"Думают ли животные?" - читать интересную книгу автора (Фишель Вернер)

Проблема интеллекта животных

«Как относится лев к человеку? Почитает его? Видит в нем высшее существо?… Среди арабских племен бытовало убеждение, что лев видит в человеке образ божий и это преисполняет его покорностью… Но с этим трудно согласиться. Мнение сыновей пустыни скорее поэтический образ, нежели реальный факт. Лев, видимо, потому боится человека и избегает его, что никогда толком не знает, что может принести ему встреча с человеком. При такой встрече льва одолевают сомнения: «Вот если бы я наверняка был уверен, — думает он, — что справлюсь с ним без ущерба для себя, я бы кинулся на него. Но кто его знает… А вдруг при нем какое-нибудь опасное оружие? Он так нагло смотрит на меня… Нет, дело слишком рискованное, пойду-ка я лучше своей дорогой». Словом, причина почтительного отношения к человеку у льва и других крупных хищников кроется в том, что они не могут предвидеть, какими способами человек будет защищаться. А жизнь им слишком дорога, чтобы пуститься в столь рискованное предприятие».

Что это — шутка, сказка? Увы, нет! Перед вами, уважаемый читатель, извлечение из «вполне серьезного» сочинения одного из немецких зоопсихологов начала нашего века. Это типичный пример того, как тогда «изучали» психику животных, как гадали и судили даже не о том, думают ли вообще животные, а о том, что составляет содержание их мыслей и рассуждений, — как будто имели дело с людьми.

На базе невероятной мешанины из случайно подмеченных фактов, нелепых охотничьих анекдотов и умозрительных спекуляций выросло нечто, что получило название «анекдотическая зоопсихология». Она сыграла в истории науки зловещую роль прежде всего потому, что дискредитировала сам предмет зоопсихологии. Стали раздаваться голоса об абсурдности исследования психики животных, о том, что зоопсихология «вообще невозможна».

Однако зоопсихология не только возможна, но и необходима. Истинная, научная зоопсихология не очеловечивает животных, а занимается исследованием психики животных как более простой и иначе организованной по сравнению с человеческой.

Психика человека в корне отличается от психики животных прежде всего тем, что она формировалась под воздействием общественно-трудовой практики, всецело отсутствующей у животных. Но человеческая психика, сознание зародились в недрах психики наших животных предков. Разобраться в этих сложных вопросах, а тем самым в сущности сознания вообще можно только с помощью сравнительного изучения психической деятельности животных и человека.

Познание психической деятельности животных, стоящих на разных ступенях эволюционного развития, помимо всего прочего, важно и для понимания закономерностей самого процесса эволюции животного мира. Выдающийся советский биолог А. Н. Северцов показал, что психика является одним из важнейших факторов эволюции животных.

Не касаясь многих теоретических, а также практических вопросов, выявляющих значение зоопсихологических исследований, отметим, что их тематика выходит далеко за рамки интересов узких специалистов. Еще В. И. Ленин указывал на то, что «история умственного развития животных» относится к тем областям знания, «из коих должна сложиться теория познания и диалектика»[1].

Враги материалистического мировоззрения всегда утверждали, что мир непознаваем. Вот пример, иллюстрирующий роль и место зоопсихологии в борьбе против идеализма.

Известный физиолог и физик прошлого века Э. Дюбуа-Реймон сформулировал семь «мировых загадок», которые, по его мнению, наука не сможет разгадать. Это были слова ученого о непознаваемости мира, о тщетности и бессилии науки. Пятой по счету, якобы совершенно неразрешимой, загадкой Дюбуа-Реймон считал появление ощущений и сознания, шестой, почти неразрешимой, — происхождение мышления и речи. (Другими «загадками» объявлялись некоторые общие проблемы физики и биологии.).

Выступление Дюбуа-Реймона явилось следствием идеологического наступления реакции, и даже крупные естествоиспытатели, отступая под ее натиском, были готовы считать человеческую психику вечной тайной природы, кантовской непознаваемой «вещью в себе», или попросту «божьим даром».

Страстный борец за дарвинизм, выдающийся немецкий естествоиспытатель Эрнст Геккель дал отповедь идеалистическим теориям о непознаваемости мира. В своем труде «Мировые загадки» он специально взял на прицел концепцию Дюбуа-Реймона и меткими аргументами сокрушил один ее постулат за другим. В отношении пятого и шестого Геккель показал, что загадки происхождения психики, человеческого мышления и речи вполне познаваемы, если изучать развитие психических функций животных, исходя из элементарных процессов раздражимости, свойственной самым простым живым существам, а затем проследить усложнение психических качеств в процессе эволюции вплоть до возникновения человеческого сознания, опираясь на учение Дарвина.

