"Продвинутые сексуальные советы для девушек" - читать интересную книгу автора (Хеймель Синтия)

21. Семидесятые

Не помню, когда я в первый раз услышала о новомодном «Освобождении женщин». Помню обложку журнала Life, кажется, что-то о Мисс Америка и бюстгальтерах.

Я ничего не понимала ни в том, ни в другом. Для меня идея женского освобождения ассоциировалась с чем-то неприятным, как будто сварливым. «Кому это надо? Это так странно, кучка сумасшедших, что с ними такое?» — думала я.

Я была слишком погружена в игру в домохозяйку. Я играла серьезно. Я и вправду верила, что устроила свою жизнь, с детскими колясками и домом на окраине всего в миле от моей мамы.

Я не могла даже представить себе существование каких-либо альтернатич. Блин, да я даже не знала, что можно быть матерью, но все равно модно одеваться! О да, и жить настоящей жизнью.

Была ли у меня депрессия? Бесспорно. Знала ли я об этом?

Ни фига. Я думала, что жизнь и заключается в лежании в кровати с мрачными мыслями и поедании печенья день за днем, день за днем. Я знала, что как домохозяйка и мать я должна содержать дом без единого пятнышка и приглашать других матерей на чашечку кофе. Но оказывалось, что мне не удастся содержать дом в чистоте. Я постоянно находила под кроватью недоеденные сэндвичи и снова оставляла их там.

Ни одна из моих поверхностных дружб с другими мамами, заведенных в основном во время прогулок с ребенком вокруг дома, ни к чему хорошему не приводила. Возможно, другие матери были так же подавлены, как и я. Самым волнующим событием для меня был случай, когда однажды мы с моей подругой Джин обменялись детьми и кормили их грудью. У-хуу!

Держите нас!

Можете поверить, что я была такой? Я не могу! Вы, наверное, думаете, что в тот момент, если бы у меня была такая возможность, я заключила бы феминизм в свои обьятия и засосала его в горячем поцелуе.

Ничего подобного, я вела себя как раб, которого освободили, но он не хочет покидать плантацию.

Я была в безопасности и скучала. Мы настолько привыкли к тому, что нас всегда отодвигали на второй план, что мы должны заботиться о детях и молчать во время обсуждения политики, что любые перемены пугали.

Многие женщины даже открыто критиковали радикальных феминисток и смеялись над ними! В особенности женщины старшего возраста, которые посвятили большую часть своей жизни поддержке и обслуживанию своих мужчин, женщины, которые пережили много лишений и руководствовались в жизни фальшивой парадигмой.

И мы не можем их за это винить. Как бы вы себя почувствовали, если бы вдруг заподозрили, что все ваше существование было бессмысленным? Страх поражения мог оказаться настолько сильным, что поверг бы вас в бездну полного отрицания и вас только раздражали бы все те, кто пытался бы вас освободить. Вы сидели бы дома как курица на насесте.

А еще этот гадкий страх перед одиночеством.

Когда феминизм только что появился, отнюдь не все мужчины почувствовали свою вину. Они злились. Им казалось, что их предали. Это было так погано. Они из кожи вон лезли, чтобы обеспечить семью, и как их отблагодарили? Злостью и ненавистью?

К тому же было все-таки приятно, когда к тебе относились как к главному, приятно иметь власть. Мужчины не хотели от этого отказываться, они даже не могли себе представить сам факт отказа, во всяком случае на первых порах. Им, собственно, как и женщинам, потребовалось время, чтобы свыкнуться с этой мыслью. Мужчины не болели за феминисток.

Сначала феминистки и мужчины были заклятыми врагами.

И, естественно, многие женщины боялись, что мужчины их бросят из-за феминистических мыслей.

И плюс к этому страх, что не сможешь сама о себе позаботиться в мире, где люди воспринимают тебя как неумелую дуру. Понятно, почему феминизм сначала появился на территории колледжей, где студенты, которых обеспечивали их мамы и папы, могли свободно самовыражаться.

