"Оленька, Живчик и туз" - читать интересную книгу автора (Алиханов Сергей)

3.

Однако, давно пора нам обратиться ко вторнику, вернее, к среде следующей недели, когда, ускользнув от восхищенного взгляда евроюдашкина, потрясная авантюристка Оленька Ланчикова и ее напарник Пыльцов за полчаса до назначенного им времени подъехали на подержанном “Ауди” к садам Тузпрома.

Запачканные сапогами добытчиков полутемные конторские помещения, из которых Рор Петрович когда-то руководил прокладкой тузопровода “Дружба”, в первый же послеприватизационный год были снесены. Для увеличения продолжительности собственной жизни, господа ведущие акционеры Тузпрома на месте грязных двухэтажных конторок воздвигли небоскреб, по сути ставший управленческим дендрарием, и теперь на работе вместо северного, бедного кислородом, ветра, вдыхают целебные, тонизирующие ароматы высокогорных, вечно живущих гималайских цветов, похожих на лилии. Живительные фонтаны и рукотворные реки день и ночь ниспадают с благотворным, успокаивающим нервную систему журчанием по беломраморным ступеням и резным колоннам внутренних балконов со всех двадцати пяти этажей ослепительного Тузпромовского небоскреба. В дивных пространствах со средиземноморским климатом, где вместе с залетевшими погреться подмосковными воробьями летают мексиканские колибри, где с лианы на лиану перемахивают очаровательные шимпанзе, специально выдрессированные в Уголке Дурова не гадить на головы многочисленных тузопросителей, и самой царице Семирамиде не стыдно было бы прогуляться. Очень мудро господа потратились, не пожалели на самих себя: надо прямо по месту работы устраивать рай, а не ждать, пока пристрелят.

При входе в феерическое здание уносившаяся в небо стеклянная поверхность небоскреба отозвалась вдруг в затрепетавшем сердце Оленьки абсолютной уверенностью, что она обязательно — все равно каким образом! — взлетит и посмотрится в самое верхнее, бескрайнее окно Тузпрома, отразившее в это мгновение солнечный луч, внезапно пробившийся сквозь белые облака. Она почувствовала себя летчицей, птицей, и, окрыленная, из автомобильного зловония загруженного грузовиками Калужского шоссе впорхнула в автоматические двери, за которыми избыточное давление поддерживает неистощимое тропическое благоухание.

Удивительно, но именно в эту же минуту в просторном кабинете, составляющим весь 18-й этаж небоскреба, стены которого были увешаны картосхемами тузопроводов, проницательный микроцефал господин Фортепьянов, несмотря на всю свою занятость, мельком подумал, вернее — мимолетно возмечтал об обладательнице восхитительного мембранного голоска. Разумеется, Рор Петрович, еще разговаривая по телефону с “Новокостромой”, без особого труда раскусил номер “начальник-секретарша”, срежиссированый Ланчиковой. Основной Диспетчер провел множество подобных разговоров с намеками и только пятерых-шестерых из каждой сотни телефонных настырников приглашал к себе на прием. Но в мизансцене, разыгранной телефонными проходимцами, он услышал не только готовность поделиться тем, что он даст им заработать на самопальной схеме очистки наличности — это само собой разумелось. В интонации Ланчиковой было и что-то глубинное, нечто пикантное, что не всяким словом выразишь. И Рор Петрович поймал себя на том, что нетерпеливо поджидает провинциальную интриганку. Хотя, конечно, копейка по-прежнему рубль бережет, и сколько бы зеленых нулей ни скопилось на счетах у господина Форпепьянова, лишний нолик-другой на Багамах или в том же Нью-Йорке тоже никогда не помешает.

