"Русалки — оборотни" - читать интересную книгу автора (Клименкова Антонина)

Глава 4

— По первому времени, я полагаю, нечего и рассчитывать, чтоб нечисть себя как-то проявила. Затаится, будет к нам присматриваться, — рассуждал Серафим Степанович, глядя на мерцающие тусклым светом окошки изб.

На землю опустилась прозрачная летняя ночь. Деревушка постепенно затихала, готовясь ко сну. Последними угомонились молодые. Шумная компания, горланя частушки, разбилась на парочки. Проводив девушек домой, разбрелись по дворам и парни. Вдалеке умолкли последние звуки гармошки, облаянной собаками и обруганной соседями.

Феликс и Серафим Степанович вышли прогуляться перед сном, полюбоваться на серебристую в лунном свете речку и заодно обсудить минувший день. Очень кстати на высоком берегу нашлась скамеечка — Серафим Степанович был ей весьма рад.

Местечко оказалось довольно милым, уютным. Ветви густого ивняка шатром смыкались над головой. Впереди открывалась панорамой улица, подмигивая окошками, за спиной начинался пологий спуск к воде, к мосткам, на которые бабы ходят полоскать белье. Рядом тихо покачивалась на волнах привязанная к опоре рыбацкая лодка. Две других сушились на песке кверху днищем.

— Пока шибко суетиться не стоит, — продолжал Серафим Степанович, глядя в синее небо, запрокинув голову, будто целясь бородой в звезды. — Пусть к нам попривыкнут, там за разговорами все и узнаем.

Он уже принялся потихоньку за дело: прошелся по деревне, познакомился с некоторыми местными обитателями, успел исподволь выспросить их мнение касательно происходящих безобразий. Кто-то сделал вид, будто ничего не знает, до некоторых не дошел смысл вопросов, но большинство отвечало одинаково, почти слово в слово:

«Какие еще русалки? Бог с вами! Нешто мы нехристи, чтоб в этакую пакость верить!»

«Иван Петрович, конечно, мужик хороший, с головой. Староста из него дельный, ничего плохого сказать не могу. Да единственно вот русалки эти за каждым кустом ему мерещатся. Только не подумайте худого — он не пьющий, нет! Хворь, видно, такая напала. А так он мужик разумный!»

«Разве ж мы не люди, разве ж понимания не имеем? Я вон сызмальства быков боюсь да филинов. А Иван Петрович вон русалок опасается. Каждому своя ужасть…»

— Ты, Феликс Тимофеевич, пока обстановку изучи, местность разведай. Только любопытство сильно не выказывай, на всякий случай. Хорошо все-таки староста придумал про часовню, молодец. Надо будет туда наведаться.

— Я уже был, — сказал Феликс, отмахиваясь от назойливого комариного писка. — Вон она там, на пригорке стоит. Маленькая, деревянная, купол шатром. Маковка как шишка еловая, покосилась в сторону леса. В позапрошлом году но время бури крест упал — так его внутрь затащили, у дверей поставили, к стенке прислонив. Кровля протекает, под крышей воробьи с синицами живут. Полы прогнили, кое-где доски совсем провалились.

— А образа как же?

— Глафира говорит, по домам разобрали на хранение. А по праздникам народ в соседнее село ходит, там и церковь построили, и поп имеется, правда, сильно пьющий.

— Немудрено тогда, прости господи, что тут черти завелись, — вздохнул Серафим Степанович, перекрестясь. — А куда еще тебя Глаша водила? — спросил старичок, хитро прищурившись — благо в сумраке не видно.

Но Феликс подвох в словах старого наставника и так легко распознал.

— Не девица, а репейник. Прилипла и ходит хвостом. И не замолчит ведь ни на минуту!

— Ну ничего, — поспешил успокоить помощника Серафим Степанович. — Девушки — они все такие. Ты бы с ней поласковей, она девчонка неглупая, шустрая. Может многое рассказать, ежели подход правильный найти. А коли помогать согласится — совсем хорошо! Нам тут без помощи, пожалуй, не обойтись… Ну так где вы еще были?

— На том самом месте, где, по словам потерпевшего, монастырского снабженца, на него напали разбойники.

— Я так и думал, что ты не утерпишь и сразу пойдешь искать улики. И что ты там обнаружил, позволь спросить?

— Ничего.

— Совсем ничего? — удивился Серафим Степанович.

— Если верить этому Фоме Лукичу, на него сначала напали русалки, которые предприняли попытки защекотать его до смерти, но это им не удалось. Сразу же после русалок потерпевшего бросились убивать разбойники. Они его жестоко избили и ограбили. Разбили притом бочку лампадного масла и порезали мешки, развеяв по ветру добрых три пуда муки.

