"Избранное - Романы. Повесть. Рассказы" - читать интересную книгу автора (Спарк Мюриэл, Spark Muriel)

II

Двадцативосьмилетняя Линда Паттерсон пребывала в постоянном раздражении. Дафна ее не понимала. Сама она обожала дядю Пубу с его ревматизмом и длинными скребницами для шерсти. Ее единственно тревожили его угрозы продать сырой старый дом и поселиться в какой-нибудь гостинице, зато кузина Линда от этих планов только оживала. Ее муж погиб в автомобильной катастрофе. Она не чаяла вырваться отсюда и найти работу в Лондоне.

— Как ты могла бросить свой прекрасный климат и приехать в этот ужас? — спрашивала Линда.

— Это же Англия, — отвечала счастливая Дафна.

Вскоре после ее приезда тетя Сара, которой было восемьдесят два, сказала ей:

— Дорогая, так у нас дело не пойдет.

— Какое дело?

Тетя Сара вздохнула.

— Ты отлично понимаешь, о чем я говорю. Мои ночные сорочки из искусственного шелка. Все три лежали в шкафу — зеленая, кремовая и розовая. Сегодня утром они пропали. Кроме тебя, взять их некому. Клара вне подозрений, да и как бы она смогла, если она не может одолеть лестницу? У бедняжки Линды еще от приданого остались…

— Что вы такое говорите? — сказала Дафна. — Что вы говорите?

Тетя Сара вынула из игольника иглу и уколола Дафну в руку.

— Это за то, что ты крадешь мои рубашки, — сказала она.

— Надо отправлять ее в приют, — сказала Линда. — У нас даже приходящая прислуга больше недели не задерживается — тетя Сара всех обвиняет в воровстве.

— Кстати, — сказал Пуба, — если бы не эта идея, она практически в здравом уме. Это поразительно для ее возраста. Вот бы заставить ее осознать, какая непроходимая глупость эта идея…

— Надо отправлять ее в приют.

Пуба вышел взглянуть на барометр и уже не вернулся.

— Вообще-то я не обижаюсь, — сказала Дафна.

— Сколько из-за нее лишней работы, — сказала Линда. — Сколько неприятностей.

На следующий день, когда Дафна мыла на кухне пол, вошла тетя Сара и встала посреди лужи.

— Монастырский бальзам, — сказала она. — Я оставила в ванной комнате полную бутылку, и она пропала.

— Я знаю, — сказала Дафна, елозя по полу, — я ее взяла в минуту слабости, но сейчас она на месте.

— Отлично, — сказала тетя Сара и засеменила прочь, потянув за собой лужу. — Но больше так не делай. У твоей матери была эта слабость — воровство, я помню.

В апреле было еще по-зимнему холодно. Когда хотелось покурить, Линда с Дафной шли в библиотеку — к электрическому камину с одной спиралью: от табачного дыма у Пубы начинался приступ астмы.

У Линды был роман с адвокатом, и выходные она проводила в Лондоне. Когда в доме появилась Дафна, стало возможным прихватывать будни и даже пропадать на неделю. «Дафна, — звонила она, — ты еще продержишься без подкрепления? Для меня это очень важно».

С дядюшкой Пубой Дафна ходила на прогулки. Ей приходилось делать шаги покороче, чтобы подстроиться к его неторопливой поступи. Наезженными дорогами они доходили до реки, которую в разговоре Дафна обязательно называла Темзой — впрочем, это и была Темза.

— До самой Темзы ходили, — вернувшись, говорила она Линде.

Дальше местного шлюза они не уходили и на зеленые луга с роскошными овцами не сворачивали.

Родственники ее земляков пригласили ее в Лондон. Она приняла приглашение и предупредила Линду, что в такие-то дни ее не будет дома.

— Погоди, — сказала Линда, — на следующей неделе я буду в Лондоне. Пойми, это важно. Кому-то надо остаться с Пубой и тетей Сарой.

— Понятно, — сказала Дафна.

Линда повеселела.

— Может, ты съездишь через неделю?

— Нет, мне нужно на следующей неделе, — спокойно объяснила Дафна.

— Кому-то надо остаться с Пубой и тетей Сарой.

— Понятно.

Линда заплакала.

— Я напишу своим друзьям, — сказала Дафна, — и все объясню.

Линда вытерла слезы и сказала:

— Тебе не понять, что это такое: целые годы жить в этом склепе с двумя капризными стариками и беспомощной Кларой.

