"Шанхай. Книга 1. Предсказание императора" - читать интересную книгу автора (Ротенберг Дэвид)

Глава двенадцатая ИЗ ДНЕВНИКОВ РИЧАРДА ХОРДУНА

После двух недель беспросветного существования, в течение которых у моей семьи не было ни еды, ни крова, великие и могущественные Врассуны оказали моему отцу честь, наняв его ночным сторожем при одном из принадлежавших им складов. В обязанности ночного сторожа, которые мы выполняли вместе с отцом, входил дозор холмистой и гористой местности. Единственная ночь этой вахты, как мне показалось, стоила нашей матери здоровья.

Когда мы жили на вонючем бульваре, семья наша не могла свести концы с концами. Макси и я с утра до вечера проводили дни на открытом воздухе. Под нещадно палившим солнцем моя кожа стала шоколадной, но белая кожа Макси, которую он унаследовал от нашей русской матери, от солнца становилась только красной — под цвет его огненно-рыжих волос, размочаленных и вечно висящих длинными патлами. Это, как нам скоро стало известно, весьма импонировало местным жителям.

Макси подходил к ним, а я говорил на хинди:

— Мера бхай кхуд чамри сил раха хай.

Это означало: «Мой брат умеет заживо сдирать с себя кожу!»

— Куан итна химматвала хай ю ек адми, ек ларке, ко худ.

«Кто из вас достаточно храбр, чтобы взглянуть на то, как мальчик заживо сдирает с себя кожу? Подходите и посмотрите, что из этого получится! Подходите! Ну, подходите же! Сколько, по-вашему, стоит полюбоваться на то, как прямо на ваших глазах мальчик сдирает собственную шкуру?»

В мою ладонь со звоном падали монеты. Получив все, что можно было собрать с толпы зевак, я совал деньги в карман и отходил назад. А обгоревший на солнце Макси снимал рубашку и штаны, оставаясь практически голым. Он был краснее заката. После этого брат осторожно ухватывал кончик слезающей кожи в верхней части безволосой груди и медленно тянул ее вниз. При этом он орал как резаный, словно испытывал невыносимую боль. Наконец, сняв большущий клок кожи, Макси передавал его мне.

Я поднимал кожу над своей головой и выкрикивал:

— Куан лал ларкки чамри ке даам дега? Калькутта ки сабеи акки чамри!

«Кто заплатит за кожу красного мальчика? Лучшую кожу в Калькутте! Кожа красного мальчика излечит любую хворь, сделает счастливым несчастливый брак, сделает слабого сильным, слепого — зрячим, подарит мужчине силу осла, завидевшего новую ослицу. Ешьте ее сырой, крошите в чай, варите с рисом. Она подарит вам любую радость».

— Иссе джьяда кья искха кар сакте хо? Май кис ке боли лага раха хун из лал ларке ке чамри ки — йа джо кушхали йе малик ко лекарайджи?

«Что вам еще нужно? Кто предложит мне достойную цену за кожу красного мальчика и за счастье, которое она подарит владельцу?»

— Ну и здоров ты врать, братец! — шептал мне на ухо Макси.

— У тебя дар сдирать с себя кожу, а у меня — талант красноречия, — так же шепотом отвечал я ему, продолжая держать кожу над головой и принимая деньги доверчивых зевак. И в это время меня осенила очень важная мысль: а сколько человек готов заплатить за счастье? Хотя бы за миг счастья или просто за иллюзию его обретения?

Большую часть времени мы с Макси играли в шпионов. Мы пробирались через базары, двигаясь вниз по течению священной реки, тайком забирались в конторы, фабрики, частные дома и с помощью такого «шпионства» изучали Калькутту.

Через некоторое время Макси заметил, что я предпочитаю «шпионить» в определенном районе огромного города.

— Опять сюда, братец?

— А тебе не нравятся конторы? Ведь именно там делают деньги.

— Меня больше интересуют места, где эти деньги тратят.

«В этом — весь ты, Макси», — подумал я, вспоминая о том, как мы «шпионили» в районе красных фонарей. Про секс мы уже знали, но торгующие собой мальчики-трансвеститы и кастраты оказались для нас внове, а Макси был просто в восторге.

Мимо нас торопливо прошел хорошо одетый мужчина с тюрбаном на голове.

