"Свора - Зов крови" - читать интересную книгу автора (Колесникова Юлия)

Глава 13 б. Аналогия от Евы

Не понимая, зачем вообще иду туда, я направила свои ноги к дому Калеба, хотя честнее будет сказать Грема, потому что для меня существовал и был важен он один. Но чтобы приходить туда, мне постоянно нужна была дружба Калеба, со временем она превратилась в настоящую, но началась именно потому, что я хотела быть ближе к Грему. Возможно, Калеб обиделся бы, узнай он это, и в то же время его обида не продержалась бы долго — он должен был понимать, насколько сильно я люблю Грема. Я видела тот же огонь, бушующий во мне, с каким он смотрел на Рейн. Калеб верный друг, моя подушка для слез, отстраненный и смехом некогда реагирующий на слова о любви, теперь так же потерял голову от девушки.

И когда я увидела его чувства к Рейн впервые именно тогда я решила, что может и для меня не все еще потеряно. Неделя поездки Калеба с Рейн в Чикаго, дала мне не только надежу, но и луч света среди отчаянных грез, мечтаний и перечитывания романов о любви.

Я постучала, но двери никто не открыл, хотя слышно было, как в доме звучит музыка, тихая легкая игра на пианино почти всегда оставляла у меня такое впечатление, но лилась она громче, чем если бы кто-то играл — такую музыку слушал только Грем. Неспешно толкнув дверь, я потопталась на месте, ожидая, что кто-нибудь выйдет на этот звук, но ответом была лишь музыка. Тогда я чуть более осмелела и вошла.

Греем сидел в гостиной — поза расслабленная, на коленях книга, словно он спит, но стоило мне ступить в комнату как он тут же ожил — никаких признаков сна на его лице я не заметила.

— Один слушаете музыку? Вам не скучно в одиночестве? — спросила я и тут же спохватившись, добавила. — Простите, что без разрешения зашла, я стучала, но никто не открывал.

Греем нахмурился, и я уже было подумала, что может он сердится за мое вторжение.

— Наверное, я слишком увлекся… — Грем тут же посмотрел на меня виновато.

— Прости, не люблю делиться этой музыкой. Когда кто-то есть в комнате, мне кажется, он забирает в себя часть впечатления. А когда я один — музыка принадлежит одному мне.

Я уныло кивнула. Тонкий намек. Печальное бремя. Может действительно стоит вновь начать писать стихи — в прошлом году мне это хоть как-то позволяло справиться со своими чувствами и грустью. Боль от слов Грема проступала странными толчками. Боль и уныние. Когда это кончиться?

Еще раз, безвольно кивнув, я направилась к выходу, стараясь не думать, о том кого оставляла наедине наслаждаться своим спокойствием.

— Но если хочешь, останься… — слова были сказаны в порыве великодушия, и этим Грем задел меня еще больше. Жалость убивала.

— Не стоит…. Не буду мешать.

Я не заметила, когда Грем оказался возле меня — слишком быстро для такого мужчины как он. Хотя вряд ли и Калеб при своем более легком сложении мог ходить так быстро и бесшумно.

— Может, поговорим? — сказано тихо, так словно я просто передала ему домашнее задание для Калеба, и он переспрашивал с какого предмета.

Глаза Грема, серые, странным образом серебристые, смотрели на меня, как раз без тени жалости. Но и совсем уж чувствительными их назвать нельзя было. Спокойное безликое внимание к подруге сына.

— О чем? — не удержалась я. И тут же смутилась. В последнее время мое хваленое спокойствие, которое так часто убивало Бет, покидало меня, особенно когда рядом оказывался Грем. Он изводил меня своим равнодушием и убивал неожиданным вниманием, как вот теперь.

— Ева… — мягко начал он, прям как учитель физики из школы мистер Чан, когда мои оценки неожиданно казались ему ниже предыдущих, и он намеревался поговорить о моей успеваемости. — Думаю, есть о чем. Прат… он не тот человек, кто тебе нужен.