В отсутствие Линды на выходные приехали родственники: Молли, Крыса, Крот и парнишка по прозвищу Стручок. Крот был неженатый кузен. Дафна выразила желание повидать Кембридж. Он сказал, что это можно устроить. Она сказала, что скоро, возможно, поедет в Лондон. Он сказал, что с удовольствием повидает ее там. Тетя Сара уколола парнишку в руку, а Молли и Крыса отвели Дафну в сторонку и посоветовали как можно скорее убраться из этого дома. «Здесь нездоровая атмосфера».

— Это же типично английская атмосфера, — сказала Дафна.

— Господи, твоя воля! — сказал Крыса.

Наконец ей удалось на неделю уехать в Лондон к родственникам своих земляков. Дафне говорили, что они состоятельные люди, и она не поверила своим глазам, когда такси подъехало к узкому дому на невзрачной улочке с длинным рядом гаражей на противоположной стороне.

— Вы уверены, что мы правильно приехали? — спросила она шофера.

— Чэмпион-Мьюз, 25, — сказал тот.

— Правильно, — сказала Дафна. — Значит, здесь.

Перед ее отъездом Линда сказала ей:

— Чэмпион-Мьюз? Должно быть, богатые люди. Мечтаю жить в конюшне [71].

Дафна запомнила эти слова.

Внутренний вид дома был много выигрышнее. Она пересмотрела свое отношение и за обедом, не кривя душой, высказала хозяйке:

— В какой замечательной конюшне вы живете.

— Правда? Нам очень повезло — дом буквально рвали из рук. Миссис Придэм была элегантная женщина средних лет. Мистер Придэм был хирург-косметолог.

— Я не буду бестактно выпытывать, — сказал он Дафне, — каким опасностям вы подвергались в кромешно темной Африке.

Дафна рассмеялась.

— Вам, разумеется, нужен сезон, — сказала миссис Придэм. — Вы что-нибудь предприняли?

— Я пробуду здесь не меньше двух лет.

Сообразив, что речь идет о лондонском сезоне, она добавила:

— Нет, я ничего не предприняла. Зато мой дядя писал сюда своим друзьям.

— В этом году уже можно не успеть, — сказала миссис Придэм.

— Вообще-то, — сказала Дафна, — я просто хочу посмотреть Англию. Мне хочется увидеть Лондон. Тауэр. Повидать друзей дяди Чакаты.

— В Тауэр я свожу вас завтра днем, — сказал мистер Придэм.

Он сдержал слово, и после они еще съездили в Ричмонд и Кенсингтон. На площадке для игр он остановился.

— Дафна, — сказал он, — я вас люблю.

И прижал свои стариковские губы к ее губам.

Когда он наконец отлепился, она незаметно, чтобы не обидеть его, вытерлась платком. Однако пришлось сказать, что в колонии ее ждет жених.

— Боже, как плохо я поступил. Я плохо поступил?

— Дафна помолвлена с каким-то счастливчиком в своей Африке, — сказал он за обедом. С ними сидел Крот. Он поднял на Дафну глаза. Она ответила беспомощным взглядом. Миссис Придэм посмотрела на мужа и сказала:

— Вам нужен лондонский сезон, а уж потом все остальное. Поживите у нас эти шесть недель. Мне не впервой вывозить девушку в свет. Мы, конечно, поздновато спохватились, и все-таки…

— Поживите у нас, — сказал мистер Придэм.

Когда Дафна открыла Кроту секрет своей «помолвки», он сказал:

— Тебе нельзя оставаться у Придэмов. Я знаю, у кого ты можешь остановиться: у матери одного моего приятеля.

Миссис Придэм огорчилась, когда Дафна объявила, что дольше недели не сможет задержаться. В оставшиеся дни миссис Придэм буквально навязывала ее своему мужу, частенько оставляла их наедине, вдруг убегала по делам, заблаговременно напросившись в попутчицы к кому-нибудь с машиной, и Дафна оставалась обедать в компании с одним мистером Придэмом.

— Ей в голову не приходит, какой он на самом деле, — призналась она Кроту. — Такое впечатление, что она нарочно толкает его ко мне.

— Она хочет разогреть его, — сказал Крот. — Многие так делают. Берут в дом девушек, чтобы расшевелить у своего старика воображение. А потом девушек удаляют.

— Понятно.

Она переехала на полный пансион к матери Майкла, приятеля Крота. Договорились заочно — письмом.

Майкл Касс был худ, долговяз и курнос. Его определили помогать на бирже дяде-маклеру, но дело у него не заладилось. Он постоянно хихикал. Он жил с матерью, и та по-своему гордилась его глупостью. «Майкл, — говорила она Дафне, — непроходимый болван…» В войну, рассказывала она ей, она жила в Беркшире. Майкл приехал на побывку. Однажды днем она дала ему продовольственную книжку и отправила за пачкой чая. Он вернулся только на следующее утро. Вручил матери чай и объяснил, что его задержали пересадки.

