"Королева Марго" - читать интересную книгу автора (Кастело Андре)

Глава IX УПУЩЕННЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ

Поскольку Генрих III упрямо не соглашался отпустить свою сестру в Наварру, почему ей было не попробовать уехать из Парижа во Фландрию, где она могла взять на себя какую-нибудь миссию первостепенной важности? Ведь если бы такая миссия ей удалась, по возвращении королю просто пришлось бы считаться с ее желаниями. Все семнадцать провинций Нидерландов — Бургундский Пояс, как иначе их называли, — переживали самый пик распада, особенно в южной части страны. Протестанты, сторонники принца Оранского, втянулись в борьбу против испанских католиков во главе с Филиппом II, номинальным господином этой страны, которого поддерживала и свирепая инквизиция. В зависимости от исповедуемой религии, фламандская знать разделилась на два лагеря, меняя хозяев подчас вместе с убеждениями, а то и просто по настроению. Для значительной ее части свобода вероисповедания служила лишь поводом к гражданской войне.

Испанские гранды даже не скрывали своего презрения к фламандцам. Все фламандские дворяне в их глазах были «гезами».[34]«Ну да, мы «гезы» и есть!» — отвечали те и при этом гордо вскидывали головы.

Великая идея увлекла Маргариту: а вдруг именно ей суждено сыграть заглавную роль в судьбе герцога Анжуйского? Вдруг именно она поможет ему присоединить к своим владениям католические провинции юга? Чтобы достигнуть этой цели, Маргарите необходимо было опереться на поддержку матери. Меж тем Екатерина помнила предсказание Руджиери, которое в свое время так ее впечатлило: все ее сыновья будут царствовать, но — поочередно. Если бы младший Анжу занял трон Нидерландов, а не трон Франции, предсказание исполнилось бы: все три сына Екатерины Медичи взошли бы на престол… пусть даже не на один и тот же.

Поставленный в известность о планах сестры, Генрих III счел, что удалить из Франции брата, «этого вечного смутьяна», было бы весьма кстати. Последний сын Екатерины, уже побывавший в роли главы недовольных католиков, стал теперь лидером протестантской партии. Если бы удалось спровадить его в Брюссель, возможно, наконец наступил бы долгожданный мир. Впрочем, не слишком ли это рискованно?

Амбициозного Анжу весть о новом восстании подданных Филиппа II обрадовала. Помогая им скинуть испанское иго, он, быть может, добудет себе трон, подобно брату, ставшему в свое время королем Польши.

Последовав советам принцессы де Ла Рош-сюр-Йон, Маргарита объявила о своем намерении отправиться во Фландрию. С какой целью? Французский посланник в Брюсселе, месье де Мондусе, рассказал королю, как жестоко страдают фламандцы от испанского владычества, и заключил свою речь в том духе, что королева Наваррская могла бы сыграть весьма важную роль в умиротворении неспокойной Фландрии.

— Сир, — заверил он короля Генриха, — если бы у королевы Наваррской вдруг обнаружилась какая-нибудь болезнь, излечению которой помогают воды Спа! Туда как раз отправляется принцесса де Ла Рош-сюр-Йон, и это было бы весьма кстати для нашего дела во Фландрии. Она могла бы нам оказать большую услугу.

Генрих III, приняв правила игры, заявил Маргарите, посмеиваясь про себя:

— Королева, не ищите других причин, обязательно отправляйтесь на воды в Спа с принцессой де Ла Рош-сюр-Йон. У вас, помнится, когда-то было рожистое воспаление на руке. Объявите, что ехать в Спа вас заставили врачи.

Так она и поступила.

Как выглядела Маргарита в эту пору своей жизни, когда впервые взялась за столь важную миссию? По Ронсару, «она вспыльчива, но умеет владеть собой». Что же до внешности, то в свои двадцать пять, говорит Брантом, она обладала фигурой «настолько царственной, что ее принимали скорее за небесную богиню, нежели за земную принцессу». Добавим: единственную в Европе принцессу, способную взяться за столь деликатное дело. Тот же Брантом уверяет, что лицо ее «в зависимости от того, желает она выказать смирение или проявить учтивость, способно передать это чувство всем вокруг, — так прекрасны и совершенны его черты, так чисты и приятны глаза, от которых нельзя ничего утаить».