Кто-то хохотнул и, оглянувшись вокруг, я неожиданно поняла, что это была я. Хохот явно истерический, и напоминающий скорее Бет, чем меня.

— Да, — тупо сказала я, без каких-либо интонаций, — А кто мне нужен? — вопрос был задан резче, чем мне хотелось. Я тут же подняла руку к виску и закрыла глаза. — Простите, я… я не хочу об этом говорить.

На самом деле, я действительно поняла, что не хочу об этом говорить. Грем не мог ожидать от меня, что я тут же возьму и начну обсуждать этот вопрос, как просто со старшим человеком, когда сам он мне нравился. Нравился? Не подходящее слово — скорее тот, кого я любила, и кому назло встречалась с Пратом.

— Ева… — вновь позвал меня Грем, в его голосе прозвучало неудовольствие и нетерпение. Он легонько попробовал забрать мою руку от виска, тем самым оставив ее в своей ладони. От чего я сделалась безвольной.

Разве так бывает? — думала я, разглядывая свою руку, в его ладонях, неожиданно холодных, хотя в доме было тепло. Разве можно чувствовать такие разряды, разливающие по телу восторг, просто от одного прикосновения. Мне пришлось посмотреть в его глаза, чтобы понять чувствует ли он тоже самое.

Что-то такое было у Шекспира, в смятении подумала я. Его глаза пронзали меня насквозь, но мне не ставало не уютно, наоборот — я тонула в них. Грем и его прикосновение вовсе не сковывали меня — я все еще продолжала дышать, но что вдруг случилось с сердцем? Это мое сердце бьется неровными толчками? Или я просто уже начинаю бредить от сладкой истомы его прикосновения? Это кажется из курса по биологии или химии, когда наши тела в стрессовой ситуации вырабатывают адреналин, и он ускоряет биение сердца. Да уж, Грем и его присутствие один сплошной стресс!

Но следующие слова Грема повергли сердце уже не в адреналиновый бег, а какой-то краш-тест.

— Ты и я… этого не будет, поверь для твоей же пользы. Не пойми меня не правильно, — ты мне нравишься, больше чем я хотел бы это понимать, но это ничего не изменит. Я не тот, кто тебе нужен. Но и Прат тоже. Ты не должна ему верить.

Не знаю, что меня поразило больше: слова о том, что я ему нравлюсь или о том, что мы не можем быть вместе.

Мне стало до горечи стыдно. Грем говорил со мной словно, я все еще ходила в детских платьях и игралась в куклы. Сил что-либо ответить на его слова не было. Это был конец! Его слова, все, полностью, включая слова о Прате, убили во мне надежду, гордость, слезы, и даже тот отчаянный стук сердца, который я ощутила, когда он прикоснулся ко мне. Хотя нет, сердце билось, просто на один миг, мне показалось, что его стук полностью затих.

Я поняла, что действительно ни чему не быть. И потому не могла отозваться на его слова, или вообще хоть как-то ответить. Я медленно и осторожно вытянула свою руку из его прохладных пальцев — одно долгое мгновение он сопротивлялся, а потом отпустил. Но покалывание в пальцах от его гладких, холодных рук, словно он только что играл в снежки осталось. Так и не подняв головы, я попятилась прочь из этой комнаты, где по-прежнему звучала красивая музыка, оставляющая сейчас запись в моей памяти — вряд ли я теперь смогу быть спокойной, если вдруг ее услышу. Главное было уйти подальше — от его безразличия и пронзающих глаз, которые мне тоже больше не забыть.

Права была Рейн, мне нужно было уехать отсюда, забыть о нем. Но смогу ли я сделать это теперь, когда почти целую неделю и последние эти три дня я была с ним так близко, видела что он не так уж и равнодушен?

Я продвигалась спиной назад к выходу в холл, а лицо Грема меняло свое выражение.

