"В Эрмитаж!" - читать интересную книгу автора (Брэдбери Малькольм Стэнли)5 (наши дни)Но хватит о моей картезианской дилемме. Темнеет, и мне предстоит волнующая и увлекательная ночь в Стокгольме. Я возвращаюсь в отель, переодеваюсь по-быстрому. Планы на вечер обговорены заранее: сегодня я иду на одну забавную шведскую тусовку, и пригласил меня туда не кто иной, как профессор Бу Лунеберг. Он же был так добр, что оплатил мой приезд в Стокгольм для участия в этом увлекательном балтийском мероприятии (правда, я так и не разобрался, в чем его суть). Однако позвольте пояснить: Бу Лунеберг — мой старый ученый друг. Точнее, я знаю его очень-очень давно. Время от времени мы встречаемся на разных научных конференциях, я привык к его выступлениям, всегда сухим, точным и желчным, на хорошо организованных международных семинарах высокого уровня. Мы поддерживаем отношения, обмениваемся оттисками статей друг друга. Словом, мы с Бу — коллеги. Лунеберг — представитель довольно необычной в наши дни, а некогда весьма распространенной профессии. Бу — грамматист; здесь, в Королевском технологическом университете, он преподает научный английский, а также структурную грамматику естественных и искусственных языков. Исследования его очень важны, если не для людей, то, во всяком случае, для компьютеров. Но это еще не все. Темнокостюмный Бу — член Академии наук, а в Швеции это учреждение имеет огромное значение. Ибо Шведская академия (которая все же была основана только в 1786 году при Густаве III Адольфе, ведь планы Рене Декарта вряд ли сыграли в этом деле большую роль) относится к самым влиятельным общественным организациям планеты. По одной простой причине: Академия присуждает денежные премии. Премии в миллионы долларов, премии, которые приковывают к Швеции внимание всех государств. Да, мой старый друг и коллега — один из восемнадцати облаченных в темные костюмы скрытных ученых мужей, которые ежегодно заседают в некоем заполненном книгами и бюстами помещении над Стокгольмской биржей, внимательно изучая произведения, созданные писателями всего мира, и решая, кому присудить Нобелевскую премию по литературе. Иногда Бу звонит мне, чтобы проконсультироваться относительно какого-нибудь кандидата — хотя, насколько помню, ни одна из моих рекомендаций ни разу не была принята во внимание и ни один из названных им возможных победителей так и не был увенчан лавровым венком. Бу Лунеберг — человеке широким кругом знакомств, заядлый путешественник, страстный книгочей, любитель редкостей и пикантных слухов, втайне благоразумный и осторожный — в общем, миниатюрная копия Мельхиора Гримма. Если кто-нибудь знает, что же на самом деле случилось с Декартом, человек этот — Бу, и никто другой. Мы договорились встретиться в семь у входа в Народный театр, неустрашимо развернувшийся фасадом к темной уже гавани навстречу ветру и дождю. Я пришел немного раньше времени и в ожидании прогуливаюсь у подножия статуй шведских драматургов, поглядывая на яркие в ночи огоньки паромов вдалеке. Внутри, на сцене, идет какая-то пьеса Стриндберга, впрочем, не сомневаюсь, что его здесь играют непрерывно. На городской ратуше бьют часы, и звон их разносится над водой. Откуда ни возьмись появляется Лунеберг, седой, аккуратно причесанный, в очках с массивной оправой и маленьким черным зонтиком, в темном костюме, как обычно. Правда, сверху — спортивная непромокаемая куртка «Burberry», что означает некоторую нехарактерную для Бу расслабленность, а может, то просто дань уважения английскому гостю. Пришел он не один, а с высокой длинноногой красавицей блондинкой средних лет. — Рад видеть вас, старина. — Бу жмет мне руку, хлопает по плечу, шутливо толкает в грудь и представляет своей спутнице. Это его жена, и зовут ее Альма. Она окидывает меня взглядом надменным и подозрительным. И я понимаю почему. Скорей всего, меня охарактеризовали словом «романист», а оно нередко вызывает подобную реакцию. Потом я заметил, что в руке Альма держит