"Рассказы о неизвестных героях" - читать интересную книгу автора (Смирнов Сергей Сергеевич)

Последний бой смертников

Много веков тому назад человечество создало библейскую легенду о рае и аде. С тех пор люди всегда мечтали о том, чтобы создать рай на земле — о жизни счастливой и беззаботной, без горестей и бед. Но, как известно, эта мечта о земном рае оставалась неосуществимой.

Зато уже в наше время, в XX веке, в годы второй мировой войны, оказалось, что люди способны создать земной ад, причем такой, перед которым бледнеют все ужасы легендарного библейского ада. Этим земным адом в годы второй мировой войны стали гитлеровские лагеря уничтожения, созданные руководителями СС и гестапо и в самой Германии и в других европейских странах, — подлинные фабрики смерти, организованные с немецкой хозяйственной дотошностью, с использованием всех достижений науки и техники и предназначенные для невиданного еще в истории массового убийства людей.

Не только для нас, людей непосредственно переживших войну, у которых еще свежи в памяти все ее события, но и для всех последующих поколений всегда будут звучать как страшные проклятия человеконенавистническому фашизму такие слова, как Освенцим, Майданек, Треблинка, Бухенвальд, Заксенхаузен, Равенсбрюк, многие другие названия гитлеровских лагерей смерти: И среди этих слов, как одно из самых зловещих, звучит слово Маутхаузен.

Километрах в двадцати пяти от австрийского города Линца, там, где широкое шоссе вьется через живописные предгорья Австрийских Альп, в стороне от дороги, стоит на вершине горы большое строение. Издали видно высокую каменную стену, массивные сводчатые ворота и над ними красивые зубчатые башни. И неискушенный путешественник, заметив это строение, подумает, что, вероятно, там находится одна из тех туристских достопримечательностей, которыми так богата Австрия, — какой-нибудь средневековый замок или дворец.

Но если бы в годы войны в 1944 или в начале 1945 — такой неосведомленный путешественник заинтересовался бы этой постройкой и решил познакомиться с ней, свернув на дорогу, ответвляющуюся в сторону горы от основного шоссе, он километра через полтора, подъехав поближе, обнаружил бы тут же свою ошибку и тотчас повернул бы обратно. Он увидел бы, что по гребню стены протянута в несколько рядов колючая проволока, что на площадках красивых зубчатых башен над воротами стоят пулеметы и около них дежурят солдаты в касках и эсэсовских мундирах с черепом и скрещенными костями на рукавах. Он заметил бы над стеной такие же флаги с черепом и костями, и в темном своде над запертыми тяжелыми железными ворогами почудилось бы ему нечто мрачное и зловещее, напоминающее вход в преисподнюю.

Нет, эта постройка не была туристской достопримечательностью, замком древних времен. Это было поистине дьявольское создание архитектуры XX века, одно из самых страшных мест на земле — гитлеровский лагерь уничтожения Маутхаузен.

По показаниям свидетелей на Нюрнбергском процессе, по воспоминаниям бывших узников, по книгам, вышедшим после войны, мы сейчас хорошо знаем историю этого жуткого лагеря, где людей уничтожали с промышленной организованностью, с инженерной изобретательностью, с бесстрастием палачей и с утонченностью садистов. Здесь узников убивали наповал ударом тяжелой дубинки и медленно сводили в могилу ежедневными побоями; здесь их живыми сжигали в крематории и подвергали мучительной смерти в газовых душегубках; здесь над живыми людьми производили бесчеловечные медицинские эксперименты и из татуированной человеческой кожи делали абажуры.

Но мы знаем также, что люди, собранные здесь, в Маутхаузене, со всех стран Европы, вели борьбу против фашизма и в лагере был создан Интернациональный подпольный комитет. Этот комитет вел большую работу среди узников, спасал нередко людей от смерти и медленно, но упорно готовил будущее освобождение. По сигналу Интернационального комитета 5 мая 1945 года, когда американские войска подходили к лагерю, узники Маутхаузена подняли восстание и сами освободили себя из неволи. Они не только овладели лагерем, но и заняли несколько ближайших к Маутхаузену поселков, организовали круговую оборону и отбили все атаки эсэсовцев, стремившихся снова захватить лагерь, чтобы уничтожить находившихся там пленных. И нам известно, что и в составе Интернационального подпольного комитета и в числе главных руководителей этого восстания было немало наших соотечественников, советских людей, томившихся в Маутхаузене и сумевших даже в адовой обстановке этого лагеря уничтожения продолжать борьбу.

Но до последнего времени мало кто знал, что в истории Маутхаузена было одно событие, особенно мрачное и трагическое и вместе с тем полное небывалого человеческого героизма, событие, которое, казалось, навсегда останется легендарным, таинственным, как смутное и стершееся предание, доходящее до людей из глубины древних времен. Это событие, случившееся в первых числах февраля 1945 года, — восстание и массовый побег узников так называемого «блока смерти».

Блок смерти в лагере смерти! Разве не звучит это как нелепый парадокс, как неуместная и кощунственная игра словами? Разве бывает на свете что-нибудь полнее и окончательнее смерти?

Но ведь смерть может быть быстрой и медленной, легкой и мучительной, неизбежной или только возможной, внезапной или изнуряющей человека нестерпимо долгим ожиданием ее. Если для всех узников лагеря Маутхаузена смерть была всегда возможной и в той или иной степени вероятной, то те, кто попадал в блок смерти, знали, что их гибель неизбежна, что она будет особенно долгой, полной страданий и придет к ним, сопровождаемая бесконечным изнурением и изощренным унижением тела и человеческой души. Недаром эсэсовцы издевательски говорили смертникам, что из этого блока можно выйти только через трубу крематория.

Блок смерти был создан уже в последний год существования Маутхаузена. В первой половине 1944 года сотни узников несколько месяцев работали, возводя гранитную стену, отгородившую дальний угол лагерной территории. Эта стена была высотой в три с половиной метра и толщиною в метр. На гребне ее укрепили железные кронштейны, круто загнутые внутрь, и на них с помощью изоляторов была в несколько рядов подвешена колючая проволока, которая всегда находилась под электрическим током высокого напряжения. По углам над стеной поднялись три деревянные вышки, где стояли спаренные пулеметы на турелях, наведенные в центр двора, и сильные прожекторы, с наступлением темноты заливавшие двор ярким светом.

В тесном прямоугольнике, отгороженном этой стеной, оказался всего один барак лагеря, которому был присвоен порядковый номер 20. Поэтому блок смерти иначе еще назывался блоком э 20, или изолирблоком. И в самом деле, он был надежно изолирован от всего окружающего мира и даже от лагеря. С того самого момента, как блок смерти «вступил в эксплуатацию» — с лета 1944 года, люди, исчезавшие за его двойными железными дверьми, уже не появлялись оттуда живыми. Узники общего лагеря иногда видели издали, как в эти двери эсэсовцы загоняют палками то большие партии пленных в несколько сот человек, то совсем маленькие группы, а то и одиночных смертников, но они никогда не видели, чтобы кого-нибудь выводили из этих дверей. Только каждый день выезжала из ворот блока смерти машина или тележка, нагруженная трупами, и сваливала их у крематория. Случалось порой, что за день оттуда вывозили до трехсот мертвых тел. И вид этих мертвецов был таким, что он пугал даже ко всему привыкших узников из команды, которая обслуживала печи крематория. Скелеты, туго обтянутые тонкой пленкой кожи, покрытой страшными язвами, болячками, синяками от побоев и даже огнестрельными ранами, они казались давно высохшими мумиями, но можно было предполагать, что те, кто еще остался там, в блоке, почти ничем не отличаются от этих страшных мертвецов и они еще двигаются, живут, страдают и, как выяснилось позднее, даже борются.

Кто содержался в блоке смерти и что происходило там — все это оставалось неизвестным, никто из остальных узников Маутхаузена не имел доступа туда. Даже бачки с лагерным супом — баландой — пленные из команды, работавшей при кухне, оставляли у дверей блока смерти, а туда, внутрь, их вносили сами эсэсовцы. Как можно было судить по количеству этой баланды, в первый период существования блока смерти, летом 1944 года, там содержалось несколько тысяч узников, но число их уменьшалось с каждым месяцем, и после нового, 1945 года супа туда доставляли меньше чем на тысячу человек. Среди узников лагеря ходили слухи, что в блоке смерти содержатся главным образом советские офицеры и политработники и что для них там создан такой режим, перед которым бледнеют все обычные ужасы Маутхаузена.

Впрочем, и без этого было ясно, что в изолирблоке творятся дела, которые превосходят все, что можно себе вообразить. Пленные, содержавшиеся в соседних с блоком смерти бараках, каждый день слышали, как из-за этой 3,5-метровой стены доносились дикие, нечеловеческие крики истязуемых людей, крики, заставлявшие содрогаться даже их, многострадальных узников Маутхаузена.

А иногда сюда, в Маутхаузен, приезжали на инструктаж группы эсэсовцев из других лагерей уничтожения. Местные «фюреры» водили их по блокам, любезно показывали крематорий, камеры пыток, все сатанинское оборудование Маутхаузена. В заключение их вели на одну из вышек блока смерти, и они подолгу стояли там, наблюдая за чем-то происходившим внутри, а из-за стены в это время неслись особенно жуткие, душераздирающие вопли. Это были еще невиданные курсы «повышения квалификации» убийц и садистов: приезжие палачи учились у палачей блока смерти.