Прошло столетие с тех пор, как у реакционных профессоров, по выражению Ленина, розовели щеки от «тех пощечин, которых надавал им Эрнст Геккель»[2].

Дальнейшее развитие естествознания доказало, что Геккель был всецело прав, когда он как биолог, как дарвинист заявлял, что человеческое мышление и язык, зарождение человеческого сознания могут быть познаны лишь путем изучения психической деятельности животных и закономерностей эволюции психики. Во многих, хотя далеко еще не во всех, отношениях пятая и шестая «мировые загадки» уже решены. Но они и сегодня еще являются объектом ожесточенной идеологической борьбы, борьбы материалистического мировоззрения с идеалистическим.

Итак, вопрос о психических функциях животных, вопрос «думают ли животные?» не является отвлеченным, оторванным от нашей жизни. Знаем мы также, что психика животных вполне познаваема. Но это далеко не так просто. Проблемы животной психики и происхождения сознания потому и попали в список Дюбуа-Реймона, что их изучение представляет чрезвычайную трудность.

В самом деле, как можно объективно, на строго научной основе изучать то, что, казалось бы, невозможно постичь? Нельзя же «влезть в душу» животному и воочию убедиться в том, что там происходит. Но ученый не может произвольно гадать или судить о психических проявлениях у животных по аналогии с человеческими, как это делали «анекдотические» лжезоопсихологи.

Так как же зоопсихолог постигает психику животных, как он ведет свой научный поиск? Вот об этом и о достигнутых успехах зоопсихологического исследования и рассказывает автор книги, один из крупнейших зоопсихологов нашего времени.

Вернер Фишель делится с читателем прежде всего личным опытом исследовательской работы. Он внес большой вклад не только в зоопсихологию, но и в общую психологию человека и нейропсихологию. Многочисленные монографии принесли ему мировую известность, особенно такие фундаментальные труды, как «Психика и деятельность животных» (1938), «Основные свойства центральной нервной системы человека» (1960), «Структура и динамика психики» (1962), «Психология интеллекта и мышления» (1969).

Научная деятельность В. Фишеля связана с университетами и научно-исследовательскими институтами Мюнхена, Галле, Грейфсвальда, Мюнстера, Лейпцига, Бамберга, а также Гронингена (Нидерланды). Переехав в 1954 году из ФРГ в ГДР, он с 1955 года руководил Институтом психологии Лейпцигского университета им. Карла Маркса. Здесь, как никогда раньше, развернулась многогранная деятельность ученого, которая не прекратилась и после того, как он в 1966 году по состоянию здоровья сложил с себя полномочия директора института.

Большую популярность приобрели организованные Фишелем и ежегодно проводившиеся в одном из городов или зоопарков ГДР «Зоопсихологические коллоквиумы», на которых, как может засвидетельствовать и автор этих строк, исключительно удачно сочетались вопросы теории и практики. Особенно большую пользу это приносило специалистам сельского хозяйства при разработке и внедрении современных методов животноводства. Успеху этих международных встреч в большой степени способствовало личное обаяние радушного и остроумного хозяина.

Диапазон приложения творческих сил Фишеля исключительно широк: от моллюсков до обезьян и дальше — до детей и взрослых людей, как здоровых, так и больных. Описанные в этой книге интересные опыты по выявлению способности птиц к «счету» были его первой научной работой, в которой, однако, уже четко выступала основная тема всей его последующей исследовательской деятельности — проблема памяти и мышления у животных и человека. Как и в любом другом случае, Фишель уделял особое внимание сравнительному исследованию психики высших животных и людей. Упомянутой же работой по изучению способности птиц к распознаванию количеств Фишель открыл новое направление в исследовании психической деятельности животных.

Другая большая тема, изученная на разных млекопитающих и также проходящая красной нитью через все научное творчество Фишеля, это проблема мотивации поведения животных. Что побуждает животных действовать так или иначе, к чему конкретно они стремятся, каковы «цели» их поведения? Только ответив на эти вопросы, можно приблизиться к пониманию того, что управляет поведением животных.

И эта тема нашла свое отражение в настоящей книге, в частности при описании разработанных Фишелем опытов с применением ящиков с открывающимися крышками, а также опытов, проведенных по методу «обходного пути». Узловым является здесь сложный и во многом спорный вопрос о способности животных к «предвидению» результатов своих действий. По Фишелю, высшие животные действуют, руководствуясь своим прежним опытом, и лишь обезьяны решают задачи также и «первично», то есть предварительно оценивая результаты своих действий. Поэтому обезьяны могут иногда сразу же, без предварительных проб правильно решить задачу.