— Ева… Ева, так не должно быть! И мне не хочется разрушать что-то в твоей жизни! Ты просто не понимаешь — я не смогу сделать тебя счастливой. Представь себе, что у нас не только большая разница в возрасте, но и что мы из разных периодов времени. Ты так молода, и твою молодость нельзя растрачивать на меня.

Это правда. Он был старше. Он делал меня несчастной. Я читала, что во время сильных переживаний или эмоций, можно почувствовать физическую боль. Но чтобы такую! А боль лишь нарастала, когда я видела, что глаза Грема вовсе не пусты и безразличны.

— Не надо… ничего… говорить, — тупо уставившись на него, отозвалась я. Горло сдавило, я понимала, что еще чуть-чуть и не смогу дышать, — Просто замолчи! — я даже не осознала, что перешла на «ты». — Не хочу ничего слышать! И я буду встречаться с Пратом!

Неужели это я! — билась судорожная мысль, — это всегда спокойная я кричу?

Грем посуровел. Его лицо в один миг приняло странную серую угловатость. Но вовсе не утратило своей привлекательности. Его лицо, бледное, зависшее надо мной, убивало красотой и идеальностью. На миг мне не хватило, дыхания, но я поняла, что просто забыла дышать.

— Разве это выход?! Ты же не сделаешь этого мне назло?!

Я затихла. Не сделаю? Еще как сделаю! Назло ему, назло себе. Пусть мне будет еще хуже, пусть все внутри болит и содрогается, но одна я больше не буду. Пусть он видит это, пусть, пусть, пусть!!!

— Дай мне этот шанс забыть про тебя, быть счастливой, если других шансов не осталось!

Грем болезненно скривился, и те чувства, что он так тщательно скрывал, проступили наружу. Мы страдали оба. Но он не хотел этого понять. Он сопротивлялся.

Я остановилась. Руки сами собой взлетели вверх, чтобы запутаться в моих густых волосах, я безучастно смотрела на него. Что я здесь делаю? Чего ожидаю? По законам жанра, мне нужно уходить, убегать, от злосчастного Байроновского персонажа которым теперь был Грем. Мрачный, обеспокоенный, воплощение моих мечтаний, изысканный той притягательностью, о которой я читала в книгах, и внезапно нашла. Он смотрел на меня уже не с сожалением, — это были чувства, которые я хотела увидеть, но не после его слов.

Что же я делаю? Почему стою? Почему молчу? А он по-прежнему рядом. И я вижу, как руки Грема дергаются, будто бы он хочет протянуть их ко мне, и не рискует.

— Больше никакой доброты! — вдруг выдала я, наконец понимая, что мне нужно делать. Рвать связи, рвать хорошие отношения. — Никаких сожалений. Никаких твоих высказываний на счет Прата. Оставь меня и себя в покое. В конце концов, у тебя нет прав, чтобы мне что-то советовать.

Почему эти горькие, отвратительные слова, так разъедают мою кровь? Грем тоже не был счастлив. Но я уже взяла себя в руки. Я всегда брала себя в руки, и все становилось на свои места. И тогда я могла смириться со всем.

Я приблизилась к нему вплотную, Грем смотрел на меня. Он знал, что я хочу сделать. И он не отступил. Грем хотел того же. Но движения его тела этого не выдавали: руки в карманах, глаза внимательно следуют за мной (я боялась даже про себя сказать, то слово, каким описывались его чувства), лицо склонено в мою сторону. В первый и последний раз.

Я привстала на пальцы, даже с моим ростом, нужно было это сделать, чтобы быть на уровне его глаз, и запустила руки в его волосы, шелковистые, намного теплее рук. Грем закрыл глаза, а я оставила их открытыми. Если мне представилась возможность, то я буду видеть все его чувства в этот момент.

Потянувшись к его губам, так словно была просто обязана это сделать, чтобы остановить боль, нараставшую в моем сердце, я вдруг поняла, что Грем опередил меня на долю секунды. Его корпус качнулся в мою сторону, при этом, так и не выпустив рук из карманов. Пассивно-агресивно Грем накрыл мои губы своими… и я вспомнила, что в мире существует свет. И он был в тот момент между нами. Его губы стали тверже и настойчивее, более тонкие чем мои, они, тем не менее, приносили то ожидаемое чувство восторга.

