Кетлин О'Брайен Запретная страсть

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Они ехали уже минут десять, безмолвно переживая отвратительное чувство вины. Убийственное молчание делало еще слышнее удары грома, скрип «дворников», стук крупных, как галька, капель дождя, хлеставшего по лобовому стеклу.

Келси время от времени посматривала на профиль Брэндона, точно вытесанный из камня. Даже мелькавшие одна за другой вспышки молнии не могли создать иллюзию подвижности этого лица, однако ей и в голову не приходило заговорить с ним. Да и что можно было сказать?

Чаще она бросала взгляд на спидометр. В темные промежутки между ударами молнии стрелка, казалось, подпрыгивала выше и выше, и каждый раз открывалась новая пугающая цифра. Неужели он хочет, чтобы судьба своими руками наказала его? Это совершенно не похоже на младшего Траерна. Ведь я полюбила его как раз за то, что жизнь представляется ему большой, интересной игрой.

Может быть, он просто пытается убежать от стыда, оставив его позади? Если обернуться, особняк Траернов все еще можно различить, хотя он и превратился уже в чернильное пятнышко на вершине утеса.

Но оборачиваться не хотелось. Сплетя пальцы на коленях, Келси смотрела, как пляшут на них блики света, и вспоминала, какими бледными они казались по сравнению с его руками. Неужто это было буквально несколько минут назад? Неужто и в самом деле мои пальцы жадно рыскали по телу Брэндона, дотягиваясь до самых сокровенных мест?..

Стрелка на спидометре снова подскочила, и ей показалось, будто желудок плюхнулся вниз. Это безумие – так гнать машину в грозу!

Она еще раз кинула на Брэндона вопрошающий взгляд, пытаясь внушить ему желание заговорить, но он молчал и ничем не показывал, что замечает ее, застыли даже длинные ресницы. Разве что побелели суставы пальцев, сжимавших руль, да правая нога напрягалась, когда он давил на газ.

Брэндон! Она до боли стиснула пальцы. Без привычной улыбки он выглядит старше, почти как Дуглас, и суровее, хотя и не так, как Дуглас. И все равно он великолепен! Мокрые волосы в беспорядке отброшены с высокого лба, и это ему очень идет. Даже сейчас хочется погладить их… Сейчас – и всегда. Какая-то не подчиняющаяся воле часть ее души возжелала его с того самого момента, когда она впервые его увидела.

Усилием воли Келси заставила себя отвести взгляд. Может быть, сказала она себе, с трудом отвлекаясь от мечтаний, может быть, он просто спешит отделаться от меня?

Неожиданно машина дернулась и вильнула вбок. Ее вскрик, хруст разбиваемого стекла и скрежет металла – все вместе прервало тягостное молчание.

– Боже! – хрипло выдохнул Брэндон, когда машину подбросило на обочине. Фары метнулись на деревья, но вскоре Брэндон совладал с заносом, и фары опять осветили дорогу.

– Брэндон, что…

Она повернулась, но испугалась только тогда, когда увидела его побелевшее, ожесточившееся лицо с плотно сжатыми губами и стиснутыми зубами. Таким она его никогда не видела. Стараясь побороть панический страх, Келси потянулась к его руке.

– Что случилось?

Не успел Брэндон ответить, как она поняла: их преследует темно-зеленый седан. Даже сквозь завесу дождя виднелся бампер, отражавший свет задних фонарей их машины.

– Кто это? – впадая в панику, выкрикнула она. – Кто это?

– Думаю, Дуглас, – глухо, ошеломленно произнес Брэндон.

Келси вздрогнула. Почему он так решил? Она испуганно уставилась на седан. Тот упорно настигал их, радиатор уже почти поравнялся с дверцей. Однако их разделяла такая плотная стена дождя, что водителя почти не было видно. Келси сглотнула слюну и почувствовала во рту горечь.

– Ты что делаешь, черт побери?! – заорал Брэндон, и она поняла, что кричит он человеку в седане, хотя продолжает глядеть прямо перед собой на дорогу. – Ты что, спятил?

Это правда. Он действительно сошел с ума. Сошел с ума от ревности… И едва она поняла это, седан врезался им в бок. Снова лязгнул металл, и их опять отбросило с полосы движения.