— Какие пересадки? — спросила мать.

— С поезда на поезд — Лондон неблизко.

Выяснилось, что за пачкой чая он ездил в «Фортнум»[72], поскольку не мог даже предположить, что чай продают в деревне и вообще где угодно, не обязательно в «Фортнуме». Дафна решила, что это очень по-английски.

Теперь Майкл жил у матери на Риджентс-парк. Грета Касс тоже была долговязая, как ее сын, но с долговязостью справлялась успешно: свои поджарые пять футов десять дюймов росту[73] она подавала таким образом, что даже сутулые плечи, впалая грудь и колючие локти обращались в достоинство. Она говорила протяжно и в нос. Жила на алименты и плату с жильцов.

С Дафны она драла нещадно, и Дафна понимала, что выходит многовато, но простодушно считала Грету Касс достойной матерью своего сына, женщиной недалекой и обретавшейся в нереальном мире, где деньги не имеют цены и поэтому можно легко переоценить наличность своего жильца. Оголодав, Дафна частенько выбегала в кафе перехватить бутерброд. Поначалу она решила, что светские дамы просто не приучены думать о еде, но, увидев, как Грета Касс умеет наворачивать за чужой счет, пересмотрела свое мнение и домашнюю бережливость Греты отнесла за счет ее бестолковости в практических делах. Грета как могла оправдывала это предположение — например, забывала вернуть Дафне сдачу с фунта либо уходила на весь день, не оставив в доме ничего на обед.

Зато не приходилось сомневаться, что она действительно светская дама, чего нельзя было сказать о родственницах Дафны. Правда, Молли и Линда представлялись ко двору, и на фотографиях Дафна видела свою мать и тетю Сару в шляпах с перьями и в длинных платьях — тогда еще за этим следили строго. И все-таки они не были светскими дамами. Дафна часто задумывалась о Грете Касс, которая недаром же была племянницей епископа и графской кузиной. Однажды она выбралась на конец недели повидать Пубу и в разговоре с мисс Барроу, достопримечательной старой девой, заглянувшей к ним на чай, упомянула Грету Касс. К изумлению Дафны, она оказалась ровесницей Греты, эта женщина в допотопном, мужского покроя плаще, с потрескавшимися от работы в саду руками, с лицом, потрескавшимся от непогоды. Они учились в разных школах, но в одно время, и в один год были представлены.

— Все-таки странно, — сказала она потом Пубе — что такие разные люди, как миссис Касс и мисс Барроу, в свое время получили одинаковое воспитание.

На словах он согласился с нею:

— Пожалуй, да, — но он, наверняка, не понял, что она находила тут странного.

Она вернулась на Риджентс-парк. Грета Касс устроила в ресторане в Вест-Энде званый обед, после которого еще сидели до утра в ночном клубе. Было приглашено человек двадцать молодежи, в основном подросткового возраста, отчего Дафна почувствовала себя старухой, и ей не стало легче оттого, что присутствовало несколько человек в возрасте Греты. Само собой, пришел Майкл. Но Дафна не принимала его всерьез, хоть он и был англичанин.

За этим званым обедом последовал еще один, потом еще.

— Может, пригласить Крота? — спросила Дафна.

— Видите ли, — сказала Грета, — весь смысл в том, чтобы вы повидали новых людей. Но если хотите, то конечно…

Счет за эти обеды поглотил половину ее годового содержания. Вторая половина ушла на завтраки с многочисленными приятельницами Греты. Дафна жаждала объяснить миссис Касс, что даже не предполагала, какие обязанности на себя берет, став ее жилицей. Ее не надо развлекать, потому что единственным ее желанием было пожить у интересных людей. Дафна не нашла в себе смелости сказать это Грете, которая была мастерица напустить туману, уйти от ответа и непроницаемо замкнуться. И она попросила у Чакаты еще денег. «Когда я отгуляю свое, — писала она, — я, конечно, устроюсь работать».

«Надеюсь, ты хоть краем глаза видишь Англию, — отвечал тот, выслав чек. — Рекомендую поездить с автобусными экскурсиями. Говорят, они замечательны, могу только позавидовать тебе, потому что в мое время ничего такого не было».

Она редко внимала советам Чакаты, поскольку в большинстве своем они были неисполнимы. «Сходи в банк и познакомься с Мерривейлом, — писал он. — Как меня в свое время, он угостит тебя хересом». Расспросы в банке ничего не дали. «Слышал когда-нибудь о таком — Мерривейл?» — спрашивали друг друга клерки. «Вы не перепутали отделение?» — спрашивали они Дафну.

— Нет. Он был заведующим.

— Извините, мадам, но у нас никто не знает такого. Должно быть, он работал здесь очень давно.