А тем временем мне до смерти наскучило на своей окраине. Мне некуда было надеть голубое платье с огромными красными вишенками от Betsey Johnson. В будущем меня не ожидало ничего интересного, кроме первого шага ребенка и еще большего количества печенья.

Я не слишком далеко ушла по этой сомнительной дороге превращения мужчины в пуп земли. Тем не менее мне пришлось столкнуться с веселой ситуацией «наши деньги/мои деньги».

В 1970 году Стив зарабатывал в качестве диктора на радио 200 долларов в неделю. Для нас это был и большие деньги, и это были наши деньги. У меня было на них столько же прав, СКОЛЬКО и у него. До рождения ребенка я работала в небольшой хипповской газете, где получата меньше денег, но это были мои деньги. На них я могла купить нам кондиционер для воздуха, а могла потратить их на поездку в одиночестве в Англию, выбор целиком зависел от меня.

Это было несправедливо. Фактически Стив нес ответственность за нас обоих. И не важно, что Стив владел большими деньгами, чем я, все равно это было неправильно. Я чувствовала себя незначительной и предоставленной самой себе, как и мой доход. Мы вообще-то никогда об этом не говорили.

Так же вели себя наши родители, родители наших родителей, просто так всегда и было.

Неудивительно, что мы стали говорить друг с другом как с детьми. Мы не осознавали того, что были прочно связаны, живя жизнью, не имеющей с нами ничего общего. Мы превратились в инфантильных поедателей печенья.

Но потом, после трех лет общения голосом мышки из диснеевской «Золушки», Стив получил предложение на высокооплачиваемую работу в Техасе. Мы решили его принять и ехать в Техас. Но сначала я хотела съездить в Англию. Я прочитала книги Маргарет Дрэбл, Диккенса и Артура Конан Дойля. Я мечтала увидеть дом 221Б на Бейкер-стрит. Мы договорились, что сначала поедет Стив, найдет нам жилье, а я присоединюсь к нему где-нибудь через месяц после поездки по Европе.

Прощание было мучительным. Мы называли друг друга «малыш», плакали, обнимались и снова плакали. В конце коннов он уехал. Я слышала, как хлопнула дверь. Я, как всегда, лежала в кровати. Но потом случилась невероятная вещь.

Я пришла в себя.

Я вспомнила, кто я. Это понимание пришло с бурным потоком чувств:

Несчастный ребенок с окраины, который убежал в большой город, задушенный жизнью и родителями, старающийся быть глупым, необычным и претендующим на художественный вкус. Как такое могло случиться? О чем я думала, живя здесь, в миле от своей матери?

Я лежала так до наступления темноты. Потом я встала, надела свое платье в вишенку и расчесала волосы. Весь вечер я провела в гостиной — на этот раз не в кровати — танцуя с ребенком под «Maggie Мау» Рола Стюарта. И думая об освобождении женшин.

Шесть месяцев спустя я сидела в группе по повышению самосознания в трущобах Южного Лондона, и мы говорили о мастурбации.

Я незаконно вселилась в заброшенный дом в Южном Лондоне. Нас было девять человек: четыре студентки-архитектора, приводящие дом в порядок, две «одинокие матери» и три крошечных ребенка. Иногда мы случайно подслушивали, как дети обсуждают фразу «и жили они долго и счастливо», и мы кричали, чтобы они это прекратили. Это было похоже на рай, даже несмотря на то, что каждое утро зимой изо рта у меня шел пар и мне приходилось класть монетки в газомер. У меня был любовник по имени Джордж. Привет, Джордж!

Стив начал догадываться, что я не собираюсь к нему возвращаться. Я поступила с ним ужасно. Я приехала в Англию, поняла, что это мой мир, что я проснулась, и просто не могла представить себе возвращение.

Я работала организатором в южнолондонском общественном центре и стала большим активистом. Я прочитала все возможные книги Саула Алинскн, «Правила для радикалов» была моей любимой. Я выступала против попыток социальных работников подогнать людей под систему и за то, чтобы подогнать систему под людей. Я была безудержна в своей деятельности.