По шинам чиркнул край скалы, и Келси увидела глубоко-глубоко внизу белые барашки, набегающие на иссеченный ливнем берег. Ей хотелось завизжать, дать выход обуявшему ее ужасу, но горло перехватило спазмом.

Потом озеро исчезло, и по скрипу каменистой почвы под колесами она поняла, что машина въехала в противоположный кювет. Зеленый седан еще раз боднул их, попав в заднее крыло, их круто развернуло, и машина окончательно потеряла управление. Свет фар побежал по деревьям и густым ветвям. Даже у Брэндона не хватило сил удержать бешено крутящийся руль.

Время остановилось, и она подумала: какое счастье, что мы с Брэндоном отдались друг другу! Когда завеса дождя раздвинулась и ствол огромной сосны бросился им наперерез, чувство вины окончательно улетучилось, и она испытала радость. Радость оттого, что ее тело познало такое наслаждение, ее сердце – такую любовь, прежде чем мир перестал для нее существовать.

Она вцепилась в приборную доску, и в ту же секунду ветровое стекло рассыпалось мозаикой мелких осколков. По щекам Келси стекали кровь и дождевые струи, и она слышала, как Брэндон зовет ее. Она повернула голову, чтобы ответить, но не успела: мир взорвался и все погрузилось во тьму.

Когда она через целую вечность очнулась, Брэндон все еще звал:

– Келси…

Его голос казался слабым шепотом, почти терялся в гомоне незнакомых голосов и царившей вокруг суматохе. Суетились люди, а металлический голос, искаженный мегафоном, отдавал неясные приказания… Однако она находилась вне всего этого. Сосредоточившись, она услышала звуки замирающей грозы, шлепки последних случайных капель, ворчанье уходящего вдаль грома.

– Келси… – Голос Брэндона находил ее в этом шуме, и каждый звук отзывался в сердце. Он звучал встревоженно и смущенно и слышался как бы издалека, словно Брэндона уносило куда-то на лодке, управлять которой он не мог.

Келси мысленно отвечала, что слышит его, но не находила в себе сил произнести это вслух. Люди вокруг нее что-то энергично делали, поднимая ужасный шум и утомляя ее.

В оцепенении, как будто она не она, Келси осознавала, что кто-то трогает ее, ощупывает тело. Но это не Брэндон! Я знаю руки Брэндона!

Она пыталась вспомнить, почему ей было так страшно и почему от боли раскалывается голова, а кто-то чужой трогает ее… Но мысли были точно марионетки, которых раскидало в разные стороны, и ей никак не удавалось распутать все нити.

– Келси! – снова послышался шепот Брэндона.

– Шшш, успокойтесь. У нее все в порядке, – где-то рядом проговорил возбужденный женский голос. – Мы сейчас осматриваем ее.

– Келси! – Шепот Брэндона звучал еще тревожнее. Потом он тяжело вздохнул: – О Боже, Келси!

– С ней ничего страшного. У вас обоих все в порядке, – повторила женщина, но ее профессиональный утешающий тон еще больше расстроил Келси. Она вспомнила, как лет двадцать назад машина сбила ее собаку. «Келси, не бойся, у нее все в порядке», – уверял ветеринар. Но он обманывал, собака не выжила.

Когда ощупывавшие ее руки коснулись лодыжек, Келси застонала и сама удивилась этому звуку. С чего мне в голову пришли такие воспоминания? Я не собираюсь умирать. У меня болит голова, но только и всего. Здесь никто не собирается умирать. Никто!

– Он вас не слышит, – прервав поток утешающих фраз, откуда-то сверху раздался мужской голос. – Бедняга потерял сознание.

Руки наконец закончили осмотр ее тела, и Келси услышала, как по мокрой земле зашлепали, удаляясь, шаги.

– С леди все о'кей. Кости целы. Много порезов, наверняка сотрясение мозга. Но ее можно транспортировать. Давайте носилки.

Келси хотела было повернуть голову, хотела посмотреть, но мышцы ей не подчинялись. Она позволила уложить себя на носилки и с удовольствием почувствовала, что ее ноги закутали в теплое одеяло. Теперь голова болела меньше, и, когда носилки покатились по неровной поляне, она даже открыла глаза и блуждающим взглядом посмотрела вокруг.

