ГЛАВА ВОСЬМАЯ ЦАЙДАМ

[240]

Цайдамом называется страна, лежащая на передовом северном уступе Тибетского нагорья, невдалеке к западу от оз. Куку-нора. С севера ее отражают хребты, принадлежащие к системам Нань-шаня и Алтын-тага. С юга еще более рельефной границей служит громадная стена гор, которые от Бурхан-Будда на востоке тянутся, под различными названиями, далеко к западу. Здесь, т. е. на западе, граница Цайдама неизвестна; быть может, она намечается отрогами южных и северных окрайних гор. Наконец, на востоке описываемую страну окаймляют горы, служащие крайним западным продолжением некоторых хребтов верхней Хуан-хэ(51).

С востока на запад Цайдам тянется верст на восемьсот [241]; ширина же его, не переходящая сотни верст в восточной части, значительно увеличивается к средине. Вся эта страна, поднятая от 9 до 11 тысяч футов над уровнем моря, состоит из двух, довольно резко между собой различающихся частей: южной — к которой собственно и приурочено монгольское название Цайдам — несомненно бывшей недавно дном обширного соленого озера, а потому более низкой, совершенно ровной, изобилующей ключевыми болотами, почти сплошь покрытой солончаками, и северной — более возвышенной, состоящей из местностей гористых или из бесплодных глинистых, галечных и частью солончаковых пространств, изборожденных невысокими горами.

Местные монголы. За исключением небольшого числа танутов, обитающих в восточном Цайдаме, население этой страны составляют монголы, принадлежащие, подобно значительной части кукунорцев, к олютам, но ныне сильно утратившие свой родовой тип. Всего чаще здесь встречается помесь с тангутами, в особенности в восточном и южном Цайдаме; иногда перепадают и китайские физиономии.

Для одежды цайдамские монголы обыкновенно употребляют собственного приготовления войлоки. Из них шьют халаты, которые носят как мужчины, так и женщины. Рубашек и вообще нижнего белья ни те, ни другие не знают; тела никогда не моют; нечистоплотны до крайности… Панталоны из бараньих шкур носят только зимой; тогда же надевают и бараньи шубы. Голову покрывают зимой бараньей шапкой с отвороченными полями, а летом обвертывают красным кушаком наподобие чалмы. Сапоги носят китайские или самодельные, так называемые гутулы. Костюм женщин вообще не отличается от костюма мужчин. У тех и других обычай, перенятый, впрочем, от тангутов, спускать с правого плеча надетую шубу или халат, так что правая рука и часть груди остаются голыми. Делается это не только дома, но даже и во время пути, если не слишком холодно; в присутствии же старшего лица или при разговоре с ним подобной вольности не допускается.

Обычное занятие цайдамских монголов составляет скотоводство — разведение баранов, лошадей и рогатого скота; в меньшем количестве содержатся здесь яки и верблюды. Последние гораздо хуже верблюдов халхаских: мельче ростом и слабосильней. В Цайдаме для этих животных местность неблагоприятна, как по неимению в достаточном количестве пригодного корма, так и по обилию болот, на которых летом роятся тучи мошек, комаров и оводов, весьма вредных для скота вообще, а для верблюдов в особенности. Бараны цайдамские не курдючные или с весьма маленьким продолговатым курдюком, ростом невелики. Рогатый скот довольно хорош. Лошадей здесь много, но порода малорослая, некрасивая. Все стада летом обыкновенно угоняются в горы, как северные, так и южные. Здесь животным прохладнее и нет муки от насекомых, зато корм большей частью скудный. Осенью стада возвращаются в равнины на болотистые луга и откармливаются выросшей в течение лета травой.

Обитая вдали от культурных местностей Китая и не имея часто возможности, в особенности в период дунганского восстания, добывать себе хлеб покупкой от китайцев, цайдамские монголы сами кое-где начали заниматься земледелием. Таких местностей мы видели две: возле озера Курлык-нор и на р. Номохун-гол; кроме того слышали, что пашни есть на верховье р. Вулунгира. Способ обработки земли самый жалкий; занятие это ненавистно цайдамским монголам, как и всем номадам вообще. Притом же количество распаханной земли ничтожно: оно едва ли достигает сотни десятин во всем Цайдаме. Засевается ячмень с голым зерном, и, в меньшем количестве, пшеница; урожай бывает довольно хороший. Хлеб идет на приготовление дзамбы для собственного пропитания. Важной статьей в этом отношении служит хармык, ягоды которого едят свежими и сушат впрок. Затем обыденную пищу составляют: чай, молоко, масло и баранина; последняя, впрочем, не редкость лишь у зажиточных.

В административном отношении Цайдам подчинен кукунорскому вану [242] и разделяется на пять хошунов(52): Курлык-бэйсе и Куку-бэйле — на севере, Барун-засак — на востоке, Дзун-засак — на юге и Тайджинер-хошун [243] — на западе. Узнать правду о количестве населения для нас было невозможно. Одни из рассказчиков (мне кажется это более вероятным) говорили, что во всех пяти хошунах Цайдама около тысячи юрт; другие же сообщали, что число этих юрт переходит за две тысячи. Но во всяком случае население крайне ничтожно сравнительно с обширностью страны.

Грабежи их оронгынами. Далеко не спокойно живут цайдамские монголы. Каждогодно они подвергаются, то в одном, то в другом хошуне, набегам хара-тангутов с верховьев Желтой реки и голыков[244], также тангутского племени, обитающих на р. Мур-усу в Северном Тибете. Те и другие разбойники слывут у цайдамцев под общим именем оронгын. В особенности страдает от них население южного Цайдама. Грабители приезжают сюда обыкновенно поздней осенью, партиями в несколько десятков человек, разыскивают стойбища монголов, отнимают у них скот, хлеб и разное имущество. Для защиты от подобных набегов цайдамцы выстроили в каждом хошуне по небольшой квадратной загороди, обнесенной глиняными стенами. Подобная постройка, примитивный образчик наших крепостей, носит громкое название хырма, т. е. крепость(53). Сюда складываются лишние пожитки и хлеб, а при нападении оронгын, если успеют их во время заметить, загоняется скот. Притом в каждой хырме живут поочередно человек двадцать или тридцать защитников-монголов, вооруженных саблями, пиками и изредка фитильными ружьями. Для оронгын подобная хырма с тонкими глиняными стенами сажени три высотой, при длине сажен в тридцать каждого фаса, составляет преграду неодолимую. Разбойники обыкновенно и не думают заниматься штурмом или осадой, но едут далее, рассчитывая захватить где-нибудь врасплох.

Конечно, не все обитатели хошуна могут воспользоваться защитой хырмы, так как оронгыны появляются обыкновенно внезапно. Поэтому монголы, кочующие вдали от хошунной хырмы, зарывают хлеб, масло и лишние пожитки в землю. Сами же при появлении разбойников прячутся в зарослях тамариска и хармыка; сюда загоняют на время и стада. Но оронгыны имеют волчье чутье и нередко разыскивают спрятанное, в особенности скот, его забирают и гонят восвояси.

Сопротивление вооруженной силой разбойники почти никогда не встречают, во-первых вследствие трусости самих монголов, а во-вторых, потому, что за каждого убитого оронгына платится большой штраф его семейству. Такой порядок узаконен сининскими амбанями (губернаторами), с которыми разбойники, вероятно, делятся своей добычей (54).

Цайдамцы страшно ненавидят оронгын. Это слово служит здесь ругательством. Так, например, когда цайдамский монгол бранит свою лошадь, то взамен нашего пожелания в подобном случае быть съеденной волком, он обыкновенно говорит: "Чтоб тебя оронгын украл". Про дурную местность цайдамцы говорят: "Здесь жить только оронгынам"; маленьких детей пугают также оронгынами.

Северный Цайдам. Теперь более подробно о северном Цайдаме.