Сами же узники общего лагеря старались даже не смотреть в сторону блока смерти и не прислушиваться к воплям, которые слышались оттуда. Они знали, что любопытство может дорого обойтись им; все помнили историю, случившуюся с Лисичкой.

Был в лагере семнадцатилетний парнишка, почти мальчик, Ваня Сердюк, вывезенный гитлеровцами с Украины и потом за какие-то провинности попавший в Маутхаузен. Необычайно подвижной, юркий, вертлявый, с худеньким острым лицом, похожим на мордочку лисенка, он был всеобщим любимцем в лагере. Но, на свою беду, он отличался излишней любознательностью. Ненасытное мальчишеское любопытство, которого не смог истребить в нем даже режим Маутхаузена, так и влекло его к стене блока смерти. Ваня слышал, что там, за этой стеной, содержатся его соотечественники, и он решил установить с ними связь. Раздобыв где-то клочки бумаги, он написал несколько записок и привязал их к камешкам. Улучая удобные моменты, когда поблизости не было никого из охранников, а пулеметчик на вышке отворачивался, Лисичка ловко перебрасывал камешки с записками через стену. Раза два это прошло незамеченным, но однажды за этим занятием Ваню Сердюка застал сам комендант лагеря. Лисичку задержали, а переброшенная им через стену записка была разыскана и доставлена коменданту. На вопрос коменданта, зачем он бросал записки, Лисичка ответил, что ему хотелось узнать, что там делается. Тогда эсэсовец усмехнулся.

— Ах, ты хотел узнать, что там делается? — спросил он. — Хорошо, я тебе доставлю эту возможность. Ты пойдешь в блок смерти.

И Лисичка исчез за дверьми изолирблока

Наступил 1945 год. Советская Армия закрепилась на рубеже Вислы в Польше, а в Венгрии, на берегах Дуная, вела большое сражение за Будапешт. На западе англо-американские войска стояли у дверей Германии. Было ясно, что узникам блока смерти вряд ли придется дожить до освобождения: за шесть месяцев 1944 года там было уничтожено несколько тысяч человек, и оставшихся, конечно, истребили бы в ближайшие два-три месяца.

И вдруг произошло неожиданное.

В ночь со 2 на 3 февраля 1945 года весь лагерь был разбужен внезапно вспыхнувшей пулеметной стрельбой. Стрельба доносилась из того угла территории Маутхаузена где находился блок смерти. Пулеметы на вышках этого блока наперебой били длинными, захлебывающимися очередями. Сквозь трескотню выстрелов оттуда доносились какой-то шум и выкрики, и русские в ближних бараках ясно слышали, как там гремит их родное «Ура!» и раздаются возгласы «Вперед, за Родину».

Весь Маутхаузен всполошился. Лагерные сирены проревели тревогу, с соседних вышек пулеметы тоже начали бить в сторону блока смерти. Забегала охрана, узников в бараках заставили лечь на пол и им объявили, что каждого, кто подойдет к окну, застрелят без предупреждения.

Бараки снаружи заперли на тяжелые железные засовы. Потом внезапно во всем лагере погас свет.

Но стрельба продолжалась всего каких-нибудь десять-пятнадцать минут. Потом выстрелы и крики переместились куда-то за пределы лагеря, и мало-помалу все стихло. Большинство узников не спало всю ночь, теряясь в догадках о том, что произошло.

Утром пленных долго не выпускали из бараков и позже, чем обычно, погнали на работу. От охраны стало известно, что в эту ночь узники блока смерти подняли восстание и совершили массовый побег. Но эсэсовцы самонадеянно говорили, что ни один из бежавших не уйдет. Все будут пойманы и казнены: по их словам, в район Маутхаузена стянуто большое количество войск и частей СС и идет самая тщательная проческа местности.

Весь этот день пленные, остававшиеся на лагерной территории, наблюдали, как к крематорию свозили казненных беглецов. Приходили грузовики, доверху нагруженные трупами, пригоняли небольшие группы пойманных и тут же расстреливали около печей. В исступленной злобе эсэсовцы привязывали захваченных смертников за ноги к машинам или к лошадям и волочили головой по булыжной дороге, свозя туда же, к печам крематория. Трупы укладывались ровными штабелями, и несколько дней спустя эсэсовцы объявили по всему лагерю, что «счет сошелся»: по их словам, все бежавшие из блока смерти были пойманы и казнены.

Это объявление, эти груды обезображенных, страшных мертвецов около крематория, по замыслу коменданта, должны были внушить ужас всем пленным лагеря и навсегда отучить их помышлять о восстании или побеге. Но расчет коменданта был ошибочным: большинство узников восприняло побег смертников как пример истинной доблести, как призыв к ним подниматься против своих палачей. Они жалели только об одном — что не знали заранее о готовящемся восстании в двадцатом блоке и не смогли поддержать его всем лагерем. Подвиг смертников прозвучал, как набатный удар колокола, и Интернациональный подпольный комитет еще энергичнее принялся разрабатывать планы будущего восстания и готовить людей к вооруженной борьбе в ожидании подходящего момента. Победное восстание, которое произошло 5 мая 1945 года, было прямым продолжением и завершением героической борьбы узников блока смерти.

Страшный Маутхаузен перестал тогда существовать, и бывшие узники вернулись в свои страны, освобожденные из-под власти фашизма. Но, казалось, навсегда останется легендарным, лишенным всяких реальных подробностей подвиг советских людей в смертном блоке. Некому было рассказать об этих подробностях — «счет сошелся», как говорили эсэсовцы, и предполагалось, что никого из участников трагического побега не осталось в живых. Но те, кто был в Маутхаузене, на всю жизнь сохранили память об этом событии.

В 1958 году несколько бывших узников Маутхаузена прислали мне письма с рассказом о восстании в блоке смерти как по своим личным впечатлениям, так и по слухам, которые потом ходили в лагере. Кстати, по их словам, в лагере после освобождения прошел слух о том, что будто бы несколько человек из участников побега остались в живых. Я тогда же включил рассказ о блоке смерти в одно из своих радиовыступлений и просил откликнуться всех, кому что-нибудь известно об этом подвиге.

Уже вскоре я получил письмо из города Новочеркасска, от мастера тамошнего станкостроительного завода Виктора Николаевича Украинцева. Он оказался одним из бывших узников блока смерти, непосредственным участником восстания, и ему посчастливилось уцелеть во время побега и впоследствии вернуться на Родину. Бывший лейтенант-бронебойщик, он испытал в годы войны немало тяжелого. Попав в плен во время окружения наших войск под Харьковом, он прошел через несколько лагерей, неоднократно делал попытки бежать из плена, был уличен в актах саботажа на немецких предприятиях, где его заставили работать, и в конце концов как «неисправимый» приговорен к смерти и отправлен в двадцатый блок Маутхаузена. Во время побега он спасся не один, а вдвоем товарищем, который, кстати, тоже почти сразу откликнулся на мое радиовыступление. Это был инженер-конструктор вагоноремонтного завода на станции Попасная Иван Васильевич Битюков. Капитан нашей авиации, летчик-штурмовик Иван Битюков в 1943 году, во время боев на Кубани, совершил воздушный таран и вынужден был приземлиться на территории, занятой врагом. Несколько он вместе со своим стрелком-радистом скрывался кубанских плавнях, пытаясь пробраться на восток, к линии-фронта, но потом был ранен и захвачен в плен. Он уже прошел через целую цепь лагерей, совершил удачный побег, сражался в рядах партизанского отряда в Чехословакии и там снова попал в руки гитлеровцев. На этот раз его со смертным приговором отправили в маутхаузеновский изолирблок.

Итак, эсэсовцы врали: счет не сошелся. Двое участников побега оказались в живых. Но их могло быть больше — предстояло вести поиски других уцелевших героев блока смерти.

История восстания смертников в Маутхаузене заинтересовала многих. Ею некоторое время занимался наш известный писатель Юрий Корольков, появилась статья об этом сотрудника Советского комитета ветеранов войны Бориса Сахарова, занималась также поисками героев и выяснением обстоятельств восстания в блоке смерти новочеркасская журналистка Ариадна Юркова. К 1963 году нам были известны уже семеро уцелевших участников побега, а с их помощью удалось установить имена нескольких руководителей и организаторов этого необычайного восстания.

Шесть месяцев провел в блоке смерти капитан, летчик Владимир Шепетя, переживший там гибель многих своих друзей. Теперь он — служащий строительного треста в городе Полтаве. Немного меньше стаж пребывания в блоке э 20 лейтенанта Александра Михеенкова, ныне колхозника из Рославльского района Смоленской области. Вместе спаслись после побега лейтенанты Иван Бакланов, сейчас житель города Шумихи Курганской области, и Владимир Соседко, колхозник из Калининского района Краснодарского края. Посчастливилось уцелеть и юному Ивану Сердюку, тому самому Лисичке, который попал в блок смерти за свое любопытство. Сейчас он работает электрослесарем на одной из шахт в Луганской области в Донбассе.

С помощью этих людей постепенно все шире и полнее раскрывается картина событий, происходивших в таинственном блоке смерти Маутхаузена. И картина эта настолько трагична и вместе с тем проникнута таким высоким героизмом, что восстание смертников Маутхаузена предстает сейчас перед нами как один из самых великих подвигов советских людей в годы их борьбы против фашизма.

