"Что может быть круче своей дороги?" - читать интересную книгу автора (О'Санчес)ГЛАВА IIДоверяя — не проверяй, не делай вторую глупость. Моя работа, в основном, такого свойства, что приходится подвергать сомнению все, даже заложенное Господом стремление человечества к добру и совершенству. В силу этого, вынужден отказывать себе в удовольствии принимать на веру слова окружающих, пока не находится им подкрепление в фактах, лучше, задокументированных и запротоколированных. Но если вдруг, случись такое, нет у меня иного выхода, кроме как положиться слепо на чужое слово, — не дергаюсь тогда, принимаю сказанное как незыблемую данность, определенную самим Небом. Риск ошибки с лихвой компенсируется несуетным, не опасливым размышлением. Ну и тем еще, что, не проверяя, ты не рискуешь вскрыть обман, который обнулит все твои помыслы и планы, выстроенные на том, во что ты поверил... Темно излагаю? Можно короче, с незначительным ущербом для глубины вышеизложенного: не доверяй! А, доверив — заранее рассчитывай последствия обмана и будь к ним готов, не утруждая себя проверками. Я тогда, в каморке у Вальтера Бирена, камердинера при сэре Пигги Туке, доверился ему, уверенный, что у того хватит ума рачительно использовать мой совет и, при этом, никому не выдавать наших с ним договоренностей без крайней на то нужды. Но будучи уверен в правильности своей теории, я заранее озаботился, чтобы не обнаружилось никаких материальных следов моей откровенности: ни свидетелей, ни подслушивающих устройств, вмонтированных в ливрею... Умер Пигги Тук. Не помогло, что мультимиллионер, и что хронических болячек в нем не наблюдалось... Обширный инфаркт, обширный инсульт — и вот уже наш Вальтер Бирен безработный. Позвонил мне, растерянный, словно бы на помощь надеялся... Ну, утешил его двумя дежурными словами, попросил звонить при случае, намекнул на возможное совместное распитие виски... Занес к себе в записную книжки его «рабочие» данные, телефон... А чем еще я мог бы ему помочь? Да и на фиг он мне сдался с его проблемами? Один раз видел Бирена «в натуре», когда по поручению фирмы приехал выражать соболезнования... Невесть кому... Какая-то тетка приняла их у меня, но я до сих пор без понятия — родственница она была, или представитель фискальных органов, претендующих на наследство покойного сироты? Увиделись, раскланялись, он не подошел ко мне, а я к нему... Так и не узнал — успел ли он воспользоваться моим советом, и что он думает о причине смерти своего хозяина... Все это накрылось для меня вечною тайной. И хорошо, я отнюдь не против чужих тайн. Я к чему: а оставь я некие вещественные знаки нашего с ним, с Вальтером, сговора за спиной клиента, пусть даже в пользу самого этого клиента, — и вполне возможно, что я стал бы объектом шантажа... Вернее, попытки шантажа, неудачной попытки шантажа, потому что наша корпоративно-народная мудрость гласит: поддался раз — и пидорас! Все наши сотрудники не однажды убеждались на чужих примерах в силе мудрости той, и, получив подобную прививку, — живут и работают при большом иммунитете. Не то чтобы нет на нас никаких рычагов страха: начальства, болезней, безработицы, к примеру, боимся, но мы не стремимся подставляться под новые. А вообще говоря, дело прошлое (обошлось — и слава Богу), не следовало мне перекладывать часть своих служебных забот на чужого дядю. Это как с семейными проблемами и обязанностями — кому их уступишь? Я — семейный человек. Иногда, когда никто не видит, подойду у зеркалу и говорю себе, повторяю: «Я — семейный человек! У меня семья! У меня жена и дети! Я — счастливчик!» Некоторые парни, знакомые с моей работы и по прежней жизни, смотрят на семейные узы как на клетку, все откладывают, тянут: «не нагулялись», не надышались они свободой... Глупцы. А впрочем, их дело. Я же и секунды не колебался: сразу после армии — под венец, потом в Дворец бракосочетания, потом на недельку в северные тропики, потом однокомнатную квартирку сняли... Меньше чем через год сынишка родился... Шонна, несмотря на мою репутацию шалопая, три года меня из армии ждала, хотя я ничегошеньки ей не обещал... Ждала и ни с кем ничего не крутила... Я знаю это. Точнее — верю ее словам... Гм... Нестыковка получается, непоследовательность: как же я ей верю, когда сам пропагандирую совсем иное? А вот так! Если существуют в правилах исключения, то это одно из них, и звать это исключение — Шонна, моя жена и мамочка моих детей. Сыну четыре с половиной года, дочери два с половиной, они уже начинают понимать друг друга и даже играть! Но игры у них все еще не взаимовыгодные, то и дело приходится утешать кого-нибудь из участников: Жан строит башню из больших пластмассовых кубиков, уже высокую построил, почти по грудь, но тут, пыхтя как волшебный паровозик, подбегает Элли и одним мастерским пинком разрушает постройку. Она заливисто смеется, а Жан с ревом бежит жаловаться маме. Но мамы нет дома, она в парикмахерской наводит красоту, и сын вынужден приспосабливаться к обстоятельствам, жаловаться папе, который тоже самый лучший на свете, но все-таки не мама... — Ты же здоровый взрослый парень, — объясняю я ему статус кво, — а она еще маленькая девочка. Да, маленькая, и девочка, поэтому по всем резонам — бить ее нельзя, потерпи до понедельника, до детского сада, там у тебя для этой цели полно друзей твоего пола и возраста... Мы с тобой не будем плакать, а возьмем да и выстроим башню гораздо выше прежней! Вдвоем. Ты главный строитель, а я помогаю. Идет? Что? Ну хорошо, согласен, замок еще лучше чем башня. Я готов и замок помочь выстроить... Элли сидит у меня на руках, предовольная! Голубые глазки распахнуты дальше некуда — слушает наш разговор и понимает, что развлечение не закончено, надо только дождаться, пока ее товарищи по игре, то есть, мы с Жаном, выстроим новое сооружение... — А она не будет больше?.. — Гм... справедливое подозрение. — Ну... Мы ее попросим, чтобы больше так не делала. Элли, не будешь новый замок рушить? — мотает бантами из стороны в сторону: не будет. Ох, сомневаюсь я в любых обещаниях, тем более в детских... А когда еще и пальчик во рту... — Видишь, не будет. Ну что, с фундамента начнем, или с крыши? С крыши? Тогда командуй, показывай, как это технически осуществить. А Элли пока вытрет щечки, возьмет вот эту розовую леечку и принесет с кухни водички, и даст попить цветочкам... — ...