И вот, он уже сжимал меня, сильнее, чем я могла ожидать и слаще, чем мне грезилось. Я знала, что в эти мгновения он был все же моим, как бы ни сопротивлялся этому. Действительно один миг растянулся в века, а я думала, что поэты не понимают, о чем пишут.

Он был страстный. Он был жгучий. Грем был сейчас со мной. И пусть это в первый и последний раз.

Где-то в доме хлопнула дверь, но мы не остановились, лишь между нами сейчас существовала реальность.

Я горела, и он сжигал мое тело, насквозь прожигал губами и сам полыхал.

Когда Грем подхватил меня на руки, я знала, что повторения этому не будет, и все же не сопротивлялась. Только сегодня, только сейчас!

Пусть огонь горит!

Пусть огонь сжигает

Чувства изнутри,

Боль пусть исчезает.

Я забуду мысли,

Руки деревенеют,

Звуки,

Время, исчезает.

Быть с ним не умею.

Дорога наверх заняла мало времени. Не знаю, может просто оно утратило смысл, и сжалось для меня в секунды, но я не обращала внимания на это.

Грем тоже открыл глаза и теперь его зрачки были черные, словно от темноты, но меня это не испугало, и не удивило. В Греме всегда было что-то опасное, то, что он скрывал ото всех, но что я ощущала.

Мы лежали на бархатистом покрывале, и когда Грем помог мне снять свитер, я острее почувствовала покалывания его ворсинок об воспаленную, от непривычно холодного прикосновения Грема, кожу. А его руки казалось, одновременно были повсюду, и это не отупляло, а только подстегивало меня к действию.

Я оторвалась на миг свои губы, и привстала, чтобы стащить с него кофту, а за тем футболку. Он не сопротивлялся, приподнявшись на локтях, Грем снова потащил меня на себя.

Когда во второй раз я прикоснулась к его губам, снова взорвался этот же свет. Я ощущала, как у меня начинают трястись руки. Грем медленно избавился от моей юбки и белья, я же возилась с его застежкой на джинсах, но Грем сам снял их и тут же вернулся ко мне.

Я всегда думала, что в первый раз мне будет страшно. Страха не было, одно горячее дыхание и желание, пропитавшее насквозь нас двоих.

Губы Грема оставили мое лицо и принялись за шею, опускаясь неторопливо вниз.

— Ева, — он шептал мое имя, вдыхая мою кожу, словно мог впитать ее в себя и от этой сладостной истомы, сердце колотилось, словно и не сковано грудной клеткой.

Я промолчала, боясь, что если отвечу, он остановится и то, что происходило между нами, станет ужасным кошмаром.

Но он не остановился.

Больно не было, крови почти тоже, но ее появление в скором времени повергло Грема в шок и отчаяние. Он мне ничего не сказал, и все же я ощущала его молчаливый протест. И в то же время, я была слишком счастлива, чтобы отметить какой он был напряженный.

Я полулежала на нем, а голова моя покоилась на подушке и, посмотрев на Грема, я смутилась. Он резко схватил меня за талию и притянул к себе страстно и жестоко, полностью прижимая к себе. Так он замер зарывшись лицом в мои волосы, что накрыли нас плотной густой завесой. Он вдыхал и выдыхал резко их запах, от чего этот жест показался еще более интимным, чем все, что было перед этим между нами.

Он жадно припал к моим губам. Жадно и болезненно, но так жизненно необходимо, что я даже забывала, что нужно дышать, и возможно от недостатка кислорода, все было так реально четко и прекрасно.

— Зачем ты мне позволила? — шептал он, а я по-прежнему молчала. Слова сейчас могли только испортить все. Я знала, что не сдержусь и начну его умолять, чтобы мы были вместе. И дело было не в гордости, а в самом Греме. Он согласиться и без жалости тут не обойдется.