В блок э 20 гитлеровцы посылали тех, кого они считали «неисправимыми» и особенно опасными для себя людьми. Туда попадали пленные, совершавшие неоднократные побеги из лагерей, уличенные в антигитлеровской агитации, в актах саботажа на немецких заводах и фабриках. Почти исключительно это были советские люди, главным образом офицеры, политработники, партизанские командиры и комиссары. Значительную часть узников составляли наши летчики, и среди них выделялось несколько старших офицеров, которые в дальнейшем стали главными организаторами и вдохновителями восстания и побега. Сейчас мы можем назвать лишь некоторых, остальные пока остаются неизвестными.

Герой Советского Союза подполковник Николай Иванович Власов занимал в нашей истребительной авиации должность инспектора по полетам. Это был великолепный, бесстрашный и лихой летчик, молодой человек, полный энергии и жизненных сил, с внешностью настоящего русского богатыря — высокий, широкоплечий, русоволосый и голубоглазый. Когда он попал в плен, гитлеровцы поместили его в крепости Вюрцбург вместе с нашими генералами и, к его удивлению, обращались с летчиком крайне предупредительно. Власову даже разрешили оставить свои ордена, и он ходил в лагере с Золотой Звездой на груди. Эта предупредительность, впрочем, объяснялась весьма просто: немцы надеялись «обработать» этого офицера и привлечь его на службу в так называемую «русскую освободительную армию» предателя генерала Власова. Но уже вскоре они убедились, что из этого ничего не выйдет. Николай Власов с возмущением отвергал все предложения перейти на сторону врагов своей Родины и не оставлял настойчивых попыток бежать из плена. В конце концов, видя, что ни уговоры, ни посулы, ни угрозы не помогают, гитлеровцы решили уничтожить этого человека. Ему объявили смертный приговор и направили в двадцатый блок Маутхаузена. Но еще до этого Власов успел передать свою Золотую Звезду одному из товарищей по плену, и тот после освобождения сумел доставить ее на Родину.

Уже немолодой полковник Александр Филиппович Исупов командовал на фронте штурмовой авиационной дивизией и был сбит под Одессой. Гитлеровцы пытались «Обрабатывать» его, как и Николая Власова, но встретили ту же благородную непреклонность коммуниста и советского гражданина. Однажды в лагере в Лицманштадте (Додзь), где содержался Исупов, пленных советских офицеров согнали на так называемый митинг. Перед ними выступил изменник, агитатор из власовской армии, долго и настойчиво доказывавший неизбежность победы Германии в этой войне. Затем немцы предложили выступить нашим офицерам и первым попросили высказаться Александра Исупова. К общему удивлению, полковник не отказался.

— Я не могу согласиться с выступившим сейчас господином, — сказал он, и в голосе его звучали гадливость и презрение к предателю Родины.

И он с неумолимой логикой, яркими примерами один за другим разбил доводы власовца, доказывая, что победа уже близка и что гитлеровская Германия неминуемо потерпит поражение.

— Гитлеровцы обещают нам «свободу», — язвительно говорил он. Посмотрите, какая это свобода. Разве мы не являемся свидетелями того, что сделали фашисты с Польшей, как расправились они с населением наших оккупированных областей, как вывезли богатства из окрестностей Ленинграда, из других городов? Грабеж и рабство — вот та свобода, которую несет нам Гитлер.

С необычайным волнением слушали его товарищи, а он открыто, прямо в лицо гитлеровцам и власовцу говорил о своей ненависти к фашизму и призывал товарищей не оставлять борьбу и здесь, в условиях плена. Митинг был непоправимо испорчен, власовцу пришлось ретироваться, а немцы, хоть и сделали вид, что им, мол, безразлично выступление советского полковника, не простили ему этой речи. Судьба Александра Исупова была решена. Через несколько дней его заковали в наручники и увезли куда-то в закрытой машине. Его товарищи были уверены, что он расстрелян, и только теперь, в последние годы, выясняется, что Исупов был обречен гитлеровцами на медленную и мучительную гибель в блоке смерти Маутхаузена.

Иными путями привела судьба в двадцатый блок бывшего командира авиационной дивизии полковника Кирилла Чубченкова, командира эскадрильи капитана Геннадия Мордовцева и других, но с той поры, как за ними закрывались двери блока смерти, они вступали на общую дорогу, дорогу, ведущую прямо к смерти, близкой и неизбежной.

Как известно, в гитлеровских лагерях организация учета была поставлена со всей немецкой педантичностью. Каждого пленного из лагеря в лагерь сопровождала специальная карточка со всеми данными о нем, с отпечатками пальцев, с фотографией, сделанной анфас и в профиль, со всеми пометками о побегах и штрафах. Но на карточке каждого, кто предназначался для блока смерти, делались особые пометки. То она была прочеркнута по диагонали красной полосой, то аккуратным писарским почерком на ней было написано «фернихтен» — «уничтожить», то стояли два слова: «мрак и туман» или «возвращение нежелательно», а то просто ставилась одна буква «К» — от немецкого слова «кугель» — пуля. Все эти пометки и слова обозначали одно и то же — смерть, которая должна быть возможно более страшной и мучительной.

Эти мучения начинались, как только смертник попадал в ворота общего лагеря Маутхаузен. Его тотчас же изолировали от остальных узников и помещали в одну из камер так называемого «политабтайлунга» — тюрьмы для политических заключенных. Там, в комнатах пыток, он проходил первоначальную «обработку» эсэсовцы избивали его до полусмерти, кололи иглами, пытали электрическим током и т. д. и т. п. Потом его загоняли в «баню», которая тоже была утонченной и нестерпимой пыткой. В небольшом бетонированном помещении отовсюду хлестали тугие, как плети, струи ледяной воды. Захлебывающийся, задыхающийся узник нигде не мог укрыться от этих водяных бичей, и издевательское «купание» продолжалось порой по нескольку часов. После этого лагерный парикмахер простригал смертнику машинкой широкую дорожку от лба до затылка, и голого человека выбрасывали прямо на снег. Швыряя ему вслед старые полосатые штаны и куртку из какой-то дерюги. Одежда эта заранее подвергалась обработке, чтобы заразить узника чесоткой, экземой или другими накожными болезнями. Ударами дубинок эсэсовцы гнали бегом смертника к железным дверям блока, заставляя его одеваться на ходу. Двери открывались, человека вталкивали туда, а там, внутри, его хватали два эсэсовца, поджидавшие свою жертву, и начиналось очередное, еще более жестокое избиение.

Так, пройдя через это «чистилище», человек попадал в самый ад — в длинный барак, стоявший в центре двора. Этот барак был разделен на три части — комнаты (по-немецки «штубе»), где ночевали узники, одно отделение посередине, где находились служебные помещения.

Одна из штубе предназначалась для больных: здесь помещались те, кто был уже доведен до предела своих сил, кому оставалось жить считанные дни, люди, которые уже не могли ходить, а только ползали. Но и они были обязаны дневное время покидать барак и выползать во двор при любой погоде. Второе, большее по размерам помещение, примерно 10х12 метров, служило жильем всей остальной массе узников Тут содержалось пятьсот-шестьсот человек. Помещение было пусто, как сарай, — никакой обстановки не полагалось. Не было ни кроватей, ни нар, ни даже соломы на цементном полу. Никаких постельных принадлежностей, даже одеял, узникам не давали, хотя помещение зимой не отапливалось. Люди спали прямо на полу; вернее будет сказать, что они спали друг на друге, потому что лишь небольшая часть узников могла разместиться на этой площади пола, а остальные должны были ложиться на товарищей, в два-три слоя или же спать стоя. В душные летние ночи эсэсовцы плотно запирали окна барака, и в сравнительно небольшом помещении, где была скучена такая масса народу, воздух постепенно становился невыносимо тяжелым и спертым, людям не хватало кислорода для дыхания, и многие, не выдержав, к утру задыхались. Зимой же по вечерам, перед тем как загнать узников в барак, помещение поливали из шлангов так, что на полу к ночи всегда стояла на несколько сантиметров вода. Людям приходилось ложиться спать прямо в воду, а среди ночи являлись эсэсовские охранники и распахивали все окна настежь до утра, устраивая «проветривание». И каждое утро на обледеневшем полу оставались лежать трупы окоченевших людей.

В среднем, служебном помещении барака находилась так называемая умывальня. Здесь были бетонные умывальники и души с холодной водой и ванна с крышкой. В стены умывальни наверху были вбиты массивные железные крючья. Фактически эта комната тоже была местом пыток. Здесь узников на невыносимо долгие часы ставили под ледяной душ или заставляли человека садиться в ванну, доверху наполненную ледяной водой, и топили его там, закрывая сверху крышкой. Людей вешали на железных крючьях или просто забавлялись, надевая смертнику на горло петлю и подтягивая его кверху, пока он не потеряет сознания. Эти крючья как бы приглашали узников повеситься. Специально для этого им оставляли поясные ремни, и многие из пленных, не в силах выдержать ежедневных издевательств и мучений, предпочитали ускорить свой конец и вешались там, в умывальне.

Через коридор наискосок от умывальни находилась небольшая комната, где жил старший по блоку — блоковой. Это был здоровенный немец с могучими руками и тупым лицом животного, уголовник, которого за неоднократные убийства осудили на смерть, но обещали помилование, если он заслужит его жестоким обращением с пленными. И он выслуживался со всем рвением, этот палач, буквально купаясь в крови: многие сотни людей погибли от его резиновой, залитой свинцом дубинки, были задушены его руками или сброшены им в канализационный колодец, находившийся перед бараком.