титотам... — Элли любит поливать цветы, ковер и паркет, хотя и они все, как я подозреваю, отвлекут, но не спасут наш новый замок. Однако, ни ее умыслам, ни нашим с Жаном замыслам, не дано было завершиться в тот день: мама вернулась. По чести говоря, я не придаю большого значения прическам и макияжам, хотя, понятное дело, мне приятнее смотреть на ухоженную даму либо девицу, чем на какую-нибудь растрепу, лохудру, неряху, распустеху... Трепетно поглаживать наманикюренный пальчик, нежно глядеть в искусно подведенные глаза, с любовным упоением прыгать по чистому и упругому телу... Все это так, но когда Шонна сама укладывает в «шлем» длинные свои каштановые волосы, мне это кажется ничуть не худшим, нежели сейчас, после трехчасовых камланий над ними шаманов мэйкапа... Но я стреляный воробей и знаю, как нужно обращаться с хорошенькими замужними женщинами. — Слу-ушай, просто превосходно! Класс! — Серьезно? Ай!.. Эличка! Не трогай, пожалуйста, не трогай мамины волосики! Рик! — Элли, иди ко мне на ручки, на, на, мои похватай. Можешь даже за уши. Простодушная маленькая Элли с удовольствием меняет мамины локоны на папины уши, в то время как Жан уже большой, он уже понимает мамины святыни и скромно сидит у нее на коленях; но мамин холеный указательный пальчик крепко зажат в его кулачке: мама теперь его и ничья больше. — Мне кажется, неровно цвет положили... — Где? Да нет, ровно же! И вообще суперски получилось! — Правда? — Да-а. Как всегда. А почему такой колер для маникюра выбрала? — Я указываю своим грубым толстым пальцем на ее тоненькие, ухоженные, оканчивающиеся длинными жемчужными акриловыми коготками. — Потому что все продумано и подобрано. Чем тебе не нравится? — Нравится. Но я люблю, когда у тебя ногти ярко-алые. — В совокупности со всем остальным это смотрелось бы вульгарно. Нет, похоже, тебе не нравится, как я выгляжу. — Да нравится мне! Ты и до парикмахерской была лучше всех телок на свете вместе взятых, а сейчас и вообще эльфийская принцесса! Жан заливисто хохочет и начинает подпрыгивать на маминых коленях: «Мама принцесса, мама принцесса!» И Элли за ним — она любит подражать старшему брату: «титета! Мама титета!» Но моя подруга, вместо того, чтобы удовлетвориться изысканным комплиментом моего приготовления, ринулась в атаку: — Господи! Боже мой! С кем я связалась! Кому отдала руку и сердце!.. — И лучшие годы. — ...и лучшие годы! Я никогда, заруби себе на своем медвежьем носу, никогда не хожу в парикмахерскую! Меня обслуживает мой постоянный куафер. Не в парикмахерской, понимаешь? В хорошем дорогом салоне. Где также бывает первая жена мэра, внучка премьер-министра, даже Ванда Вэй посещает... иногда... — Ну, если Ванда Вэй... — Я бережно отдираю от себя протестующую Элли и иду целоваться к супруге. Та мгновенно тает и спохватывается только, получив звучный поцелуй в щеку. — Ну, все. Весь макияж насмарку... Элли, не плакать, мама принесла тебе подарок. Вот кому куколка-малышка? — А мне-е-е... — И тебе. Сабелька-малышка. — А мне? — Тебе-то за что? За то что свез с лица мэйкап? Какой кошмар — эта семейная жизнь. Что вы ели, дети? Не морил вас папочка голодом? — Себя морил, их — нет. По конвертику с повидлом, по кусочку сыра и по две конфеты. — Погоди мой дорогой, сейчас я надену фартук, косынку и чего-нибудь приготовлю посущественнее... А вам обязательно! Маленьким зайчикам в самую первую очередь! — Перед вечеринкой? Да я потерплю. — Нет уж. Это твои сослуживцы пусть чавкают как свиньи, мажут щеки кетчупом и горчицей, макают галстуки в жир и в майонез, а мой муж должен быть самым элегантным и самым воспитанным в мире! Поешь, как следует дома, а там пощипывай себе кусочками, запивай маленькими глоточками. Хочешь мясо по-аргентински? — Еще бы! А не хлопотно будет? — Что ты, Ричик (при этих ее словах мое сердце немедленно окунается в мед)! Я уже все заранее приготовила, и картошечку, и говядину, и лучок, и майонез, и травки, только на противень положить и на огонь поставить. А деткам — кашки! Кто будет сладкую кашку с ягодками?.. — Может, лучше в микроволновку? Скорее будет? — Шонна мечет в меня такой силы взор, что я теряю дар речи и, совершенно уничтоженный, бегу, пошатываясь, к спасительному креслу, где меня ждут нечитанные с утра газеты. В ближайший час деткам будет нужна только мама. Это не значит, что я до самого обеда буду беспрепятственно бить баклуши, семья в шесть глаз бдительно следит за тем, чтобы меня не настигла гиподинамия, но я умею довольствоваться малым: первую газету, первые десять минут у меня даже Всемирный потоп не отнимет! Фирме нашей двадцать пять лет исполнилось, четверть века, с ума сойти. По этому замечательному поводу руководство устраивает грандиозное торжество в одном из хороших кабаков, сняв его на весь вечер: банкет, непринужденно перерастающий в полуночную пьянку. Мужчины в смокингах и в костюмах-тройках (чур, я в смокинге!), дамы в платьях для коктейля или для званого обеда, — большой свет, да и только! Но народ у нас — по большей части простой и очень простой, не обремененный воспитаниями да образованиями: есть бывшие полицейские, есть бывшие гангстера, бывшие военные из боевых подразделений... Всякой твари по паре, некоторые попадаются и с высшим образованием, вроде нашего Карла, который у нас юрист на все руки, старший юрист, со степенью магистра, и вашего покорного слуги, который увы, всего лишь бакалавр гражданского права... Но я не купил это гордое звание, а честно вымучил вечерними лекциями и бессонными кухонными посиделками за конспектами и учебниками... А у остальных-то, как правило, и этого нет. Дипломированных юристов — самый минимум, плюс парочка выпускников технических университетов. Народ у нас больше полагается на силу, на опыт, на звериную хитрость, на связи, на сложившуюся репутацию... Образование у нас в фирме скорее уважается, нежели ценится. Мне за мою бакалаврину хоть бы сотню прибавили — да куда там... Если бы не Шонна, мне бы на корпоративных вечеринках было бы вполне терпимо: там выпил, тем закусил, с той перемигнулся, с этими байки потравил, — вот и вечер прошел не напрасно, на хорошо и отлично. Шонна держится несколько чопорно, безумно раздражая более зрелых и бесформенных жен наших сотрудников. Мне это тоже в Шонне весьма нравится, не хуже флирта и анекдотов, но — через полтора-два часа, вскорости после окончания здравниц и тронных речей, в самый разгар