Южной границей обширной равнины Сыртынской служит горный хребет средней высоты (не имеющий общего названия у местных жителей), протянувшийся от южной оконечности снеговых гор Риттера к западу до оз. Хыйтун-нор, лежащего, как сообщали нам монголы, верстах в 60–70 западней оз. Ихэ-сыртын-нор. Туда же, т. е. к Хыйтун-нору, тянется и равнина Сыртынская, западное продолжение которой уходит еще далее на запад, но куда именно — сказать нам не могли. По уверению сыртынских монголов, в тех местах, крайне бесплодных, состоящих из голых глинистых площадей, никто не бывал, и места эти никому не принадлежат.

На продолжении окрайних южно-сыртынских гор, к юго-востоку от южной оконечности хребта Риттера, тянутся также горы, которые, однако, вскоре мельчают и окончательно расплываются пологими глинистыми холмами. Но вслед за тем, в том же восточном направлении, встает новый хребет, протянувшийся непрерывной стеной к ставке кукунорского вана (Дулан-киту), и далее по южную сторону оз. Куку-нор. На меридиане оз. Курлык-нор эти горы, сколько кажется, достигают снеговой линии, впрочем, лишь отдельными своими вершинами(55).

К югу от вышеописанных окрайних гор, вплоть до болотистых и солончаковых равнин, наполняющих собой юг Цайдама, залегают местности, крайне бесплодные и безводные, состоящие то из волнистых пространств, то из небольших горных хребтов и в общем напоминающие собой худшие части Гоби. Здесь даже кочевая жизнь почти невозможна. Она ютится под окрайними северными горами, с которых кое-где бегут речки, теряющиеся затем в солончаках или впадающие в озера, весьма богатые превосходной осадочной солью. По берегам этих озер, речек и кое-где у подножья гор образуются подземной водой, стекающей с тех же гор, иногда довольно обширные ключевые болота, представляющие собой хорошие пастбищные места.

Его флора. На таких болотах растут европейские знакомцы: ситовник (scirpus maritimus var. affinis), осока (carex sp.), тростник (phragmites communis), водяная сосенка (hippuris vulgaris), пузырчатка (utricularia vulgaris), изредка куга (typha stenophylla), по окраинам же местами изобилен колосник (elymus junceus).

Берега рек почти всегда сопровождаются узкой полосой кустарников, но только трех видов; из них преобладают: балга-мото (Myricaria alopecuroidos) и хармык (Nitraria Schoberi), более редок сугак (Lycium turcomanicum). Затем эти кустарники обыкновенно исчезают, лишь только речка выбегает подальше от гор.

В пространствах между орошенными, сравнительно весьма небольшими, местностями расстилается бесплодная пустыня. Иногда на многие десятки верст почва совершенно оголена; также голы и все здесь горы. Только на солончаках встречаются уродливые кусты бударганы (Kalidium gracile, Sympegma Regelii), невзрачные солянки (Salsola kali, Salsolan. sp., Halogeton. sp., изредка Kochia millis), а там, где почва делается глинисто-песчаной, появляются: белолозник (Eurotia ceratoides), кустарный чернобыльник (Artemisia campestris), [245] — Artemisia n. sp., (курчавка кустарная] — Atraphaxis lanceolata, [реамюрия джунгарская] — Reaumuria songarica, Tanacetum sp. [при проверке оказалось — ромашник — Pyrethrum]; кое-где [реамюрия] — Reaumuria trigyna n. sp. и [остролодка] — Oxytropis aciphylla.

Фауна. Царство животных северного Цайдама также весьма бедное Здесь нет вовсе ни рыб, ни земноводных. Для первых — речки слишком быстры и мелки; для последних — болота солены.

Среди млекопитающих встречаются только два представителя северно-тибетской фауны: хулан (Asinus kiang) и пищуха (Lagomys ladacensis), оба свойственные также степям Куку-нора. В песках восточной части Сыртынской равнины (в урочище Куку-сай) и близ озера Хыитун-нор водятся дикие верблюды. Затем обыкновенны: хара-сульта (Antilope subgutturosa), заяц (Lepus sp.), волк (Canis lupus), лисица (Canis vulpesj u полевка (Arvicola sp.); реже попадаются: песчанка (Menones sp.), тушканчик (Dipus sp.) и Myodes sp. Всего вообще в Цайдаме, как в северном, так и южном, нами найдено было только 15 видов млекопитающих, кроме домашних.

Орнитологическая фауна описываемой страны может похвалиться большим разнообразием. За оба путешествия [246] мы наблюдали в Цайдаме (северном и южном) 97 видов птиц[247]. Впрочем, если исключить окрайние горы, то число это значительно уменьшится.

По своему характеру цайдамская орнитологическая фауна гораздо более сходствует с монгольской, нежели с севернотибетской, и резко отличается от фауны соседних кукунорских гор, не говоря уже о лесной области восточного Нань-шаня (гор Гань-су). Своего собственного представителя птиц Цайдам имеет только одного [248], именно фазана (Phasianus vlangalii), весьма обыкновенного по тростниковым зарослям южной половины этой страны.

К характерному явлению по части цайдамской орнитологии можно указать еще на то, что на тамошних болотах, несмотря, повидимому, на полную их пригодность, вовсе не гнездятся ни утки, ни гуси, да и на осеннем пролете (за исключением турпанов) попадаются в этих местах весьма редко.

Из оседлых птиц северного Цайдама наиболее обыкновенны: саксаульная сойка (Podoces hendersoni), ворон (Corvus corax), тибетский жаворонок (Melanoccrypha maxima), жаворонки чернолобый и малый (Otocoris nigrifrons, Galandrella brachydactyla?), больдурук (Syrrhaptes paradoxus). Осенний пролет, наиболее здесь сильный во второй половине августа и в начале сентября, был вообще далеко не обилен. Нами отмечено за это время только 29 пролетных видов, из которых в большем количестве встречались: плисицы (Motacilla baikalensis, Budytes citreola, Calobates boarula [249], славки (Sylvia curruса), стрижи (Cypselus murarius), удоды (Upupa epops), сорокопуты (Lanius isabellinus), турпаны (Casarca rutila), ржанки (Charadrius xanthocheilus), кулички-воробьи (Tringa temminckii) и кулики красноножки (Totanus calidris); последние в большом числе также гнездятся на северноцайдамских болотах.

Равнина Сыртын. Наиболее обширное из этих болот раскидывается в равнине Сыртын [250], представляющей собой лучшее место во всем северном Цайдаме. Строго говоря, равнина эта, носящая в своей восточной части название Куку-сай, принадлежит Нань-шаню и составляет переход от него к Цайдаму. В западной ее части, т. е. собственно в Сыртыне, лежат два больших соляных озера: Бага-сыртын-нор (Малое Сыртынское озеро) и Ихэ-сыртын-нор (Большое Сыртынское озеро). Последнее, как само название показывает, больше первого, но посетить его нам не удалось. Мы были только на оз. Бага-сыртын-норе, которое расположено в западной окраине большого ключевого болота, образуемого подземной водой, сбегающей, вероятно, со снеговой группы Анембар-ула, с хребтов Гумбольдта и Риттера. В самом низком месте равнины, раскинувшейся между вышеназванными горами, вода, доставляемая почве ручьями и речками, бегущими от снегов, снова выходит на поверхность в виде многочисленных пресных ключей. В промежутках между ними залегают, обыкновенно в небольших ямках, отложения соли, слоями от 2 до 4 дюймов толщины. Соль эта часто белая и отличного вкуса. На оз. Бага-сыртын-нор, по крайней мере в восточной его части, соляных отложений нет; здесь даже вода почти пресная, так как она постоянно обновляется ключевыми ручейками. На противоположном же западном берегу видны голые солончаки; там, быть может, на дне самого озера, залегают отложения соли.