Соблазнительная Оленька, встав в очередь, огражденную стальными барьерами ярко-красного цвета, неспешно продвигалась к бюро пропусков. Пользуясь свободной минутой, она попыталась проиграть предстоящий разговор с господином Фортепьяновым, но даже самой себе она не смогла сформулировать ничего похожего на строгие и стройные ходы “Схемы”, в результате которых из магистрального тузового потока, проходящего по лесам, болотам и днищам рек в зарытых в землю заваренных трубах большого сечения, ей, лично ей выделилась бы небольшая, но и не совсем маленькая горючая струйка. В то же время она была уверена, что по наитию сумеет наплести и создать подобие бизнес-переговоров, а потом завязать и настоящие деловые отношения со всемогущим Основным Диспетчером. Ланчикова рассчитывала на подсказку, которую, сам того не ведая, обязательно даст ей во время беседы Рор Петрович. Если честно сказать — красавица-блондинка рассчитывала на его похвальбу. Чем любой мужчина старается завоевать расположение Оленьки? Тем, что показывает ей собственную значимость. Всесильный же господин Фортепьянов наверняка покрутит перед ней каким-нибудь главным своим вентилем. И тут уж хватай-не зевай, торгуй или обменивай доставшийся тебе с барского плеча горючий товар. А стоит Оленьке заработать настоящие деньги — тут уж будьте уверены! — она, как о страшном сне, немедленно и навсегда забудет и о платьях от Карла и Розы Люксембург, и о средневековой сырости Костромских Больших Мучных рядов, и о пропахших солдатской селедкой местных “супермаркетах”, забитых по завязку газированной водой на сахарине “Колокольчик”, да — чего греха таить! — и о вздорном Венедикте Васильевиче, этом привязчивом, зломогучем гноме, который год за годом неотступно следует за ней по чиновничьим коридорам в поисках легкой наживы. Уверенность в успехе придавали Оленьке ошеломительные цифры, которые всплывали в ее обостренном, экзальтированном приближающейся встречей сознании. Эти обнадеживающие циферки, вернее, циферищи, попались ей на глаза в газете “Известия” в жалобной статейке, подписанной неким господином Гужеевым, руководителем сообщества Агрономов и Химиков. Этот самонадеянный провинциальный деятель, производящий из фортепьяновского туза на своем Дрипежипенском градообразующем химкомбинате мочевину для полития почв, нитраты для удобрений и еще какую-то подобную же гадость, осмелился за свои грязные деньги обнародовать в приличной газете, что себестоимость одной тысячи кубодецикилометров туза в Уренгое или в Бузулуцке, то есть на месте добычи (ударение на “о”) обходится бандитской шайке тузпромовцев в 6 условных единиц. А продает господин Фортепьянов эту же самую тысячу кубодецикилометров за 35 условных единиц. В случае же, если Рору Петровичу или кому-нибудь из членов Тузпромовской Коллегии лично крайне неприятен директор какого-нибудь Химического комбината (скандалист Гужеев был, похоже, как раз одним из них), но, напротив, очень нравится непосредственно Дрипежипенский Химический комбинат (который дружные господа тузовики решили отнять у разгильдяя Гужеева и присвоить себе за долги перед Тузпромом), то этому директору туз продают уже за 65 тех же самых условных единиц. Доведенный до отчаяния незадачливый производитель мочевины укорял коренных тузовиков, что им, мол, и делать ничего не нужно — сиди себе среди вечноцветущих тропических лиан, вдыхай живительные ароматы белых лилий — “голубое золото” из недр само прет. Так зачем же вы, гады, — вопил он — делаете пятнадцатикратную накрутку? А из 70-ти условных единиц, за которые вы, аллигаторы, продаете туз на границе в Ужгороде, исхитрились и сварганили такую бухгалтерию, что у вас “налогооблагаемая база” всего две условных единицы, два пропащих доллара! А все остальные бабки у вас, у сволочей, уходят вроде на перекачку, которая на самом деле осуществляется за счет самосжигания туза в турботузоускорителях. А налоги, которые вы, пираньи, действительно платите, вполовину меньше “налогооблагаемой базы”! То есть, из 70-ти тузодолларов нищим бюджетникам перепадает только 1 (один — единственный!) доллар.