— Это он, — сказал я. После этого мы снова стали играть в шпионов и последовали за мужчиной. Как я понял еще раньше, то был один из курьеров Врассуна. — Видишь, Макси, еще один.

— Итак, шестеро за два дня, — ответил Макси.

— Причем, как ты мог заметить, все идут одним и тем же путем.

— Если курьеры идут в офис Врассуна, почему мы никогда не видели, чтобы они оттуда выходили?

— Потому что, когда они идут в офис Врассуна, они несут с собой информацию — информация всегда входит через центральный вход. А вот когда они выходят, то несут с собой деньги — деньги всегда выходят через заднюю дверь. Запомни это, Макси.

Примерно в полдень следующего дня Макси отправился «шпионить» за шлюхами, ну а я решил, что настало наконец время взглянуть на Элиазара Врассуна. Я еще никогда не видел этого выдающегося человека, но сейчас мне почему-то показалось очень важным поглядеть на него. Я стоял в гуще попрошаек напротив офиса Врассуна. Два хорошо вооруженных сикха оттеснили толпу на противоположную сторону улицы. Меня это вполне устраивало, поскольку я находился здесь не для того, чтобы просить милостыню, а чтобы смотреть и видеть.

По направлению к входу в офис Врассуна ехала карета, запряженная двумя крупными лошадьми, кучер орал на зевак, которые, как ему казалось, расходились недостаточно быстро. С бешеным ржанием лошадей и скрежетом ручного тормоза карета остановилась у подножия мраморной лестницы.

Я подскочил куличному газовому фонарю и проворно вскарабкался по его столбу.

«Так я тебя лучше разгляжу», — со злорадством подумал я.

Но раньше, чем я успел порадоваться собственной сообразительности, Элиазар Врассун уже появился на лестнице. Рядом с ним шли четыре его сына, а всех их окружали шесть охранников из числа сикхов, которые внимательно следили за тем, чтобы к их господину не прикоснулся никто из черни.

Врассун-патриарх спускался по ступеням медленно, словно направляясь на вечернюю прогулку. Оказавшись на мостовой, он поднял глаза вверх. Мне показалось, что он смотрит прямо на меня. Казалось, он готов улыбнуться, но внезапно его взгляд стал жестким и колючим. Врассун указал костлявым пальцем на меня. Сердце мое ушло в пятки. Взгляд этого человека был полон ненависти, он будто резал меня на части, и я каким-то образом вспомнил, что уже видел его, но в другом месте. В спальне! Вот только в чьей спальне?

Через неделю, на закате, я снова оказался возле конторы Врассуна и увидел там своего отца. Это удивило меня, поскольку тот меньше чем через час должен был быть на работе.

Несмотря на жару, на мужчинах, выходивших из здания, были цилиндры и шерстяные костюмы. Наконец из конторы вышла кучка молодых курчавых мужчин, а за ними — богато одетый пожилой человек, Элиазар Врассун. Мой отец шагнул вперед, но его сразу же окружили молодые спутники патриарха.

Я услышал, как мой отец умоляющим голосом просит:

— Пожалуйста! Умоляю, всего одно слово!

— Пусть говорит, — глубоко вздохнул Врассун.

— Благодарю, — улыбнулся отец. — Благодарю вас, сэр.

— Что ты хочешь сказать мне, Хордун?

— Моя девочка…

— Какая девочка? — Последовала напряженная тишина. — Повторяю вопрос: какая девочка? Может, работа, которую я тебе дал, непосильна для тебя? Может, человек помоложе больше подошел бы на это место?

— О, нет! Нет, ваша честь. Я лишь пошутил. Это жара виновата…

Врассун-патриарх улыбнулся и, поправив шляпу на голове, повернулся к поджидавшей его карете. Я бросился домой.

На следующий день Врассуны перевели отца на другую работу. Он стал ночным грузчиком и теперь таскал неподъемные ящики в их складах. Отец превратился в старика. Я не помню его молодым, а может, он никогда им и не был. Моя мать усыхала на глазах. Она была больна, когда мы приехали, и болезнь с каждым днем прогрессировала. А теперь мать вдобавок ко всему еще и тронулась умом. Она непрестанно звала кого-то по имени Мириам. Это стало последней каплей, переполнившей нашу с Макси чашу терпения. Мы устали нищенствовать: я — собирать мелкие монеты, он — продавать свою кожу. Поэтому сегодня мы попрощались с нашими родителями. Папа был слишком уставшим, чтобы возражать, а мама — в том полубредовом состоянии, в котором она находилась, — по-моему, вообще не поняла, что я ей сказал. Мы собираемся направиться вверх по Гангу, в сторону Гаджипура. Но не раньше чем заберем принадлежащее нам у задней двери конторы Врассуна.