Верхушки деревьев прыгали на фоне затянутого облаками ночного неба, как будто она смотрела фильм, снятый ручной камерой. На лоб ей упала прохладная капля дождя, сорвавшаяся с ветки. Ноздри уловили странный запах – запах дыма. Непонятно, откуда взялся огонь во время дождя?

Внезапно ею овладел страх. Она сделала попытку увидеть что-то черневшее слева, но от этого движения страшно заболела голова. Брэндон должен быть где-то здесь! Почему он не зовет меня?.. Два слога ее имени были для нее страховочной веревкой, которая спасала ее, не давая провалиться в пустоту.

Позови меня, произнеси мое имя, Брэндон!

Неужели его увезли?

Когда ее подняли в машину «скорой помощи», от яркого света глаза пронзила острая боль, и она зажмурилась. Где он? Почему его не слышно?

Брэндон!

Она заметалась по подушке, поняв, что изо рта у нее вылетает лишь неразборчивый стон. Рядом с ней кто-то сидел и щипал ее за руку. Почему со мной не говорят? Почему мне не сказали, где он?

Брэндон!

Услышав, как завели мотор, она беспомощно дернулась.

Где он?! Я не уеду без него!

Келси всхлипнула и почувствовала на губах вкус крови.

– Больно? – раздался голос, и над ней склонилась тень, заслоняя внутреннее освещение. – Это просто укол, обычная процедура, ничего страшного.

Келси с усилием приоткрыла глаза – яркий свет слепил ее.

– Брэндон, – произнесла она, стараясь, чтобы это слово прозвучало как можно отчетливее, хотя малейшее движение губ причиняло страшную боль. – Что с ним?

– Брэндон? – медленно переспросила женщина в белом халате, которая до этого успокаивала Брэндона и ощупывала Келси. – А который из них был Брэндон?

Жуткая догадка пронзила Келси – женщина употребила прошедшее время. У нее перехватило дыхание. Нет! Нет! Свет переместился в сторону, и лицо врача съежилось.

Напрасно Келси старалась уловить убегающий лучик света. Неужели эта женщина не может отличить Брэндона? Братья такие разные, буквально как солнце и туча.

– Брэндон, – пробормотала она заплетающимся языком, и веки у нее смежились. Перед глазами встал новый образ – образ светловолосого мужчины с искрящимися карими глазами. – Брэндон, – повторила она или подумала, что повторила. – Это тот, который улыбается.

Она хранила в памяти каждую его улыбку, как сладкие яблоки в чулане. Запасала впрок на случай голода.

Но ей отведено было слишком мало времени. Брат ее жениха был археологом и потому редко возвращался к семейным пенатам. Они встретились всего месяц назад, когда, узнав о помолвке Дугласа, он заскочил домой между двумя очередными раскопками, полный желания поздравить брата и познакомиться со своей будущей невесткой.

Келси замечала, что каждая его улыбка становилась новым шагом в их отношениях. А дружба постепенно перерастала в непреодолимое влечение, которое этим вечером с такой силой прорвалось наружу.

Вначале он вежливо улыбался при виде ее – приветливо, оценивающе, как и положено улыбаться невесте своего брата.

Затем начались более теплые улыбки за ужином, когда они встречались взглядами, услышав глупую шутку или выходящую за всякие рамки помпезную сентенцию Дугласа.

За этим последовали улыбки сочувственные – когда он помогал ей справиться с упрямым компьютером, выполняя невыполнимое требование Дугласа уложиться в невозможно короткое время. Или благодарные, когда она учила его сестренку укладывать волосы.

Потом по вечерам, неожиданно встретившись в саду после пробежки, с трудом переводя дыхание, они глядели друг на друга, и он улыбался ей одними глазами.

После этого улыбки стали смущенными, неловкими – когда их руки сталкивались над тарелкой с десертом, когда они задевали друг друга, обходя машину в гараже, когда сидели рядом в темноте и смотрели телевизор, остро ощущая близость друг друга.

И вот в последние несколько дней в его улыбках стало сквозить запретное чувство, это были натянутые улыбки, когда он проходил мимо двери ее спальни, когда с неловкой чопорностью желал доброй ночи и старался не смотреть на вырез ее пеньюара. А нынче вечером он уже не улыбался, они оба не выдержали и отдались неодолимой, неистовой страсти…

– Брэндон, – позвала она еще раз, когда машина тронулась, хотя и понимала, что Брэндон не слышит.