веселья, мы с нею уходим. И жалко становится: ждешь-пождешь праздника, а вот он уже и закончился. И понятно, что дальше там будет пьяно и не менее тупо, однако все равно грустно уходить, оставляя за спиной крики, смехи, звон бокалов и музыку... А дома нас будет ждать моя матушка, которую я очень люблю. Жалко, что они с Шонной не могут найти общего языка. Я бы не возражал, чтобы кроме холодного уважения, они испытывали друг к другу приязнь, чтобы им было тепло в общении, как мне тепло в компании с любой из них. Но только не когда они вместе. Да, тут иной раз приходится быть плохишом. Как только я чую, что холодная война между моими любимыми женщинами начинает набирать градус, я становлюсь резким и почти грубым. Сходу могу заткнуть и маму и Шонну, за мной не залеживается. И они четко понимают, что я не шучу, что меня на слезы или на игнор не возьмешь и бойкотом не испугаешь... И вот ведь смех: совместное недовольство мною — это единственное, что может их на короткий миг примирить и объединить. Они начинают терзать меня, бедолагу, вонзать в меня клыки и когти... К счастью, мне это нипочем: зыркну, рыкну, зуб оскалю — смирились. А как разошлись в стороны, по домам, — то и на меня уже совсем-совсем не сердятся. Вот и сегодня так вышло: после вечерины — легонький серпентарий, на тему позднего детского укладывания в неправильно подготовленные кроватки ( позднее укладывание — вечный мамин просчет, кроватки — вечное неумение Шонны), потом дружные синхронные наскоки на зловредного и тупого маминого «Ричарда» и Шонниного «Рика», потом фальшивые прощальные поцелуи... А потом уже настоящие и горячие, наши с Шонной. И непременный мамин звонок, который я всегда с нетерпением жду, но который раздается в самое невовремя... Гм... И мама — тоже уже прежняя мама, которую если и можно в чем-либо обвинить, то разве что в чрезмерной заботливости ко мне и внукам. Отшумел юбилей, вернулись будни. Спихнули на меня, как на самого молодого из детективов, довольно глупое дело: защищать школьника. Нет, ну в самом-то деле! Как будто ни на что иное, более толковое, я не гожусь! Обычная школа, муниципальная, в винегретном районе. В винегретном! Если у них есть деньги нас нанимать — какого хрена, тогда, взамен этой дыры — не отдают парня в нормальную частную в хорошем районе??? Оказывается — Бобби меня просветил — бывшая давняя пассия нашего генерального, живет неполною семьей в самом низу социальной лестницы: брошенная когда-то мать-одиночка, беднота, сумела дотянуться звонками до нашего босса, напомнила былое, попросила о помощи... Все они люди, даже высокие и богатые... Вот меня и послали — защищать ее четырнадцатилетнего сына от местной околошкольной шпаны. Дешевле было бы заплатить за парня в частную нормальную школу, я так думаю, но... И что мне с ними со всеми прикажете делать? Бодигарда изображать? На переменках в драки вступать на стороне моего питомца? Что реально делать-то? Тем не менее, вышел я из ситуации с блеском, не побоюсь этого слова, и удостоился высочайшего одобрения. Но не столько за выполненный заказ, как... Да... Сижу, такой, перебираю варианты: с чего начать? С визита директору? Или к квартальному забежать да подмаксать его чуточку в натуральной форме, чтобы просветил насчет местной обстановки? В пределах пары сотен талеров бухгалтерия без скрипа оплатит мне чек на коньяк и колбасу... Это ехать туда вечером и пить вне дома... Может быть, в том районе квартальный — трезвенник, это было бы удобнее, но пока я с такими не сталкивался... Да, начнем с квартального... Так решил я, однако начал со знакомства с подзащитным... Мама — черная, парень — кофе с молоком, полукровка, мулат, памятник неизвестному солдату. Четырнадцать лет, ни то, ни се, неглупый, худощавый, невысокий, не широкий... — Ты не похож на труса, — говорю ему. — Но если тебе понадобилась посторонняя защита — значит, дело не в одних кулаках, а? Чокко? Ты же не собираешься в одиночку справиться с целым миром? В чем там загвоздка, если твои кулаки — не аргумент? Старшие посторонние? Кивает. Парень не ломался, видимо потому, что вдруг проникся ко мне доверием, и рассказал ту самую необходимую правду. Сцепился он еще в позапрошлом году с одним парнишкой, Перейрой, выходцем из Колумбии, тот на год старше, второгодник из параллельного класса. И с тех пор у них стычки, но Перейра весь в старших братьях, три брата у него. Самый старший сидит, двое — своей очереди дожидаются, а пока, чтобы не скучать — хулиганствуют на улицах и помалу приторговывают марафетом. Пока еще легкой дрянью — марихуаной, ноксироном, экстази... Но уже хвастаются кокаиновыми и героиновыми связями... Непосредственно в драки они пока не вмешивались, но своим присутствием и авторитетом давят и младшего с приятелями неустанно подзуживают... Он же один против них, и в регулярных драках ему достается. — А чего им надо в конечном итоге? — Ясно чего. Чтобы прогнулся перед ними и шестерил. И дань платил. Только мне нечем, да если бы и было чем — все одно не стал бы. Западло. — Мать все детали знает? Про наркоту, братьев? — Почти ничего не знает. Только то, что ей подруги напели и классная чего-то рассказала... Парень не трус — и это уже хорошо. Тем хорошо, что есть для кого стараться, что он готов защищать свою честь и хотя бы в этом меня не подведет. Ну, думаю, что-то нам квартальный поведает... разыскал я у нас в «Совиных» дебрях, через пятые руки, подводки к местному квартальному, чтобы не шиш с горы к нему нагрянул, а как бы не чужой, хотя и не близкий... Квартальный оказался, вопреки всем моим знаниям человеческого естества, малопьющим ирландцем, я не шучу: тяпнули по стохе и он крышечку завинтил. — Не хочу, Рик. Хочешь — допивай, хочешь — забирай, а я за весь день устал как собака и завтра будет не легче. Спрашивай, что надо и выметайся. Извини брат, но вымотался, спать хочу. Мужик золото! Без лишних выгибонов дал мне полную раскладку по интересующему меня делу — а знает он много. Вот это, я называю, талант в человеке и совесть! Такой квартальный — клад для населения. Но когда он такой — не место бы ему там, гораздо лучшей участи заслуживает. Надо будет запомнить, да при случае к нам сманить... Берет — но в самую меру, по малости: типа, чашку кофе пропустит в кафешке забесплатно... (это я уже позже узнал), мелкий ремонт по дому даровыми силами местной коммунальной фирмешки, пол