В комнате блокового стояли печка и ящик с углем — это было единственное отапливаемое помещение в бараке. Здесь же хранился и большой ящик с эрзац-мылом — твердыми как камень плитками какого-то неизвестного вещества. Впрочем, как оно мылится, никто из пленных не знал: эрзац-мыло только числилось выданным для узников, но никогда не попадало к ним в руки. Также формально считалось, что для больных, находящихся в блоке, выданы одеяла: большая кипа этих одеял лежала в комнате блокового. Но они никогда не выдавались даже умирающим — на стопе одеял спал блоковой.

У блокового была своя охрана — два сильных и молчаливых голландца, которые следовали всюду за ним по пятам. Было неизвестно, за что эти люди попали сюда, в блок смерти, — они никого не понимали, а их родного языка не знал ни один из пленных. Сами они не убивали узников и не издевались над ними и только молчаливо и безропотно исполняли все приказания блокового.

Кроме того, из самих узников была создана так называемая команда «штубендинст» — служба помещений. Этих людей на русский лад называли «штубендистами». Они выполняли разные работы внутри блока: убирали помещения, мыли полы, вытаскивали во двор и складывали трупы, резали эрзац-хлеб и т. д. и за все это получали порой лишнюю ложку лагерного супа баланды — или маленькую добавку того же эрзац-хлеба. Разные люди были среди этих штубендистов: одни только делали порученную им работу, а другие старались всячески выслужиться перед эсэсовцами и блоковым. Среди этих последних особенно выделялись трое, ставшие непосредственными помощниками блокового, такими же убийцами, как и он сам. Двое — Адам и Володька — были поляками, а третий — Мишка-татарин — жителем Крыма. Настоящие имя и фамилия его — Михаил Иханов. Рассказывают, что он был лейтенантом, служил в кавалерийской части Красной Армии, а потом попал в плен или перешел на сторону гитлеровцев и стал служить в немецких войсках. Конвоируя однажды какой-то железнодорожный эшелон, он был уличен в краже и отправлен в один из блоков общего лагеря Маутхаузен. Здесь он принялся ревностно помогать эсэсовцам и отличался такой жестокостью, что комендант лагеря перевел его в блок смерти, где Мишка-татарин сделался правой рукой блокового, с наслаждением мучая и убивая своих бывших сограждан.

Среди всех фабрик смерти и их филиалов, в таком изобилии созданных гитлеровцами в разных странах Европы, блок смерти лагеря Маутхаузен представлял особое явление. Он был самым ярким и полным воплощением бессмысленной, нечеловеческой жестокости, лежавшей в основе философии немецкого фашизма. Люди, которых посылали сюда, должны были умереть, но их умерщвляли далеко не сразу, а с изощренной садистской постепенностью. Вместе с тем их не посылали ни на какие работы, они никогда не покидали двора двадцатого блока и, следовательно, ничем не приносили пользы гитлеровскому рейху. Больше того, как ни скудна, как ни похожа на корм скоту была пища, которую давали узникам, веерке гитлеровцы вынуждены были тратить на них какое-то количество продуктов: брюквы для баланды, эрзац-хлеба и т. п. А ведь известно, что немецкие фашисты отличались виртуозной экономностью и использовали для хозяйства даже убитых ими людей, вываривая из мертвецов мыло и набивая волосами своих жертв матрацы. Чем же объяснить, что они были такими «расточительными» в блоке смерти и тратили продукты на людей, предназначенных к уничтожению?

Этому есть только одно объяснение: блок смерти был тем «полигоном», где тренировали эсэсовских палачей, где в них возбуждали желание убивать, испытывать жажду крови и наслаждение человеческими страданиями. Узники двадцатого блока стали тем сырьем, материалом, на котором Гиммлер, Кальтенбруннер и другие руководители СС воспитывали тех, кто был опорой гитлеровского режима — «юберменшей» — «сверхчеловеков», утверждавших господство на земле по единственному праву — праву силы, убивавших людей направо и налево то с равнодушием, то с садистским наслаждением и получавших особое, «высшее удовлетворение» от людских мучений. Другого смысла существования у блока смерти не было, весь режим, установленный здесь, служил этой цели.

С первыми проблесками рассвета в бараке раздавалась команда «подъем!», и плотная масса людских тел, лежащих в несколько слоев друг на друге, разом приходила в движение. Узники вскакивали на ноги и стремглав бежали в умывальную, а на полу оставались те, кто умер за ночь.

Утренний «туалет» был первым издевательством. Каждый из узников успевал только подбежать к умывальнику, плеснуть себе в лицо горсть воды и потом вытереться рукавом или полой своей куртки. Пленного, который не сделал бы этого, ожидали жестокие побои. Но тех, кто хоть на секунду задерживался в умывальной, избивали еще более жестоко блоковой и три его помощника.

«Умывшись», пленные стремглав бежали во двор и выстраивались по сотням в тесном шестиметровом промежутке между стеной и домом около правого угла барака. Перед ними, закрывая небо, высилась гранитная стена, и на загнутых кронштейнах тянулись ряды колючей проволоки под током. С двух деревянных вышек по углам, наведенные прямо на этот строй, чернели дула спаренных пулеметов и настороженно смотрели из-под железных касок глаза эсэсовцев. Продрогшие на морозном ветру, в худой одежонке, босые, с почерневшими от холода ногами, узники, стоя в строю, приплясывали на снегу или на обледенелых булыжниках. Живые скелеты, с острыми, до предела исхудавшими лицами, с телами, покрытыми струпьями, язвами, синяками, незаживающими ранами, эти люди знали, что для них начинается новый день мучений, который приблизит их еще на шаг к смерти, а для многих станет последним днем их жизни. Притопывая и припрыгивая, все время шевелясь уже привычными движениями, чтобы сохранять в себе последние калории жизненного тепла, они в то же я зорко поглядывали по сторонам, стараясь не прозевать появления эсэсовцев. А в это время штубендисты выволакивали во двор трупы и складывали их у противоположного угла барака под вышкой, складывали аккуратным штабелем, «для удобства подсчета». И сами узники напряженно считали эти трупы. Они знали: если мертвецов будет меньше десяти, то это означает, что «норма» не выполнена эсэсовцы сегодня будут свирепствовать больше, чем обычно. Но, как правило, «норма» эта перевыполнялась, каждый день из ворот блока смерти к крематорию выезжала либо ручная тележка, заваленная доверху трупами, либо наполненный мертвецами грузовик.

Около часа проходило в ожидании. Потом из дверей, ведущих в общий лагерь, появлялся блок-фюрер — двадцатипятилетний садист-эсэсовец в сопровождении целой свиты подручных палачей. Узники застывали в строю неподвижно, с низко опущенными головами: им не разрешалось поднимать взгляда на фашистское начальство. Иногда вместо этого раздавалась команда «ложись!», и одновременно с одной из пулеметных вышек на строй пленных обрушивалась тугая струя ледяной воды из брандспойта, которая сбивала на землю тех, кто не успел упасть. Люди валились ничком друг на друга, и мимо этого лежащего строя проходили эсэсовцы, сыпля удары дубинок, а иногда на выбор пристреливая людей. Затем раздавалась команда «встать!». И люди вскакивали на ноги, а тех, кто уже не мог подняться, оттаскивали к штабелю трупов.

После этого начиналась издевательская «зарядка», как называли ее эсэсовцы. Узников заставляли ползать по грязи или по снегу, бегать, ходить на корточках «гусиным шагом», порой по три-четыре километра вокруг барака. Того, кто не мог выдержать этого и сваливался, избивали до полусмерти или пристреливали. Штабель трупов непрерывно пополнялся, пока эсэсовцы не уставали и не уходили отдыхать. И тогда заключенные начинали свое излюбленное занятие — «игру в печку».

Кто-нибудь из узников отбегал в сторону и командовал: «Ко мне!» И тотчас же отовсюду к нему бросались люди, сбиваясь в плотную толпу, тесно прижимаясь друг к другу, чтобы согреть товарища жалким теплом своего истощенного тела, припрыгивая и похлопывая соседа. Так продолжалось несколько минут, а потом кто-то из тех, кто оказался снаружи, отбегал, в свою очередь, в сторону и также кричал: «Ко мне!» Прежняя «печка» рассыпалась, и возникала новая. Таким образом, люди, остававшиеся в прошлый раз снаружи и не успевшие получить свою порцию тепла, теперь оказывались в центре толпы и могли согреться телами товарищей. Эта «игра» была борьбой за остывающую в теле жизнь, за каждую калорию тепла. А потом появлялись те же эсэсовцы, и опять начиналась «зарядка».

В этом чередовании мучительных «упражнений», сопровождаемых избиениями и убийствами, и «игрой в печку», и проходил весь день. Только поздно вечером пленным разрешали войти в барак.