Я потеряла его, потеряла его улыбки, потеряла навсегда! – поняла Келси.

Ночью в больнице гораздо лучше: свет приглушен, белизна не так слепит глаза, теплеет леденящий отблеск металла. А главное, все это видится как в тумане – благодаря болеутоляющим и снотворным.

Утром же солнце нещадно бьет в незанавешенное окно, высвечивая каждый предмет казенной обстановки и заставляя вспомнить о реальности, о которой нет сил думать.

Келси сидела на краю кровати одетая, забыв про щетку в руке, и разглядывала туфли, словно видела их впервые в жизни.

Она не видела их два дня, а может, и больше. Все это время она лежала на койке, завернутая в простыни, забинтованная, благодарная за то, что каждые четыре часа ей делают укол. Сказать, что боль невыносима, было бы неправильно. «Повезло» – так со злостью, будто она намеренно уклонилась от причитающейся ей доли страданий, выразился доктор Джеймс.

У нее было несколько неглубоких порезов на лице и руках, наливающиеся лиловой краской синяки и легкое сотрясение мозга, которое, несмотря на внушительное медицинское название, проявлялось только сильной головной болью. И все.

Уколы нужны были ей не для того, чтобы притупить боль от полученных травм, а для того, чтобы сдержать ту боль, которая, точно стая волков, раздирала в клочья ее душу.

Доктор Джеймс, друг семьи, который лечил всех детей Траернов – Дугласа, Брэндона, а затем, много позже, их нежданную, но обожаемую сестру Джинни, – в первую же ночь сообщил ей, что Дугласа нет в живых. Он никак не мог справиться со своим голосом, дрожавшим от волнения.

Эта сумасшедшая гонка сквозь ливень закончилась трагедией. Дуглас потерял контроль над машиной, свалился с осклизшего под дождем утеса и разбился о камни. Смерть наступила мгновенно.

Глядя на доктора, Келси пыталась осознать это, но не могла. Дуглас, который всегда казался таким непобедимым, бурливший такой грубой силой, мертв? Этого не может быть. Доктор ни словом не обмолвился о Брэндоне. Ее измученный мозг ухватился за это, как утопающий за соломинку.

– А как… – Она проглотила слюну, неловко шевельнулась и попробовала задать вопрос снова: – А как Брэндон?

Услышав вопрос, доктор Джеймс помрачнел, как будто она не имела права спрашивать, но ответил, хмуро и прямо. Брэндон жив, он находится двумя этажами ниже, в отделении реанимации, без сознания, что является результатом «внутричерепного кровоизлияния». Он может прийти в себя и через десять минут, и никогда вообще. И глаза. Они сильно пострадали от удара в голову и разбитого стекла. Опять же только время покажет, будет ли он видеть. А в настоящий момент важно вывести его из комы.

Келси не позволили навестить Брэндона, несмотря на все ее мольбы. Глядя на поджатые губы доктора, Келси думала: он, наверное, испытывает удовлетворение от этого.

Ясно было, что он считает ее виновной в трагедии. Он не поинтересовался, почему она оказалась в машине Брэндона, а не Дугласа. Он не спросил, почему Дуглас как безумный старался догнать их. Но его подозрения и ее вина, точно отвратительные миазмы, наполняли комнату.

Вот так, не имея возможности увидеть Брэндона, она провела несколько дней, рисуя в своем воображении картины одна страшнее другой: как Брэндон лежит один, бесчувственный и недоступный.

Дрожащими пальцами Келси ощупала порезы, изломом протянувшиеся вдоль линии волос, и подумала: оставили ли осколки след на лице Брэндона? Потрогав припухлость над виском, попыталась представить себе: может, и он чувствует во сне такую же пульсирующую боль? Видит ли он сны? Знает ли, что случилось с ним? Знает ли, Боже, о Боже, знает ли о Дугласе? Винит ли меня так же, как доктор Джеймс? Как я виню себя сама?

Вот что было хуже всего – осознание, что все происшедшее – ее вина. Едва она успевала подумать об этом, подступала дурнота, и комната начинала крениться и темнеть.

– Хорошие новости, – проговорил доктор Джеймс, пряча в карман стетоскоп и записывая что-то в ее карте. – Брэндон пришел в сознание. Он еще в реанимационной, но в сознании.