Зачем? А действительно зачем? За тем, чтобы мой первый раз был с любимым человеком, именно потому, что с ним самим я быть не смогу.

Я старалась сопротивляться сну, и пыталась сосредоточиться на поцелуях, которыми осыпал мое лицо и шею Грем. Но я заснула, впервые за последний месяц крепко и быстро. А когда проснулась, за окном было темно. Греем лежал рядом и, как и раньше обнимал меня, столь же тесно. Я приподнялась над ним, он делал вид, что спит, но я чувствовала, что это не так. Не знаю, откуда взялось это ощущение, что он как-то незримо следит за моими движениями. Так было легче и для него и для меня. Я не хотела говорить, и ничего не хотела слушать. Я и до этого понимала, что продолжения всему этому не будет. Грем ни чем мне не обязан.

Я наклонилась и поцеловала его осторожно, едва касаясь. Ни каких слез. Ни каких слов. И пока не появилась боль и пустота, мне нужно было уходить.

Встав с кровати, я принялась одеваться, все ожидая, когда меня накроет удушливая волна стыда. И хоть я боялась даже подумать об этом, но я ждала, что Грем перестанет притворяться и поднимется с кровати. Всего лишь еще один поцелуй.

Я скорее почувствовала, чем заметила Грема рядом. Он обнял меня сзади, тихо, слишком быстро, чтобы я мола вздрогнуть от неожиданности.

— Ты думаешь, теперь я тебя отпущу?

Я престала дышать. А сердце биться. На один короткий миг я позволила себе прижаться к нему в ответ, и поверить, что между нами действительно любовь. Вот она жалость. Нет, даже не жалость — обязательство, ответственность. Стоило ожидать этого от Грема.

— Не о чем говорить.

Ни слез, ни сожалений. Я отстранилась от своих ощущений. Так не будет, решила я. С сегодняшнего дня я начну сама распоряжаться жизнью, не смотря на чувства.

— Есть о чем, — еще тише прошептал он.

Дрожь. Это не холод, это чувства пробираются наверх.

— Нет.

Я не хотела, но он заставил меня обернуться. Его нагое тело, идеальное и прохладное, напомнило мне о том, что между нами было. Этой дрожи я позволила пройти по позвоночнику, но не дала влиять на решения. Так же как и поцелую Грема, желанному и от этого горько-сладкому.

— Это ничего не меняет.

— Меняет. Многое меняет!

Грем принялся еще что-то говорить, но я уже наглухо закрылась и просто смотрела на него. Я его любила, я его желала, но, то, что случилось, не изменит его чувств ко мне. Возможно, я ему нравлюсь, но он не хотел быть со мной. И если во мне когда-либо были задатки гордости, именно они сейчас не позволили мне что-либо сказать или заговорить с ним.

— Тема закрыта. Ты и я, этого не будет… для моей же пользы, — я повторила его недавние слова, слано читала параграф из учебника.

— Теперь все изменилось, — настаивал Грем, начиная не на шутку злиться.

Но неведомое доселе упорство во мне, не позволило продолжать разговор.

— Спокойной ночи.

Я мягко поцеловала его в губы, и попыталась вывернуться из кольца рук, но они стали крепче обычной хватки. Грем один раз хорошенько встряхнул меня, сильнее, чем я ожидала. Я отметила его мускулистое тело, но не знала, что он настолько силен.

— Это еще не конец разговора. После того, что сегодня произошло, я не позволю тебе быть с кем-то другим.

Я глупо улыбнулась. Сколько самоуверенности! Грем ничего не понял. Хоть я и сама не до конца осознала, что делаю.

Наконец мне удалось вывернуться от него, но я не бежала, а спокойно ушла. За мной Грем не пошел.

Пока я ехала домой, мыслей не было. Дом не пустовал, к сожалению. Бабушка была человеком ненавязчивым, только пока не видела, что что-то произошло, а тогда от нее не отделаешься.