Оленька гужеевские вопли пропустила, но циферки запомнила и с тех пор стала собирать все газетно-журнальные статейки о “Тузпроме”, которые ей попадались на глаза. Со временем, собравшись с мыслями, она прикинула и решила, что при такой баснословной разнице в ценах на туз ей надо изловчиться и оказаться поближе к господину Фортепьянову, а там она сообразит, на чем ей сыграть и как это назвать — энергозачетом, схемой или отъемом. С кондачка ли, навскидку, только бы он, душка Фортепьянов, поближе подпустил ее к тузовой кормушке — или, в крайнем случае, к самому себе. Ведь Оленька так изголодалась по достойной жизни!… И ради нее не побаловать знатного тузовика выхоленным и специально ухоженным на этот случай загорелым на Карибах подтянутым животиком и белой изумительной грудью? Да и чем угодно другим?… Нет, за этим дело не станет.

После тщательнейшей проверки паспортных личностей в Тузпромоском бюро пропусков, Оленька под ручку с Пыльцовым подошла к укрепзагону, напомнившему ей клетку с тиграми в московском зоопарке. Проходя сквозь турникет, а затем через двойную арку металлодетектора, она обратила внимание, что все охранники, подобно древне-ассирийским невольникам, носят на шее тонкие кольца с какими-то надписями, а один из увальней в камуфляжной форме — в точности, как и она, натуральный блондин с льняными волосами, которые даже светлее ее собственных. Мужчин с таким цветом волос она не встречала, хотя прицеливающийся, раздевающий ее на ходу взгляд охранника был вполне обычным.

Получив и тут же сдав пропуска, Оленька успешно прошла обряд штемпелевания тыльной стороны ладони и в сопровождении верного, но так надоевшего ей Пыльцова, поспешила к лифтам. Тут белобрысый охранник возник опять и чуть было не оттеснил Оленьку от Венедикта Васильевича. Поэтому прямо перед входом в лифт они взялись за руки, храбро прошли сквозь еще один металлодетектор, вбежали в скоростную кабину и, не дожидаясь попутчиков, вдвоем — двумя указательными пальцами сразу! — нажали на 18-ю кнопку и поднялись на главный управленческий этаж. Прежде чем ринуться в кабинет Основного Диспетчера, Оленька оглянулась на дозированный свет, идущий сквозь безрамные пролеты небьющихся, непробиваемых, затемненных америкостекол, которыми облицован восходящий небоскреб Тузпрома. Она была на таком взводе, что ей опять почудилось — вот летит она над столицей, ложится на крыло и смотрит на молодящуюся Москву с птичьего полета. Сквозь стеклянную стену далеко-далеко был виден несколько скособочившийся, как бы соскальзывающий с пологого холма в Москва-реку Кремль, и его крохотные башенки и зубчатые стенки в эту секунду показались Оленьке шоколадно-кремовыми украшениями на заказном предпраздничном торте…

Не обращая никакого внимания на слабые протесты согбенных мужских фигур, терпеливо сидящих возле заветной двери, и отбросив неуместную вежливость, Оленька стремительно, словно пират офшорных морей, берущий на абордаж бюджетный корабль с поникшими парусами, ворвалась в кабинет господина Фортепьянова. Венедикт Васильевич, извинительно улыбаясь, прошмыгнул следом за ослепительной партнершей.

Но в кабинете Основного Диспетчера никого не было.

Оленька оглянулась. Тут из-за стоящего на огромном столе 28-ми дюймового плоского монитора выглянул миниатюрный правнук вора-форточника, похожий на старого лысого жокея, и маленькими желто-базальтовыми глазками с восхищением уставился на красавицу Ланчикову.

Господин Фортепьянов к моменту восшествия на Российский тузовый престол поистаскался на приисках, потерял здоровье и волосы, утратил внешний лоск в аппаратной борьбе, и в первое мгновение посетители из провинции приняли могущественного Основного Диспетчера за задержавшегося в кабинете уборщика помещений. Но уже во второе мгновение, заметив тусклый блеск пакорабановского дорогого костюмчика, Оленька представилась:

— Рор Петрович, мы из Новокостромы. Вы нас вызывали.