В восточной части сыртынского болота соляных отложений мало, поэтому и травянистая растительность гораздо лучше. Ее представителями служат немногочисленные виды, общие всем северноцайдамским болотам; по окраинам же, на влажной глинисто-песчаной почве, в изобилии растет колосник (Elymus junceus). Здесь пасутся многочисленные стада хуланов; обильны и хара-сульты. Из птиц на болотах Сыртына мы встретили много только куликов красноножек (Totanus calidris), которые, несмотря на август, все еще возились со своими детьми и с тревожным криком преследовали охотника. Кроме того, обыкновенны были: крачки (Sternа hirundo), плисицы (Budytes citreola) и кулички (Tringa temminskii, Aegialites cantianus); изредка попадались журавли (Grus nigricollis), которые здесь гнездятся. Из местных видов преобладали жаворонки: малый (Galandrella brachydactyla?), чернолобый (Otocoris nigrifrons) и тибетский (Melanoccrypha maxima). Этот последний, впервые здесь появившийся, как известно, самый большой между всеми своими собратьями — ростом с крупного дрозда; поет громко и хорошо [251].

Абсолютная высота оз. Бага-сыртын-нор равняется 9 600 футам. Цифру эту можно принять за среднюю и для всей Сыртынской равнины, которая в восточной своей половине, именуемой, как выше сказано, Куку-сай, делается безводной и отчасти изобилует сыпучими песками.

Ее жители. В Сыртыне на восточной части вышеописанного ключевого болота мы встретили довольно много монголов, подведомственных цайдамскому князю Курлык-бэйсе, стойбище которого находилось на озере Курлык-нор в восточном Цайдаме. Сыртынркие монголы довольно зажиточны. Стада их плодятся обильно, так как корм здесь хороший и соли много; летом же, вероятно вследствие высокого, открытого положения местности и близости снеговых гор, не бывает ни мошек, ни комаров. Притом сбыт скота, в особенности баранов, всегда обеспечен в оазис Са-чжеу. С последним, вопреки уверенью нас тамошними китайскими властями, сношения бывают частые и постоянные. Несколько сачжеуских торговцев даже живут в Сыртыне, выменивая у монголов скот на чай, табак, дабу [252] и другие товары. Для защиты от прежних грабежей дунган и нынешних набегов тангутов в Сыртыне выстроена глиняная хырма, куда жители прячутся при появлении разбойников.

Избранный нами путь. Сыртынские монголы встретили нас довольно радушно; принесли молока, продали баранов и масла. Проводник на дальнейший путь также скоро отыскался, но не прямо в Тибет через западный Цайдам, как нам того желалось, а дорогой окружной, через стойбище курлыкского князя. Вероятно, без разрешения своего властителя сыртынцы не посмели препроводить нас прямо в страну далай-ламы; да кроме того, желали и прислужиться князю, показав ему не виданных еще здесь людей, от которых, притом можно получить подарки. Так нам сразу и объявили, что в Сыртыне нет проводника, знающего прямую дорогу в Тибет; притом же путь этот, говорили нам, лежит сначала по безводным местностям, а затем по обширным болотистым солончакам, на которых в то время года еще роились тучи мошек и комаров. Общим голосом советовали итти дорогой обходной, на что мы и должны были согласиться. Впрочем, для нас даже выгодней было итти окружным путем именно потому, что через это можно было лучше познакомиться с северным Цайдамом; затем мы рассчитывали купить у курлыкского князя несколько новых верблюдов, или выменять их на более плохих из своих и оставить, под надзором того же князя, весь лишний багаж до возвращения из Тибета.

Около полудня 13 августа к нам явился проводник, весьма приличный монгол, по имени Тан-то. Впоследствии оказалось, что это был один из местных ловеласов, каковые встречаются и между номадами. Вопреки своим собратьям, Тан-то каждый день умывался, чистил зубы и носил опрятную одежду. Человек он был хороший и услужливый. Впоследствии мы одарили Тан-то, соображаясь с его вкусами и привычками, кусочками, мыла, бусами, ножницами и т. п. мелочами, которые, конечно, будут, служить немаловажным подспорьем при атаках цайдамских красавиц.

Выступив в тот же день в дальнейший путь, мы прошли только 18 верст и остановились на ночевку. Местность представляла попрежнему равнину, но болото кончилось. Его заменила глинисто-соленая почва, поросшая редким колосником, по которому паслись большие стада хуланов. Влево от нас расстилались голые глинистые площади; на них играл мираж.

Мираж. Явление это, весьма обыкновенное в пустынях Монголии, всего чаще случается на гладких и голых глинистых площадях или на обширных солончаках. Поэтому в Северном Тибете, где таких местностей нет, мы ни разу не наблюдали миража. Последний всего чаще бывает весною и осенью; реже летом и еще более редок зимою. Само явление, как известно, состоит в том, что перед глазами путника неожиданно появляется более или менее обширная поверхность озера или вообще воды. Обман часто до того велик, что в появившихся волнах ясно видны отражения соседних скал, или холмов. Передняя рамка берега обозначается резко, но вдаль призрачная вода уходит, как бы сливаясь с горизонтом. Если мираж появится невдалеке, то ближайшие к наблюдателю предметы, иногда даже звери, кажутся подвешенными или плавающими в воздухе. С переменою угла зрения при движении каравана изменяются положения и очертания обманчивого озера: оно то убегает, то появляется сзади или с боков, то, наконец, вовсе исчезает. И по какому-то непонятному чувству всегда жалеешь расстаться с обманчивым виденьем, словно самый призрак воды отраден в пустыне…

Большой безводный переход. На второй день пути от Сыртына нам предстоял безводный переход в 65 верст. Как обыкновенно в подобных случаях, мы прошли это расстояние в два приема: выступили в полдень, ночевали на половине дороги с запасною водой, а на следующий день добрались до речки Орёгын-гол. На всем пути местность была отвратительная: сначала голая, глинистая, покрытая мелкою галькою равнина, полого повышавшаяся к южносыртынским горам; затем эти самые горы, также совершенно бесплодные. Они состоят из глины и темного глинистого сланца. Перевал весьма пологий, имеет 12 400 футов абсолютной высоты. Весь переход пройден был нами быстро и хорошо. Так вообще везде в Центральной Азии — в самых худших, бесплодных, но зато обыкновенно ровных местностях, за исключением сыпучих песков и влажных солончаков, итти с верблюдами легко и споро; но лишь только местность делается лучше, притом, конечно, пересеченнее — ход каравана затрудняется.

На Орёгын-голе мы дневали.

Больной Егоров теперь почти совсем поправился; не зажили только еще раны на ногах и не позволяли надеть кожаного сапога. Зато с другим из экспедиционных казаков, именно со старшим урядником Иринчиновым, ветераном всех моих экспедиций в Центральной Азии, случилось на Орёгын-голе маленькое несчастье, показывающее, насколько в путешествии подобного рода легко подвергнуться всякой случайности. Совершенно беззаботно, конечно уже не в первую сотню, если только не тысячу раз, заколачивал Иринчинов в землю железный шорон (колышек в 1 фут длиною), к которому на общей веревке привязываются верблюды, как вдруг один из этих верблюдов, уже бывший на привязи, так сильно дернул веревку, что шорон выскочил из земли, со всего размаха ударил Иринчинова в губы и вышиб в верхней челюсти три передних зуба.

Несколько ранее того, во время ловли для привязывания на ночь экспедиционных баранов, один из них случайно прыгнул на казака Калмынина и, ударив его рогом в лоб, чуть было не вышиб глаз, а опухоль и синяк присадил на продолжительное время.

Местность до оз. Ихэ-цайдамин-нор. Передневав на Орёгын-голе, мы направили свой путь к юго-востоку под окрайними северноцайдамскими горами, которые крутою стеною поднимались влево от нас. Попрежнему горы эти были совершенно бесплодны, зато сделались крупнее и скалистее. В наружной их окраине преобладающими породами являлись серый гнейс и кремнистый черный глинистый сланец.

