"Звезда" - читать интересную книгу автора (Первушин Антон Иванович)

Юра был уверен, что проверок, которые он уже преодолел, будет достаточно для того, чтобы его допустили к вступительным экзаменам в училище. Но это оказалось ошибочным представлением.

По приезду в Оренбург он попал не в светлые аудитории с высокими потолками и не на аэродром, а в так называемый «войсковой приемник», который представлял собой обнесенный забором военный лагерь. Все прибывающие кандидаты тут же разделялись на взводы и роты и начинали жить по Уставу внутренней службы. К взводам прикреплялись командиры из числа опытных солдат и сержантов, которые учили вчерашних школьников азам воинской службы. Форма и погоны пока не выдавались, и кандидаты ходили в том, в чем приехали из дома. Однако ритм их жизни значительно изменился — теперь они должны были просыпаться по команде, по команде строиться и по команде же шествовать колонной в столовую. Кормили кандидатов средне: кашей, салом, квашеной капустой. У Юры поначалу от такой еды разболелся живот, а проклятое сало (оно совсем не походило на то, которое присылали украинские родственники дяди Жени!) вставало комом в горле. Но со временем Москаленко-младший привык и к этой еде — мечта о небе и самолетах позволила перебороть протесты желудка.

А вот кое-кто из кандидатов приспособиться к новым для себя условиям не сумел. Скверная еда, жизнь по распорядку под контролем грубоватых солдат срочной службы, муштра на плацу, духота и кислая атмосфера дощатых бараков, которые заменяли в лагере казарму, — оказались непреодолимым испытанием для тех, кто привык к домашнему комфорту. Кто-то из них уехал на второй день, кто-то — позже. Провожали сломившихся без злорадства и без подначек — уезжают и уезжают, их проблемы, чем меньше народа, тем больше кислорода. Но тех, кто остался, ждали новые испытания.

Для начала пришлось пройти новую медкомиссию. Авиационные врачи обращались с кандидатами куда более сурово, чем военкоматовские. Не только пересчитывали зубы и заглядывали в зрачки, но и прогоняли через систему тестов на специальных турниках. На этом этапе часть кандидатов отсеялась и покинула «приемник». Однако конкурс всё равно был велик — восемь человек на место, что чрезвычайно удивило и расстроило Юру, который не считал свое образование чем-то выдающимся, а потому опасался вылететь на первом же экзамене. Убивало еще и то, что большинство кандидатов давно перевалили через двадцатилетний возраст, отслужили в армии, а некоторые приехали поступать во второй-третий раз и знали все «подводные камни» — соперничать с этими «старожилами» казалось безнадежной затеей.

Однако, пожив некоторое время в казарме, Юра понял, что у него есть кое-какие шансы. Те, кто уже служил в армии, считали себя взрослыми парнями, которым доступны всякие удовольствия взрослых парней — выпивка, сигареты и даже «план» (это слово в его особом значении Москаленко-младший впервые услышал как раз в «приемнике»). Потребление алкоголя и «плана» было строжайшим образом запрещено, а на никотин командование, казалось, смотрит сквозь пальцы — многие старшие офицеры курили и кандидатам дорогу к «курилке» не закрывали, — но Юра очень быстро заметил, что отношение к заядлым курильщикам несколько другое, чем к остальным, — на медкомиссии их осматривали с особой придирчивостью, а на экзаменах прямо-таки «валили». Хорошо, что Юра не успел обрести вредных привычек и не стремился выглядеть взрослее, чем он есть, — это, как оказалось, имело значение при том огромном конкурсе.

И всё же он очень остро ощущал свою неполноценность — ведь в «приемнике» хватало ребят без вредных привычек, но с гораздо большим жизненным опытом, чем Москаленко-младший. Среди кандидатов были, например, парни, отслужившие в наземном обеспечении ВВС. Были настоящие летчики, освоившие две-три машины в аэроклубе. Были спортсмены, увешанные значками, как елка игрушками. Были прожженные эрудиты, которые, казалось, знают об авиации всё и даже больше. И все они хотели летать — чаще, быстрее, выше и дальше.