Гостей ослепляла пышность ее платьев, которые она с изысканнейшим вкусом подбирала себе сама. Ее фламандских собеседников с первых же встреч покорят ее ум, редкая эрудиция и тонкий поэтический вкус, почти безукоризненная латынь — причем легкость, с которой она говорила на иностранных языках, поистине изумляла. Свободно владея греческим, она читала в подлиннике Гомера и Платона, говорила на испанском и итальянском. Не в силах сдержать свое восхищение, все тот же Брантом сравнивал ее письма с эпистолярным стилем Цицерона. Пожалуй, это было некоторым преувеличением… но его тоже ослепляла любовь к Маргарите… В довершение портрета следует добавить, что молодая королева весьма искусно играла на лютне и пела под ее аккомпанемент.

Итак. 28 мая 1577 года, в тот самый день, когда герцог Анжуйский начал осаду Иссуара, Маргарита в сопровождении внушительной свиты отправилась во Фландрию. Твердо уверовав в удачу, она была настроена весьма оптимистично. К тому же и посланник Мондусе доверительно заверил ее перед дорогой, что «многие сеньоры и городские общины уполномочили его передать королеве Наваррской, что сердцем они французы».

— Вам все протягивают руки, — горячо убеждал он.

Во время путешествия Маргарита передвигалась в паланкине, задрапированном испанским алым бархатом, расшитым золотом и шелком. Среди узоров на драпировках выделялись четыре десятка надписей на французском, итальянском и испанском языках. За Маргаритой следовали носилки принцессы де Ла Рош-сюр-Йон и мадам де Турнон, первой фрейлины Маргариты, далее верхом ехали двенадцать фрейлин с их управительницей во главе. В каретах и многочисленных возках ехали два епископа, множество дворян, не говоря уже о толпе слуг, замыкавших шествие. «Я ехала через Пикардию, — вспоминала Маргарита, — и все тамошние города, куда поступило распоряжение короля, встречали меня как его сестру, удостаивая почестей, о которых я могла только мечтать».

И вот Фландрия. Первая остановка в форте Ле Катле, где произошла тайная встреча Маргариты с герцогом де Гизом. Теперь уже не о любви вели они речи — о политике. Затем Маргарита прибыла в Камбрези, «суверенное государство под властью церкви». Его епископ, монсеньор Берлемон, принадлежал к одному из знатнейших семейств Фландрии, но, к сожалению, «сердцем был испанец». Это не помешало ему принять королеву Наваррскую с большими почестями «и с не меньшими церемониями». Столичный город Камбре показался Маргарите «намного приятнее французских городов. Его улицы и площади строго пропорциональны… Во Фландрии церкви, просторные и красивые, удачно вписаны в ее городские ансамбли. Но что в этом городе я нашла достойным особого восхищения, так это крепость, одну из самых прекрасных и совершенных цитаделей христианства…».

Еще бы, ведь комендантом крепости был граф д'Энши, Бодуэн де Гавр, который «ни любезностью своей, ни внешним обликом, ни поистине рыцарскими манерами не уступит самым блестящим вельможам нашего двора, во всяком случае в нем и следа нет той неотесанности, которая, похоже, присуща фламандцам».

Не довелось ли чувственной Маргарите в интимной обстановке испытать искушение шармом и «поистине рыцарскими манерами» коменданта крепости? Кто знает… Он увлек ее на один из балов, которые демонстративно не посещал епископ, «приверженный испанскому церемониалу». Затем граф д'Энши, которого Маргарита находила «самой привлекательной личностью» в своем новом окружении и упрямо называла Энси,[35] сопроводил ее на завтрак, запомнившийся обилием конфитюров.

Но как бы ни тянуло ее к коменданту крепости, она, разумеется, «помнила» об интересах брата. Камбре — это ключ ко всей Фландрии, вот почему «я пустила в ход всю силу своего ума, которым одарил меня Господь», чтобы понравиться «фламандцам или испанцам», в коих «душевного благородства и физических достоинств» неизмеримо больше, нежели в их епископе. Столь любезного ее сердцу коменданта крепости она увлекла с собой и в Намюр. «В ходе этой поездки, длившейся десять или двенадцать дней, он, обнажая до глубины свое французское сердце, только и говорил что о своем желании обрести в качестве господина и сеньора такого славного принца, как мой брат…».

По дороге в Валансьен она заметила «фонтаны и часы, сделанные с поистине фламандским искусством…». Французы даже не скрывали своего изумления «при виде часов, бой которых сопровождается столь приятной музыкой и таким количеством ежечасно оживающих фигурок…».