Кормили смертников не каждый день. Лишь раз в два-три дня в блок доставляли баланду. Как правило, ее варили из гнилой нечищеной брюквы, чтобы вызвать желудочные заболевания у пленных. Летом, в жаркие июльские и августовские дни 1944 года, эсэсовцы придумали другое мучение. Баланду, которую доставляли в блок смерти, солили до тех пор, пока соль уже не могла больше растворяться в этом жидком супе. А когда узники съедали свою порцию, в блоке перекрывали водопровод. Находясь целый день на палящем солнце, смертники испытывали невыносимые муки, у них пересыхали рты, распухали языки, и многие сходили с ума, не выдержав этой пытки жаждой. Сама раздача баланды обычно тоже сопровождалась побоями и издевательствами. После того как блоковой наливал каждому из узников понемногу этого мутного супа в консервную банку и люди, стоя в строю, с жадностью съедали свою порцию, все с нетерпением ждали возможной добавки. Блоковой нарочно неопределенно указывал на какую-то часть строя, и оттуда десятка два узников тотчас же бросались к нему, протягивая свои консервные банки, толкаясь и оттесняя один другого. Это и нужно было блоковому. Одного он с силой ударял черпаком по голове, другому доставалось несколько ударов тяжелой дубинкой, третьего он бил ногой в живот, а четвертому и в самом деле плескал немного супа. А за «представлением» с одной из пулеметных вышек обычно наблюдали блок-фюрер и его свита.

Каждый день не меньше десяти трупов вывозили из блока смерти в лагерный крематорий. Но эсэсовцам было мало тех, кто умирал за ночь, или тех, кого они убивали во время ежедневных «зарядок». Время от времени они уничтожали узников этого блока целыми партиями. Нередко из строя вызывали специалистов каких-нибудь профессий — портных, штукатуров, слесарей — под предлогом отправления их на работу, и, как только доверчивые выходили, их в окружении конвоя вели прямо к крематорию и там расстреливали и сжигали. Именно так погиб товарищ Виктора Украинцева, одновременно с ним попав в лагерь, москвич, лейтенант Константин Румянцев, которого старожилы блока не успели предупредить об этой уловке эсэсовцев: он вышел вместе с несколькими другими, когда из строя вызывали сапожников, и в этот же день был, уничтожен около крематория. А иногда эсэсовцы врывались в барак среди ночи, вызывали по номерам десятка два или три пленных и уводили на казнь По нескольку человек убивал каждый день и блоковой. Он отмечал узников, чем-нибудь не угодивших ему, записывал их номера, и это означало, что в ближайшие два-три дня он подстережет человека и либо убьет его наповал ударом своей дубинки, либо сбросит в канализационный колодец, откуда на следующее утро штубендисты извлекут труп баграми. К этим жертвам добавлялись еще люди, которых убивали ежедневно помощники блокового — Адам, Володька и Мишка-татарин.

Блок смерти, эта человеческая бойня, был самым «высокопродуктивным» цехом фабрики смерти Маутхаузен. За вторую половину 1944 года здесь было убито больше 6 тысяч человек. К новому, 1945 году в двадцатом блоке оставалось всего около 800 узников. За исключением 5–6 югославов и нескольких поляков, участников Варшавского восстания, недавно доставленных в блок, все узники были советскими людьми, преимущественно офицерами. Хотя каждый из них внешне лишь отдаленно походил на человека, все они оставались русскими, советскими людьми по своему характеру и не только жили, не только героически переносили все страдания, которые выпали на их долю, но и мечтали о борьбе, о том, что наступит день, когда они сведут счеты со своими палачами. Некоторые из них, наиболее сильные, провели здесь, в блоке смерти, уже по нескольку месяцев, и мысль о том, чтобы дать бой врагам, никогда не оставляла их.

У кого и когда впервые возникла идея массового побега, мы не знаем. Известно, что главными организаторами и руководителями подготовки к восстанию стали Николай Власов, Александр Исупов, Кирилл Чубченков и какие-то другие командиры, чьи имена, к сожалению, не сохранились в памяти тех, кто остался в живых. Говорят, что все детали будущего восстания этот подпольный штаб обсуждал во время «печек», когда удавалось незаметно от блокового и его помощников, зорко следивших за узниками, обменяться несколькими фразами, если заранее устроить так, что вокруг тебя будут самые надежные люди, которым стоит доверять, — ведь не исключена была возможность провокации со стороны кого-нибудь из узников.

Неизвестно, каким образом, но этому штабу удалось установить связь с Интернациональным подпольным комитетом общего лагеря. Видимо, удавалось иногда перебросить через стену записку или отослать ее каким-нибудь другим способом. Бывший узник Маутхаузена венгерский писатель Иожеф Надаш, содержавшийся в соседнем, девятнадцатом блоке, говорит, что смертники пересылали порой записки, спрятав их под трупами на тележке, которую вывозили к крематорию. Возможно, в команде, которая обслуживала печи, были люди, связанные с Интернациональным подпольным комитетом и передававшие эти записки по назначению.

Первая трудность в подготовке восстания заключалась в том, что узники блока смерти, никогда не покидавшие своего двора, не знали, какие из четырех стен ограды им надо штурмовать и что ждет их за этими стенами, — окрестности лагеря были им неизвестны. Зато узники общего лагеря хорошо знали окрестности: их каждый день водили на работы. Судя по всему, смертникам удалось послать в общий лагерь просьбу о присылке плана местности вокруг Маухтхаузена. И Интернациональный комитет сумел выполнить эту просьбу.

Летчика Ивана Битюкова доставили в Маутхаузен в первых числах января. Он прошел через обычные избиения и пытки в «политабтайлунге» и через ледяной душ. Но когда лагерный парикмахер, чех по национальности, простригал ему на голове дорожку, два эсэсовца, сопровождавших смертника, на минуту отлучились из комнаты. И тогда парикмахер, нагнувшись к уху Битюкова, проговорил:

— Передай там, в двадцатом… Надо скорее бежать. Вас всех собираются скоро уничтожить… Они просили план лагеря… Мы пошлем его… Ищите на днищах бачков, когда вам приносят баланду.

В это время эсэсовцы вернулись, и больше ничего парикмахер не успел сказать.

В самом деле, узникам блока смерти надо было торопиться. Фронт постепенно приближался к Австрии и с востока и с запада, и было ясно, что как только возникнет непосредственная опасность освобождения Маутхаузена, эсэсовцы, может быть, постараются уничтожить всех пленных, содержащихся в лагере, но уж, конечно, в первую очередь смертников двадцатого блока. Вероятно, Власов, Исупов и их товарищи по подпольному штабу понимали, восстание следует осуществить как можно скорее.

Когда Иван Битюков попал в блок смерти, он увидел немало летчиков, с которыми его сводила судьба других гитлеровских лагерях, где ему довелось побывать о этого, и даже встретил одного своего друга и прежнего сослуживца, капитана Геннадия Мордовцева. Он передал Мордовцеву все сказанное чехом-парикмахером, а тот сообщил эту новость руководителям подпольного штаба и взялся сам добыть план. С тех пор каждый раз, как только во время раздачи баланды блоковой предлагал добавку, Мордовцев в числе первых бросался к нему, нарочно устраивая свалку, стараясь получить удар, от которого он падал на землю и, лежа, быстро и незаметно обшаривал днища бачков. Дважды он проделывал это, но безуспешно, и только на третий раз ему удалось нащупать какой-то шарик, прилепленный к дну бачка. Он отколупнул его и быстро сунул в рот. Но хотя блоковой не видел этого, он все же взял на заметку пленного, который так настойчиво лез за добавкой. Товарищи видели, как он записал номер Геннадия Мордовцева, когда тот побежал к строю. Это означало, что летчик будет в ближайшие дни уничтожен.

Когда вечером узников загнали в барак, Геннадий Мордовцев передал Власову и Исупову этот шарик, внутри которого находился маленький листок папиросной бумаги с планом окрестностей лагеря. Но в тот же вечер, когда Мордовцев был вблизи канализационного колодца, блоковой, незаметно подкравшись к нему, одним ударом сбросил его туда, вниз. Так погиб этот смелый летчик, ценой своей жизни добывший своим товарищам возможность осуществить их дерзкое предприятие.

Казалось, как могли помышлять о восстании эти люди, истощенные, обессиленные, полуживые, безоружные и беззащитные перед властью своих палачей? Как могли они мечтать о штурме этой трехметровой гранитной стены, гребень которой был защищен колючей проволокой под током высокого напряжения? Что могли они противопоставить спаренным пулеметам, всегда наведенным на них с вышек? Чем они станут сражаться с вооруженной до зубов эсэсовской охраной лагеря, которая будет поднята на ноги при первых выстрелах? Поистине всякому здравомыслящему человеку должно было показаться, что эта затея обречена на провал.

Три важных человеческих качества могли обеспечить успех отчаянно дерзкому замыслу узников блока смерти: изобретательность, организованность и смелость. И мы можем сказать, что эти люди проявили чудеса изобретательности, показали железную организованность и беспредельную смелость.

Как это ни удивительно, они нашли оружие, вернее — то, что могло заменить его. Узникам предстояло вооружиться булыжниками, вывороченными из мостовой двора, кусками угля, которые лежали в комнате блокового, кусками хранившегося там же эрзац-мыла, деревянными колодками со своих ног и обломками цементных умывальников — их предполагалось разбить перед побегом. Дождь этих камней и обломков должен был обрушиться на пулеметные вышки. Но самым важным оружием, которое оказалось в распоряжении смертников, были два огнетушителя, висевшие в жилых помещениях барака. К каждому из огнетушителей прикрепили по три человека, самых сильных, вернее — наименее истощенных. Они должны были подбежать к основанию вышки, привести огнетушитель в действие и направить струю пены в лицо эсэсовским пулеметчикам, чтобы помещать им вести огонь и дать возможность штурмовой группе забраться на вышку и овладеть пулеметом. А для того чтобы подойти незаметно к пулеметчикам, решено было перед восстанием начать рыть подкоп из барака к основанию вышки.

