыба

Ответ голубки

Воробей и аист

Собака и нищий

Урок лисенку

Шершень и пчела

Ответ муравья

Верблюд и мышь

Овца и козел

Бык со сломанными рогами

Верблюд и осел

Павлин и ворон

Лиса и шакал

Шакал и петух

Миниатюры, рассуждения, мысли и афоризмы из «Весеннего сада» и других произведений.

Перевод 3 Хасановой

Навои

Лео Яковлев. Низам ад-Дин Мир Али Шир Наюи-Фани

Притчи из поэмы «Язык птиц». Пересказ Лео Яковлева

Четыре маленьких притчи о праведных халифах

Шейх Аббас

Образ любви

Капризная красавица

Птица Кикнус

Пустует ли Дом Господа

Посол Александр

Гибель купца

Свидание

Судьба скупого

Пробуждение

Любовь и философия

Один на свете

Время и место смерти изменить нельзя

Не в богатстве счастье

Шейх Кубра и собака

Роковые письмена

Большие шахматы и жизнь человеческая

Заблуждения шейха Мансура

Подарок скитальца

Праведник в Судный день

Отец и сын

Явление Байазида

Крик осла

Судьба обманщика

Рассказ о двух приятелях

Рассказ о перевоспитании щеголя

Рассказ о пропавшем осле

Рассказ о человеке, достигшем своей цели

Царь и нищие

Встреча с Хызром

Корона и власть

Выносливость и сила

Адам Непорочный

Рассказ об Ибрагиме, сыне Адхама

Рассуждения, притчи и рассказы из поэмы «Возлюбленный сердец». Перевод Л. Рустамова

О правоверном царе

О правоверных беках

О недостойных наместниках

О несправедливых, невежественных и развратных царях

О вазирах

О недостойных канцлерах

О воинах и войсках в походе

О том, как люди царя похожи на самого царя

О судьях

О муфтиях-правоведах

О преподавателях

О врачах

О сладкогласых птицах в розовом саду поэзии

О писцах

О школьных учителях

Об имамах

О чтецах Корана

О музыкантах и певцах

О сказочниках и рассказчиках

О проповедниках

О звездочетах

О купцах

О городских перекупщиках

О рыночных продавцах

О ремесленниках и мастерах

О полиции, стражах и узниках

О земледелии

О головорезах и подонках общества

О бродягах и скитальцах

О навязчивых нищих

О сокольничих и охотниках

О супружеской жизни и женщинах

О лицемерных шейхах

О кутилах

О дервишах-суфиях

О покаянии

Рассказ о раскаявшемся грешнике

О подвижничестве

Рассказ о подвижнике Шамс ад-Дине

Об уповании

Рассказ об уповании святых паломников

О довольстве малым

Рассказ о шейхе, который довольствовался малым

О терпении

Рассказ о терпении влюбленного

О приветливости и вежливости

Рассказ о награде за вежливость

О прославлении Бога

Рассказ о скрытом смысле

О внимании

Рассказ о судьбе влюбленного

Об удовлетворенности

Рассказ о том, что халиф Али писал об удовлетворенности

О любви

Рассказ о любви Меджнуна

Рассказ о любви к Истине

Рассказ о высшей степени любви

Мысли и афоризмы. Перевод А. Рустамова

Обращения к Богу. Перевод С Ганиевой

Накшбанд

Лео Яковлев. Шейх Баха ад-Дин Мухаммад ибн Бурхан ад-Дин Мухаммад ал-Бухари Накшбанд

Изречения и афоризмы шейха Баха ад-Дина Накшбанди, записанные его учениками

Мир Али Шир Навои-Фани. О ходже Бахауддине Накшбанди, горевшем в истинном отрешении (Из поэмы «Язык птиц»). Перевод С. Иванова

А. Семенов. Бухарский шейх Баха-уд-Дин (По персидской рукописи).

У гробницы Бахауддина (очерк о посещении мавзолея Накшбанда из статьи В. Гордлевского «Бахауддин Накшбенд Бухарский).

Дополнения

Евгений Бертельс. Из очерка «Происхождение суфизма и зарождение суфийской литературы»

I. Зарождение суфизма

II. Начало создания теоретической базы

III. Мутазилиты и развитие суфизма

IV. Деятельность переводчиков

V. Неоплатонизм

VI. Дальнейшее развитие суфизма

VII. Халладж и его учение

VIII. Основные элементы суфизма

IX. Суфийская община и ее организация

X. Газали и его роль

XI. Зарождение суфийской литературы

Идрис Шах. Из книги «Суфизм»

Ал-Газали из Персии

Фарид ад-дин Аттар, химик

Маулана Джалал ад-дин Руми

Джами

Накшбанди

Путешественники и виноград

Слон в темноте

Словарь. Сост. Лео Яковлев

Приложение. Суфизм. Составил И. Калинин. Новосибирск 1992

«Обычный человек раскаивается в своих грехах, избранные в своей невнимательности».

Зун-Нун Мисри

Среди всех народов и во все времена существовало знание о тайной, специальной, высшей форме знания, доступного человеку после прохождения через трудные обстоятельства и определенные испытания на пути нравственного совершенствования. Люди, прошедшие этот трудный путь духовных исканий и ставшие нравственными и духовными ориентирами для своего времени и окружения, были во все века и у всех народов, только назывались они по-разному. В Индии их называли Махатмы и Махариши, в Греции — мудрецами, в древней Иудее — пророками, в Египте — посвященными, в христианских традициях — святыми и подвижниками, на Ближнем Востоке их называли суфиями. И хотя называли их по-разному, объединяло их одно — то, что они знали, что источних всех религий един и постоянен, и главной основой всех религий и верований является одно — истина. Они «несли свет истины во тьме человеческого неведения».

Каково происхождение слова «суфизм»? Существует несколько точек зрения. В одном случае считается, что корни его в слове «суф», что, в переводе с арабского, означает «шерсть». Известно, что шерстяные плащи носили философы Греции, первые христиане-подвижники, тибетские монахи. Вероятно, этим словом арабы называли любого аскета вне зависимости от его религиозной принадлежности. В другом случае считается, что «суф» означает «чистый» (чистый от невежества, ханжества, догматизма, эгоизма и фанатизма так же, как и от кастовых, расовых, национальных или религиозных различий). Некоторые считают, что слово «суфи» происходит от греческого слова «софия», что, в переводе с греческого, означает «мудрость». А крупнейший современный ученый-суфий Идрис Шах считает звуки, передаваемые буквами «С», «У», «Ф» (в арабском написании «Соад», «Вао», «Фа»), важными в их воздействии на умственные процессы человека и способными вызвать в нем переживания высшего порядка. Следовательно, суфии — это люди СССУУУФФФа.

Точно также существует много точек зрения относительно происхождения суфизма. Одни авторы говорят, что суфизм развился из исторического Ислама, при этом ссылаются на некоторых суфийских авторитетов, другие заявляют, что как раз наоборот, суфизм — это реакция против позиций Ислама. Третьи считают, что суфийские идеи вышли из христианства, или же что их частично или полностью можно отнести к влиянию персидского зороастризма, что они идут из Китая или Индии. Сами суфии утверждают, что суфизм — это эзотерическое учение в контексте Ислама, с которым он считается вполне совместимым и, вместе с тем, много шире его. Авторитетный суфий Сухраварди, считавший себя наследником «хранителей Божественного Логоса», подчеркивал, что суфизм есть форма мудрости, используемая преемственным рядом мудрецов, которая не заканчивается на Мухаммаде, а простирается до таинственного Гермеса из Египта, которого он называл «прародителем мудрецов», давшему начало двум ветвям мудрости: «восточной» и «западной». К «восточной» он относил героев Авесты — царей-мудрецов Гайомарта, Феридуна и Кай-Хосроу, а также Заратустру. Их продолжателями на почве Ислама были суфии ал-Бистами, ал-Харакани, ал-Халладж. «Западную» или «греческую» ветвь представляли Асклепий, Эмпедокл, Пифагор, Платон.

Современный ученый-суфий С.Х.Наср считает, что суфизм — неизменное, вневременное знание. «Строго говоря, — пишет он, — нет нужды говорить об истории суфизма, потому что по своей природе он ее иметь не может». И в другом месте: «Обычными историческими мерками нельзя мерить происхождение и истоки произведений какого-либо суфийского автора, ибо на суфия... вдохновение снисходит «вертикально» и не зависит от «горизонтальных» влияний».

В заключение можно сказать, как говорят сами суфии: «Суфизм — это путь всех религий».

Исторический обзор развития суфизма в эпоху Ислама.

В годы правления Мухаммада и его двух первых заместителей — Абу Бакра и Омара, арабское общество Мекки и Медины представляло собой религиозную общину, в которой светской власти в полном смысле этого слова не было, власть была духовная, которая воспринималась как непосредственное веление Аллаха. Жизнь первых халифов (Абу Бакра и Омара) мало чем отличалась от образа жизни любого члена общины. Характер власти стал меняться при третьем халифе Османе, хотя источники и утверждают, что он был носитель святости и благочестия, представитель совестливости, но известно, что начавшиеся при нем волнения, приведшие к его гибели, были вызваны тем, что началось материальное обогащение правящей верхушки. После убийства Османа начинается борьба за власть и начинаются дела человеческие. Власть захватывает представитель рода Омайн. С этого времени власть халифов становится все более светской, функции духовной власти переходят все более к Корану, который давал ответы на каждый вопрос, и тогда создаются «хадисы» или воспоминания ближайших сподвижников пророка по поводу того, что говорил он по поводу различных ситуаций и как поступал. Создается своего рода профессия «мухадисов», собирателей и толкователей «хадисов», которые объединяли в себе всю сумму богословских и юридических знаний эпохи. Постепенно к мухадисам выдвигается следующее требование: доверие к нему возможно лишь тогда, когда он не только передает хадисы, но и соблюдает их. А соблюдать хадисы означает пытаться воспроизводить в своей жизни во всех деталях жизнь основателя Ислама, а это жизнь аскета, полного трепета перед Богом и избегавшего всего, что может считаться запретным, и именно здесь начинает оформляться аскетическое течение, впоследствии названное суфизмом. Термин «суфи» еще не существует, обычно людей этого типа называют «захид» — отшельник или «абид» — служитель Божий, отличало их от обычных верующих лишь повышенная интенсивность восприятия религии и отличия в религиозной практике. Так, исходя из рекомендаций Корана (с.II.147) «... и поминайте Меня, дабы Я помянул вас...», они уделяли большое внимание поминанию одному из 99 имен-аспектов Бога с определенными дыхательными упражнениями в течение длительного времени. Постепенно рядом с этой практикой начинает развиваться своеобразное самонаблюдение — контроль за психическим состоянием. Важная роль в разработке теоретической базы этого самонаблюдения принадлежит ал-Мухасиби (Багдад IX век), он разработал метод самонаблюдения, в котором ставилась задача проследить соотношение между внешними действиями человека и намерениями его сердца. Крайне тщательный анализ самых сокровенных помыслов и движений души приводит его к установлению понятия ХАЛ — экстатического состояния, внезапного озарения. Книга Мухасиби представляет собой целое руководство по организации внутренней жизни в направлении морального очищения. Другого основателя, ал-Бисри, — называют создателем науки о «сердцах и помыслах, и о человеческих намерениях». Его книгам присущ глубокий анализ мельчайших движений души человека, скрытых мотивов его поступков, внимание к личному переживанию и внутреннему осознаванию религиозных истин. И в высказываниях, и в проповедях их аскетов-учеников и последователей появляются мотивы бескорыстной любви к Богу, неизбывной любви по Нему, стремления сблизиться с Ним. С этого времени они становятся характернейшей особенностью и отличительной чертой суфийской идеологии, придав ей отчетливый мистический оттенок.

В противовес официальной религии, проповедовавшей страх перед карающим Богом и страшным судом, мистики учили своих последователей любви к Богу, к Его Абсолютной, непреходящей Красоте. Мистик стремится к постижению Высшей Истины, не требуя ничего взамен. Высшей целью у мистиков является мистическое воссоединение с Богом. «Мы не боимся ада и не желаем рая»,говорили суфии.

Одним из первых мистиков у суфиев считается Рабия-эль-Адавийэ, по словам которой «любовный пыл к Богу сжигает сердце». В житиях суфийских святых Аттара про нее приводится следующий рассказ: «Однажды Рабию спросили: «Ненавидишь ли ты дьявола?» «Нет», — ответила она. «Почему же?» — спросили ее тогда. Она сказала: «Потому что любовь моя к Богу не оставляет мне время ненавидеть дьявола».

Показательно и высказывание шейха Харакани. Он сказал: «Господь окликнул мое сердце: «Раб мой, что надо тебе? Проси!» Я сказал: «О Боже, разве мне не довольно Бытия Твоего, чтобы просить что-либо еще?»

Суфийские мистики утверждали, что при полном углублении в медитацию о любви к Богу, о единстве с Богом, может зародиться чувство полного уничтожения «я», человек исчезает, остается только Бог. К этому состоянию они прилагают название «фана» (небытие). Это название с конца IX века становится техническим термином суфизма и приобретает огромное значение, ибо именно фана в большей части суфийских школ начинает признаваться конечной целью путника тариката (суфийского пути). Сам путь мистического самоусовершенствования делился на три основных этапа: шариат — есть начало пути познания, свод мусульманских религиозных законов, он еще не может относиться к суфизму в узком смысле слова, но вместе с тем этот этап необходим и для суфия, ибо, не пройдя его, нельзя вступить и на дальнейший путь (5 столпов Ислама). Тарикат — или путь духовного совершенствования, который содержит различные морально-психологические методы, при помощи которых человек, ищущий самосовершенствования, может быть направлен к цели кратчайшим путем. Это своего рода путеводитель духа, ищущего Бога.

Тарикат означает духовную жизнь путника на пути познания Бога, независимо от того, к какому ордену или шейху он принадлежит. Каждый путник, избравший суфийский метод познания Истины, имеет свой личный, индивидуальный, ему самому свойственный духовный мир. Потому шейхи-суфии говорили, что количество путей к Богу соответствует количеству путников.

Термин «тарикат» может заменяться почти равнозначным «сулук» (странствие), а путник на этом пути получает название «салик» (странник). Поскольку вводится образ странствия, то вводится и образ стоянок на пути. Стоянки эти обозначаются термином «макам». Каждый из макамов представляет собой известное психическое состояние, свойственное данному этапу. Число и характеристика стоянок у различных суфийских авторов варьируется. Назовем основные, повторяющиеся почти у всех авторов:

1. Тауба или тавба (покаяние) — решимость порвать с обычным формальным отношением к шариату и отдаться самоусовершенствованию. Меняется ориентировка человека, наступает полная ориентация его помыслов к Богу.

2. Вара (осмотрительность, благочестие) — путник должен стараться не причинить никому зла. Суфийский святой Шибли говорил, что вара разделяется на три вида: 1 — предостерегать язык от бессмысленных высказываний и не вмешиваться в чужие разговоры, 2 — избегать всяких сомнений и держаться в стороне от подозрительных и запретных намерений, 3 — воздерживаться от неблагородных и аморальных поступков. Вара считается последней ступенью для верующих и первой ступенью для суфия.

“Пять требований Ислама”

1 — исповедывание веры, 2 — пятикратное произношение молитвы в сутки, 3 — соблюдение поста Рамазана, 4 — паломничество в священный город Мекку, 5 — выплата заката (приношение жертвы во имя Аллаха).

3. Зуфд (воздержанность, аскетизм) — начинается избежанием мирских благ, ведением аскетического образа жизни. Здесь возможны всякие оттенки: воздержанность от греха, от излишеств, от всего, что удаляет от Бога, от всего преходящего. Постепенно происходит эволюция понятия «зуфд»: начиная с отказа от хорошего платья, пищи, женщин, расширяется до отказа от всякого душевного движения и всякого желания.

4. Факр (бедность, нищета) — первоначально это добровольное обречение себя на нужду, обет нищеты, отказ от земных благ, но в дальнейшем это понятие спиритуализируется. В свете высказывания пророка «Нищета — моя гордость», факр уже понимается не только как материальная бедность, а как сознание своей нищеты перед Богом, т.е. сознание неимения ничего своего, что не проистекало бы от Бога, до психических состояний включительно.

5. И, как производная предыдущих двух ступеней, 5 ступень — фабр, сабр (терпение) — основная добродетель суфия. Этот термин имеет множество различных определений, суть которых сводится к покорному приятию всего, что трудно переносимо. Как говорит Джунайд, «терпение — проглатывание горечи без выражения неудовольствия». Сабр в высших своих проявлениях приводит к бесстрастию, спокойному приятию как ниспосланной благодати, так и испытаний.

6. Таваккул (упование на Бога) — отречение от своей собственной воли и полное упование на волю Бога. Отсюда распространенное в среде суфиев выражение: «Суфий — сын времени своего», которое означает, что суфий живет только данным текущим мигом, ибо то, что прошло, уже не существует, а будущее еще не наступило и потому тоже реально не существует.

7. Рида, риза (покорность, удовлетворенность) — определяется как «спокойствие сердца в отношении течения предопределения», т.е. такое состояние, при котором человек не только переносит любой удар судьбы, но он даже не может помыслить о том, что такое огорчение. Его помыслы настолько поглощены той высшей задачей познания Бога, что окружающая действительность теряет для него всякую реальность и интерес.

В стадии тарикат путник пути познания Истины должен стараться очистить свою душу и сердце от всех дурных качеств. В его мыслях не должно быть ничего, кроме познания Истины. Иными словами, он обязан уничтожить свое индивидуальное «я», которое считается главным препятствием в достижении цели (т.е. Истины). Путнику необходимо соблюдать определенные требования, его поступки должны быть правильными и соответствовать правилам ступеней тариката. Эти поступки и действия сводятся к 10 видам:

1. Быть убежденным.

2. У путника должен быть осведомленный, знающий наставник, ибо без руководителя, наставника путник не может достичь цели.

3. Быть преданным, покорным учеником и привязанным своему наставнику. Его воля должна всесторонне подчиняться воле наставника.

4. Быть исполнительным. Все действия и поступки он должен совершать по указанию наставника.

5. Отрешение.

6. Быть праведным и благочестивым, честным, честно зарабатывая свой хлеб насущный.

7. Должен соблюдать умеренность в разговоре и беседе с людьми.

8. Умеренность во сне.

9. Умеренность в пище.

10. Предпочитать аскетический образ жизни.

Если, при наличии знающего наставника, путник выполняет все эти условия, он обязательно достигает цели и истина открывается ему. Если же он не выполняет хотя бы одно условие, то он не может благополучно завершить свой мистический путь.

На этом тарикат заканчивается и путник уже подготовлен к переходу на третью и последнюю стадию — хакикат. Как уже отмечалось, макамы — состояния устойчивые, достигаемые путем неустанных стараний путника, путем подвижничества, но на пути духовного подвижничества возникают и другие явления духовной жизни — кратковременные настроения или порывы, налетающие на путника во время прохождения им пути. Эти состояния они обозначили термином «Хал» — эти состояния, в противоположность макаму, собственными усилиями путника достигнуты быть не могут. Это — Божественная милость, ниспосылаемая свыше. Назовем некоторые, наиболее часто упоминаемые. Это курб (близость), т.е. такое состояние, при котором человек ощущает себя стоящим в непосредственной близости к Богу, ощущает на себе взор Бога, махабба — любовь к Богу, подателю всех благ (пример Рабии), раджа (надежда) — проблеск утешения при мысли о всепрощении Бога, итманина (душевное спокойствие) — состояние блаженной уверенности в милости Бога, мушахадда (созерцание) — состояние, в котором путник не только ощущает близость Бога, но как-бы и видит Его, йакин (уверенность) — высшая степень сознания духовного мира, ничем не поколебимая. К этим состояниям иногда причисляется и фана (небытие). Следует отметить, что для большинства суфийских мастеров фана — это не конечный пункт, за фана идет ее логическое следствие — бака (вечность): ощутив уничтожение своего временного преходящего «я», путник погружается в море Абсолюта, а тем самым и ощущает отчетливо, что существует так же вечно, как вечна и Божественная Сущность. Это состояние бессмертия высшее из состояний, доступных для путника.

Таким образом, тарикат завершается, и путник вступает в последнюю стадию — хакикат. Этот термин обозначает подлинное, реальное бытие. Достигнув хакиката, путник познает истинную природу бытия, Бога и сопричастность Ей. Потому-то суфии часто называют себя ахл-ак-хакика (люди подлинного бытия).

Действия путников, прошедших хакикат и достигших ступеней Истины, тоже сводятся к 10 видам:

1. Познание Бога, а после Богопознания познание философии вещей.

2. Примирение со всеми, являющееся главным, основным признаком того, что путник познал Бога. На этой ступени путник ни с кем не враждует, ни с кем не вступает в спор, не отрицает утверждений никаких религий, со всеми проявляет веротерпимость.

3. Быть сочувствующим, чтобы все сделанное им пригодилось людям. Он должен направлять людей на благородные дела, поступки, воспитывать в них чувство взаимоуважения друг к другу своими назиданиями и наставлениями.

4. По отношению ко всем людям быть сдержанным, скромным, иметь одинаковые отношения с разными людьми.

5. Быть покорным и вести свободный, ни от кого не зависимый образ жизни.

6. Уповать на Бога и быть терпеливым.

7. Не быть алчным и стяжателем, ибо основой всяких дурных порочных поступков является алчность.

8. Довольствоваться малым.

9. Стараться принести людям только пользу и не обижать их ни в коем случае.

10. Во всех отношениях и ситуациях вести себя спокойно и хладнокровно.

Такие качества проявляются лишь после того, как путник проникает в сущность духовных путешествий: сайр ил-Аллах (путешествие к Богу), сайр фил-Аллах (путешествие в Боге) и начинает путешествие «С Богом к людям», после которого начинается 4-е путешествие «С людьми к Богу».

Уже в IX-X вв возникает своеобразная общественная организация суфиев. Прохождение тариката требовало специальных знаний, без которых человек, пытавшийся достичь высших духовных озарений, мог жестоко поплатиться, утратив здоровье и разум. Поэтому уже в ранние эпохи устанавливается обычай, по которому желающий идти путем духовных исканий избирал себе духовного наставника, носившего титул шейха или пира (старец), человека уже прошедшего тарикат. Человек, вступающий под водительство шейха, назывался мюрид, ар (желающий) — в сущности покоривший свою волю шейху. Сначала мюрид проходил ряд испытаний, затем мюрид проделывал множество аскетических упражнений, постился, бодрствовал по ночам, читал Коран, проводил по сорок дней в медитациях и молитве, находясь в полном одиночестве. Постепенно упражнения начинают приобретать иной характер. Шейх перестраивает мышление мюрида на мышление образное, символическое и начинает вновь вырабатывать в нем упорство и волю, способные преодолеть любые препятствия. В свою очередь и шейхи, занимаясь экспериментальной психологией, вырабатывали у себя такие свойства, как чтение мыслей, умение вызывать у мюрида гипнотическое состояние и т.д. Такие свойства вызывали огромный рост авторитета шейха и содействовали увеличению числа его последователей. Когда шейх видел, что ничему новому он мюрида научить не может, он давал ему разрешение (иджаз), что давало право мюриду собирать учеников и продолжать дело своего учителя.

Мюриды жили обычно при шейхе в своеобразных общежитиях (ханака), построенных обычно при мечетях, известных гробницах. Мюриды могли жить дома, с семьей и заниматься ремеслом. Мюриды, жившие под руководством шейха в ханаке, обычно назывались факир (араб. нищий) или дарвиш (перс. нищий).

Ранее отмечалось, какое большое значение суфии придавали достижению экстатического состояния, считавшегося особой Божественной милостью, поэтому, неудивительно, что в их кругах уже в раннюю эпоху усиленно искали средства, которые могли бы способствовать вызыванию экстаза. Одно из этих средств вскоре было признано наиболее эффективным. Это была музыка, инструментальная и особенно вокальная, сочетающаяся с художественным словом. Слушание музыки было введено в практику у целого ряда шейхов и получило название сама' (араб. слышать).

Сама' для суфиев — это звук, который изменяет внутреннее состояние слушающего (Шархи Таарруф. 1351). Сама' — это полет человеческой души в сторону своей первоначальной основы, который удается путнику только через действительный, внутренний экстаз. Среди суфийских авторитетов были различные мнения относительно дозволенности участия в сама', но, обобщая все, можно сказать, что заниматься сама' дозволено только тем, кто имеет доброе сердце и умерщвленную плоть. Те, кто лишен этих признаков, должен заниматься молитвой и постом. Позднее к сама' присоединился и танец. Сама' применялось не только на собраниях дервишской общины, но так же и на так называемых «маджлисах» (открытых собраниях, устраивавшихся в ханаках). Такие собрания проводились в определенные дни недели, в определенное время, читавшиеся там стихи должны были выбираться с таким расчетом, чтобы они были понятны присутствующим и соответствовали их вкусам и привычкам. Суфийские шейхи начинают в своих проповедях широко использовать рубаи (четверостишия), т.е. ту стихотворную форму, которая имела народное происхождение. Как правило это была любовная лирика, но акцент делался на любви к Богу. Шейхи предостерегали от такого пения, которое могло вызвать вместо духовного восторга чисто физическую страсть, и, поэтому, шейхи использовали такие стихи, которые легко допускали символическое толкование, поэтому возникает потребность в специальной поэзии, не насильственно толкуемой символически, а уже задуманной как символическая поэзия. Вместе с тем, песенный характер суфийской лирики, ее задушевность, интимность остается отличительной чертой на всем протяжении ее развития вплоть до новейшего времени.

Помимо этого, выступая на маджлисах перед самыми широкими народными массами, шейхи активно использовали притчи, сказки, народные анекдоты. Такие беседы увлекали слушателей, вместе с тем шейхи подводили под рассказ, притчу нужную им теоретическую базу, толковали его применительно к основной теме своей проповеди и добивались того, что именно нужное им толкование становилось основным толкованием притчи для самого широкого круга.

Таким образом, начинает зарождаться суфийская литература, которая, в конечном итоге, восходит к маджлису, из него вытекает, а тем самым определяются и основные, общие для всей этой литературы черты. Это мистицизм, символизм, демократичность. Постепенно происходит усложнение суфийской поэзии. Поскольку основной темой суфийской поэзии являлась фиксация Хала или мистического озарения, наиболее характерной чертой которой является кратковременность, точнее, вневременность, неподверженность логическому определению, изречения некоторых суфиев начинают облекаться в форму особого заумного языка, и, зачастую, постороннему человеку, не суфию, остаются непонятны. Создаются специальные словари суфийских поэтических терминов. Например, термин «лицо» — или истинная реальность, Истина, миры, имеющие истинное бытие. «Локоны» — эманации, мир эманаций, миры, истинного бытия не имеющие. Лицо и локоны. Один из суфийских авторитетов Лахитджи, поясняет, что под локоном имеется в виду эманации мощи, путем которых Абсолютное Единство снижается и спускается, создавая воображаемую нереальную множественность окружающего нас физического мира.

Длина локона указывает на бесконечность форм проявления бытия и множественность идей. Крутизну локона, замыкающегося в кольцо, суфии трактовали как замыкание мира эманаций на последнем звене — человеке, т.е. можно сказать, что ищущий Бога суфий пойман в кольцо низших миров и должен стремиться к освобождению из него.

«Сотни тысяч сердец подвешены повсюду, Ни одно не вырвалось из Его кольца.

...Локон Его — силок испытаний, а люди мира — дичь Его...»

В мире абсолютном нет противоположностей, вера — понятие, созданное лишь для нашей несовершенной вселенной, откинь покровы идей, и окажется, что вера равна неверию. Отсюда становится понятными так часто повторяемые суфиями слова:

Считается, что мистический эффект изученных в правильной последовательности семи историй Ходжи Насреддина, авторами которых являются суфии, столь велик, что его достаточно для подготовки изучающего к озарению.

«Вера и неверие мое — только лик и кудри Твои. Я остался в цепях неверия, но томлюсь по вере», т.е. я пребываю в этом мире, где истинная сущность невидима, но томлюсь по проникновению в Мир Единства.

«Я сгорел подобно мотыльку, от свечи Лица Твоего...»

т.е. достиг состояния фана в абсолютном Единстве.

Все это, т.е. символичность и аллегоричность суфийской поэзии, следует иметь ввиду европейскому читателю при прочтении суфийских поэтов для понимания истинного намерения автора.

Несмотря на неоднородность и разветвленность учения суфизма, в нем обычно прослеживается два направления: крайнее и умеренное. К умеренному относились Газали, Джунайд, которые считают, что суфий должен не выходить за рамки шариата, все его высказывания и деяния должны соответствовать предписаниям Корана и преданиям пророка Мухаммада.

Крайними сторонниками суфизма являются суфии, стоящие на позиции «вадхати вуджуд» (единство сущего), которые рассматривают Истину (Бога) и природу в единстве.

То что было до всех и пребудет всегда; В нем прозрачность воды, но она не вода; Это суть без покрова, что лишь для умов, неспособных постичь, надевает покров. О Создатель всех форм, что как ветер сквозной Сквозь все формы течет, не застыв ни в одной.

Ибн ал-Фарид

Природа является следствием божественной эманации. Человек занимает последнее звено в этой эманации. Однако он может не только дойти до познания Истины-Бога, но и сам стать Богом. Предпочитая познание таинственного, сокровенного, они пренебрегали законами и предписаниями шариата, за что мусульманским духовенством объявлялись еретиками, преследовались, а некоторые из них были жестоко казнены. Так один из них Халладж считал, что человек по своей сущности имеет нечто божественное и при помощи личного стремления и освобождения от всех земных, не связанных с божественными качествами признаков, он сам становится Богом; т.е. Истиной для него становится человек, познавший свою сущность. Сущность этой концепции заключена в его выражении «аналхак» — Я есть Истина!»

Крайними суфиями считаются также Аттар, Руми, Бистоми, ал-Араби. С течением времени суфизм разделяется на различные ордена, каждый имел свою определенную организацию. Как правило называются они по имени основателя (муршида). Наставник во время своей деятельности выбирал из учеников (мюридов) своего заместителя, который после смерти наставника занимал его пост и надевал его хирку (шерстяной плащ). Таким образом, хирка передавалась из рук в руки и считалась символом власти в суфийском ордене. Эта цепь духовной преемственности, посредством духовных передатчиков особой системы мистического пути со специфическими для него методикой обучения, особенностями практики (главным образом зикра и инициации) и ритуала, а также соответствующим регламентом образа жизни называлась Силсила (цепь, ряд) и восходила, в конечном итоге, как минимум, к Мухаммаду. Знанию Силсилы в орденах придавалось громадное значение, поскольку ученик через учителя приобщался божественной благодати, которая передается этой Силсилой и без которой невозможно вступить на мистический путь.

Согласно традиции, в исламском мистицизме находится 12 материнских суфийских братств.

Основные ордена сегодня — это Накшбандия, Чиштийя, Кадирийя, Сухравардийа, Мевлавия. Каждый содержится в себе самом, и ни один не враждует с другим. Святые и круг действий иногда бывают общими, основная цель — формирование совершенного человека, идентична всем орденам.

Невидимое правление.

Глава всей суфийской системы — Кутуб, он самый просвещенный из всех суфиев, достигший степени»Васл» (Союз с Бесконечным) и, согласно некоторым авторитетам, правит всем суфийским организмом. Другие говорят, что Кутуб также обладает значительной политической и светской властью. Как правило, его подлинная личность известна немногим. Он поддерживает связь лишь с руководителями орденов. Встречи осуществляются телепатически или посредством «уничтожения пространства и времени». Говорится, что последнее означает то, что суфии степени «Васл» способны мгновенно передвигаться в любое место на физическом плане посредством процесса дематериализации. Кутубу подчиняются четыре представителя — Автады или Столпы, функции которых — поддерживать знание и власть над четырьмя сторонами света и постоянно докладывать о состоянии дел в каждой стороне. Столпам подчиняется сорок Абдалей (Духовно преображенных), в их власти, в свою очередь, находятся семьдесят Нобилей (Дворян), которые, опять же, командуют тремястами Властителями. Суфийские святые, не занимающие иерархического положения, называются Вали.

Суфийские представления о сущности Бытия.

Учитывая неоднородность и разветвленность суфийского движения, трудно сформулировать единую онтологическую концепцию, но все же можно сказать, что наиболее влиятельной в нем является идея единства Бытия (вахдат алвудж), которая является кульминацией в развитии суфийской мысли. Наиболее полно она была сформулирована великим шейхом Ибн Араби. Согласно идеи единства Бытия, мир проявляется на трех уровнях: уровень Абсолюта, уровень Имен (архетипов), уровень феноменального мира. Бытие первого уровня Ибн Араби именует Абсолютом, Богом, Истиной.

«Знай же, что все существующее составляет три уровня, и дополнительного к ним уровня Бытия нет. Я утверждаю, что из этих уровней первый тот, что содержит существование само по себе. Это абсолютное Бытие без ограничений и условий. Слава Ему! Он — Аллах Живой, Вечный, Всемогущий!»