Ночной воздух Калькутты наполнялся запахом готовящейся на кострах пищи. Жара раннего лета еще не выпустила из своих лап большой город, поэтому на его грязных улицах почти не было людей. Над темным бульваром, где стояли Ричард и Макси, плыла монотонная мелодия.

— После того как мы сделаем это, вернуться сюда мы не сможем уже никогда, — проговорил Ричард. — Ты понимаешь.

— Ты утверждаешь или спрашиваешь?

— Утверждаю.

— Ни к чему. Я понимаю, что если мы обворуем Врассунов, то нам лучше смыться из их города. Думаю, это единственный вариант. А ты как считаешь? — В темноте блеснула белозубая улыбка Макси, и он добавил: — Особенно если курьер Врассуна получит телесные повреждения.

— Макси, мы собираемся только взять деньги, необходимые нам на путешествие по Гангу до Гаджипура. Поэтому никакого насилия.

— Ага. Ты уже говорил. Уже говорил, — повторил Макси. — Но что, если курьер не захочет расставаться с деньгами? Если он испугается гнева Врассунов больше, чем нас, и станет сопротивляться?

— Не станет, — ответил Ричард, подводя черту.

— Хорошо, пусть будет по-твоему: никакого насилия, просто ограбление.

— Правильно, Макси. Только ограбление!

Четырьмя часами позже Ричард стоял на четвереньках, с вымазанным грязью лицом и ножом курьера, прижатым к его шее. Его глаза молили Макси что-нибудь сделать. И Макси сделал. Оттолкнувшись ногами от кучи мусора, за которой прятался, он бросился головой вперед, целя прямо в лицо курьеру. Мужчина был ошеломлен, увидев нечто бело-рыжее, летящее по воздуху в его сторону, и выпустил Ричарда, чтобы защититься от этого демона из тьмы.

Первый взмах ножом оставил на груди Макси болезненную красную линию, но раньше, чем курьер успел воспользоваться ножом второй раз, он почувствовал, как зубы неизвестного противника вонзились в его щеку под левым глазом.

Через секунду Макси оказался на нем. Его кулаки, словно поршни, молотили лицо курьера, сокрушая нос, разбивая кости глазниц. Макси почувствовал, как сопротивление врага ослабло, а из разбитого рта мужчины послышалось горловое бульканье. Почувствовав, что тело под ним больше не шевелится, он медленно опустил кулак, занесенный для нового удара.

Макси поднял голову и посмотрел на брата, на юном лице которого была написана искренняя боль.

— Мы сделали так, как хотел ты, братец. Только ограбление и никакого насилия. Но маленькое насилие перед ограблением спасло бы жизнь этому человеку… И мне! — Затем Макси повернулся и пошел по бульвару назад, бормоча: — Никакого насилия! Никакого насилия!

Ричард побежал следом, догнал брата, но, прежде чем успел открыть рот, тот спросил:

— Сколько мы взяли?

— Достаточно, — солгал Ричард. — Вполне достаточно.

Когда они наконец добрались до Гаджипура, стоял ранний май. Столбик термометра уже подбирался к сорока градусам, пыль, постоянно стоявшая в воздухе, заволакивала солнце. Чтобы сохранить остатки денег, братья не ели уже три дня, но прибыли они сюда в самое что ни на есть подходящее время. Жара спадет только через три месяца, когда со стороны Бенгальского залива налетят муссоны. И именно в эти жаркие месяцы, накануне сезона муссонов, из деревень приходили партии опия-сырца.

Опиум, сделавший Врассунов богатыми, являлся самым верным путем к процветанию для молодых и сильных. Ричард и Макси решили научиться искусству торговли опием. Крестьяне, владевшие фермами вокруг Гаджипура, находились в самом низу цепочки этой торговли. Они были чем-то вроде истоков Нила, являясь началом полноводной реки благополучия.