Вправо, т. е. к югу от нашего пути, виднелись небольшие неправильно разбросанные группы холмов, которые затем выравнялись в небольшой хребтик, протянувшийся на южной стороне обширного соленого озера Ихэ-цайдамин-нор. Та же местность, по которой мы шли до названного озера, в общем представляла высокую (около 11 000 футов абсолютной высоты) равнину, совершенно бесплодную. Только в 18 верстах восточнее Орёгын-гола и на речке Бомын-гол встречены были солончаковые болота представлявшие собою хорошие пастбищные места.

На Бомын-голе жили монголы, недавно прикочевавшие сюда из северных гор, в которых они провели лето. Последнее уже, видимо, приближалось к концу, хотя в тихую и ясную погоду солнце все еще жгло очень сильно. Зато ночи стояли прохладные, и при ясной погоде по утрам перепадали заморозки не только в горах, но и в более низких равнинах. Пролет птиц, начавшийся с конца июля, тянулся вяло, тем более, что местностей, пригодных для остановки пролетных видов, было очень немного. Только на редких ключевых болотах и кой-где в кустарниках по берегам речек находили для себя временный приют и отдых летевшие на юг пернатые. Из последних, кроме видов, поименованных при общем описании фауны Цайдама, нередко встречались по болотам азиатские дупеля (Scolopax stenura, в меньшем числе S. heterocerca), которые, как и у нас в это время года, были очень жирны и по временам доставляли нам превосходное жаркое. Но замечательно, что все вообще пролетные птицы, даже мелкие пташки, держали себя весьма осторожно.

Описание этого озера. На третий день пути от Орёгын-гола мы пришли к обширному соленому озеру, называемому монголами Ихэ-цайдамин-нор, что означает в переводе "Большое цайдамское озеро". Впрочем, такое название не совсем верно, так как описываемое озеро может считаться большим разве относительно Сыртынских озер. Неподалеку же к югу от него лежащее озеро Бага-цайдамин-нор (т. е. Малое цайдамское озеро) лишь немногим уступает первому по своей величине, а более восточные озера — Курлык-нор и Тосо-нор даже превосходят его своими размерами.

Ихэ-цайдамин-нор лежит на абсолютной высоте 10 800 футов и имеет в окружности около 35 верст. По берегам его неширокою (1–2 версты) каймою раскидываются солончаковые болота, на которых превосходного качества соль залегает в небольших ямках. Тут же рядом, но обыкновенно ближе к наружной окраине болот, из-под земли бьют многочисленные пресные ключи, окрест которых зеленеет хорошая трава. На ней пасутся монгольские стада; сами же монголы живут несколько поодаль, там, где почва суше. С восточной стороны Ихэ-цайдамин-нора в него впадает небольшая речка, приходящая из соседних северных гор. На самом озере вода чрезвычайно соленая, имеет у берегов лишь около фута глубины. На дне лежит осадочный соляной слой не более дюйма толщиною, но далее к средине соляной осадок, вероятно, гораздо значительнее. Кое-где близ берега описываемого озера выкопаны монголами небольшие бассейны в которых соль, выпаренная солнцем, покрывает воду, словно лед, слоем от 1 /2 до 3 /4 фута толщиною. Вообще богатство превосходной соли огромное, но оно, как и в других местностях Цайда-ма, почти вовсе не эксплоатируется человеком.

На меридиане восточного берега Ихэ-цайдамин-нора, в расстоянии от него 15 верст к северу, высится южная оконечность хребта Риттера(57), который и здесь поднимается более, чем на 16 000 футов абсолютной высоты. Такую цифру можно было определить на глаз, судя по положению вечного снега. Этот снег на южных склонах, ближайших к окраине гор, лежал в половине августа только близ самых вершин, но обильно покрывал собою склоны северные. Сами горы, сколько можно было видеть издали, совершенно здесь бесплодны.

Дальнейшее наше движение. В 32 верстах на юго-восток от оз. Ихэ-цайдамин-нор, лежит другое, немного только меньшее по величине, также соленое, озеро Бага-цайдамин-нор. Его абсолютная высота 10 500 футов; берега — болотистые солончаки. С севера впадает небольшая речка. Про обилие соли на самом озере сказать не могу, так как наш бивуак был расположен в расстоянии шести верст от берега; притом, придя сюда уже довольно поздно, на следующий день рано утром мы двинулись далее(58).

Вправо от нашего пути попрежнему виднелись беспорядочные группы холмов, которые восточнее Бага-цайдамин-нор а превратились в невысокий горный хребет, довольно далеко протянувшийся к востоку и служащий границею болотистых равнин южного Цайдама. Северные же горы, в крупных размерах продолжавшиеся к юго-востоку от южной оконечности хребта Риттера(59), немного восточнее меридиана оз. Бага-цайдамин-нор, вдруг измельчали и невысокими глинистыми холмами отошли к северо-востоку. Вдали на севере за ними виднелись другие высокие горы — вероятно, главный кряж Нань-шаня.

Лишь только окончились высокие северные горы, близ которых мы до сих пор шли, тотчас исчезли и болотистые оазисы, образуемые подземными ключами и горными речками. Далее к востоку потянулась безводная и бесплодная местность, сначала довольно ровная. Затем вновь появились песчано-глинистые холмы, которые вскоре выравнялись в два хребта средней высоты. Южный из этих хребтов продолжается недалеко, но северный разрастается до громадных размеров и высокою стеною уходит на восток, к озеру Куку-нор. Близ оз. Курлык-нор, описываемый хребет поднимается, быть может, до 16 000 футов абсолютной высоты [253]. Здесь же впервые появляются и леса древовидного можжевельника, называемого монголами арца (Juniperus pseudo Sabina), дерева столь характерного для многих горных хребтов Центральной Азии. По нашему же пути мы не видали лесов от самого Тянь-шаня. И по всему вероятию, меридиан оз. Курлык-нор служит западною границею древесной растительности для всего Нань-шаня вообще.

Вместе с тем, с удалением к востоку, описываемые горы становятся несколько плодороднее, но вода в них по нашему пути встречалась весьма редко. По той же, вероятно, причине редки были и птицы; зверей мы не видали никаких, хотя сами горы, повидимому, весьма пригодны для аркаров и куку-яманов.

От озера Бага-цайдамин-нор или, правильнее, от речки Сончжин-гол наш путь, направляющийся до сих пор к юго-востоку, принял совершенно восточное, местами даже северо-восточное, направление. Таким образом мы все более и более уклонялись в сторону от прямой дороги в Тибет. Но, как сказано выше, обход этот необходимо было предпринять, дабы побывать в стойбище князя Курлык-бэйсе. И вот, наконец, 25 августа, сделав 305 верст от Сыртына, мы добрались до вожделенной местности. Впрочем, местопребывание князя находилось на восточной стороне обширного оз. Курлык-нор. Мы же остановились по западную сторону того же озера на впадающей в него речке Балгын-гол, где встретили большую редкость тех стран, именно поля, обрабатываемые местными монголами.