— Четыре, — поправил старец, покивав.

— Пусть четыре, — согласился Феликс. — Что удивительно, я не нашел там ни кусочка мешковины. В траве ни следа якобы просыпанной муки. Остатки бочки имеются, однако обнаружил я ее на дне оврага, куда она скатилась с дороги. Вполне вероятно, бочка могла просто упасть с телеги по недосмотру. А разбилась от удара о дерево — о ствол засохшей осины, если быть точным.

— И все? — недоверчиво спросил старец.

— Все, — кивнул Феликс. — Так что версию с разбойным нападением я отметаю категорически. Кроме слов снабженца тому нет никаких подтверждений.

— А с нападением русалок как быть?

— Здесь, как ни странно, кое-что есть…

Похлопав себя по карманам, молодой человек достал аккуратно сложенный носовой платок, призрачной белизной засветившийся в синем сумраке. В платке оказался завернут маленький клочок полупрозрачной материи.

— Кто-то зацепился за колючку и оставил, — пояснил Феликс, демонстрируя находку, — Тут очень кстати кругом растет малина с шиповником.

— Тонкая тряпочка, приятная, — констатировал Серафим Степанович, пощупав лоскуток. — Похоже, дорогая, заморская.

— Возможно, даже не христианского происхождения, — усмехнулся Феликс.

— Ты думаешь, что… — усомнился Серафим Степанович.

— Я думаю, что в рассказе этого Фомы не придуманы единственно русалки.

— Разбойников не было, а русалки были?

— Отряд всадников с саблями, как утверждал снабженец? На дороге остались отпечатки подков одной-единственной лошади — запряженной в тяжело груженную телегу. И множество маленьких следов босых ног. Конечно, может быть, разбойники нам попались низкого роста, субтильной комплекции, с девичьим весом. И вся банда бегает без сапог — во главе с атаманом. Или летают по воздуху?

— Да, что-то подозрительно, — вынужден был признать старец. — Брат Феликс, а ты уверен, что осмотрел именно то самое место?

— Более чем. Даже прошли по версте в ту и другую сторону, на всякий случай.

— Вместе с Глашей?

— Куда же без нее, — буркнул Феликс. — К тому же по дороге сюда я тоже не увидел признаков проходившего отряда всадников. Сами понимаете — лошади, в таком количестве, как расписывал Фома Лукич…

— Может, пешком? — не сдавался Серафим Степанович.

— Они понесли бы на себе два пуда церковных свечей?

— Согласен, здесь места глухие. Но не люди же!

Серафим Степанович пожевал седой ус, почесал бороду.

— По-твоему выходит, русалки были, а разбойников не было.

— Скорее всего, — пожал плечами Феликс.

— Занятно…

Посидев еще минутку, подумав и сказав самому себе «М-да-а…», Серафим Степанович отправился спать.

Феликс же, невзирая на невидимых комаров, в объятия Морфея не торопился.

Толстенький молодой месяц, коромыслом висящий в вышине, отраженный мириадами бликов в водной глади, делал синеву летней ночи совершенно прозрачной. По берегу, во всяком случае, можно было свободно гулять, как днем.

Феликс решил пройтись, развеяться. Тем более русалок он не боялся. Хоть народ и считает, будто речными духами становятся девушки-утопленницы, но ведь призраки не оставляют на колючих кустах лоскутки одежды. Пусть и тончайшей, как лунный свет на песке мелководья… Обычных же девиц мужчине опасаться тем паче негоже.

К тому же за сегодняшний день он, кажется, набрался опыта общения с противоположным полом больше, чем за все предыдущие годы жизни, проведенные в мужском монастыре…

— …Я бы не хотел вас затруднять.

— Что вы, мне ничуть не трудно.

— Но если позволите…

— Конечно-конечно! Я с удовольствием вам помогу.

— Это вовсе не обязательно. Наверняка у вас найдутся другие заботы.

— Пустяки! Я нынче совершенно свободна.

Ну что тут скажешь? Спорить Феликс не привык, да не очень-то и умел. Пришлось смириться и запастись терпением — похоже, оное ему еще очень пригодится.

Глафира была чрезвычайно любезна. Она не только объяснила, где и когда произошел инцидент, но лично проводила гостя на место происшествия. И этим не ограничилась — изо всех сил принялась помогать, замечая малейшие подозрительные приметы и указывая на них Феликсу. А заодно, ведя учтивую беседу, ненавязчиво постаралась разузнать побольше о личности самих приезжих.

— Феликс Тимофеевич, а вам Серафим Степанович кем приходится? Дедушкой?

— Нет, мы не родственники.