отциклевать, горшок починить... И никогда деньгами, и никогда от гангстеров. Принципы у него. Малопьющий, любопытный, толковый... ну, я ему и пообещал, что с этой школой мы проблему уладим и тем самым чуть разгрузим его заботы. Ухмыльнулся он недоверчиво, но спорить не стал и даже поблагодарил авансом... Оказия выпала в четверг. Оказия — это не чистая случайность, а совокупность ожидаемых факторов, которые отнюдь не каждый день совокупляются. Мне Чокко, парнишку, из школы встречать, а я уже приметил драндулет с открытым верхом — на улице начало апреля, но, на удивление, все еще по-летнему тепло. В моторе том сидит теплая компания в три жала, без девушек, один из них старший брат обидчика, Пако Перейра, начинающий марафетный барыга. Я, естественно, ничего этого не знаю, просто случайно прохожу мимо. Одет я буднично: джинсы, кроссовки, легкий свитер на голое тело, без ствола (нож, однако, под джинсами над лодыжкой прикреплен, на всякий случай). Парни чего-то там регочут ублюдочными голосами меж собою, а я уже рядом. Дальше было как по нотам. Вдруг чувак, который проходил мимо теплой компании, словно бы споткнулся, замер. Парни смотрят на окаменевшую спину, машинально, без особого интереса, а чувак медленно разворачивается и вытаращивает глаза. И смотрит прямо на Пако. Потом разевает рот и сипит: — Э, ты это кому сказал? Ребята в непонятках, Пак в свою очередь пытается вылупить пошире свои полуиндейские глазки и спрашивает: — Это ты мне? — Чувак также не отвечает на поставленный вопрос, а повторяет свой и видно, что — да, к Паку обращается. — Ты что сказал, гондон, ну-ка повтори, что ты про меня тут тявкнул? Мужик явно псих, либо обкурок, но не местный, по обличью — не при делах и думает, что если перед ним парни на несколько лет помладше, то можно борзеть... Это он зря так... Пак не трус, но втроем махаться проще, и Пак с приглашающей улыбкой смотрит на друзей... Друзья видят, что в мужике ничего такого особенного нет и согласны ассистировать... Вот тут-то самый тонкий момент и наступает... Я ведь не собираюсь избивать всех троих, не потому что мне кого-то из них жалко, а просто из целесообразности: мне нужна победа в войне, а не в отдельной битве. Но раньше надобно аккуратно развязать эту самую войну, и чтобы она не на мне одном замыкалась, и чтобы сулила выгоды, по крайней мере, одной из сторон, то есть — нам, мне. Я бью этого Пака в челюсть — и он падает. Драться ребята, быть может, и умеют, но скрывают свои умения: второй типчик почти рядом, стоит столбом, вместо того, чтобы двигаться и нападать. Я его бью кулаком в живот, в скромной надежде, что правильно соразмерил силу удара... Я — молодец, ювелир и замечательный умница: парень остался на ногах, но только потому, что задницей уперся в дверцу мотора. Вот он стоит, такой, и мучительно пытается не обосраться и не согнуться пополам, но внешне — просто осторожничает и не рвется в бой. А третий — на самом деле испугался, он младший, лет шестнадцать ему. Тем же двоим — около двадцати. Пако начинает вставать, я за шиворот помогаю ему принять вертикальное положение, отхожу на шаг и опять бью в рыло, прицельно. Потому, как клацнула челюсть и заныло в костяшках, я угадываю: как минимум один зуб я выбил. Это превосходно. Конечно, руки свои, не дядины, — их следовало бы обуть в перчатки или в бинты, но ради такого результата можно и потерпеть разок. Пак, Пако, опять валится, не забывая при этом громко мычать, я же озираю поле битвы. Соратники его смирно стоят в двух метрах от меня. Звонок прозвенел за минуту до начала моего движения вдоль мотора и на улице довольно много школьной детворы средних классов. Наблюдатели и будущие рассказчики. Горько, стыдно мне браниться при детях, даже в винегретном районе, уши и щеки у моей совести пылают от смущения, но посторонним этого не видно, а интересы дела требуют: — И заруби себе на носу, пидорус латини! Еще раз на меня хвост поднимешь — вырву вместе с кишками! А вас по-настоящему накажу. Прочь, шакалы. Прочь, я сказал, падлы! Один пинок попадает под ребра лежащему Пако, другой — посильнее — по автомобильной фаре. Всегда надо знать, куда и как сунуть ногой, тогда и результаты будут требуемые: фару разбить, Пака взбодрить, этих двоих вывести из ступора. Так оно и получается. Который цел и невредим, втаскивает поднявшегося Пака на заднее сидение, другой восстановил дыхалку и уже на водительском месте, ключом терзает зажигание... Как бы не вознамерились они поутюжить меня мотором... Но — нет: дают по газам — и сгинули... Струсили конкретно. Мне все же урок: надо предусматривать, обязательно держать в поле зрения и в пределах досягаемости какую-нибудь полосу препятствий для автомобильных колес. Они уехали, а я неспешным шагом продвигаюсь к зданию школы, ко внутреннему двору, через внешний, здоровенный пришкольный двор. Хоть этим хороши новостройки, что пространства много; а в центральных районах Бабилона, даже у престижных лицеев пришкольные участки крохотные, размером с местную баскетбольную площадку. Но там действительно учат, и там безопасно. — Чокко, привет, Чокко! Как дела, как оценки? — Нормально. — Чокко в некоторой досаде, что за ним пришли, типа как гувернант к недееспособному... Погоди, дорогой Чокко, это еще до тебя вести с полей не дошли... А как дойдут — одна твоя досада сменится другою, не сказать чтобы более легкой... Хотя, в первый момент, приятной, видимо... — Погоди, дорогой Чокко, подожди меня здесь минут десять-пятнадцать, ибо мне назначено у вашего директора. Я быстро. Мне действительно назначено, совместными стараниями Карла, нашего юриста, Джека, квартального полицейского, и моими скромными, как координатора усилий тех двоих... Руководству «Совы» лучше бы пока не знать о моих инициативах, поскольку они любят только удачные авантюры, а на неудачные — гневаются. Поговорили. Директор, зрелый, вполне сложившийся алкоголик, мечтает только об одном: дотянуть оставшиеся пять лет до пенсии и выйти на нее. Да, он слышал о целевом внебюджетном финансировании муниципальных школ, он не против такого распределения внутримуниципального благотворительного гранта, да, и он не против взаимовыгодного сотрудничества с нашим агентством. Чудно. О том, как я прогнал мелких гангстерят, я ему не стал докладывать, это и без меня случится. А Чокко, судя по горящему взору, уже в курсах: пока он ждал меня внизу, в