— Понятно.

Со временем она перестала отвечать на вопросы Чакаты: «Ты уже побывала в Хэмптон-Корте?», «Ты ходила в банк к Мерривейлу? Он угостит тебя хересом…», «Ты устроилась с поездкой по Англии и Уэльсу? Надеюсь, ты не отказалась от намерения увидеть сельскую Англию?»

«Я не нашла твоего сапожника на Сент-Полз-Чёрчьярд, — писала она ему, — там все разбомбили. Лучше тебе рассчитывать на того мастера в Иоганнесбурге. У меня все равно не получится заказать тебе нужную обувь».

А потом она вообще стала обходить молчанием его просьбы и советы и просто отчитывалась, какие у нее были приемы, ради него приукрашивая рассказ. Похоже, он не очень внимательно читал ее письма, поскольку ни разу не завел речь об этих приемах.

Как-то днем Грета явилась домой с крошечным пуделем.

— Он ваш, — сказала она Дафне.

— Какая дивная прелесть! — сказала Дафна, полагая, что это подарок, и желая выразить свою признательность словами, принятыми в этом кругу.

— Я не могла не взять его для вас, — сказала Грета и потребовала сто десять гиней.

Скрывая отчаяние, Дафна пылко зарылась лицом в пуделиные кудри.

— Нам ужасно с ним повезло, — продолжала Грета. — Ведь это не просто мелкий пудель, это именно карликовый.

Дафна выписала ей чек и пожаловалась Чакате на лондонскую дороговизну. Она решила осенью пойти работать, а пока отказаться от двухнедельной автомобильной поездки по северу, которую планировала на компанейских началах с Молли, Крысой и Кротом.

Чаката прислал деньги в счет будущего квартала. «Прости, что не могу больше. На лошадей напала цеце, а какой уродился табак, везде писали». Она не читала про неурожай табака, но что год на год не приходится, она и так знала. Ей были внове трудности Чакаты, поскольку она считала его весьма состоятельным человеком. Немного спустя друзья написали ей из колонии, что обосновавшиеся в Кении дочь и зять Чакаты были убиты мау-мау. «Чаката просил не говорить тебе, — писали они, — но мы решили, что лучше тебе знать. Чаката теперь воспитывает двух мальчиков».

Была середина мая. По договоренности ей оставалось жить у миссис Касс до конца июня. Но она сняла трубку и позвонила Линде, что возвращается к ним. Греты дома не было. Дафна собрала вещи и с Пушком (пудель) на коленях бесстрашно ожидала ее возвращения, чтобы объявить о своем банкротстве.

Первым пришел Майкл. В руках он нес пустую клетку и картонную коробку с проверченными дырочками. Когда коробку открыли, из нее всполошенно прянула птица.

— Волнистый попугайчик, — сказал Майкл. — У вас-то они, наверное, летают на воле. Между прочим, умеют говорить. Сейчас он напуган, но когда они привыкают к человеку, то начинают говорить.

И он хихикнул.

Птица между тем уселась на абажур. Дафна изловила ее и сунула в клетку. У нее была бледно-лиловая грудка.

— Это вам, — сказал Майкл. — Это мама мне ее дала. Специально для вас купила. Она говорит: «Поди сюда, милая», «Поди к черту» — в общем, в таком роде.

— Но она мне совсем не нужна, — в отчаянии сказала Дафна.

— Чик-чирик, — окликнул Майкл птицу. — Скажи: «Здравствуй». Скажи: «Поди сюда, дорогая».

Птица сидела на дне клетки и вертела головой.

— Поймите, — сказала Дафна, — у меня совсем нет денег. Я на мели. Я не могу дарить вашей матушке птиц. Я и жду-то ее, чтобы попрощаться.

— Неправда, — сказал Майкл.

— Правда, — сказала Дафна.

— Знаете что, — сказал он, — мой совет: смывайтесь, пока она не пришла. Если вы все это выложите ей, то заварится страшная каша. — Он чуть слышно хихикнул и налил себе виски, которое его мать уже разбавила водой. — Хотите, я вызову такси? Она вернется через полчаса.

— Нет, я ее дождусь, — сказала Дафна и нервно взъерошила пуделиные кудри.

— С одной девушкой, — сказал Майкл, — дело чуть не дошло до суда. Мама должна была устроить для нее два бала — и не сделала, или еще чего, а родители взъелись. По-моему, мама просто потратила деньги, или еще чего.

Он хихикнул.

— Понятно.

Дафна пошла к телефону и попросила Крота заехать за ней после работы.

Пришла Грета и, уяснив обстановку, выслала Майкла из комнаты.

— Должна вам заметить, — сказала она Дафне, — что вы затеваете незаконное дело. Вы это понимаете, я надеюсь?