Феноменальный мир является «тенью Божия». Причина возникновения его — плод Божественного стремления проявить себя и, таким образом, «увидеть собственную сущность». Желание это обусловлено «печалью одиночества». Суфии трактуют происхождение мира, как желание Бога проявить Себя, Свою скрытую Сущность. Однако Бог манифестируется не полностью, не до конца: «Он прячется за покрывала темноты, кои суть природные тела, и покрывала света, кои суть тонкие духи, ибо мир сделан из грубой и тонкой материи». То, что в индуистском ведантизме определяется как майя — покрывало, которое Абсолют набрасывает на себя. Таким образом, Божественный акт творения — проявление Творца через сотворенный мир. Суфийский поэт Мирза Галиб писал:

«Что такое мир? Зеркало Истины, Просторы его — место созерцания Божественного лика. В каждой мельчайшей частице Видишь воочию знамение единого Творца».

Творение, таким образом, является переходом из состояния потенциальности в состояние проявленности, т.е. процесс реализации необходимости, каковой является Божественное Бытие, в мире бесконечных возможностей.

Между миром Абсолюта и миром феноменальным существует мир Имен Божьих, который с одной стороны «идентичен с Именуемым (т.е. миром Абсолюта), а с другой стороны отличается от Него своим определенным значением»: каждое раскрывает одну из граней Единого, одно из Его свойств. Этим выражается ограниченность каждого имени и его принадлежность к разряду множественности. Считается, что имен или свойств этих 99.

Имена представляют собой сферу, промежуточную между Абсолютным Бытием и ограниченным или материальным миром, и если к первому они находятся в подчиненной зависимости, то по отношению ко второму, они властители, поскольку тот есть их производное, их непосредственная манифестация, т.е. Божественные имена подобны свету, благодаря которым тень Божия отбрасывается на сотворенный им мир. Без света не было бы и тени, но свет невозможен без излучающего его Источника.

«Знай, что Абсолютное Бытие или Бог подобны безграничному океану, в то время как конкретные вещи и индивидуальные бытия — бесчисленные волны или реки. Волны и реки отличаются от океана тем, что определены и специфичны. Но они не отличны от него в смысле своей субстанции и реальности...» (Хайдар Али).

Неисчерпаемость форм проявления Божественного Бытия обусловлена постоянным, непрерывным процессом манифестации: «Божественный порядок есть безостановочное движение, переход из состояния непроявленности (в котором находится Бог как чистая возможность) в состояние проявленности. Таким образом, существующее в мире многообразие производно и вторично по отношению к Единому Божественному Бытию, и, вместе с тем, оно постоянно стремится вернуться к своему первоначальному состоянию: «Вся реальность от начала до конца исходит от одного только Бога и к Нему она возвращается», этот процесс сходен с превращением льда в воду, а затем обратно — воды в лед. Возвращение же к Единому осуществляется Совершенным человеком~, который рассматривается как венец Божественного творения, его завершение».

Суфийские представления о возможности познания Истины.

Будучи прагматиками, суфии основное внимание уделяли не вопросам онтологии, а возможностям и пределам знания, путям и методам его реализации. Основным вопросом для суфиев был: «Можно ли постичь суть Абсолютного Бытия, Истину здесь и сейчас?» И в своих поисках они пришли к выводу, что Бог или Истина человеческим разумом непостижима. Чувственный опыт и основывающиеся на нем заключения разума бессильны открыть Истину. Вместе с тем, суфийские мыслители не отрицали ценности рационалистического знания, но в то же время отмечали ограниченность его возможностей. «Разум великолепен и желателен до тех пор, пока он не приведет тебя к вратам Господа. Но едва ты достиг этих врат, оставь разум... отдай себя в руки Господа; теперь бесполезно спрашивать как и отчего», — писал Руми.

Да упадет завеса с глаз твоих! Пусть будет плоть прозрачна, голос тих, Чтоб вечное расслышать и взглянуть В саму неисчезающую суть, Священную основу всех сердец, Где я — творение и я — творец.

Ибн ал-Фарид

Возвращение к Единому (т.е. постижение Истины, сути Бытия) невозможно, если прибегать к рационалистическим методам.

Создание, которое и является главной задачей суфизма.

Мудрость — знание Божественной истины, как говорил ал-Халладж, «находится по ту сторону явленной реальности... по ту сторону сознания, по ту сторону сложившихся традиций и по ту сторону восприятий».

Приемы, позволяющие «вернуться к Единому», разнообразны, но по сути своей идентичны — должное поведение, отказ от земных страстей, от эгоистических желаний, специальные физические упражнения и дыхательная гимнастика, предельная целеустремленность и сосредоточенность. Погруженный в себя, отвлеченный от всего внешнего, мистик учился познавать свои физические и психические способности, регулировать их, достигая состояния покоя или особого типа экзальтации.

Человек, овладевший йогическими или суфийскими приемами, в состоянии многое понять в себе как в биологическом организме и тем самым регулировать физиологические и психологические процессы в нем.

Я только сын Адама, а не Бог, Но я достичь своей вершины смог. И сквозь земные вещи заглянуть В нетленный блеск, Божественную суть. Она одна на всех, и верен ей, Я поселился в центре всех вещей. Мой дух — всеобщий Дух, и красота Моей души в любую вещь влита.

Косности разума, бессильного в постижении Истины, противопоставляется раскрепощающая сила интуиции. Как известно, слово «интуиция» происходит от латинского «intueri», что буквально означает «пристальное всматривание». Ал-Газали писал: «Интуитивное знание иногда идет от Божественного света, находящегося в сердце...» Таким образом, мистическая интуиция ориентирована исключительно на «вглядывание в себя», т.е. на самоанализ, самонаблюдение.

Так отрекись от внешнего, умри Для суеты и оживи внутри. Уняв смятенье, сам в себе открой незамутненный, внутренний покой. И в роднике извечной Чистоты с самим собой соединишься ты.

Так писал Ибн ал-Фараби, убежденный в том, что «цель и смысл Пути — в самом себе безмерное найти».

Установка на постижение Истины посредством познания самого себя не является противоречащей требованиям самозабвения, уничтожения личного «я», о котором суфии напоминают постоянно, поскольку здесь имеется ввиду забвение того личностного «я» или эго, которое является феноменальным, во имя обнаружения истинного, сущностного «я».

Разрушил дом и выскользнул из стен, Чтоб получить вселенную взамен. В моей груди, внутри меня живет Вся глубина и весь небесный свод. (Ибн ал-Фарид)

Говоря о высоком предназначении человека быть носителем Божественного, суфии ссылаются на аят Корана (33-72): «Мы предложили залог небесам, и земле, и горам, но они отказались его понести и устрашились его; понес его человек.» Невежество человека объясняется тем, что он забыл о своем высоком предназначении и ищет Истину повсюду, но только не в самом себе. Между тем путь к познанию Бога лежит через отрицание внешнего «я» и утверждение «Я» истинного.

Вы, взыскующие Бога средь небесной синевы, Поиски оставьте эти, вы — есть Он, а Он — есть вы. Вы — посланники Господни, вы Пророка вознесли, Вы — закона дух и буква, веры твердь, Ислама львы. Знаки Бога, по которым вышивает вкривь и вкось Богослов, не понимая суть Божественной канвы. Вы в источнике бессмертья, тленье не коснется вас Вы — циновка Всеблагого, трон Аллаха средь травы. Для чего искать вам то, что не терялось никогда? На себя взгляните — вот вы, от подошв до головы. Если вы хотите Бога увидать глаза в глаза — С зеркала души смахните муть смиренья, пыль молвы. И тогда, Руми подобно, Истиною озаряясь, В зеркале себя узрите, ведь Всевышний — это Вы.

Смерть феноменального или личностного «я» открывает путь к сущностному знанию, когда отсутствует расчлененность на объект-субъект и постигается Истина единства Бытия. Проводником суфия на пути постижения Истины является любовь.

Настоящая любовь не имеет ничего общего с человеческой природой потому, что это птица, которая гнездится в вечности. В ней (любви) беспомощны рассудочность науки, расчет догадки, философствование воображения, любопытство природы, представление памяти и расчетливость ума. В ней есть боль и горение, есть страдание и любовь.

Абдуллах Ансори

Сердце является местом обитания любви, и наука сердца противопоставляется рассудочному знанию. В суфийской символике сердце предстает одновременно как вместилище Божественного, так и своеобразным органом мистического познания. Согласно одному из хадисов, Аллах сказал: «Не небеса и не земля, а лишь сердце моего преданного слуги содержит Меня». Оно подобно зеркалу, в котором отражается свет Божий, но чтобы узреть в нем Лик Господень, его необходимо должным образом отполировать. Все усилия вступившего на путь поиска Истины направлены именно на полировку, т.е. на моральное совершенствование.

Паломник трудный путь вершит, к Каабе устремлен, Идет без устали, придет — и что же видит он? Тут камениста и суха бесплодная земля, И дом высокий из камней на ней сооружен. Паломник шел в далекий путь, чтоб Господа узреть Он ищет Бога, но пред ним стоит как бы заслон. Идет кругом, обходит дом — все попусту; но вдруг Он слышит голос изнутри, звучащий, словно звон: «Зачем не ищешь Бога там, где он живет всегда? Зачем каменья свято чтишь, им отдаешь поклон? Обитель сердца — вот где цель, вот Истины дворец, Хвала вошедшему, где Бог один запечатлен». Хвала не спящим, словно Шамс, в обители своей И отвергающим, как он, паломничества сон.

Дж.Руми

Любовь суфия всепоглощающа и беспредельна. Она не имеет границ, ибо не исчерпаем источник знаний. Истина всегда остается недосягаемой, подобно страстно желаемой, но недоступной красавице. Поэты суфии обычно изображали мистика как обезумевшего от любви Маджнуна. В одной из притч Дж.Руми, халиф спрашивает Лайлу: «Действительно ли ты та, из-за которой Маджнун потерял голову? Ты ведь не красивее многих других девушек». На что Лайла ему отвечает: «Молчи — ты не Маджнун! Если бы у тебя были его глаза, ты увидел бы два мира. Ты в своем уме, а Маджнун потерял голову. В любви быть в полном сознании — предательство».

В представлении суфиев процесс познания сродни опьянению, которое ведет к экстазу, безумству.

«Чтоб охмелеть, не надо мне вина — Я напоен сверканьем допьяна. Любовь моя, я лишь тобою пьян, Весь мир расплылся, спрятался в туман, Я сам исчез, и только ты одна Глядящим внутрь, видна. Так полный солнцем кубок пригубя, Забыв себя, я нахожу тебя. Когда ж, опомнясь, вижу вновь черты Земного мира, — исчезаешь ты».

Так в поэтической форме Ибн ал-Фарид передавал суть суфийского понимания, познания Истины. Истина открывается только в личном переживании.

Суфии проявляли скептицизм по отношению к вере, знанию, навязанным извне авторитетом богословской традиции. Им противопоставлялись вера, знание, рожденные в опыте «любящего сердца». «...Каждый знает о Боге лишь то, что заключает из самого себя».

«Отрекись от неверия, религии, от добра и зла, от науки и практики, ибо за их пределами существует значительное число ступеней совершенства. Если ты достигнешь хотя бы на миг ступени любви, то станет тебе очевидным, что кроме любви, все есть суеверие».

Фариддин Аттар

Призыв к безрассудству, конечно же, аллегория, это отказ от рассудочного мышления.

Любопытна попытка Ибн Араби объяснить, почему созерцание (шахада) Бога в женщине самое интенсивное. Поскольку созерцание Бога невозможно, ибо Он в «Своей абсолютной Сущности независим от мира, человек избирает объектом созерцания женщину, являющуюся полярным ему существом. «Женщина, — писал Ибн Араби, — дублирует мужчину... Если мужчина созерцает Бога в женщине, он сосредоточен на том, что пассивно, если он созерцает Его в себе, он созерцает Его в том, что активно: если же он созерцает Его в отсутствии какой-либо производной от Него формы, созерцание соответствует состоянию пассивности в отношении к Богу без посредничества». Именно такое созерцание и является оптимальным.

В заключение следует отметить, что говоря о невозможности, о непознаваемости Истины, суфии скорее говорят о невозможности вербального выражения их мистического опыта, и когда суфии утверждают, что осознание бессилия познать Истину есть само по себе знание, они имеют ввиду не скромность познавательных способностей человека, а невозможность выражения познанной Истины. Тем самым они полностью солидаризируются с общепринятым в мистицизме принципом: «молчание — знак высшей мудрости», «Высшая Истина — в молчании просветленного», «знающий не говорит, говорящий не знает», «мысль изреченная есть ложь».

Представление суфиев о непознаваемости Абсолюта не закрывали путей к познанию, напротив, они утверждали бесконечность процесса познания, необходимость постоянного поиска Истины. Жажда истинного, скрытого знания объяснялась чувством, достойным подлинно верующего — любящего Бога: «Если он устремляет взгляд за завесу скрытого, на вершину красоты, чувствуя свою неспособность познать суть великолепия, и его сердце стремится к Нему в зове, волнуется, трепещет перед Ним, то такое беспокойное состояние называется тоской. Это — тоска по скрытому».

«Тоска по скрытому» — закодированная суфийская формула «постоянно в поиске Истины». В неутомимой жажде знания, «тоске» по Истине, содержался огромный положительный заряд суфизма, привлекавший к нему не удовлетворенные догмой мятущиеся умы и души.

Душа и ее познавательные способности.

Центральное место в теории познания суфизма занимает человек и его назначение на пути познания, которое, по сути, есть познание Абсолютной Истины. Но, так как человек по своей сущности содержит в себе нечто Божественное, т.е. хотя принадлежит природе, но душа его есть частица Абсолютной Души, то основная его задача заключается в познании природы своей души.

Что Кааба для мусульман, то для меня душа. Свершай вкруг этой Каабы обход свой не спеша. Паломничество совершать нам заповедал Бог, Чтоб душу правде облекли, чтоб жили не греша. Так откажись от серебра — лишь сердцем обладай: Душа святая и в гробу пребудет хороша. Сто раз ты можешь обойти вкруг черной Каабы, Но что же в этом, если ты бесстрастней палаша? Превыше неба самого я сердце возношу, Которое считаешь ты тростинкой камыша. Оно велико, ибо Сам Великий в нем живет — И оттого-то стук его ты слушай не дыша. Прислушайся же к тем стихам, что вписаны в Коран: «Небес бы я не сотворил, когда б не ты, Душа!»

Согласно учения суфизма, существует три вида душ: растительная, животная и человеческая. Происхождение и развитие этих разновидностей душ происходит снизу вверх, т.е. от простого к сложному:

Минерал есть ядро четырех элементов (огня, воздуха, воды,земли) но, в то же время, растение — есть ядро минералов. А от ядра растения выделяется животное После этого, ядро животного превращается в человека.

(Ф.Аттар «Асронома»)

Утверждалось, что вместилищем растительной души является печень, вместилищем животной души является сердце, а место человеческой души — мозг.

(Абдуллатиф Аббоси, XVII в)

Всему, что зрим, прообраз есть, основа есть вне нас, Она бессмертна — а умрет лишь то, что видит глаз. Не жалуйся, что свет погас, не плачь, что звук затих: Исчезли вовсе не они, а отраженье их. А как же мы и наша суть? Едва лишь в мир придем, По лестнице метаморфоз свершаем наш подъем. Ты из эфира камнем стал, ты стал травой потом, Потом животным — тайна тайн в чередованье том! И вот теперь ты человек, ты знаньем наделен, Твой облик глина приняла, — о как не прочен он! Ты станешь ангелом, пройдя недолгий путь земной, И ты сроднишься не с землей, а с горней вышиной. О Шамс, в пучину погрузись, от высей откажись И в малой капле повтори морей бескрайних жизнь.

(Дж.Руми)

Процесс Творения происходит по велению Творца, но этот естественный, автоматический процесс эволюции завершается на человеке. Человек — это конечный продукт бессознательной эволюции. С человека начинается осознанная эволюция, человек должен подняться до степени Всеобщего Разума. Но, поскольку человек обладает одновременно духовной и физической, небесной и животной природой, то между ними существует постоянная вражда, и тот, у кого побеждает животная сторона, вообще не дойдет до степени Всеобщей Души. А тот, у кого берет верх небесная природа, может познать Сущность Творца, и сам становится тождественным Ему.

(Ф.Аттар «Асронома»)

Душа и психологический путь познания.

Когда ученика принимали в орден для прохождения тариката под руководством мастера, его должны были подготовить к переживаниям, к восприятию которых его неразвитый ум пока еще не способен. Этот процесс, который следует за уничтожением обусловленности или автоматического, ассоциативного мышления, получил название «активизации тонкости восприятия». В теле существуют определенные места, предназначенные для активизации этого процесса. Эти места, по-арабски «Латифа» (мн. Латаиф), назывались еще «Точками чистоты», «Местами озарения», «Центрами реальности». Они считаются центрами, где сила, или Барака, проявляются наиболее ярко. Теоретически Латифа рассматривается как «первичный орган» духовного воспрития. Ученик должен пробудить пять Латаиф, т.е. получить озарение через пять из семи тонких центров общения. Это делается под контролем шейха. По мере того, как каждая Латифа активизируется с помощью целого комплекса упражнений, сознание ученика изменяется с тем, чтобы приспособиться к большим потенциальным способностям его ума. Таким образом, активизация этих центров во многих смыслах рождает нового человека. Но следует отметить, что активизация Латаиф — есть только часть весьма разностороннего развития, которой нельзя заниматься в отрыве от всего остального. Можно сказать, что активизация Латаиф является аналогичной открытию Чакр в йогической системе.

Пять Латаиф, которые должен пробудить ученик, получили название: Сердце, Дух, Тайный, Таинственный и Глубоко Скрытый. Еще один центр, который, строго говоря, не является Латифа, называется Душа и состоит из множества душ. Это множество обычный человек называет индивидуальностью. Такой индивидуальности присуща смена настроений и склонностей, быстрота появления и исчезновения которых создает у человека впечатление, что его сознание является постоянным или единым. Суфии считают, что это не так.

Путь к седьмому центру открывается лишь тем, кто развил в себе остальные. Такие люди являются настоящими мудрецами, хранителями и передатчиками Учения.

Озарение или активизация одного или нескольких центров может быть случайным или неполным. Когда это происходит, человек может на время приобрести более глубокое интуитивное знание, соответствующее данному латифа. Однако, если это не является результатом всестороннего процесса развития, ум будет тщетно пытаться уравновесить себя с этим гипертрофическим состоянием, что принципиально невозможно. Последствия такой активизации могут быть весьма опасными и выражаться, как и в случаях со всеми односторонними ментальными явлениями, в преувеличенных представлениях о собственной значимости, либо искажениями сознания.

То же самое можно сказать о дыхательных упражнениях или танцевальных движениях, выполняемых в неверной последовательности.

Активизация латифа осуществляется в следующих частях тела: район солнечного сплетения (Душа), в месте расположения физического сердца (Сердце), в месте противосердца (Дух), Латифа Тайный расположен между сердцем и противосердцем, Таинственный во лбу, а Глубоко Скрытый в мозгу.

В условиях суфийских школ между учителем и учеником поддерживается особая связь, которая включает использование техники, называемой «таджали» (озарение). Таджали оказывает воздействие на каждого человека, но к правильному ее восприятию способны немногие. В процессе активизации латаиф ученик должен прежде всего определить влияние бесчисленных проявлений души на его личность. Ученик начинает понимать, что ему необходимо работать над своей личностью, в этом ему активно помогает учитель, так как долго и слишком глубоко сосредотачиваться на проблеме личности нельзя. Прежде чем приступать к упражнениям, способствующим активизации латаиф, ученик должен был добиться в большей или меньшей степени равновесия. Это обуславливалось тем фактом, что обычные люди вообще не способны к концентрации, если не считать отдельных, очень коротких периодов времени. Дж.Руми писал: «Вам присущи бесчисленные смены настроения, которыми вы не можете управлять. Вы могли бы овладеть ими, если бы знали их истинную причину. Если вы не можете определить источник собственных изменений, то как вы сумеете определить те изменения, которые формируют вас самих?»

Таким образом, в суфийских орденах теории одновременно исследуются и практикуются. Это означает, что необходимо добиться определенного равновесия между интеллектуальными представлениями и пониманием той или иной теории с одной стороны и ее практическим применением с другой. Техника исполнения этого является частью тайной и чрезвычайно эффективной методологией суфийских орденов.

Некоторые ордена специализируются в определенных разновидностях техники. Когда ученика принимают в школу одного из орденов, его могут направить в другую школу с тем, чтобы он освоил те элементы, которые относятся к специализации данной школы. Например упражнение «кифф», когда учитель восклицает: «Стоп», и ученик должен замереть до тех пор, пока ему не разрешат расслабиться. Это упражнение выполняется под руководством обучающих мастеров Орденов Накшбандия и является эффективным методом освобождения от власти ассоциативного мышления и создания необходимых предпосылок для передачи Бараки.

Помимо активизации Латаиф, суфии считают, что надо добиться активизации некоего особого состояния, именуемого Орган Эволюции, и это подтверждается практикой действующих орденов. Это состояние нельзя считать эмоциональным и ни в коем случае не следует причислять к обычным интеллектуальным состояниям. С ним связаны частые упоминания об очищении, совершенствовании и способности к различению. Очищая свое сознание, дервиш может приобрести знание о состояниях ума и таких элементах реальности, о которых обычный ум может иметь лишь весьма смутное представление. Можно сказать, что обычно для оценки и эмоций люди используют количественные термины. Способность к качественным изменениям, которые являются более тонкими и отнюдь не менее важными для достижения совершенства, трудно выработать или выявить, поэтому большинство людей просто игнорируют ее, в результате чего их потенциальные способности используются далеко не полностью.

Динамическая сила этого Органа Эволюции начинает проявлять себя полностью только после того, как человек достигает определенной степени беспристрастности. Это требует определенной воспитательной подготовки. Прежде чем вступить на путь сознательного развития, человек испытывает различные, не вызывающие сомнений переживания, свидетельствующие о ступенях его продвижения. Это является доказательством прогресса человека и дает ему силу для продвижения к следующей стадии. Если он не воспринимает эти озарения в правильной последовательности, он задержится на стадии несовершенного знания или же случайной способности к концентрации.

Когда Орган Эволюции полностью развит и начинает действовать, инстинктивные, эмоциональные и интеллектуальные функции претерпевают изменение и начинают работать по-новому. Множество новых и постоянно углубляющихся переживаний становятся доступными для суфия.

На стадии Совершенного Человека суфии различают четыре путешествия. Первым из них является достижение состояния «фана» (уничтожение). На этой стадии происходит объединение сознания, когда суфий достигает гармонии с объективной реальностью. Достижение этого состояния является целью суфийских орденов. За ним следует еще три стадии. Великий учитель X века Ниффари, живший в Египте, описывает эти путешествия в книге «Мувакиф».

Достигнув состояния фана, суфий начинает Второе путешествие, в котором он становится с помощью стабилизации своего объективного знания Истинно Совершенным человеком. Это стадия «Бака» (Постоянство). Сейчас он уже не является Человеком, опьяненным Богом, он Учитель, наделенный особыми правами, способный обучать в условиях окружающего его культурного контекста или местной религии, работающий только с избранными учениками. Он носит имя «Кутуб», или Магнитный Центр.

Во время Третьего Путешествия такой учитель становится руководителем каждого из людей, в зависимости от индивидуальности того или иного человека, и может восприниматься различными людьми совсем по-разному. Он работает на многих уровнях смысла и сознательной деятельности. Он является «всем для всех» и, в то же самое время, может оказаться полезным для любого человека в зависимости от его потенциальных возможностей.

Во время Четвертого и последнего Путешествия Совершенный человек руководит перемещением других в состоянии, которое обычно считается физической смертью, на следующую стадию развития, невидимую для обычного человека. Таким образом, для суфиев не существует видимого перерыва, происходящего из-за обычной физической смерти. Между ним и более совершенной формой жизни устанавливается постоянное общение и взаимосвязь.

В суфийской общине, как и в обычной жизни, духовные достижения отдельных суфиев могут быть очевидными только для тех, кто способен к восприятию эманаций высшего порядка, являющегося истинным мерилом успеха суфия. «Суфизм познается суфийскими методами», — утверждают суфийские мастера.

Суфии считают, что суфийские школы одинаково важны для суфизма независимо от того, существуют ли они в форме Ханаки, или их члены собираются где-нибудь в кафе в Западной Европе, потому что только в условиях школы можно изучать и практически использовать такие материалы как труд Ниффари, с учетом характерных особенностей ученика и потребностей социального климата, в условиях которого он работает. Поэтому суфийское движение должно осуществляться в условиях различных обществ. Но его нельзя импортировать, точно также методы, подходящие для Египта X века или йогической Индии, нельзя эффективно применять на Западе. Они могут натурализоваться, но это должно происходить строго определенным в каждом конкретном случае способом. Методы же обучения изменяются в зависимости от конкретного культурного контекста. Как любят говорить суфии: «Человек должен эволюционировать гармонично с эволюционирующей вселенной».

Почему суфизм как движение оформляется в условиях Ислама.

Условия, созданные Исламом, были признаны подходящими для проекции суфийского учения. Несмотря на наличие в среде мусульманского духовенства и узколобых буквалистов, и реакционных догматиков, Ислам обеспечивал более благоприятные условия для распространения тайного учения, чем любая из предшествующих религий, существовавших ранее на этой территории, считает видный современный суфий Идрис Шах.

Ислам, по сути, определялся формально. Кого считали верующим? По меньшей мере того, кто согласен был произнести фразу: «Ла илляха илль Алла, Мухаммад Расул Алла», которая означает: «Нет Бога кроме Бога, Мухаммад Пророк Бога». Неверующим считался тот, кто отрицал этот символ веры. В случае, если человек мог доказать, что он согласен с этой формулой, его уже не могли преследовать как еретика. Не существовало никаких догматов относительно природы этого Божества и Его взаимоотношений с Пророком.

Мухаммад не утверждал, что он принес новую религию. Он продолжал монотеистическую традицию, которая, по его словам, существовала задолго до него. Мухаммад вменял в обязанность мусульманам уважение к другим религиям и говорил о роли духовных учителей. В области религии Коран поддерживает единство всех религий и говорит о том, что они происходят из одного источника и утверждает, что Ислам является последним звеном в цепи великих религий, предназначенных для мира. Утверждая, что Мухаммад был последним Пророком, Ислам социологически отразил осознание того факта, что эпоха возникновения новых теократических систем подошла к концу. Последующие века подтвердили это. Учитывая современное состояние общества, было бы немыслимо утверждать, что новые религиозные учителя, соответствующие по рангу основателям мировых религий, смогли бы занять положение, которого добивались Зороастр, Будда, Моисей, Иисус, Мухаммад.

Поэтому суфийская традиция считает, что разрушение старого порядка на Ближнем Востоке воссоединило «капли ртути», т.е. эзотерические школы, действовавшие в Египте, Персии, Византии, превратив их в поток ртути, другими словами, в подлинный, развивающийся суфизм.

Пример суфийских идей

(Из Джелаладдина Руми, основателя дервишского ордена Мевлави)

Человек — продукт эволюции. Он продолжает этот процесс. Но «новые способности», к которым он стремится обычно того не сознавая, возникают только в результате необходимости. Следовательно — увеличьте вашу необходимость.

Когда человек не осознает этого, он находится в состоянии, которое определяется как «сон». Он должен «проснуться».

Существует средство сделать это, но оно не имеет отношения к схоластическим попыткам и к тому, что человек принимает за упражнения интеллекта. Это средство заключается в том, что называется «прямым постижением Истины».

Образ мышления человека обычно основан на изменении и перемене настроения. Он нуждается в том, что понимается как объединение мышления.

Восприятия человека ошибочны, потому, что они субъективны и относительны. Они также «обусловлены», поэтому он интерпретирует мир согласно ограниченным, необъективным стандартам. О нем, поэтому, можно сказать, что у него мало способности к реальному суждению.

Существуют сферы ума, намного превосходящие обычные состояния человека. Эти высшие сферы невозможно изобразить на языке ума такого, каков он есть. Из-за этих ограничений человек нуждается в руководстве того, кто знает больше.

Методы, используемые в помощь для достижения высшего состояния восприятия, включают в себя исторические, религиозные и мифологические произведения, а также всевозможные упражнения.

Все такие формулировки — суть Пути. Люди извратили эти «пути» и сделали их бесполезными,

неизменно настаивая на буквальном смысле вместо фигурального. Таким образом создаются «идолы».

Когда человек выходит за пределы внешней формы, он может видеть, что такие формы, множественные внешне, означают одну и ту же вещь.

Эти учения были даны древними святыми, а также Моисеем, Иисусом и Мухаммадом. Они были изменены и использованы слабо и неэффективно.

Этот меняющийся процесс происходит в силу человеческого тщеславия, когда он, например, воображает, что может достичь больше, нежели он в самом деле может. В результате тот факт, что он дал название неопределимому понятию, заставляет его думать, что он овладел им или может овладеть с помощью того, что дал название.

За пределами внешней религии человек не может назвать себя истинным иудеем, христианином, мусульманином. В этой сфере ритуал и догмы не имеют места.

Человек может быть понят как незавершенный, «член, отсеченный от тела».

Усилие человека вновь соединиться с пониманием, от которого он отрезан, может быть названо «религией или долгом Любви». Но это не есть та религия, как ее обычно понимают люди.

«Глаз» — развитый орган восприятия того, от чего обычно человек отрезан, находится внутри человека.

Внешние впечатления «обуславливают» человека настолько, что он не чувствителен к внутренним впечатлениям.

Любой язык (терминология) может быть использован относительно трансформации человека. Вот почему вводятся такие условности, как язык алхимии, или язык мифа и легенды, который часто относится к психологическим процессам, а не к историческим событиям.

Тем, кто развил «высшее восприятие», иногда приходится скрывать этот факт по социальным и другим причинам за фасадом, приемлемым в данном месте.

Цена знания.

Конечно, это знание имеет свою цену. Оно дается только тому, кто сможет сохранить его и не потерять.

Эль Газали.

Стрела.

Стрела, выпущенная из лука, может пролететь прямо, а может и уклониться, это зависит от меткости лучника.

До чего же странно, что если стрела попадет в цель, это объясняется меткостью стрелка, но если она летит мимо цели, проклятия обрушиваются на стрелу.

И это пройдет.

Жил когда-то великий шах, владевший многими землями. Он был так могущественен, что мудрецы служили ему, как простые слуги. Но вот однажды подступила к нему какая-то тревога, и созвал он к себе своих мудрецов.

Он сказал им: «Не знаю почему, но что-то подсказывает мне, что я должен найти некое кольцо, которое смогло бы возвратить мне радость, когда я буду несчастен и, наоборот, сделать меня печальным, когда я, наслаждаясь счастьем, взгляну на него».

Мудрецы, посовещавшись между собой, погрузились в глубокое созерцание и, наконец, решили, каким должно быть это кольцо: на нем должна быть надпись: «И это пройдет!».

Аттар.

Три вида знания.

Ибн эль-Араби обучал своих учеников древнейшему изречению: Знание бывает трех видов.

Во-первых, интеллектуальное знание. Это знание является в сущности лишь информацией и собиранием фактов, которыми пользуются для того, чтобы прийти к следующим интеллектуальным заключениям. Это — интеллектуализм.

Во-вторых, знание, приходящее из состояний, куда входят как эмоциональные переживания, так и странные состояния бытия, когда человек чувствует, что пережил что-то высшее, но еще не может этим воспользоваться. Это есть чувственность.

Третий вид знания — это когда приходит реальное знание, называемое Знанием Реальности. На этой стадии человек уже может воспринять, что правильно и что истинно вне границ мысли и чувства. Схоласты и ученые концентрируются на знании первого вида. Эмоциональные натуры и экстатики пользуются знанием второго вида. Некоторые объединяют оба эти вида или пользуются ими по очереди.

Но истины достигли лишь те люди, которые знают, как связаться с реальностью, лежащей выше этих двух видов знания. Они — настоящие суфии, Достигшие Дервиши.

Человек, который знает.

Суфий, знающий Конечную Истину, поступает и говорит в соответствии с тем, каковы понимание, ограниченность и доминирующие, скрытые предрассудки тех, кто его окружает.

Для суфия поклонение означает знание. С помощью знания он становится зрячим.

Суфий отказывается от трех «я». Он не говорит «для меня», «со мной», или «мое имущество». Он ничего не может присваивать себе.

В недостойной скорлупе что-то скрывается. Но мы стремимся к объектам второстепенной важности, оставаясь невнимательными к тому, что имеет неограниченную ценность.

Способность толковать подразумевает, что человек может без труда увидеть смысл двух совершенно противоположных высказываний мудреца.

Дверь.

Несчастный человек — это тот, кто отвернулся от этой двери, Ибо он уже не найдет другого входа.

Самомнение.

Тот, кто полон самомнения, Даже не подозревает о том, что он никогда не услышит истины.

Сон и бодрствование.

Если человеку сон полезнее, чем его бодрствование — Такому человеку полезнее умереть.

Дервиш в аду.

Одному человеку приснился сон, что он видит какого-то царя в раю, а дервиша в аду.

Спящий воскликнул: «Что это значит? Я всегда думал, что все должно быть наоборот».

