Рэй Брэдбери Девушка в Сундуке

Джонни Менло со злостью пнул чердачную лесенку и с размаху шлепнулся на ступеньку. Его учительница, его собственная домашняя учительница все-таки не пришла. И во всем доме с ним никто, никто не станет заниматься.

Вечеринка внизу была в полном разгаре. Доносившиеся звуки казались насмешкой — смех, звяканье шейкеров, музыка. Джонни думал, что спрятался от них сюда, в одиночество. Его учительница должна была прийти сегодня — и не пришла.

А мама с папой так заняты распитием коктейлей, что обращали на Джонни не больше внимания, чем на собственную тень.

Джонни отступил еще, в сумрачное убежище заброшенного чердака. Но даже здесь послеполуденную духоту и залежалую пыль ворошили залетные звуки.

Джонни огляделся. По темным углам таились в паутинных саванах старые сундуки. Сквозь маленькое-замызганное окошечко пробивался солнечный луч — как бы для удобства любопытных мальчишечьих глаз.

Вот, например, сундук в северном углу. Всегда был закрыт, заперт, и ключ куда-то спрятали. А сейчас защелки-то опущены, а вот медный язычок замка откинут, открыт.

Джонни подошел к сундуку, выковырял защелки из пазов и приподнял тяжелую крышку. На чердаке разом похолодало.

Внутри лежала она. Свернувшись клубочком. Такая молодая, красивая.

Тонкое лицо — как меловая черта на аспидной доске волос. Джонни тихонько вздохнул, не отпуская крышки. Духи все еще не улетучились. Она выглядела такой же одинокой и заброшенной, каким чувствовал себя Джонни. Он ее прекрасно понимал. На чердаках всегда копятся забытые, никому не нужные вещи.

Очевидно, она задохнулась. Кто-то скрыл ее красоту под тяжелой, непроницаемой крышкой. Белые пальцы, как экзотический цветок, покойно лежали на прозрачно-розовом платье.

Секундой позже Джонни заметил на полу смятый клочок бумаги — кусочек записки, сделанной ее почерком:

«…вам придется возместить мне то, чего я была лишена все эти годы. Это не будет сложно. Я могу стать учительницей Джонни. Это легко объяснит мое присутствие в доме. Элли».

Джонни посмотрел на ее мертвое лицо. Точно она заснула на вечеринке, а кто-то отнес ее сюда, на чердак, и прихлопнул сверху сундучной крышкой.

Сумерки смыкались вокруг Джонни, то стягивались вокруг горла, то отступали.

— Ты моя учительница? — тупо повторял он. — Моя собственная единственная учительница? А тебя… тебя убили? Зачем кому-то тебя убивать?

Эту мысль прогнала другая. Он, Джонни Менло, сын Менло из высшего света, нашел самый настоящий труп!

Точно! Глаза мальчика широко распахнулись. Уж теперь-то мама с папой его обязательно заметят! Куда там — даже бабушка перестанет играть целыми днями в шахматы с дядей Флинни, подавится бренди, глянет на Джонни сквозь толстые очки и воскликнет: «Господи, мальчик, так ты не зря весь дом ставил на голову!»

Точно. Точно! Джонни сморгнул. Сердечко его колотилось.

Кузен Уильям может даже упасть в обморок!

Он, Джонни Менло, нашел покойницу! Это его, не мамины, фотографии будут печатать в вечерних газетах.

Спрятав записку в кармане, Джонни в последний раз поглядел на длинные ресницы, и розовые губы, и черные косы Девушки в Сундуке и прикрыл за ней крышку.

Он завизжит. С верхней ступеньки лестницы. И будет визжать, пока небо не упадет на землю, а гости — на пол! Вот так!

Повизжал он неплохо.

По лестнице, через зал, визгом пробивая себе дорогу, в толпе, Джонни пробрался к маминому сверкающему вечернему платью и вцепился в него изо всех сил.

— Джонни, Джонни, зачем ты пришел? В чем дело? Я тебе сказала… — Детское мамино личико опустилось сквозь искристый туман.

Джонни набрал полный кулак блесток и провизжал:

— Мама, там на чердаке труп!

Все лица обратились к нему — точно зрители на стадионе. Мамино лицо напряглось, потом расслабилось.

— Отпусти мое платье, милый, испачкаешь. Посмотри на свои руки — ты весь в паутине. А теперь беги к себе, будь хорошим мальчиком.

— Ну мам! — проныл он. — Там труп…

— Господи Боже, — вздохнул кто-то в толпе. — Точно как его отец.

— А вы замолчите! — Джонни сердито оглянулся. Там правда труп!