Пашни цайдамских монголов. Правду сказать, земледелие здесь весьма необширное: всего-навсего оно занимает несколько десятков или, много, с полсотни десятин земли. Зато слава про этот плодородный уголок гремит по всему Цайдаму. Сюда обыкновенно приезжают западноцайдамские (Тайджинерского хошуна) монголы за хлебом для дзамбы. Большая часть полей принадлежит самому князю Курлык-бэйсе; меньшая — его подданным. Обработка земли отвратительная. Местность не очищена даже от зарослей весьма изобильного здесь хармыка. Между кустами этого последнего взрыхлена почва и на ней засеян ячмень (с голым зерном), в меньшем количестве — пшеница. Вода для орошения выводится канавами из р. Балгын-гол. Урожай, по общим отзывам, всегда бывает хороший; сбор хлеба производится в конце августа. Работа эта была в полном ходу во время нашего прибытия в те места. Везде наполях виднелись мужчины и женщины, которые срезывали гладкими, без зазубрин, серпами стебли ячменя и пшеницы, выше чем на половину их роста и тут же обмолачивали на твердых глиняных площадках. Для безопасности от грабежей оронгын хлеб ссыпается в небольшие ямы и земля на них так выравнивается, что разве только сам хозяин может узнать то место, где закопаны зерна. Последние добываются по мере надобности, поджариваются на огне и затем мелются для дзамбы на ручных жерновах, до того миниатюрных, что два работника в день едва успевают намолоть пуд муки.

Вместе с культурою тотчас появился и полевой воробей (Passer montanus), который нигде не встречается на кочевьях в пустыне. Из других же птиц на Балгын-голе добыта была [254] — Rhopophilus deserti n. sp., вертлявая птичка, впервые открытая мною в том же Цайдаме еще в 1872 году, а затем вновь найденная в 1876 году на нижнем Тариме. Кроме двух названных местностей, т. е. Цайдама и Тарима, описываемый вид нигде не встречается в Центральной Азии. Держится исключительно в густых зарослях хармыка (в Цайдаме) или джингила (на Тариме), по которым проворно лазает. По земле бегает быстро; летает же плохо, обыкновенно лишь от одного густого куста до другого. Пение — прекрасный громкий свист, который можно слышать в течение почти круглого года.

Xармык. Местность по Балгын-голу весьма изобильна хармыком (nitraria schoberi) — кустарником, принадлежащим к семейству крушиновых (rhamneae) и свойственным всей вообще Внутренней Азии от Каспийского моря до собственно Китая [255]. Впрочем, в Тибете хармык не растет вовсе; его нет также на нижнем Тариме и на Лоб-норе. Царство описываемого растения — это обширные солончаковые болота южного Цайдама. Изобилен хармык, кроме того, в Ала-шане, Ордосе и средней Гоби. Но чем далее к северу, тем этот кустарник все более и более становится редок и мельчает в своих размерах; выше 47° северной широты в собственно Гоби не распространяется [256].

Растет хармык на влажной, глинисто-соленой почве, чаще врассыпную, нежели густыми зарослями. По внешней форме это кустарник корявый, густоветвистый, ростом в 2–3 фута; но в Цайдаме и в долине верхней Хуан-хэ достигает высоты от 5 до 7 футов и выглядит гораздо стройнее.

Цветет хармык обыкновенно в мае, в начале или в конце этого месяца, смотря по местности. Небольшие, собранные в кисти, белые цветки густо усыпают все ветви. Также изобильны и ягоды, по величине и форме отчасти напоминающие черную смородину. Поспевают эти ягоды в конце августа и в первой половине сентября, но висят долго, даже после того, как опадут листья [257]. Цветом ягоды хармыка бывают красные, темновишневые и даже почти черные, вероятно, по степени зрелости. Впрочем, в южном Ала-шане мы встречали, как исключение, зрелые ягоды описываемого растения розового и розовато-палевого цвета. Вкус всех этих весьма сочных ягод сладко-соленый; примесь соли бывает то в большей, то в меньшей степени, смотря по местности и качеств у почвы. Быть может, под влиянием культуры, хармык исподволь совершенно потерял бы свою соленость; тогда эти ягоды сделались бы вполне пригодными для еды. Но и теперь ими не брезгают монголы. Для обитателей же Цайдама хармык составляет важное подспорье к пище; его собирают осенью и сушат впрок на зиму. В таком виде хармык едят, обыкновенно примешивая к дзамбе и предварительно сваривши; кроме того, пьют сладко-соленый отвар.

Верблюды также весьма любят ягоды хармыка. Кроме того, в Цайдаме им питаются многие местные птицы[258], не исключая даже воронов; волки, лисицы и медведи также усердно поедают хармык; им питаются даже ящерицы. Медведи для подобной лакомой пищи ежегодно осенью спускаются из Тибета в южный Цайдам и проводят здесь месяц или два, специально занимаясь пожиранием ягод хармыка.

Тамариск. Другой кустарник, весьма изобильный в южном Цайдаме и также свойственный всей вообще Центральной Азии — это тамариск, называемый монголами сухай-мото. Он представляет несколько видов, из которых наиболее распространен tamarix pallasii; на Тариме изобилен tamarix laxa, а в Ордосе, по долине Желтой реки, кроме Т. pallasii, встречается и tamarix elongata. В Хамийской пустыне тамариск (tamarix pallasii) попадается спорадически; в собственно Гоби и в Ала-шане его нет вовсе.

Подобно хармыку, тамариск произрастает на почве глинистой, лёссовой, только менее соленой и менее влажной. Само растение представляет стройный кустарник от 5 до 7 футов, даже до 10 футов высотою. Но в Цайдаме и по долине верхней Хуан-хэ, тамариск (Т. Pallasii) иногда является деревом до 20 футов высотою при толщине ствола у корня от 1 до 1 1 /2 футов. Яркозеленые ветви описываемого растения в июне покрываются развесистыми метелками розовых цветов, скученных обыкновенно на вершине куста. Тогда и в пустыне подобные заросли напоминают собою сад.

Тамариск доставляет хорошее топливо. Кроме того, его ветви с охотою поедают верблюды [259], и эта пища весьма для них полезна, в особенности при кашле.

Растет тамариск обыкновенно довольно редким насаждением, хотя на более выгодных местах (например, в долине верхней и средней Хуан-хэ) нередки и густые заросли этого кустарника. Там же, где почва, им покрытая, состоит из рыхлой лёссовой глины, ветры выдувают промежуточный слой и наваливают эту пыль вместе с песком на соседние кусты, отчего почва под ними постоянно повышается. Мало-помалу из такого наноса и истлевших остатков самого растения образуются значительные бугры, на которых растут следующие поколения. Подобные бугры, образуемые также и хармыком, весьма изобильны в некоторых местах центральной азиатской пустыни — на нижнем Тариме, в Ордосе, Ала-шане и частью в Цайдаме(60).

Князь Курлык-бэйсе. Через день после нашего прибытия на р. Балгын-гол сюда приехал с противоположной стороны оз. Курлык-нор местный князь бэйсе (т. е. князь 5-й степени), почему-то не пожелавший, чтобы мы сами пришли на его стойбище. В одной версте от нашего бивуака была поставлена юрта, в которой приехавший князь переоделся в свое парадное одеяние и тотчас явился к нам со свитою человек в десять. Сам бэйсе — молодой человек лет тридцати, немытый и грязный. Помимо парадного красного одеяния, он надел на себя, вероятно, желая хвастнуть перед нами, множество различных побрякушек, в особенности серебряных колец на руки, которые тем не менее были грязнее самого грязного сапога. Свита князя выглядывала также подстать своему повелителю.

После обычных приветствий и расспросов о благополучии пути разговор перешел на самые интересные для нас предметы: проводников, верблюдов, баранов и т. п. Все это необходимо было нам добыть для дальнейшего пути в Тибет. Но, к крайнему нашему удивлению и огорчению, курлыкский бэйсе, вероятно, уже получивший должные внушения от китайцев, сразу начал отказывать во всем, отговариваясь то своею неопытностью, то трудными для скотоводства годами, то, наконец, неимением в курлыкском хошуне людей, знающих дорогу в Тибет. Пришлось пока выжидать и предложить князю подумать, как бы устроить нас на дальнейший путь. С тем бэйсе и уехал в свою юрту.