Голос ответил: «Царь попал на небо, потому, что он почитал дервишей. А дервиш попал в ад, потому что сблизился с царями».

Невнимательный человек.

Тот, кто дает совет невнимательному человеку, сам нуждается в совете.

Саади из Шираза.

Нищий.

Нищий постучал в дверь и попросил милостыню. Голос из-за двери ответил: «Сожалею, но дома никого нет».

«А мне никого и не надо, — сказал нищий, — я прошу хлеба».

Джами.

Дом.

Если десять человек вознамерились попасть в дом и только девяти из них удалось найти вход, десятый пусть не говорит: «Такова воля Божья». Он должен найти свою собственную ошибку.

Эта задача.

Перед тобой поставлена задача. Можешь заниматься и другими делами, делай все, что захочешь, займи все свое время полностью и все же, если ты не выполнишь этой задачи, все твое время будет потрачено зря.

Дж.Руми.

Передача бараки.

Абдул-Кадир собрал в Багдаде всех своих последователей и заявил:

Я прошу вас никогда не забывать того, что вы сейчас от меня услышите, иначе вы можете стать источником великого заблуждения. Я обращаюсь к тем из вас, кто останется невежественнее остальных, так как Знающие и Достигшие никогда не совершают ошибку, которую я опишу.

В период Службы и Повторений (специальные упражнения) многие люди получают возможность взбудоражить других своими странными переживаниями. Это вызывает душевный трепет, возбуждение и массу других чувств, а также служит признаком стадии сознания. Здесь могут возникнуть видения Великих Учителей, или ощущения божественного присутствия, или вдохновения.

Влияющие на неподготовленное сердце такие переживания должны быть немедленно остановлены, ибо они не могут развиться в реальный контакт с Божественным до тех пор, пока в ученике не развито что-то еще.

Эта практика раскрытия способностей, однажды обнаруженная невежественным или неопытным человеком, распространяется среди провинциалов и другой публики из простонародья, которые занимаются ею, полагая, что они испытывают истинные состояния. На самом деле эти состояния есть только какой-то сигнал, знак чего-то. Когда человек испытывает такие состояния, он должен быть проинформирован о них и должен пройти соответствующую подготовку.

Настойчивость в этой практике исчерпала способности последователей святых и пророков, всех, кто по неведению считали себя наследниками Бараки (милости). Достигшие никогда не возвращаются к этим состояниям, после того, как однажды испытали их. Те же, кто вызывают их, могут никогда не Достигнуть.

Следуйте указаниям Учителя, который знает, почему такие вещи случаются, и который должен соответствующим образом проводить обучение.

Высказывание шейха Зияуддина.

Самооправдание хуже совершенного проступка.

Три кандидата.

Три человека пришли в кружок одного суфия, желая изучить его учение.

Один из них тут же ушел, возмутившись сумасбродным поведением мастера.

Второму какой-то ученик-суфий рассказал, что учитель — мошенник. Это было специально устроено по распоряжению самого мастера. И этот человек вскоре ушел.

Третьему позволили говорить, но в течении долгого времени ему не предлагали никакого учения, и он, потеряв интерес, покинул мастера.

Когда все трое ушли, мудрец объяснил своим ученикам: Первый человек проиллюстрировал завет: «Никогда не суди о глубоких вещах по внешнему виду». Второй проиллюстрировал завет: «Не суди об очень глубоких вещах по слухам». Третий: «Никогда не суди по разговорам или отсутствию их».

Один ученик спросил, почему об этом нельзя было сказать кандидатам, на что мудрец ответил:

«Я здесь для того, чтобы давать людям высшее знание, а не учить их прописным истинам».

Сухраварди.

Изречения.

Рудбари: «Непосредственное общение двух сердец — сущностное средство для передачи тайн Пути».

Андаки: «Усилие бесплодно без заман, макан, икхван (соответствующее время, место, люди).

Хаджвани: «Мы работаем во всех местах и во все времена. Люди полагают, что человек важен, если он знаменит. Обратное может быть также истинным».

Факхнави: «Наша наука не от мира, а от миров».

Ревгари: «Глупость — это искать что-либо в том месте, где наивное воображение надеется найти искомое. Суть состоит в том, что искомое находится повсюду, правда, если вы способны обнаружить его».

Самаси: «Человек думает о многом. Он думает, что он един. Обычно же он делится на нескольких. До тех пор, пока он не становится Единым, он вообще не может знать о том, кем он является».

Аттар: «Истинный документ может содержать в себе семь уровней правды. Сочинения или речь, которые внешне кажутся бессмысленными, могут состоять из стольких же уровней правды».

Кхамош: «Суть дела не в том, можете ли вы учиться посредством молчания, речей, усилия или повиновения. Все дело в том, как эти методы применяются, а не в том, что они применяются».

Амин: «Будучи во времени и пространстве, стань вне времени и пространства и пройди к другим мирам, Оттуда мы ведем свое происхождение».

Симаки: «Если ты принимаешь относительное за абсолютное, ты можешь запутаться. Лучше ничего не предпринимай, чем идти на такой риск».

Джан-и-Джанан: «Человек может принять участие в Вечном. Но это не происходит посредством того, что он предполагает себя способным думать о Вечном».

Джан-Фишан: «Вы можете следовать по течению какой-либо реки. Осознайте только, что она направляется к Океану. Не принимайте поток за океан».

О вашей религии.

Повсюду в суфийской литературе вы можете встретить наши неоднократные высказывания о том, что мы не имеем никакого отношения ни к вашей религии, ни к отсутствию таковой. Как это может примириться с тем фактом, что верующие считают себя избранными?

Совершенствование человека является целью, и внутреннее учение всех вер ставит перед собой именно эту задачу. Для этой цели всегда существует традиция, передаваемая потомству через живую цепь адептов, которые избирают кандидатов для того, чтобы сообщить им это знание.

Через самых различных людей передавалось это учение. Благодаря тому, что мы преданы сущности, мы собрали на Суфийском Пути тех, кто в меньшей степени привязан к форме и, таким образом, может тайно сохранить в чистоте нашу способность к продолжению традиции (преемственности). В догматической религии иудеев, христиан, зороастрийцев, индусов и в буквальном Исламе эта драгоценная вещь была потеряна.

Мы возвращаем всем этим религиям этот насущный принцип. Вот почему вы видите среди моих последователей столько иудеев, христиан и других. Иудеи говорят, что мы настоящие иудеи, христиане говорят, что мы христиане.

Только тогда, когда вы знаете Высший фактор, вам становится понятно действительное положение существующих религий, а также и самого неверия. И само неверие есть религия со всеми собственными формами веры.

Ахмад Ясави.

Причины основания школы.

Путь (Орден) Мастеров наследует свою сущность посредством непрерывной преемственности с самых древних времен. Он поддерживает параллельную связь как с древними, так и с современными учениями, благодаря непосредственной взаимосвязи всего бытия.

Многих посторонних наблюдателей привел в смущение тот факт, что в нашем Пути имеются различные ордена и формулировки. Еще больше их сбивает с толку то, что, хотя приверженцы той или иной школы с почтением и благоговением следуют за каким-либо учителем и изучают его методы, они могут с таким же успехом рано или поздно примкнуть к другому учителю.

Причину не нужно искать долго, если вы знаете, как ее искать. Ответ заключается в нашем древнем афоризме: «Говори с любым человеком в соответствии с уровнем его понимания».

Перед учителем стоит задача обучать. Чтобы обучать, он должен учитывать заботы и навязчивые идеи своих учеников. Он должен, например, пользоваться языком Бухары в беседе с бухарцами и языком Багдада в Багдаде.

Если он знает то, чему обучает, он приспосабливает внешнюю форму методов обучения к данным обстоятельствам, подобно тому, как создается физическая форма школы. При этом учитывается характер и типы учеников, а также их возможности.

Возьмите к примеру музыкальные собрания. Мы их не посещаем и не используем музыку. Это потому, что в наше время и в нашем положении в ней больше вреда чем пользы. Музыка, слушаемая правильно, облегчает приближение к Сознанию. Но она принесет вред, если человек не подготовлен для нее, или если слушание и исполнение музыкальных мелодий не соответствует его типу.

Те, кто не знает этого, воспринимают музыку, как нечто священное само по себе. Испытываемые ими чувства, которые возбуждает в них музыка, они принимают за возвышенные переживания. Фактически же они используют ее для низших целей, чтобы возбудить в себе чувства и эмоции, не являющиеся основой для прогресса.

Дервиши присоединяются к ордену, который больше всего соответствует их внутренней натуре. Они остаются у своего учителя до тех пор, пока он не разовьет их так, как это только возможно. Затем они могут отправиться или быть посланными к другому учителю для того, чтобы принять участие в особых упражнениях, которые он может им предложить. Это объясняется тем, что может существовать такая сторона их сущности, которая извлекает пользу из этой специализации.

На пути мастеров мы следуем базису Дервишской работы. Некоторыми из наших упражнений пользуются так, другими иначе. Некоторые упражнения переделываются, так как они не соответствуют данному месту или данному времени.

Точно также происходит во всех других школах. Вот почему вы можете найти здесь мастеров, которые имеют Мантию Позволения вводить учеников во все Ордена, но которые работают в данной общине в согласии с ее потребностями, опирающимися на первоначальную науку, лежащую в основе всех других форм.

Наша школа основана на безупречном и поддающемся проверке авторитете наших предшественников путем непрерывной и документированной преемственности духовной традиции. Однако до чего же мало вы знаете о том, как мало значат эти поверхностные вещи (удовлетворяющие вас из-за вашей духовной репутации) в сравнении с фундаментальной Истиной Опыта, которая есть наше скрытое и могущественное наследство.

Бахауддин Накшбанд.

Человек должен быть в правильном состоянии.

Увайс эль-Карни сказал нескольким своим посетителям: — Вы ищете Бога? Если это так, то почему вы пришли ко мне? Этим людям только казалось, что они ищут Бога. Их внешний вид и поведение были красноречивее слов. — Если же вы не ищете, — продолжал между тем Увайс, — тогда, что общего может быть у меня с вами? Поскольку эти люди были ограничены интеллектуальными и сентиментальными представлениями, они не были в состоянии понять его.

Грех.

Грех против Бога — это одно, но грешить против людей намного хуже.

Суфийан Заури.

Почему дервиш был во дворце.

Одно из изречений Хазрата ибн эль-Харифа Ширазского гласило: «Суфий не должен посещать сильных мира сего и не должен выходить им навстречу, когда они посещают его».

Как же были изумлены два будущих суфия, которые, придя к Хадрату, услышали, что он во дворце управителя.

Они тут же изменили свое мнение о его высшей святости и, вместо того, чтобы дожидаться учителя и выразить ему свое почтение, решили пройтись по городу.

Они вошли в лавку, а там, ни о чем не подозревая, были втянуты в какую-то ссору. Потом их обвинили в воровстве и потащили к правителю на расправу.

Монарх, услышав убедительный рассказ лавочника о том, что эти двое виноваты в краже, приказал их казнить в назидание другим.

Ибн эль-Хариф, все еще находившийся во дворце, вступился за них и им была дарована жизнь.

Когда все улеглось, мудрец сказал им: Конечно, вы вправе были думать, что я не должен бывать при дворце, но поймите же наконец, что суфий совершает неожиданные поступки по невидимым, но достаточно веским причинам.

Склонность к обучению.

Висра, сына Харида, спросили, почему он не обучает. «Я прекратил обучение, — ответил он, — потому, что обнаружил в себе желание обучать. Если это желание исчезнет, я снова начну обучать, но уже по собственной воле».

Деньги.

Увайсу эль-Карни предложили денег. Он сказал: — Я не нуждаюсь в них, у меня уже есть одна монета.

— На сколько же вам ее хватит, — возразил человек, — ведь это сущая безделица.

Увайс ответил: — Поручитесь, что я проживу дольше этого времени, и я приму ваш подарок.

Не сожалей о прошлом, и не тревожься о будущем.

Джун-Нун.

Основы, поведение и ситуации.

Суфизм — это поведение. Каждому периоду соответствует свое поведение. Каждому месту — свое. Каждому состоянию — свое.

Тот, кто поступает соответственно данной ситуации, достигает цели, достойной человека.

Ум того, кто не соблюдает этих правил поведения, далек от Приближения.

Абу-Хавс.

Совершенный человек.

У погонщиков свои планы, а у верблюда свои. Организованный ум может хорошо мыслить. Ум совершенного человека может хорошо существовать.

Расул Шах.

Молитва Саади.

Дай мне то, что достойно Тебя, А не то, что достойно меня.

Обучающие истории.

Обучающие истории рассказываются публично и составляют часть внешней активности дервишей. Цель этих историй — заложить основу для знакомства с суфизмом и характерными для него методами мышления. Их редко используют в дидактических целях.

Считается, однако, что, так как обучающие истории обладают «внутренними измерениями», они могут раскрывать ученику, соответственно ступени его развития, все новые и новые уровни смысла. Сама концепция того, что человек может работать с одним и тем же материалом на различных уровнях, неизвестна многим людям, которые скорее склонны считать, что рассказ имеет только одно значение или применение.

Быть суфием.

Быть суфием — значит выбросить все из головы: воображаемые истины, предвзятые мнения, обусловленность — и смотреть в лицо тому, что может с тобой случиться.

Абу Саид.

Когда Авиценна повстречал Абу Саида.

Когда философ и суфий встретились, Авиценна сказал: — То что я знаю, он видит.

Абу Саид заметил: — То что я вижу, он знает.

Суфийский призыв.

Ответь на суфийский призыв в этом мире так, как ты только можешь, с любящим сердцем и искренностью. Тогда тебе поистинне ничего не угрожает, ни в этом мире, и ни в каком из других миров.

Салик Хамзави.

Поклонение.

О, Повелитель! Если я поклоняюсь Тебе из страха перед адом, низвергни меня в ад.

Если я поклоняюсь тебе в надежде на рай, лиши меня рая.

Рабия.

Восприятие и объяснение.

Тому, кто обладает восприятиями, и простого знака достаточно. Тому, у кого нет истинного внимания, даже тысячи объяснений не помогут.

Хаджи Бекташ.

Суфизм.

Суфизм — это Истина без форм.

Ибн эль-Джалали.

Стать тем, кем человек может стать.

Быть суфием — значит стать тем, кем ты можешь стать, и не гоняться за тем, что на соответствующей стадии представляет собой иллюзию.

Это значит начать сознавать то, что возможно для тебя, и не думать, что ты сознаешь то, к чему ты невнимателен.

Суфизм — это наука об умиротворении того, что должно быть умиротворенным и пробуждении того, что может быть живым, но не думай, что ты можешь умиротворить или пробудить там, где ты этого не можешь, или, тебе необходимо делать это, когда в этом нет никакой необходимости.

Следовать по дервишскому пути — значит неотступно следовать за скрытым единством вопреки требованиям разнообразия, а не посредством их. Здесь принимаются средства, разнообразно представляемые, при этом не следует думать, что внешняя форма разнообразия важна сама по себе.

К этому приближаются путем изучения того, как учиться, попытки приобрести знание, не имея практики приближения к нему, бесплодны.

Ты подойдешь ближе к тому, чтобы стать суфием, если поймешь, что привычка и предвзятость существенны только в некоторых науках, здесь тебе не поможет формирование привычек и суждений, основанных на неприемлемых, предвзятых мнениях.

Ты должен сознавать незначительное в такой же степени, в какой тебе кажется, что ты сознаешь значительное; не ищи только ощущений значительного.

Смиренные смиренны, потому что они должны быть таковыми: Самые низкие из людей — это те, кто практикуют смирение из личной гордости, а не как средство для путешествия.

Метод суфизма таков, каким он был всегда — понять, что ценно, когда и где это ценно, и с кем это ценно; а не повторять из благоговения или из подражания.

Успех человека в духовном развитии достигается благодаря правильному усилию и правильному методу; не имеет смысла сосредотачиваться на искреннем стремлении или на словах, сказанных какими-то людьми, которые, в свою очередь, еще на кого-то ссылаются.

Когда какой-нибудь человек, книга, церемония, организация, метод, будучи рекомендованными или, непосредственно, кажутся содержащими в себе нечто полезное для всех, или сильно, хотя не в истинном смысле, привлекают тебя, в этом кроется как бы ловушка, расчитанная на низкий элемент, который в тебе находится.

Саид Имам Али Шах.

Богатство.

Стремись к знанию. Если ты станешь бедным, оно будет для тебя богатством. Если ты сделаешься богатым, оно украсит тебя.

Истинная доброта.

Чем быть добрым, как ты это понимаешь, лучше быть с теми, кто воистину добр.

Быть со злыми еще хуже, чем самому творить зло.

Баязид.

То, что заботится о себе.

Знание лучше богатства. О богатстве ты должен заботиться сам, знание же заботится о себе.

Али.

Разрушительное.

Три вещи в этой жизни разрушительны: гнев, жадность и самолюбие.

Пророк.

О высших уровнях понимания.

Если ты используешь обычный интеллект, пытаясь постичь в суфизме то, что тебе непонятно в нем, ты заблуждаешься, ибо интеллект слишком груб для этой задачи. Понимание приходит только тогда, когда ум способен удержать ускользающий смысл. Многие испытания провалились, потому что касались слишком тонких вещей. Будь восприимчив к тонкостям.

О «состояниях».

Вообще есть три вида «состояний»: поддельные или воображаемые, истинные и неуместные. Только шейх различает эти состояния, подобно врачу, который определяет, здоров пациент или нет, по симптомам. Шейх также знает, желательно или нет погружения в состояния. Верх глупости думать, что наличие или отсутствие «состояния», само по себе, указывает на что-то хорошее или плохое.

Религия.

Религия есть нечто отличное от того, чем ее считают теологи и их противники.

Религия — это средство передачи. Религиозные изображения, ритуалы, моральные и иные учения предназначены для того, чтобы привести в действие возвышающие влияния, в определенное время и в определенных обществах.

Из-за трудности сохранить человеческую науку, религия была создана как средство приближения к Истине. Средство всегда становится для поверхностных людей целью, и, в данном случае, посредник.

Только человек мудрости, а не верующий или интеллектуал, могут возродить функции проводника.

Чему учит суфизм.

Суфизм учит тому, как очистить себя, исправить свой характер и построить свою внешнюю и внутреннюю жизнь таким образом, чтобы прийти к вечному блаженству. Суфизм работает над очищением человеческой души, а его конец или цель — достижение человеческим существом непреходящего счастья и блаженства.

Шейх эль-Ислам Закария Ансари.

Собрания мудрости.

Один человек насыщается книжными науками и фактами. Он, или другой — насыщается упражнениями или обрядами.

И тому и другому их знания приносят чувство того, что они чего-то достигли, что они совершают нечто значительное.

Чтобы наполнить котел, у нас должен быть котел, то, чем мы хотим его наполнить, и мы должны знать меру. Вот точно также человек может достичь успеха в высокой задаче истинного существования, правильно применив эти принципы.

Только таким путем может он найти себя. Многие другие пути создадут у него только впечатление того, что он нашел себя или что он находит себя, или что кто-то способен сделать это. Мы не в силах помочь таким людям, мы можем только позаботиться об их душевном покое и телесном здоровье.

Для того, чтобы найти и применить меру, о которой я говорю, человек должен разыскать общину Мудрости. Только там, и нигде больше, эта мера должна быть узнана.

Вот, ты получил предостережение. А теперь иди и найди общину Мудрости. Ты найдешь того, чья истинная полезность полностью отвечает твоей внутренней искренности. Если ты лицемер, ты попадешь к лицемерам и не имеет значения, кем они считают тебя или кем ты их считаешь, или кем они считают друг друга.

Каландар Бахадур Шах.

Странные высказывания.

Мы пользуемся выражениями, странными для обычных людей, потому что наш опыт не может быть выражен их обычным языком. Я узнал то, что невозможно полностью описать, и это превосходит все обычные определения.

Ибу Ата.

Смерть посещает человека только однажды. Поэтому будь готов к ее приходу.

Абу-Шафик из Балха.

Что делать, и что делается.

Вся мудрость может быть сформулирована в двух принципах: — позволь быть сделанным тому, что для тебя делается; — убедись, что ты делаешь то, что сам должен сделать.

Джаввас.

Спасти самого себя.

Ты когда-нибудь слышал историю, рассказанную несравненным Мастером нашего Пути Джелаладдином Руми? — Послушай ее.

Жил на свете человек и владел он всякой домашней скотиною. Вот прослышал он однажды о том, что Моисей знает язык животных и упросил он Моисея научить его их языку.

Овладев этим знанием, человек пришел к себе и стал подслушивать разговор животных. Как раз в это время петух говорил собаке, что лошадь должна вот-вот подохнуть. Человек все понял и тут же продал лошадь, чтобы не понести убытки.

Прошло немного времени, и человек, воспользовавшись своим знанием, снова подслушал разговор петуха с собакой, из которого ему стало ясно, что скоро подохнет мул. Так что и на этот раз человек поспешно продал своего мула и благодаря этому избежал убытка.

В следующий раз петух сказал, что близится смерть невольника. Человек продал и его, радуясь, что спас свои деньги. Он был очень доволен собой и решил, что ценность этого знания состоит в том, что оно помогает людям в их повседневных делах.

И вот однажды он услышал, как петух сказал собаке, что хозяин, то есть он, скоро умрет. В совершенной панике человек прибежал к Моисею и спросил его совета, как быть.

Моисей сказал:

Теперь ты можешь пойти и продать самого себя! Берегись этого учения: ибо знание, помогающее человеку понять то, что касается других, нисколько не помогает ему в решении самой важной его проблемы — оно не имеет отношения к нему самому.

Анис Ахмад ибн эль-Алави

Бессмертие.

Человек славен своими знаниями. Мудрые люди — это факелы, освещающие дорогу к Истине. Человек может умереть, мудрость живет вечно.

Али.

Глупцы и злость.

Глупость глупцов приносит больше вреда, чем злость злодеев.

Пророк.

Что делает мудрец.

Мудрый человек — это тот, кто делает сегодня то, что глупцы будут делать через три дня.

Абдуллах ибн Мубарак.

Ответ.

Мы написали тебе сотню писем, но ты нам не ответил. — Это тоже ответ.

Зауки.

Спящий.

О ты, боящийся трудности Пути, ведущего к уничтожению, не бойся. Этот путь так легок, что его можно пройти и спящим.

Мир Яхья Каши.

Мы живы.

Мы волны, чья неподвижность означает небытие. Поэтому мы живы, когда не имеем отдыха.

Абу-Талиб Калим.

Письма и лекции.

Суфийские учителя четко разграничивают те письма и лекции, которые предназначены для определенной аудитории и те, которые обладают только литературной, эмоциональной или культурной ценностью. Считается, что все суфийские учения по существу относятся к своему собственному времени. Суфийские послания в письменной форме рассматриваются ограниченными в своей эффективности, как в отношении глубины, так и в отношении долговечности. Это потому, что «то, что вводится в сферу Времени, становится жертвой разрушительной силы Времени». Следовательно, как это выражено в метафоре о морских волнах, которая так часто приводится суфиями, суфизм постоянно обновляется сменяющими друг друга образцами учителей.

Эти учителя не только заново интерпретируют суфийский материал прошлых времен, они его отбирают, адаптируют, вводят в действие, и, таким образом, дают возможность литературному материалу сохранить свою динамическую функцию.

Суфийским студентам может быть предложено ознакомиться с традиционными классиками суфизма, но это не обязательно. Только суфийский руководитель указывает каждому кружку или ученику курс обучения, куда входят: фрагменты из произведений классиков, писем и лекций, из традиционных ритуалов, применимых к данному периоду, к тому или иному индивиду.

Такое использование материала весьма отличает суфизм от любой другой идеологии. Благодаря этой позиции суфизм предохраняет себя от опасности вылиться в профессиональное духовенство и традиционализм. В группировках суфийского происхождения, где подобный процесс в самом деле происходил, пристрастие к бесконечному использованию одних и тех же суфийских материалов предупреждает будущих суфиев, что такая организация «возвратилась к мирскому».

Следующий раздел состоит из материалов, которые находятся в обращении и пригодны к нынешней ситуации человека, по мнению современных суфиев из школ «сверхпередачи материалов для ограниченного периода времени».

Эти тексты заключают в себе произведения и высказывания древнейших суфиев вплоть до учений, созданных для нашего времени на базе суфийских принципов.

Интересно отметить с точки зрения современной психологии, что группы учащихся, как в суфизме, так и в других учениях, неизменно сталкиваются со сложной задачей. Задача эта состоит в следующем: обоснуется ли в самом начале подобная группа на удобных подпорках (или например, на определенной физической тренировке, упражнениях, чтении, авторитетах), или она обладает достаточной внутренней стабильностью, чтобы стремиться к реальности, которая находится за пределами видимости, вне сферы социальных факторов.

Это всецело зависит от состава группы. Если ее члены уже обладают прочным общественным равновесием, им не будет нужно превращать атмосферу изучения в источник стабильности и уверенности. Иными словами, если ученики удовлетворены своей жизнью в материальном и интеллектуальном отношении, они не будут пытаться извлечь это из своей суфийской группы.

Те же, кто стремится к социальной, интеллектуальной и эмоциональной устойчивости, являются безуспешными кандидатами на суфийское обучение в подлинных школах. Подражательные школы (заведома или нет) пользуются внешней суфийской формой, применяя подобного рода письма и лекции и действуют как социально-психологические группировки. Может быть это и имеет свою ценность, тем не менее в суфийском смысле бесплодная деятельность далека от поисков «высшего знания в человеке».

Это не означает, что в таких группировках, которые основаны на подражании и принимаются многими людьми за суфийские, кандидат увидит обычные социальные объединения людей. Напротив, если будущий ученик сам испытывает нужду в моральной поддержке, авантюрах, катарсисе, в социальном и психологическом равновесии, он с большей радостью и без всяких сомнений пристанет к этому низшему уровню деятельности.

Объясняется это следующим: он отзовется на то, что ему предложит практически группа, а не на то, что может предложить.

Между тем группы Искателей традиционно объединяются в заведенном порядке, чтобы изучать ритуалы и теории суфизма, в надежде, что их желания исполнятся благодаря появлению настоящего учителя. Это основа для изучения более рискованна, чем обычно предполагают, так как если та или иная группа состоит в основном из людей, преследующих низшие психологические цели, вся группа, как одно целое, может потерять и способность и желание узнать высшие уровни изучаемого материала.

В таких обстоятельствах естественное развитие социального духа в группе душит вдохновение. Возможности этой группы можно оживить только лишь при условии, что в нее будут введены люди различных типов для того, чтобы, по крайней мере, восстановить в ней нормальный человеческий образец. Но социальная группа такого рода уже по своему толку враждебна подобным новшествам; люди, которые кажутся инакомыслящими, считаются враждебными или неподходящими.

Символы.

Человек — это символ. Итак, он есть объект или схема. Проникни внутрь этого символа, иначе ты заснешь. Внутри символа есть рисунок, который находится в движении. Постарайся узнать этот узор. Для того, чтобы сделать это, необходим Руководитель. Но прежде чем он сможет тебе помочь, ты должен подготовиться, развивая в себе искренность по отношению к объекту своего поиска. Если ты ищешь Истину и Знание, ты найдешь их. Если ты ищешь что-то только для себя, ты, возможно, найдешь это, но потеряешь все свои высшие возможности.

Кхаваджа Пулад из Еревана.

Единство знания.

То, чему я научился, как суфий, есть нечто такое, во что человек не может поверить, ибо поверить ему мешает то, чему он уже научен. Постижение самого легкого в суфизме представляет собой одну из самых больших трудностей для обыкновенного мыслителя.

Вот что это такое: Все религиозные формулировки есть разновидность одной и той же Истины, более или менее искаженной. Эта Истина проявляет себя во многих народах, которые начинают ревниво оберегать ее, не сознавая, что ее проявления соответствуют их нуждам. Она не может передаваться в той же форме из-за различий, существующих в умах разных сообществ. Ее невозможно заново истолковать, потому что она должна снова вырасти.

Она представляется заново только тем, кто может в действительности пережить ее во всех религиозных и других человеческих формах.

Этот опыт не имеет ничего общего с тем, что люди о нем думают. Человек, который просто считает, что это должно представлять собой Истину, потому что это логично, весьма далек от того, кто убеждается в истинности этого на собственном опыте.

Кхаваджа Салахуддин из Бухары.

Знание.

Знание, как правило, путают с информацией. Так как люди ищут не знание, а информацию или переживание, они не могут найти знание.

Вы не можете не дать знание человеку, который достоин его. И вы не можете дать знание недостойному, ибо это невозможно. Вы можете подготовить человека для получения знания, если сами обладаете им и если человек способен.

Саид Наджмуддин.

Барака.

Ты, толкующий о Бараке, ты можешь оказаться врагом Бараки. Ведь то, что мужчина или женщина становится врагом того, что он или она стремится любить — свойственно человеческим существам, но не всем, а только определенному их виду.

В просторечии Барака есть нечто такое, что благодаря божественному влиянию обеспечивает человеку безопасность. Это правда: не только безопасность с определенной целью. Опять-таки говоря обычным языком люди пытаются использовать Бараку, чтобы получить что-то для самих себя. Это чистейшая жадность.

Суеверные пытаются найти Бараку у могилы какого-нибудь святого. Она там есть, но то, что они добиваются, не есть Барака до тех пор, пока их намерения не истинны.

Бараку могут нести в себе вещи так же, как и люди, но она отдает себя во власть только достойным. Для практических целей ее вообще нет в этих местах.

Когда у человека нет реальной Бараки, он так жаждет ее, что, побуждаемый своей эмоциональностью, приписывает своим надеждам и страхам свойства Бараки. Таким образом, он переживает удовлетворение, печаль, сильные эмоции и называет это Баракой. Особенно часто человек путает с Баракой то, что приносит ему ощущение чего-то надежного, знакомого, возбуждающего. Только суфии обладают истинной Баракой. Они — ее источник, подобно тому, как роза — источник своего благоухания. Они могут передать тебе Бараку, если ты только предан им, предан тому, что они представляют.

Если ты ищешь Бараку, мой друг, ищи суфия. Если суфий кажется тебе грубым, значит он откровенен, и в этом проявляется его Барака. Но если ты гонишься за фантазиями, веди дружбу с теми, кто, как тебе кажется, успокоит твои сомнения и выведет тебя из угнетенного состояния духа, не больше. Возьми это, если ты в этом нуждаешься. Но не называй это Баракой. Чтобы получить Бараку, ты должен отдать все, что имеешь. Не думай, что ты получишь до того, как отдашь, ибо это есть иллюзия и греховная мысль. Если ты уже отдал, отдай снова и снова, и так в том же духе и дальше.

Шейх Шамсудин Сиваси.

Суфийский Путь.

Суфизм — это учение, а также община суфиев-мистиков, согласных в том, что внутренний опыт представляет собой не просто сферу жизни, но саму жизнь. Суфий — означает «любовь».

На физическом уровне они объединяются в кружки и ложи. На более высоком уровне — санкина (молчание) — они связаны друг с другом баракой (благодать, милость, сила, святость) и взаимодействие с этой силой различными путями влияет на их жизнь.

Суфизм — это способ жизни и, как полагают его последователи, сущность и реальность всех религий и философских учений. Он ведет к завершению человека, благодаря учреждению института ученичества, медитации и практики.

Мудрость и завершение, по мнению суфиев, не имеет ничего общего с интеллектуализмом, схоластизмом и т.д., которые суть не более чем орудия. Путь учит тому, каков предел использования этих орудий, а так же тому, как объединить действие с судьбой. Суфизм, — говорит один учитель, — это путь, которому суфии следуют в своей настоящей жизни и работе, соответствующий образу, не имеющему себе подобных: он ведет к полному развитию ментальных, физических и метафизических возможностей человека. На начальной стадии они объединяются в кружки под руководством Проводника (учителя) и остаются с ним до тех пор, пока не устанавливается контакт, который сам себя увековечивает.

Община называется Братством, Орденом, и Путем. Она может называться и Строительством, что указывает на объединение людей, которые что-то строят. Учитель называется Мастером, Шейхом, Знающим, Проводником, Направляющим, Руководителем. Ученик называется Подчиненным, Преданным, Влюбленным, Кандидатом.

Ложа носит название монастыря, храма, кельи и т.д. Она может иметь, а может и не иметь физической формы.

В добавок к тому, что суфизм является метафизической системой, взаимосвязанной с обычной жизнью, считается, что его последователи преуспевают в выбранных ими профессиях.

Суфизм изучается не путем утомительного заучивания учебников или учений от А до Я, но путем взаимодействия умов учителя и обучаемого. Когда контакт наконец становится достаточно прочным, суфий продолжает развиваться самостоятельно и становится «Совершенным человеком».

Инсан-и-Камил.

Мученики.

Мансур эль-Халадж был четвертован и известен как величайший суфийский мученик. Но можете ли вы назвать имена палачей?

Сухраварди был убит законниками. Но как звали его убийц? Книги Газали бросали в огонь. Но чьи руки делали это? Никто не помнит имена этих людей, ибо суфии отказываются повторять бесславные имена. Зато каждый знает о Газали, Мансуре и Сухраварди.