А мама его не видела. Она смотрела на гостей, и Джонни оставалось только взирать снизу на ее лебединую шею с бьющейся жилкой, на изящный подбородок, на пальчики, поправляющие сбившийся каштановый локон.

— Пожалуйста, простите Джонни, — проговорила она. — Дети, знаете, так впечатлительны… — Подбородок опустился. В голубых глазах застыли сумерки. — Иди наверх, Джонни.

— Ох, ну мам…

Мир рушился. Блестки выскользнули из пальцев.

Взгляды гостей внезапно обожгли ненавистью.

— Ты слышал, что сказала мама?

Это уже папин звучный голос. Бой проигран. Джонни дернулся, окинул зал прощальным мрачным взглядом и бросился вверх по лестнице, утирая наворачивающиеся на глаза слезы.

Он повернул медную ручку двери. Бабушка, как всегда, играла в шахматы с дядей Флинни. Солнечный свет бил в огромное окно и отскакивал от бабушкиных очков. Игроки даже не подняли голов.

— Бабушка, простите, но…

Старушка постучала тросточкой по сухому колену:

— Ну?

— Там на чердаке труп, а мне никто не верит…

— Иди, Джонни.

— Но там и вправду труп! — вскрикнул Джонни.

— Знаю, знаю. А теперь беги, принеси кузену Уильяму бутылку коньяка. Марш!

Джонни сбегал в винный погреб, достал бутылку коньяка, поднялся наверх и постучал в дверь. Ему показалось, что за дверью всхлипнули, потом послышался торопливый шепот кузена Уильяма:

— Kтo там?

— Коньяк.

— О, чудно, чудно! — В дверь просунулось безвольное кроличье личико кузена Уильяма. Мягкие ручки вцепились в протянутую бутыль. — Слава те, Господи. А теперь сгинь и дай мне надраться.

Дверь захлопнулась, но Джонни успел бросить взгляд на «модельную комнатушку» кузена Уильяма — замершие на полушаге манекены в многоцветных шелках, приколотые к стенам акварельные наброски костюмов, шляпок, накидок, яркие груды катушек и клубков. Потом щель закрылась, щелкнул замок, и кузен Уильям нервно забулькал коньяком по другую сторону блестящей медной ручки.

Джонни глянул на висящий в коридоре телефон. Он подумал о том, что папа с мамой танцуют, дядя Флинни и бабушка играют в шахматы, кузен Уильям тихо пьет — а сам он бродит, как чужой, по этому огромному гулкому дому. Он схватился за телефон.

— Э… мне надо… то есть… дайте полицию.

Голос оператора заглушило глубокое:

— Повесь трубку, Джонни. И немедленно ложись спать.

Звучный, культурный папин голос…

Джонни медленно положил трубку. И это его награда? Он сел прямо на пол и тяжело, бессильно заплакал. Теперь он понял, каково было Девушке в Сундуке, когда ее прихлопнули крышкой. А его вот так прихлопнули пятеро!

Он все еще ерзал в постели, когда дверь тихонько приоткрылась и в комнату заглянула голова — курчавая, большая голова дяди Флинни, чтобы одарить мальчика ласковым взглядом больших, черных, круглых глаз. Неторопливо и неслышно дядя вошел в комнату, пристроился на краешке кресла, как тихая птичка на насесте, и сложил вместе пальцы-перышки.

— Раз ты сегодня лег пораньше, — сказал он, — то я тебе и сказку на ночь тоже пораньше расскажу, ладно?

Джонни считал, что он уже слишком взрослый для сказок. А уж слушать сказки на ночь он, выросший среди взрослых людей и взрослых, умных разговоров и вовсе считал ниже своего достоинства.

— Ладно, дядя Флинни, — пробормотал он с мученическим вздохом. — Давай.

Дядя Флинни так вцепился в обтянутые отглаженными черными брюками колени, словно те готовые были взорваться.

— Жила-была однажды женщина, молодая и прекрасная…

О-хо-хо! Эту историю Джонни слышал уже тысячу раз. «У нас на чердаке труп, — обиженно подумал он, — а мне приходится слушать старые сказки».

— И прекрасная дева полюбила юного рыцаря, — продолжал дядя Флинни. — И жили они счастливо многие годы. Пока не пришла Тьма, не похитила юную деву и не скрылась с ней. — Дядя Флинни выглядел очень старым и очень грустным.

— А потом рыцарь вернулся домой, — напомнил ему Джонни.

Дядя Флинни его не слышал. Он продолжал рассказывать, странным, тихим, монотонным голосом.

— Рыцарь преследовал Тьму по всей Темной земле. Но как ни молил он, как ни пытался догнать Тьму, это ему не удалось. Жена его сгинула навеки. Навеки.