Немного погодя, я сам отправился к нему отдать визит и возобновить переговоры. Князь вышел навстречу и ввел меня в свое временное обиталище. Это была грязная дырявая юрта, против лазейки в которую лежал на земле красный войлок; на нем я уселся вместе с бэйсе. Перед нами тотчас поставили чашки с чаем и дзамбою; сбоку же князя положили баранью требушину, наполненную маслом. Из столь прелестного сосуда князь доставал своими грязнейшими пальцами масло и клал его в чай как себе, так и своим приближенным. Предложено было и мне подобное угощение, но я от него отказался.

Крутое наше с ним обращение. Затем опять возобновлен был разговор о нашем дальнейшем следовании в Тибет; опять начались со стороны князя и его приближенных рассказы о трудности дороги, неимении проводников, верблюдов и т. д. Чтобы сразу покончить эту вздорную болтовню, я велел своему толмачу монгольского языка и главному дипломату при всех сношениях с монголами, уряднику Иринчинову, передать князю, что уже не в первый раз путешествую в этих местах, знаю хорошо, что в Тибет из Цайдама постоянно ходят монголы и что, опираясь на свой пекинский паспорт, я не только прошу, но даже требую от бэйсе, конечно, не даром, снабдить нас проводником и всем необходимым на дальнейший путь. Срок такого ультиматума был назначен до завтра. В противном случае я грозил князю, во-первых, жаловаться на него в Пекин (конечно, бесполезно), а во-вторых, отнять силою необходимое нам продовольствие, если его не продадут по доброй воле. С тем я и уехал от бэйсе. Иринчинов же на несколько времени остался у князя и еще более напугал его относительно возможности завтрашней экзекуции.

Утром следующего дня бэйсе приехал к нам и опять начал было прежние свои уверения в готовности, но невозможности исполнить наши требования. Тогда я разругал князя и его ближайших советников, велел им убираться вон из нашей палатки и грозил тотчас же прибегнуть еще к более крутым мерам. Как и везде в Азии, подобное обращение сразу отклонило все проволочки и привело к осязательным результатам. Прогнанные из нашей палатки бэйсе и его приближенные, уселись, отойдя немного, в кружок на земле, несколько времени советовались и, наконец, объявили, что готовы исполнить наши требования, за исключением проводника прямо в Тибет, но обещали дать вожака до стойбища соседнего цайдамского князя Дзун-засака, того самого, у которого мы были в 1872 и 1873 годах при своем первом путешествии в Тибет. На такую комбинацию пришлось согласиться, тем более, что после подобных недоброжелательных сношений с Курлык-бэйсе уже невозможно было оставить у него на хранение нашу лишнюю кладь до возвращения из Тибета.

Комическая закупка продовольствия. Остаток дня и весь следующий день употреблены были на покупку от Курлык-бэйсе войлочной юрты, необходимой при сильных зимних холодах Тибета, 15 баранов, 6 пудов дзамбы, 15 пудов ячменя для верховых лошадей, веревок, войлоков и других потребных при вьючной езде мелочей. Все это продавал лично сам князь, не стыдившийся даже выбирать наиболее плохих баранов из своих стад. Но всего комичнее производилась продажа ячменя. Для столь важной операции отправился также сам бэйсе в сопровождении свиты и трех посланных мною с мешками казаков. Приехав на то место, где было закопано в землю зерно, князь и его приближенные сошли с лошадей; рабочие же монголы начали откапывать землю. Когда добрались до глубоко спрятанного, словно великое сокровище, ячменя, тогда доверенный князя с небольшой меркой, шином [260], залез в яму и нагребал там зерна. Князь же и его свита сообща вели счет, и лишь только наполненный ячменем шин показывался из ямы, все в один голос кричали: "гурбу" (третий), "дурб" (четвертый), "табу" (пятый) и т. д., словом такой-то по счету. Мои казаки хохотали до упаду при виде всей этой процедуры и даже внушали князю: "как, мол, тебе не стыдно заниматься такими пустяками". Но Курлык-бэйсе был не из особенно совестливых людей. Он даже не стеснялся выпрашивать табак у тех же казаков и на обратном пути пригласил их к себе в юрту пить чай. Здесь казаки стали с князем в самые короткие отношения. Когда же один из них спел русскую песню, то бэйсе пришел в такой восторг, что сам подносил запевале чай и заставлял своих приближенных закуривать ему трубку. На прощанье казаки подарили князю горсть табаку, серебряный гривенник и случайно найденный в кармане завалявшийся кусочек сахару; расстались полными друзьями.

Право, видя подобных князей и подобные княжества воочию, как-то не верится, чтобы могло существовать что-либо похожее в действительности. Словно грезится все это во сне или слышится в сказке. И такова вся Внутренняя Азия со всеми своими Цайдамами, Куку-норами, Ала-шанями, да, пожалуй, и другими среднеазиатскими ханствами.

Но, несмотря на неожиданно возгоревшуюся дружбу с казаками, князь бэйсе все-таки брал с нас за все самые крупные цены. Верблюдов же и вовсе не продал, отговорившись неимением хороших или запрашивая за сносных несообразные деньги. Поневоле пришлось отказаться от этой покупки, тем более, что надо было спешить к Дзун-засаку. Присланный проводник оказался почти совершенным идиотом — опять уловка, к которой прибегли, конечно, для того, чтобы толковый человек не мог во время пути с нами быть подкупленным или вообще проговориться о чем не следует. Таких идиотов-вожаков мы не один раз получали и впоследствии.

Озера Курлык-нор и Тосо-нор. От места нашей стоянки на Балгын-голе до хырмы Дзун-засак, куда мы теперь направлялись, расстояние равнялось 120 верстам, и путь все время лежал почти в прямом южном направлении. Озеро Курлык-нор осталось влево; но зато мы побывали на южной оконечности другого, немного даже более обширного, озера Тосо-нор.

Оба эти озера лежат рядом друг с другом и разделяются лишь узким перешейком, который перерезывается рукавом, служащим стоком воды из северного озера, т. е. Курлык-нора в Тосо-нор. Вода в последнем соленая, но в Курлык-норе, куда впадают протекающие с северных гор речки Балгын-гол и Баян-гол, вода, по словам монголов, пресная или лишь немного солоноватая, годная для питья. Рыбы в описываемых озерах, по собранным сведениям, нет вовсе.

На Тосо-норе мы встретили довольно много пролетных уток, турпанов и лебедей (Cygnus bewickii?); последние, по сообщению монголов, здесь, гнездятся. Во всяком случае Тосо-нор единственное в Цайдаме место, где замечено было довольно много пролетных водяных птиц.

Окружность Курлык-нора занимает около 36 верст, Тосо-нор версты на три больше. На западной стороне первого озера, за береговыми солончаками, раскидывается обширная глинистая равнина, где и лежат вышеописанные пашни местных монголов; на восточной стороне того же озера, близ устья Баян-гола, обильны, как нам говорили, ключевые болота с хорошим кормом для скота. Берега Тосо-нора большей частью солончаковые; окрестности его крайне бесплодны.

Климат августа. Между тем наступил уже конец августа, первая треть которого проведена была нами в горах Нань-шаня, а остальные две трети в северном Цайдаме. Сообразно различию физико-географических условий этих местностей различались и климатические их явления в течение описываемого месяца.

С первых его чисел в горах Нань-шаня, в поясе вверх от 10 000 футов абсолютной высоты, уже начинала чувствоваться осень: погода днем стояла прохладная, в особенности при ветре; в ясные ночи выпадали морозы, доходившие до –7,3°Ц; наконец 6-го числа целый день падала перемежками снежная крупа.

В северном Цайдаме, в двух последних третях августа, было гораздо теплее, несмотря на то, что местности, по которым мы проходили, все-таки были подняты от 9 1 /2 до 11 тысяч футов над морским уровнем. Но здесь, т. е. в северном Цайдаме, сравнительно высокая температура обусловливалась влиянием обширных, оголенных глинистых и галечных пространств, сильно нагревшихся солнцем, а также отчасти защитою с севера высокою стеною Нань-шаня.