Из-за специфики заведения и огромного конкурса вступительные экзамены сдавали по полной, а не по сокращенной программе, как в обычных вузах. Юра предполагал, что если его не завалят на медкомиссии, то главной проблемой будет физика — он знал ее хорошо, намного лучше, чем бывшие одноклассники, тут группа начальной летной подготовки помогла, но именно потому, что Москаленко-младший изучал физику более широко, он понимал, что знает пока очень мало. И опасался, что завалится на каком-нибудь глупом вопросе. Например, на электромагнетизме. Или на ядерном распаде. Мало ли вопросов может придумать хитроумный преподаватель?

Тем не менее экзамены Юра сдал без труда, но чуть не завалился на собеседовании.

Об этом мероприятии кандидата никто не предупредил. Намотавшись за день, Юра решил отдохнуть в казарме, поваляться на койке, но тут его окликнул дневальный и велел идти в штаб. В высокой штабной палатке Москаленко-младшего дожидалась целая комиссия: один врач, три пожилых офицера, замком «приемника» и какой-то хмырь в штатском, с некрасивым, словно бы помятым, лицом. Этот последний Юре сразу не понравился — когда хмырь смотрел на кандидата своими чуть навыкате глазами, то возникало ощущение, будто он смотрит не на человека, а куда-то мимо, за него. Очень неприятный тип! Позднее Юра узнал, что хмырем этим был майор Скворцов из Пятого управления КГБ, расформированного осенью 86-го по решению Политбюро. Офицеров «пятерки» не стали увольнять из органов, а разбросали по воинским частям в помощь замполитам. Кто-то из них нашел себе в этом службу по душе; кто-то, оскорбившись, уволился сам и ушел искать счастья в личной жизни; кто-то озлобился на весь мир, начал выпивать и мучить других людей. Так вот, майор Скворцов принадлежал к этой, к самой распоследней, категории бывших сотрудников Пятого управления. Особенное удовольствие он получал от измывательств над кандидатами, отлично понимая, что в период поступления в училище те не могут «качать права», требуя к себе какого-то особого уважения или внимания.

Поначалу Юра ничего плохого не заподозрил — с чего бы вдруг? Доложился по всем правилам, уселся на предложенный стул, а потом его засыпали вопросами. Спрашивали, почему он решил стать военным летчиком, почему не захотел пойти в гражданскую авиацию, уверен ли, что справится с тяготами службы, что не сбежит через полгода домой, к мамочке. Юра отвечал уверенно, а по поводу гражданской авиации от себя добавил, что хочет летать не только в небе, но и в космосе, и знает, что эта цель станет ближе, если он будет летать именно в ВВС, а не на самолетах «Аэрофлота».

— А есть разница? — удивился замком «приемника». — В смысле между небом и космосом? — поправился он.

Тут Юре представилась возможность щегольнуть эрудицией, благо почву для этого подготовил еще Михалыч — инструктор аэроклуба, любивший повечеру, после уроков и полетов, порассуждать на отвлеченные темы, благо благодарных слушателей у него хватало.

— Небо, — ответил Юра, — это пространство у нас над головой. Это атмосфера, воздушная оболочка. На самом деле она искажает наше восприятие того, что находится дальше... точнее, выше неба. Небо — это изображение космоса, а не сам космос. Звезды мерцают, потому что с земли мы видим не звезды, а свет звезд. Он прошел через атмосферу, а атмосфера рассеяла и исказила его. А космос он существует сам по себе, вне нашего восприятия, вне нашего неба. Его невозможно исказить.

— Умно, — сказал один из пожилых офицеров, с уважением посмотрев на юного философа.