Но взгляните на это с другой стороны. Мы помним и чевствуем имена наших великих учителей. Но помним ли мы то, чему они учили? Много ли найдется людей, не считая суфиев, которые, благоговея при одном упоминании каждого из этих трех учителей, такой дорогой ценой заплативших за свою работу, возьмут на себя труд поинтересоваться, что важного сделали они?

Мы можем не знать имена тех негодяев, но их наследники мстят нам за себя потому, что они пожимают плечами при упоминании Халаджа, своего противника. Газали воспринимают, как одного из своих лидеров, и пытаются изобразить Сухраварди, как простого одержимого.

Они мстят человечеству за свое забвение. Позволим ли мы им одержать окончательную победу?

Кто из нас намерен следовать по пути, и, следуя, сказать схоластам и духовникам: «Довольно, братья, Газали, Сухраварди и Мансур все еще живы!»

Ктибари.

Учение суфиев.

Многие люди развивают в себе добродетели и общаются с мудрыми и великими, веря, что это и есть поиск самоусовершенствования. Они заблуждаются. Во имя религии были совершены самые ужасные злодеяния. Пытаясь делать добро, человек совершает один из самых плохих поступков.

Порок рождается из нелепого предположения, что связь с чем-то ценным может сама по себе принести соответствующую пользу неизменному индивиду.

Но многое другое необходимо для этого. Человек не просто находится в контакте с добром: он должен поддерживать контакт с такой формой добра, которая способна изменить его существо и сделать его самого добрым. Осел, забравшийся в библиотеку, не станет грамотным.

Этот аргумент показывает различие между суфийским учением и другими учениями, которые пытаются практиковать нравственность и саморазвитие.

Этот пункт обычно не замечается читателями или изучающими. Талиб Камал сказал: «Нить не становится драгоценной от того, что на нее нанизаны жемчуга». И еще: «Я не стал сколько-нибудь лучше из-за моих добродетелей, подобно тому, как дикое запущенное место не становится садом только потому, что там зарыты сокровища».

Сокровища есть сокровища. Но если с их помощью на месте руин построить что-то новое, то их надо использовать определенным путем.

Развитие нравственности может быть частью процесса. Но человек по-прежнему нуждается в средствах для собственного изменения. Именно эти средства представляет собой суфийский секрет. Другие школы очень часто не достигают того пункта, откуда можно взглянуть за границу первой стадии: они опьяняются развитием нравственности и добродетелей, в которой они видят универсальное средство.

Абдал Али Хайдер.

Развитие, деградация и возрождение.

Реальное изучение начинается с Попечителями, Владыками Знания и Понимания. Оно не начинается с Любви, Усилия или Действия, так как реальная Любовь, Усилие или Действие становятся возможными благодаря реальному Знанию.

Но когда в общине появляется или остается слишком много людей, в которых есть хоть какая-то доля жадности, они превращают методы в верования, и делают предметом веры то, что необходимо практиковать.

Две причины могут привести группу к гибели. Во-первых, если руководители слишком неискренни. Во-вторых, небольшая доля неискренности во всех членах группы равнозначна присутствию в группе одного или даже нескольких полных эгоистов.

Этот порок — неискренность — мешает прогрессу ведущих, а также других членов. Только тщательное самоисследование поможет им обнаружить в себе этот порок. Не будь этого порока, они и община достигли бы своей цели. Хорошо известно, что чем больше самоуважение, тем менее свободна его жертва обнаружить его или даже размышлять о нем.

Вернемся же к поведению такой группы. Эти индивидуумы и их последователи выбирают такой образ мыслей и такие действия, которые уже сами по себе душат надежду на успех в человеческое завершение.

Стремясь к просветлению, они могут попытаться создать какую-то постоянную организацию. Они, повидимому, заставляют каждого человека выполнять одни и те же упражнения и ритуалы. Забыв первоначальную цель, они превращают обряды и иллюстративные сказки в некую разновидность истории, которой они пытаются обучать. Если у них есть литература и современные биографии учителей (мастеров), они пользуются ими для того, чтобы укрепить веру в собственную правоту и правильность своих приемов. Они, обычно, используют единственный метод толкования литературы и преданий, тренируя людей, вместо того, чтобы дать им возможность достичь просветления.

На этой стадии Стержень фактически разрушается. Работа сейчас напоминает королевство, стремящееся что-то сохранить, но не знающее, что сохранять. Лидеры и их приверженцы остаются намертво привязанными к своей организации, превращая ее в подражательное устройство, которое консервирует второстепенные или бесполезные внешние формы. Они почитают грубую эмоциональность, называя ее другими именами.

Одновременно с этим возникает трепетное благоговение к одним людям, группам и легендам, и враждебность, нетерпимость по отношению к другим. Первоначальная сплоченность пропадает, и они раскалываются на группировки различных толков или направлений, как правило бесполезные и располагающие неверными сведениями. К этому времени почти вся реальность и потенциальная возможность группы исчезает. Община фактически поражена и одержима, притом это не замечается ее членами. Истина может быть скрыта от них ввиду того, что «парализованная община» непрерывно использует терминологию, внешнюю форму, биографические мемуары и другие аспекты первоначального знания. Разумеется, члены общины будут видеть в этом подтверждение того, что они продолжают идти по правильному пути.

Они могут надеяться на возрождение, если сосредоточат свои усилия на раскрытии искренности.

Этот пример объясняет одну из причин, почему время от времени Руководители должны появляться и путем соответствующей работы провозглашать для тех, кто имеет уши, чтобы слышать, возобновление высшей традиции. Естественно, что в такой момент эти слова прозвучат для заблудших странно или даже враждебно, подобно тому, как разумная речь кажется абсурдной сумасшедшему.

Одним из следствий такой ситуации будет то, что Руководители, сами того не желая, различными путями вызовут сверхэнергичную поддержку одних группировок своей аудитории и противодействия со стороны других. Обе реакции, если от них чего-то и ожидают, являются малообещающими признаками, такими же нежелательными, как отсутствие каких-либо реакций вообще.

Если цель — возродить учение, то группировки должны преодолеть эти тенденции, работая совместно.

Это происходит во все времена на Земле. На эту деятельность может уйти то или иное время и только в этом состоит единственное реальное различие.

Те, кто обладают малыми знаниями и думают, что знают больше обычных людей, имеют не меньше здравого смысла и возможностей обучаться, чем те, кто вообще ничего не знает о Традиции.

Это ироническое утверждение выражает собой факт, который создает дополнительную сложность.

И все же они способны сделать прогресс на пути, как только внешняя оболочка зрелости смягчится. Они иногда сохраняют свои потенциальные возможности, благодаря чему нам представляется случай предложить им путь к спасению. На нас возложен этот долг, так как мы знаем Традицию, учение и условия различных сторон (групп), вот почему, выполняя его, мы можем практиковать искусство, действие, любовь и усилие.

Когда оболочка людей или группировок слишком тверда, такие индивидуумы и общины подобны твердым орехам, которые беспорядочно увлекаются течением реки.

Вода сострадания и понимания не сможет размягчить их в достаточной мере, чтобы они пустили ростки прежде, чем достигнут запруды, где будут скапливаться заброшенные и, к несчастью, ничего не понимающие.

Наваб Мохаммед Али Шах, Нишан-И-Гхаиб

Чтение о суфийской философии.

Читать все и вся по суфизму все равно, что читать всевозможные книги по самым различным предметам, не имея необходимой основы. Это становится подлинным бедствием и, подобно неразборчивому лечению, может сделать человека еще хуже, чем он был.

Суфийские писания всегда предназначаются для определенной аудитории. В Бухаре и Басре, в Испании и Африке аудитории всегда весьма различны.

Все же ценность изучения специальных собраний суфийских лекций, составленных суфием, трудно переоценить.

Эта ценность состоит в следующем: Подбор отрывков, предназначение которых — помочь данной общине найти свой путь. Подготовка ученика к просветлению, которого он достигает в соответствующее время, благодаря личным усилиям мастера. Средство против однообразия обычных повторений доктрины и практических приемов, которые притупляют нас, хотя сами мы этого не осознаем.

Средство против волнений, которые мы ежедневно испытываем и рабами которых мы являемся, сами того не сознавая.

Поэтому читай то, что предназначено тебе, чтобы удостоиться милости вечного блаженства.

Хадрат Бахауддин Накшбанд.

Приложение. Из суфийской мудрости. Составил Сергей Мельников

"Мощь Аллаха и беззвучна, и бестелесна, и бесформенна. Но когда она проявляется, нет такой силы, которая могла бы противостоять ей."

Арабская пословица

Ходжа Насреддин верил, что если решение человека непреклонно и мужество неистощимо, — предопределение всегда придёт на помощь к нему. Из тысячи встреч, разговоров и столкновений непременно будет одна такая встреча и одно такое столкновение, которые вкупе создадут благоприятный случай, и, умело воспользовавшись им, человек сможет опрокинуть все препятствия на пути к своей цели, выполнив тем самым предопределение. [1, стр.106].

Ходжа Насреддин хорошо понимал, что судьба и случай никогда не приходят на помощь тому, кто заменяет дело жалобами и призывами. Дорогу осилит идущий; пусть в пути ослабнут и подогнутся его ноги — он должен ползти на руках и коленях и тогда обязательно ночью вдали увидит он яркое пламя костров и, приблизившись, увидит купеческий караван, остановившийся на отдых, и караван этот непременно окажется попутным, и найдётся свободный верблюд, на котором путник доедет туда, куда нужно… Сидящий же на дороге и предающийся отчаянию — сколько бы не плакал он и не жаловался — не возбудит сочувствия в бездушных камнях; он умрёт от жажды в пустыне, труп его станет добычей смрадных гиен, кости его занесёт горячий песок. Сколько людей умерли преждевременно, и только потому, что недостаточно сильно хотели жить! Такую смерть Ходжа Насреддин считал позорной для человека. [1, стр.177].

Ходжа Насреддин в недавней, счастливой для него битве, он был спасён от первого удара только силой своего доверия — золотым щитом благородных. Как не вспомнить по этому поводу чистейшего в мыслях Фариса-ибн-Хаттаба из Герата, который сказал: “Малого не хватает людям на земле, чтобы достичь благоденствия, — доверия душ друг к другу, но эта наука не доступна для низменных душ, закон которых — своекорыстие”. [1, стр.320-321].

Как благородные рыцари древних сказаний, ходившие в горы на смертный бой с двенадцатиглавым драконом, пришёл в горы и Ходжа Насреддин, только дракон имел на этот раз человеческое обличье, а под витязем вместо могучего коня Тулпара был маленький пузатый ишак. Но тот, кто способен своим умственным взором проникать в глубину явлений, не усмехнётся пренебрежительно и не отложит в сторону этой книги: он понимает, что, в каком бы внешнем виде ни столкнулись добро и зло, их битва всегда преисполнена великого смысла, направляющего судьбы мира. Вот что сказал по этому поводу чистейший помыслами и проникновеннейший Ибн-Хаким: “Нет ни одного злого дела и нет ни одного доброго, которое не отразилось бы на последующих поколениях, независимо от того, когда и где оно совершено — во дворце или хижине, на севере или на юге — и были тому делу очевидцы или нет; точно также во зле и в добре не бывает ничтожных, малозначащих дел, ибо из совокупности малых причин возникают великие следствия.“ [1, стр.355-356].

Трудность на духовном пути — это всегда то, что приходит из нас самих. Человек не любит быть учеником, он любит быть учителем. Если бы только человек знал, что величие и совершенство великих, приходивших время от времени в этот мир, заключалось в их бытии учениками, а не в учительстве! Чем более велик учитель, тем лучшим учеником он был. Он учился у каждого: у великих и ничтожных, мудрых и глупцов, старых и молодых. Он учился у их жизней и изучал человеческую природу во всех её аспектах. Человек, обучаясь ступать по духовному пути, должен стать подобен пустой чаше, для того, чтобы вино музыки и гармонии могло быть налито в его сердце. [2, стр.189].

Духовное достижение — это не та вещь, которую можно представить перед другими как шоу, чтобы доказать её реальность. [2, стр.272].

Суфии носили простую шерстяную одежду в знак презрения к роскоши. Пророк Мухаммад когда-то сказал:

“Не носи шёлка и парчи, не пей из золотых и серебряных кубков и не ешь из золотых и серебряных чаш, ибо они для других в этой жизни, а для нас — в следующей”. [3, стр.112].

В город, где жил Ходжа Насреддин, назначили нового правителя. Этот правитель был обжорой и не думал ни о чём, кроме еды. В первый же день он созвал всех почтенных горожан и поручил им составить список всех блюд, какие они знают.

Ходжа подумал и наконец придумал новое кушанье. Через два дня правитель позвал его к себе и спросил:

— Ну, что ты скажешь?

— Слава правителю! — ответил Насреддин. — Я придумал для тебя совсем новое кушанье.

— Какое? — спросил правитель.

— Нужно макать чеснок в мёд и есть, — сказал Насреддин.

Правитель приказал повару приготовить к ужину это блюдо. Вечером его подали.

Едва правитель съел несколько кусочков, как его тут же стошнило. Разъярившись, он приказал вызвать к себе Ходжу Насреддина.

— Приказываю тебе съесть всё твоё кушанье.

Ходже делать было нечего, и он стал есть это блюдо.

— Ну, очень вкусно? — спросил правитель. — Что озираешься по сторонам? Ты же сам придумал это блюдо.

— Правда, придумал я сам, — ответил Насреддин. — Но это была теория, на практике же я не применял. Теперь вижу, что в моём изобретении практика теории не соответствует. [4, стр.67-68].

Однажды некий человек пришёл к Ходже Нареддину и сказал:

— Ходжа, на нашей улице есть собака, которая не даёт мне жить. Я так боюсь её, что не могу выходить из дому. Я слышал, что есть такая молитва на арабском языке, прочтёшь её — у собаки закрывается пасть, и укусить человека она уже не сможет. Прошу тебя, научи меня этой молитве.

— Лучше носи всегда с собой палку. Я не верю, что собака с вашей улицы знает арабский язык. [4, стр.103].

Много ли одержано побед без духовной борьбы и терпения?

Претерпевать ради чаши Божественного Знания не тягостно; будь терпелив, ибо терпение — ключ к радости. Руми [5, стр.6].

Надёжнейшее место, чтобы укрыть золотые сокровища, — какой-нибудь безлюдный потаённый уголок.

Зачем ты стал бы прятать клад на самом виду?

И потому сказано: “Радость скрыта под скорбью”. Руми [5, стр.6].

Я поражаюсь тем искателя чистоты, которые, когда настанет время полировки, жалуются на грубое обращение.

Любовь — как судебный иск: испытать суровое обращение — это доказательство.

Если доказательств нет — иск проигран.

Не предавайся скорби, когда Судья потребует доказательств; поцелуй змею, чтобы обрести сокровище.

Это жестокость не по отношению к тебе, сынок, а по отношению зловредных качеств внутри тебя.

Когда выбивают ковёр, удары направляют не на ковёр, а на пыль в нём. Руми [5, стр.20].

Если тащишь тяжёлый мешок, не забудь в него заглянуть и убедиться, что внутри — горькое или сладкое.

Если оно стоит того, чтобы нести с собой, неси, а иначе — вытряхни мешок и освободись от бесплодных усилий и бесчестия.

Клади в свой мешок только то, что достойно быть вручённым праведному владыке. Руми [5, стр.31].

Увидев человека, пахавшего землю, глупец, не в силах сдержаться, вскричал: “Зачем ты портишь эту землю?”

“Глупец, — сказал человек, — оставь меня в покое; попытайся увидеть различие между уходом за почвой и её разрушением. Как же эта почва станет розовым садом, если она не потревожена и не возделана?” Руми [5, стр.34].

Ученик подобен новой луне, в действительности не отличающейся от луны полной: её кажущееся несовершенство —

признак постепенного увеличения.

Ночь за ночью молодая луна даёт уроки постепенности.

Она говорит взвешенно: “О торопливый, только шаг за шагом можно взойти на крышу”.

Умелый повар держит котёл на медленном огне; жаркое, приготовленное в безумной спешке, никому не нужно. Руми [5, стр.64].

Однажды ночью человек взывал: “Аллах! Аллах!”

Сладость на его губах всё возрастала от восхвалений, пока какой-то циник не сказал: “Ну, как? Я слышал твои

призывы, а ответ ты получил хотя бы раз?”

Человеку нечего было на это сказать. Он перестал молиться и погрузился в беспокойный сон.

Ему приснилось, что он видит Хызра, наставника душ, среди густой зелёной листвы.

“Почему ты прекратил восхваления?”

“Потому что я ни разу не слышал ответа”.

“Эта устремлённость, которую ты проявляешь, и есть ответное послание”. Руми [5, стр.129].

Пока в вас нет знания, следует иметь веру: вы должны доверять. [6, стр.24].

О, странник пустыни! Боюсь, ты никогда не достигнешь Каабы, ибо тот путь, по которому ты следуешь, ведёт в Туркестан. Саади [6, стр.33].

Кого Бог любит, тому посылает страдания. Байазид [6, стр.33].

Мы принимаем посвящение, и все хотим достичь высочайшего духовного уровня. Мы упрашиваем Учителя испытать нас, чтобы показать, какие мы замечательные люди, какие мы выдающиеся суфии. Но всегда мы навязываем свои собственные условия, поэтому в первый же раз, когда нас подвергают настоящему испытанию, мы начинаем скулить, и жаловаться, и пытаемся убежать, как маленькие дети. [6, стр.56].

Обычно думают, что духовная концепция должна быть сперва в какой-то степени понята, прежде чем начинять применять её в жизни. К примеру, если я не знаю значения и важности зэкра (поминания), то как я могу применять его на практике? Подход господина Кобари был иным: понимание придёт позже, после того, как дервиш начнёт выполнять свои обязанности. Для него духовная жизнь была жизнью самоотверженных поступков, а понимание этих поступков и их значения приходило только после полного погружения в них. Помню, однажды он сказал: “По-настоящему понять боль можно, только почувствовав, пережив её. А изучение различных теоретических рассуждений о боли, хотя и интересно, однако не даёт возможности до конца понять, что это такое”. [6, стр.85].

В большинстве случаев причина уныния и волнений — материальные затруднения и эмоциональная неудовлетворённость. Суфий, однако, желает лишь Бога и потому всегда удовлетворён. [6, стр.130].

О дервиш, если кто-то поступает плохо по отношению к тебе, не считай его дурным человеком. Отнесись к нему, как к больному и будь добр к нему. Если ты ведёшь себя подобным образом, то поистине обладаешь духовным здоровьем. [6, стр.130].

Рассказывают, что когда однажды Абу Саид Аби-л-Хэйр шёл по улице с группой учеников, собака вцепилась в одежду одного из дервишей. Дервиш замахнулся посохом и ударил собаку. Та подбежала к мастеру Абу Саиду и пожаловалась на дервиша, обидевшись, что её ударили только за то, что она вцепилась в его одежду. Мастер Абу Саид ответил: “А почему бы тебе не укусить меня в отместку?” Собака запротестовала: “Я не о том! Я не стремлюсь отомстить. Он был одет как суфий и тем обманул меня. Я ожидала, что коль скоро это суфий, то я могу укусить его, не опасаясь, что он причиним мне вред”. [7, стр.14].

Человеческую любовь, в зависимости от её силы, качества и ограниченности, можно подразделить на три основные категории.

Любовь первой разновидности это дружба, основанная на социальных условностях, когда двое людей ведут себя в соответствии с принципом: “Я — для себя, и ты — для себя; мы любим друг друга и ничего не ожидаем друг от друга”. Эта форма любви характерна для обычных людей, чьи любовные отношения, как правило, имеют именно такую природу.

Второй тип любви имеет более крепкую основу, и такую любовь испытывают обычно те, кто живёт вместе: “Я — для тебя, а ты — для меня; мы любим друг друга и у нас есть взаимные ожидания”. К такой форме любви относят такое глубокое чувство, как и любовь в семейной жизни, где подразумевается взаимное желание сторон идти навстречу друг другу.

Третья разновидность любви выходит за рамки любых условностей, основанных на взаимных ожиданиях. Она зиждется на принципе: “Я — для тебя, а ты — для любого, избранного тобой; я приемлю всё, что ты пожелаешь, без каких бы то ни было ожиданий с моей стороны”. [7, стр.17-18].

Малик Динар передаёт, что Иисус, сын Марии, шёл как-то со своими учениками, и они заметили труп собаки.

— Фу, — воскликнули ученики, — что за смрад!

Тогда Иисус остановился и указал на сияющие белизной зубы собаки. Как повествуется далее, Иисус укорил своих учеников в том, что они отозвались дурно о бедном псе, и промолвил:

— О Божьих созданиях не говорите ничего, кроме хвалы. Газали [8, стр.85-86].

Всё то, что является просто укоренившейся привычкой, — не более чем иллюзия; любая религия, которая сводится лишь к ритуалу, — подделка. Аттар [8, стр.101-102].

Человек сказал Джунайду: "Истинные сподвижники редки в наше время. Где мне найти сподвижника на пути к Богу?"

Джунайд ответил: "Если ты хочешь того встретить, кто станет тебе подспорьем и понесёт твою ношу, — такие крайне редки. Но если ты желаешь спутника, чью ношу понесёшь ты и чью боль ты разделишь, то я могу познакомить тебя со множеством подобных людей". [9, стр.21-22].

То, о чём мы ведём речь, никогда не будет найдено посредством поиска, и однако, только ищущий находит это. Баязид Бистами [9, стр.50].

Люди полагают, что шейх должен показывать чудеса и демонстрировать свою просветлённость. Между тем от учителя требуется лишь обладать всем тем, в чём нуждается ученик. Ибн Араби [9, стр.54].

Для Учителя не может быть больше или меньше любви. Для него самое начало и конец – одно и то же; это замкнутый круг. Его любовь по отношению к ученику не возрастает. Для ученика всё это происходит, конечно, совсем по-другому; ему предстоит завершить полный цикл. По мере продвижения ученик замечает, что Мастер становится всё ближе и ближе. Но Мастер не становится ближе; он всегда был рядом, только ученик про это не знал. Бхаи Сахиб [9, стр.57].

Вся мудрость может быть изложена в двух строчках:

“То, что должно с тобой произойти, — пусть происходит.

То, что ты должен делать сам, — удостоверься, что ты это сделал.” Хавваз [9, стр.104].

Люди Реальности утверждают: "Грех, совершённый с любовью, более похвален, чем богослужение без любви". Ибо богослужение без любви награждается не более, чем напрасное усилие. Конечно, грех, совершённый с любовью, ведёт к наказанию, но зато он – источник наслаждения. Что бы ты ни делал – делай это с любовью! Шейх Музаффер [9, стр.117].

Конечно, невозможно провести грань между добром и злом, ибо вещи кажутся вам такими, какими вы видите их: для дурного взгляда и всё хорошее — дурно, а хорошему взгляду и дурное кажется хорошим в известном смысле. Поэтому мудрец хранит молчание, когда другие отличают добро от зла. Самое важное: не делать другим того, чего вы не хотите, чтобы другие не делали вам. Поэтому желательны такие действия, которые исходят из добрых побуждений и нежелательны диктуемые злыми. [10, стр.68].

Величайший идеал, какой можно только дать ребёнку, — это относиться с почтением к родителям. Это — первый идеал; и если в эту пору ребёнок не получит идеала, то на протяжении всей жизни у него идеала не будет, потому что не будет для него основы. Пришёл некто к Пророку Магомету и сказал: “Пророк, у меня есть духовная наклонность, я так хотел бы последовать твоему Посланию, прийти и медитировать в твоём присутствии. Но я ещё молод, и родители нуждаются во мне дома. Что мне делать?” Пророк ответил: “Оставайся дома, потому что прежде ты обязан предоставить определённую заботу своим родителям”. Можно подумать, что Пророк представлял собой всё же более высокий идеал, почему же Пророк отказал ему в этом высоком идеале, почему отослал его домой? Потому что Пророк подумал, что это — первый идеал. Если юноша не достиг первого идеала, как он сможет достичь второго? Если он не будет относиться с почтением к своим родителям, не будет ценить их, не будет благодарным, то как сможет он почитать Пророка? [10, стр.134-135].

Однажды мудрого воспитателя ребёнок спросил: “Это реальная история?” И тот ответил: “Как история она реальна”. [10, стр.153].

Большинство людей считает, что быть духовным означает творить чудеса, видеть необыкновенные вещи, удивительные явления; и лишь немногие знают, как это просто и что быть духовным означает быть естественным. [10, стр.215].

Многие полагают, что физический план слабо связан с духовным. Почему бы, спрашивают они, не отбросить в сторону вопросы, относящиеся к телу, чтобы стать полностью духовным? Если бы без физического аспекта нашего существования цель жизни могла быть достигнута, душа не вошла бы в тело и дух не создал бы этот материальный мир. [10, стр.253].

Однажды я спросил своего учителя о том, как можно распознать религиозного человека. И мой учитель ответил: “Это не то, что он говорит, и не то, каким он кажется, а атмосфера, которая создаётся в его присутствии. Вот что является свидетельством. Ибо никто не в состоянии создать атмосферу, не принадлежащую его духу”. [10, стр.262].

Однажды, когда Бен-Адхем шёл по дороге, его взгляд упал на камень, на котором было написано: “Переверни меня и читай”. Он перевернул камень, а на нём было написано: “К ЧЕМУ ИСКАТЬ БОЛЬШИХ ЗНАНИЙ, КОГДА НЕ ПРИДАЁШЬ ДОЛЖНОГО ВНИМАНИЯ ТОМУ, ЧТО УЖЕ ЗНАЕШЬ?”

... Часто те, что наказаны бременем знания, подвергаются насмешкам. Расскажи мирянам о нашем разговоре — и тебя сочтут безумным. И это правильно, ибо именно таким способом истинное знание защищает себя. [11, стр.52-53].

По опыту мы знаем, что люди более склонны верить истине, когда думают, что открыли её сами. [11, стр.72].

Не так-то легко вернуть украденный поцелуй. [11, стр.93].

Твой волшебный талисман воистину могуч, но разве ты Соломон, чтобы заставить его проявить силу? [11, стр.107].

Помни, человек получает ответы на свои вопросы в соответствии с его подготовкой и способностью понимать. [11, стр.136].

Ты спросил о том, могла ли постель не остыть, а сосуд не опустеть, как об этом говорится в предании о Пророке.

Не то важно, может что-либо произойти или не может, — всё может произойти. Важно значение происходящего. Переживание Пророка имело глубокое значение, тогда как происшедшее с тобой не имело никакой ценности. [11, стр.152-153].

Изречение Мухаммада: “Говори с каждым в соответствии со степенью его понимания”.

Ибрахим Кхавас формулировал суфийский метод в таких словах: “Демонстрируй неизвестное в терминах того, что называется “известным” в данной аудитории”. [11, стр.153].

Тот, кто наделён знанием, несёт на себе ответственность. Кто не имеет знания, живёт только своими предположениями. [11, стр.249].

Эта история иллюстрирует, помимо всего прочего, любимую суфиями идею о том, что истина пытается проявить себя в человеческом обществе, но она для каждого человека проявляется снова и снова в таких одеждах, в которых её труднее всего опознать. Причём эти её проявления, на первый взгляд, кажутся не имеющими друг к другу никакого отношения.

Только развитие особого восприятия даёт человеку возможность проникнуть в этот невидимый процесс. [11, стр.286].

Аль-Газали в своей работе “Алхимия счастья” подчёркивает часто встречающееся утверждение, что некоторые люди, какими бы истинными искателями истины они ни казались сами себе или даже окружающим, руководствуются в своих поступках тщеславием или корыстью, тем самым создавая непреодолимые трудности для своего обучения. [11, стр.290].

Истинная цель практики воздержания заключается в том, что когда-нибудь человек придёт к тому, что ему не нужно будет воздерживаться. [11, стр.396].

Цитированная литература

1. Л.Соловьёв. Повесть о Ходже Насреддине. М.: ТОО “ММП”, 1993.

2. Хазрат Ийянат Хан. Мистицизм звука. М.: Сфера, 1997.

3. Н.И.Матар. Знакомьтесь: ИСЛАМ. Киев: София, 1997.

4. Анекдоты о Ходже Насреддине. М.: Агентство “ФАИР”, 1997.

5. Джалал ад-дин Руми. Сокровища воспоминания. Суфийская поэзия. М.: ИИФ ДИАС лтд, 1998.

6. Услышь флейтиста: Суфийская проза и поэзия. М.: Присцельс, 1998.

7. Нурбахш Дж. Беседы о суфийском пути. М.: Присцельс, 1998.

8. Джавад Нурбахш. Иисус глазами суфиев. М.: Когелет, 1999.

9. Из реки речений: суфийские афоризмы и истории. М.: Присцельс, 1999.

10. Хазрат Инайят Хан. Очищение ума. М.: “Сфера”, 1999.

11. Идрис Шах. Караван сновидений. М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999.

Приложение. Джавад Нурбахш. Женщины-Суфии. (Выборочно)

Джавад Нурбахш. Истории и предания, связанные с Рабией. По книге Джавада Нурбахша «Женщины-Суфии»

После возвращения из Мекки Рабия удалилась в пустыню. — О Боже, — взывала она, — моё сердце исполнено скорби. Куда же идти мне? Я — всего лишь щепоть праха, твой дом — всего лишь камень. Моё единственное желание — Ты.

Тогда Господь прямо воззвал к её сердцу: — Ты близишь кровь восьмидесяти тысяч миров. Миры рассеются, если Я явлю Себя миру таким, каков Я есть, — это ли твое желание? Или не ведаешь о свершившемся с Моисеем, когда он захотел увидеть Меня? Малые крупицы явления Моего, павшие на вершину Синая, раздробили её на сорок частей. ( Коран 7:143)

Рассказывают о Рабии, что совершая хадж в Мекку, в пустыне она увидела, как сама Кааба вышла ей навстречу. — Я жажду Хозяина дома, — воскликнула она, — что же мне делать с Каабой? Не ею влекома, не видом её прекрасно радующим. Одного лишь жажду — встречи с Ним, который сказал: «Кто приближается ко Мне на длину руки, Я подхожу к нему на локоть». Какое же благо обрету я от вида Каабы?

Когда Рабия отправилась через пустыню в паломничество в Мекку, она имела лишь вьючного осла для поклажи. Посреди пустыни её осёл пал бездыханным. Когда её спутники предложили забрать её поклажу, она ответила: — Идите своим путем. Не с вашим попечительством оказалась я в такой дали.

Караван продолжил движение, оставив ее там. — О Боже, так ли владыки ведут себя с беспомощной женщиной? — взмолилась Рабия. — Ты пригласил меня к жилищу Своему, а по пути умертвил моего осла, оставив меня позаброшенной среди пустынного зноя.

Внезапно осёл её ожил и поднялся. Она погрузила на него свою поклажу и продолжила путь.

Передают, что Ибрагим Адхам (ум. в 782 г.) потратил четырнадцать лет, чтобы пересечь пустыню, пока не добрался до Каабы. — Другие на стопах своих добираются до Мекки, я же попираю глаза свои, — говорил он. При каждом шаге вперед он делал два простирания ритуальной молитвы. И вот он добрался до Мекки. Однако Кааба исчезла. — Что случилось? — спросил он, протирая глаза, — может быть, глаза мои изменили мне? — Твои глаза в порядке, — прозвучал тайный голос, — это Кааба отправилась встречать женщину, которая держит путь сюда. — Кто же она? — воскликнул он с завистью, ошеломленный. И тогда он увидел Рабию — она шла прихрамывая по дороге с палкой в руке. Кааба вернулась на своё место. — О Рабия, что за беспорядок и смятение учинила ты в мире? — воззвал Ибрагим.

Рабия отвечала: — Это ты, изъявший четырнадцать лет ради пересечения пустыни, чтобы достигнуть Обители Божией, — истинная причина смятения в мире. — Конечно, — сказал он в своё оправдание, — все эти четырнадцать лет я был поглощен ритуальной молитвой (намаз). — Ты путешествовал благодаря намазу, — ответила Рабия, — я же совершала свой путь посредством отчаянной духовной мольбы и нужды (нияз).

Так Рабия завершила паломничество и горестно зарыдала, восклицая: — О Боже! Ты дал нам уверения в Твоём одобрении и добром произволении — и на наше паломничество, и на наши напасти. И если мой хадж нежеланен более (ибо сам стал напастью), где же Твоя награда за напасть, что я претерпела?

Затем она вернулась в Басру до следующего года. — Если в прошлом году, — говорила она, — Кааба вышла встречать меня, то в этом году я выйду, чтобы встретить и приветствовать Каабу.

Согласно шейху Фармади, Рабия в течение семи лет передвигалась на боку, покуда не достигла горы Арафат. Там незримый голос осудил её: — Ты, самозванка, что такое всё это «искание», которым ты преисполнена? Если ты желаешь Меня, Я явлю единую вспышку Моей Славы и истреблю тебя.

Тогда Рабия взмолилась: — О Господь Величия! У Рабии нет этого свойства, но я жажду материи духовной нищеты (факр).