Дыхание дяди Флинни стало неровным и резким. Глаза горели мрачным огнем, губы дрожали, белые пальцы стискивали колени. Он был уже не собой, а рыцарем, скачущим где-то далеко, за миллион миль отсюда, по Темной земле.

— Но рыцарь все искал и искал, потому что он дал клятву, что когда-нибудь найдет и убьет Тьму. И — чудо из чудес! — он настиг ее. Он убил Тьму. Но, Господи Боже, убив ее, он увидел, что лицо Тьмы было лицом его погибшей супруги, а сам он становится все темнее и темнее…

Конец. Джонни очень надеялся, что продолжения не будет. Дядя Флинни сидел, задыхаясь и дрожа, посреди созданных его словами сумерек, забыв о Джонни. Просто сидел. И Джонни пробрал озноб.

— Спасибо. Спасибо, дядя Флинни, — пробормотал он. — Спасибо за сказку.

Дядя обратил к нему невидящий взгляд:

— Что? А-а. — Он расслабился, признав племянника. — Конечно. Сколько угодно.

— Ты так раскочегарился, дядя Флинни!

Дядя тихо отворил дверь.

— Спокойной ночи, Джонни.

— Дядя!

— Да?

Джонни зажал рот ладонью.

— Ничего…

Дядя ушел, шаркая ногами, и дверь мягко затворилась.

Джонни яростно запрыгал на пружинах.

— Сколько я всего делаю, чтобы только все были счастливы! Дядю Флинни выслушивать — бабушке все подносить — у мамы под ногами не путаться — папу слушаться! А кузена Уильяма спаивать! Тьфу!

Как он от них всех устал! Ну почему бы им для разнообразия не обратить внимания на него?

Вечер продолжался. Джонни соскользнул с постели, приложил ухо к замочной скважине и прислушался.

Целый час по лестнице ходили. Топотала бабушка, и перестукивала ее тросточка, шаркал ногами дядя, Флинни, размашисто и ровно ступал папа, плыла мама, и спотыкался кузен Уильям. Слышались голоса — спорили, понукали, ссорились. Папа кого-то убеждал, мама критиковала, бабушка отчитывала, кузен Уильям всхлипывал, а дядя Флинни молчал. Пару раз скрипнула чердачная дверь.

Но к комнате Джонни никто даже не подошел. Вечеринка внизу безмятежно продолжалась. Спускалась зябкая осенняя ночь.

Но наконец наступила тишина. Джонни ринулся по пыльной темной лестнице на чердак. Сердце его лихорадочно билось. Он им покажет!

Странно, но сундук оказался совсем не тяжелым. Всего и дел — подтолкнуть его к лестнице, а там он сам покатится. А потом — еще один толчок, и сундук, кувыркаясь, полетит в гостиную. Да. Вот теперь ему уж точно все поверят!

Джонни повернул сундук.

Толпа бормотала. Радиола играла. Мама и папа плыли в разноцветном людском потоке — огоньки, вокруг которых трепыхали воображаемыми крылышками мошки высшего общества.

И эту идиллию снова прервал голосок Джонни с верхних ступенек лестницы.

— Мам! Пап! — крикнул он изо всех сил.

Все обернулись. И посмотрели — как на приеме.

По лестнице спустилась женщина.

Кто-то, конечно, завизжал. Почти как кузен Уильям. Но все остальные молча глядели, как женщина в прозрачном вечернем платье спускается по лестнице. Ну, не совсем спускается. Скатывается.

Ступенька за ступенькой, вниз и вниз, бессуставно, бескостно, мертво, — руки, ноги, голова болтаются, волосы темным бичом шлепают ступеньки. Джонни кубарем скатился за ней.

— Я же говорил, мама! Пап, я ее снова нашел! Нашел!

Он навсегда запомнит мамино лицо в этот миг. В миг, когда она наотмашь ударила его по лицу и прохрипела:

— Джонни!..

— Позовите полицию! — вскрикнул кто-то.

А кто-то другой уже накручивал диск телефона. Папино лицо стало глухо-спокойным и серым, очень старым и усталым. Джонни отшатнулся от удара и вцепился в перила. «Она меня никогда раньше не била, — думал он. — Никогда. Она всегда была такая добрая, ласковая, только рассеянная немного, но раньше она меня не била».

А потом все вдруг рассмеялись. Кто-то показал на тело, и все покраснели и рассмеялись! Даже папа — но одними губами.

— Черт меня побери! — прорезал шум чей-то голос. — Так вот что за труп мальчишка нашел наверху!

— Манекен!

— Конечно. Разодетая кукла! Неудивительно, что ребенок принял ее за тело. — И снова громкий смех.

Джонни потянулся и дрожащими пальцами нащупал откинувшуюся руку, отдернулся, нащупал снова — холодный, твердый пластик.