Надо сказать, что и в этом случае животное, безусловно, опирается на свой прежний «житейский» опыт, но только этот опыт представлен здесь в очень обобщенной форме. Поэтому «первичное решение задачи» едва ли является истинно первичным. Именно в способности к максимальному обобщению накапливаемой информации и эффективному применению этого обобщенного опыта в разнообразных, часто во многом несхожих ситуациях и проявляется интеллект, ум животного. Разумеется, это тоже весьма обобщенная формулировка, и для окончательного решения этой «мировой загадки» требуется еще очень много исследовательского труда.

Немало внимания Фишель уделяет и роли эмоций, или «переживаний», в жизни животных. Этот вопрос также тесно переплетается с проблемой мотивации поведения, поскольку эмоции связаны с усилением физиологической активности организма, а следовательно, и общим подъемом его жизнедеятельности. Одновременно деятельность направляется на определенные, как бы фокусируемые объекты или процессы в окружающей среде, Свои исследования и взгляды по этому вопросу Фишель обобщил четверть века назад в книге «От жизни к переживанию», издав ее вторично уже в переработанном виде в 1967 году.

Разрабатывая общие вопросы деятельности мозга на современном уровне научного познания, Фишель пользуется достижениями кибернетики. Но читателю этой книги небесполезно знать, что он далек от мысли свести биологические процессы в центральной нервной системе к физическим, наблюдаемым в кибернетических «моделях». Вопреки этому модному увлечению Фишель убедительно показывает, что в работе мозга и модели тождественным является только результат, но не сущность процессов, благодаря которым этот результат достигается. Однако именно специфичность этих процессов и является особенно важной при изучении функций мозга. Иными словами, важно, что получается, но еще важнее, как это получается. На этот вопрос — поскольку речь идет о животных — могут дать ответ лишь зоопсихологические исследования, раскрывающие форму и содержание психической деятельности на разных уровнях развития центральной нервной системы.

Вопрос о мышлении животных настолько сложен и многогранен, что автору этой популярной книги, конечно, невозможно было рассказать о всех его аспектах.

Высшие психические функции животных — традиционная тема советской зоопсихологии. Строго научное экспериментальное исследование психики обезьян было начато Н. Н. Ладыгиной-Котс в Дарвиновском музее в Москве еще в 1913 году, раньше знаменитых опытов В. Кёлера, описанных и в этой книге.

Понятно, что в стране Сеченова и Павлова исследования поведения животных могли строиться только на прочном фундаменте материалистической физиологии. Сам И. П. Павлов в последние годы жизни проявлял большой интерес к высшим психическим функциям обезьян и оставил нам в наследство очень меткий и содержательный термин «ручное мышление» обезьян.

На сегодняшний день интеллект животных экспериментально изучен практически только на обезьянах, особенно человекообразных. Сейчас нам уже точно известно, что обезьян от других животных отличает «ручное мышление». Именно оно является предпосылкой способности к «первичному решению задач», к «пониманию», о котором так подробно говорит автор книги.

Термином «ручное мышление» Павлов, а за ним и советские зоопсихологи подчеркивают, что обезьяна приобретает сведения и мыслит прежде всего руками. Это значит, что обобщенный опыт формируется в процессе «практического анализа» различных предметов, которыми манипулирует обезьяна. Это — мышление в действии, мышление, которое зарождается и совершается в ходе ощупывания, разламывания или вскрывания объекта манипулирования, происходит ли это во время еды («обработка» плодов и других объектов питания) или игры. Обезьяна при этом внимательно всматривается в разрушаемый ею предмет и постигает механические связи между его деталями.

Словом, обезьяна может понять только те связи и отношения, которые можно потрогать руками и непосредственно обозреть. Это определяет ее мышление, но и ставит предел ее умственным способностям. Остальные животные не способны и на это. Это не означает, что другие высокоорганизованные животные лишены хотя бы зачатков интеллекта, но ручное мышление свойственно только обезьянам.

Не следует, конечно, переоценивать мыслительные способности обезьян, особенно когда речь идет о низших обезьянах, например о макаках и павианах. В частности, это относится к употреблению орудий, которое в естественных условиях все же играет третьестепенную роль в жизни обезьян.