Колючую проволоку под током надеялись преодолеть с помощью одеял, находившихся в комнате блокового. Эти одеяла должны были набросить на проволоку и потом замкнуть ее хотя бы тяжестью собственных тел.

Самого блокового необходимо было уничтожить. Его телохранителей голландцев решили не убивать, а только связать их и заткнуть им рты. Узники югославы и поляки, когда им сказали о готовящемся восстании, в один голос ответили: «Мы с вами, русские браты!» Сложнее обстояло дело со щтубендистам. В их числе были всякие люди. И они могли оказаться серьезным препятствием, тем более что подготовка к восстанию в последний вечер должна была проводиться открыто, на их глазах. Но ведь штубендисты были такими же смертниками, как и остальные, и понимали, что гитлеровцы уничтожат вместе со всеми или, в лучшем случае, в последнюю очередь. Восстание давало им единственную возможность спасти свою жизнь. Подпольный штаб решил в открытую поговорить с ними и предложить им участвовать в побеге.

Этот щекотливый разговор поручили провести летчику майору Леонову. Он был назначен старшим той сотни, в которой на поверках строились штубендисты, и формально считался как бы их начальником, хотя и был таким же узником, как и прочие, и никогда не позволил себе никаких действий, направленных против товарищей по несчастью. Улучив момент он провел этот разговор, и Мишка-татарин, Адам, Володька и другие штубендисты не только дали согласие участвовать в побеге, но и взяли на себя уничтожение блокового. У них не было другого выхода.

Восстание назначили на ночь с 28 на 29 января. Для того чтобы определить самый удобный час, было установлено ночное наблюдение за вышками сквозь щели в стенах барака. Выяснилось, что часовые у пулеметов сменяются ровно в полночь. Решено было начать восстание в час ночи — к этому времени сменившиеся эсэсовцы уже заснут; те, что останутся на вышках, успеют немного устать и промерзнуть, и бдительность их притупится, а следующая смена, которая должна заступить в два часа ночи, еще будет спать в казарме.

Восстание готовилось не только в организационном и материальном смысле. В эти дни проходила и его моральная подготовка, весьма своеобразная и необычная; велась своего рода политическая работа, внутренняя мобилизация людей перед их последним смертным боем.

Был среди узников блока смерти какой-то советский журналист. Никто из оставшихся в живых смертников не помнит его фамилии, все товарищи называли его по имени — Володей. Невысокий, черноволосый, в черных роговых очках, он был, пожалуй, самым образованным человеком здесь, в блоке. Говорят, до войны жил он в Ленинграде вместе со своей женой, учительницей, и там окончил исторический факультет университета. Но работал Володя в какой-то из газет, выходивших в торговом флоте. Перед войной он ушел в плавание на одном из наших судов и 22 июня оказался в немецком порту. Вместе со всем экипажем он был интернирован, заключен в крепость, откуда бежал, и в конце концов был приговорен к смерти и послан сюда, в двадцатый блок. Он-то и стал своеобразным комиссаром восстания.

Перед Новым годом, выбрав момент, когда блоковой находился в благодушном настроении, Володя уговорил его разрешить по вечерам рассказывать своим товарищам содержание когда-то прочитанных им книг. С тех пор каждый вечер в переполненном бараке часами раздавался его спокойный негромкий голос. Володя помнил чуть ли не наизусть множество книг и был великолепным рассказчиком. Видимо, не без умысла он всегда выбирал книги героического содержания, которые рассказывали о подвигах, о том, как люди побеждали, казалось бы, неодолимые трудности. Он пересказывал Дюма и Джека Лондона, «Овода» и «Как закалялась сталь». Оставшимся в живых участникам восстания особенно запомнилась одна история, которую Володя рассказывал несколько вечеров подряд. Это был рассказ о группе русских моряков, попавших в немецкий плен, заключенных в какую-то крепость и совершивших успешный побег оттуда. И хотя Володя из осторожности делал вид, что он читал об этом, все, кто слушал его, понимали, что речь идет о событиях Великой Отечественной войны и что либо журналист сам пережил эти события, либо узнал о них от кого-то. Историю эту слушали с захватывающим вниманием — она была прямой параллелью к событиям, готовившимся в блоке смерти, и ее удачный исход внушал узникам надежду на успех их отчаянного замысла. В последние же вечера перед побегом, тоже умело притворяясь, что речь идет о прочитанной книге, Володя по поручению штаба подробно рассказал узникам, как будет проходить их восстание и что должен делать каждый из них. Это был инструктаж, ловко облеченный в форму литературного произведения.

Все было готово, как вдруг произошло поистине роковое событие. До сих пор неизвестно, было ли оно результатом предательства или просто трагическим совпадением. В ночь на 25 или 26 января, за два или три дня до восстания, в барак неожиданно нагрянули эсэсовцы. Старший из них громко выкрикнул 25 номеров, и 25 узников один за другим покидали барак, выходя во двор. Среди вызванных оказались главные руководители восстания Николай Власов, Александр Исупов, Кирилл Чубченков и другие. Их увели, и на другой день стало известно, что они уничтожены в крематории.

Это было тяжелым ударом для всех. Казалось, что теперь восстание парализовано. Но этого не случилось. Другие люди, имен которых мы не знаем, встали на место погибших и стали руководителями готовившегося побега. Рассказывают, что одним, из них был майор Леонов. Подготовку продолжалась своим чередом, но восстание пришлось отложить на несколько дней. Оно было назначено теперь на ночь со 2 на 3 февраля.

И вот она, наконец, настала, эта долгожданная ночь. Вечером, как только узников загнали в барак и эсэсовская охрана ушла, был уничтожен блоковой. Штубендисты вызвали его под каким-то предлогом в коридор, один из узников накинул ему на голову одеяло, заранее выкраденное из его комнаты, и Мишка-татарин заколол своего шефа ножом. Связали обоих голландцев, и они в ожидании решения своей участи лежали на полу с кляпами во рту. Командиры сформировали четыре штурмовые группы: три — для захвата пулеметных вышек и одну — чтобы отразить атаку эсэсовцев со стороны общего лагеря. Люди вооружались камнями, кусками угля, колодками, расхватывали эрзац-мыло, разбивали цементные умывальники. Специальная команда начала рыть в углу барака подкоп в сторону пулеметной вышки. Впрочем, эту работу пришлось вскоре прекратить, грунт оказался очень твердым, каменистым, и стало ясно, что без инструментов выкопать подземный ход до часа ночи будет просто невозможно. Решено было штурмовать пулеметные вышки в открытую, выпрыгивая из окон барака.

Около сотни узников не могли принять участия в побеге: они уже были не в состоянии ходить, большинству из них оставалось жить два-три дня. Со слезами на глазах эти люди провожали своих товарищей в последний бой, просили рассказать на Родине об их гибели, передать родной земле их прощальный привет. Они знали, что их сразу же уничтожат после побега, но хотели хоть чем-нибудь быть полезными друзьям в этот решительный час и отдали им последнее имущество, которое было у них, — свои колодки и свою одежду, оставшись совершенно голыми. Половину этой одежды, как и половину одеял, хранившихся в комнате блокового, оставили, чтобы набросить на колючую проволоку под током. Другую половину пустили на тряпки — ими участники восстания обматывали свои босые ноги: ведь им предстояло бежать по снегу.

Наступила полночь, на вышках сменились пулеметчики. Все было готово, и в ожидании назначенного часа нервы людей были напряжены до крайности. Каждый со страхом думал об одном: не придут ли сейчас в блок эсэсовцы за очередной партией жертв? Это было бы катастрофой — гитлеровцы успели бы поднять тревогу до начала восстания. К счастью, этого не случилось.

Без десяти час штурмовые группы заняли свои места у окон барака, готовые рвануться вперед по первому сигналу. Из комнаты блокового принесли стол, и на него поднялся один из руководителей восстания, уже пожилой полковник или генерал интендантской службы с белым пятном седины на коротко остриженных волосах. Медленно обвел он взглядом напряженные, сурово нахмуренные лица узников, умирающих, которые голыми лежали на полу, подняв к нему внимательные лица.

— Дорогие товарищи и братья! — взволнованно сказал он. — Я не имею никаких полномочий от нашего командования и Советского правительства, но я беру на себя смелость от их имени поблагодарить всех вас за то, что вы вынесли здесь, в этом аду, оставаясь настоящими советскими людьми Вы не уронили чести и достоинства гражданина Советского Союза и солдата нашей великой армии. Теперь нам с вами остается выполнить до конца долг солдата и сразиться с врагом в последнем смертном бою Многие из нас погибнут в этом бою, может быть, почти все, но будем надеяться, что некоторым удастся уцелеть и вернуться на Родину. Давайте же торжественно поклянемся сейчас друг перед другом своей судьбой, жизнями замученных здесь друзей, поклянемся, что тот, кому выпадет счастливая судьба вернуться домой, расскажет людям, что творилось здесь, в блоке смерти, о гибели наших братьев, о наших страданиях и борьбе. Пусть они сделают это во имя полной гибели фашизма, для того чтобы ни когда больше на земле не повторялось таких ужасов. И пусть будет проклят тот, кто не сделает этого! Клянемся, товарищи!