Ступор от содеянного все еще не проходил, поэтому я одела дежурную улыбку, которой пользовалась в последнее время, когда началась наша странная связь Грем-Я-Прат.

Бабушка смотрела «Секс и город», смотрела громко сказано — храпела перед телевизором, по которому показывали «Секс и город». Это было удачей. Я тихо поднялась наверх и сразу же пошла мыться, чтобы смыть с себя следы своего поступка.

Я просидела под душем полчаса, а пустота все еще не проходила. Мне показалось, что пустота еще хуже ощущений.

Но к тому времени, как я высушила волосы, мое отражение улыбалось мне в ответ, лицом бледной, и все же странно симпатичной девушки. Жалко было только то, что я полностью смыла с себя его запах, ведь от этого пропало ощущение, что он все еще со мной.

Я еще раз спустилась вниз, проверить бабушку. Она спала, как и раньше. Выключив свет и накрыв ее старым клетчатым пледом, я тем не менее оставила включенным телевизор — с ним она лучше спала.

На кухне я поела, продолжая глупо улыбаться — мне было хорошо, пустота сменилась эйфорией. Я чувствовала себя как никогда прекрасно. Моя посуду и убираясь на кухне, я тихонько напевала — и сама же морщилась от пения — голоса у меня почти не было, зато был слух.

Проверив в очередной раз перед сном окна и двери (после нападения Дрю, я постоянно так делала), я взглянула на бабушку — она лишь удобнее устроилась в кресле. Я не стала ее будить, чтобы она шла спать в кровать, потому что она как и я мучилась бессонницей, но думаю по другим причинам.

Спать вовсе не хотелось, и звуки телевизора смешанные с тишиной и храпом, не нагоняли дремоты. Я захватила со столика книгу, что дала мне Рейн и пошла наверх.

Не включая свет, я прошла во внутрь и поежившись от холода поняла, что открыто окно. Закрыв его, я лишь тогда включила ночник. Этот звук странным эхом раздался по комнате — словно я здесь была не одна. Крутнувшись на месте, я тут же прижала ладони к сердцу — я не ожидала увидеть в кресле Грема.

— Ох! — все что я смогла выдохнуть. Это словно дало толчок в моей голове, мыслях и ощущениях. Чувства нахлынули одновременно и почти снесли меня с ног. Но Грем этого не заметил.

Он был ужасно зол, и об этом говорили не только бледные подрагивающие губы. Его глаза сверкали недобрым огнем, при этом стали темнее, чем я привыкла видеть. Его лицо пугающе прояснилось.

— Убежала, как трусливый кролик! — рявкнул он, а я тут же осела на постель.

Грем был одет в черный спортивный костюм, словно собирался на пробежку. Я даже не подозревала, что он занимается спортом, хотя стоило, особенно после того, как я видела его тело.

Волна стыда заставила меня потупиться и опустить глаза в пол. Я чувствовала, как пылают щеки и никак не могла с этим справиться. Что же он обо мне подумает! — ужаснулась я.

— Опять будешь меня игнорировать? — Грем подался вперед на кресле, и я неосознанно накрылась одеялом — хотя защитой это было никакой.

— Почему же, — тихо ответила я, пожимая плечами, — как вы сюда попали? От окна до земли шесть метров!

Начисто проигнорировав мои слова, Грем обратил свое внимание и злость на другое:

— Значит уже на вы?

Грем выпрямился и нарочито медленно направился к постели. От его чувственной походки, мои мысли тут же вернулись к тому, что было днем. На эти воспоминания отозвались покрасневшие щеки и тугой узел, сжавшийся внизу живота. Я снова хотела испробовать то, что было днем, и оттого я почувствовала себя развратницей.

Грем остановился и завис надо мной, а я закрылась от него водопадом волос, густых и достаточно непроницаемых, чтобы он мог видеть мои глаза в данный момент, а также пылающие щеки.

— Так не будет! — заявил он мне.

Настойчивость, с которой он говорил, заставила меня посмотреть на него с возмущением.