— Не умно, а заумно, — сказал хмырь Скворцов, смерив Москаленко-младшего презрительным взглядом. — Не то спрашиваете, товарищи! Этот наглец нам прямо говорит, что летчиком-пилотом быть не хочет. А хочет быть космонавтом. Космос он хочет познавать. А если все в космос полетят, кто, млин, рубежи Родины защищать будет?

Юра забеспокоился, сообразив, что допустил ошибку.

— И в самом деле, — согласился с доводами хмыря один из пожилых офицеров. — Нам ведь здесь летчики нужны, а не космонавты. Хотя, конечно, в Оренбургском кто только не учился. Юрий Алексеевич Гагарин, между прочим... Но ты осознаешь, кандидат Москаленко, что в космонавты берут лучших из лучших? Ты понимаешь, что можешь никогда не стать космонавтом?

— Понимаю, — ответил Юра. — Я мечтаю стать космонавтом, но это для меня очень отдаленная цель. Прежде всего я хочу стать хорошим летчиком. А стать хорошим летчиком можно только в Оренбургском училище. Я буду очень горд, если вы меня примете.

Пожилой офицер покивал, потом посмотрел на хмыря в штатском и спросил, обращаясь к нему:

— У вас еще есть вопросы к кандидату, товарищ майор?

Хмырь мотнул головой и набычился. А потом задал новый вопрос, который поставил Юру в тупик:

— А вот скажи мне, кандидат, как ты считаешь — реформы, которые проводит партия, — это закономерный ход исторического развития? Или это временные меры для того, чтобы преодолеть кризис?

Замком «приемника» открыто хохотнул. А Юра призадумался. В десятом классе ввели новый школьный предмет под названием «Социология и общественные отношения» — вести его взялась «историчка», но утвержденных планов по предмету не было, потому Алевтина Анатольевна, опираясь на методические указания, рассказывала на уроках «Социологии» исторические анекдоты. Считалось, что на примерах Великой французской революции и Великого перелома, организованного Сталиным, молодежь сумеет понять, как развиваются социумы, какие законы ими управляют, почему происходят реформы и революции. Сколько не напрягал Юра свою память, но ничего на ум не приходило. А о причинах и движущих силах современных реформ он как-то не задумывался — не до того ему было.

— Мы ждем, — напомнил о себе хмырь в штатском, когда пауза между вопросом и ответом стала затягиваться.

В голосе хмыря не было ничего иезуитского, но вел он себя именно как иезуит.

— Мне кажется, — сказал Юра осторожно, — реформы — это результат исторического развития социализма. Они основываются на высоком уважении к советскому человеку, к его нуждам и запросам. Реформы были начаты для того, чтобы сделать жизнь советского человека более комфортной, более устроенной.

— Ты хочешь сказать, кандидат, что до реформ она была неустроенной?

Юра понял, что его топят. Но собирался держаться на плаву до последнего.

— Для многих она была вполне себе устроенной, — отозвался он, насупившись. — Для меня, например, она была очень даже устроенной. Но нужно стремиться к лучшему. И людям, и государству. Еще не всем гражданам Советского Союза комфортно жить. Ведь наша страна пережила войну, репрессии сталинского периода. Много людей погибло, много городов было разрушено. Потому мы отстали от тех стран, которые меньше всего пострадали в войне. От Америки, например. Нам нужно нагонять. А нагнать и обогнать можно только через реформы. Через такие реформы, которые сделают жизнь каждого советского человека лучше...

— Достойный ответ, — заметил пожилой офицер.

Но хмырь Скворцов был неумолим.

— Я о другом спрашивал, — сказал он небрежно. — Я, млин, спрашивал, являются современные реформы объективным историческим процессом или нет? У Маркса и Энгельса что-нибудь сказано о наших реформах? А у Ленина? Может, они считали, что лавочников нужно поддерживать и кооперацию развивать? А может, они все-таки считали, что пролетариат сможет построить новое общество без лавочников и кооператоров? А так, глядишь, еще пара лет пройдет и армия, млин, кооперативной станет!