Я прочитала «Второй пол» Симоны де Бовуар, и он напугал меня до глубины души. Я читала феминистический журнал «Лишнее ребро». И я читала «Женщина-евнух» Джермейн Греер.

Эта группа по повышению самосознания действительно повышала самосознание. Мы могли говорить о чем угодно.

«Как вы это делаете? — спросила я, — я имею в виду мастурбацию».

«Синтия, ты шутишь», — удивилась Джиллиан. Она посмотрела на меня и поняла, что я не шутила.

«Ну, ты знаешь, что надо делать пальцами?» — спросила Дженни.

«Да, знаю, — ответила я, — но ничего не происходит».

«Тебе нужно о чем-нибудь подумать, — заметила Сью, — например представить, как ты делаешь это с тем, кого очень хочешь».

«Например, в каком-нибудь месте, где этого делать

нельзя», — добавила Джиллиан.

«Придумай целую историю», — посоветовала Энн.

Я не могла дождаться того момента, когда вернусь домой и попробую, но нам надо было обсудить еше много других вещей. Например, то, как мы неделю назад взрывались хохотом, пытаясь разглядеть свои шейки матки в косметическое зеркальце. Или то, почему всем мужчинам достается хорошая работа и почему нам все время попадаются женатые мужчины. Почему нас называют дорогой, своей девочкой и милой.

«Мы же ничем не хуже мужчин, разве нет?» — спросила Джиллиан.

«Мы лучше», — ответила Дженни.

«Я бы не стала заходить так далеко», — сказала я, втайне напуганная.

«А я бы стала, — сказалаДженни. — Они кучка самодовольных бесчувственных ублюдков, не умеющих жить без женщин, которые бы за ними присматривали».

Разговоры такого рода дико нас будоражили. Они казались такими… такими недозволенными.

Каждая из нас приходила на встречу в одиночестве, но к концу вечера мы становились одним целым. Нас было больше, мы были свободнее и счастливее, чем просто сумма нас по-отдельности.

Это было сестринство. Сестринство было действительно сильно. Оно абстрагировало нас от самих себя и погружало в нечто большое, сияющее и свободное. Оно заставляло нас смеяться и открывать наши сердца.

Потому что у нас, сестер, не было никого, кроме друг друга.

Мы были группой, выступающей против опасного сопротивления.

Нас не любили не только мужчины, не только женщины относились к нам с подозрением, но нас не поддерживаю общество. СМИ смеялось над нами. Никто из правительства не извлекал из этого выгоды. Корпорации хотели нашей смерти. Освобождение женщин все еще оставалось подпольным движением.

И мы это изменяли, по одному сознанию за раз.

Теперь все кажется совсем другим. Сестринство больше не так необходимо, и вы можете даже попасть в ловушку. Женщины зашли так далеко, что могут теперь с таким же успехом, как и мужчины, быть полными задницами. Теперь практически не встретишь у женщины секретного взгляда понимания и солидарности, не то что во времена расцвета сестринства.

Я несколько скучаю по этому.

Мисс Джермей и Греер собиралась приехать в Институт Популяции! Будучи секретарем в фойе, я должна была первой ее встретить и поприветствовать!

Я была так взволнована, что с трудом могла дышать! Она заметит меня, мы сможем поговорить о том о сем, я скажу ей, что она изменила мою жизнь. Мы обменяемся историями о пресечении тендера и посмеемся как истинные старые феминистки!

Наконец она влетела в помещение, высокая, гибкая и красивая. Ее взгляд скользнул по мне так, как будто меня и не было.

Я поздоровалась, она это заметила, но не ответила, а понеслась мимо с распростертыми объятиями к директорам-мужчинам.

Хорошо.

Спасибо, конечно, за «Женщину-евнуха», Джермейн Греер, но не я прощу тебе того, что ты заставила меня чувствовать себя дерьмом.

Несколькими неделями позже сварливый старый директор захотел, чтобы я написала важное письмо.

«Ты креативная личность, — сказал он, — напиши креативное деловое письмо».

Моя голова закружилась, как у Линды Блэр, из горла вырвался сдавленный стон, и я вышла.

Мне ничего не оставалось, кроме как начать писать.