Голос ответил: — О Рабия, факр есть бич Нашего Гнева, который Мы поместили на пути святых. Когда менее чем с волос остаётся им до воссоединения с Нами, Мы переворачиваем дела их и определяем им лишения. Ты же еще увлечена семьюдесятью тысячами завес дня твоего и возраста твоего. Только когда приподнимешь снизу эти завесы и крепко утвердишься на пути, будешь достойна исповедовать нищету. Если же нет, тогда смотри.

Подняв глаза, она увидела океан крови, подвешенный между небом и землёй.

Тот же незримый голос сказал: — Влюблённые, которые погибли в исканиях своих до того, как достигли первой путевой стоянки Единения с Нами — этот океан есть кровь их сердец. Ни в одном мире и ни на какой стадии Пути не отыскать ни их имени, ни следа. — О всемогущий Господь, дозволь узреть лишь знак милости, которой они достигли, — взмолилась Рабия. Немедленно начала она менструировать. — Большая часть их Пути, — ответил голос, — состоит в том, что семь лет они ползут на своих боках, чтобы поклониться глыбе земли. Когда же они приближаются к этой глыбе, подобной самости, Мы отказываем им в доступе к их цели, вразумляя их.

Рабия возгорелась, услышав это. — Господи, — взмолилась она, — Ты не дозволяешь мне ни войти в Твою обитель, ни оставаться в моём доме в Басре. Пропусти же меня в дом Твой в Мекке или дозволь оставаться в Басре. Некогда моё жаждание Тебя было таким глубоким, что я не могла даже и осмелиться приблизиться к дому Твоему, ныне же я не заслуживаю и входа.

Сказав так, Рабия возвратилась в Басру и уединенно жила в своем доме.

Аттар изложил этот случай в стихах в «Собрании птиц» ( Мантек ат-тайр ):

Рабия, Корона людей простиралась семь лет, на животе своём ползя к Каабе, покуда не добралась до священной мечети. Глубоким вздохом облегчения исполнилась странница. Когда же попыталась войти, была отвержена по причине пола, разоблаченная женским местом. — О Боже Всемогущий! — взмолилась она, — Семь лет уничижений и простираний не я ли претерпевала? Не Тебя ли искала я? Если ныне это — забава — изранить себя шипами столь острыми — тогда я уйду прочь. Дозволь оставаться мне уединенно в доме моём или открой мне доступ в святилище Каабы. Покуда ты не восхищен любовным пылом — Как Рабия — какое духовное постижение Ты вынесешь из этого опыта? По своей воле праздно скитаться в этом мире воображаемого — и вздымать волны чувственного довольства? — И неудача качает и очищает тебя. Тебя могут умолять: «Взойди в Каабу!» Или предлагать тебе тружение в монастыре. Но если ты возвышаешь свое зрение за пределы водоворота суеты, каждое Дыхание будет вдохновлять иное, новое, сердечно-сознающее. Если ты остаёшься в этом клубке нищеты — подобно зерну в жерновах, будешь растёрт в духе — ты будешь землёй, голова в ногах. Ты никогда не постигнешь меры времени: мошка заслонит тебе вечность, и никогда мгновение не вдохновит тебя ароматом единства сердца. Ибо даже на миг не уловить тебе аромата «собирания»: обыкновенная мошка разрушит твой «момент».

Однажды два шейха пришли к Рабие выразить ей свое уважение. Оба проголодались и подумали: «Что бы она ни предложила нам, безусловно, будет дозволено шариатом». Они уселись, и она положила перед ними два хлебца. В этот момент постучался нищий, попросив милостыню, и Рабия отдала ему оба хлебца. Хотя шейхи были удивлены ее поступком, они не изъявили возражений. Затем в дом зашла девушка-служанка с изрядным количеством только что испеченного хлеба. — Моя хозяйка, — объяснила она, — прислала это вам.

Рабия взяла хлебцы: их было восемнадцать. — Здесь какая-то ошибка, — заметила она, — пожалуйста, верни их своей хозяйке.

И хотя девушка отказывалась, Рабия настояла на своем.

Когда служанка вернулась к своей хозяйке и рассказала о происшедшем, женщина добавила к своему подношению еще два хлебца. На этот раз, когда девушка принесла хлеб Рабии, святая приняла поднесённые двадцать хлебцев. Рабия предложила хлебцы своим гостям, и те, изрядно удивленные, вкусили их. После этого они позволили себе осведомиться о скрытой стороне того, чему стали свидетелями. — Как только вы вошли, — сказала Рабия, — я увидела, что вы голодны, но полагала, что не стоит предлагать столь достойным посетителям такую скудную еду, как два хлебца. И потому я поднесла их нищему, помолившись: «О Боже, Ты обещал отплачивать за наше милосердие десятикратно, и это вне сомнений. Я поднесла Тебе два хлебца, верни же установленное Тобою». Когда служанка принесла лишь восемнадцать, я поняла, что это ошибка, или же они попали не по адресу. Я возвратила их — до прибытия надлежащего количества, о котором ходатайствовала.

Однажды ночью, когда Рабия молилась в своей комнате, ее сморил сон. Соломинка острым концом коснулась ее глаза, однако ее исступленное жаждание было столь сильным и столь велико ее раскаяние, что она осталась нечувствительной к этому касанию.

В другую ночь вор зашел в ее жилище и прихватил с собой ее чадру. Когда же он попытался выйти, то не смог этого сделать: выхода не было. Он отложил чадру — дверь тотчас открылась. Он снова взял чадру — и вновь не смог выйти.

Он проделал это семь раз, наконец, незримый голос воззвал к нему: — Все эти годы Рабия целиком была предана Нам. Даже дьявол опасается являться сюда — как смеет воришка вроде тебя крутиться вокруг ее чадры? Ступай прочь, плут, ибо если одного друга сморил сон, другой Друг бодрствует, стоя на страже.

Помощница Рабии однажды стала тушить мясо — а они долгое время не ели мяса. Она спросила свою хозяйку, не попросить ли у соседей луковицу. — Сорок лет я держу обет, данный Господу, Величественному и Возвышенному, — ничего не просить ни у кого, кроме Него. Последуем же ему. И тут птица слетела с небес и сбросила несколько очищенных луковиц прямо в кипящий котелок. — Это может быть уловкой (макр), — заметила Рабия и, опрокинув котелок, перекусила одним черствым хлебом.

10.

Однажды Рабия отправилась в горы, и множество диких животных, коз и газелей вышли к ней. Когда же к ней приблизился Хасан аль-Басри, все они в испуге бросились прочь. Смутившись, Хасан спросил у Рабии: — Отчего они столь дружелюбны к тебе, но избегают меня? — А что ты ел сегодня? — спросила его Рабия. — Лишь пустой бульон, — ответил тот. — Ты употребляешь в пищу их жир, это ли не повод для них избегать тебя?

11.

Как-то по случаю Рабия проходила по улице мимо дома Хасана аль-Басри. Хасан горько рыдал на крыше своего дома, и несколько слез упало на Рабию. — Это еще что такое? — задумчиво пробормотала она, и поняв, что это слезы Хасана, обратилась к нему: — О Хасан, а если это рыдания твоей самовлюбленной глупости? Умерь себя — покуда тебя не покроет то море, в котором ты уже не сможешь отыскать свое сердце нигде, кроме как в руках Владыки Всемогущего. ( Коран 54:55)

Хотя Хасану было нелегко последовать этому совету, он взял себя в руки.

Несколько дней спустя, прогуливаясь по берегу Тигра, Хасан заметил Рабию. Он расстелил свой молитвенный коврик на воде и предложил ей: — Становись. Давай совершим здесь два раката молитвы. — О наставник, — промолвила Рабия, — на базаре мира ты выказываешь нрав обитателей будущей жизни. Так уж яви себя таким, чтобы другие были не в силах подражать тебе.

Вознеся его коврик высоко в воздух, Рабия предложила: — Вознесись-ка туда, там ты будешь укрыт от людских взоров.

Щадя его чувства, она добавила: — Твое умение присуще любой рыбе, мое — любой мошке. Истинное тружение — за пределами этого.

12. — Я провел день и еще ночь с Рабией, беседуя о тарикате и хакикате, — рассказывает Хасан аль-Басри. — У нас и в мыслях не было, что мы — женщина и мужчина, оставшиеся наедине. Однако когда я ушел от нее, я почувствовал себя совершенно опустошенным, она же, я видел, осталась после нашего разговора полностью чистой ( моклес ).

13.

Однажды поздно вечером к Рабии зашел Хасан с друзьями. У Рабии не было лампы, но поскольку собравшиеся подумали, что она бы не помешала, Рабия легонько подула на свои пальцы, и они засветились, до самого рассвета заменяя им светильник.

Если бы кто-то выказал неодобрение по этому поводу, я бы ответил так: — Это то же самое, что белая рука Моисея. — Но ведь он был пророком, — возможно, возразили бы мне. На это я бы ответил: — Это подобно тому, как последователи пророка напитываются отчасти его чудодейственными свойствами ( карамат ).

Божественная одаренность пророка ( наби ) включает в себя чудеса ( мо’джезах ), святой же ( вали ) благословлен добродетелью повиновения пророку с [аналогичными] чудодейственными способностями ( карамат ).

Как говорил Пророк: «Всякий, кто отвергает грошовую ценность недозволенного, поднялся на одну ступень пророчества». Он также сказал: «Истинный сон — сороковая часть пророчества».

14.

Рабия по случаю послала Хасану три вещи: кусочек воска, иголку и волос. — Освещай мир, сжигая себя как воск, — завещала она ему. — Как иголка, будь всегда занят духовным тружением, внешне пребывая бездеятельным. Преуспев в этих добродетелях, уподобься волосу (не обращай внимания на самого себя) с тем, чтобы твое тружение не было пустой тратой времени.

15.

Хасан как-то спросил Рабию, как бы она отнеслась к замужеству. Она ответила: — Брачный договор скрепляет две жизни. Но здесь «жизнь» отсутствует. Я и не помышляю о себе, существуя посредством Его и под сенью Его произволения. Мужу моему пришлось бы взыскивать меня у Него. — Как ты достигла такого состояния? — спросил Хасан. — Утратив все мои достижения в Нем. — Как же тогда ты ведаешь Его? — Ты ведаешь с «как», я — без «как», — ответила Рабия.

16.

Однажды Хасан пришел к Рабии и вовлек ее в разговор о «знании, которое не может быть получено посредством обучения или слушания». Он попросил ее привести пример знания, которое вошло в ее сердце без медитативных усилий. Она ответила: — Я спряла несколько мотков пряжи, чтобы заработать на жизнь, и выручила за них два дирхема. В каждую руку я взяла по дирхему, убоявшись сложить их вместе — чтобы их удвоившееся богатство не стало мне преградой. Таким было мое сегодняшнее духовное достижение.

17.

Рабии передали, что Хасан аль-Басри сказал: «Если в раю даже на мгновение явление Истины скроется с моих глаз, я восплачу и буду горевать так, что все обитатели небес сжалятся надо мной». — Красивые слова, — заметила Рабия. — Однако если в этой жизни человек не в состоянии взывать к Богу при каждом вдохе-выдохе — и потому предается горестному плачу и стенаниям, это признак того, что и в будущей жизни его состояние будет таким же. В противном случае этого не произойдет.

18.

Люди спросили Рабию: — Отчего бы тебе не выйти замуж?

Она ответила: — Меня смущает то, что я вынуждена печься о трех вещах. Если вы снимете с меня это бремя, я выйду замуж. Прежде всего, достанет ли моей веры в момент смерти, чтобы спастись? Второе: скрижаль моих деяний будет вложена мне в левую или в правую руку? Третье: в тот час, когда одних людей призовут по левую руку, к геенне, а других — по правую, к небесам, где окажусь я? — Об этом нам неведомо, — сказали ей. — С таким бременем, как мое, помышлять ли мне о замужестве?

Шейх Шуайб ибн Абдул-Азиз аль-Хорейфиш в книге Аль-Роудх аль-Фа’ик приводит четвертый довод — согласно переложению этой истории, приведенному у Аттара: «Когда ангелы смерти Мункар и Накир сойдут ко мне в могилу, сумею ли я ответить на их вопросы?»

19.

Как-то Рабия увидела человека с повязкой на голове. — Что это за повязка у тебя? — спросила она. — Голова болит, — ответил тот. — А сколько тебе лет? — спросила Рабия. — Тридцать. — И ты до этого был здоров — или болезнен и немощен? — Здоров и крепок. — И ты никогда не одевал повязку, чтобы выразить тем самым свою благодарность Богу за свое великолепное здоровье, ныне же из-за ничтожной головной боли ты накрутил на голову повязку недовольства!

20.

Как-то Рабия вручила одному человеку четыре дирхема, попросив его купить шерстяное одеяло. — Ты предпочитаешь черное или белое? — спросил тот.

Забрав обратно деньги и швырнув их в воды Тигра, Рабия сказала: — Одеяло еще и не куплено, а его цвет уже стал причиной разногласий.

21.

Как-то, в один из весенних дней, Рабия затворилась в своей келье, решив уединиться и никуда не выходить. Ее девушка-служанка позвала ее: — Ах госпожа, выходите посмотреть на труды Создателя. — Лучше заходи-ка сюда, — ответила Рабия, — взглянуть на Самого Создателя. Созерцание Его удерживает меня от взирания на Его творение.

22.

Однажды люди, пришедшие к Рабии, увидели, что она разрывает мясо зубами. — У тебя нет ножа? — спросили ее. — Я так страшусь отъединенности, что никогда и не имела ножа, — ответила она.

23.

Как-то Рабия неделю постилась. На восьмой день ее низшая душа (нафс), терзаемая муками голода, взмолилась: — Сколько еще ты будешь мучить меня?

В этот момент раздался стук в дверь. Рабия открыла и увидела почтенную женщину с котелком еды, принесенной как подношение. Рабия приняла подношение и пошла за свечой. Вернувшись, она увидела, что кошка опрокинула котелок. — Тогда я завершу свой пост, попив воды, — пробормотала она и повернулась, чтобы взять кувшин. В этот момент свеча погасла. Она хотела напиться из кувшина в темноте, но тут ручка у кувшина отвалилась и он грохнулся на землю. Она вздохнула с таким пламенным волнением, что казалось, что дом вот-вот охватит огонь. — О Господи, — воскликнула она смятенно, — отчего творишь Ты всё это, делая меня совершенно беспомощной? — Если бы ты пожелала, — раздался незримый голос, — всё мирское стало бы подвластным тебе, но Мы отняли бы у твоего сердца любовную муку к Нам. Любовная мука и мирские удобства не могут соседствовать в одно и то же время в одном сердце, дорогая Рабия. У тебя — свой промысел, у Нас — свой. Наше намерение и твое не могут объединиться в одном сердце.

Услышав это, Рабия воскликнула: — Я разъединила свое сердце с этим миром и отвернулась от своих желаний, вот уже тридцать лет, как я молюсь так, словно это моя последняя молитва. Я бесповоротно пресекла все привязанности к людям. Начиная каждый новый день, я страшусь, что люди отвлекут меня и займут мое сердце, и потому молюсь: «Господи, преисполни меня единственно Собою, чтобы никто не отвлек меня от Тебя».

Поэтическое переложение этой истории приводится в Илахи намэ («Книга Божественного») Аттара:

Будь как Рабия, истинная владычица духа, возглавляющая множество стоянок нашего мистического Пути. Ее единственным тружением была неустанная молитва, пост, долгие ночные бдения. Никогда она не отчаивалась, всегда на ногах, от рассвета до сумерек, пока утомление и усталость не подкосят ее. От голода слабость охватывала ее члены, так что она с трудом переставляла ноги.

Именно в таком положении, когда она едва не теряла сознание, появилась женщина с котелком — вот и еда для прекращения поста. Озабоченная, скорбная, сидящая во тьме, Рабия встала, чтобы принести светильник и поесть при его свете. Вернувшись, она увидела, что кошка опрокинула котелок. Тогда она потянулась к кувшину — глотком воды прервать свой пост, но тут фитиль погас, оставив Рабию во тьме отчаяния. Изможденная, затерянная во мраке, мучимая жаждой, она поднесла кувшин к губам — но он лопнул и грохнулся на землю. Все ее намерения пошли прахом.

Ошеломленная, она вздохнула, сердце ее воспламенилось, подвигая запылать и вселенную, она взывала вновь и вновь: «Господи, чего Ты хочешь от меня, ничтожнейшей? Ты уничтожил меня, уличил меня, отвлекшуюся, расточившую душу свою в неосознавании. Через какую кровь еще надлежит пройти мне?» — Всё, что ты ни пожелаешь, Мы даруем тебе, в небесах и на земле, от Рыб и до Луны, — пришел ответ Возлюбленного, — да, и еще любовная мука бесконечных лет навсегда оставит твое сердце. Поразмысли об этом, Рабия. В одном сердце не уживутся любовный недуг к Богу и уловки мира — даже и на мгновение, равное сотне лет.

Любовная мука по Божественному никому не дарует свободы. И если ты желаешь любовной истомы по Богу — сделай своим делом неустанное самоустранение от этого мира. Пока не достигнуто это самоустранение, ты занавешена от созерцания премирных вещей.

24.

Передают, что Рабия проводила время, непрестанно плача и стеная.

Ей сказали: — Со стороны такой плач кажется лишенным смысла: что заставляет тебя рыдать?

Она ответила: — Причина моей обездоленности и боли скрыта глубоко в моей груди. Эту болезнь не излечит ни один лекарь. Единственное средство от этой боли — соитие с Другом, и горюя, я уповаю на то, что, может быть, в будущей жизни достигну желаемого.

Хотя изначально я не была подвержена этому Божественному недугу, я пыталась подражать состоянию тех, кто действительно был поражен недугом Божественной Любви — чтобы меня считали такой же, как они.

25.

Однажды Рабию навестили именитые люди. Она спросила у них: — Вы поклоняетесь Богу — почему?

Один сказал: — Есть семь уровней геенны, которые каждому внушают страх и ужас.

Другой сказал: — В раю есть возвышенные обители красоты, где царит мир и покой.

Рабия в ответ промолвила: — Лишь негодный раб сохраняет преданность своему хозяину из страха перед наказанием или из желания награды. — А ты по какой причине поклоняешься Богу? — спросили они. — Или у тебя нет никаких побуждений? — Сначала сосед, потом его дом, — ответила Рабия арабской поговоркой. — Или недостаточно того, что нам указано поклоняться Ему?

Перестали бы мы поклоняться Ему, решив, что небес и геенны не существует? И не Ему ли любовно поклоняемся мы и вне всех наших поклонений?

26.

Однажды Рабию навестил один именитый человек. Взглянув на ее рваное одеяние, он сказал: — Я знаю нескольких людей, которые взглянут на тебя оком благотворительности — если ты дозволишь. — Мне претит просить мирское у тех, кто лишь временный владелец этого, — призналась Рабия. — Ого! — воскликнул человек, — у этой хрупкой женщины высокие устремления! Она считает пустой тратой времени испрашивание милостыни.

27.

Решив испытать благочестие Рабии, к ней неожиданно ввалилась целая компания. — Все ниспосылаемые людям добродетели уже были ниспосланы, — сказали ей. — Пояс благородного милосердия опоясывает чресла мужчины. Венец рыцарства венчает главу мужчины. Ни одна женщина не была осенена даром пророчества. Тогда чего стоит весь этот шум вокруг тебя? — Всё, что вы сказали, правда, — спокойно ответила Рабия. — Однако тщеславие, самомнение, самодовольство и «Я — ваш Владыка Высочайший» никогда не произрастали в женской груди. И еще: женщины никогда не занимались педерастией.

28.

Однажды Рабия занемогла. На вопрос о причине своего недуга она сказала: — На рассвете мое сердце потянулось к раю. Посредством болезни Друг укорил меня. Вот причина немощи.

Эта же история в Холаса-йе шарх-и та’арроф изложена так:

Однажды, когда Рабия занемогла, люди пришли к ней, чтобы выказать свое соболезнование. Когда они осведомились о ее здоровье, она сказала: — Ей-Богу, мне ведомо лишь, что недавно небеса открылись предо мною, и я чуть-чуть потянулась к ним сердцем. Полагаю, что Всемогущий выказал Свою заботу обо мне посредством этой немощи. Это — вид Божественного порицания.

29.

Хасан аль-Басри отправился засвидетельствовать Рабии свое почтение. — Там я встретил наиболее состоятельного из выдающихся людей Басры, которых я знаю, — рассказывал он. — В слезах он стоял на коленях у входа в ее уединенную келью, зажав в руке кошель с золотом. — В чем причина ваших слез? — спросил я. — В этой благословенной подвижнице, в этой животворящей святой нашего века, — ответил он. — Ведь без ее животворящего присутствия люди погибнут. Я принес малый взнос во имя ее благополучия, замолвите за меня словечко, может быть, она примет его.

Я вошел в келью Рабии и передал его просьбу.

Рабия искоса взглянула на меня и заметила: — Поскольку Бог не лишает ежедневного пропитания того, кто проклинает Его, может ли Он лишить пропитания того, чья душа преисполнена любви к Нему? Я повернулась спиной ко всем сотворенным существам еще до своей первой встречи с Ним. И если я не уверена, законна ли эта собственность, как могу я принять ее? Как-то раз я зашивала блузу, используя светильник Султана, однако после этого мое сердце сжалось и оставалось сомкнутым и закрытым, покуда я не распорола каждый сделанный стежок. Попроси же этого достойного человека, чтобы он не побуждал мое сердце к новой утесненности.

30.

Вместе с Софьяном Тхаври я отправился навестить Рабию во время ее болезни, — рассказывает Абдул-Вахид ибн Амер. — В ее присутствии, однако, мы преисполнились благоговейным трепетом — настолько, что утратили дар речи. — Скажи же что-нибудь, — обратился я к Софьяну. — Почему ты не попросишь Бога облегчить твою боль? — спросил он у Рабии. — Он Сам хочет, чтобы я претерпевала ее, неужели вам это не ясно? — сказала она. — Да, — согласился я. — Несмотря на все ваши знания, вы побуждаете меня последовать моим собственным желаниям — и выказать тем самым неповиновение Его желанию. Но ведь это неблаговидно — препятствовать воле Божьей.

31.

Софьян Тхаври как-то спросил Рабию, есть ли что-нибудь, чего она желает. — Ты ведь ученый человек, — отвечала она, — а задаешь такие вопросы! К чему они? Ты ведь знаешь, как дёшевы в Басре смоквы и финики. Двенадцать лет мне хотелось отведать свежих фиников, я же не попробовала ни единого. Я — просто раба, а что делать рабе со своими желаниями? Ведь если Богу не угодно мое желание, это будет чистой неверностью ( кофр ).

Софьян промолвил: — Твои слова огорошили меня. На это мне просто нечего сказать. Пожалуйста, наставь меня. — Если бы ты не любил мир, Софьян, ты был бы хорошим человеком, — сказала Рабия. — Как так? — спросил ученый. — Ты любишь декламировать хадисы, — ответила Рабия, подразумевая, что это само по себе является формой самоутверждения.

Глубоко тронутый, Софьян воскликнул: — О Господи! Удовольствуйся мною. — Ты без смущения требуешь у кого-либо удовольствоваться тобою, когда сам недоволен Им? — промолвила Рабия.

В Шарх-и та’арроф Калабадхи толкует этот ответ как отсылку к кораническому стиху: «Аллах доволен ими, и они довольны Аллахом» [5:119]. То есть, Бог доволен слугою в той мере, в какой слуга смиряется перед волей Божьей.

32.

Малик Динар так описывал образ жизни Рабии:

Я посетил святую. Все ее имущество составлял треснувший кувшин — она использовала его и для омовений, и для питьевой воды. Вместо подушки у нее лежал кирпич. И еще здесь была старая соломенная циновка. Мое сердце сжалось при виде всего этого, и я сказал ей: — У меня есть богатые друзья. Один лишь намек — и я позабочусь, чтобы они благосклонно отнеслись к тебе. — Плохой ты малик, — ответила она. — Мой Питатель питает и их, не так ли? — Конечно, — ответил я. — И ты полагаешь, что Он забывает бедных, поскольку они бедны, и опекает богатых, поскольку они богаты? — Нет, — сказал я. — Раз Ему ведомо мое положение, что за нужда напоминать Ему? Если это — то, что устраивает Его, то и я желаю того же.

33.

Как-то Хасан аль-Басри, Малик Динар и Шакик Балхи отправились к Рабие, чтобы побеседовать с ней. Темой беседы была искренность (седк). — Всякий, кто не выказывает стойкости под плетью Возлюбленного, не является действительно искренним (садик) в своих притязаниях, — высказался Хасан. — В этих словах проблескивает самомнение, — заметила Рабия.

Следующим отважился высказаться Шакик: — Всякий, кто не выказывает благодарности за наказание от своего Хозяина, не является подлинно искренним в своих притязаниях. — Можно было бы сказать лучше, — проронила Рабия.

Затем свое мнение высказал Малик Динар: — Всякий, кто не сносит бич своего Хозяина с удовольствием, неискренен в своих притязаниях. — Можно сформулировать и получше, — заметила Рабия. — Скажи ты, — попросили Рабию все трое. — Вы не искренни в своих притязаниях, пока не предадите забвению боль наказания при виде своего Хозяина. И в этом нет ничего удивительного — подобно тому, как египтянки не чувствовали ран на своих руках при виде Иосифа. Удивительно ли, если кто-то ведет себя сходно с этим при созерцании Создателя?

34.

Рабию навестил один из богословов Басры. Усевшись у ложа, где лежала оправляющаяся после болезни Рабия, он начал бранить мирское. — Велика твоя любовь к миру, — заметила Рабия, — иначе ты бы не поминал его столь часто. Твои непрестанные замечания о мирском подтверждают верность пословицы «Что любишь — то и поминаешь».

35.

Хасан аль-Басри рассказывает: — Как-то я находился у Рабии, когда подошло время вечерней молитвы. Она хотела угостить нас мясным блюдом и как раз положила мясо вариться в горшок. — В нашей беседе больше вкуса, чем в готовке, — заметила она, отставляя горшок с огня в сторону — до окончания положенных молитв. После молитвы она положила перед нами хлебные корки и поставила кувшин с водой, чтобы прервать наш пост. Потом она взяла горшок, чтобы выложить мясо: Силой Божьей горшок оставался кипящим. Она разложила мясо, и мы вкусили его. Никогда я не ел с таким удовольствием. Рабия на это сказала: — Так готовит себе пропитание тот, кто молится.

36.

Некоторые спрашивали Рабию: — Откуда ты явилась? — Из другого мира, — отвечала она. — Куда ты идешь? — не отставали от нее. — В мир иной. — Так что ты делаешь в этом мире? — Поддразниваю его. — Как так? — Вкушая хлеб этого мира, я занята тружением для мира иного. — Отлично сказано, — вскричали присутствующие. — Тебе бы быть управляющим при дворе. — Я им уже являюсь, — заметила Рабия, — я ведь не дозволяю выйти тому, что внутри меня, и войти тому, что вне. Если же что-то и входит, то оно минует, не затрагивая меня. Я — управляющий при дворе сердца, а не комок глины.

37.

Рабию спросили: — Ты любишь Бога? — Да, — призналась она. — Враждуешь ли с сатаной? — Моя любовь к Всепрощающему не оставляет во мне места для враждебности к сатане.

38.

Однажды во сне я увидела Пророка, — рассказывала Рабия. — Он спросил, люблю ли я его. — Кто же не любит тебя! — сказала я ему. — Однако мое сердце столь преисполнено любовью к Богу, что в нем не остается места для любви или ненависти к другим.

Арабский историк Зубайди в Иттихаф аль-садат аль-муттакин излагает ту же историю так:

Рабию спросили: — Насколько дорог тебе Пророк Божий? — Чрезвычайно. Воистину я люблю его, — призналась Рабия, — однако Любовь к Создателю препятствует моей любви к Его созданиям.

39.

Рабию спросили о Любви ( махаббат ). — Любовь, — сказала она, — излилась из предвечности ( азаль ), достигла послевечности ( абад ), и никто не воспринял ее в восемнадцати мирах, не способных впитать даже каплю этого щербета.

Когда наконец Любовь достигла Истины, осталось только «Он любит их и они любят Его».

40.

Рассказывают, что Рабия непрестанно стенала и плакала. — Отчего ты плачешь? — спросили ее. — Из-за страха перед разлукой, ибо это — Его проклятие. Ведь по смерти моей будет спрошено: «Достойна ли ты Меня?»

41.

Как-то Рабию спросили: — Когда раб достигает довольства?

Она сказала: — Когда он или она благодарны за напасти как за щедроты.

42.

И вновь ее спросили: — Принимается ли покаяние грешника или нет? — Как можно раскаяться, — ответила она, — покуда Бог не дарует тебе раскаяние — и затем принимает его? Пока Бог не дарует покаяние, никто не может покаяться.

Нравственная дилемма, поднятая Рабией, описана персидским поэтом Саади (ум. в 1291 г.) в Бустане:

Сколь любовно этот проклятый дервиш стонал каждое утро — его вечернее покаяние было покрыто другим грехом.

Все наши клятвы — пустое, наши обеты шатки, и лишь Его дар покаяния единственно неизменен.

43. — О дети Адама, — взывала Рабия, — ваши глаза не дают вам воспринять Истину, ваш язык не ведает доступа к Нему, слух — торный путь, которым говорящий уводит в сторону, а ваши руки и ноги лишь повергают вас в замешательство. Истинное тружение — в сердце. Старайтесь обрести пробужденное сердце, ибо когда сердце пробуждено, у него нет нужды в друге.

Иначе говоря, пробужденное сердце утрачивает себя в Боге. Что за нужда в друге у того, кто самоупразднился и затерялся в Боге? Но это и есть состояние исчезновения в Боге (фана фи’л-ллах).

44. — Громогласно взывать о прощении — занятие для лицемеров, — утверждала Рабия. — Хоть мы и каемся, но нуждаемся еще и в ином покаянии — покаянии о том, как мы каемся.

45.

Рабия как-то заметила: — Добродетель терпения у мужчины делает его великодушным.

46.

Рабию как-то спросили: — Ты действительно видишь Того, кому поклоняешься? — Я бы не поклонялась любовно Ему, если бы не увидела Его.

47.

Другое высказывание Рабии: — Плод духовного познания — обращение лица своего к Богу Всемогущему.

48.

Как-то Рабия заметила: — Духовно познавший — это тот, кто взыскует сeрдца от Бога. Однажды оно даруется ему — и он тотчас же вручает его обратно Богу, так что оно остается в неприкосновенности в Его владении и сокрыто от человеческих посягательств в таинстве Божественного ( сирр ).

49.

Софьян Тхаври пробыл у Рабии целую ночь и так описывал это: — Я видел, как она подошла к михрабу и молилась до рассвета. В другом уголке я тоже молился до зари. Когда взошло солнце, она предложила оставшуюся часть дня попоститься, чтобы выразить нашу благодарность за милость, благодаря которой мы отстояли ночное бдение.

50.

Салех Месри имел обыкновение говорить: — Дверь откроется тому, кто стучит.

Услышав это в очередной раз, Рабия заметила: — Доколе ты будешь повторять своё «дверь откроется...» — как будто она бывает закрыта?

Салех нашел в себе силы признаться: — Я хоть и мужчина, но невежественный глупец, она же хоть и слабая женщина, но исполнена мудрости.

51.

После своей смерти Рабия явилась во сне одному человеку. — Расскажи об ангелах смерти Мункаре и Накире, — попросил тот.

Эти два благородных создания явились ко мне и спросили: «Кто твой Господь?»

Я сказала: — Возвращайтесь и скажите Ему: «Среди многих тысяч людей Ты не запомнил старую женщину, а ведь я никогда не забывала Тебя. Ты — всё, что у меня есть в целом свете, как же Ты мог послать ко мне с вопрошанием «Кто твой Господь»? ( Тадкерат аль-авлия )

52.

Когда пробил последний час Рабии, мастера ее века собрались у ее смертного ложа. Она указала им: — Поднимитесь и проторите дорогу для пророков Божьих.

Поднявшись, они вышли из комнаты и притворили дверь.

Тогда послышался голос, возглашающий:

О ты, душа упокоившаяся!

Вернись к твоему Господу

Довольной и снискавшей довольство!

Войди с Моими рабами,

Войди в Мой рай! [ Коран 89:27-30]

Более ничего не было слышно. Шейхи вновь вошли и увидели, что Рабия мертва. (Там же)

53.

Мохаммад ибн Аслам аль-Туси и На’ма Тарсуси (милость Божья да пребудет с ними), известные тем, что напоили тысячу жаждущих в пустыне, как-то посетили могилу Рабии. Они спросили: — О ты, которая самонадеянно говорила, что никогда не снизишь свою бровь ни перед кем в обоих мирах, что ты теперь ощущаешь? В ответ прозвучал голос: — Воистину сколь сладостно то, что мне открылось!

54. — Как-то я пришел к Рабии, — рассказывает Хасан аль-Басри, — но владычица дня своего пребывала в молитве. Я преклонил колени рядом с ее молитвенной циновкой и долго смотрел на нее. У нее в глазу засела обломанная колючка, и капля крови скатилась по щеке на циновку. Когда она окончила молитву, я воскликнул: — Как ты пришла к этому? Колючка в глазу, молитвенный коврик в крови...