вестибюле, свидетели неравной битвы все ему рассказали. Теперь он смотрит на меня совсем иначе, нежели полчаса назад, но тревога закрадывается в его юную душу... — Они теперь на злобе. — Да ты что, правда? — Точняк. У этого Пака еще братья есть и все они в банде «Два окна». Мы их колумбийцами зовем. Наркотой торгуют, ну я рассказывал. — И что? — Пожалуются, вот чего. Сначала брату, а там не знаю... — Пожалуются... Что ж, таковы реалии, друг мой Чокко. Средняя школа испокон веку немыслима без второгодников, стукачей и дипломов о неполном среднем образовании... Узнаешь чего — держи меня в курсе. Да, еще, вникни в одну интеллектуальную тему и не бойся: до тех пор, пока они не разделаются со мной — тебя и пальцем никто не тронет. Врубился? — Точно? А... вы как же? — Точно. А я? Я очень не люблю, когда меня избивают и ставят на ножи. Прорвемся. И мы идем, себе, по двору, по улице, сопровождаемые взорами... Да... Прорвемся... Игру я затеял серьезную и мне тоже страшновато... Перед любым заданием, перед любой стычкой, даже если это обычная кулачная махаловка, мне становится не по себе, дрожат поджилочки... Когда все понеслось — тогда азарт, жажда крови и почти весело, а перед «экшеном» — всегда тоска на сердце. Не знаю как у других — а у меня с детства так. Я об этом никогда никому и ни гу-гу, только Шонне одной. Но она, по-моему, не очень-то мне верит в этом пункте. Первая стычка случилась в четверг, и потом до вторника все шло тихо. Но уже в понедельник по небу низко-низко пролетели две ласточки... Я, как обычно, приехал не в своем моторе, а на такси, которое оставил за два квартала от школы, и иду, такой, четко выработанным, заранее продуманным маршрутом. Стоят двое, газетный киоск подпирают. Может быть, они ухаживают за газетной торговкой? Но ей за семьдесят, а им на двоих полста, мне почти ровесники. Взглянули на меня, переглянулись, отделились от подпорки... Здоровые ребята. Мне таких отметелить — еще не трудно, но уже почетно. Однако, конфликта не получилось: осень потихонечку наступала и я утеплился, был в пиджаке. Вот расстегнул я пиджак, чтобы из брюк мелочь на газету достать, а у меня за поясом ствол торчит, совершенно случайно забыл за спину сунуть. Эти двое — шлеп, шлеп толстыми жопами обратно, в еще неостывшие стенки... Ошиблись, видимо. — Парни, как тут к пятьсот пятьдесят первой школе проще пройти? — Не знаем. — Вон, два квартала прямо и налево. — Спасибо, друзья, дай вам Бог долгого телесного здоровья. Вечная, неистребимая гадость в мире — это торговцы марафетом. Хоть в ведре их топи, хоть стреляй без суда и следствия — новые и новые подрастают... Сами коматозят и других за деньги угощают... И в этом бизнесе им, уличным маркетологам, не нужно никого выслеживать, да на иглу специально подсаживать, как об этом в умных и желтых газетах пишут, этим никто и не занимается. А только каждый, кто распробовал, спешит поделиться своим счастьем с друзьями и товарищами: круто, улетно, приятно и недорого! На первых порах оно действительно приятно и недорого... Но, опять же, не потому недорого, что коварные торговцы новичка вовлекают низкой ценой, а потому, что наркота имеет свойство давать привычку а-ля Мидас: прежняя доза постепенно теряет силу кайфа и ее надо увеличивать... В случае, например, с героином, увеличение необходимой дозы доходит до пятидесятикратного. А то и выше. Но удорожание удовольствия произойдет не сразу, чуть попозже... Подсевший агитатор пока еще сохраняет пристойную внешность и уверенность в своих силах, как такому не поверить и самим не попробовать? Это потом уже «сирена» теряет человеческий облик и за дозу продаст себя самого и с себя все, кроме штанов, потому что они не раз уже обоссаны и обосраны, потеряли торговый вид... Но тем, кого он сагитировал, поздно показывать и его, и штаны, в виде наглядного пособия, потому что слушатели уже сами подсели крепко-накрепко, ломом не сковырнуть... И сами агитируют новобранцев. И торгуют, наваривая себе на дорогой раскумар. Но у каждой медали есть своя оборотная сторона: мир этот гнилой, зыбкий, и любая конкретная шайка торговцев наркотиками — слаба, ибо состоит из наркоманов, подонков, трусов и иных дешевых личностей. Каждую по ветру развеять — невелика проблема. С явлением же справиться — извините, это не моя задача. Но и мне одному, без помощи «Совы», данную конкретную тему не поднять, все-таки — банда, это не один и не два трухлявых торчка. Да я и с самого начала не собирался в одиночку геройствовать. Итак, вторник. Я иду четким, изученным недругами маршрутом, и слегка мандражирую: вдруг они сразу возьмут быка за рога и не мстя, не тешась, — просто завалят меня из длинного ствола с большого расстояния... Вероятность этому весьма невелика, но все ж таки отлична от нуля и я беспокоюсь... Хотя, с другой стороны, квартальный наш предупредил, что в этот час никаких полицейских патрулей в округе не будет, за это хорошо заплачено. И его не будет, но по другим причинам. Бюрократического свойства. Тем не менее, он все же постарается побыстрее разделаться с управленческими крысами и хотя бы сегодня подстраховать. Но все дни он быть на стреме не в силах, дел — реально по горло. Мне хочется верить в его причины бюрократического свойства и я верю. Более того, я постарался убедить, что именно его присутствие сегодня было бы лишним. Все ништяк, господин старший лейтенант, все учтено. Все что обещано — сбудется. Удачи всем нам. На том и поладили. Так вот, раз полицейского патруля не будет, значит, немедленной заказной смерти тоже не должно бы быть, потому что подкупленные патрульные без колебаний превратятся, как минимум, в осведомителей следствия, а то и в свидетелей, если запахнет жареным... А вот показательная расправа с гражданином, не принадлежащим к лягавскому сословию, она может быть списана в обычную уличную хулиганку, которая ни на волос не способна ухудшить печальную статистику винегретного района. На его улицах каждый день и каждую ночь повреждается столько членов всяких-разных... Иду я, минут за десять до звонка об окончании занятий, а там, возле баскетбольной площадки, уже два мотора меня дожидаются: один старый знакомый драндулет «Север» с подбитой фарой, другой, конечно же, Кадиллак. Но не тот, который я однажды видел на заправке, из-под двух избитых мною гангстеров, а другой, тоже гангстерский. (Кто и когда, кстати, ввел среди