Келси посмотрела на него. В сознании? Слова медленно доходили до нее, просачиваясь сквозь слои защитного безразличия, которыми она окружила себя.

Внезапно в ней вспыхнула надежда. В сознании! Жив!

Она сразу поднялась, села, почувствовав, как по жилам бешено заструилась кровь. Она смотрела на широкую белую спину доктора Джеймса и пыталась унять рыдания, комом вставшие у нее в горле.

– Он в сознании? – наконец удалось ей промолвить. – Значит, все обойдется?

Доктор Джеймс обернулся и пристально посмотрел на нее. Келси показалось, что его серые глаза видят все: прорвавшуюся страстность, раскрасневшиеся щеки, затуманенные слезами глаза.

– Мы так полагаем, – осторожно проговорил он. – Брэндону настолько лучше, что это позволяет нам питать немного больше оптимизма. Он то приходит в себя, то опять впадает в забытье. Это нормально, он получает много лекарств. И мы, конечно, обеспокоены его глазами. Главное, что он вышел из комы. – Прихватив с собой карту Келси, доктор направился к двери. – Ну а с вами все в порядке, пора выписываться. Вас может кто-нибудь подвезти, мисс Уит например.

Кое-как поднявшись на подгибающихся от слабости ногах, Келси кинулась за ним, чтобы не дать ему уйти. Ухватившись обеими руками за белый халат, не обращая внимания на боль, резанувшую в одной из потревоженных ранок, и стараясь не показывать своего отчаяния, она спросила:

– Могу я увидеть его?

– Честно говоря, не думаю, чтобы это было желательно. Его нельзя беспокоить…

– Я не побеспокою! – Келси не дала договорить, все еще не выпуская его халата. Она просто не могла позволить ему уйти, пока он не скажет «да». – Я только посмотрю.

– Возможно, он спит.

– Все равно! – Она не смогла сдержать возбуждения, но тут же спохватилась. Если доктор подумает, что она в истерическом состоянии, то ни за что не пустит ее. – Я не расстрою Брэндона.

– Ну что же, ладно, – нехотя согласился доктор, словно удивляясь собственной капитуляции. – Но только на минутку. Если заметите, что он возбудился, немедленно уходите.

Она кивнула:

– Конечно.

Приняв решение, доктор Джеймс не стал больше тратить времени. Махнув рукой, чтобы она шла следом, он быстро зашагал по коридору. Келси поспешила за ним, с каждым шагом ступая все увереннее.

Было еще очень рано, и они оказались единственными пассажирами в лифте. Доктор с силой ткнул в кнопку четвертого этажа, словно уже сожалея о проявленной слабости.

– Прежде чем вы к нему пойдете, – ожидая, когда закроются неторопливые двери, произнес доктор, – вам нужно приготовиться. – Он еще раз нажал на кнопку. – Брэндону крепко перепало. Намного больше, чем вам.

Келси непроизвольно провела рукой по бинту на щеке.

– Я знаю. – При мысли о том, как страдает Брэндон, у нее больно кольнуло сердце. – Понимаю. Я не подведу.

– Мозговые травмы очень коварны, – уточнил доктор. – Они влияют на память.

У Келси от ужаса округлились глаза. Ей и в голову не приходило такое. Она молилась лишь о том, чтобы Брэндон пришел в сознание и остался жить.

– Вы хотите сказать… – она глубоко вздохнула и оперлась на стену, – что он может не вспомнить меня?

Лифт дернулся и остановился.

– Ну что вы, вас он помнит очень ясно, – успокоил ее доктор Джеймс, глядя, как двери лифта неторопливо разъезжаются в стороны. – Долговременная память у него, по-видимому, в порядке.

Обрадовавшись, Келси пошла за доктором по коридору мимо поста медсестры. Было бы ужасно, если бы Брэндон забыл ее. Но он просто не может забыть – слишком сильный импульс они получили в объятиях друг друга.

Доктор Джеймс остановился перед закрытыми дверями. Она с колотящимся сердцем смотрела на него, чтобы понять, почему он вдруг заколебался.

– Как я вам уже говорил, – продолжал доктор, закрывая дверной проем широкими плечами, – мозговые травмы – коварная штука. Иногда они стирают все, иногда только частично. В случае Брэндона потеря памяти избирательная. – Он прищурился на Келси. – Тревожно избирательная.