Как-то раз одна из моих подопытных обезьян, молодой павиан-сфинкс Тарзик, исключительно активное и «сообразительное» существо, долго обкусывал и сгибал руками кусок мягкой проволоки, так что в конце концов получилось нечто вроде крючка. Тарзик тут же нашел ему применение. В одном углу клетки железная сетка проржавела, и Тарзик часто возился там, явно пытаясь ее сломать. Правда, причиной тому могла быть и самка в соседней клетке, к которой Тарзик постоянно стремился. Став обладателем самодельного «крючка», он тут же направился в этот угол и не без успеха пустил свое орудие в ход: ловко зацепив им петли сетки, он с силой дергал и рвал ее к себе и в результате выломал кусок проволоки!

Казалось бы, превосходный пример предусмотрительной целенаправленной орудийной деятельности обезьяны! Но… все это время Тарзик обрабатывал не только сетку крючком, но и сам крючок, причем самым бессмысленным образом — кусал и сгибал его как попало (при этом внимательно его рассматривая), пока крючок не перестал быть крючком. Тем не менее он по-прежнему пытался пользоваться им как раньше, что, конечно, ни к чему не привело. Выходит, что, несмотря на наглядно обозреваемую ситуацию, обезьяна оказалась не в состоянии хотя бы не портить случайно образовавшееся выгодное орудие. Она не сумела уловить истинные возможности его применения, то есть настоящие причинно-следственные связи в своей деятельности.

У человекообразных обезьян, как увидит читатель, дело обстоит сложнее, но и они могут постигнуть причину и следствие лишь в очень узких рамках.

Человеческое мышление изначально тоже «ручное»: основа и первоисточник человеческого разума — труд, причем труд ручной в самом прямом смысле слова. Труд невозможен без применения орудий. Чтобы пользоваться орудиями труда, с самого начала нужны были руки, унаследованные нами от наших вымерших предков — обезьян. Но именно потому, что руки действовали орудиями труда, а не просто орудиями, как это описывается в настоящей книге, у обезьян были разорваны узкие рамки животного ручного мышления и перед человеком открылся путь беспредельного умственного развития. При этом совершилось и обратное действие — в результате труда руки тоже приобрели специфические человеческие черты.

Но если развитие человеческого сознания определялось уже не биологическим, а общественно-трудовым содержанием, стало по природе своей социальным, то всякая психическая деятельность животных, даже в высших своих проявлениях, никогда не переставала быть только биологически обусловленной. Это значит, что если мы в отношении высших животных и можем говорить об их интеллектуальных способностях, мышлении, то речь может идти лишь о средствах приспособления к условиям жизни, но не о творческом, созидательном начале, как у человека.

Итак, исследованиями советских зоопсихологов (Н. Н. Ладыгиной-Котс, Н. Ю. Войтониса, Г. З. Рогинского и других) доказано наличие у обезьян элементарного, конкретного, образного мышления, способности к обобщению и усвоению пространственно-временных связей в наглядно обозреваемой ситуации. Источником познавательной деятельности обезьяны является ее «ручная» практика, воздействие руками на предметы окружающего мира. Интеллект этих животных с наиболее развитой психикой возникает и проявляется только в их деятельности. В отрыве от деятельности нет «понимания».

Хотя интеллект обезьян и человека сродни по своему происхождению, первый качественно отличается от второго отсутствием понятий, основанных на членораздельной речи. Обезьяне ни к чему такое мышление, которое нам, людям, совершенно необходимо для трудовой практики и социальной жизни.

Выше уже отмечалось, что в популярной книге, посвященной такой «мировой загадке», как психическая деятельность животных и предыстория человеческого сознания, невозможно обойтись без далеко идущих упрощений и приходится ограничиваться лишь некоторыми сторонами этой проблемы. Тем более это относится к краткому предисловию. Общедоступность требует жертв.

При этом возможны и неточности. Так, едва ли справедлив приводимый автором книги критерий различения «восточных» и «западных» шимпанзе. Сейчас достоверно известно, что не только «западные», по и шимпанзе, обитающие в тропических лесах Восточной Африки, поедают крупных животных, например павианов. Чтобы их убить, шимпанзе ломают своим жертвам руками шею и с силой ударяют их головой о землю. II вот что особенно интересно в плане обсуждаемого вопроса — в качестве оружия против павианов шимпанзе используют и крупные камни.

Едва ли можно также называть некоторые достаточно сложные действия животных просто условными рефлексами, как это делает автор. С другой стороны, нет оснований усматривать принципиальное различие между условнорефлекторной деятельностью и «оперантным (или инструментальным) обусловливанием» по Скиннеру и т. д.

Много можно и надо бы еще сказать по обсуждаемым Фишелем вопросам, но пора предоставить слово ему самому, а читателям мы пожелаем почерпнуть побольше полезных сведений из этой интересной книги.

К. Фабри