— Я не уведомила заранее, зато оплачу за неделю вперед, — сказала Дафна, — и еще надбавлю.

— Милочка, вы дали согласие проживать здесь до конца июня. Это написано черным по белому.

Она сказала сущую правду. Только теперь Дафна поняла, как ловко вытянули у нее из деревни письменное подтверждение.

— У дяди непредвиденные расходы. Мою кузину с мужем убили мау-мау, и теперь их сыновья…

— Простите, милочка, но разжалобиться я просто не имею права. Я ведь не меблированные комнаты держу. Лондонский сезон — это лондонский сезон, а кем я заменю вас в эту пору? Это после всего, что я для вас сделала. Приемы, скачки, ценные знакомства… Простите, но я не считаю возможным освободить вас от ваших обязательств. Я ради вас уже позвала людей на коктейль в «Кларидж» [74], это на будущей неделе. В конце концов никакой выгоды я не имею. Мерси Слейтер берет за дебютантку полторы тысячи.

Дафна вышла из оцепенения и отважилась возразить:

— Леди Слейтер устраивает балы для своих дебютанток.

Грета не осталась в долгу:

— Разве вы создали мне для этого условия?

— За мной заедет Крот, — сказала Дафна.

— Я не собираюсь насильно удерживать вас, Дафна. Но если вы сейчас уедете, то вам придется возместить мне все расходы. А потом уходите, если надумали.

— Уходи. Уходи. Поди к черту, — выкрикнул попугайчик, уже перебравшийся на жердочку.

— А как быть с птицей? — сказала Грета. — Я специально для вас ее купила. Думала, вы будете в восторге.

И она всхлипнула.

— Она мне не нужна, — сказала Дафна.

— Все мои девушки обожали животных, — сказала Грета.

— Поди сюда, дорогая, — сказала птица. — Уходи, поди к черту.

Грета ушла в подсчеты.

— Птица стоит двадцать гиней. Кроме того, я заказала вам новые платья…

— Уходи, уходи, — говорила птица.

Приехал Крот. Дафна оставила на столике в прихожей чек на двадцать фунтов и убежала в машину, а Крот пошел выручать ее чемоданы.

— Мой адвокат вам напишет, — крикнула ей вслед Грета.

В прихожей слонялся Майкл. Случившееся не произвело на него никакого впечатления. Когда Дафна выходила, он хихикнул и пошел помочь Кроту забрать вещи.

Они ехали минут десять до первого светофора. Когда мотор смолк, Дафна услышала, как на заднем сиденье попискивает попугайчик.

— Ты взял птицу! — сказала она.

— Да. Разве она не твоя? Майкл сказал, что твоя.

— Я позвоню в зоомагазин, — сказала Дафна, — и попрошу взять ее обратно. Как ты думаешь. Грета Касс подаст на меня в суд?

— Ей не на что рассчитывать, — сказал Крот. — Выбрось все это из головы.

На следующее утро Дафна уже от своих позвонила в зоомагазин.

— Говорит миссис Касс, — сказала она насморочным голосом. — Вчера я купила у вас волнистого попугайчика. Смешно сказать, но я забыла, сколько он стоил — может, вы напомните, чтобы я записала у себя?

— Миссис Грета Касс?

— Совершенно верно.

— Мне кажется, мы не продавали вам вчера никакого попугайчика, миссис Касс. Подождите у телефона, я уточню.

Немного спустя в трубке раздался другой, более начальственный голос.

— Вы спрашивали насчет волнистого попугайчика, миссис Касс?

— Да, я купила его вчера, — сказала Дафна в нос.

— Но не в нашем магазине, миссис Касс… Кстати, миссис Касс…

— Да? — прогнусавила Дафна.

— Раз уж вы позвонили, я хочу напомнить, что за вами долг.

— Я помню. Сколько там? Я пришлю чек.

— Восемьдесят гиней — вместе с карликовым пуделем, разумеется.

— Я понимаю. А сколько стоил пудель? Я очень бестолковая в делах.

— Пудель стоил шестьдесят гиней. Остальное числится за вами с прошлого октября…

— Благодарю вас. Я полностью вам доверяю. Я пришлю чек.

— Я знаю: ты украла эту птицу, — сказала тетя Сара, пихнув клетку.

— Нет, — сказала Дафна. — Я заплатила за нее.

Весной 1947 года Линда умерла от болезни крови. На похоронах к Дафне подошел невысокий мужчина лет сорока пяти. Это был Мартин Гринди, тот адвокат, которого любила Линда. Он вручил Дафне свою визитную карточку.

— Может, вы как-нибудь подъедете, вспомним Линду?

— Обязательно.