— Это не тело. — Он поднял недоуменный взгляд, покачал головой и отодвинулся. — Это совсем не тело. То было другое. Теплое, мягкое. Там лежала настоящая девушка!

— Джонни!

Папины губы перестали улыбаться. Мама так стиснула кулак, что побелели костяшки.

— И все равно это не она! — выкрикнул Джонни и заплакал. Слезы смывали мир по частям, как дождь, заливающий ветровое стекло. — И все равно она была мертвая и не гипсовая, вот!

Дом гудел до полуночи. За закрытыми дверями люди говорили, спорили. Однажды Джонни даже показалось, будто кузен Уильям всхлипывает. Топотали по лестницам ноги, загорался и гас свет. Но наконец все улеглись, а Джонни смог сесть в постели и откинуть одеяло. Тот двойной щелчок — кузен Уильям запер дверь своей спальни… Зачем? Потому что кто-то или что-то бродит по дому?

Джонни вздрогнул. Дверная ручка повернулась. Дверь чуть приоткрылась. Из темноты коридора кто-то вглядывался в темноту спальни. Странная штука — сердце. Сердце Джонни, как ртутный шарик, заметалось в груди.

А что-то все стояло за полуоткрытой дверью, вглядываясь, всматриваясь. Потом спокойно закрыло дверь за собой и исчезло.

Джонни вколотил защелку на место и обессиленное прислонился к двери. Теперь никакая тень не ворвется. Но шаги удалялись и наконец стихли.

На подгибающихся ногах Джонни проковылял к кровати.

«Мама, мам! — кричал он про себя. — Ты так разозлилась на меня, потому что я устроил сцену перед гостями? Ты бы меня убила, мама? Может, между Девушкой в Сундуке и папой было что-то нехорошее и ты ее из-за этого убила? А раз я попался на дороге — что ты со мной сделаешь? Ой нет, мама, только бы не ты!

Пап! Ты заставил меня повесить трубку. Ты тоже боялся, что все выплывет наружу? Боялся за свой бизнес, за свои деньги, за репутацию и членство в клубе? Это ты стоял за дверью, как бессловесная тень? Я тебя всегда любил больше всех. А сегодня ты все время молчишь и даже на меня не смотришь».

А еще кузен Уильям. Он мог подменить тела, чтобы обмануть Джонни. Он мог подложить в сундук один из своих манекенов. Может, она была подружкой Уильяма? Угрожала ему? Или он боялся за свою репутацию? Может, это он стоял за дверью — он, со своими манекенами и знаменитыми дорогими платьями для дорогих женщин?

А может, — тихонький дядя Флинни со своими сказками на ночь? Он так любил маму, свою сестру. Он бы что угодно сделал для нее, или папы, или бабушки, или кузена Уильяма. Смог бы он убить — ради них, чтобы в их дом никто и никогда не входил?

Бабушка. Которая целыми днями только и делает, что играет в шахматы да пьет неразведенное бренди. Всю жизнь она обустраивала этот дом. Вся ее жизнь — это высший свет, положение, строгий вкус. Что бы она сделала, когда чужой человек попытался бы править этим старым домом? Что бы она с ней сделала?

Все они! Все!

Джонни трясся, и пружины под ним тихо поскрипывали. Всего одна женщина вошла в этот старый, пронафталиненный дом, а испугались все, до единого. Всего одна женщина.

Джонни протянул руку и нащупал на столе ту записку, что нашел в чердачной пыли. Мысли его возвращались к ней снова и снова:

«…вам придется возместить мне то, чего я была лишена все эти годы. Это не будет сложно. Я могу стать учительницей Джонни. Это легко объяснит мое присутствие в доме. Элли».

Джонни повернулся к стене.

— Элли, учительница моя, где ты? — спросил он темноту. — Отдыхаешь в одиночестве в студии кузена Уильяма, среди манекенов? Неподвижно играешь с бабушкой в шахматы? Или лежишь в темном, сыром подвале, среди винных бутылок? Сегодня ты останешься в этом доме. А завтра тебя тут может и не оказаться. Если я тебя не найду…

Сад был огромен — цветник, сауна, бассейн, домик для прислуги легко терялись среди плодовых деревьев. Между аллеей сикоморов и высокой живой изгородью отделяющей сад от улицы, на прогретой солнцем лужайке, рос дубок. А по другую сторону изгороди прохаживался полицейский — туда-сюда. Джонни влез на дерево, переполз на свесившуюся наружу ветку и принялся ждать.

Полицейский миновал дуб, и Джонни пошуршал листьями.

— Эй, сынок, — полицейский обернулся, — а ну слезай. Упадешь еще.