одну мою книжку. Наверное, попозже она попросит подписать экземпляр, если заслужу, конечно. Альма пускается в вежливые объяснения с извинениями: разумеется, она бы с удовольствием пригласила меня поужинать у них с Бу, но — увы! — у себя в доме шведы принимают только самых близких друзей. Кроме того, мне как писателю интересней пойти в какое-нибудь богемное место. Кстати, она как раз знает подходящее. Подходящим местом оказался ресторанчик за углом, в одном-двух кварталах от театра. Типичное старомодное артистическое кафе, обитое панелями в стиле — Такое вот богемное местечко, — жизнерадостно характеризует Альма Лунеберг открывшуюся перед нами мрачную картину. — Чрезвычайно богемное, — поддакиваю я. — Обычно здесь полно писателей, — продолжает она, — но сегодня они, наверное, сидят по домам. — На улице сыро, — отзываюсь я. — Говорят, Стриндберг часто заходил сюда, здесь он писал о бесплодных поисках взаимопонимания, об отчужденности людей. — Похоже на правду, — Я оглядываюсь на официанта, равнодушно маячащего в отдалении. — Здесь же Лагерквист написал своего знаменитого «Палача». — Тоже похоже на правду. Тут в кафе, подарив мне мимолетную надежду на изменение атмосферы в заведении, неожиданно вваливаются два шумных пьяных субъекта. Ничего подобного: их быстренько загоняют в угол, а вскоре и совсем вытесняют какие-то люди, похожие на социальных работников без постоянного места службы. — Добро пожаловать в Стокгольм, — подытоживает Альма, — Что ж, будем отдыхать и наслаждаться жизнью. Тем временем Бу громко, со старательностью астматика, сморкается и, прочистив нос, принимается расспрашивать меня о всяких академических новостях. Интересуют его главным образом свежие разводы и увеселительные загородные прогулки наших знакомых профессоров. Держится Лунеберг до странности отрешенно и рассеянно — как пояснила Альма, ему вообще не следовало тратить время на приятельские посиделки в кафе. Октябрь — нобелевский сезон. Бу сейчас надлежит заглатывать пачки иностранных романов плюс подкармливать сомнительной информацией ненасытную прессу. Официант вдруг приходит в движение, с летаргической неторопливостью берет курс на наш столик и кладет на него меню в захватанном кожаном переплете, украшенном изображением умирающего Стриндберга. Изучайте, мол, если уж вам так хочется. Однако Лунеберги, исполненные решимости отомстить, игнорируют беднягу (такова она, бескровная северная месть). У меня же мелькает крамольная мысль попросить у него пепельницу. Промелькнула и исчезла: слишком велик риск, что здесь, как и в Калифорнии, курение постыдно и я паду под бременем общественного осуждения. Альма стряхивает перхоть с лацканов мужнего пиджака, откидывается на спинку стула и спрашивает, как мне нравится Стокгольм. Я понимаю, что нельзя упускать удобный случай. И начинается следующий разговор: Я: Я посвятил день философии… ОНА: Не сомневаюсь, что вы побывали на «Вазе»… Я: Побывал. Но потом Декарт поставил меня перед дилеммой… ОН: Позвольте заметить, вы неплохо выглядите. Ведь вам, постойте-ка, уже за шестьдесят? Я ОНА: Мы знаем, сколько вам лет. Это же можно прочесть на первой странице вашей книги. ОН: Не стоит верить всему, что написано в книгах. Я: Особенно в моих. ОНА: Не люблю книги, которым нельзя верить. ОН: Однако перейдем к делу. Возьму на себя смелость посоветовать вам селедку. Здесь ее отменно готовят. ОНА: О да! Остановите свой выбор на селедке. Ее вкус вы не забудете до конца жизни. Я: Селедку я сегодня уже ел. Попробую лучше спагетти. И бутылочку пива, пожалуйста. ОНА: Пиво?! Вы собираетесь пить пиво? ОН: Я: Что-то не пойму, о чем вы? ОНА: Это вам не Финляндия. Мы — викинги — легко возбудимы. Алкоголь дурно действует на нас, как и крепкий кофе. Для людей с неустойчивой психикой это очень вредные вещи. Бу, у тебя на пиджаке опять перхоть. Я: Тогда воды, пожалуйста. ОНА: И селедку, правильно? Я: Вообще-то я заказал спагетти. ОНА: Насчет воды это вы правильно решили. Но что касается