За последние девять лет господин Фортепьянов из нищего производственника превратился в управленца-триллиардера. Главная же метаморфоза в жизни Рора Петровича произошла всего за несколько недель, когда он из жалкого подчиненного, который по первому звонку со Старой площади мчался на попутке до Беляева, потом трясся на метро в центр Москвы, на площадь Ногина (ныне “Китай-город”), поднимался в кабинет с венецианскими окнами во всю стену и часами молча выслушивал треп очередного напыщенного возлекремлевского подонка, превратился в собственника, во владельца отрасли, в монопольца! Любой министр — действующий, а не то что бывший, который когда-то брезгливо вытирал о него свои аппаратно-коммунистические башмаки, теперь — отныне и навсегда! — униженно пытается попасть к господину Фортепьянову на прием, чтобы по старой дружбе заработать пару новых копеек. Чудесные метаморфозы произошли не только в результате незаметной аппаратной возни, но и благодаря наработанной промысловой, а главным образом — наследственной воровской хватке Рора Петровича. Хотя, разумеется, никто из высшего звена нынешних владельцев Тузпрома, включая самого господина Фортепьянова, никуда не скакал на лошадях, не стрелял из окон поезда по бизонам, не крошил из кольта выстроенных вдоль стенки бара и связанных попарно индейцев, не взрывал сейфов с наличными деньгами и золотыми слитками, не линчевал негров и не насиловал негритянок. Никаких вестерновских, голливудских и просто сомнительных физических действий, предшествующих мгновенному сказочному обогащению, не было. Ничего захватывающего, кроме закрытых заседаний, консультаций с дипломированными высокомернолобыми посланцами Гарвардского и Оксфордского университетов, подготовки учредительных документов (центнеров папок и кип гербовых листов), оплаты нотариальных заверений и квитанций и нескончаемых телефонных переговоров, в жизни Основного Диспетчера за последние годы не происходило и не производилось. А переезд Рора Петровича из подмосковного, тонущего в грязи и мусоре поселка “Газопровод”, где он еще пять лет назад жил с женой в двухкомнатной квартире на последнем этаже крупнопанельного дома, в анфиладу просторных залов в кирпичном особняке на Донской улице, тоже произошел рутинно и даже отдалено не походил на живительное, бодрящее бандитское действие. Господин Фортепьянов выиграл битву за собственность на холодной лошади.

Между тем в жилах Рора Петровича от бумажной аппаратной скуки давно уже закипала кровь палача прадедушки, и Основной Диспетчер часто ловил себя на том, что его указательный палец, вместо того чтобы при многочисленных подписях нажимать на золотое перо паркеровской авторучки, с гораздо большим удовольствием давил бы и давил на курок расстрельного нагана. Ему было скучно, дьявольски скучно! Немыслимое богатство только усиливало чувство крайней внутренней угнетенности. И не мудрено: в тех редких случаях, когда Основной Диспетчер не скучал после трудового дня на одной из многочисленных тузпромовских резиденций, так называемых “Порок” (ударение на “По”), а был у себя дома, ему, помимо телевизора с экраном в четверть стены, приходилось наблюдать только гримасы крайнего недовольства, навечно впечатанные в обрюзгшую нижнюю челюсть своей супруги, которая была на голову выше Рора Петровича, — в эту особо малопривлекательную часть дряблого ее лица. Изредка разговаривая с женой, Фортепьянов давно обратил внимание, что выражение брезгливости на ее расплывшейся физиономии только увеличивается от приобретения жизненных благ. Подобное же выражение, правда, несколько сдобренное пресыщенностью и высокомерием, он отмечал и на своей компактной мордочке, когда подолгу гляделся в громадное зеркало, обрамленное во французский золоченый багет, которое висело в апартаментах для отдыха, расположенных рядом с его рабочим кабинетом за стальными, замаскированными под стену дверями.

Высота служебного и владетельного положения открыла перед господином Фортепьяновым всю изнанку людской корысти, помноженной на необязательность и суетливость. Рор Петрович, несмотря на все могущество и неисчислимые богатства, был весьма несчастным человеком. Ждать хоть каких-то перемен в своей скучной жизни он мог только от посетителей, поскольку как должностное, владетельное, охраняемое по высшей категории лицо иных контактов с миром — благодаря заботам командира досмотровой Тузпромовской дивизии генерал-полковника в отставке Пако Кочканяна, — не имел.