— Как не будет? Да что вам нужно?! Я же оставила вас в покое? Разве не этого вы добывались? Ведь именно этого! Не так ли?

— Нет! — жестко сказал он, и тут же как-то странно замолчал.

Я услышала, как внизу прекратился храп, на несколько мгновений между нами повисла тишина, во время которой мы гневно мерились взглядами. Храп возобновился.

— Да! — прошептала я, — именно это вам и нужно было — оставить вас в покое.

Он нагнулся надо мной, и, подавшись назад, я уперлась в спинку своей старой потрепанной кровати, некогда принадлежащей моей маме. Опустившись на одно колено на кровати, он уперся руками с двух сторон, от моей головы и дразнящее втянул запах моих волос.

Таким Грема я прежде не видела, это был не отец Калеба, вечно рассудительный и спокойный, а опасный, притягательный мужчина которого невозможно не желать.

— Ты уже не будешь ни с кем другим.

— А тебя это не касается, — процедила сквозь зубы я, понимая, что совершенно не могу владеть собой, когда он рядом. А тело уже предательски дрожало. От Грема веяло холодом, опасностью, и чем-то таким свежим… словно запахом леса, после дождя.

— Я тебя предупредил. Никакого Прата!

— И я тебя тоже, это тебя не касается!

Грем улыбнулся самодовольно и все же по-доброму.

— Твоя реакция говорит об обратном.

Вот такому Грему было еще сложнее сопротивляться.

Я просто не знала, что на это сказать, так как глаза Грема меня обезоруживали.

— Ты ведь и сама это знаешь, — он оказался еще ближе, и ему наверняка стало видно, как заблестели мои глаза.

— Я тебе не нужна — не о чем говорить, — из последних сил я попыталась казаться равнодушной, как делала это все те годы, что любила его. Раньше удавалось, но не после того, как я ему отдалась. И Грем это не только понимал, но и видел в моих слабых попытках защитить свое самолюбие.

— Теперь мы будем об этом говорить, — твердо сказал Грем.

— Нет. Нет. Нет.

Он делал мне еще больше больно, своим упорством, потому что так и не опроверг мои слова — не сказал, что я ему нужна. Ему просто не нравилась конкуренция Прата.

— Да, — настаивал на своем Грем, и именно после этого последнего слова, из моей памяти полностью стерлось, что Грем — отец Калеба.

Он властно подтащил меня к себе, и тут уж я не сопротивлялась. Его руки распахнули мой халат, таким движением, словно все, что было под ним, давно уже принадлежало ему, при этом его глаза не позволяли моим отвернуться. В то же время я с силой ухватилась в его волосы и притянула голову к себе.

В этот раз близость была быстрее, короче и намного страстней, словно мы не виделись давно. Но уходя, Грем поцеловал меня очень нежно. Его рука накрыла мою наготу одеялом, хотя он задержал свою руку на моей груди. Я не позволила ему тут же отстраниться и поцеловала сама — дольше, тяжелее, будто бы с горечью при расставании.

— Мы поговорим обо всем завтра, — пообещал он, и исчез в темном пролете окна, словно вышел в дверь. Я тут же бросилась в ужасе за ним, но в темноте лишь заметила, как он проворно движется вниз по старой яблоне, ветки которой близко подходили к окну. Это было почти реально, что он мог до них дотянуться… и все же, я была сбита с толку.

— Нет, не поговорим, — прошептала я вдогонку ему, этой темноте и дереву, словно они были его соучастниками.

Я или нужна или нет. По-другому не может быть.

Завтра я смогу целый день пробыть на парах — Грем туда, скорее всего не приедет, не желая натолкнуться на Калеба. А в субботу мы едем в Серые леса с друзьями и школьниками на ежегодную вылазку на природу.

А в воскресенье я поеду к родителям на целую неделю. То, что будет потом, уже не тревожило. Я смогу там просто отдохнуть.

Решив для себя это, я вновь вернулась в кровать, но перед этим поправила все следы очередного своего нечестивого падения.