ганстерья кичливую моду на «кадиллаки» — наверное тайна, не ведомая даже Богу...) Набитый как пушерский бумажник, только вместо мелких купюр в нем — мордовороты, пять экземпляров. Я их сосчитал, когда они из мотора повылазили: четверо битюгов с битами и стволами и один невысокий чернявый, морда широкая и плоская, Перейра старший. Стволы — это чтобы мой ствол нейтрализовать на стадии извлечения из недр одежды, а биты, чтобы, понятное дело, меня ими избивать. У самого Перейры в руке пистолет-пулемет системы ПАСАМ (это я уже потом рассмотрел), довольно хреновенький, но кашляет настоящими пулями... Все это, конечно, ни от кого не скрывается, все напоказ, чтобы смотрели и боялись, и восхищались, и думали, прежде чем... Они направляются ко мне, зловещие негодяи, явно с нехорошими, а то и преступными намерениями, я же, напротив, замедляю шаг и даже останавливаюсь. Кровь в висках не шумит — ревет!.. Но я сдерживаюсь, я спокоен... В это время, из-за угла, со скромным урчанием выезжает джип и деликатно тормозит как раз посередке между нами. Но не так, чтобы загородить обзор, а чуть сбоку. Из него выходят трое сотрудников «Совы», под руководством Джорджа Кохена, двое держат по пистолет-пулемету — Ну-ка стоп! — Это Джордж. Нос у него перебит и этот дефект отдается в голос, когда ему доводится брать слово. У меня — и то от его резкого, несколько гнусавого голоса душа в пятки уходит, а гангстера в момент уморозились: стоят смирно и глаз от чужих стволов не отводят. — Выронили волыны, быстро. Повторять не буду. Выронили, и сами, без дополнительной команды, руками к небу потянулись. — Дубины то же самое... Стук, стук — и обе дубинки пали на асфальт. Я еще подумал, помню, что дубинкам-то ничего не сделается, а железки-стрелялки и повредиться могут от неосторожного обращения. Кто мы такие, зачем мы здесь, почему с оружием? — Джордж даже и не подумал им представляться. — Рик, твоя очередь. Разберись с ними. — Это Джордж мне бразды правления передает, как и условились. Самый темный момент миновал — гангстера не осмелились ввязываться в лай и перестрелку, хотя — нет, Перейра пасть разинул. Но голос негромкий, не провоцирующий. — Вы чо, парни, вы хоть знаете, на кого тянете? — На кого же? — Это я, такой вежливый, полюбопытствовал. — «Два окна» — слыхали, может? — Слыхали. — Это я опять отвечаю. — В основном там пидоры. — Запускаю вербальный пробный шар — но никто не шевелится, не реагирует аффектно на полученное оскорбление. Кроме Перейры, который также неподвижен, лицо безучастное, но языком чешет: — Напрасно ты так сказал. — Это он мне. Что же мне было — терпеть такую неслыханную наглость? И плохо замаскированные угрозы? Я подошел и пнул его в пах, а он упал. Все Перейры какие-то слабоногие оказались, неустойчивые на удары. Тем временем, зрителей из школы на улицу вывалило совсем немного, и все они жмутся довольно далеко. Зато окна в школе и окрестных домах битком забиты, в три этажа головы торчат... Ни одного телефонного звонка в полицейский участок от местных жителей не поступило, это мы позже выяснили. Впрочем, кто бы сомневался... Чувство удара и времени у меня развиты неплохо — и Перейра старший встал сам, минуты не прошло. Хотя, справедливости ради, я подбодрил его настойчивой просьбой встать вертикально. — Господа гангстеры! Вы сами видите, как переменчива судьба: обидчики превращаются в обиженных, те в обиженку... Молчат гангстера, паузу не рушат, так что мне приходится продолжать. — Короче говоря, у нас с вами есть все шансы уладить наши разногласия мирным путем: я вызываю на драку любого из вас присутствующих. Кто, чей представитель, победит в поединке — того и поле битвы, того и район. Без кастетов и ножей, до первого нокаута. Откажетесь — всех замесим беспощадно, с последствиями для здоровья — от больничной койки и далее. Перейра, хочешь со мной один на один? Перейра щупловат, я уже нацелился на одного верзилу, самого крупного из них, но, по-моему, немного неуклюжего. Это именно он, один из двоих, сказал «не знаю», в ответ на мою смиренную просьбу показать дорогу к школе... Надо только вычленить именно его... — Откуда ты меня знаешь? — Готовились, — простодушно отвечаю я Перейре. Но не вслух, при всех, а шепотом в ухо, подойдя к нему поближе. И тут же толкаю ему дальнейшую вязанку из слов, чтобы внешне была видимость диалога. — «Сову» знаешь? Это мы. Департамент нам дал спецзаказ насчет очистки этого конкретного микрорайона от марафетчиков. Контора попросила. Вполне возможно, что он слышал про нашу фирму, она довольно известна, и делами, и рекламой, но уж про Контору, министерство внутренних дел, он точно слышал. Сразу подобрался. А я, когда ему шептал, сам поглядел на верзилу, но не сразу, а подождал, пока Перейра буркнул вопрос: — Чего им надо? — Вот тут-то я и поглядел на верзилу, типа, оценивая кандидатуру Перейры. — Не твое дело. Ладно, я вон того выбираю, с зелеными татуировками. — все это прежним шепотом. Потом киваю и уже громогласно, выманивая пальцем верзилу: — Я согласен, мне по фигу, пусть он выходит, раз так! Драться всерьез, щадить не буду. Готов? Провокация — мать предательства. Они потом замучаются доказывать друг другу, кто что говорил и как действовал, кто кого вместо себя подпихивал и в чем трусил. Вместо единого фронта — будет ощущение у каждого, что другие его предали. Вернее, опять предали, потому как в их гнилом мирочке нет места верности, дружбе и благодарности. Я ему, который уже топчется на асфальтовом ристалище, предложил перемотать носовыми платками кисти рук и он отказался. А я согласился, поскольку руки стараюсь беречь, а носовые платки предусмотрительно положил в свой карман и в карман Джорджа. Верзила — куда деваться, если старшие за него договорились — вышел против меня, типа, на поединок, ну и я тут же его крепко побил, не щадя, руками и ногами, в голову, в пах, под ребра, в живот. Но я честный человек, и как только он потерял сознание от побоев, я тотчас же остановился и позволил затащить его в кадиллак, с целью дальнейшей госпитализации. Сопляки в другом моторе сидят, ни живы, ни мертвы, своими глазами видят, как выглядят мелкие дежурные разборки. На фоне стволов, готовых к бою. Это им полезно для выбора будущей профессии. Пришлось подойти и пинком добить оставшуюся фару. — Парни, уж не знаю, как вы без фар собираетесь избегать дорожно-транспортных происшествий, но