— Ну и что? — отозвался Джонни. — У нас в доме женщина мертвая, и все это скрывают.

Полицейский выдавил улыбку:

— Да ну?

Джонни поерзал на ветке.

— Я ее в сундуке нашел. Кто-то ее убил. Я хотел вчера вызвать полицию, но папа мне не позволил. Я сундук вывернул, и она упала и покатилась по лестнице. Только это вовсе не женщина оказалась, а манекен.

— Ну-ну. — Полицейский весело хмыкнул.

— Только вторая женщина была настоящая, настаивал Джонни.

— Какая вторая?

— То есть первая. Кузен Уильям, он модельер. Он ее и подменил. Видели бы вы их сегодня утром. Пытаются веселиться, как в кино. Только меня им не обмануть. Невеселые они. Мама усталая и нервная. Интересно, долго они еще выдержат, прежде чем кричать начнут?

Полисмен скривился:

— Господи Боже, ты точно как мой мелкий! Все у него комиксы с дезинтеграторами. Боже мой, это же преступление — давать детям в руки такое чтиво. Убийства! Трупы! Тьфу!

— Но это правда!

— Пока, малыш.

Полицейский двинулся дальше. Джонни вцепился в ветку так, что дерево задрожало, потом спрыгнул на тротуар и бросился полицейскому вслед.

— Вы должны пойти посмотреть! Они ее увезут, если вы не найдете, и тогда уже никто никогда ничего не узнает!

— Слушай, малыш, — терпеливо сказал полицейский, — я никуда без ордера войти не могу. И откуда я знаю, что ты не врешь?

Ну вот, теперь он шутит.

— Ну вы мне должны поверить!

— Держи. — Полисмен взял Джонни за руку и повел куда-то.

— Куда мы идем?

— К твоей маме.

— Нет! — Джонни попытался вывернуться из цепкой хватки. — Это не поможет! Она меня будет ненавидеть! А вам наврет!

Но полисмен провел его к парадному и позвонил в колокольчик. Дверь открыла горничная, но мама подошла тут же — белая как молоко, со сбившейся набок прической. Накрашенные губы лежали на лице нелепым мазком, под глазами висели синие мешки.

— Джонни!

— Следили б вы за ним получше, мэм, — посоветовал полисмен. — А то бегает по улице, еще под машину попадет.

— Спасибо, офицер.

Полисмен глянул на нее, на мальчика. Джонни хотел заговорить, но из горла выдавился только всхлип. Дверь захлопнулась, оставляя полицейского на крыльце, и из глаз Джонни покатились слезы.

Мама ничего ему не сказала. Ни словечка. Только стояла, бледная, одинокая, заламывая пальцы. И все.

После обеда Джонни сел и сосредоточенно записал в десятицентовом блокноте все, что знал о Девушке в Сундуке, кузене Уильяме, маме, папе, бабушке и дяде Флинни.

«Девушка в Сундуке любила папу, — вывел он, хорошо наслюнявив карандаш. — И когда она пришла в дом, папа ее убил. — Джонни задумчиво вытянул губы. — Или мама ее убила. — В голове у него мешались виденные в кино страшные убийства. — Бабушка и дядя Флинни могли ее убить, потому что она им угрожала… их бе-зо-па-сно-сти». — Вот так. Джонни писал старательно и быстро. Посмотрим… — А кузен Уильям? Может, она все же его подружка? — Джонни на это немного надеялся, потому что недолюбливал кузена. — А может, это что-то в прошлом бабушки? Или дяди Флинни? — А как насчет…

— Джонни! — Бабушка зовет.

Джонни поспешно убрал блокнотик.

Подталкивая Джонни тросточкой, бабушка провела мальчика в свою комнату, усадила за шахматную доску и указала подбородком на белые фигуры:

— Это твои. Мои — черные. — Она призадумалась. — Как обычно.

— Мы играть не сможем, — заявил Джонни. — У тебя двух фигур нет.

Бабушка глянула на доску:

— Снова дядя Флинни. Он вечно уводит фигуры у меня из-под носа. Все равно сыграем. Мне и того хватит. Ходи. — Она ткнула узловатым пальцем в доску.

— А где дядя Флинни?

— Поливает сад. Ходи.

Джонни завороженно смотрел, как шевелятся ее пальцы. Бабушка нагнулась над полированными клеточками доски.

— Мы все хорошие люди, Джонни. Двадцать лет мы так славно жили в этом доме. Ты провел в нем лишь малую часть этих лет. Мы никогда не искали трудностей на свою голову. И ты их нам не ищи.

В окно билась большая черная муха. Где-то на первом этаже капала из крана вода.