— Может, на будущей неделе?

— Я все время в школе. Когда кончатся занятия, я вам напишу.

Она написала ему в пасхальные каникулы, и через несколько дней они встретились и вместе позавтракали.

— Мне так не хватает Линды, — сказал он.

— Я вас понимаю.

— Неприятнее всего, что я женат.

Она нашла его привлекательным и поняла, почему Линда так дорожила встречами с ним.

К лету она возместила Мартину утрату Линды. Они встречались в Лондоне в конце недели, а когда в школе начались каникулы, встречались чаще.

Дафна работала учительницей в частной школе в Хенли. Жила она с Пубой и средних лет домоправительницей, которую удалось удержать, поскольку старая прислуга, Клара, умерла, а тетю Сару сплавили в богадельню.

Крот женился, и Дафна грустила, что он не наезжает, как прежде, и не балует ее долгими автомобильными прогулками. До встречи с Мартином Гринди разнообразие в ее жизнь вносил только приходящий учитель рисования, дважды в неделю появлявшийся в школе.

Жена Мартина была несколькими годами старше его, жила в Суррее и страдала нервным расстройством.

— Развод исключается, — сказал Мартин. — Жена против по религиозным соображениям, и, хотя я их не разделяю, я чувствую ответственность за нее.

— Понятно.

Они встречались у него на квартире в Кенсингтоне. Стояла жара. Они купались в Серпантине [75].

Когда у жены наступало ухудшение, его вызывали в деревню. Дафна отсиживалась в квартире либо ходила по магазинам.

— В этом году, — говорил Мартин, — она совсем расклеилась. Но если в будущем году ей станет получше, я, может быть, свожу тебя в Австрию.

— В будущем году, — говорила она, — мне будет пора возвращаться в Африку.

«У Старого Тейса был удар, — писал ей недавно Чаката. — Сейчас он оправился, но соображает очень плохо». Последнее время Чаката, казалось, не особенно рассчитывал на ее возвращение. Дафна терялась, потому что раньше, сообщая домашние новости, он непременно прибавлял: «Ты застанешь много перемен, когда вернешься» или «Там новый врач. Он тебе понравится» — это уже из происшествий в дорпе. А в последнем письме Чаката писал: «В области образования наметились перемены. Ты увидишь, как далеко зашло дело, если вернешься». Временами ей казалось, что у Чакаты начинает шалить память. «Я стараюсь с наибольшей пользой провести здесь время, — писала она, — но поездки стоят очень дорого. Вряд ли я смогу хоть чуточку посмотреть Европу на обратном пути». В ответном письме Чаката ни словом не обмолвился о Европе, а написал: «Старый Тейс все время сидит на веранде. Бедняга, от него уже нет никакого вреда. В общем, грустное зрелище».

В конце лета любовник Дафны повез жену в Торки [76]. Несколько дней Дафна в одиночестве слонялась по улицам, потом уехала к Пубе. Она водила старика гулять. Попросила у него взаймы денег, чтобы на неделю съездить в Париж. Тот сказал, что не видит в этом никакого смысла. На другой день домоправительница сказала, что есть желающий купить ее пуделя за тридцать фунтов. Но Дафна уже привязалась к собаке. Она отвергла предложение и написала любовнику в Торки, прося у него взаймы, чтобы съездить в Париж. От Мартина пришла открытка, где не было ни слова о ее просьбе. «Будь в Лондоне в начале октября», — писал он.

В начале октября начались занятия в школе. В первую же неделю в деревне объявилась жена Мартина и потребовала от Пубы открыть местонахождение Дафны. Тот направил ее в школу, она явилась туда и устроила Дафне скандал.

Позже ей устроила разнос директриса, и Дафна тут же заявила, что уходит. Директриса скоро отошла, потому что учителей не хватало. «Я беспокоилась за девочек», — объяснила она. Приходящий учитель рисования, Хью, уверил Дафну, что в Лондоне она может найти работу получше. В тот же вечер она уехала. Пуба рвал и метал. «Кто же будет по хозяйству, когда у миссис Визи свободный день?» Дафна поняла, почему он не захотел отпустить ее в Париж.

— А вы женитесь на ней, — предложила Дафна. — Тогда она всегда будет под рукой.

Он так и сделал — не прошло и месяца. В Лондоне Дафна сняла комнату, в которой за такую плату обстановка могла быть и получше, зато хозяйка не возражала против пуделя.

Здесь ее нашел Мартин Гринди.

— Мне не нравится твоя жена, — сказала она.

— Наверное, она перехватила твое письмо. Как мне быть с тобой? Что сделать? Какие слова сказать?