От двух до трех сотен знатнейших граждан Валансьена пришли встретить Маргариту у городских ворот. Байи[36] провинции Эно граф Филипп де Лален в честь ее прибытия устроил знатное угощение. Граф хорошо помнил потрясение, которое он пережил девять лет тому назад, 5 июня 1568 года, на главной площади Брюсселя, где были казнены граф де Орн, протестант, и граф д'Эгмон, католик, которому он приходился племянником. С тех пор испанское господство стало для него невыносимым.

В Монсе Маргарита познакомилась с графиней де Лален, дочерью сеньора провинции Линь. «Непринужденность и жизнерадостность, вообще свойственные фламандским женщинам, в графине де Лален особенно впечатляли…». Маргарита была восхищена женой графа.

«У нас завязалась теснейшая дружба. Никаких кормилиц! — говорила графиня. Она сама кормила сына грудью. На следующий день после праздника мы сидели рядом за праздничным столом […] Графиня была нарядна, вся в драгоценностях и вышивках […] Прямо к столу ей принесли малыша в роскошных пеленках, так как подоспел час кормления. Она положила его на стол между нами и, спокойно расстегнув пуговицы своего жилета, дала малышу грудь. Со стороны это могло быть воспринято как неучтивость по отношению к окружающим. Она же делала это с таким простодушным изяществом, что вызывала живое одобрение у всех…».

Между двумя кормлениями графиня обратилась к Марго, которая в своих «Мемуарах» так воспроизвела ее слова:

— Эта страна была некогда частью Франции, здесь доныне все говорят по-французски, естественная привязанность к Франции все еще живет в сердцах большинства фламандцев. Что до меня, то с тех пор как я удостоилась чести видеть вас, это чувство с новой силой вспыхнуло в моей душе. Эта страна была в свое время привязана и к Австрийскому дому, но с казнью графа д'Эгмона, графа де Орна и других сеньоров, наших близких родственников, составлявших цвет Нидерландов, привязанность к Габсбургам вырвана из наших сердец. Господство испанцев нам ненавистно, и ничего мы не желаем так сильно, как освобождения от их тирании. Однако мы совершенно не представляем, как этого добиться, ибо из-за множества вероисповеданий страна расколота на части. Сумей мы объединиться, вместе мы наверняка выгнали бы испанцев, но раздробленность делает нас слишком слабыми. И мы молим Бога, чтобы он внушил вашему брату, королю Франции, желание отвоевать назад эту страну, издавна принадлежащую его короне. Мы все придем ему на помощь.

Маргарита знала, что Генрих III и королева Екатерина решительно возражают против войны с Испанией. Подтолкнуть Францию на защиту Нидерландов удалось бы разве в том случае, если бы во главе фламандцев оказался ее младший брат Франсуа, ради которого она и предприняла это путешествие и которого принялась восхвалять, не жалея красок:

— Мой брат, герцог Анжуйский, который ни в доблести, ни в осмотрительности, ни в щедрости сердца нисколько не уступит моим отцу и братьям — королям Франции, готов взять на себя эту ношу, но, конечно, у него нет таких возможностей прийти вам на помощь, как у короля Франции. Он вырос с оружием в руках и считается одним из лучших полководцев нашего времени. Неслучайно он назначен главнокомандующим королевской армией в войне против гугенотов, у которых он только что отбил, уже после моего отъезда из Франции, одну из самых сильных крепостей, крепость Иссуар. Вряд ли вы сможете найти себе другого господина, который мог бы вам оказать такие же услуги, как он, хотя бы уже потому, что за ним — Франция, великое и благочестивое королевство, откуда он без труда сумеет черпать и людей, и средства, необходимые для предстоящей войны.

Маргарита не скупилась на обещания:

— И если мы можем рассчитывать на добрые услуги вашего мужа, графа, то будьте уверены, и вы можете рассчитывать на ответные услуги и заботу о его судьбе. Мой брат очень мягкий человек,[37] ему чужда неблагодарность, он умеет ценить оказанную ему поддержку и хорошо исполненный долг. Вот почему с ним весь цвет Франции, люди чести и совести. Я уверена, что вскоре мы отпразднуем мир с гугенотами, думаю, это произойдет, когда я вернусь во Францию.[38] Если граф, ваш муж, думает одинаково с вами и придерживается тех же намерений, пусть даст мне об этом знать, чтобы я могла подготовить брата, а я со своей стороны уверяю вас, что ваша страна и, в частности, ваш дом удостоятся всевозможных благ. Если благодаря вам брат мой сумеет обосноваться здесь, то, можете мне поверить, я стану вашей частой гостьей, ибо такую прекрасную дружбу, как между нами, не часто встретишь между братьями и сестрами.