— Я не ищу… трудностей, — выдавил Джонни. Шахматную доску опять смыли струйки цветной воды. — Папа сегодня за завтраком был такой бледный, странный. Почему он так переживает из-за куклы, бабушка? А мама вся взведенная, как пружина в часах, вот-вот прыгнет. Из-за куклы так ведь не переживают, правда? Бабушка помедлила над черным слоном, спрятавшись, как дряхлый рак-отшельник, в кружевную раковину.

— Не было никакого трупа. Фантазия у тебя разыгралась не в меру. Забудь об этом. — Она так глянула на Джонни, точно это он убил Девушку в Сундуке. — Лучше ходи по солнечной стороне. Молчи, не путайся под ногами и забудь. Кто-то должен сказать тебе это. Не знаю, почему все сваливают на меня. Просто забудь!

Они играли в шахматы до заката. И снова ужин был съеден торопливо, в доме как-то сразу стемнело, и все поспешно разошлись по своим спальням.

Джонни слушал, как часы отбивают четверти. В дверь постучали.

— Кто там?

— Дядя Флинни.

— Чего тебе, дядя?

— Пора рассказать на ночь сказку.

— Ой, дядь Флинни, только не сегодня…

— Нет, сегодня. Это особая сказка. Самая особенная сказка.

— Я очень устал, дядя Флинни, — проговорил Джонни. — В другой раз, а? Только не сегодня.

Дядя Флинни ушел. Часы все били — десять. Рано. Одиннадцать. Еще рано. Без четверти полночь.

Джонни открыл дверь.

Дом спал. Лунный свет лился в высокие окна, большая парадная лестница сияла нетронутым блеском, и нигде не шевелилась и тень.

Джонни закрыл дверь. Где-то в тишине бабушка тяжело похрапывала под балдахином и очень тихо позвякивало стекло, будто в комнате кузена Уильяма нервно перекатывались бутылки.

У лестницы Джонни остановился. Вот если он сейчас вернется в кровать, вернется и все забудет, не станет и трудностей. Все будет как пару дней назад.

И мама станет смеяться на вечеринках, и папа будет ездить в контору с огромным чемоданом, и бабушка будет попивать свое бренди, и кузен Уильям будет колоть булавками манекены, и дядя Флинни будет вечно рассказывать свои бредовые, бессмысленные сказки на ночь.

Но все не так просто. Возврата нет. Идти можно только вперед. Папа, его единственный друг, после этого — случая? — стал чужим. А мама совсем сломалась. Глаза красные, словно она плачет ночами. Ведь под всем этим блеском ей тоже надо жить. Бабушка выпьет в неделю две бутылки бренди, не одну. А кузен Уильям будет вспоминать о Девушке в Сундуке каждый раз, втыкая иголку в манекен, будет бледнеть, шарахаться и топить страх в коньяке.

Она была такой одинокой, когда Джонни нашел ее, — прекрасная темноволосая девушка в пыльном сундуке. Такая чужая. Они были теперь связаны. Ее убили за то, что она была чужой в этом доме, — но Джонни тоже стал чужим. И поэтому он хотел отыскать ее снова. Как потерянную сестру. Ее надо найти, надо помнить — и нельзя забыть.

Джонни осторожно щупал ногой каждую ступеньку, цепляясь за перила. На чердаке ее уже нет, и в комнатах тоже — как они могли бы спать рядом с ней? Может, внизу? Где-то в отложениях темноты. Но не в комнатах прислуги, конечно.

Едва он добрался до последней ступеньки, как наверху медленно-медленно отворилась и вновь закрылась дверь. Звука не было, но кто-то спокойно и неслышно прошел и встал на верхней ступеньке парадной лестницы.

Джонни замер, вцепившись в стену, точно тень. Пот стекал по лицу, капал с ладошек. Он не видел, кто молча стоит там, в темноте, но ощущал его пристальный взгляд.

Но повернуть назад нельзя. Нельзя просто лечь в постель и все забыть. Забыть Девушку в Сундуке, ee одинокую смерть. Джонни глубоко вдохнул, подождал секунду и, увидев, что стоящий на лестнице не собирается спускаться, ринулся через зал, по коридору, в кухню, через черный ход на освещенные луной просторы сада.

Впереди лежали сияющий квадрат бассейна, роща, сауна, по обе стороны от нее — цветники и сверху — звезды. Чуть дальше виднелись теплица и садовый сарайчик. Туда и побежал Джонни. Тень сарайчика послужила ему убежищем. Оглянувшись, он не заметил в доме ни движения, ни огонька.

Тело, должно быть, спрятано в одной из садовых построек.

Так хорошо сейчас было бы в постели. За запертой дверью. Джонни дрожал, как вода в бассейне. Ему показалось, что кто-то смотрит на него из окон второго этажа. Намек на стоящую фигуру, вроде той, что смотрела с лестницы… Потом она исчезла.