И в бараке торжественно, глухо и грозно прозвучало это слово, повторенное всеми:

— Клянемся!

— А теперь попрощайтесь друг с другом и обменяйтесь адресами, — сказал полковник и спустился со стола.

Несколько минут в помещении слышались только приглушенные рыдания обнимающихся в последний раз людей и торопливо повторяемые вполголоса адреса и фамилии. Потом раздалась команда: «Приготовиться!» Все снова на минуту пришло в движение, и опять наступила тишина. Люди стояли на местах, напрягшись, затаив дыхание, готовые к броску.

— Вперед! За Родину! — громко грянул приказ.

Мгновенно распахнулись настежь все окна барака, и толпа узников хлынула во двор, прямо под слепящий свет Прожекторов. С одной из вышек торопливо стрекотнул пулемет — эсэсовцы заметили штурмующих, И тотчас же над блоком смерти загремело многоголосое яростное русское «ура!» — узникам уже не к чему было скрываться, начинался их последний, решительный бой.

Теперь по толпе атакующих били все три пулемета. Но уже обрушился на вышки дождь камней, кусков угля, колодок, погасли разбитые прожекторы, и пенные струи из огнетушителей ударили в лица пулеметчикам, мешая им вести огонь.

Видимо, один из камней попал в цель: пулемет на средней вышке захлебнулся и смолк. И сразу уже, подсаживая друг друга, на площадку вышки вскарабкались узники из штурмовой группы. Минуту спустя этот пулемет начал бить по другим вышкам, заставляя эсэсовцев прекратить огонь.

А пока шел бой около вышек, длинная шеренга узников, пригнувшись, выстроилась у основания наружной стены. На плечи к ним карабкались другие и, набросив на проволоку под током одеяла и куртки, повисали на ней.

Кое-где люди, охваченные горячим порывом, замыкали эту проволоку своим телом, а по ним дальше, вперед лезли их товарищи. Наконец кронштейны не выдержали тяжести и согнулись. Проволока замкнулась, блеснул яркий электрический разряд, и свет во всем лагере погас. В темноте тревожно выли лагерные сирены, из-за стены доносились крики эсэсовцев и автоматные очереди, и пулеметы всех вышек Маутхаузена наугад били в сторону блока смерти.

Двор блока был усеян трупами, мертвые тела висели на проволоке, лежали на гребне стены, но уже сотни узников, подсаживая один другого, втягивая товарищей наверх, взбирались на эту стену и спрыгивали по ту сторону ее.

Там оказались новые препятствия — ров с ледяной водой, а за ним высокий забор из колючей проволоки. Но уже ничто не могло остановить смертников, вырвавшихся из самого ада, увидевших перед собой свободу. Снова в ход пошли одеяла и куртки, и через несколько минут в проволочном заборе зияла широкая брешь. Выливаясь через эту брешь, сотни узников уже оказывались вне пределов лагеря, на широком заснеженном поле и, разбиваясь тут же на группы, как было заранее условлено, уходили в разных направлениях, чтобы затруднить преследование эсэсовцам. А из ворот лагеря уже выбегали охранники с собаками, выезжали мотоциклы, освещая фарами поле, по которому, местами увязая по колено в снегу, выбиваясь из сил, бежали узники.

Самая большая группа направлялась к видневшемуся вдали лесу. Но при свете луны погоня стала настигать ее, и очереди автоматов слышались все ближе. Тогда несколько десятков человек отделились от этой группы и повернули назад. Они запели «Интернационал» и пошли прямо навстречу эсэсовцам, чтобы вступить с ними в последний бой, погибнуть и ценой своей жизни дать возможность товарищам выиграть несколько минут и достигнуть спасительного леса.

Другая группа, под командованием полковника Григория Заболотняка, бежала в сторону Дуная. В нескольких километрах от лагеря узники наткнулись на зенитную батарею немцев. Им удалось бесшумно снять часового. Потом они ворвались в землянки, где спала орудийная прислуга, голыми руками передушили артиллеристов, захватили их оружие, пушки и даже грузовик, стоявший тут же. По приказу Заболотняка на машину погрузили раненых и тех, кто выбился из сил, и группа продолжала двигаться дальше вдоль берега реки. Но уже подходили вызванные по тревоге из Линца колонны моторизованной пехоты, и эта группа погибла в неравном бою. Из всей группы остался в живых только один человек — молодой Иван Сердюк, тот самый Лисичка, который попал в блок смерти из-за своего любопытства. На его руках скончался тяжело раненный командир группы полковник Григорий Заболотняк, который успел перед смертью сказать Сердюку, что его семья живет в сибирском городе Канске.

За ночь вырвавшиеся из лагеря узники разбежались по окрестностям Маутхаузена. Но, к сожалению, в этом районе мало лесов и довольно густо повсюду разбросаны дома и хутора. Беглецы прятались в сараях и на чердаках домов, в скотных дворах и в скирдах соломы, стоявших во дворах или на поле. Однако почти все эти убежища оказались ненадежными. Гитлеровцы приняли энергичные меры для того, чтобы выловить бежавших.

На поиски были брошены эсэсовцы с собаками. Из Линца и других ближайших городов были вызваны войска, густые цепи солдат с утра прочесывали местность, осматривая каждую яму или куст, обыскивая каждый дом и сарай, протыкая острыми железными прутьями каждую у соломы. Была поднята на ноги местная полиция, прекратились занятия в школах, и радио Вены и Линца все время передавало обращения к населению, в которых говорилось; что из концлагеря Маутхаузен бежала большая группа опасных бандитов и что за каждого пойманного будет выдана награда, а всякая попытка укрыть бежавшего и оказать ему помощь карается смертной казнью.

Смертников вылавливали одного за другим. Одних убивали на месте или привязывали ногами к машине и волокли к лагерному крематорию, других собирали группами и вели в лагерь, расстреливая около крематория. Третьи — и таких, говорят, было большинство — не давались живыми своим палачам и в последнем отчаянном порыве кидались на них с голыми руками.

Уже значительно позднее, 5 мая 1945 года, когда восставшие узники Маутхаузена овладели лагерем, среди захваченных ими в плен охранников оказался один эсэсовец, участвовавший в февральских облавах на бежавших смертников. Он рассказал, что когда беглецов обнаруживали, они обычно не сдавались живыми, а бросались душить эсэсовцев, впивались им в горло зубами и нередко успевали перед смертью убить одного из палачей. По его словам, во время этих облав эсэсовская охрана лагеря потеряла больше двадцати человек. Это не считая потерь местной полиции и войск, которые участвовали в облавах. А кроме того, сюда следует прибавить и другое потери. Говорят, что по приказу Гиммлера некоторые эсэсовцы из охраны блока смерти были расстреляны за то, что они допустили восстание и побег.

Больше недели продолжались эти облавы, с каждым днем росли штабеля трупов около крематория, и в конце концов эсэсовцы объявили о том, что «счет сошелся». Теперь мы знаем, что они лгали: часть узников так и не удалось найти.

Как же это случилось?

Виктор Украинцев, который во время штурма был в составе тройки, действовавшей огнетушителями, вырвавшись за стену и за проволоку, оказался вместе с одним из своих товарищей, Иваном Битюковым. Несколько часов они пробирались в темноте, уходя все дальше от лагеря, и, наконец, оказались на окраине небольшого австрийского местечка Гольшшйтен, около усадьбы бургомистра, ярого гитлеровца. Они пробрались в сарай этой усадьбы и там наткнулись на спящих людей, которые, проснувшись, не подняли тревоги, видя перед собой страшных, оборванных, измученных беглецов. Эти люди, спавшие в сарае, были батраки господина бургомистра, увезенные из своих родных мест на гитлеровскую каторгу: советские граждане Василий Логоватовский и Леонид Щашеро и с ними поляк Метык. Они сразу поняли, что пришли узники, бежавшие из Маутхаузена. Первым делом они накормили их вареной картошкой, приготовленной для скота, а потом, посоветовавшись, решили спрятать смертников на чердаке дома бургомистра — было мало шансов, чтобы эсэсовцы стали искать там. Батраки знали, что их беспощадно убьют, если узники будут обнаружены. Но они смело пошли на этот риск. И господин бургомистр Гольцляйтена, принявший самое активное участие в поимке бежавших и ежедневно выезжавший на облавы, вовсе не подозревал, что, когда он поздно ночью возвращался домой и ложился спать, над самой его кроватью, на чердаке, под кучей заготовленного на зиму клевера, скрываются двое из тех, кого он искал с таким рвением.

Две недели трое батраков прятали Украинцева и Битюкова, кормили их, воруя продукты у бургомистра, урезая для них свою скудную порцию еды, получаемой от хозяев. Потом, когда в округе все успокоилось, они достали беглецам гражданскую одежду, и однажды ночью, распростившись со своими спасителями, Украинцев и Биткжов двинулись дальше, на восток.

Вскоре судьба разлучила их — однажды они попали в немецкую засаду. Украинцева поймали, но он, зная язык, назвался поляком Яном Грушницким, стойко вынес все избиения и пытки на допросах и в конце концов снова попал в Маутхаузен, но уже в общий лагерь, в польский блок. Здесь он дожил до освобождения 5 мая 1945 года

И только после этого признался товарищам, что он один из спасшихся беглецов блока смерти. А Иван Битюков в одиночку еще долго шел на восток и уже на земле Чехословакии встретил наступающие советские войска.