Наговорившись, подружки отправились на бал. Не случайно писал венецианский посол Бадоаро: «Все свое время, которое остается у фламандских женщин после исполнения их рутинных обязанностей, они отдают танцам, музыке и пению… У них вошло в привычку заниматься готовкой пищи не чаше одного раза в неделю, и в блюдах их так мало разнообразия, что более скудного стола уже и вообразить нельзя. Зато даже у самого бедного фламандца дом богато обставлен мебелью… Мужчины, как дома, так и на улице, запросто общаются с чужими женами и даже бесцеремонно обнимают их. Молодежь отлучается из дому, не спрашивая разрешения родителей. Но верно и то, что эта свобода отношений, как правило, дальше разговоров не заходит». Господин посол в своих докладах предпочитал обобщения…

Обе молодые женщины отправились «послушать вечерню» к канониссам.[39] По пути Маргарита спросила у подруги:

— Что это за религиозный орден?

— Он создан для девушек из благородных семейств: их помещают сюда во младенчестве и держат здесь до той поры, когда они становятся невестами. Никакой общей спальни — они живут в отдельных домах, каждая в своей келье, как каноники… Монашескую одежду надевают, когда идут в церковь, на заутреню или на вечерню. Но как только служба оканчивается, они наряжаются, как все девушки на выданье, свободно посещают балы и званые угощения. Так что переодеваются они по четыре раза на дню, и всегда их можно увидеть где-нибудь на пирах и балах.

Долгий разговор с графом де Лаленом оставил у Маргариты чувство, что ее план имеет шансы на успех. Было очевидно, что знать южных провинций Фландрии готова их поддержать. По возвращении во Францию Маргарита пообещала остановиться в городке Ла Фер, принадлежавшем ей по брачному контракту. Там к ней должен был присоединиться Франсуа. И туда же для переговоров должен был приехать граф де Лален.

15 июля Маргарита увиделась с внебрачным сыном Карла V доном Хуаном, прославившимся победой в бою при Лепанто.[40] Когда-то они уже встречались, это было на берегу Бидассоа во время «большого путешествия» Екатерины Медичи. «Испанизированный фламандец», обронит она в своих «Мемуарах». Милостью своего брата Филиппа II назначенный правителем Нидерландов дон Хуан чувствовал себя неуютно в этой стране — подданные не выражали покорности по отношению к его власти. «Он спешился и подошел к моему паланкину поприветствовать меня», — пишет Маргарита. Ночью в сопровождении дона Хуана она въехала в Намюр, «город, светившийся открытыми окнами домов и огнями лавок».

Роскошь приготовленных для нее апартаментов ослепила Маргариту: «Комнаты были уставлены такой прекрасной, богатой, непревзойденной мебелью, какой я до сих пор еще никогда не видела, стены были завешаны бархатными коврами и атласными гобеленами, посреди комнат возносились огромные колонны, задрапированные серебряными тканями с узорами из толстой тесьмы и орнаментами, вышитыми золотой нитью… На колоннах были изображены крупные фигуры в античных одеяниях…». Не без гордости дон Хуан показал гостье ковер, изображавший его победу при Лепанто. Вечером, после мессы, «которая по испанскому обычаю сопровождалась музыкой скрипок и рожков», последовало пиршество. Маргарита и дон Хуан ужинали за отдельным столом.