Любуясь дивными чертами лица восхитительной посетительницы, Рор Петрович вдруг осознал, что он пригласил ее на прием отнюдь не затем, чтобы приумножить собственное состояние. Этот сомнительный визит нищих костромичей мог принести ему, кроме нервотрепки и неприятностей, в самом лучшем случае лишь одну — две сотни тысяч долларов, что не составило бы и процента от его швейцарских (или даже словацких) номерных счетов. Господин Фортепьянов, уныло и безотчетно чего-то ждавший в тщетной надежде как-то поразнообразить устоявшуюся аппаратную рутину, в которую превратилась его жизнь, вдруг понял, что дождался, наконец, подарка судьбы в лице этой ослепительной блондинки!

В то же самое мгновение и Оленька профессионально почувствовала подспудную мужскую тоску господина Фортепьянова, посмотрела ему в каменно-твердые, но такие тоскующие базальтовые глазки, и между ними проскочила слабая искорка.

Рор Петрович, мельком глянув на пришибленного пыльным мешком партнера телефонной аферистки, улыбнулся и произнес:

— Садитесь.

Провинциальные визитеры, несколько стесняясь, сели за стол заседаний Коллегии.

Как только Основной Диспетчер отвел взгляд от телефонного афериста Пыльцова, тот осмелился нарушить натянутую, как струна золотой арфы, тишину высочайшего кабинета, едва слышно втянул ноздрями воздух и осторожно принюхался. Так и есть — благотворная средиземноморская атмосфера, круглосуточно поддерживаемая японокондиционерами во всех неоглядных замкнутых пространствах Тузпрома, в этом утонченном помещении была несколько разбавлена московским кисловыхлопным ветерком. Венедикт Васильевич с удивлением и еще более осторожно скосил глаза и вдруг обнаружил, что в сплошном америкостеклянном покрытии прорублено — видимо, по личному распоряжению господина Фортепьянова — небольшое окошко, вернее форточка, которая была чуть-чуть приоткрыта.

Рор Петрович мог сразу же задать наглой парочке один из пятидесяти вопросов, которые, в свою очередь, зададут ему на Коллегии ведущие акционеры, прежде чем запускать в действие любую из схем отмыва налички. Он тут же получил бы от настырной провинциалки нелепый ответ, после которого мог сразу же и навсегда выгнать эту гоп-компанию вон. Но вместо этого Рор Петрович, удивляясь самому себе, взял со стола лазерную указку и подошел к наклеенной на огромный кусок оргалита карте России. С крайнего севера страны черные жирные полосы магистральных тузопроводов спускались на юг, ветвились на средние, на мелкие и на мельчащие артерии, подходящие к каждому городу, к каждому населенному пункту, и там разбрасывались капиллярными кисточками — ко всем мало-мальски значительным промышленным предприятиям. Отдавая себе ясный отчет, что этого делать ни в коем случае нельзя, в точности, как павлин перед павлинихой помахивает разукрашенным хвостом, Основной Диспетчер стал водить яркой точкой лазера по карто-схеме и, преодолевая невесть откуда взявшееся смущение, заговорил:

— В наших тузопроводах туз является одновременно сырьем и энергоносителем. В этих же трубах течет налог на недра, зарплата добытчикам, акциз, налог на добавочную стоимость и пр. Туз — причем этот же туз, в этих же самых трубах! — мы должны выменивать на метанол, на ингибитор гидрообразований, без которого добыча (ударение на “о”!) невозможна. (Тут красавица Оленька осмелилась и в ответ на хамское выражение “ингибитор” впервые сделала Рору Петровичу глазки). Однако туз делится только по документам — он как шел, так и идет по зарытым в землю трубам большого диаметра. Любая схема может возникнуть только в том случае, если туз — опять-таки по документам! — будет сырьем, но ни в коем случае, не будет энергоносителем. Иначе вместо того, чтобы положить наши деньги в наши же карманы, мы засветим их и отдадим оголтелым чинушам, которые под видом государства обложат нас целым букетом налогов и тут же все деньги растранжирят или украдут. (“Вот подсказка, так подсказка! Это же та самая “схема”, которую я сама должна была ему предложить!” — восхитилась Оленька).