Также вдвоем спаслись лейтенанты Иван Бакланов Владимир Соседко. Им посчастливилось уйти далеко от лагеря и они скрывались в лесах на протяжении нескольких месяцев, добывая себе пищу ночными рейдами в ближайшие деревни. Они боялись выходить из своего надежного лесного убежища и только 10 мая узнали, что фашисткая Германия разгромлена.

Владимиру Шепете удалось тоже несколько дней скрываться в окрестностях лагеря, достать гражданскую одежду, но в дальнейшем он все же был пойман гитлеровцами и, назвавшись вымышленным именем, попал в другой лагерь для советских военнопленных. Александр Михеенков был единственным уцелевшим из группы полковника Макарова. Остальных узников из этой группы переловили, а Михеенкову удалось скрыться в сарае для скота во дворе одного из австрийских крестьян. Он залез под стог старой соломы и выкопал себе под ним глубокую нору. Это спасло его: и хозяин и приходившие несколько раз эсэсовцы протыкали этот стог со всех сторон железными прутьями, но не могли нащупать беглеца. Дней десять он отсиживался в этом убежище, а потом двинулся на восток, перешел чехословацкую границу и до конца войны скрывался в доме приютившего его чешского патриота Вацлава Швеца.

Все они, возвратившись на Родину, никогда не забывали о клятве, которую вместе с товарищами дали, отправляясь в свой последний бой, — рассказать людям о том, что творилось в блоке смерти, о страданиях, борьбе и гибели своих товарищей. Но еще долго рассказы и воспоминания бывших узников оставались лишь достоянием их близких и друзей, — как известно, в то время у нас бытовало несправедливое, предвзятое отношение к людям, вернувшимся из гитлеровского плена. Только в последние годы, услышав мое выступление по радио, прочитав в газетах статьи Б. Сахарова, Ю. Королькова, А. Юрковой, уцелевшие герои восстания в блоке смерти отозвались один за другим.

Впервые бывшие товарищи по блоку смерти встретились в 1960 году в Новочеркасске. Туда повидаться с Виктором Украинцевым приехали Иван Битюков и Владимир Шепетя, Иван Бакланов и Владимир Соседко. Здесь произошла не только встреча героев блока смерти, но и первое послевоенное свидание Украинцева и Битюкова со своими спасителями — бывшими батраками бургомистра местечка Гольцляйтен шофером из города Клинцы Брянской области Василием Логоватовским и мастером Брянского машиностроительного завода Леонидом Шащеро. А два года спустя, осенью 1962 года, бывшие узники блока смерти съехались в Москву. Теперь им представилась возможность выполнить клятву, данную своим товарищам: они выступили перед миллионами людей в передаче московского телевидения. Тогда же их принял заместитель министра обороны Союза ССР Маршал Советского Союза Василий Иванович Чуйков. А в Советском комитете ветеранов войны состоялась волнующая встреча героев легендарного восстания с бывшими узниками общего лагеря Маутхаузен. Люди, прошедшие через ад страшного лагеря смерти, смотрели сейчас с удивлением и восхищением на тех, кто сумел вырваться из самых глубин этого ада. Они слушали рассказы бывших смертников и сами вспоминали о том, какое огромное впечатление произвели тогда восстание и побег из двадцатого блока и как этот подвиг стал примером борьбы для всех узников Маутхаузена.

Мы знаем сейчас семерых уцелевших после восстания узников блока смерти. Но можно с уверенностью сказать, что должны отыскаться и некоторые другие. Говорят, что тот самый эсэсовец, который был захвачен во время майского восстания и рассказал о своем участии в облавах на бежавших смертников, сообщил, будто в штабелях трупов около крематория тогда недосчитались около двадцати человек. Нет, счет далеко не «сошелся»: эсэсовцы объявили об этом только для устрашения остальных узников. По слухам, остался в живых один из руководителей восстания, майор Леонов. Совершенно точно известно, что уцелел после побега бывший лейтенант Михаил Иханов, тот самый Мишка-татарин, который был подручным палача блокового и уничтожил сам многие десятки смертников. Может быть, до сих пор ходит он по советской земле или скрывается где-нибудь за границей.

О каких-то двух тогда еще неизвестных нам узниках блока смерти, спасшихся после восстания рассказала в своем письме Лидия Мосолова из города Гомеля в Белоруссии. Угнанная из родных мест гитлеровцами, она батрачила у австрийца в селе Швертберг, в 7 километрах от Маутхаузена, Около четырех часов утра 3 февраля жители Швертберга были разбужены шумом мотоциклов и выкриками, раздававшимися на улицах села. Прибыла целая колонна эсэсовских мотоциклистов, которые начали обыскивать все дома и сараи. Уже после обыска хозяйка сказала своим батрачкам, что из лагеря Маутхаузен сбежали 500 большевистских комиссаров, приговоренных к смерти, и теперь их повсюду разыскивают. Все утро 9 окрестностях села слышались выстрелы и лай собак. Часов в 10 или 11 по улице провели большую группу пойманых беглецов человек 60–70, - окруженную плотным кольцом эсэсовцев. «Это было страшное зрелище, — писала Лидия Мосолова. — Одни скелеты, покрытые кожей, одетые в полосатые куртки и брюки, а на ноги их нельзя было смотреть. И они не шли, а брели еле-еле».

Как рассказывала Лидия Мосолова, и она и ее хозяйка не могли удержаться от слез при виде этих людей. А стоявший рядом с ними хозяин вдруг со страхом в голосе сказал:

— Мы пропали!

Его жена испуганно спросила:

— Почему? И он ответил:

— Ведь сюда придут русские. Разве можно простить такое злодейство?

Всю эту группу вывели на площадь и там расстреляли. А потом пришли машины из Маутхаузена, и трупы расстрелянных увезли в лагерь.

Долго еще в округе говорили об этом побеге, но постепенно все толки улеглись, и лишь в мае 1945 года, когда в эти места пришли американские войска, стало известно, что на хуторе Винден, в двух километрах от Швертберга, все это время скрывались двое беглецов из блока смерти. Как сообщила Л. Мосолова, их спрятал в своем доме старик крестьянин, у которого три сына были в гитлеровской армии. Когда двое беглецов появились в его дворе, он и его жена повели их на чердак своего дома и там спрятали. Как раз в это время в доме, говорят, гостил сын, служивший в армии и приехавший к отцу в отпуск. Быть может, поэтому эсэсовцы, охотившиеся за беглецами, не осмотрели достаточно внимательно этого дома. И до самого освобождения, в течение нескольких месяцев, эти старики скрывали и кормили своих тайных постояльцев. Лидия Мосолова писала, что 10 мая 1945 года она сама беседовала с одним из этих беглецов как раз накануне его отъезда на Родину. И она помнила, что его звали Николаем, а его товарища — Михаилом. Она указывала, что, может быть, более подробные сведения об этих двух участниках восстания и побега могут дать некоторые жители села Широкое Днепропетровской области, которые работали батраками на этом хуторе Винден.

Я надеялся когда-нибудь побывать в Австрии и съездить тогда на этот хутор. Но случилось так, что меня опередили. В 1963 году один из сотрудников нашего посольства в Австрии приехал по делам в район Маутхаузена и там встретился с местным жителем — предпринимателем Алоизом Лангталером. В разговоре тот упомянул случай на хуторе Винден и сказал, что спасителями двух смертников были его отец и мать. Сотрудник посольства, заинтересовавшись этим, поехал в Винден и побывал в семье крестьянина Лангталера, по-прежнему живущей сейчас в своем старом доме. Иоганн Лангталер и его жена Мария рассказали ему все подробности этой истории и назвали записанные у них фамилии двух спасенных ими героев блока смерти. Их звали Михаилом Рыбчинским и Николаем Цемкало. Позднее удалось найти обоих: Рыбчинский живет и работает в Киеве, Цемкало — в Луганске. Сейчас оба товарища по побегу установили связь и между собой и со своими спасителями семьей Лангталер.

А в 1964 году Рыбчинский и Цемкало побывали в Австрии и гостили несколько дней у своих вторых родителей — Иоганна и Марии Лангталер.

Словом, сейчас мы уже знаем девятерых из тех двадцати, которых, как говорят, не хватило эсэсовцам, пересчитывавшим казненных смертников у лагерного крематория. Будем надеяться, что найдутся и другие.

Поиски продолжаются. Уже найдены семьи некоторых погибших организаторов и руководителей восстания в блоке смерти. Под Москвой, в Люберцах, живет мать погибшего Героя Советского Союза подполковника Николая Власова. В Казани находится жена полковника Александра Исупова. В Москве и в Ростове живут братья Кирилла Чубченкова, тоже полковники, как и погибший герой. Нашлись семьи Геннадия Мордовцева, бывшего сержанта милиции из Красноярского края Александра Татарникова, который вел огонь из захваченного пулемета на вышке; отыскались родные других участников восстания.

Подвиг героев блока смерти, с такой силой и полнотой выразивший высокие душевные качества нашего человека, овеянный таким возвышающим душу трагическим героизмом, входит сейчас в историю Великой Отечественной войны как одна из тех ее страниц, что навсегда останутся особенно святыми и дорогими для сердца народа.