Впрочем, сильных жаров в августе не было, и термометр в тени при наблюдениях в 1 час пополудни не показывал выше +25,5°Ц. Однако несмотря на то, что дневная температура в тени стояла не слишком высоко, само солнце грело очень сильно, просто жгло в тихую и ясную погоду. Обусловливалось подобное обстоятельство большим разрежением на такой высоте воздуха и весьма малым количеством содержавшихся в нем паров; другими словами — прозрачностью и сухостью атмосферы.

По ночам охлаждение через лучеиспускание происходило быстро, и температура нередко падала ниже точки замерзания (до –3,3°). В общем погода стояла большей частью ясная; облачных дней в течение всего августа считалось 9, а полуоблачных 4. По ночам ясность еще более преобладала.

Атмосферных осадков почти вовсе не падало; в течение всего месяца дождь трижды только крапал. Случалось, что дождь, посылаемый тучами (обыкновенно небольшими), не долетал до земли и испарялся вновь в страшно сухой атмосфере. Подобное явление и прежде замечено было мною в южном Ала-шане. Вообще в северном Цайдаме, как и в соседнем ему Нань-шане, летние дожди редки, и местность эта лежит вне влияния обильных влагою муссонов — китайского и тибетского. По той же, вероятно, причине редки в описываемом районе и грозы, которых в течение августа мы не наблюдали ни одной.

Ветры в августе, в особенности в северном Цайдаме, являлись часто и нередко (10 раз) достигали значительной силы, хотя собственно бурь было только три. Преобладающее, даже почти исключительное направление августовские ветры имели, как и в июле, северо-западное. Начинались они обыкновенно с полудня и стихали к вечеру, иногда же только к полночи. Сильный ветер всегда наполнял атмосферу пылью, более или менее густою. Но иногда пыль являлась в воздухе и при слабом сравнительно ветре, вероятно, в том случае, когда этот ветер, наиболее сильными своими порывами, проходил по глинистым или солончаковым местностям.

Днем, почти всегда с полудня, на равнинах северного Цайдама бегали частые вихри, достигавшие весьма большой высоты и различных форм. Подобные вихри, только обыкновенно меньших размеров, свойственны в летний период всем вообще пустыням Центральной Азии; но, как исключение, наблюдались нами иногда и зимою в Северном Тибете.

Крайне бесплодная местность. Запасшись скверною соленою водою из ключа на южной оконечности Тосо-нора[262], мы прошли двойным переходом 42 версты и остановились ночевать неподалеку от р. Булунгира. Вся пройденная местность состояла из совершенно голых лёссовых и галечных площадей; местами залегали солончаки, на которых росли кой-где редкие корявые кусты саксаула. Всюду было мертво — ни птицы, ни зверя, ни даже ящериц, точь-в-точь [261] в худших местах Хамийской пустыни[263].

Несмотря на 1 сентября, жара в тени доходила до +26,8° Ц, т. е. до такой температуры, какой мы ни разу не наблюдали в течение августа. Но тем не менее в следующую же ночь при сильной буре от юго-запада, перемежками с дождем, падал снег, принесенный сюда из недалеких уже заоблачных нагорий собственно Тибета. Утром 2 сентября буря свирепствовала с такой силой, что мы, несмотря на крайне неудобную стоянку, принуждены были обождать выступлением с бивуака почти до полудня. Затем ветер сразу стих, и наш караван двинулся в путь.

Тотчас же перед нами раскинулась обширная глинисто-солончаковая площадь без малейшего даже признака растительности. Мы прошли 18 верст поперек этой площади, которая к востоку тянется до болота Иргицык и к западу продолжается также довольно далеко. Почва здесь состоит из влажной лёссовой глины, на поверхности твердой и гладкой, как пол. Только местами, ближе к южной окраине, глина эта, вероятно, от действия развивающихся внутри газов, взрыхлена, словно недавно вспаханное поле. По северной окраине описываемой площади, находящейся во владении князя Куку-бэйле, проходит р. Булунгир (т. е. мутная), которая вытекает из болота Иргицык и впадает в Баян-гол. Там, где мы переходили, Булунгир имеет сажени 3–4 ширины и глубину около фута; по берегам его растительности нет вовсе.

Река Баян-гол. Тем отраднее было для нас добраться, наконец, до Баян-гола, лучшей и наибольшей во всем Цайдаме реки, на берегах которой встречается и лучшая растительность этих местностей.

Баян-гол (в переводе "Богатая река") вытекает, по словам местных монголов, из оз. Тосо-нор(61), лежащего в окрайних к Цайдаму Тибетских горах. Затем, выйдя в равнины южного Цайдама, описываемая река течет здесь около 250 верст в северо-западном направлении и впадает в мелководное соленое озеро, название которого узнать мы не могли [264]. В своем среднем и нижнем течении Баян-гол проходит срединою восточной части тех обширных солончаковых равнин, которые наполняют собою весь юг и отчасти запад Цайдама. Равнины эти состоят то из совершенно бесплодных шероховатых солончаков, местами покрытых слоем соли в дюйм и более толщиною, то (ближе к южной и восточной окраинам) из площадей, поросших кустами тамариска и хармыка, то, наконец, из ключевых и болотистых пространств, по которым растут тростник, осока и другие болотные травы, доставляющие подножный корм стадам местных жителей.

В том месте, где мы вышли на Баян-гол, река эта состоит из двух рукавов, лежащих в расстоянии около двух верст один от другого. Северный рукав, главный, имеет, при малой воде, от 7 до 10 сажен ширины, местами расширяется сажен на 15–20; глубина его от 1 до 2 футов; дно состоит из твердой глины, так что переходить в брод везде удобно. Южный же рукав еще меньше своими размерами.

Берега Баян-гола довольно густо поросли кустарниками, среди которых решительно преобладают хармык (Nitraria Schoberi) и тамариск (Tamarix Pallasii); в меньшем гораздо числе встречается сугак (Lycium ruthenicum, реже L. turcomanicum) и кой-где кендырь (Apccynum venetumr); на более влажных местах изобилен тростник (Phragmites communis). Из других же трав, кроме нескольких злаков, здесь обыкновенны: касатик (Iris sp.) и Salsola sphaerophysa; нередко также Cynomorium coccineum (солянка и циноморий).

Рыбы в описываемой реке довольно много. Нами добыты: Schizopygopsis stoliczkai, Nemachilus stoliczkai и два новых вида того же рода Nemachilus [265].

Из птиц на Баян-голе впервые теперь нам встретился цайдамский фазан, новый вид, найденный мною здесь еще в 1872 году и описанный под названием Phasianus vlangalii. Кроме того, из оседлых видов обыкновенна была саксаульная сойка (Podoces hendersoni), а из пролетных: Lanius isabellinus, Motacilla baikalensis, Upupa epops [266], но водяных пород попрежнему почти не встречалось.

Из зверей мы нашли на Баян-голе только хара-сульт (Antilope subgutturosa) и медведей (Ursus n. sp.)[267]. Последние, как выше было упомянуто, ежегодно осенью спускаются с нагорья Северного Тибета в равнины южного Цайдама и кормятся здесь ягодами хармыка. Пища, эта, вероятно от неумеренного ее употребления, действует расслабляющим образом на желудок медведя, который нередко оставляет на своих следах характерные признаки собственного обжорства.

Некоторые места на Баян-голе пригодны для земледелия, но его здесь не имеется. Летом монголы также не живут на описываемой реке, по несметному обилию там насекомых, мучающих стада.