Рор Петрович, находясь в каком-то затмении, продолжал просвещать провинциальных просителей, как им половчее провести Тузпром:

— Чтобы одна четверть голубого золота превратилась на Новокостромском химкомбинате в каучук, в покрышки или, я очень извиняюсь, в презервативы (тут Рор Петрович тонко улыбнулся, и следом за ним тотчас улыбнулась — но гораздо более открыто, даже жемчужные зубки на мгновение просияли — Оленька, а Венедикт Васильевич нахмурился и помрачнел), вы должны три четверти туза сжечь. Но все документы для налоговиков вы должны оформить таким образом, что вроде бы синтез произошел сам собой, а главное — никакого горения и в помине не было. Для дальнейшей модернизации химкомбината за сущие копейки купите, скажем, в Италии какие-нибудь корейские полуавтоматические станки для производства, допустим, детских чулочков. Только ни в коем случае не везите их в Новокострому, не делайте глупостей! Оставляйте оборудование в той же Италии, можете даже со складов (ударение на “о”) его не забирать, только отметьте документы (на “у”) на таможне и дальше действуйте по толлингу, а еще лучше — по давальческой схеме…

“Котеночек ты мой крохотный! Вот в чем тут дело — проклевывается денежка!” — возликовала Оленька. Чтобы из туза получился каучук, вернее — очищенные бабки, ѕ этого туза на фиг сжечь. Тогда из остальной части вонючего “голубого золота” получится всякая гадкая резина. По документам же весь туз, который по доброте души выделит ей Рор Петрович и который бездарно сожгут их новокостромские дармоеды, пройдет как сырье! Все это они с Веничкой легче легкого сварганят и вобьют в голову Лапидевскому-Гаврилову — Новокостромскому азотно-туковому мужлану! Она сама проконтролирует, чтобы тупица Гендиректор все правильно украл. То есть поступил в точности так, как ей сейчас подсказывает господин Фортепьянов. Комар носа не подточит! Сгорел туз или в дырочку просочился и улетучился — кто это может доказать? Никто! Только что был тут, в трубе посвистывал, и вот уже нет его — облачком в небе летает! Теперь осталось, чтобы дорогой Рор Петрович, — какой же он все-таки миленький! — ей и цену на тузовое сырье назначил подходящую. А дать, дорогой Ророчка, цыпочка ты моя ненаглядная, я всегда тебе дам — хоть по давальческой схеме, хоть прямо тут в кабинете. А когда вся Новокостромская область окажется у Оленьки в кулачке, так милости просим — наслаждайся, пожалуйста, сколько тельцу твоему щупленькому будет угодно!

И вот что интересно, вот что замечательно — как только Оленька — еще только в осторожных мыслях! — осмелилась перейти с господином Фортепьяновым на “ты”, так она тут же почувствовала сильнейший прилив нежности к поистаскавшемуся на промыслах микроцефалу.

— Сейчас покрышек и гондонов везде хватает, — вдруг возник Венедикт Васильевич, неожиданно почувствовавший укол ревности.

Оленька в ужасе обернулась на партнера и увидела, что глупый Пыльцов сел от нее через стул и она при всем желании не сможет его как следует ущипнуть. Тогда Оленька в полном отчаянии пнула наудачу острым французским каблучком, чтобы пронзить бедро, уколоть в ляжку, в брылю этого преданного, но такого бездарного пушистого пуделя, ударилась точеной щиколоткой о ножку стола и вскрикнула.

Рор Петрович отбросил лазерную указку, подбежал к Оленьке, взял ее за украшенную бриллиантами чистой воды кисть, и с надеждой спросил:

— Что с вами, моя дорогая?

Потирая ушибленную щиколотку, красавица с презрением покосилась на Пыльцова, нарушившего основное правило телефонных аферистов — никаких личных чувств при работе с лохом. Оленька готова была убить ревнивого болвана, но сдержала себе и нежным голоском, превозмогающим боль, выслала напарника из кабинета:

— Венедикт Васильевич, будьте добры, принесите мне, пожалуйста, из автомобиля аптечку.

Что означало: “Болван! Немедленно убирайся вон!”

“Хочет отхромчить у диспетчера”, — понял господин Пыльцов и побледнел. Но все же, повинуясь старшей партнерше, встал, с протестующим шумом отодвинул стул, гордо вскинул голову и удалился.