Преподавая в школе рисование, Хью Фуллер занимался еще живописью. Он возил Дафну к себе в мастерскую на Эрлз-Корт, и она позировала ему, в задумчивости теребя потрепавшуюся обивку кресла.

О том, чтобы переехать к нему, сказала она, не может быть и речи, но она надеется, что они останутся друзьями.

Он решил, что поторопился с предложением, минуя постель, и попытался исправить промашку.

Дафна завизжала. Он не поверил своим ушам.

— Понимаешь, — объяснила она, — я сейчас ужасно нервная.

Он часто водил ее в Сохо, иногда брал с собой на вечеринки, где она впервые открывала мир, в существование которого прежде не верила. Поэты здесь и впрямь носили длинные волосы, художники ходили с бородами, а двое мужчин переплюнули всех, надев браслеты и серьги. Четверка девиц дружно жила в двух комнатах с огромной старухой негритянкой. Среди знакомых Хью некоторые презирали его за то, что он обучает искусству, другие не видели в этом вреда, коль скоро он бездарность, а третьи восхищались его трудолюбием и щедростью.

Дафна убедилась, что это общество весьма благотворно для ее нервов.

Здесь ей не задавали надоевших вопросов об Африке и, главное, к ней никто не приставал, даже Хью. Работала Дафна в муниципальной школе. Весной, когда занятия кончались рано, можно было пойти к Хью и его приятелям и всей компанией, поражая уличных зевак, заняв весь тротуар и штурмуя автобусы, отправиться на только что открывшуюся художественную выставку. И там Дафна понимала, что приятели Хью живут в мире, который для нее наглухо закрыт. Правда, она стала лучше разбираться в картинах. Может, Хью и впрямь был неисправимый педагог, как заметил один его приятель, но он с наслаждением открывал Дафне глаза на композицию, линию, свет, фактуру и краски.

Однажды ее навестил кузен Крот. Он рассказал, что Майкл, придурковатый сын Греты Касс с Риджентс-парк, женился на женщине десятью годами старше его и теперь эмигрирует в колонию. И хотя Дафна и прежде нет-нет да заскучает, бывало, по родным местам, сейчас она затосковала отчаянно.

— Мне уже скоро возвращаться, — сказала она Кроту. — Я скопила денег на дорогу. Приятно знать, что можешь в любое время вернуться.

Однажды Дафна и Хью сидели с приятелями в пивной в Сохо, как вдруг все разговоры смолкли. Дафна оглянулась и увидела, что вниманием всех завладел вошедший с улицы жгучий брюнет, худощавый, лет сорока с небольшим. Через минуту все снова заговорили, кто-то хихикнул и все время кто-нибудь посматривал в сторону пришедшего.

— Ральф Мерсер, — шепнули Дафне.

— Кто?

— Ральф Мерсер, романист. Кажется, они с Хью однокашники. Довольно популярный романист.

— Понятно, — сказала Дафна, — он и держится, как популярный.

Хью брал у стойки заказ. Романист увидел его, и они немного поговорили. Потом Хью привел его и познакомил со своими. Романист сел рядом с Дафной.

— Вы мне кое-кого напоминаете, — сказал он, — она была из Африки.

— Я сама из Африки, — сказала Дафна.

— Ты часто здесь бываешь? — спросил его Хью.

— Нет, просто шел мимо…

Какая-то девица густо, по-мужски фыркнула.

— Блажь, — сказала она.

— Он довольно мил, — сказал Хью, когда тот ушел. — При его известности…

— А вы слышали, — спросил кто-то старообразный, — как он сказал: «Мне как художнику?..» Смешно, правда?

— А что, он и есть художник, — сказал Хью, — в том смысле, что…

Но за общим смехом его не услышали.

Несколько дней спустя Хью сказал Дафне:

— Я получил письмо от Ральфа Мерсера.

— От кого?

— От того романиста, которого мы видели в пивной. Он просит твой адрес.

— Зачем, не знаешь?

— Наверное, ты ему понравилась.

— Он женат?

— Нет. Он живет с матерью. В общем, я послал ему твой адрес. Ты не возражаешь?

— Конечно, возражаю. Я не почтовая открытка, чтобы пускать меня по рукам. Боюсь, я не захочу тебя больше видеть.

— Знаешь, — сказал Хью, — хорошо, что у нас ничего не было. Я, понимаешь, не очень гожусь для женщин.

— Не знаю, что тебе ответить, — сказала она.

— Надеюсь, Ральф Мерсер тебе понравится. Он очень обеспеченный человек. Интересная личность.

— Я не собираюсь с ним видеться, — сказала Дафна.