Замком «приемника» аж закашлялся.

Юра не знал, что ответить. Наверное, ему надо было больше интересоваться политикой, но он пропускал велеречивые доклады мимо ушей, потому что это никак не помогало юному мечтателю приблизиться к заветной цели — к небу. И вот оказалось, что интересоваться надо было!

Москаленко-младший лихорадочно рылся в памяти, но на ум ничего не приходило. И вдруг — как вспышка, как озарение! Он вспомнил слова из слышанного очень давно и успешно забытого доклада генерального секретаря Андропова. Там что-то было о том, что марксизм — это не монумент, а живое учение, которое меняется, если меняются реалии. В самом деле, возьмем, к примеру, персональную ЭВМ «Агат» — ведь не было же этих самых ЭВМ во времена Маркса или Ленина. Кем является человек, который работает с «Агатами», пишет для них программы? Уж не рабочим и не крестьянином — точно! Творческой интеллигенцией? Да, конечно. Но не об этом ли мечтали вожди мирового пролетариата, когда придумывали коммунизм? Не о тех ли рабочих будущего, которые создадут умные машины, передоверят им монотонный нетворческий труд, а сами станут интеллигенцией — пролетарской интеллигенцией. И таких людей должно становиться всё больше. А кроме того — всё больше их становится и в капстранах. Ведь и там появляются умные машины, и там формируется новый класс образованного пролетариата. Эти новые люди обладают совсем другим кругозором и совсем другими потребностями, чем пролетарии начала ХХ века. Значит, необходимо изменить марксизм с учетом новых реалий, с учетом новых людей. Если же оставить всё как есть, то эти новые люди окажутся как бы без внимания тех, кто занимается политикой, и могут быть вовлечены врагами социализма в свои структуры. Программист вместо того, чтобы осознавать свой статус передового отряда пролетариата будущего, будет работать на капиталиста или, хуже того, на американскую военщину. Ведь любое дело можно повернуть и так и этак: на благо будущему или, наоборот, на борьбу с будущим.

Примерно так и описал Юра свое видение проблемы членам уважаемой комиссии. Когда он закончил, то боялся посмотреть в сторону хмыря Скворцова — догадывался, что ничего хорошего не увидит.

— Очень интересно, — сказал пожилой офицер.

Замком «приемника» с отрешенным видом чего-то черкал в блокноте. Похоже, рисовал всяких страшилищ.

— Млин, — сказал хмырь. — Хватает у тебя, кандидат, тараканов в голове... Товарищи, — он повернулся к замкому, — у меня больше нет вопросов к кандидату Москаленко.

Замком оживился и милостиво отпустил Юру.

Москаленко-младший вернулся в казарму в расстроенных чувствах. Он чувствовал острый стыд за то, что не сумел адекватно ответить на вопросы коварного хмыря, и за то, что растерялся, дал себя запутать и увести от главного, что можно и должно было сказать перед лицом приемной комиссии. Но шанс упущен, и рвать волосы бесполезно.

Юра уже представлял себе, какими взглядами будут провожать его другие кандидаты из взвода: кто-то с равнодушием, кто-то с сочувствием, а кто-то, может, и со злорадством, потому что считает себя умнее, способнее, достойнее... Еще Юра с ужасом думал, как же ему теперь возвращаться домой? Мама, конечно, будет только рада, а вот отец... Он ведь так надеялся, что у младшего сына всё получится, если уж у старшего жизнь не заладилась. А теперь? Честно говоря, Юра даже не представлял, а как быть дальше, чем заняться, если небо закрыто, — ведь он уже настолько свыкся с однажды сделанным выбором, что не мог думать ни о чем другом. Пойти в простое военное училище? Вот глупость! Маршировать в колонне, бегать с автоматом и ездить на танке, в то время как у тебя над головой настоящие люди штурмуют небо? Увольте! Сами бегайте и ездите! Пойти в простые инженеры, чтобы получить диплом и просиживать где-нибудь на заводе за сто двадцать рублей? Еще скучнее. В вольные пэры податься? Совсем не в кайф, родная!