В Льеж Маргарита прибыла по реке Мез в сопровождении целой флотилии суденышек, на которых расположились стайки музыкантов. Здесь и суждено было разыграться эпилогу любовной драмы, которая впоследствии оживет под пером Шекспира в «Бесплодных усилиях любви» и послужит сюжетом для «Принцессы Клевской» мадам де Лафайетт. Всеобщей любимицей при дворе Маргариты была дочь ее первой фрейлины мадам де Турнон Елена, «само целомудрие и благородство». И само изящество: светлые волосы, перехваченные креповой лентой, чуть полноватый подбородок, голубые глаза, которые с такой любовью устремлялись на маркиза де Варанбона, что он, предназначавший себя служению церкви, решил пренебречь сутаной и тонзурой ради женитьбы на очаровательной Елене. Однако их союз не нашел одобрения у суровой мадам де Турнон, которая, по словам Маргариты, «принялась так ругать и распекать свою дочь, что у той не просыхали глаза». Брат маркиза Филибер де Рэ, барон де Балансон, рассчитывал на церковную карьеру младшего брата, которая должна была принести семейству немалые выгоды. Как глава семейства, он воспротивился женитьбе брата и сделался в некотором роде союзником мадам де Турнон. Когда молодой маркиз де Варанбон встретил в Намюре свою любимую Елену, он скрыл свою радость за маской холодности, чтобы успокоить одновременно и своего брата и ее мать, ибо их подозрительность зашла так далеко, что они не спускали глаз с влюбленных. Короче, он притворился, будто ее не узнал. Отчаяние сдавило сердце бедной девушки, «она была так уязвлена, что дыхание из ее груди вырывалось лишь криками смертельной боли». Восемь или десять дней длилась борьба со смертью, которая, увы, «стяжала свою победу, — пишет Маргарита, — и унесла девушку от матери и от меня».

Елена умерла от любви…

Похороны состоялись три дня спустя. Маркиз де Варанбон ничего не знал об ужасном несчастье. «Раскаиваясь в своей жестокости», влюбленный пуще прежнего, он вернулся в Льеж в тот самый момент, когда там готовились предать земле прелестную Елену. Четверо дворян несли на плечах гроб, покрытый белой вуалью и утопавший в цветах. Маркиз поинтересовался, кого это хоронят с такой пышностью. Ему назвали имя — мадемуазель де Турнон, и, сраженный горем, несчастный упал с лошади. Его отнесли домой, но несколько часов кряду он «не подавал никаких признаков жизни».

Маргарита Наваррская любила покойную и с острой грустью переживала случившееся. Слывущую целебной воду Спа ей доставляли прямо с источника, но и она не приносила облегчения… Маргарита пила ее малыми глотками, медленно прохаживаясь, как предписывали врачи. В конце концов разве не это и было предлогом ее поездки во Фландрию?

24 июля 1577 года дон Хуан внезапно принял решение овладеть крепостью Немюра. «Политическая ошибка», квалифицирует этот шаг историк Ив Казо. Тотчас же прервались его переговоры с Генеральными штатами Фландрии, которые предпочли замириться с принцем Оранским.

Тучи заволокли политический горизонт: решительно отвергая принца Оранского, фламандская знать вовсе не горела желанием признать господство Филиппа II. Герцог д'Арско, сеньор провинции Шиме, с которым Маргарита встречалась в Намюре, был провозглашен правителем Фландрии, а принц Оранский — правителем Брабанта. Воцарилась полная сумятица: жители Гента арестовали герцога д'Арско, но принц Оранский освободил его, а своим главнокомандующим назначил эрцгерцога Матиуса, племянника испанского короля. В январе 1578 года дон Хуан разогнал Генеральные штаты Фландрии. В такой ситуации Маргарита приняла решение перебраться в Ла Фер, где и должна была состояться условленная встреча с герцогом Анжуйским. К этому времени Генрих III стал уже сожалеть о миссии, порученной сестре.

Больше ей нечего было делать во Фландрии. Она рвалась уехать, но кошелек был пуст. Принцесса де Ла Рош-сюр-Йон открыла ей свой. Сколько злоключений! «Настоящий хаос», — скажет Марго в своих «Мемуарах».

Когда она прибыла к городским воротам Динана, их захлопнули у нее перед носом. Королева «страшно возмущена». Она выпрямилась в своем паланкине, сорвала с лица маску и принялась отчитывать бунтовщиков, ибо это был самый настоящий бунт. Лишь тогда ворота открылись. До отведенного ей жилища пришлось добираться сквозь толпы «пьяного и вооруженного люда».

Вдруг среди сопровождавших Маргариту лиц горожане узнали «своего смертельного врага», неоднократно усмирявшего фламандские Штаты монсеньора Жерара де Гребека, великого магистра, епископа Льежского. «Они стали осыпать его оскорблениями и решили его расстрелять. Великий магистр был почтенный старик восьмидесяти лет, с белой до пояса бородой. Я заставила его войти в мой дом, но эти пьянчуги уже принялись дырявить глиняные стены из своих аркебуз». Дом оказался буквально в осаде. Из окна Маргарита воззвала к бургомистру и его помощникам:

— Уверяю вас, — голос ее дрожал от гнева, — что самые именитые сеньоры ваших штатов, и прежде всего граф де Лален, сочтут недостойным прием, который вы мне оказали.