Послышались шаги. Кто-то шел по покрытой гравием дорожке, идущей от парадного, через рощу сикоморов, кто-то прятался в тени деревьев, невидимый и едва слышный.

А потом внезапно на свет вышла она. Не мама и не бабушка. На грани лунного полусвета и рваных теней стояла Девушка из Сундука..

Она молча смотрела на Джонни.

Мальчик сглотнул. Пальцы его сами собой вцепились в тело. Моргая, он недоверчиво вглядывался в представшую ему картину. Листья сикоморов дрожали на ночном ветру. Где-то за оградой ухнул клаксон, точно заблудившаяся сова.

Так она жива! Весь дом просто потешался над Джонни. Это все какая-то невероятная, непонятная шутка. Все они против него. А учительница — живая! Не было никакого убийства! И трупа не было! Она пришла, его собственная и ненаглядная, в минуту самого непереносимого одиночества.

Джонни выпрыгнул в лунный свет. Он бежал изо всех сил, тихо, не крича и не окликая, по траве, по плиткам вокруг бассейна, к сикоморам.

А она ждала его, раскинув руки для нежных объятий, и тени сикоморов колыхали ее тонкое вечернее платье.

— Элли, это ты? — прошептал Джонни. Он потянулся к подолу плывучих теней…

И вселенная лопнула. Платье взметнулось безумным, пьяным вихрем. Девушка из Сундука согнулась с хриплым вздохом, падая в обморок… нет. Падая!

Тень хлестнула Джонни по лицу, раз, другой, третий, оглушая, выбивая всякое соображение. Он упал на колени, и, прежде чем успел поднять руки, прикрывая лицо, чьи-то сильные пальцы зажали ему рот.

«Мама!» — мелькнула страшная мысль.

Мама, одетая в платье Девушки из Сундука, чтобы подманить к себе.

«Мама, не убивай меня! Не убивай! — пытался вскрикнуть он. — Прости, что я пытался вызвать полицию! Мама, ты так любишь папу — ты поэтому убила Элли, да? Мама, пусти! Ты была так на нее похожа в этой тени!»

Но руки не отпускали. Удар за ударом, и руки, сжимающие его. Такие сильные пальцы, такие толстые — вовсе не похоже… Джонни заходился беззвучным криком — такие толстые это были пальцы, — а слышны были только всхлипывающие, жуткие вздохи.

Дом качался и кренился где-то сбоку, точно грозя обрушиться и задавить Джонни. Старый, огромный дом, где все спят и не видят, как двое молча борются у зеркальной глади бассейна.

Джонни как-то вдруг сообразил, что это не мама и не Девушка из Сундука. Слишком сильные руки. Но кто в доме сильнее мамы, тверже, суровее?

Бабушка. Но тело слишком крепкое. Джонни наполовину вырвался, увидал лужайку под луной, брошенное вечернее платье — и руку манекена, рухнувшего на землю, холодного, пластмассового, мертвого. А за спиной Джонни стоял и давил ему на горло кто-то другой.

Кузен Уильям!

Но нет запаха коньяка. И руки не дрожат, они тверды. Дыхание чистое и ровное, чуть всхлипывающее.

Папа!

«Пап! — пытался крикнуть Джонни. — Нет, нет, не надо!»

А потом он услышал голос. Что-то маленькое и черное процокало по кафельным плиткам у края бассейна, и Джонни понял.

— Ты причинил боль матери! — прошептал сдавленный голос.

«Я не хотел!» — неслышно кричал Джонни.

— Если бы не ты, она бы и не узнала, что Тьма умерла! — шуршал голос.

«Я не хотел находить Девушку из Сундука!» — Джонни молча отбивался.

— Это ее убьет. А если она умрет, мне незачем жить. Кроме нее, у меня не было никого родного двадцать лет, с тех пор, как это все случилось!

Элли пришла на вечеринку. Они пытались одурачить меня, представить ее как чужую. Но я догадался. Она поднялась наверх в своем вечернем платье, а я напоил ее бренди со снотворным и уложил спать в старом славном сундуке. Никто бы не узнал, если бы ты не заглянул в сундук. Элли бы просто исчезла. Знали бы только я и бабушка! Но ты Темный, ты тоже Тьма, как Элли! — шептал голос. — Когда я вижу тебя, я вижу и ее лицо! Так что…

Тьма. Рассудок Джонни бился, как пленник. Дядя Флинни!

Дядя Флинни, почему ты называешь Элли Тьмой? Почему? Твоя сказка на ночь, столько лет все одна и та, дядя Флинни, о прекрасной даме и Тьме… а теперь Тьма стала моей учительницей — за что ты убил ее? Что она тебе сделала?! Почему ты зовешь ее Тьмой? Что значит твоя дурацкая сказка? Я не знаю.