Невольные ошибки. Таким образом оказывается, что Баян-гол, в сущности, река скромных размеров. Между тем, во время первого моего посещения этих местностей, в ноябре 1872 и в феврале 1873 годов, измеряя немного выше места нынешней переправы ширину того же Баян-гола, я нашел ее равной 230 саженям, т. е. почти полуверсте[268]. Местные монголы уверяли, что такова ширина всей реки вообще и что летом ее невозможно переходить в брод, по причине топкого илистого дна. Подобной невзгоды мы сильно опасались, направляясь теперь к Дзун-засаку. Но, к великой нашей радости, опасения эти оказались ложными, и Баян-гол, к немалому также удивлению, вдруг явился небольшою сравнительно рекою. Правда, вода в это время стояла низкая. Во время же дождей в соседних тибетских горах Баян-гол разливается и затопляет свои плоские берега. При такой высокой воде описываемая река, вероятно, и замерзла осенью 1872 года, когда впервые мы производили здесь свои измерения.

Не менее ложное понятие вынес я тогда и о самом Цайдаме, представляя себе, согласно уверению монголов, эту страну сплошным солончаковым болотом, тогда как подобная характеристика вовсе непригодна для Цайдама северного. Наконец, те же монголы единогласно уверяли меня, что цайдамские равнины тянутся, не прерываясь, до самого Лоб-нора — и опять-таки это оказалось вздором.

Приведенные факты достаточно показывают, насколько трудно путешественнику в таких диких и малоизвестных странах, какова Центральная Азия, доверяться рассказам туземцев. Обман будет на каждом шагу, частью умышленный, частью по глупости рассказчиков или переводчика, наконец, по подозрительности к чужестранцу вообще. И если в чем-либо захотят вас обмануть, то, поверьте, все и везде будут говорить, как один человек, так что нет никакой возможности даже случайно, убедиться в неправде.

Выход на старый путь. Переход в 23 версты привел нас от Баян-гола к хырме Дзун-засак, той самой, которая дважды была мною посещена при первом путешествии в Центральной Азии в 1871–1873 годах. Таким образом мы вышли на старую дорогу и сомкнули с ней линию нового пути.

Более шести лет протекло уже с тех пор, как я был в этих местах, но теперь для меня так живо воскраело все прошлое, словно после него минуло только несколько дней. Помнилось даже место, на котором тогда расположен был наш маленький бивуак; помнилось ущелье, по которому вчетвером мы направились через хребет Бурхан-Будда в Тибет, без гроша денег, полуголодные, оборванные, словом, нищие материально, но зато богатые силою нравственною…

Лишь только поставили мы палатки в трех верстах восточнее хырмы Дзун-засак, к нам тотчас явился давнишний ее обитатель Камбы-лама, с которым я и Иринчинов, как старые знакомые, встретились друзьями. От Камбы-ламы узнали мы, что наш тибетский проводник Чутул-дзамба умер; также умер тибетский посланник Камбы-нансу, который виделся с нами в 1872 году на Куку-норе и предлагал свои услуги в Лхасе; наконец, умер и молодой кукунорский ван, отправившийся на поклонение далай ламе и не выдержавший трудностей пути через Северный Тибет. Молодой ван скончался почти мгновенно, вероятно от разрежения воздуха, на горах Тан-ла. С его смертью пресекся род владетельных куку-норских князей Цин-хай-ванов. До выбора же и утверждения нового вана Куку-нором управлял тосалакчи, т. е. бывший помощник умершего князя(62).

Возня с князем Дзун-засаком. Шесть дней простояли мы возле хырмы Дзун-засак, и все это время прошло в хлопотах по дальнейшему снаряжению в Тибет. Местный князь Дзун-засак, тоже один из старых знакомцев, вопреки нашему ожиданию и, повидимому, без всякой причины, встретился с нами далеко не радушно. Подобно Курлык-бэйсе, Дзун-засак сразу начал отговариваться неимением людей, знающих путь в столицу далай-ламы. Конечно, это была явная ложь, так как из Цайдама в Тибет и обратно каждогодно ходят караваны богомольцев или торговцев, и местные монголы служат для них проводниками. Да, наконец, редкий из этих монголов сам не бывал в Лхасе в качестве богомольца. Дзун-засак несомненно знал все это очень хорошо, но, вероятно, получил заранее приказание всякими средствами затормозить наш путь в Тибет и пожелал отличиться перед китайцами.

Сначала я ласково уговаривал засака найти нам проводника, а затем, видя, что просьбы и вежливое обращение ни к чему не ведут, наоборот — еще более утруждают дело, назначил князю двухдневный срок для приискания проводника. Опять с этим ультиматумом был отправлен к засаку урядник Иринчинов, который, как знаток дела, приложил еще несколько собственных внушений, даже весьма крутых, в особенности относительно ближайших княжеских советников. Дзун-засак просил дать ему несколько времени на размышление и послал за своим соседом Барун-засаком. После долгого совещания оба князя решили дать нам вожака и исполнить другие наши требования. Словно из земли вырос проводник, которого привели нам оба князя и рекомендовали, как человека, хорошо знающего путь через Тибет. С нашей стороны этому вожаку обещано было 50 лан[269] за проводы; но вместе с тем объявлено, что если он вздумает нас обманыватьи заведет куда-либо, то будет расстрелян. Угроза эта, повидимому, не произвела на вожака особенного действия; итти с нами он согласился.

Таким образом главное дело уладилось. Теперь нужно было кончать вопросы второстепенные и развязаться с излишним багажом. Приятель Камбы-лама много помог нам в этом отношении. Он согласился принять к себе в хырму на хранение наши коллекции и лишний багаж, всего пудов тридцать клади. Затем оба засака, после опять-таки настоятельных с моей стороны требований, взяли от нас на сохранение 20 ямбов серебра. Теперь обоз наш значительно убавился, но все-таки оставшимся багажом необходимо было завьючить 22 верблюда; зато вьюки сделались легкими, не более как по 6–7 пудов весом на каждое животное.

Счастье великое, что почти все наши верблюды, отдохнув в Нань-шане, чувствовали себя бодрыми и годились на переход через Тибет. Иначе мы не могли бы туда вовсе итти, по крайней мере теперь, так как ни у Дзун-засака, ни у Барун-засака хороших верблюдов не оказалось. Да их мало было, вероятно, и во всем Цайдаме, где, по словам монголов, уже три года сряду свирепствовал падеж на этих животных. Как бы там ни было, но мы удачно переформировали свой караван и 12 сентября, распрощавшись с Камбы-ламой, двинулисьв Тибет. Начался второй период нашего путешествия, более интересный как по самому характеру впереди лежавших местностей, так и по их совершенной неизвестности.

Результаты первого периода путешествия. Если же подвести итог первому, только что завершенному, периоду нашей экспедиции, то, откровенно говоря, мало у нас осталось отрадных о нем воспоминаний. Пустыня залегла сплошь от Зайсана до [270] Бурхан-Будда, более чем на две тысячи верст[271]. На всем этом пространстве мы только однажды, именно на Тянь-шане, встретили настоящий лес, в котором провели сутки. Понятно, что при таких условиях местностей нами пройденных, в них не слишком обильна была научная добыча как среди царства растительного, так и среди царства животного. За пять весенних и летних месяцев нами наблюдалось 43 вида млекопитающих [272] и 201 вид птиц; тех и других собрано в коллекцию около 600 экземпляров. Пресмыкающихся добыто было довольно много, но рыбы найдены только в реках Урунгу и Баян-голе. В гербарий собрано было 406 видов растений. Кроме того, по всему пройденному пути, интересному в особенности от Хами до Бурхан-Будда, где еще ни разу не проходил кто-либо из европейцев, добыто много данных, чисто географических: глазомерная съемка пути, несколько определений широты, барометрические измерения высот и метеорологические наблюдения. Этнографические же исследования вообще были скудны, так как по пути мы встречали почти сплошь бесплодную пустыню, за исключением лишь оазисов Хамийского и Сачжеуского да немногих местностей северного Цайдама.