Рабия тихо сказала: — О Хасан, клянусь Славой Бога, который даровал этойпоследней из тварей возвышенность ислама, что в таком состоянии я ничего не замечаю. Сердце мое было настолько утрачено, что если бы все муки из рассказов о геенне поместить на острия игл, а иглами окаймить мой правый глаз, так мой левый глаз ни разу и не дернулся бы от боли — иначе я бы вырвала его из глазницы. ( Тафсир-и Ансари , том 1, с. 514)

55.

Однажды Рабию навестил ангел смерти. Она спросила у него, кто он. — Я тот, кто лишает удовольствий, похищает детей, делает жен вдовами, — ответил он.

Рабия спросила: — Отчего ты говоришь лишь о дурных качествах? Почему бы тебе не сказать «Я тот, кто соединяет друга с Другом».

( Тафсир Ансари , том 1, с. 44)

56.

Как-то Рабия сказала: — Неверность ( кофр ) имеет вкус разлуки ( фарак ), а вера ( иман ) — аромат единения ( висаль ). Этот аромат и этот вкус будут явлены в день завтрашний, в День Суда. Говорят, будто одним, собранным на том месте, наказанием будет разлука без воссоединенности, другие же обретут единение без конца.

Охваченные скорбью обездоленности восплачут:

Отъединенность от Него Обращает миг в тысячу дней. От страданий и муки Ночь становится тысячей лет.

Те же, которые просвещены Божественным Единением, воскликнут:

Приходит день последний, Когда убирается завеса Перед внутренним покоем Единства. И тогда расстояние до Друга будет явлено Его рукой На барабане смерти и отделённости. ( Тафсир-и Ансари , том 2, с. 538)

57.

Познавшие, чьи сердца просветлены, как-то увидели Рабию спешащей куда-то — в одной руке она держала горящую ветку, в другой — бадью с водой. Они спросили ее: — О госпожа будущей жизни, куда ты направляешься и с какой целью?

Рабия ответила: — Иду предать небеса огню и залить огонь геенны. Лишь так Божии странники могут снять эти две завесы и ясно увидеть истинную цель. Тогда, утратив внешнее, раб может по-настоящему служить Господу. Ныне же не найти никого, кто по-настоящему служит Богу ради Него, не уповая на рай и не страшась геенны. (Афлаки, Манакиб аль-арифин )

58.

Как-то в присутствии Рабии Софьян Тхаври воздел руки вверх и помолился: — Господи, ниспошли мне благополучие ( саламат ).

Рабия залилась слезами. — Отчего ты плачешь? — спросил он. — Я оплакиваю тебя, — ответила Рабия. — Но почему? — До тебя не доходит, что благополучие в миру препятствует отказу от благополучия, еще и развращая при этом. (Джами, Нафахат аль-онс ; Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

59.

Софьян Тхаври как-то спросил Рабию: — Что наилучшим образом устремляет раба к близости с Ним? — Любовь раба единственно к Нему, в этом мире и в будущем, — ответила Рабия. (Джами, Нафахат аль-онс )

60.

Рабия также говорила: — Не горести мои меня печалят — я сокрушаюсь об их нехватке. (Джами, Нафахат аль-онс )

61.

Передают, что однажды Рабия вырыла себе прямо в доме могилу и ежедневно, утром и вечером, стоя на ее краю, произносила: — Завтра ты будешь здесь.

А затем ревностно приступала к молитвенным отправлениям. Она следовала этому в течение сорока лет, до самой смерти. (Ибн Карбалаи, Раудхат аль-джинан , том 1, с. 192)

62.

Саджаф ибн Манзур передает: — Я пришел к Рабии и застал ее простертой в молитве. Ощутив мое присутствие, она подняла голову. На том месте, где она покоилась, я заметил целую лужу слез. Я приветствовал ее, и она, повернувшись ко мне, сказала: — Сын мой, чего ты желаешь?

Я ответил: — Всего лишь приветствовать тебя.

В ответ она заплакала и сказала: — Возможно, Бог скрывает то, что в тебе.

Затем какое-то время она молилась обо мне, а потом вернулась к своим обязательным молитвам. (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

63.

Наиболее известно такое высказывание Рабии: — Молю Бога простить меня за недостаток искренности в молении о прощении. (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

Согласно Абу Мохаммаду Ровайму, «Рабия поняла истинный смысл таухида, когда сказала: «Прошу Господа простить меня за недостаток искренности в моем прошении простить меня», полагая, что для достижения подлинной искренности в духовном тружении надлежит просить у Бога прощения в молитве, произносимой вслух, покуда не будет достигнута реальность прощения. Ибо когда в тружении нет искренности, провозглашение просьбы о прощении греховно — ведь в этом нет истинного покаяния, поскольку в действительности тружение совершается просто по привычке. ( Холаса-йе шарх-и та’арроф )

64.

Как-то в людном месте некий человек узнал проходящую мимо Рабию. — Помолись за меня, — попросил он.

Рабия оперлась о стену и ответила: — Бог — прощающий, а кто я такая, чтобы посредничать в этом? Повинуйся Богу и призывай Его. Он — тот, кто отвечает всем страждущим. (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

65.

Как-то в присутствии Рабии Софьян Тхаври воскликнул: — Сколь велика моя скорбь! — Не лги, — молвила Рабия. — Лучше скажи: «Как мала моя скорбь!» Если бы ты по-настоящему скорбел, ты не был бы настолько удовлетворен своей жизнью. (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

Этот же случай приводится у Кошайри с небольшими изменениями в ответе Рабии: — Если бы ты по-настоящему скорбел, ты бы не терял даром и мгновения.

66.

Говорят, что как-то Рабия увещевала Софьяна Тхаври: — Воистину дни твои сочтены, ибо когда день минует, с ним уходит и часть твоей жизни. Точно так же скоро истечет и вся жизнь. Зная об этом, всегда стремись к свершению благих дел. (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

67.

Однажды, когда у Рабии находились Месма ибн Асам и Рабах аль-Кайси, один человек сделал ей подношение — 40 динаров. — Примите эти деньги и потратьте на ваши нужды, — увещевал он ее.

Рабия зарыдала и, запрокинув голову к небесам, воскликнула: — Вам ведь ведомо, что и от Бога, владыки мира, стыжусь я требовать мирского, как же могу я принять это от того, кто не является его хозяином? (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

68.

Абда бент Аби Шоваль, женщина благочестивая, находившаяся в услужении у Рабии, рассказывала о таком случае:

У Рабии было в обычае молиться всю ночь, и лишь перед рассветом она позволяла себе немного подремать — до первых проблесков зари. Затем она поднималась и я слышала, как она произносила, исполненная богобоязненности: — О низкая душа, сколько же ты будешь спать? Время близко, когда ты погрузишься в такой сон, что лишь трубный глас Воскресения пробудит тебя.

Такому распорядку она следовала до конца своих дней. Умирая, Рабия позвала Абду и попросила, чтобы перед погребением ее завернули лишь в старое платье (джоббах). Абда ревностно выполнила ее просьбу и обрядила тело лишь в джоббах, накинув сверху шерстяную накидку, которую Рабия обычно носила.

Через год после смерти Рабии Абда увидела ее во сне. Рабия была в зеленой шелковой мантии, вышитой золотом и серебром. Абде никогда не доводилось видеть никого прекраснее ее. — Что же сталось со старым платьем и шерстяной накидкой, в которые мы обрядили тебя? — спросила она.

Рабия ответила: — Богом клянусь, те одежды были совлечены с меня, и я была облечена в эти, которые ты видишь, а мое прежнее одеяние было сложено, запечатано и перенесено наверх, на возвышенное место, с тем, чтобы воздаяние мое на День Воскресения было полным. — Не это ли было причиной всех твоих духовных борений (моджахеда) во время земной жизни? — спросила Абда.

Рабия ответила: — Что всё это в сравнении с теми Щедротами Божьими, которые Он являет Своим друзьям? — А что сталось с Абдой, дочерью Абу Калаба? — Далеко-далеко от меня та стоянка, которой она достигла, — ответила Рабия. — Никогда мне не достигнуть ее. — Как же так, — удивилась Абда, — ведь твое духовное состояние было выше, чем у нее?

Рабия тихо ответила: — Она не беспокоилась о том, как проводить свои дни и ночи. — А Абу Малик Зайгам — что с ним сталось?

Рабия ответила: — Он совершает паломничество к Богу, Возвышенному, когда пожелает.

Абда спросила о Башире ибн Мансуре. — Его состояние счастливое, — ответила Рабия, — ибо Господь даровал ему более того, к чему он стремился.

Наконец Абда попросила: — Прошу, наставь меня, чтобы могла я стать ближе к Господу.

Рабия сказала ей: — Полностью посвяти себя поминанию Господа, ибо только это способно будет приободрить тебя в могиле. (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

69.

Передают, что совершая паломничество в Мекку, Рабия заметила: — Вот Дом (Кааба), ставший кумиром, в то время как Бог не входит в него и не оставляет его. (Абдур-Рауф Монави, Табакат аль-авлия )

70. — Как ты понимаешь великодушие ( сикха )? — спросила Рабия у Софьяна Тхаври. Тот ответил: — Для мирских людей великодушие состоит в отдавании того, чем человек обладает. Для тех, кто вне мирского, великодушие доходит до принесения в жертву своей души.

Рабия в ответ промолвила, что он ошибается. — А как ты понимаешь великодушие? — спросил Софьян. — Великодушие значит почитать Его единственно из-за любви к Нему, не ожидая награды или выгоды. (Монави, Табакат аль-авлия )

71.

Как-то Рабия случайно ударилась головой об острый камень в стене. Хотя у нее обильно текла кровь, она осталась к этому совершенно равнодушной. Люди спросили: — Неужели тебе не больно?

Рабия сказала: — В тот момент я была настолько поглощена исполнением воли Божьей, что во мне не осталось ощущения того, о чем вы говорите. (Монави, Табакат аль-авлия )

72.

Нечаянно услышав, как кто-то поет коранический стих: «Истинно в тот день обитатели небес займутся радостно», Рабия заметила: — Бедные обитатели небес! Быть занятыми своими супругами!..

Ибн Араби критикует это высказывание Рабии, говоря: — Она не поняла. Это она — «бедная». Ибо то, что занимает обитателей небес, — это единственно Бог.

Далее Ибн Араби пишет:

«Это [высказывание] отсылает к скрытой хитрости ( макр ) Бога в отношении познавших ( арифан ), которая побуждает их выискивать недостатки и высказывать замечания о других святых, которые чисты от подобных нападок».

Несмотря на это, Ибн Араби очень высоко ставит Рабию, утверждая, что она имеет тот же духовный уровень, что и Абдул-Кадир Гилани, и что существует две различных группы странников к Богу, чьи намерения дозволены.

Устремления одних направлены к Пророку как пробуждающему и наставляющему на путь Истины. Однако несмотря на это, они полагают, что на практике следствием этого оказывается создание дистанции между человеком и Богом. Невзирая на тварное у своих стоп, в процессе своего продвижения по пути они превосходят других в добродетелях, освобождая сердце от всего, помимо Бога, и становятся одним с Истиной.

Ибн Араби добавляет: «К первым относятся шейх Абдул-Кадир, Абу Масуд ибн Шибли и Рабия аль-Адавийя, а также их последователи. Вторая группа верует в то, что нет иного пути к Богу, кроме как через Пророка. Они ничего не предпринимают, пока не увидят перед собою следы, оставленные Пророком». (Монави, Табакат аль-авлия )

73.

Стая саранчи как-то опустилась на только что возделанный сад Рабии. Она помолилась: — О Боже, Ты обещал мне пропитание на каждый день. Да свершится воля Твоя в ниспосылании каждодневной пищи друзьям Твоим и недругам.

В тот же миг саранча поднялась в воздух, не оставив никаких следов своего пребывания. (Монави, Табакат аль-авлия )

74. — Даже если бы весь мир принадлежал одному человеку, — как-то заметила Рабия, — тот не разбогател бы. — Но почему? — спросили у нее. — Мирское ведь преходяще. (Монави, Табакат аль-авлия )

75.

Рабия аль-Адавийя сказала: — Все люди страшатся расчета в День Суда, я же тоскую по нему.

Ее спросили о причине этого. Она ответила: — Не случится ли наконец так, что Бог скажет мне: «О слуга Моя!» (Мохаммад ибн Осман, Фирдаус аль-муршидийа, с. 212)

76.

Мохаммад ибн Сулейман Хашеми, эмир Багдада, чьи владения приносили ему ежедневный доход в 8.000 дирхемов, как-то обратился к достойным людям Басры с просьбой подыскать ему достойную жену. В качестве возможной партии ему указали на Рабийю. В ответ на его предложение Рабия написала эмиру:

«Точно так же, как за воздержанием (зухд) следует телесный покой, внимание к мирскому неизбежно приводит к неуспокоенности и горестям. Отложите же ваше чрезмерное богатство, обратите его в дар будущей жизни и уповайте на душу свою, не давайте людям впоследствии распоряжаться вашим богатством и разделять его. Удерживайтесь от жизни, и пусть смерть прервет ваше воздержание. Что же касается меня, то даже если бы Господь дал мне столько же, сколько он дал вам и даже более того, для меня была бы неприемлемой обязанность быть озабоченной чем-либо еще, помимо Него, — даже и на мигание глаза». (Монави, Табакат аль-авлия )

77.

Рабию спросили: — Все эти акты ревностного служения — ради чего всё это?

Она ответила: — Не ради награды за добрые дела, но для того только, чтобы в День Суда Пророк Мохаммад мог сказать другим пророкам: — Взгляните на эту женщину из моей общины — каково было ее тружение. (Монави, Табакат аль-авлия )

78.

Малик ибн Динар рассказывает, как он посетил Рабию и застал ее укоряющей себя: — О Боже, сколь много здесь страстей, чья прелесть преходит, оставляя лишь проистекающее от них зло. О Господи, неужели и Твое воздаяние будет столь же зловещим? Нет ли у Тебя иной кары, кроме огня? (Монави, Табакат аль-авлия )

79.

Софьян Тхаври как-то обратился к Рабии, сказав: — Каждое сжатие имеет сопутствующие ему основания и за каждой верой стоит некая реальность как ее основа. А какова реальность твоей веры?

Рабия ответила: — Не страх перед огнем геенны, не надежда на награду в небесах питает мою любовь и поклонение Ему. Если бы это было так, плохой была бы я слугой, трудясь из страха наказания или надеясь на милость. Мое жаждание и страстная любовь, пожалуй, — единственное основание моего ревностного служения Ему. (Зубайди, Иттихаф аль-садат ас-моттакин )

80.

Рабия сказала: — Влюбленная в Бога плачет и рыдает, покуда не обретет отдохновения в объятиях Возлюбленного (Шихаб аль-Дин Омар Сухраварди, Аварифо’л-ма’ариф , с. 507)

81.

Как-то Рабия увидела Рабаха аль-Кайси — тот нес ребенка своей родственницы. Она спросила его, любит ли он ребенка. — Да, — подтвердил тот. Рабия заметила: — Никогда не могла я себе представить, что в твоем сердце есть место для любви к иному-чем-Бог.

Услышав это, Рабах аль-Кайси лишился чувств. Придя в себя, он сказал: — Господь Всемогущий исподволь вливает по капле любовь к детям в сердца слуг Его. (Абу Но’айм Исфахани, Хелайат аль-авлия )

82.

Долги ли для тебя ночи и дни? — спросила Рабия Рабаха аль-Кайси. — С чего бы это им быть долгими? — сказал тот. — От твоего жаждания узрить Бога.

Услышав это, Рабах аль-Кайси промолчал. — А я бы ответила «да», — промолвила Рабия. ( Хелайат аль-авлия )

83.

Согласно Абу Али Факиху, Рабию как-то спросили: — Как достигла ты того, чего достигла?

Святая ответила: — Посредством частого повторения такой молитвы: «Ищу убежища в Тебе, о Боже, от всего, что влечет меня от Тебя; и от всего, что препятствует мне достигнуть Тебя». (Мунаввар, Асрар ат-таухид )

84.

Хаммад рассказывал о том, как он с Саламом ибн Абу Моти как-то посетил Рабию.

Салам заговорил о мирском. Рабия заметила: — Следует упоминать о том, что существует, а не о том, чего нет. (Шамс аль-Дин Дхахаби, Саир а’лам ан-нобала’)

85.

Согласно Абдул-Вахид Зайду, Рабия вместе с ним часто посещала собрания верующих у Самит Аджлана.

Слава о ее религиозной ревностности побудила Абдул-Вахида подумать о том, чтобы предложить ей руку и сердце. — Я рассказал о своем намерении Самит Аджлану, — говорит Абдул-Вахид, — и тот сказал, что попытается передать мое предложение Рабии. Я оставил Самита и отправился к ней. Когда я нашел ее, она жевала корку сухого хлеба. — Рабия, — взмолился я, — и ты питаешься хлебными корками?!

Обратив свое лицо ко мне, она спросила: — Какой род страстности, о мужчина, ты разглядел во мне, что она побудила тебя возжелать меня?

Это поразило меня — я был уверен, что никто не мог сообщить ей о моих намерениях. Она же запрокинула голову к небесам и помолилась: — О Господи, ниспошли нам кувшин светлого меда к нашей трапезе.

И вот откуда ни возьмись возник кувшин, подобного которому я не видывал. — О Абдул-Вахид, — вскрикнула Рабия, — если ты хочешь отведать меда, которого не собирали пчелы и которого не касалось ничто сотворенное, протяни свою руку и вкуси.

Меня охватил благоговейный трепет, и как я ни старался, не смог протянуть руку. Тогда Рабия повелела, чтобы мы встали. Мы оба поднялись и удалились. ( Монтакиб равнак аль-маджалис )

86.

Люди пришли к хозяину Рабии и сказали: — Как же это ты содержишь такую рабыню в простой развалюхе?

В ответ на их попреки хозяин отыскал Рабию и сказал, что уладил дело и предоставляет в ее распоряжение дом, в котором она сможет без помех отправлять свои молитвы.

Рабия уступила и переселилась.

Однако спустя несколько дней она начала ощущать стесненность и тяжесть на сердце — и от добротной обстановки, и всякий раз, когда ей приходилось запирать дверь, выходя из дома. — Если бы Бог обратился ко мне, — подумалось Рабии, — Он бы сказал: «О Моя преданная, без дома твое сердце было обручено с Нашим поминанием, теперь же, обладая домом и обстановкой, ты отделилась сердцем своим от Нас». Что же я отвечу на это?

Обдумав все это, она вернула ключи своему хозяину и возвратилась в свое прежнее жилище среди руин. ( Монтакиб равнак аль-маджалис )

87.

Как-то недомогание заставило Рабию пропустить обычное ночное чтение Корана. Выздоровев, Рабия не озаботилась тем, чтобы восполнить пропущенное. Вскоре после этого ей приснился такой сон:

Я увидела себя среди зеленого парка, красота которого превышала всё мыслимое. Здесь была дева. Я сказала ей: — Как здесь хорошо!

Она ответила: — Хочешь ли увидеть место, где еще краше? — Да, — сказала я. Она взяла меня за руку и проводила ко дворцу — никогда я не видела ничего подобного. Дева постучала в дверь. Когда она открылась, оттуда просиял свет, и мы вошли. Лишь Бог Всемогущий ведает о девах, которых я увидела там. В руке у каждой был поднос, наполненный светом. Моя спутница спросила у дев, куда они направляются. — Мы ищем одну женщину — она потонула в море как мученица. Даже ночами она не спала, и мы идем умастить ее благовониями. — Тогда умастите и эту женщину, — сказала моя спутница. — Толика этих душистых благоуханий была дарована ей, она же отклонилась от них, — ответили ей девы.

Тогда моя спутница отняла свою руку от меня и сказала:

Твои молитвы — свет твой. Твое ревностное поклонение — сила. Твой сон — самый лютый враг твоих молитв. Твоя жизнь — возможность. Если ты пренебрегаешь ею и не реализуешь ее, Ты перейдешь всего лишь во прах.

И дева исчезла.

Согласно Омару ибн Осману, после этого сновидения Рабия никогда не спала по ночам. ( Монтакиб равнак аль-маджалис )

88.

Всё больше людей почитали Рабию как святую.

Как-то ночью собрались трое или четверо человек и начали между собой насмехаться над Рабией и высмеивать ее. — Такие женщины выставляют себя напоказ, чтобы привлечь к себе внимание. Давайте-ка завтра отправимся к ней и испытаем ее. Ранним утром, переодетые в одежды странников, они подошли к дому Рабии и испросили позволения войти.

Служанка приветствовала их и сказала, что Рабия занята утренней молитвой, попросив подождать. Они рассказали ей, что они паломники, идут от горы Ливанской и хотели бы увидеть Рабию. Служанка в ответ на их речи воскликнула: — О преданные, я пролила столько слез, сочувствуя своей госпоже, что зрение мое ослабло. Может быть, вы все подуете на них, чтобы милостью вашего дыхания ко мне вернулась ясность зрения?

Обманщикам ничего не оставалось, как подуть в ее глаза, симулируя передачу благословения. Однако волею Всемогущего служанка Рабии тотчас исцелилась, и ее зрение восстановилось.

Воспрянув духом от того, что она прозрела, служанка вошла в дом и сказала: — Прибыли гости от горы Ливанской. Благословение их дыхания восстановило мое ослабевшее зрение.

Пришедшим, однако, был очевиден промысел Божий в том, что произошло, и они сказали друг другу: — Мы явились сюда с обманом. Один лишь Господь Возвышенный мог исполнить такое тонкое дело. Представьте себе, каким могло быть наше состояние, если бы мы пришли сюда искренне!

И они раскаялись, пожертвовали свое богатство и вошли в общину святых. ( Монтакиб равнак аль-маджалис )

89. — Услышав, что Рабия больна, — рассказывает Абу Бакр Мофассер, — я с друзьями отправился навестить ее. Когда мы пришли, я осведомился о ее здоровье. — Смерть, — сказала она нам, — это мост между друзьями. Ныне близится мое время перейти этот мост, и друг встретится с Другом. ( Монтакиб равнак аль-маджалис )

90.

У Рабии было платье ( моракка’ ), которое она одевала, когда молилась. Существует много историй о чудодейственной благодати этого платья. Рассказывают, например, что Хаджадж (Омейяд, известный своей жестокостью) поставил эмиром Багдада бесчестного человека. Люди приходили к Рабии, жалуясь на его произвол, и просили ее помолиться о защите от его притеснений. — Если я вознесу моление об этом, он тотчас будет наказан, — заметила Рабия. — Вместо этого я предостерегу его. Возможно, он раскается и вернется к послушанию.

И Рабия вручила свое платье одной из своих учениц и сказала: — Отдай это платье эмиру и скажи, что Рабия шлет свои приветствия. Передай ему, что это платье много послужило мне — в нем я служила Господу. И однако, отходя в мир иной, я оставляю его, ибо сама я очень слаба, а лошадей не имею. Мне говорили, что у тебя много лошадей. Возложи это платье на одну из них и отправь ее ко мне, на ту сторону, по мосту над геенной.

Получив от ученицы Рабии это послание, эмир прижал платье к себе и зарылся в него лицом, восклицая: — О Рабия, ты пробудила меня бичом.

Затем он принес покаяние, вернул своим подданным отторгнутое у них имущество и примкнул к кругу благочестивых. ( Монтакиб равнак аль-маджалис )

91.

Однажды вор зашел в дом Рабии, но обнаружил там лишь горшок для воды. Он уже собрался так и уйти ни с чем, но Рабия укорила его, сказав: — Если ты и в самом деле вор без страха и упрека, ты не должен уходить без добычи.

Вор в ответ сказал, что он не смог отыскать ничего подходящего. — Тогда возьми этот горшок для воды, — предложила Рабия, — соверши омовение (возу’) и в другой части комнаты прочти два раката молитвы. Если ты это сделаешь, ты никогда не будешь уходить с пустыми руками.

Вор последовал совету Рабии. Когда он встал на молитву, Рабия подняла голову к небесам и помолилась: — Мой Господин и Повелитель, этот вор вошел в мой дом, но не нашел ничего, что можно было бы ему взять с меня. Я указала ему на дверь Твоего дома, не оставь же его Своей добротою и щедротами.

По завершении двух ракатов молитвы вор ощутил, что поклонение доставляет ему огромную радость, и продолжил молитву далее, пока не наступило утро. Когда взошло солнце, Рабия подошла к нему — вор все еще пребывал коленопреклоненным, в простирании, его лоб касался земли. Казалось, он занимался жестоким высмеиванием своего нафса, повторяя:

Мой Создатель спрашивает меня: «Не устыдился ли ты еще своего неповиновения Мне? В злонамеренности поспешаешь ты ко Мне, Я же скрываю от людей твои грехи».

Он предостерегает меня и отсылает прочь. Что я скажу Ему на это? — Как прошла ночь, друг мой? — спросила Рабия. — Великолепно, — ответил вор, на его лице отражалось глубокое изумление. — Я увидел себя уничиженным перед Господом, в скверне и нищете. Он принял мое покаяние, спас от гибели, избавил от раскаяния и отпустил мне грехи, — я достиг того, чего искал.

Рабия воздела руки к небесам и помолилась: — О мой Хозяин, мой Господин, этот человек стоял у Твоей двери не более часа — и был принят, я же с того мгновения, как встретилась с Тобой, никогда не теряла ощущения Твоего присутствия. Увижу ли также и себя когда-нибудь среди тех, кто принят?

В ее глубинном сознании зазвучал голос: — Тебя ради Мы приняли его и побудили приблизиться к Нам. (Арабский манускрипт 1242, с. 183, библиотека Ватикана)

92.

Как-то Рабию попросили высказаться по поводу глубинного понимания махаббата (добротолюбия). — Отъединённость Возлюбленного от влюбленного не существует, — ответила она. (’Эззод-Дин ибн Абд-ас-Салам ибн Ганим аль-Мукаддаси, Шарх хал аль-авлия , арабская рукопись 1641 в Парижской публичной библиотеке)

93. — О Рабия, — сказали люди, — ты превосходишь любого в махаббате (Божественной Любви). Отчего же тебя называют «Четвертая» (ар-рабия)? Ведь Он един, — откуда же проистекает всё это многообразие и общение других людей с Богом?

Рабия ответила: — Чтобы двигаться по Пути духовного сподвижничества (тарик-и сухбат), требуются согласие и совместимость ( мувафикат ). ( Шарх хал аль-авлия )

94.

Рабию как-то спросили: — Приходилось ли тебе выполнять работу, которая, по твоему мнению, побуждала Бога обласкать и принять тебя?

Рабия ответила: — Боюсь, всё, что я делаю, может быть обращено не в мою пользу. (Джахиз, Аль-байан ва’т табьин )

95.

Рабия сказала: — Утаивайте ваши добродетели так же, как вы скрываете свои недостатки. (Ибн Кхалликан, Вафийат аль-а’йан )

96.

Люди спросили Рабию: — Посредством чего ты накопила более всего заслуг?

Она промолвила: — Всё, что я сделала, ничего не стоит. (Шейх Бахаи, Кашкуль )

97.

Однажды достойная женщина призналась Рабии: — Ей-Богу, я люблю тебя.

Рабия ответила на это: — Повинуйся Тому, ради кого ты любишь меня. (Ибн Кхалликан, Вафийат аль-а’йан )

98.

У Рабии было в обычае постоянно молиться: «О Создатель, во имя Твое прощаю всем тем, кто утеснял меня, и взыскую прощения всех тех, кого я утеснила». (Ибн Кхалликан, Вафийат аль-а’йан )

99.

Как-то некий человек молитвенно воззвал к Рабии, и святая явилась ему во сне. — Твои дары принесли мне на подносах со светом, — молвила Рабия, — они были покрыты покровом света. (Ибн Кхалликан, Вафийат аль-а’йан )

100.

Рабия выговаривала своему отцу: — Не дозволено тебе добывать мне пропитание незаконным путем.

Ее отец возразил: — А если я не могу отыскать ничего, кроме пищи, не дозволяемой законом?

Рабия ответила: — Уж лучше претерпевать голод в этом мире, чем огонь — в мире ином. (Ибн Кхалликан, Вафийат аль-а’йан )

101.

Как-то Софьян Тхаври навестил Рабию и застал ее расстроенной. — О мать, — воскликнул Софьян, — вижу, что нынешнее положение твое повергло тебя в расстройство. Сходи к такому-то, твоему соседу — он поможет тебе.

Рабия возразила: — Что ты такого увидел, Софьян, что побудило тебя посчитать мое положение прискорбным? Или я не мусульманка, честная и без греха, в богатстве и без нищеты, обласканная свободой без страха? Бог свидетель, это побуждает меня стыдиться искать мирского у Единого, который владеет им. Как же тогда искать мне этого у того, кому оно и не принадлежит?

Софьян поднялся и воскликнул: — Никогда не доводилось мне слышать подобных речей! (Ибн Кхалликан, Вафийат аль а’йан )

102.

Однажды Рабия встретила Шайбана Раи и сказала ему, что собирается совершить паломничество. Шайбан достал из кармана пригоршню золота и вручил Рабии — как подношение, на путешествие. Рабия в ответ подняла руку в воздух: скоро рука ее наполнилась золотом. — Ты достаешь золото из кармана, — молвила она, — я — из Незримого мира ( гхайб ).

И Шайбан с Рабией отправились в паломничество, уповая лишь на Бога (таваккул) как на единственный источник их пропитания (Шейх Юсуф ибн Исмаил Набахани, Джами карамат аль-авлия )

103.

Как-то в присутствии Рабии некто упомянул о святом человеке высоких духовных достижений, который питался лишь объедками со стола местного правителя. Кто-то заметил: — Что было бы плохого в том, если бы человек такого высокого чина попросил Бога наделять его пищей другим способом? — Не беспокойся за него, — сказала Рабия говорившему, — или не ведаешь ты, бесчувственный, что близкие к Богу предпочитают, чтобы Он сам низводил им пропитание, и не желают себе лучшего пропитания со стороны? (Абут-Талиб Макки, Кут аль-кулиб , том 2, с. 80)

104.

Раз в неделю Хасан аль-Басри проводил собрания, на которых он произносил проповедь. Когда он поднимался на кафедру, он всегда искал глазами Рабию, и если не находил ее, отменял проповедь. Пытаясь переубедить его, ему говорили: — Здесь собралось столько знатных и известных людей, сановитых и достойных. Что ж с того, что отсутствует одна старая женщина в чадре?

Хасан отвечал: — Вино, назначенное слону, не влить в глотки муравьев.

Всякий раз, когда собрание горячо откликалось на его слова, он поворачивался к Рабии и говорил: — Ах, хоть и скрытая под покрывалом, для твоего сердца все эти страсти — как тлеющие угли. (Аттар, Тадкерат аль-авлия )

Экстатическое высказывание Рабии

Если бы восторг Божественной Любви, который я пережила, был дарован людям, ни один не остался бы незатронутым этой любовью. (Вали-ад-Дин Абдурахман ибн Кхалдун, Шафа аль са’ил ле-тахзиб аль-маса’ил. Манускрипт 24299 в Библиотеке Египта, цит. Абдурахманом Бадави в Шахид-и ишк-и илахи , с. 423)

Стихи Рабии

Неизвестно, принадлежат ли самой Рабии стихи, которые ей приписывают, или она использовала стихи других поэтов, приводя их на память по подобающим случаям. Последнее более вероятно. Ниже приводятся три таких стихотворения.

В своем сердце я утвердила Тебя Как Друга, с которым могу собеседовать. А тело свое я принесла в дар тому, Кто пожелал быть рядом со мной. Тело это вполне пригодно для того, Чтобы быть рядом друг с другом. Но в сердце моем — Один лишь избранник моего сердца.

II.

Мое любовное чувство к тебе — это две любви: Эгоистичная любовь, и любовь, которая достойна Тебя. Эгоистично я любила, когда преисполнялась поминанием Тебя, чтобы исключить всех прочих. Любовь, достойную Тебя, я испытывала, когда Ты Приподнимал завесу, чтобы я могла увидеть Тебя. Однако нет чести для меня ни в той, ни в другой любви. Вся честь — Тебе, и в той любви, и в этой.

III.

Сколь странно, что ты притязаешь на любовь к Богу — И всё еще грешишь против Него. Если любишь Бога — исполняй Его волю. Ибо любить — значит полностью подчинить себя воле любимого.

Молитвы Рабии

I. О Боже, если завтра, в День Суда, Ты отправишь меня в ад, я открою такую тайну, что ад тысячу лет будет избегать меня. О Господи, определи недругам Своим — из дольнего по Своему изволению, близким Своим — из горнего по Своему изволению, мне же достаточно Тебя Самого.

О Боже, если люблю Тебя страстно из страха перед адом — испепели меня в аду. Если ласкаюсь к Тебе в надежде на рай — изгони меня из рая. Если же ради Тебя Самого лишь обнимаю Тебя — не утаивай от меня Своей непреходящей красоты. Если завтра Ты бросишь меня в ад, я стану громогласно взывать: «Тебя одного я любила! И так-то Ты поступаешь с близкими?»