селедки… мне кажется, раз уж вы приехали в Швецию… ОН: Декартова дилемма, говорите? Полагаю, вы имеете в виду проблему умственного и телесного… Я: Моего ума и его тела. Я весь день искал, но так и не нашел… ОНА: Ваш ум? Я: Его тело. Я был уверен, что Декарта похоронили в Стокгольме. ОНА: ОН: Ну, не совершенно, а только наполовину. ОНА: Разве может одна его половина быть правой, а другая нет? ОН: Очень даже может. Отчасти он прав, отчасти нет. Декарт действительно скончался в Стокгольме, и королева Кристина приказала похоронить его в Королевском кафедральном соборе. Не сомневаюсь, что вы уже осмотрели этот памятник архитектуры. Я: Осмотрел. Но Декарта там нет. ОН: ОНА: В католической церкви вы тоже побывали? Я: Побывал. Но там его тоже нет. ОН: Я: Многолюдное, должно быть, местечко: мне начинает казаться, что самоубийц в Швеции — избыток. ОНА: Понимаете, климат нам не подходит. Мы созданы, чтобы наслаждаться ясным небом и солнечным светом. Но солнца в Швеции катастрофически не хватает. Летом нам еще кое-как удается быть счастливыми. А зимой иллюзии рассеиваются и ужас жизни предстает перед нами во всей своей неприкрытой наготе. ОН: Там же похоронен Улоф Пальме. Советую сходить посмотреть. Я: И там я найду могилу Декарта? ОН: Я: По-моему, он был гораздо выше. ОН: От него мало что осталось. Видите ли, он превратился в нечто вроде святого, светского святого. Его кости просто-напросто разворовали. Я: Значит, придется ехать в Копенгаген. ОНА: Что ж, Копенгаген — красивый город. Только Декарта там, конечно же, нет. Я: Ну конечно. ОНА: Французы боялись, что англичане выкрадут останки, чтобы обострить политическую ситуацию. Поэтому они снова откопали их, положили в гроб и отправили во Францию. Но на таможне гроб задержали. Я: Наркотики? ОН: Нет, книги. Атеистические книги. В гробах часто провозили контрабанду. В конце концов дело с таможней уладили и останки Декарта прибыли в аббатство Сен-Виктуар. Вольнодумцы хотели устроить новую похоронную церемонию, но церковь запретила. Я: И там, в этом аббатстве, находится могила Декарта? ОН: Ничего подобного ОНА: Я: Да, да, ОН: Во время революции, когда аббатство было разрушено, Декарта откопали снова. Революционеры хотели перенести его в Пантеон, построенный по проекту архитектора Суффло и только-только получивший статус государственной усыпальницы для великих людей прежнего режима. Теперь якобинцы решили положить туда и героев разума: Мирабо, Руссо, Вольтера… ОНА: Помните, как переносили останки Вольтера? Какая была процессия, какой величины гроб… На улицах актеры играли его пьесы. До центра Парижа кортеж добирался больше семи часов. ОН: Имелось в виду, что это символизирует триумф Разума. Вы знаете, что во время революции даже собор Парижской Богоматери переименовали в храм Труда и Разума? ОНА: Так же обошелся с петербургскими соборами Ленин. Скоро вы их увидите: нам ведь предстоит увлекательное путешествие в этот отдаленный уголок Балтии. Я: Прекрасно. Но вы уверены, что Декарт в Пантеоне? Что-то я не припомню… ОН: ОНА: Они мне немножко напоминают Лундквиста — это коллега Бу по Нобелевскому комитету. Он никак не хочет признавать Грэма Грина. ОН: Но это не из-за того, что он против Ньютона. ОНА: Я: Итак, в Пантеон Декарта не пустили. Куда же его дели? ОН: Оставили гроб снаружи, в Парке-музее монументов. ОНА: Вот, нашла! Есть очень вкусная соленая рыба под маринадом — если уж вам так хочется чего-то совсем не похожего на селедку. Я: Нет, благодарю. Значит, я найду Декарта в этом парке? ОН: Я: Там-то я его и найду? ОН: То, что от него осталось. Одну-две кости, не более. Остальное — исчезло. Понимаете, все эти новые похороны, эти ОНА: А вы разве отказались бы от такого украшения? От кусочка великого мыслителя? ОН: Только будьте осторожны: можно нарваться на подделку. Дело в том, что существует два черепа Декарта. Второй обнаружили позже, прямо здесь, в Стокгольме. Я: И какой из них подлинный? ОНА: Стокгольмский. Он точно