Не убивай меня, дядя Флинни. Вода такая холодная и блестящая. Я не хочу прятаться под ее холодным блеском.

Джонни уцепился за дядю Флинни и повалился вперед, так, что оба рухнули в бассейн. Пальцы отпустили его горло. Вода заливала ноздри, пузыри срывались с губ, а они все боролись в темной воде…

Когда Джонни вынырнул, из глубины за ним поднялся большой пузырь, потом еще несколько. В глубине проглядывали очертания старческого тела. Но то было и все…

Плача навзрыд, Джонни выкарабкался из бассейна. Когда он увидел валяющийся рядом манекен в вечернем платье — такой одинокий, — его рыдания перешли в крик. Нога наткнулась на что-то маленькое и твердое. Джонни машинально подобрал черную шахматную фигурку, одну из тех, что дядя Флинни всегда воровал с бабушкиной доски. Сжав ее в кулаке, Джонни невидящими глазами смотрел, как затихают волны в бассейне, где заснул навсегда дядя Флинни. Все было так нелепо, так нелепо, что и выдержать нельзя.

Он повернулся к дому, смаргивая слезы. Зажигали огни, вспыхивали желтые и оранжевые квадраты окон, отец, крича, бежал по лестнице, распахивалась дверь черного хода, а Джонни, плача, опускался на холодный кафель…

Мама сидела на одном краю кровати, папа — на другом. Джонни уже выплакал все слезы и теперь поглядывал то направо, то налево, то на отца, то мать.

— Мам!

Мама не ответила, только слабо улыбнулась и крепко сжала руку Джонни.

— Мам, ох, мам, — пробормотал Джонни. — Я устал, я не могу заснуть. Почему? Почему, пап? — повернулся к отцу. — Что случилось, пап? Я не понимаю.

Видно было, что папе тяжело говорить. Но он же ответил.

— Двадцать лет назад, — проговорил он, — дядя Флинни был женат. Его жена умерла родами. Дядя Флинн очень любил свою жену. Она была очень красивой доброй. А ребенка он возненавидел. Не хотел его видеть. Думал, что это ребенок убил его жену. Ты понимаешь его, правда? Представь, как бы я себя чувствовал, если бы умерла мама?

Джонни неуверенно кивнул. На самом деле он не очень понимал.

— Дядя Флинни отдал ребенка в приют. И нам не сказал в какой. А девочка выросла, озлобленная на дядю Флинни за то, что он так с ней обошелся. Она ведь не по своей воле родилась. Понимаешь, сынок?

— Да, папа.

— А месяц назад Элли, выросшая уже девочка, нашла нас. И написала письмо. Мы предложили ей место учительницы — это было только справедливо. Думали, что сохраним все в секрете от твоего дяди. Но когда Элли пришла и во время вечера поднялась наверх, дядя Флинни догадался, кто она.

Отец помолчал немного, закрыв глаза.

— А потом… потом ты нашел ее на чердаке. Мы пытались все скрыть. Заставить тебя забыть. Бесполезно. Мы не могли забыть сами. Все должно было выплыть. Так много оказалось поставлено на карту — наши жизни, — и мы пытались все замять. Сохранить деньги, репутацию, деловые связи и общественное мнение… хотя все это… на самом деле… не стоит ни черта!

Джонни опустил голову:

— Я всюду совал нос…

— Ты был нашей совестью. Очень действенным символом. Ты весь дом переполошил. Дядя Флинни решил, что это ты причиняешь боль матери. Твоя мама — его сестра — после смерти его жены осталась единственным близким ему человеком.

— И он хотел изобразить, будто я сам утонул в бассейне…

Мама внезапно нагнулась и крепко обняла сына:

— Прости, Джонни. Мы бываем так слепы. Я не думала, что он на такое пойдет…

— А полиция?

— Скажем правду. Дядя Флинни убил Элли и покончил с собой.

Голос матери казался далеким, утомленным и пустым.

— Дядя Флинни рассказывал мне сказки на ночь, — услышал Джонни собственный голос. — Мам, я все-таки не понимаю. О Тьме и прекрасной супруге рыцаря…

— Когда-нибудь, когда станешь старше, ты поймешь. Бедняжка Элли. Она всегда была Тьмой. Мир откатывался далеко-далеко.

— Только больше никаких сказок на ночь, мам. Хорошо?

— Хорошо, — отозвался мамин голос из усталой темноты.

Джонни откинулся на подушку. Пальцы его разжались, и на пол со стуком упал и покатился маленький предмет. Джонни заснул прежде, чем черный конь замер на гладком паркете.