Голос ответил ей: — Не питай подозрений! Да будут мысли твои обо Мне чисты, ибо Я допустил тебя в круг близких Моих, чтобы могла ты соединиться со Мной. Она также говорила: — Мое единственное тружение, мое единственное желание в этом мире — помнить Тебя, а в мире ином — видеть Твой лик. Вот и всё, что потребно мне, теперь же поступай по изволению Своему. Даруй сердцу моему Свое присутствие или прими молитвенную опустошенность моего сердца. (Аттар, Тадкерат аль-авлия )

Аттар в «Собрании птиц» передал эту молитву стихами:

Всезнающий Господин таинств, — воззвала Рабия, — Пусть зло становится обычным делом, — Дозволь своим недругам заниматься мирскими делами, Друзьям даруй жизнь вечную в ином мире, Мне же не надобно ни того, ни другого.

В этой жизни или в лучшем мире Если, нуждающуюся и лишенную, Лишь на единый миг Ты дружески поддержишь меня — Нужда моя уменьшится. Щедрость Твоя переполняет меня, Возвышенно такое нуждание!

Если бы я стала искать иного, помимо Тебя, Или отвлеклась бы на иное, Я бы утратила свою веру, стала неверной. Если живешь Его ради — Всё существует для тебя. Под Его мостом волнуется семь морей.

Всё то, что было или будет, Можно воссоздать — всё, кроме Всемогущего, Ибо для всего, что мы видим в жизни, существует подобие. И только Он вне уподоблений.

II. На закате Рабия обычно поднималась на плоскую кровлю и беседовала с Богом, говоря: — Боже мой, всё успокоилось, и всё внешнее замерло. Любящие уединились с милыми своими. Вот и я наконец наедине с Тобою. О Возлюбленный, да послужит мое ночное уединение с Тобою мне во спасение от огня геенны в мире ином. (Ибн Кхалликан, Вафийат аль-а’йан )

III. Говорят, что Рабия после вечерней молитвы в ночной сорочке и чепце поднималась на кровлю своего дома и молилась: — О Господь мой, звезды высыпали на небе, все глаза покрыты сном. За замкнутыми вратами спят цари. Любовники со своими сужеными празднуют близость. Я же в одиночестве стою перед ликом Твоим.

И она молилась до рассвета, а когда близился восход солнца, она начинала взывать: — О Боже мой, еще одна ночь на исходе, и приходит новый день. Хотела бы я знать, приемлешь ли Ты ночи мои, чтобы могла я удовольствоваться, — или находишь их неподобающими, и тогда я буду кручиниться. Но Славой Твоею клянусь, что с самого первого дня, когда Ты воскресил и поддержал меня, я пребывала в неусыпном бодрствовании. И даже если бы Ты прогнал меня от Своего портала, клянусь Твоим Величием, я бы не отдалилась, ибо Твоя любовь обитает в моем сердце.

Затем она пела:

О моя радость, мое томление, О моя святыня, мой спутник, О Пища моего пути, О мое сокровенное стремление, Ты — дух мой, Ты — упование мое, Ты — друг мой, Мое страстное жаждание, мое благо. без Тебя, о жизнь моя и любовь, Никогда не одолеть эти нескончаемые земли И блуждать в них вечно. Сколько милостей, сколько даров, Сколько благоволения и щедрот явил Ты мне. Твоей любви я взыскую, в ней мое благословение. О сияющий глаз моего истомившегося сердца, Ты — управитель моего сердца. Покуда я жива — не освободиться мне от Тебя. Ты довольствуешься мною, О желание моего сердца, — И я счастлива, благословенна.

(Шейх Шуайб аль-Хорайфиш, Аль-равадх аль-фа’ик )

Перевод А. Орлова. В рассказе использованы материалы о Рабии из книги Джавада Нурбахша “Женщины-суфии”, Нью-Йорк, Издательство “Ханака Ниматуллахи”, 1983.

Джавад Нурбахш. Женщины-суфии. Истории и предания. По книге Джавада Нурбахша «Женщины-суфии»

РАБИЙА СИРИЙСКАЯ

Среди выдающихся суфийских женщин-святых, которые достигли высокой стоянки на Пути, Рабийа Сириянка — одна из наиболее известных. Она была дочерью Исмаила Сирийского и женой Ахмада ибн Аби аль-Хавари, также известного как Абуль-Хасан или Маймун («Удачливый»), который пришёл из Дамаска и умер в 845 г. Он был сподвижником некоторых крупных мастеров своего времени, включая Абу Сулеймана Дарани (ум. в 830 г.), Софьяна Аийана, Марвана ибн Моавийа аль-Фаззари, Босра ибн-Асади и Аба Абдуллу аль-Набаджи. Брат аль-Хавари, Мавла ибн Аба аль-Хавари, был известен своим воздержанием и отрешенностью, а его сын Абдулла — своим аскетизмом (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват ).

Рабийа была ревностной верующей и подвижницей. Она обладала обширными познаниями и неоспоримой боговдохновенной властью. Когда Рабийа предложила Ахмаду взять ее в жены, он и помыслить не мог, что этим поступком она желает единственно стать угодной Богу. И потому он отклонил ее просьбу, сказав, что полностью поглощён своими духовными отправлениями и не имеет возможности еще и уделять внимание женщинам.

Рабийа возразила, что она и сама исповедует самопогружённость и потому способна быть предупредительной по отношению к нему. «Мне также не случается испытывать физического влечения к мужчинам», — клятвенно заверила она. «Я также получила довольно большое наследство от своего мужа, которое мне бы хотелось пожертвовать вам и вашим исламским братьям. Я прибегаю к вашему посредству для того лишь, чтобы свершить сей благотворительный акт, а также свести знакомство с людьми достойного поведения и таким образом оказать себе вспомоществование в достижении Истины».

Ахмад стал настаивать на том, чтобы получить дозволение на женитьбу у шейха, и сказал: — Мой мастер всегда запрещал мне жениться, ссылаясь на то, что нет никого из его женившихся сподвижников, которые бы в дальнейшем не отпали от него.

Тем не менее его мастер, услышав, что имя предполагаемой невесты Ахмада — Рабийа, дал своё согласие и благословил семейную пару, сказав: — Она — совершенная святая Господа: слова её — чеканка искренности.

После этого Ахмад женился на ней, а позднее взял еще трех жён.

В своем Сифат ас-сафват Ибн Джавзи подчеркивает, что, в отличие от Рабии из Басры, жену Ахмада Аби Хавари звали Рабийя, а не Рабия. И действительно, большинство историков путают Рабию из Басры с Рабийей Сирийской, и потому приписывают истории и рассказы об одной из них — другой, и наоборот. Во всяком случае, нет сомнения, что Рабийа Сирийская была женой Ахмада ибн Аби аль-Хавари. В таком случае те истории, которые именно Ахмад рассказывает о Рабийи, надлежит относить к его супруге.

ИСТОРИИ О РАБИЙИ СИРИЙСКОЙ

Со слов Ахмада ибн Аби аль-Хавари передают, что однажды Рабийа, приготовив пищу, попросила: — О Господин, вкуси еды сей, ибо когда я готовила её, то возносила хвалу Господу.

Ахмад также рассказывает: «Однажды Рабийа попросила, чтобы убрали таз, который стоял возле нее: «На его боку я явственно вижу, что управитель верных, Гарун ар-Рашид, умер». Мы запомнили ее слова, и выяснилось, что он умер именно в тот самый день».

3. — Рабийа претерпевала различные мистические состояния ( ахваль ), — передает Ахмад. — Иногда преобладала любовь ( эшк ) и добротолюбие ( мохаббат ), иногда благоговейный страх ( хауф ).

Застигнутая Любовью, она могла воскликнуть:

Ах Любовь моя! Нет никого, подобного Ему. Ничему иному нет места в моём сердце. О Друг мой, утаиваемый от меня, Сокрытый от моих глаз, незримый — И всё же никогда не оставляющий сердца моего!

В состоянии близости ( онс ) Рабийа обычно произносила:

В сердце своём я утвердила тебя Как Друга, с которым могла бы собеседовать. Тело своё я предложила тому, Кто пожелал быть рядом со мной. Тело это подходит, как я вижу, Для сидения рядышком, Но о моем сердце заботится лишь возлюбленный моего сердца.

Исполнившись страха ( хауф ), она признавалась:

Стенать ли о скудости пропитания Или о кратковечности отпущенного? Достигну ли когда-нибудь Истинной Цели? Пропитание моё — на исходе. Накажешь ли меня огнём, О Последняя Цель всего желаемого? В ней — и основание моего страха, И источник всех моих упований.

4. — Моя любовь к тебе, — непрестанно увещевала Рабийа мужа своего, — лишь сестринская. Я не испытываю любви к тебе как к супругу.

Ахмад рассказывает, как однажды он обратился к Рабийи, но она не отвечала. Часом позже она сказала ему: — Сердце моё столь было восхищено Богом, что не была я способна отвечать тебе.

По свидетельству Ахмада Рабийа как-то сказала: — Я всегда осознавала, о брат, что когда слуга истинно пребывает в непрестанном преданном повиновении Богу (таат), Тот показывает ему недостатки в его поведении и Сам печётся о нём, будучи попечителем всего сотворённого.

Ахмад рассказывает: «Однажды, творя молитвы во время ночного бдения, я отметил, что никогда не видел никого, сохраняющего столь сосредоточенное осознавание в течение целой ночи, как она. Рабийа ответила: — Да славится Господь! Не говори подобного этому. Я встаю на молитву, когда слышу призыв к молитве.

Ахмад также рассказывал, что однажды, в то время как он ужинал, Рабийа призвала его на всенощное бдение. В ответ он попросил ее уйти, чтобы он мог спокойно поесть. На это Рабийа сказала: — Только ты и я не принадлежим к тем, кто утрачивает аппетит, когда поминает (зикр) мир иной.

Каждую ночь Рабийа очищала себя, представала перед мужем и спрашивала: — Имеешь ли какую нужду во мне?

Если тот отвечал утвердительно, она исполняла требуемое, затем уходила, совершала омовение и пребывала до утра в молитве.

9. — У Рабийи было семь тысяч дирхемов. — Ахмед добавляет, — и всё она истратила на меня.

10. — Я не держусь религиозных представлений ( хелаль ), утесняющих тебя, меня или кого-либо, — сказала Рабийа своему мужу. — И потому ты свободен избрать себе другую женщину.

Ахмад рассказывает, что с того времени он взял еще трех жён, в то время как Рабийа продолжала готовить для него и настаивала на том, чтобы делить пищу на всех.

11.

Ахмад рассказывал: «Когда бы я ни пытался в течение дня добиться близости с нею, Рабийа умоляла меня, во имя Господне, не нарушать её воздержания. Ночью, когда бы я ни пытался взять её, она молила меня дозволить ей ночью полностью принадлежать Богу».

12.

Однажды Рабийа призналась Ахмаду: «Никогда не слышалось мне призыва на молитву без того, чтобы ему не вторили трубы Судного Дня, никогда не смотрела я на падающий снег без того, чтобы не вспомнить шелест страниц книги прегрешений тех, кто будет судим по Воскрешении. Никогда я не смотрела на полёт саранчи без того, чтобы не вспомнить о Судном Дне».

13.

Ахмад рассказывает: «Я преисполнялся страхом и благоговением всякий раз, когда бросал взгляд на лицо Рабии. Сердце моё трепетало, когда бы я ни видел её. Даже когда со своими сподвижниками мы говорили о воздействии кругового зикра, я никогда не испытывал подобного рода благоговейного страха».

14.

Ахмад рассказывает, что как-то нечаянно услышал жалобу Рабийи: «Я скуплюсь давать своему нафсу вкусную еду и огорчаюсь, когда замечаю, что мои руки полнеют».

15. — Я часто спрашивал Рабийю, соблюдает она воздержание или нет, — говорит Ахмад. — Обычно она отвечала: «Женщины, подобные мне, в миру никогда не прерывают своего воздержания».

16. — Как-то Рабийа дала мне пять дирхемов, — говорит Ахмад, — и сказала мне: «Возьми эти деньги и присмотри для себя новую жену или купи рабыню, ибо мне надлежит блюсти себя в чистоте».

17. — Однажды Рабийа приготовила еду для меня, — рассказывает Ахмад, — и говорит: «Сюда, молодожён! Кушай мясо — оно потребно тебе».

18.

Абу Наим приводит следующее свидетельство Сари Сакати (ум. в 867 г.): — Когда я добрался до Сирии, я пришел в мечеть и встретился с Ахмадом ибн Аби аль-Хавари. Пожелав ему мира, я молил его наставить меня. — Что я могу сказать особого, — ответил он. — Сходи-ка ко мне домой, там найдёшь того, кто способен преподать тебе отменное наставление.

Покинув мечеть, я отправился на поиски дома аль-Хавари. По пути я встретил маленького монаха, который следовал за большим монахом. — Отчего следуешь ты за этим человеком? — спросил я. — Он мой врачеватель, он пользует меня лекарством, — ответил тот.

Когда услышал я его речь, нечто необъяснимое, превыше понимания, опустилось в моё сердце. Я нашёл дом аль-Хавари и постучался в дверь. Открыла женщина и препроводила меня во внутренний двор. Я рассказал ей о словах маленького монаха. Она заключила: — Я действительно хотела бы узнать, какое лекарство дарует тот монах, — для бодрствования или для утешения.

Когда я попросил яснее объяснить, что она подразумевала под этим, она пояснила: — Под лекарством для бодрствования я подразумеваю уклонение от того, что Бог воспрещает. Под лекарством для утешения я понимаю довольствование Богом.

Её слова, Богом клянусь, никогда не оставляют моего сердца.

Согласно Ибн Джавзи ( Сифат ас-сафват ), Рабийа Сирийская умерла в 235/850 г., могила её находится на горе Олив в Иерусалиме. Себт Ибн Джавзи (внук Ибн Джавзи) указывает в Мерат аз-заман , что она умерла в 229/844 г.

ОММ ХАЙЯН САЛМИЯ — Никогда я не видел мужчину или женщину, более стойких в свершении ночных бдений и молитв, чем Омм Хайян Салмия, — свидетельствует Абу Халдах. — Когда она стояла на молитве в квартальной мечети, она столь истончалась, что трепетала как финиковая пальма при легком ветре.

Согласно Савадех Салмии: «Омм Хайян и ночью и днём была занята повторением наизусть Корана; она никогда не говорила ни с кем, за исключением времени по завершении вечерней молитвы. Лишь это время она отводила мирским занятиям и выполняла текущие дела». (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

ОММ АХМАД, ПОВИТУХА

Омм Ахмад, женщина благочестивая, происходила из Египта, была хорошей хозяйкой и занималась акушерством — исключительно во исполнение воли Божьей, отказываясь принимать плату за свои услуги. — Однажды зимней ночью, — рассказывает ее сын, — она попросила меня зажечь светильник. Я ответил, что у нас нет масла. Тогда она попросила меня налить воды в светильник и помянуть Бога. Я сделал так, и фитиль загорелся. — Мама, — спросил я, — в самом ли деле вода горит? Она ответила: — Нет, сын, но кто повинуется Богу — все вещи повинуются ему. (Шейх Юсуф ибн Исмаил Набахани, Джами карамат аль-авлия )

АЛУФ МАВСАЛИ

Человек из Мосула как-то предложил Алуф Мафсали выйти за него замуж. Она ответила посланнику так: — Скажи ему, что если бы он был рабом моим и всё, что имеет, передал мне, и тогда его ради я не отвлеклась бы от Господа даже на мгновение. (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

ОММ ЭБРАХИМ

Как-то лошадь сбросила Омм Эбрахим. Она вывихнула лодыжку, и соболезнующие обступили её. Она же сказала: «Если бы не все эти невзгоды этого мира, мы не достигли бы премирности полностью опустошенными».

Абу Муса рассказывает о ней следующую историю: — Однажды я был спутником Омм Эбрахим во время паломничества в Мекку. Когда мы добрались до Мена, в том месте, где галька набросана Сатаной, мы увидели большую группу людей, предающихся мирскому торгу, продающих и покупающих. Подняв голову к небесам, Омм Эбрахим взмолилась: «Ах Друг мой, всем этим людям случилось повернуться к миру и оставить Тебя». Сказав так, она закричала и упала без чувств. Люди сгрудились вокруг неё, в то время как я прикрывал ее своею одеждой. Я объяснил, что это случайность, и что она больна. Я оставался возле нее, пока сознание не вернулось к ней. Тогда я приподнял ее голову и укорил ее: «Ах Омм Эбрахим, отчего учинила ты это бесчестие?» Она ответила: «О болтающий, если Он — тот, кто распределяет хвалу и благодарения, к чему нам выказывать фальшь?» (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

АМИНА РАМЛИЯ

У Бешра ибн аль-Харета (ум. в 841 г.) было в обычае часто навещать Амину Рамлию. Однажды, когда аль-Харет был сжат болезнью, Амина, против обыкновения, пришла навестить его. Также и Ахмад ибн Ханбаль (ум. в 838 г.) зашел проведать его. Увидев Амину, он осведомился о том, кто она. — Амина Рамлия, — ответствовал Бешр, — которая исполнилась в себе вестью о моей болезни и вот, навестила меня.

Ахмад ибн Ханбаль тогда попросил через Бешра, чтобы она помолилась за них. Амина в ответ на их просьбу воззвала: «О Господи, Бешр и Ахмад ибн Ханбаль молят Тебя отвести их от пламени ада. О Всемилостивый, внемли их молитве!»

Согласно Ахмаду: «Когда пришла ночь, пало послание с небес, на котором было начертано: «Во Имя Сострадательного и Милостивого. Мы предохраним тебя от пламени ада, и даже более, чем это в Нашей власти». (Шарани, Табакат аль-кубра, том 1, с. 57; Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

АДЖИБАЙКИ

Эта достойная женщина была ученицей глубокочтимой Мама и захоронена в одном мавзолее с ней. Автор Раудхат аль-джанан (II, 54) Ибн Карбалаи пишет:

«Она была женщина высоких достоинств и глубокой духовности. У её наставницы, госпожи Мама, превалировали атрибуты величественности и гнева ( джалаль ), тогда как Аджибайки были дарованы красота и любовь ( джамаль ). Однажды, после сильной засухи, поразившей провинцию Азербайджан, некий суфий имел видение, в котором Аджибайки даёт ему ломоть хлеба. Он пробудился, охваченный радостью, и вскоре после этого засуха прекратилась.

После кончины Аджибайки обмывальщице тел, которая приуготавливала и обмывала тело Мама Исмат, довелось обмывать и ее тело. Аджибайки носила на мизинце золотое кольцо, предназначенное в уплату за погребальные услуги. Уже наученная своим предыдущим опытом с Мама, женщина не торопилась снимать кольцо. Уже когда она обмывала тело, она заметила, что мизинец отделился, как бы вручая кольцо ей.

Кроме того, она знала, что Аджибайки предназначала кольцо для неё. Поцеловав руку Аджибайки, она сняла кольцо».

АЧИ, НОСЯЩАЯ МАНТИЮ

Ибн Карбалаи пишет: «Ачи, обладательница мантии, эта духовная героиня, которая носила суфийскую мантию, познавшая себя, была погребена возле усыпальницы Ходжи Наджмод-Дина Мохаммада в Тебризе.

Ачи была достойная женщина и преданная благородных качеств. Ей, современнице упомянутого выше Ходжи Наджмод-Дина, приписываются многие чудеса. Она постоянно пребывала в состоянии тонкости. Её усыпальница находится на кладбище в Гяджиле и является одной из наиболее почитаемых там». ( Раудхат аль-джанан , том 1, с. 441)

ОММ ХЕСАН

Эта женщина была знаменитой подвижницей Куфы в Ираке. Передают, что Софьян Тхаври желал жениться на ней и часто посещал ее. Софьян рассказывает, что при посещении ее дома он не увидел ничего, кроме старой тростниковой циновки. — Ты могла бы написать своим двоюродным братьям и сестрам, — просил он ее, — они могли бы быть и повнимательнее к тебе.

Омм Хесан так отвечала на этот упрек: «Софьян, глазами и сердцем своим я прозреваю в тебе большее достоинство, чем то, которое являешь ты ныне. Никогда не испрашивала я мирского у Того, кому единственному принадлежит всё это, просить ли мне чего-либо у тех, которые власти не имеют? Бог свидетель: всё это противно мне, о Софьян, и никогда не займу я время своё чем-либо иным, помимо Бога, Всемогущего».

Услышав это, Софьян заплакал. (Джами, Нафахат аль-онс )

ОММ АЙМАН, СУПРУГА АБУ АЛИ РУДБАРИ

Эта достойная женщина носила имя Азиза. Абу Абдор-Рахман Солами со слов одного из его друзей передаёт, что супруга Абу Али Рудбари, Азиза, сказала: «Если к Тебе последнему возвращусь я, могу ли не стремиться неустанно к соитию с Тобой? Как же не возлюбить мне Тебя, если вовек не видела я иного добра, кроме как от Тебя? Как же мне не жаждать Тебя, если ниспосылаешь Ты жаждание моё?»

Азизе также приписывают такое высказывание: «Нет деяния, которое преданный Господа не мог бы исполнить как угодное и благое в снискании своего законного пропитания и средств к существованию».

АМАТ АЛЬ-ДЖАЛИЛЬ, ДОЧЬ АМР АДАВИЙИ

Амат аль-Джалиль, из арабов, была женщина благочестивая и праведная. Абу Бакр ибн Абид пишет о ней: «Как-то я обнаружил в книге, принадлежавшей Мохаммаду ибн Хусейну, приписку, сделанную им собственноручно, где он цитировал Халима ибн Джафара, который в свою очередь ссылался на Мосамма ибн Асема, который рассказывал: «Однажды в группе суфийских мастеров выявились разночтения, касающиеся святости ( валайат ).

Один говорил: «Когда слуга причислен к лику святых, он может иметь всё, что пожелает, будь то духовное или мирское».

Другой говорил: «Святой никогда не поступает противно воле Божьей и не прилагает усилий к достижению чего-либо, что он может возжелать в миру; напротив, простое его стремление к этому приводит к появлению искомого перед ним».

Еще один толковал так: «Святой это тот, кто, не получив прощения в день Страшного Суда, не будет иметь притязаний».

Таким-то образом тянулись их словопрения, покуда наконец шейхи не решили прервать спор и навестить женщину из рода бани ади по имени Амат аль-Джалиль, дочь Амр Адавийи, которая была необорима в духовных битвах ( моджахеда ).

Достигнув ее обители, они постучали в дверь и были приглашены войти. Они изложили ей свои затруднения и пересказали предыдущие словопрения. Тогда Амат сказала: «Время святых таково, что он или она столь поглощены и заполнены Богом, что он или она не беспокоятся о мирском. И потому святой не имеет нужды».

Затем, обратившись к Келабу, Амат заметила: «Если кто-либо попытается внушить вам, что святой Бога всё же уделяет внимание чему-либо, помимо Бога, не доверяйте ему». (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

ОММ АЛИ

Омм Али, известная также как Фатима, была супругой Ахмада ибн Кадрийа (ум. в 854 г.). Она была дочерью одного из знатных людей Балха. Одно время она была весьма богата, но потратила все свое состояние на бедных (фокара) и безропотно жила со своим мужем Ахмадом. Она была связана с Баязидом Бастами (ум. в 874 или 877 г.) и Абу Хафсом Хаддадом (ум. в 878 г.).

Последний рассказывает, что до встречи с Омм Али он всегда отвращался от того, чтобы внимать женщинам. «И вот я наконец увидел, — признавался он, — что Всемогущий дарует духовное знание и постижение кому пожелает».

Баязид Бастами однажды возгласил: «Прилагающему усилия к тому, чтобы блюсти чистоту суфизма, следует действовать с великодушием в устремлениях и в поведении, подобно Омм Али, супруге Ахмада Кадрийя. Кто желает узреть истинного человека, сокрытого в женском облике, пусть посмотрит на Фатиму».

Фатима являла собою высокий идеал на суфийском пути. Исполняя епитимью, она отправила послание Ахмаду с тем, чтобы он попросил ее руки у ее отца. Ахмад отказался. Тогда она отправила другое послание. — Я представляла себе, что вы, Ахмад, — упрекала она его, — более человечны, чтобы останавливать искателей на этом Пути. Будьте же ведущим, а не разбойником.

В ответ Ахмад прислал к ее отцу посланника с брачным предложением. Отец воспринял их союз как ниспосланный Богом. Отринув всякие связи с мирским, Фатима и Ахмад жили вместе как затворники до тех пор, пока не отправились в паломничество к Баязиду Бастами.

При встрече с Баязидом Фатима без робости сняла свою чадру и бестрепетно воссела перед ним для беседы. Ахмад был изумлён и в сердце своём возревновал. — Как могла ты быть столь дерзкой с Баязидом? — позднее спросил он её.

Фатима ответила: — Ты — наперсник и супруг телесного моего естества, Баязид же мой духовный наперсник. С тобою достигаю я желанного для естества моего, через него же я достигаю Бога. И то, что он не нуждается в общении со мной, ты же — нуждаешься, указывает на это.

Фатима продолжала вести себя самонадеянно с Баязидом до тех пор, пока однажды, увидев пятно у нее на руке, он не спросил: «Отчего хна на твоих руках?» Она ответила с упреком: «Я была совершенно раскованна с тобою, Баязид, покуда ты не взглядывал на мои руки и не вопрошал о пятнах. Теперь же, когда глаза твои начали рассматривать мои руки, всякое дальнейшее наше общение запретно». И Ахмад с супругой возвратились домой и обосновались в Нишапуре.

Когда после их возвращения из Рэя в Нишапур Яхья ибн Моадх Рази (ум. в 258/859 г.) был на пути в Балх, Ахмад пригласил его посетить их. — Фатима, как нам следует принимать Яхью, когда он прибудет? — спросил Ахмад.

Она ответила: — Следует заколоть много коров и овец, приготовить многие светильники и множество воскурений. Также надлежит забить двадцать ослов. Ахмад спросил: — Какой же смысл в убийстве ослов, что запретно для мусульман?

Тогда Фатима воскликнула: — Когда обычный человек является гостем в дом обычного человека, следует ли уведомлять о его приезде квартальных собак? Фатиме также случилось сказать: «Посредством неисчислимого многоразличия тонких милостей и доброт Господь привлекает людей к Себе, они же не внемлют призывам Его, и потому Он поражает их многоразличными скорбями, дабы посредством этой муки смогли они возвратиться к Нему, ибо любит Он творение Свое».

Фатима также возглашала: «Много легче превозмочь желания свои, чем жить, унижаясь поисками их осуществления».

Передают, что как-то к Фатиме пришла женщина из Балха и сказала: — Желательно мне достигнуть близости с Богом через служение тебе.

Фатима ответила: — Отчего не ищешь близости со мной через служение Богу? (Адаптировано из Тадкерат аль-авлия Аттара; Нафахат аль-онс Джами, и Кашф аль-махджуб Худжвири)

ОММ ТАЛК

Омм Талк была одна из набожных женщин Басры. Знали о ней, что совершает четыреста ракатов молитвы каждые день и ночь, также была она известна непрестанным изустным повторением Корана.

Из речений её записано:

«С тех пор, как Господь преподал мне возобладание над страстями низшей души моей ( нафс ), их исполнению всегда случалось быть пресечённым».

Софьян Айяна передает, что Омм Талк однажды укорила его: «Сколь прекрасно твоё чтение Корана! Надеюсь, что оно не обернётся бедствием в Судный День!» Затем она горько рыдала, пока не лишилась чувств.

Она также сказала: «Если управляешься со сдерживанием страстей низшей души ( нафс ) — будешь владыкой, если же следуешь её предписаниям — будешь рабом». (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

ОММ АДАБ

Дхун-Нун Мисри (ум. в 861 г.) упоминает об Омм Адаб как об одной из благочестивых и святых женщин своего времени. Она прожила 90 лет. Каждый год во исполнение установленных правил мусульманского паломничества она отправлялась пешком из Медины в Мекку.

Но вот зрение ее ослабло. Кода подошел срок очередного паломничества, ее подруги пришли выказать ей свое уважение и соболезнование по поводу ее слепоты. Стеная, она обратила лицо свое к небесам и помолилась так: — Во славу Твою, по величию Твоему, пред ликом Твоим зрение моих глаз померкло, но не угас свет моего жаждания.

Завернувшись в одеяние паломника, она воскликнула: — Я иду, о Боже, раба Твоя.

Сопровождаемая группой преданных женщин, она отправилась к Каабе, продвигаясь даже с большей скоростью, чем ее подруги, и опережая их всех. Даже Дхун-Нун Мисри был поражен этим. Тогда Божественный глас укорил его: — О Дхун-Нун, что же тут удивительного? Не милость ли Божья двигает эту женщину, которая жаждет достигнуть Дома Господа своего? ( Шейх Шу’айд аль-Хорайфиш, Аль-раудх аль-фа’ик , с. 117)

ОММ МОХАММАД

Омм Мохаммад была женщина благочестивая и приходилась теткой известному суфию Мухьяд-Дину Абдул Кадиру Гилани (ум. в 1240 г.). Говорят, что во время засухи в Гиляне, длившейся целый год, ежедневно возносились молитвы о дожде, но дождя не было. Тогда жители пришли к Омм Мохаммад, умоляя ее о молитвенном ходатайстве. Омм Мохаммад встала перед своим домом и молитвенно произнесла: — О Господи, я вымела порог свой, теперь Ты сбрызни водою.

Она пребывала в молитве возле дома своего, пока не пошел дождь. (Джами, Нафахат аль-онс )

ОММ МОХАММАД, МАТЬ ШЕЙХА АБУ АБДУЛЛЫ ИБН ХАФИФА

Вместе со своим сыном Абу Абдуллой ибн Хафифом (ум. в 1000 г.) Омм Мохаммад достигла морем Южной Аравии. Ей были явлены многие видения (мокашафат), и она пережила множество духовных битв ( моджахеда ).

Передают, что в последней трети месяца рамадан шейх Хафиф совершал ночное бдение, чтобы установить, какая ночь является знаменитой «ночью силы» (лайло’л-кадр). Для этого он поднялся на крышу и там отправлял ночную молитву. Его мать оставалась в доме, погруженная в медитацию. Внезапно видение светов «ночи силы» заполнило ее. — О Мохаммад, сын мой, — воскликнула она, — то, что ты ищешь наверху, я отыскала здесь, внизу.

Спустившись с крыши, шейх Хафиф также узрел эти света и распростерся у стоп своей матери. Он признавался: — Тогда-то я и изведал истинное достоинство матери своей. (Джами, Нафахат аль-онс )

ОММ ХАРУН

Согласно Абдул Азиз ибн Амиру, «Омм Харун была женщина благочестивая, характера богобоязненного, и довольствовалась в пище одним хлебом. Она часто говаривала: «Мне довелось видеть мир таким, каков он в действительности».

Она также говорила: «Сколь любовна, сколь чиста ночь. Я тружусь целый день напролет лишь ради прихода ночи. Я встаю на молитву на закате, а когда приходит рассвет, обнаруживаю сердце свое растворившимся».

Касем Джу’и рассказывает о ней следующую историю:

«Как-то Омм Харун занемогла, и мы с другом пришли навестить ее. Войдя в комнату, мы увидели, что она сидит на высокой лестнице. Осведомившись о ее здоровье, я спросил ее: — Омм Харун, есть ли другие рабы Божии, чей страх перед огнем геенны столь велик, что они удерживаются от жаждания рая

Услышав вопрос, она вздохнула и, потеряв сознание, упала с лестницы на землю».

Ахмад ибн аль-Хавари (ум. в 845 г.) рассказывал такую историю об Омм Харун:

Омм Харун однажды, имея на то причины, вознамерилась уйти из селения. По пути она увидела играющих детей. Один мальчик сказал другому: «Эй, держи ее!» [Восприняв это как божественное повеление], Омм Харун пала на землю, ударившись головой о камень так, что показалась кровь.

Абу Сулейман Дарани отмечал: «Желающему увидеть, что реально значит «потеря сознания», следует лишь воззрить на Омм Харун», добавляя: «Подобных ей нет во всей Сирии».

Касем Джу’и описывал такой случай:

Каждый месяц Омм Харун отправлялась пешком из Дамаска в Иерусалим. Как-то, когда я навестил ее, она рассказала: «Однажды, проходя по Байсану, я повстречалась с дикой собакой, которая приблизилась ко мне. Я взглянула на нее и сказала: «Дорогая, если я — твой хлеб насущный, то приглашаю тебя к трапезе». Как только я произнесла это, собака повернулась и убежала”.

Ахмад Хавари как-то спросил Омм Харун, думает ли она о грядущей смерти. Она сказала, что нет, не думает, и он изумился ее ответу. Затем она пояснила: «Когда человек ослушался кого-либо, дальнейшие их встречи неприятны. Как же мне ожидать наслаждения от встречи с Богом после столь многих случаев непослушания?» (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

БИБИАК ИЗ МЕРВА

Великий шейх Абу Саид Абиль-Хайр записал:

Во время нашего пребывания в Мерве там проживала престарелая женщина по имени Бибиак, которая как-то пришла к нам с жалобой: — Простые, обычные люди молят Бога о том, чтобы их «я» оставило их хотя бы на миг. Я же 30 лет взываю к Богу, моля о том, чтобы хотя бы на мигание век я вернулась к себе самой и увидела, кто я есть и существую ли я еще. Но этого пока так и не случилось. (Джами, Нафахат аль-онс )

БИБИЧЕ ХАЛВАТИ

Бибиче Халвати (затворница) была полностью поглощена жизнью своего духа. Она жила в одно время с Джаханшахом Каракойонлу. Ее могила находится близ Соркхаба в Тебризе. (Раудхат аль-джанан, том 1, с. 222).