Как только было произнесено это имя, все сразу изменилось. Бунтовщики «чтили графа больше, чем всех французских королей, — продолжает Маргарита в «Мемуарах». — Самый старый человек из толпы, улыбаясь и заикаясь, спросил меня, в самом ли деле я друг графа де Лалена, и я, сознавая, что в эту минуту родство с ним для меня важнее, чем с христианскими властелинами всего мира, ответила:

— Да, я его друг, а также родственница.

Тогда они стали кланяться и целовать мне руку, с такой же готовностью выказывая вежливость, с какой только что являли дерзость. Они умоляли извинить их и обещали не причинять никакого зла этому доброму человеку, великому магистру, заверяя, что дадут ему возможность выйти из дому вместе со мной».

Однако появление на следующий день графа де Берлемона, верного дону Хуану, во главе отряда кавалерии вызвало переполох, посерьезней вчерашнего. Мятежный город выкатил пушки, «казалось, еще немного, и месье де Берлемону не поздоровится. Горожане потребовали от него отвести свой отряд от крепостных стен, иначе заговорит артиллерия…».

Я утомил бы читателя, пересказывая все фламандские злоключения нашей героини. Достаточно сказать, что королева Наваррская с большим трудом выбралась на дорогу, ведущую в Намюр, где, как ей сообщили, ее якобы поджидал дон Хуан… которого она так и не встретила. В трех лье от Динана, в замке, принадлежавшем дворянину де Флерину, королева собиралась переночевать, однако подъемный мост перед ней так и не опустился. Владелица замка отказалась впустить сестру Генриха III. Месье де Флерин, приехавший поздно ночью, исправил «неучтивость» своей супруги. Никакой возможности проехать на обратном пути через Монс уже не было, и Маргарите пришла в голову спасительная мысль напомнить о себе графине де Лален, послав ей платье «из великолепного черного бархата с вышивкой» стоимостью в восемь или девять сотен экю.

Уже на самой французской границе королева Наваррская — супруга короля Наварры! — с трудом избежала нападения гугенотских войск. Пришлось спасаться бегством. Наконец, на взмыленном коне, она въехала в форт Ле Катле, «по Божьей милости избежав всех ловушек и засад моих врагов». И вот уже Ла Фер! Только здесь она узнала последние новости с войны. Герцог Анжуйский взял Иссуар, но удержать своих людей от мародерства не сумел. Город подвергся страшным грабежам и пожарам. Они «безжалостно убивали всех, кто бы ни встретился на пути, не различая жертв». И вслед за этим, в конце сентября, был подписан эдикт в Пуатье. Очередной мир, названный «королевским». И в очередной раз эфемерный мир.

Новостей много. Генрих III, принуждаемый с обеих сторон, приказал распустить Священную лигу католиков, так же как и Конфедерацию протестантов. А в Ла Фере Маргариту уже ждало письмо от Анжу:

«Мир заключен, и король возвращается в Париж. Для меня обстоятельства складываются все хуже и хуже. Каждый день мне и моим людям чинят обиды и демонстрируют неуважение. Ежедневно то Бюсси, то других самых достойных людей из моего окружения втягивают в бесконечные стычки. Все это заставляет меня с огромным нетерпением дожидаться вашего возвращения в Ла Фер, где я так надеюсь вас увидеть».

И герцог сдержал слово: с эскортом всего в пятнадцать или двадцать человек он примчался в Ла Фер. «Ничто не могло доставить мне большей радости, чем его приезд», — признавалась Маргарита. Два месяца брат и сестра наслаждались своим счастьем. Эти слова вряд ли покажутся преувеличением, если сопоставить их с теми признаниями в любви, на которые не скупились оба:

— О моя королева, как с вами хорошо! Боже мой, ваше присутствие — это рай, полный услад!

Маргариту и Франсуа связывала более чем братская дружба. Точнее всех об этом сказал Сципион Дюплекс: «Они просто и сердечно любили друг друга, и я часто слышал разговоры о том, что не в силах сносить тиранию мужа и старшего брата королева отдала все свое сердце и обратила всю свою привязанность на младшего брата, благу которого она добровольно посвятила свою жизнь».

В то же время она считала его никудышным политиком, «рожденным скорее завоевывать, чем сохранять». Эти ее слова в «Мемуарах» как бы сопровождает тихий вздох сожаления.