По течению Ганга Гаджипур располагался выше гораздо более известного Бенареса,[27] но представлял собой совершенно иной мир по сравнению с этим древним городом с его историческими памятниками и храмами. Единственной причиной существования Гаджипура было то, что в нем располагалась компания «Индия алкалоид уоркс». Внешне она представляла собой множество кирпичных строений, разбросанных на двадцати или тридцати акрах пересохшей земли и окруженных высокими кирпичными стенами со сторожевыми башнями. Поскольку в последние годы русло реки слегка свернуло к югу, теперь от берега Ганга «Уоркс» отделяли полмили ослепительно белого песка. Если бы мальчишки Хордуны решили приблизиться к «Уоркс» со стороны реки, их бы пристрелили охранники. Но заявись они к центральным воротам, внутрь их пустили бы лишь при том условии, что они — «в деле».

Поскольку Ричард и Макси пока еще не были «в деле», они ждали у центральных ворот до тех пор, пока оттуда не вышли несколько местных крестьян, доставивших в «Уоркс» опий-сырец и теперь расходившихся по домам. Юные Хордуны последовали за ними и, потратив последние деньги, устроились на постой на одной из ближайших ферм. Там они постигали основы торговли опием и знакомились с кротким народом, зарабатывавшим на скудное существование выращиванием papaver somniferum — мака снотворного.

Ахмед, пожилой крестьянин, растивший опий, поднял молодых Хордунов спозаранку и повел в поля. Ричард переводил его скороговорку на хинди для Макси, который, несмотря на месяцы, проведенные в стране, до сих пор не мог связать и двух слов на этом языке. Ахмед никогда не посещал школу, но, несмотря на это, обладал тоном и задатками лектора, хорошо знакомыми каждому студенту Оксфорда.

— Лепестки мака, — начал он, — оповещают о том моменте, когда цветок созрел. Когда лепестки становятся густо-оранжевыми, они готовы опасть. Тогда вы должны сжать коробочку вот так. — Индус опустил руку и осторожно, но крепко сжал коробочку цветка большим и указательным пальцами. Потом улыбнулся: — Если коробочка крепкая, как вот эта, вы должны быть наготове. Видите, как она начинает покрываться белым налетом? Вы должны проверять цветки каждое утро. Без исключений! Каждое утро! Когда зеленые коробочки окончательно покроются прозрачной белизной, время пришло.

Сунув руку в карман, Ахмед вытащил уникальный нож, называемый в Индии наштар. Нож состоял из четырех тонких лезвий, скрепленных хлопковыми нитками. Одним резким движением он полоснул по коробочке макового цветка. Из четырех параллельных надрезов стал сочиться густой, молочно-белый сок. Затем он передал наштар Ричарду.

Пользоваться наштаром было настоящим искусством, которым Ричарду еще предстояло овладеть.

— Нет, не так. Ты делаешь слишком глубокие надрезы. Попробуй еще.

Ричард попробовал, но на сей раз надрезы оказались чересчур мелкими.

— Нет. Видишь, сок не течет.

Ахмед нахмурился, неодобрительно покачал головой и, забрав у Ричарда нож, передал его Макси, который быстро и аккуратно взрезал четыре коробочки — именно так, как было нужно. Ахмед широко улыбнулся и положил ладонь на щеку Макси.

Улыбка Макси, казалось, осветила пыльное утро.

Братья Хордуны провели целый день, взрезая маковые коробочки. Ричард больше наблюдал и усваивал новую для него науку, а Макси работал все быстрее и, что удивило Ричарда, радостнее.

На следующее утро Ахмед повел мальчишек в поле еще до восхода солнца и продолжил свою лекцию.

— За ночь сок загустевает и превращается в коричневую массу — видите? — Он прикоснулся пальцем к вязкому веществу и продемонстрировал ученикам палец, покрытый клейкой коричневой массой. — Это и есть опий-сырец, — торжественно объявил Ахмед, после чего вручил обоим мальчикам тяжелые глиняные горшки и объяснил, как собирать в них загустевший сок маков.

Если Ричарду приходилось буквально бороться с наштаром, то Макси удалось найти какой-то собственный ритм, поэтому работал он споро и с удовольствием.