Юра чувствовал, что не сможет стать кем-то значительным без авиации. Придется всю оставшуюся жизнь кому-то подчиняться и следовать за кем-то — за более удачливым, кому повезло найти себе дело по душе и стать настоящим мастером. Было так обидно, что хоть волком вой. И наверное, это его состояние заметил Артем Анисимов — бесшабашный кандидат, деливший с Юрой двухъярусную койку.

Анисимов как раз валялся на этой самой койке, смотрел в дощатый потолок и перебирал струны старенькой гитары, с которой никогда не расставался. Прапорщик при заселении кандидатов в казарму пытался ее отобрать, но Артем уперся, дело дошло до начальства, и замком, переговорив со строптивцем, лично распорядился оставить музыкальный инструмент владельцу. Анисимов действительно играл на гитаре, как бог. Знал назубок весь репертуар ленинградских команд: «Аквариума», «Алисы», «Кино». Хорошо исполнял Высоцкого — подражая узнаваемой хрипотце знаменитого барда.

Заметив Юру и его перекошенное печальной думой лицо, Артем отложил гитару и сел на койке:

— Чего случилось? Куда ходил?

Москаленко не хотел рассказывать другим кандидатам о своем фиаско, но в тот момент его отчаяние достигло критической отметки, нервы сдали, и он, торопясь, сбиваясь и повторяясь, выложил Артему всё, что видел, слышал, запомнил и прочувствовал.

Анисимов, надо отдать ему должное, выслушал с вниманием, не перебивая. А потом хмыкнул и опять водрузился на койку.

— Забей! — посоветовал он.

— Как это? — изумился Юра, который под конец своего рассказа чуть ли не плакал.

— А так! Забей и всё! — отозвался Анисимов, он снова взял гитару в руки и подергал струны: — Если друг оказался вдруг...

Юра присел на тумбочку рядом и положил пальцы на гриф гитары, мешая Артему играть:

— Нет уж! Ты уж скажи, почему я забить должен. Ты скажи!

Место отчаяния стремительно занимала ярость. А поскольку других субъектов для выплеска негативных эмоций, кроме Анисимова и дневального, поблизости не наблюдалось, то Артем мог готовиться к худшему. Юра и подраться был сейчас не прочь, хотя и сильно уважал соседа по койке.

Впрочем, серьезного конфликта не получилось. Анисимов приподнялся и поманил Юру пальцем, а потом едва слышно произнес:

— Всех, кто медкомиссию прошел и экзамены сдал, зачислят. Информация проверенная, будь спок.

— Откуда знаешь? — Юра быстро остыл и, оглянувшись на дневального, тоже перешел на конспиративный шепот.

— Состав ВВС увеличивают вдвое, — объяснил Артем. — Пришла команда брать всех, кто проходит. Конкурса, считай, в этом году нету.

— А зачем меня на собеседование тягали? — всё еще не верил своему счастью Москаленко.

— А хрен их разберет, — Артем пожал плечами. — Может, для порядка? А может, у приемной сомнения были? Еще раз говорю: забей! Будем мы с тобой летать! Будем!

Артем Алексеевич Анисимов, будущий дважды Герой Советского Союза, оказался прав. В рамках программы реформирования армии было принято решение о создании нового вида вооруженных сил — Авиакосмических войск. При решении всего комплекса задач, которые возлагались на новый род войск, возникла необходимость в резком увеличении личного состава ВВС. Юре и другим кандидатам, поступавшим в летные училища в 1987 году, повезло — военная авиация нуждалась в пополнении и конкурс был временно отменен.