БАРДАХЬЯ САРИМИЯ

Бардахья Саримия была одной из тех благочестивых женщин Басры, которые имели склонность к духовному познанию (ариф). Как-то ее спросили, как она проводит свои дни. Она ответила: — На сей земле одинокого изгнания мы просто гости, ожидающие оклика нашего Хозяина.

Бардахья пролила столько слез, что зрение ее ослабло.

Тем самым ты лишь тревожишь Господа, — увещевали ее люди. — Не боишься и вовсе утратить зрение?

Бардахья отвечала: — Пусть. Если мне суждено оказаться в аду, пусть Бог отстранит меня от Себя и отберет мое зрение. Если же мне суждено оказаться среди обитателей рая, Бог дарует мне зрение, превышающее зоркость глаз.

Согласно Ата ибн Мобараку, Саримию почитали за ее благочестие и за бессонные бдения:

«Когда ежедневные дела завершались и к каждому приходил сон, Саримия поднималась и скорбно молилась: «Все глаза закрыты, зажигаются звезды, влюбленные уединились друг с другом. О Возлюбленный, теперь мы наедине, только Ты и я. Когда Твоя любовь напитывает мое сердце, покараешь ли меня огнем геенны? О Любовь, никогда, никогда не делай этого». (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват ).

БАХРИЯ АБИДА

Бахрия Абида — одна из благочестивых преданных Басры, была ближайшей сподвижницей Шакика Балхи (ум. в 809 г.). Рабах ибн Аби аль-Джарах рассказывает, как однажды он застал Бахрию плачущей и изливающей душу: — О Господи, я оставила Тебя в юности, теперь же, когда я постарела, я обратилась к Тебе. Прими эту старую женщину такой, как она есть — с ее поблекшей красотой и женственностью, ибо ныне голод иссушил ее.

Согласно его свидетельству, за 40 дней она съела лишь несколько бобов нута.

Бахрия имела образование законоведа (моджтаахид) и устраивала религиозные ассамблеи. Когда она выступала, ее охватывало волнение и она вся трепетала.

Со слов одной старой женщины из Басры Ахмад ибн Аби аль-Хавари передавал такое высказывание Бахрии: «Как только сердце утрачивает страстность, оно сближается со знанием (элм) и, преследуя его, стойко претерпевает всё, что приходит». (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват ).

БАИДХА, ДОЧЬ МОФАДХАЛЯ

Баидха, благочестивая преданная, жила в Дамаске. Согласно свидетельству Ахмада Хавари, Асма Рамлия, набожная женщина, однажды спросила Баидху: — Ах сестра, есть ли приметы, которые отличают друга Бога?

Баидха ответила: — Сестра, разве влюбленный сокрыт от Господа своего? Любящим Бога не утаить себя, сколь бы они ни старались.

Женщина попросила ее назвать другие их приметы. Она ответила: — Даже если ты увидишь любящего, ты можешь узреть нечто крайне непривычное, ибо на всей земле у любящего нет места отдыха. Влюбленный — как вспугнутая птица, которая предпочитает уединение и избегает удобств. Когда он голоден, его трапеза — любовь ( эшк ). Когда он жаждет, его питье — любовь. И он вовсе не думает о сроках своего служения Богу. (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват ).

БАРАКА АБИДА

Барака Абида была из Ямамаха в Аравии. О ней рассказывал Муслим ибн Ясар, который посетил Ямамах в качестве торговца. Он пишет:

«Когда я прибыл в Ямамах, казалось, все здесь устремились к одному дому. Последовав туда же, я вошел в дом и увидел женщину, облаченную в богатое массивное одеяние, которая выглядела удрученной. Говорила она мало. Все другие обитатели дома, которых я заметил, были ее рабами, слугами или детьми. Мужчины занимались торговыми делами — покупали и продавали различные товары, входили и выходили из дома.

Завершив свои дела в Ямамахе и продав товар, я вновь заглянул к ней, чтобы попрощаться. Однако когда я вошел, в доме не оказалось никого из тех, кого я видел в прошлый раз. Был слышен лишь громкий голос женщины и ее смех. Я увидел женщину, облаченную в изысканный наряд, восседавшую в красиво убранной комнате. Взглянув на нее, я увидел, что это та самая женщина, которую я видел ранее, и укорил ее: «Сколь различны ваши состояния — сегодня и в прошлый раз!»

На это она возразила: «О Муслим, не удивляйся. В прошлый раз я была такой, поскольку всё вокруг свидетельствовало о преуспеянии и избытке, праздности и богатстве. Ни одна невзгода не отягощала душу мою, не коснулась детей моих и дел моих. Все мои начинания приносили прибыток, достаток мой постоянно рос, никогда не терпя ущерба. К тому же меня терзал страх: мои доходы — ничто ли они для меня пред Богом? И потому была я удрученной, размышляя о том, что если бы Бог действительно желал мне благоденствия, Он отнял бы у меня мое достояние и детей. Теперь же, наконец, ни детей, ни богатства не осталось у меня. И это только радует меня, я предчувствую, что Бог сулит мне благополучие этими несчастьями, ибо таков характер Его поминания меня и очищения моей души».

Далее Муслим пишет: «Позднее я встретил Абдуллу ибн Омара и рассказал ему эту историю. Он указал на ее сходство с историей Иова, который претерпевал тяготы Божьи со смирением, ибо Бог благоволит к смиренным». (Ибн Джавзи, Солват аль-ахзан ).

ТОХФА

Тохфа была девушкой-рабыней, певицей, современницей Сари Сакати (ум. в 857 г.). Ее любовь к Истине ( хакикат ) возвысила ее и освободила от самости и чувственных страстей. Она не знала ни сна, ни пищи, денно и нощно она лила слезы и стенала, столь самозабвенно отдаваясь этому состоянию, что в конце концов ее хозяину это показалось чрезмерным, и он отправил ее в приют для душевнобольных. В завершающей части Нафахат аль-онс Джами приводится такая история Сари Сакати о Тохфе:

Как-то ночью меня охватило какое-то странное беспокойство. Меня измучила бессонница, сжатие (кабдх) объяло меня. Что-то препятствовало мне отправлять обычные молитвы ( тахаджуд ), и какие бы моления я ни возносил, я не мог ощутить в себе ни малейшего расширения ( бяст ). Так я провел всю ночь. Это состояние не прошло и днем.

После утренних молитв я вышел из дома, прошелся немного, пытаясь утишить в себе это беспокойство, но всё было напрасно. Мне пришло в голову, что если я отправлюсь на кладбище или в приют для душевнобольных и поразмыслю о мертвых или о болящих, сердцу моему станет легче, а участливость и соприкосновение с теми, кто действительно страдает, воспрепятствуют моему ощущению себя таковым. Мое сердце выбрало приют для душевнобольных.

Как только я добрался туда, мое сердце испытало расширение, и грудь моя исполнилась радости. Я размышлял о различных недомоганиях болящих, и когда уже уходил, мне случилось проходить мимо двери одной из комнат больных. Мой взгляд упал на молодую служанку, чья свежая и неувядающая красота казалась примечательной. Она была одета в простую, но чистую одежду, от которой исходил приятный аромат. Ее руки и ноги были закованы в цепи. Она посмотрела на меня, глаза ее наполнились слезами, и она произнесла такие стихи:

Я не изменница, не воровка, За мной нет вины, я не совершала преступлений. Радостно ли тебе видеть мои руки Скованными за спиной?

Моя печень объята пламенем, Обжигающим внутренности. И всё же я приношу, о Возлюбленный, Строгий обет, верную присягу Тебе.

Хоть ты разрываешь меня на куски, Никогда я не стану уклоняться от лицезрения Тебя.

Я спросил у смотрителя, кто эта девушка и отчего ее заковали в цепи. Мне сказали, что это рабыня, потерявшая рассудок. Она помещена сюда по настоянию своего хозяина. Когда она услышала, что сказал о ней смотритель, она захлебнулась в слезах. А затем произнесла такие стихи:

Люди, я не безумна, я опьянена. Мое сердце — всецелое осознавание и ясность. Мой единственный грех, мой единственный проступок — Не стыдясь, отдаваться Ему, Быть обесчещенной, восхuщенной любовью к Другу. Тропку к Нему я никогда не оставлю.

Что для вас добродетель, для меня — испорченность. Что для вас порча, для меня — благоденствие. Любой, кто любит Владыку Владык, Кто избрал для себя лишь Его — чистый, без греха.

Мои глаза наполнились слезами, а ее слова растрогали сердце. — Ваши слезы текут оттого, что вы познали божественные атрибуты, — сказала Тохфа. — Что было бы, если бы вы действительно реализовали Его так, как того требует истинное духовное познание?

Затем она впала в транс и в течение часа была без сознания, впав в оцепенение. Когда она пришла в себя, слабый вздох вырвался из глубины ее сердца, и она произнесла такие стихи:

Я наслаждаюсь одеянием единения, В которое Ты обрядил меня. Ты — мой Владыка, Владыка истинный, над всеми. Случайные желания заполонили мое сердце, Однако все побуждения устремляются к Тебе В то мгновение, когда я прозреваю Тебя.

Если першит в горле, его прополаскивают водой, А если ты поперхнулась водой? Сердце мое зрит грехи и ошибки мои — и скорбит, Тогда как стесненная телом душа захлестнута болью.

Мой разум пресыщен неистовым жажданием, Тело мое пышет жаром, А в сокровенных уголках сердца Сокрыта Твоя любовь.

Сколь часто я спасалась бегством, Возвращаясь к Тебе, Моля Тебя о прощении, О Наставник, о Владыка, Ты, который ведает, Что скрыто во мне.

У людей — их мир и их вера, Я же поглощена призыванием Тебя, Ибо Ты — моя вера и мир мой.

Я домогалась Тебя с такой непреклонностью, И вот теперь я — предмет ненависти и зависти. Хотя с тех пор, как Ты стал моим Владыкой, Я владычествую над всеми. — О сестра, — сказал я, услышав это, — как ты распознала меня?

Она ответила: — С тех пор как я свела знакомство с Ним, нет ничего, что незнакомо мне.

Тогда я сказал: — Я слышу, ты ведешь речь о любви, но кто он?

В ответ она призналась: — Я люблю Того, кто сделал меня осознающей Его щедроты, чье благоволение наложило на меня обязательства, кто близок сердцам, кто откликается нуждающимся. — Кто привел тебя сюда? — спросил я.

Она ответила: — Завистливые люди, сговорившиеся друг с другом.

Затем она вскрикнула так громко, что я подумал, что она умирает, и упала без чувств.

Когда сознание вернулось к ней, она стала напевать стихи:

Мое сердце, опьяненное тонким вином Возбуждения и любовного чувства, Снова жаждет своего любимого. Стенай! Будь свободна в своих слезах, в своем плаче. В день отъединенности Много слез у тех, чья погибель — одно добро. Столь много глаз Бог побуждает стенать со страхом, Озабоченно обращенных к Нему, Затем меняющихся и утешающихся. Этот раб, который грешит неумышленно, Но плачет, раскаиваясь, — Всё еще раб. Пусть он в смятении и поражен ужасом — В его сердце сияет алмазный светоч.

После этого я попросил управителя приюта, чтобы он разрешил ей уйти, и предложил ей проводить ее, куда она пожелает. — Куда же я пойду? — удивилась она. — Мне некуда идти. Тот, кто является избранником моего сердца, отдал меня в рабство другому Своему рабу. Я могу уйти лишь с дозволения моего хозяина, иначе придется воздержаться от этого. — О Боже! — воскликнул я, — да в ней ума поболее, чем у меня.

И тут в приюте появился хозяин Тохфы, он зашел справиться о том, как она себя чувствует. Ему сообщили, что она во время беседы с шейхом Сакати пришла в себя. Его это порадовало, и он с церемонной вежливостью приветствовал меня. — Ранее следовало бы поприветствовать эту девушку, — укорил я его. — Почему вы заточили ее сюда? — Она обезумела, — ответил он, — отказывается от пищи, питья и сна. Я потратил всё свое состояние — 20.000 дирхемов — чтобы приобрести ее. Я возлагал на нее определенные надежды, полагая, что она принесет мне доход, соразмерный той цене, которую я уплатил за ее таланты. — А что она умеет? — спросил я. — Она певица и играет на музыкальных инструментах. — И как долго длится ее болезнь? — Уже год, как на нее это нашло.

Я спросил, каковы внешние проявления ее болезни. Он сказал: — Как-то она тихонько напевала такие стихи, аккомпанируя себе на лютне:

Твоя хитрость и уловки Сто раз похитили мое сердце. Как суровы все твои клятвы. Хоть мне и приходилось сопровождать других, Никогда я не порывала нашей дружбы. Безумное желание единения с Тобой Сжигает меня, а моя грудь кипит страстью.

Ты невзначай напитал меня. Отчего же теперь, Любимый, Ты оставил меня среди людей? Отчего сперва Ты пекся обо мне, А потом сделал Свою рабыню Пленницей сотворенных существ?

Ответь же мне, кто или что я, и отчего С такой медленной мукой Ты влечешь меня к Себе? Это мирское прозябание без Тебя — Просто исправительный дом, А жизнь с Тобою, даже в аду — Сад наслаждений.

Дротики скорбей изранили мое сердце. Ты заковал меня в кандалы уныния. Сколько еще стрел Ты пустишь в мою душу? Доколе оставаться мне в цепях? Сбей цепи, оковы и кандалы, А затем — сбей узы оков сердца !

Хозяин Тохфы продолжил: — И вот, напевая эти стихи, она взяла свою лютню и бросила оземь, залившись слезами. Присутствующие решили, что она влюбилась и обезумела от любви. — О ком ты льешь слезы и кто он, тот, которого ты любишь? — спросили мы. Горестно, хриплым голосом она стала причитать:

Реальность говорила со мной, Воззвав ко мне изнутри, Однако моя ответная мольба Была уже во мне. Покинутую и отчужденную, Он вновь призвал меня к близости. Смиренно повиновалась я Его призывам, Подтверждая местопребывание Призывающего.

И еще я страшилась своих прежних грехов, оставаясь тихой и пригасшей, Покуда страх не преобразовался в счастье. — У нас сложилось впечатление, что она больна, — заключил свой рассказ хозяин Тохфы. — Я выплачу вам деньги. которые вы потратили на нее, — сказал шейх Сакати, выслушав эту историю, — и даже больше, если пожелаете. Хозяин Тохфы удивился. — О дервиш, ты же факир, нищий. Откуда у тебя такие деньги?

Я попросил его не судить опрометчиво и дать мне время собрать наличные деньги. Проливая реки слез, я покинул приют. Клянусь Богом, что у меня в тот момент не было и дирхема. Всю ночь напролет я не смыкал глаз, униженно и смиренно склоняясь перед Господом с мольбою: — О Господи, Ты знаешь мое внутреннее и видишь мое внешнее. Уповаю лишь на Твою милость и щедроты. Не оставь же меня ныне!

И тут раздался стук в дверь. Я спросил, кто там. — Друг, — ответил незнакомый голос. Я открыл дверь — там стоял чужеземец со свечой в руке, сопровождаемый четырьмя рабами. — О мастер, одарите нас дозволением войти, — произнес он, — я должен кое-что передать вам. — Входите смело, — сказал я, и они вошли. Я спросил, как его имя. — Ахмад Мосни, — сказал он. — Что привело вас сюда? — Внутренний голос ( хатеф ) приказал мне отдать эти пять кошелей с золотом Сари Сакати и ободрить его, чтобы он мог выкупить Тохфу, ибо мы желаем выказать ему наше особое благоволение.

Услышав это, я с благодарностью поцеловал землю и до утра не смыкал глаз. Утром сразу после молитвы я взял Ахмада Мосни под руку, и мы вместе отправились в приют. У входа мы увидели управителя заведения, он поглядывал по сторонам. Завидев меня, он обрадовался. — Добро пожаловать, и будьте покойны, — молвил он, — ибо Тохфа имеет высокую цену пред Господом. Этой ночью тайный голос воззвал ко мне:

Истинно Мы высоко ценим ее И никогда не оставим ее Нашей милостью. Она — приближенная Наша, Поднимающаяся всё выше и выше, Продвигаясь к Нам во всех своих состояниях.

Мы вошли в комнату Тохфы. Увидев нас, она спела такие строки:

Я столько всего натерпелась, И вот мое долготерпение вознаграждено. Все узы и путы — в прошлом. Конец испытаниям любовной мукой и болью в груди. Ты, Ты — единственная услада моего сердца, Средоточие моего страстного жаждания. Ничто во мне не укроется от Тебя. Сними же с меня это бремя, Освободи от оков рабства.

Тохфа смотрела на меня, и ее глаза были полны слез. Она стала тихо молиться:

Отчего, о Господи, на земле Ты судил мне дурную славу? Или внутренне я столь оскудела, Что низведена из чина безвестных святых? Я старалась стать чуждой всем, кроме Тебя, Ныне же слишком многие узнали про меня.

В этот момент появился хозяин Тохфы, он горестно плакал. Я сказал ему, что для слез нет более причин: — Со мной требуемая сумма — и еще 5.000 динаров в придачу. — О нет, ради Бога! — вскричал он. — Десять тысяч сверху, — молвил я. — Нет, во имя Божие, — повторил он. — Вы получите вдвое против вашей цены. — Нет, мастер, — сказал он, — даже если бы вы давали мне за нее весь мир, и тогда я не принял бы ваше подношение.

Его ответ поверг меня в замешательство. — Но почему? — спросил я его. — Я вернул Тохфе свободу, и ныне она вольна следовать изволению Божьему.

Я захотел узнать, чем это было вызвано. — О наставник, — заговорил он, — этой ночью меня упрекнул Господь, и я клянусь, беря вас в свидетели, что отрекаюсь от своего богатства и ищу убежища в Боге. О Господи, на Тебя одного уповаю как на ниспосылающего хлеб наш насущный.

Я взглянул на Мосни — по его щекам тоже струились слезы. — Ты плачешь? — спросил я его. — Я чувствую, что Бог недоволен тем, как я исполнил Его [предыдущее] указание, — сказал он. — И я бы хотел, чтобы вы засвидетельствовали, что я также отрекаюсь от своего богатства. — Сколь велика барака (благословение), которую Тохфа низвела на всех нас! — промолвил я.

Тохфа поднялась, сбросила с себя свою одежду и, оставшись в грубой власянице, собралась уйти, все еще продолжая плакать. — О Тохфа, Бог освободил тебя, — молвил я. — Вместотого, чтобы возрадоваться, ты льешь слезы?

Она ответила:

От Него и к Нему я прехожу, Он — мой единственный хозяин. Всегда я буду возле Него, до самого конца, Ибо единственное мое чаяние — Он.

И она ушла. Почти тотчас же вышли и мы, однако ее нигде не было.

Она исчезла, оставив следы слез, В платье из грубой темной шерсти. Луна среди туч сияла ярко — И вот скрылась за облаками.

Через какое-то время я вместе с хозяином Тохфы и Ахмадом Мосни отправился в паломничество к Каабе. По пути в Мекку Ахмад Мосни умер, мы же добрались до дома Бога. Во время ритуального обхода Каабы я неожиданно услышал скорбные стенания, безнадежный плач измученного сердца:

Влюбленная в Бога в этом мире Претерпевает нескончаемую боль, Но это страдание для нее — Единственное спасительное средство.

Из любви Бог предлагает ей кубок, Даруя утоление. К Нему, восхищенная и привлеченная, Устремляется влюбленная, Жаждая лишь Возлюбленного, —

Ибо исхищена, Покуда прозревает блаженство.

Меня глубоко тронули стихи и те скорбные воздыхания, которые сопровождали их. Я подошел к той женщине, что пела.

Увидев меня, она воскликнула: — Сари! — Но кто ты? — не узнал я ее. — Да простит тебя Бог, — молвила она в ответ. — Преславен Он, и нет бога кроме Бога. Когда-то ты знал меня, теперь позабыл. Это я, Тохфа.

Как долго, о мастер, ты будешь притворяться, Что не знаком со мной? Подойди же и взгляни, о наставник, Подвизающийся в созерцании истины.

Он видел рабыню, клонящуюся в смерть. Ее лунный лик был на ущербе, Ее кипарисовый стан стал согбенным, Глаза ее сочились влагой и были кровавы от муки. Ее душа — на кончиках губ, Сердце ее готово остановиться. — О любовь, чистая любовь, как же ты жива? — спросил он. — Так угодно Богу, — ответила она. — О Тохфа, — спросил я, — что тебе за благо от бренных тягот и такой кручины?

Она ответила: — Бог Всевышний даровал мне близость, сделал меня приближенной Своей и лишил меня страха перед чем бы то ни было, помимо Него. Когда я рассказал ей, что Мосни во время нашего паломничества скончался, она молвила: — Мы будем с ним рядом в раю. Ничьим очам не открывалась милость, которой он удостоился.

Я сказал ей, что ее бывший хозяин также путешествует с нами. Она сотворила краткую молитву о нем, затем пала возле Каабы и испустила дух.

Хозяин Тохфы, подойдя к нам и увидев ее мертвой, пал на землю, обеспамятев от горя. Я наклонился над ним — он был мертв.

Сердце мое преисполнилось скорби. Я обмыл, обрядил и похоронил их обоих.

После этого я вернулся домой.

Н е удивляйся умерщвленным В пыли у дверей Друга. Подивись на тех, кто умудряется жить С неизраненной душой.

ТАХИЙА НАВБИЙА

Тахийя, одна из святых женщин Египта, была духовидицей. Солами со слов Малини Суфи рассказывает о ней так:

Я отправился к Тахийе, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение, и еще за дверями услышал, как она обращается к Господу: — Ты любишь меня — и я люблю Тебя.

Войдя и поприветствовав ее, я спросил: — Тахийя, ты любишь Господа, но откуда ты знаешь, что Он любит тебя?

Она ответила: — Я жила в Нубии, со своими родителями-христианами. Однажды моя мать привела меня в церковь, подвела к распятию и сказала, чтобы я приложилась к кресту. Когда я наклонилась, чтобы поцеловать его, я увидела руку — она простерлась и отвернула мою голову так, чтобы губы не могли коснуться креста. Долгое время спустя я поняла, что тем самым Бог охранил меня, проявив особое благоволение. (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

ТАВБИЯ, ДОЧЬ БАХЛУЛА

Тавбия, дочь Бохлула, была одной из подвижниц Дамаска, — передает Ибн Аби аль-Хавари. — Она обычно молилась так:

«Свет очей моих! Ничто в этом мире и в том мире не приносит мне никакого удовольствия, если Ты не с этим. Не объединяй же отъединенность от Тебя с Твоим наказанием». (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

ХАФСА

Хафса, сестра Мохаммада Сирина, как и ее брат, была известна проявлениями божественных свойств ( карамат ) и отличалась приверженностью к аскетизму и строгостью. Говорят, что в 12 лет она уже знала Коран наизусть.

Асем Ахваль рассказывает: — Как-то мы навестили Хафсу. Она носила чадру так, что та закрывала все ее тело. Мы удивились и, подойдя к ней, услышали: — Да будет Бог милостив к вам! Помните ли слова Божии: «А престарелые из женщин, которые не надеются на брак, на них нет греха, чтобы они снимали свои одежды, не хвастаясь украшениями» (24:60). — Смысл этого предписания состоит в том, — сказал я ей, — что следует покрываться, а не закутываться в чадру.

Хешам ибн Хасан рассказывал, что Хафса во всякий день оставалась в мечети, отправляя молитвы, и затем всю ночь до восхода солнца проводила коленопреклоненной ( року’ ). Затем она возвращалась домой, совершала омовение и ненадолго засыпала. Когда подходило время очередной молитвы, она возвращалась в мечеть, и всё повторялось.

Согласно Махди ибн Маймуну, Хафса три года провела, не сходя с молитвенного коврика, отлучаясь лишь по естестенной надобности или если ее звали.

Согласно Хешаму, у сына Хафсы была верблюдица, и каждое утро он посылал матери чашку молока. Хафса обычно говорила сыну, что она постится и не может выпить его. На это сын отвечал: — Мать, лучшее молоко — то, которое собирается в вымени верблюдицы в течение ночи. Возьми же эту чашку и отдай кому хочешь. Хафса как-то купила служанку. Хешам рассказывает, что он подумал, что служанка — зороастрийка. Он спросил ее, что она думает о своей госпоже, та ответила по-персидски: — Помимо одного серьезного прегрешения, она весьма набожная женщина. Ее провинность в том, что она стенает и молится всю ночь напролет.

Абдул-Карим ибн Моавийя рассказывал, что Хафса имела обыкновение каждую ночь читать Коран, и каждый день постилась, за исключением праздников ид аль-фетр в конце месяца рамадан и праздника жертвоприношения ( ид аль-курбан ) в период паломничества.

Хафса обычно одевала свое покрывало ( кафан ) всякий раз, когда совершала паломничество в Мекку. Она также одевала его в последнюю ночь месяца рамадан, когда молилась.

«В это время некий свет иногда освещал дом Хафсы, — передает Хешам. — В ночное время Хафса зажигала светильник и становилась на молитву. Иногда светильник гас, но дом по-прежнему оставался освещенным до рассвета». (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

ХАБИБА АДАВИЙА

Рассказывают, что когда Хабиба целиком отдавалась поклонению, она часто поднималась на кровлю и, одетая в шерстяное платье и чадру, взывала:

Боже! Звезды воссияли, очи смежились сном, шахи замкнули свои врата, и лишь Твой портал отверст. Каждый друг уединился со своею милой, лишь я одна предстою перед ликом Твоим.

Когда светало, она молилась так:

Ночь позади, и снова приходит день. О как страстно желаю я знать, прошла ли эта ночь подобающе в Твоих глазах, чтобы могла я возрадоваться и утешиться, или же Ты отверг мою привязанность, и мне следует порицать себя. Присягаю Твоим великолепием, что неизменна моя привязанность. Прошу Тебя, покуда я жива, давай мне знать о моем достоинстве или о Твоем неодобрении. Если Ты прогонишь меня, клянусь, что не оставлю Твоего порога, ибо сердце мое не вмещает иного, кроме Твоей милости и щедрот. (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

ХАЛИМА ИЗ ДАМАСКА

Халима происходила из рода Пророка. Она жила в Сирии и была наставницей Рабийи Сирийской.

Рабийа, жена Ахмада ибн Аби аль-Хавари, однажды навестила Халиму и рассказывала об этом так:

Когда я вошла, Халима читала из Корана. Она обратилась ко мне со словами: — Рабийа, я слышала, твой муж хочет взять вторую жену? — Да, — подтвердила я. — При всем его уме он дозволяет своему сердцу отвлекаться от Бога на двух жен. Ты слышала толкование коранического стиха «Кроме тех, кто придет к Аллаху с беспорочным сердцем»? (26:89) — Нет, — призналась я. — Его смысл в том, что следует отдать свое сердце Богу Возвышенному, и ничему более.

На меня так сильно подействовали слова Халимы, что когда я шла от нее, меня качало из стороны в сторону, словно в трансе. Прохожие могли подумать, что я пьяна, и это смущало меня. (Джами, Нафахат аль-онс )

ХАКИМА

Хакима принадлежала племени бани макзум из предместий Мекки. У нее в обычае было сидеть, устремив взгляд на дверь Дома Каабы, ожидая, когда та откроется, и непрестанно рыдать и громко причитать, покуда с ней не случался обморок.

Однажды, когда ее не было, дверь Каабы открылась. Когда она пришла, свидетели живописали ей это так: — Хакима, Дом Бога сегодня открылся. Если бы ты видела, с каким рвением паломники совершали обход Дома, как их сердца истомились и были измучены страстным жажданием, и как они ожидали милости Божьей и прощения! Если бы ты только видела, как уничиженно они стенали, моля о прощении, ты бы возрадовалась.

Услышав это, Хакима пронзительно вскрикнула, словно сердце ее разрывалось на части.

Она непрерывно пребывала в возбужденном состоянии, взыскуя Того, кого утратила в смятении безумия. Она жила, связанная достижением своей цели, непрестанно жаждая созерцать Каабу, которая привлекала ее более, чем что-либо еще во всем мире — вплоть до самой своей смерти. (Аль-Хорайфиш, Цит. соч.; Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

ХАСАНА АБИДА — Как-то я услышал о почтенной женщине по имени Хасана, — рассказывает Мохаммад ибн Кодам, — которая оставила преходящие соблазны мира и полностью посвятила себя поклонению. Ночи свои она проводила в молитве, а днем постилась. В ее доме не было ничего, и когда ей хотелось пить, она отправлялась к ближайшему ручью и пила из пригоршни. Она была красива, и одна женщина подбивала ее на замужество. — Разве только ты приведешь мне мужчину, который склонен к аскетизму и не будет отвлекать меня мирскими делами, — ответила Хасана. — Думаю, однако, что такого человека трудно будет найти. Клянусь Богом, не в моей натуре любовь к мирскому, развлечения и забавы с мужчинами. Если бы я отыскала человека, который постится сам и подвигает на пост меня. Который стенает и побуждает стенать и меня, который подает милостыню и тем самым подвигает и меня быть милосердной, — вот это хорошо, и тогда я готова, иначе же — нет. (Ибн Джавзи, Сифат ас-сафват )

ХАЮНА

Рашид ибн Алкамах Ахвази передает молитву Хаюны, которую она обычно совершала при наступлении ночи:

«О мой Возлюбленный, единственный и неповторимый! Ночами Ты препятствуешь мне читать Коран, а в дневные часы отстраняешься от меня. Боже мой, если бы дни мои могли стать ночами — чтобы исполниться блага близости к Тебе!»

Салам Асвад рассказывает, что однажды Хаюну побеспокоил восход солнца, и она попросила у Бога: «Если воистину знаешь Ты меня как Свою возлюбленную, о Господи, отведи палящие лучи солнца от моего лица». Тотчас облака закрыли небо.

Салам рассказывает, что Хаюна как-то постилась, пока не почернела, и люди начали попрекать ее. Она подняла голову к небесам и взмолилась: «Я стараюсь услужить Тебе, а Твои создания насмехаются надо мной. Клянусь Твоим величием и славой, что буду служить Тебе до тех пор, покуда не останется во мне ни костей, ни жил».

И она произнесла стих:

Ты обетуешь друзьям Своим приятное наслаждение. Никого мне не надобно, кроме Тебя.

Как-то Рабийа Сирийская пришла навестить Хаюну, и среди ночи ее сморил сон. Хаюна поднялсь и растолкала ее: «Вставай же, это час трапезы тех, которые истинно ведомы. Усердие в молитве делает желанной невесту ночи».

Салам передает, что Хаюна как-то в беседе с Абдул-Вахидом укоряла его: — Сперва остереги свою душу, о проповедник. Клянусь Богом, что не последую за твоим гробом после смерти. — Но почему? — спросил тот.

Хаюна ответила: — Ты беседуешь с людьми и стараешься стать им ближе — как ребенок, который идет под материнский кров, позабыв про уроки и вынуждая учителя наказать его. Иди же и вместо этого отхлещи свою страсть, Абдул-Вахид, взгляни иначе на свой долг перед Богом. Доволь сперва своей душе извлечь пользу из твоих увещеваний, а потом проповедуй другим.

Слова Хаюны подвигли Абдул-Вахида на серьезное внутреннее тружение, и целый год он вел уединенную жизнь.

Салам также рассказывает, что Хаюна как-то сказала:

«Каждый, кто любит Бога, обретет Его близость. Каждый, кто исполнится радости, станет желанным. Желанного — охватит смятение любви. Смятенный любовью — исполнится отваги. Отважившийся — достигнет Его.. Достигший Его — внидет в Единство. Входящий в Единство становится арифом (знающим). Ариф — притягивается ближе. Приблизившийся — не подвержен сну, излияния душевной боли поглощают такого человека».

Говорят, что Хаюна непрестанно молилась так:

«О Боже, в залог упования моего на Тебя даруй моему сердцу покой. Умиротвори помыления мои довольством Тобою. Не дозволь жребию моему отдалиться от Тебя, о желанный для всех томящихся».

Эбрахим передает, что Райхана как-то навестила Хаюну. Ночью началась буря, и Райхана перепугалась. Хаюна же рассмеялась и укорила ее, сказав: «Трусишка! Если бы я только ощутила в своем сердце любовь к чему-то еще, помимо Него, или страх чего-то иного, кроме Него, я бы вонзила в него нож». (Найшапури, Кетаб ‘окала’ аль-маджанин , том 1, с. 407)

Перевод А. Орлова. В рассказе использованы материалы из книги Джавада Нурбахша “Женщины-суфии”, Нью-Йорк, Издательство “Ханака Ниматуллахи”, 1983.