Двумя днями позже маковые коробочки были надрезаны во второй раз, и вся процедура повторилась. Одну-единственную маковую коробочку можно было надрезать до восьми раз.

Как-то ночью Макси застал Ричарда за тем, что тот делает записи в дневнике.

— Что ты там подсчитываешь, братец?

— Почему ты говоришь «подсчитываешь»?

— Когда ты просто пишешь, то ведешь себя по-одному, а когда считаешь — по-другому. Ты корчишь рожи, подобно обезьяне, проглотившей пчелу.

Ричард улыбнулся и показал брату свои записи. Макси просмотрел цифры, но они ему ровным счетом ничего не говорили.

— Гляди, Макси, — принялся объяснять старший брат, — восемь урожаев с одной маковой коробочки дают в общей сложности две сотых унции опия-сырца, верно? — Макси кивнул. — Поэтому Ахмед говорит, что для получения прибыли необходимо собирать с одного акра двадцать фунтов. Это означает, что нужно по восемь раз взрезать примерно восемнадцать тысяч коробочек.

Макси снова кивнул, не удержавшись от вопроса:

— И что из всего этого следует?

— А то, брат мой, что, хотя мак может расти во многих странах, на земле существует всего несколько мест, где рабочая сила, необходимая для выращивания мака, настолько дешева, что делает этот бизнес прибыльным. — Макси посмотрел на Ричарда непонимающим взглядом. — Макси, этим крестьянам платят сущие гроши, и именно поэтому опий приносит такие огромные доходы. Я проверил и перепроверил все цифры.

— Ты хочешь сказать, что они работают даром?

— Практически даром.

— Но без их труда на опии не смогли бы сколотить состояние другие? Ты это имеешь в виду?

— Да.

— Значит, эти люди гнут спины для того, чтобы богатели другие?

Я не ответил на вопрос Макси. Да и как я мог ответить? Из своих вычислений я знаю, что эти крестьяне — всего лишь пешки в игре, в которой только слоны, ладьи да короли обладают реальной властью — деньгами. И еще я знаю, что эти люди дороги Макси. День ото дня он проводит с ними все больше времени. В последнее время он, к удовольствию наших гостеприимных хозяев, даже пытался обучиться их танцам. А когда Ахмед и его родня от души смеялись над неуклюжестью моего брата, на лице Макси расцветала улыбка. Но не та страшная улыбка хищника, которую в Калькутте он демонстрировал противникам в драках. Это была чистая, простая улыбка искреннего удовольствия.

Мне никогда не забыть того утра, когда, проснувшись, я увидел Макси, глядящего на Ахмеда и трех его сыновей, которые, повернувшись головами на восток и распростершись ниц на циновках, глубоко погрузились в молитву. Я уже собирался отпустить какую-нибудь шутку относительно этих нелепых, лежащих ничком фигур, когда вдруг увидел в глазах брата острую тоску и сострадание. Выражение его лица настолько потрясло меня, что я закрыл рот и никогда больше не упоминал об этом.

Тот день, когда я должен был заставить Макси покинуть опийную ферму, был самым тяжелым в моей жизни. Макси и прежде нередко злился и время от времени даже угощал меня увесистыми тычками, но в таком бешенстве, как в тот день, он никогда еще не был.

— Но мы должны уйти, Макси! — увещевал я его.

— Почему? Почему?! Ты же знаешь, мне здесь нравится!

Только после того как Макси пожевал сырого опия, я сумел успокоить его и заставить выслушать меня.

— Мы только начинаем, Макси, — говорил я. — Это только начало пути братьев Хордун. Самое начало. Эти люди будут здесь всегда. Если потом — но только потом! — мы, попытав удачу, ничего не добьемся, ты сможешь сюда вернуться. И тогда я отдам тебе все, что у меня будет. Обещаю.

— Но я…

— Макси…

— Братишка, жизнь этих людей наполнена смыслом. Они не бродяжничают, здесь — их дом, и он реален. Ты можешь прикоснуться к нему. Он — в них самих.

Мне никогда не забыть тех слов, но тогда я ответил:

— Знаю, Макси. И они тоже любят тебя.

— Верно, братец, — мучительным шепотом проговорил Макси. — На самом деле любят.

А потом он погрузился в глубокое молчание, и я почувствовал, как в нем снова растет напряжение.