я бы вам порекомендовал следовать вон за тем «кадильником», они дорогу знают... Сопляки без единого слова упрека и возражения, тотчас же, послушно тронулись вслед за кадиллаком, дурачки. Я когда потом ребятам на работе рассказывал концовку, они уржались, представляя, как молодая поросль приедет, вслед за кадиллаком, «на точку», и там попадет «под раздачу»... Обязательно попадет, уж на этот счет сомневаться не приходится. Кто-то должен быть крайним? А они, во-первых, старших под унижение подставили и были тому свидетелями, сами засветились, да еще неизвестно чей глаз на банду навели... Непременно их отволтузят, больно, быть может, даже, так же интенсивно, как я громилу ихнего лупцевал... пусть привыкают, в лягавке и на зоне бьют еще больнее и гораздо чаще... А мы, тем временем, собрали на поле брани деревянный и железный мусор, побросали его в багажник (предварительно разрядив стволы и магазины) и отчалили победителями к себе, на набережную. Так я удостоился короткого служебного триумфа. Но не за мордобой и геройство, как можно было бы подумать человеку несведущему в порядках нашей фирмы, отнюдь нет. Нам в муниципалитете, на разных уровнях, постоянно намекают на те или иные формы благотворительности, которые мы могли бы добровольно осуществлять. Это помимо взяток чиновникам, разумеется. Принять, например, материально-техническое шефство над детским домом, музею подарить новый кипятильник, разбить на городском пустыре уютный скверик... Это все замечательно, однако, скверик — не взятки, необходимостью не воспринимается... Вот тут-то и сверкнула идея: взять под охрану среднюю школу, но не за просто так, а по гранту, муниципальному же, внебюджетному гранту в русле расходов на бесплатное школьное образование. В мире существует огромное количество обеспеченных людей, которые сбиваются в стаи и в складчину финансируют добрые дела, как они их себе абстрактно понимают. Поясняю, почему абстрактно. Скажем, наш верховный босс моими руками решил осуществить конкретное доброе дело в пользу малой группы физических лиц, а именно для неполной семьи Морсоу, Джоанны и Пачеко, который Чокко. За счет фирмы, которую он возглавляет и почти единолично владеет, но не из своих личных средств, — оно бы вышло ему намного дороже. Это конкретная благотворительность, пусть и с ограниченной финансовой ответственностью. Она иногда приносит добрые плоды. А всякие благотворительные фонды — расшвыривают собранные денежки обезличенно, по «целевым» направлениям: борьба с наркоманией, борьба с блохами, программа реабилитации для маньяков и тому подобное... Не знаю, сколько там из собранных средств доходит до маньяков, но народу возле фондов крутится и кормится — тьма тьмущая. И тут обнаружился вдруг и завис невостребованный грант в системе школьного образования... так почему бы и нет?.. Это мне жена случайно подсказала, у нее подруга в городском комитете работает и знает тамошние проблемы. А одна из проблем — недораспределенный грант. Вот «Сова» по моей наколке срочно подсуетилась, в лице Карла и больших начальников, договорилась, чтобы грант сей (довольно небольшие деньги) достался «нашей» средней школе. А та уже, в лице директора, заключила договор с «Совой» на охрану объекта, на два года. Имеют право. И им хорошо, потому что отныне у них — как у «больших», богатых частных школ, есть своя охрана, и нет проблем (в пределах самой школы) с маньяками и наркоторговцами. И нам замечательно, поскольку мы, с одной стороны, укладываемся в рамки сугубой благотворительности, ибо деньги действительно невелики, а с другой — на зарплату посту охраны — хватает. И мы получаем фактически бесплатный форпост в новом для нас микрорайоне, а также большую и добрую, и тоже бесплатную, рекламу среди населения. Вы скажете — какой профит от нищего и неблагополучного «винегретного» населения? О-о-о... Любое население тратит деньги, обувается, одевается, покупает продукты и елочные украшения, стрижется, ремонтирует электроприборы, ходит на танцы и в кино... И все это в окрестных заведениях, которые страдают от непременных грабителей и хулиганов и нуждаются в защите. «Сова» обязательно предоставит им такую защиту, твердою рукой, но уже на взаимовыгодной основе. Тем более, что мы берем ощутимо меньше, чем гангстера из мелких уличных банд, а выглядим не в пример солиднее. И вообще мы честные люди, а они бандиты. Хотя, не так уж мало ситуаций в деловой жизни, когда внешнее различие между нами не бьет в глаза окружающим. Как, например, в случае с Чокко и его школой, где по мнению всех аборигенов, сильная банда вытеснила слабую. С этой их точки зрения разница — чисто умозрительная, но опросите обывателей через несколько месяцев: все население горой за нас встанет, потому что убедится: наркоты в их микрорайне реально поубавилось (наркоторговцы, конечно же, не перековались, но переползли трудиться в другие места), а школа стала практически безопасным местом для их чад, детские драки не в счет. Так оно и получилось через полгода, когда из муниципальной чиновничьей банды пошли на школу и на «Сову» проверки и протряски, с целью поборов... Хрен им вышел! И вот стою я, такой, посреди школьного двора, окровавленные носовые платки в урну побросал, кисти обеих рук в суставах ноют, кожу на костяшках преизрядно щиплет, но улыбаюсь навстречу нашему Чокко. — Привет, Чокко, как дела, как жизнь? — здороваемся за руку. — Нормально. — В глазах у парня понятная робость, но рот уже до ушей: ни фига себе, с таким лихим зверюгой запанибрата, да еще при всех, при всей школе, при девчонках... Ух, ну теперь... — Я попрощаться. Дела, брат. — Обнимаю его за плечо, но не как мелкого ребенка, а как равного, как друга. — Телефоны мои у тебя есть. Есть? — Есть, конечно! — по карману хлопает. — А... — Научу. Драться научу, стрелять научу. Ты только школу не мотай, расти, знания получай, аттестат о среднем образовании... И если что... — Тут я оглядываюсь неспешно по сторонам, пытаюсь поглядеть в глаза кому-либо из окружающих... Как нарочно, ни один ребенок или подросток мужского пола взглядом со мной не пересекается, но зато у старшеклассниц — через одну глаза полыхают словно военно-морские прожектора, пытаются меня ослепить... Нет, нет, нет, это не по моей части: я женатый человек. Кроме того, младше девятнадцати — для меня телок не существует... Да и некогда сегодня... — ...