Она с недоумением встретила его обвиняющий взгляд.

– Что вы имеете в виду? Что он забыл?

– Всего лишь несколько часов. – Доктор Джеймс заговорил тише, будто боялся, что больной за закрытыми дверями услышит. – Только один вечер – вечер несчастного случая.

У Келси даже открылся рот, и она прикрыла его пораненными руками.

– Целый вечер, – негромко, веско и даже грозно продолжил доктор Джеймс. – Он не помнит, почему уехал из дому. Не знает, почему мчался с такой скоростью. Не знает, почему Дуглас поехал за ним. Не знает, как получилось, что он потерял управление машиной. – Их взгляды встретились. – И не имеет ни малейшего представления, как вы оказались с ним в машине.

У Келси вырвался стон, она откинула голову и уперлась ею в стену, потому что вдруг не стало сил удерживать ее прямо.

– Он не помнит?

– Нет. – Короткое слово прозвучало беспощадно. – Поймите это, мисс Уиттейкер. Я тоже не знаю, что случилось в тот вечер. Я знаю только то, что по каким-то причинам для Брэндона невыносимо это вспоминать. Его мозг предпочел уничтожить это воспоминание. Он ничего не знает, и я не хочу, чтобы вы рассказали ему.

Брэндон с облегчением почувствовал, как по всему телу медленно растекается онемение. Благодарение небесам, лекарства наконец опять начали действовать.

Дежурная сестра щебетала и щебетала, но ее голос уходил все дальше – Брэндона засасывало в создаваемый лекарствами мир, куда-то туда, где все бесцветно, бесчувственно. Нестерпимая боль, миг назад терзавшая его голову, уступила место черноте, пульсировавшей с низким звучанием виолончели. Острая резь в глазах стала просто далеким, окрашенным в красное жалобным воем.

Странно, впрочем, подумал он с нарастающей отрешенностью: я всегда так любил жизнь, любил преодолевать трудности и все такое, а теперь предпочитаю эту пустоту…

Но никогда прежде его мир не походил на этот – полный людей, досаждающих ему вопросами, на которые нет ответа, и рассказывающих вещи, которые для него невыносимы. Нужно ли в таком случае удивляться? Покажите мне человека, который не бежал бы из такого мира! Он расслабил все мышцы, чтобы пустота поскорее вобрала его в себя.

Но, не успев уйти в пустоту, он услышал приближающиеся шаги. Эти звуки задержали его.

– Брэндон, – пытался найти его нежный голос. Прекрасный, но отчаявшийся голос, одна-единственная спичка, которой не осветить бездонного колодца. – Брэндон, ты меня слышишь?

Он не ответил, продолжая погружаться все глубже. Скоро эти слова стали такими же нереальными, как терзавшая его боль, он только успел заметить, что голос окрашен во множество цветов, точно камень опал. Но даже без слов он звучал так печально, как звучит бесконечно дорогое, но безвозвратно утраченное.

Брэндон заерзал на прохладных простынях, и его полоснуло ножом боли. Он застыл, стараясь не двигаться, но не для того, чтобы избавиться от боли. Легче вынести боль, чем печаль. Лучше бы она ушла и оставила меня в покое…

Но она не уходила. Теплые пальцы обхватили запястье и вырвали его из сулящего покой забвения. Память начала пробуждаться. Эти пальцы, этот голос…

Нет! На бровях у него выступил пот, тут же пропитавший закрывавшую глаза повязку. Беспомощно задергались пальцы. Ему хотелось обнять ее, успокоить. Но он знал, что не должен этого делать. Он сжал пальцы в кулак. Если я притронусь к ней, произойдет нечто такое ужасное, чему даже нет названия.

Разрываясь между желанием вспомнить и необходимостью забыть, он чувствовал, как напрягся каждый его мускул. Уйди! – умолял он. Уйди, пока еще не слишком поздно!

Но она подняла его руку к губам и, уронив на нее слезу, поцеловала. На миг вспыхнуло яркое пламя, и он все вспомнил.

Красоту. Взрыв страсти.

Келси! Ох, любовь моя, любовь моя, что мы натворили?

Он застонал, не в силах вынести вспышку яркого света, а потом раздался взрыв, разнесший воспоминания на тысячи кусочков, настолько крохотных и бесформенных, что сложить их заново было бы невозможно.