Ее связь с Ральфом Мерсером продолжалась два года. Она увлеклась им до самозабвения и соответственно высоко была вознесена в глазах прочей свиты, в которую входило избранное число писателей и без числа народу из мира кино. Ее квартира в Хэмпстеде была выстлана серыми коврами, обставлена дорогой и модной шведской мебелью. Друзья Ральфа по-всякому обхаживали ее, весь день обрывали телефон, приносили цветы и билеты в театр.

Первые три месяца Ральф не отходил от нее ни на шаг. Она рассказала ему о своем детстве, о Чакате, о ферме, о дорпе, о Дональде Клути, о Старом Тейсе. Ральф требовал еще и еще. «Мне нужно знать все, что тебя окружало, каждую подробность. Любить — значит стирать с карты белые пятна». Столь оригинальный подход необычайно обострил ее память. Она вспомнила события, пролежавшие впотьмах пятнадцать и больше лет. Она уже смекала, какие рассказы придутся ему по вкусу — например, история вражды между Старым Тейсом и Чакатой, узлом связавшей честь и месть. Получив однажды от Чакаты письмо, она смогла одной фразой завершить повесть жизни Дональда Клути: он умер от пьянства. Это скромное даяние она вручила Ральфу, гордясь собой, поскольку из этого явствовало, что знание человека и его судьбы ей тоже доступно, хотя она и не романистка. «Я всегда, — сказала она, — спрашивала, пьяный он или трезвый, и он всегда отвечал правду». А позже в тот день мысль о смерти Дональда Клути вдруг оглушила ее, и она неутешно разрыдалась.

Миссис Чаката, сообщили из дому, разделила судьбу Дональда — по тем же причинам. И эту новость Дафна понесла на алтарь. Романист воспринял ее сдержаннее, чем предыдущую. «Старому Тейсу уже не удастся отомстить», — добавила она в пояснение, отлично зная, что после удара Старый Тейс глуп и беспомощен. Друзья писали ей из колонии, что миссис Чаката уже давно ложится без револьвера: «Старый Тейс не обращает на нее никакого внимания. Он обо всем забыл».

— Смерть перехитрила Старого Тейса, — сказала Дафна.

— Очень мелодраматично, — заметил Ральф.

Не предупреждая ее, Ральф стал исчезать на дни и целые недели. Перепуганная Дафна звонила его матери.

— Даже не представляю, где он может быть, — отвечала та. — Уж такой он человек, милочка. Одно мучение с ним.

Спустя много времени она скажет Дафне:

— Я люблю сына, но скажу как на духу: он мне не нравится.

Миссис Мерсер была набожной женщиной. Ральф любил мать, но она ему не нравилась. У него часто бывали нервные срывы.

— Я должен, — говорил он, — творить. Для этого мне требуется одиночество. Поэтому я и отлучаюсь.

— Понятно, — сказала Дафна.

— Если ты еще раз скажешь это слово, я тебя ударю.

И в ту же минуту ударил ее, хотя она не сказала ни слова.

Позже она сказала ему:

— Ты бы хоть предупреждал, когда уезжаешь, мне было бы спокойнее. А так я схожу с ума.

— Отлично. Сегодня вечером я уезжаю.

— Куда ты уезжаешь? Куда?

— Почему, — спросил он, — ты не возвращаешься в Африку?

— Потому что не хочу.

Всеми ее помыслами владел Ральф, и места для Африки уже не оставалось.

Его очередная книга пользовалась небывалым успехом. По ней снимался фильм. Он признался Дафне, что обожает ее и прекрасно сознает, какую адскую жизнь ей устроил. Видимо, с творческой натурой лучше не связываться.

— Игра стоит свеч, — сказала Дафна, — и, наверное, от меня тоже есть какая-нибудь польза.

В ту минуту он в этом не сомневался, прикинув, что последняя его книга была вся написана за время их связи.

— По-моему, нам надо пожениться, — сказал он.

На следующий день он вышел из дома и уехал за границу. Два года не притупили ее любви, не заглушили боли и страха.

Через три недели он написал ей с материной квартиры и попросил съехать. Он сам потом расплатится и прочее.

Она позвонила его матери.

— Он не станет говорить с тобой, — сказала та. — Честно говоря, я со стыда сгораю за него.

Дафна взяла такси и поехала к ним.

— Он работает наверху, — сказала его мать. — Завтра снова куда-то собирается уезжать. Честно говоря, я надеюсь, что это надолго.

— Мне нужно повидать его, — сказала Дафна.

— Я буквально больная от него, — сказала мать. — Стара я, милочка, чтобы переносить такое. Благослови тебя бог.

Она подошла к лестнице и крикнула:

— Ральф, спустись, пожалуйста, на минутку.

Дождавшись его шагов на площадке, она быстро шмыгнула в сторону.

— Уходи, — сказал Ральф. — Уходи и оставь меня в покое.