принадлежал Декарту, там было его имя. Я: Превосходно. Следовательно, я могу увидеть череп Декарта. ОНА: Я: Не сомневаюсь. И где он теперь? ОН: В парижском Музее человека. В одном зале там святой Симеон, в другом — бандит Картуш. ОНА: Да-а… Жизнь, конечно, непростая штука, но порой мертвецам приходится еще труднее. ОН: Мы вообще не о том говорим. Не на ту тему. Я пригласил вас сюда и оплачиваю ваши расходы вовсе не из-за Декарта. Я хочу, чтобы вы приняли участие в проекте «Дидро». Я: Видите ли, я не совсем понимаю, что это за проект «Дидро». А приключения Декарта начинают меня увлекать. ОН: У вас нет выбора. Как говаривал Фаталист из повести самого Дидро, «это записано в небесной Книге Судеб». Вы — герой этой, а не той истории. Все уже решено за вас. Так что — вот билет на паром, вот российская виза. Паром, кстати, называется «Анна Каренина». Я: Ладно. Люблю паромы с литературными названиями. Что мы будем делать в России? ОНА: Мы проследим путь Просвещения. Вы помните, что Дени жил в Петербурге и был придворным философом Екатерины? ОН: Нас будет восемь человек. Согласие на участие в нашей встрече дали весьма известные личности. Мы встречаемся завтра в два часа у терминала Стадсгардескайан. Возьмите такси от отеля… ОНА: И не переплачивайте таксисту. Шведы — честные ребята, но чужим деньгам всегда рады. Надеюсь, серьезных препятствий не возникнет, и мы отчалим в срок. Я: Я тоже надеюсь. Вы уверены, что эти паромы надежны? ОНА: Они абсолютно непотопляемы. Вообще на Балтийском море неприятностей не бывает. ОН: Вы уже подготовили доклад? Мы рассчитываем, что все доклады будут не просто интересны, но великолепны, увлекательны. Я: Извините, я не понял, что вы приглашали меня с условием… ОН: Обязательно напишите. Мы потом выпустим их отдельной книгой. Я заказал на судне конференц-зал. Балтийское море — прекрасное место для проведения семинара. Вы не находите? Я: Всегда мечтал увидеть Балтийское море, проплыть мимо великого архипелага. Красота, наверное, неописуемая. ОНА: Острова, конечно, очень красивы. Оттуда ведут свой род наши северные души, дикие и необузданные. Вы сможете полюбоваться ими в иллюминатор, пока будете слушать доклады. В общем, я за вас спокойна: ведь в своей книге вы называете себя бывалым путешественником. Подпишите мне, пожалуйста, этот экземпляр. У нас все книги подписаны авторами. Набоков, Беллоу, Бродский, Моррисон. Вы попадете в нобелевскую компанию. Я ОНА: Нет, пожалуйста, больше ничего не надо. Ваше имя — и все. Такие экземпляры больше ценятся — на случай, если мы захотим продать ее. Я: Вот, пожалуйста. А какие препятствия вы имели в виду? ОН: Боже, вы что, не читаете газет? И не смотрите Си-эн-эн? В России — кризис… ОНА: Ельцин распустил Думу. Белый дом обстреливается, по улицам идут танки. Не исключено, что дело кончится кровавым коммунистическим переворотом. Бу, опять перхоть на пиджаке. Надеюсь, ты не лысеешь, у тебя такие чудесные волосы… Я: Но послушайте… Чем, по-вашему, это может кончиться? ОН: Могут закрыть границы. Прецедент уже был — в семнадцатом году. Я: То есть мы окажемся отрезаны от России? ОН: Или заперты в ней. Последний вариант предпочтительней. Тогда у нас будет достаточно времени для завершения проекта. Я: Проекта? ОН: Проекта «Дидро». Нам предстоит выяснить, что случилось с книгами и бумагами нашего героя после того, как они были отправлены в Эрмитаж. Вам наверняка известна эта история. Я: Императрица купила его библиотеку. Верно? ОН: Вы абсолютно правы. До сих портам находят новые материалы. Может, нам удастся обнаружить целый роман или что-нибудь в этом роде. ОНА: Или неизвестный еще философский трактат. Или любовное письмо… Я: Прелестно. Или нас посадят в тюрьму. ОН: Тоже не исключено. Как вы относитесь к опере? Я: Обожаю. ОН: Там есть оперные театры. Кировский — и другие. Я: Слышал. ОНА: Это будет потрясающее приключение! Может, вы напишете о нем книгу. Значит, вы заказали селедку? Само собой — я заказал селедку. |
||
|