и если что — только позвони! Понял? — Ладно. — Все, брат, поехал я. Видишь, бибикают. — Никто не бибикал, просто Джордж за рулем шумел, подавливал на газ, поторапливал меня... Все дела на тот день были окончены, оставалось заехать в фирму, сообщить об успешном выполнении, заприходовать и сдать под расписку захваченные стволы, потом — отмечалово, пьянка до глубокого вечера, но не на рабочем месте, а в излюбленном кабачке. Все наши пережрутся, кроме суперстойкого к выпивке Джорджа Кохена, и меня, малопьющего, а когда вернусь домой — Шонна обнюхает на предмет компрометирующих запахов, попилит в меру, расскажет про свежие детские подвиги и покормит ужином. Вот подобные инициативы — да, это вам не бакалавриат, они награждаются: бымс — пятнадцать тысяч как с куста, внеплановая премия мне лично! Оно и не так много, вроде бы, но когда семейный быт устаканен, то бюджетные возможности распределны на многие месяцы вперед под семейные потребности, и внезапные пятнадцать тысяч очень напоминают короткий золотой дождь с неба. Не ливень — но все равно хорошо. Я, после высочайшего одобрения и хлопанья по плечу в тот день, сразу бы мог забрать причитающиеся мне денежки, наличными, однако предпочел, чтобы кинули на счет, но завтра: не фиг такую сумму в карманах по кабакам таскать. Подробности разборочной драки и денежных расчетов я от Шонны утаил, сказал, что всю наградную «пятнаху» завтра на счет переведут, сегодня не успели... А она смотрит на мои руки, на ссадины по кулакам, и глаза у нее на мокром месте. — Ричик, давай, я тебе смажу и перевяжу, ну пожалуйста! — Нет, Это же ерунда, Ши, птичка моя! (я ее называю Ши, в домашних условиях). Это же не махаловка была, а так, пару раз мазнул по щекам, да и все. Просто джинсовая клепаная пуговица подвернулась и кожицу свезла. — И на эту руку — тоже пуговица напала? — А... Это я о дверцу, когда в мотор садился... Ну правда, ни сколечко не болит... Дети уже спят давным-давно, на этот раз — не дождавшись папу с работы, в семейной жизни у нас начались разгрузочные дни: у Шонны все болит по этому поводу, и она пораньше нырнула в подушки и перины; я же — к столу. Дело в том, что у меня свой кабинет, который я, с разной степенью бестолковости, пытаюсь применять по прямому назначению. Зачем он мне — Шонна настояла. Она уверена, что быть мне по жизни большим начальником и что привыкать надо с младости. Одна комната у нас — кухня, которая же и домашняя столовая, одна комната — детская, одна комната — спальня, самая маленькая и самая уютная... Одна — гостиная, в ней даже пианино стоит, дожидается, пока наши моцарты подрастут... И одна — мой кабинет, размером чуть больше спальни, квадратов одиннадцать, если я правильно помню. В нем кресло, письменный стол, книжные полки, наполовину заставленные каким-то бумажным хламом, никогда мною не читанным... И все. Окно, довольно узкое, лампа на потолке, лампа на столе. Ковер... Ох, не люблю я ковры! У нас, в Бабилоне, у обывателей существует самая отвратительная мода в мире: каждую зиму жены допиливают своих благоверных до такого состояния, что те добровольно выносят на улицы и раскатывают в снегу рулоны ковровые, а потом их забрасывают снегом, а снег сметают вениками, а ковры бьют палками и, кто побогаче, теннисными ракетками... Господи, Боже мой! И я такой же слабохарактерный хлюпик: «Ну, пожалуйста, ну Ричик, ну ради меня и детей! Ты же не хочешь, чтобы они дышали пылью... Не возьмет, конечно... Глубокую пыль пылесос не возьмет, в том-то и беда...» Прямо-таки беда, неумолимая, ничем кроме снега не одолимая беда, надо же! И, уже чувствуя, что победа близка: «...в остальном мире они пусть себе как знают, а у нас — так. У них не бывает зимы, а у нас бывает. Я тебе помогу, ты только вынеси: один ковер твой, а два — я сама выбью». Угу, знаю я. На деле же ее помощь заключается в том, что моя Ши бдительным оком выискивает все новые и новые гнездовья пыли, которые следует повторно выколотить и вымести... и еще раз. И еще... Выходили мы на белейшее в мире поле, устланное первым нежным снегом, а оставили после себя грязно-серое послековровое лежбище... И соседи такие же идиоты. Как передать белый цвет на белую бумагу? Я сижу, чиркаю простым карандашом по ватману формата А-4, а в чугунной моей голове плещется все что угодно кроме вдохновения: выпитое пиво, шум-гам-ор от чужих детей на школьном дворе, «вы одинаково хорошо владеете головой и обеими руками, господин Ричард»... Это босс меня похвалил, или как? Надо думать, похвалил, раз премию подписал. Карандаш вышивает по листку жуткие каракули, не слушается распухших пальцев. И вообще — мое ли это дело, рисовать, когда жизнь требует от меня совсем иного?.. Об этом моем увлечении только Шонна знает и больше никто. Она в меня верит, хотя и не слишком-то следит за моими успехами на рисовальческом фронте... Ну а почему нет? Взять хотя бы Чарли Уоттса из Роллинг Стоунз: тридцать лет уже в группе барабанит, мультимиллионер, возрастом не мальчик, всемирная слава, — а рисует чего-то там, дизайнерские примочки выдумывает... Ронни Вуд, младший Роллинг, — тот вообще довольно известный художник, с выставками, с галереями... Может, он и не Рубенс, но над его упражнениями в живописи никто не потешается как над бездарной мазней, напротив, говорят о вкусе и таланте... Правда, у них руки в драках не часто бывают разбиты... Но и у меня не часто. А если уж в совокупности говорить о руках, рисунках и Роллинг Стоунз, то сам великий и славный Киф, Кейт Ричардс, не только в гитаре толк знает, но и рисует презабавно! Пусть и не всерьез, но и не детский лепет; у меня хранятся фото с его рисунков. Отлично! При этом руки у него такие, что даже и не клешни. Вы когда-нибудь обращали внимание на кисти рук гитариста Кейта Ричардса? Непонятно, как он вообще ухитряется ими гитару держать, а он играет, он ведущий гитарист и композитор величайшей рок-группы всех времен и народов! Вдохновленный великими образцами современности, я порчу лист за листом, с одной и другой стороны, и под конец мне даже чудится, что у меня что-то там начинает получаться, но... В глаза как толченого стекла подсыпали... Вчера не выспался, сегодня до половины третьего досиделся... А завтра вставать, хотя и попозже на часок против обычного, но все равно... Деток надо потетешкать, в ванне побултыхаться... Завтра новый день, пусть он будет не хуже нынешнего. |
||
|