— Да? Гм. И правда, совсем не похожи. Ой, смотрите, Феликс Тимофеевич, вон веточка сломана! А тут траву примяли. А здесь лопух с корнем вырвали. Наверное, медведь проходил. Нет, корова. Фу… Феликс Тимофеевич, а у вас братья-сестры есть?

— Нет.

— А где вы живете? В городе?

— Нет, при монастыре.

— Это котором? Мужском или женском?.. Ой, что я говорю! А вы женаты?

— Нет.

— Ой, а вы монах, значит?

— Нет, но собираюсь им стать.

— Послушник, получается? — блеснула эрудицией Глаша.

— Тоже нет. Пока еще не благословили…

— А чем вы занимаетесь в монастыре?

— Секретарем служу.

— Кем? — ужаснулась девушка.

— Письмоводителем.

— А, ясно. А Серафим Степанович монах? А он может жениха с невестой повенчать? А грехи отпустить? Даже самые пустяковые? Самые-самые малюсенькие? А ребенка окрестить? Хоть младенчика? А воду освящать он умеет? Ну хотя бы ручеек? Или хоть полведерка?..

— Может, вам стоит обо всем этом спросить самого Серафима Степановича? — не выдержал Феликс.

— Да? Ладно, спрошу, — надулась Глаша. — Я-то думала, вы должны знать…

Феликс покосился на настырную девицу, но ничего не сказал.

— У нас дождей недели две уж не случалось, — припомнила Глаша. — Вон видите, земля какая твердая стала, — и потопала ногой для убедительности, — Вот если б дожди лили, а потом вдруг перестали — другое бы дело. Тогда б в грязи все следы отпечатались, а потом засохли б как есть. Вот тогда б все было видно — и кто куда ехал, и кто куда шел… Ой, а тут следы какие-то непонятные. Косолапые какие-то. Феликс Тимофеевич, идите сюда, гляньте!.. Ах, это мои, оказывается. Феликс Тимофеевич, не ходите! Нет тут ничего интересного.

Болтовня Глафиры Феликса крайне раздражала, а главное, не давала сосредоточиться. Следов здесь хватало и без дождей (правда, не тех, которые он ожидал найти), земля и так была мягкая, лесная. Это в поле и на берегу стояла душная жара, здесь же из глубокого оврага, по краю которого шла дорога, тянуло холодом. Скорей всего, в низине начиналось болото. А сырости, как слышал Феликс, в этих местах в каждой канаве предостаточно. Речки, озера, болота — идеальный край для русалок…

— Феликс Тимофеевич, ау-у! Вы где? — спохватилась Глаша, оторвавшись от распутывания цепочки своих же следов — притом совершенно запутавшись, — Вот так всегда, — сказала она, оглядывая пейзаж, — Был человек — и нету. Интересно, заблудился или уже кикиморы увели? Ау-у!! — позвала она погромче, впрочем, без особой надежды на ответ.

— Я здесь, — отозвался Феликс из-за глухой стены рябиновых кустов.

— Ой, напугать так можно! Нашли там что-то?

— Нет, не нашел.

— Это плохо, — вздохнула девушка.

— Наоборот, хорошо, — возразил Феликс, вылезая из зарослей и обирая с плеча прилипшую паутину.

— Почему это? — удивилась Глаша, сняв с его волос зацепившийся сухой листок.

— Спасибо. Потому что, если нет следов ограбления, это значит, что его не было. Понятно?

— Ага! — кивнула Глаша и помотала головой. — Потом разберемся. Феликс Тимофеевич, а вы в русалок верите?

— Нет.

— А почему?

— Потому что нельзя верить в то, чего не существует.

Нет, так он ничего никогда не найдет. Просто невозможно что-либо отыскать, когда кто-то ходит по пятам и задает глупые вопросы. А поискать нужно хорошенько — не может быть, чтоб не осталось никаких…

— Как это не существует, если их видели? — вскинула брови Глаша.

— Те, кто их якобы видел, ошиблись, — терпеливо объяснил Феликс. Что-то важное, какая-то деталь попалась на глаза, но из-за этой настырной девицы ничего не успеешь понять. — За русалок обычно принимают большую рыбу, сома или щуку. В сумерки или ночью их легко спутать…

— Кого спутать? Рыбу с девушкой? — не поверила Глаша. — Скажете тоже. У рыб волос нет, они не поют и по лесу бегать не умеют.

— За волосы можно принять водоросли, например. А кто тут по лесу бегает, мы еще посмотрим.

Глафира пожала плечами, явно усомнившись в его словах. И отошла в сторонку, к кусту малины — чтоб и ягоды пощипать, и новые вопросы позаковыристей придумать.

Феликс вздохнул с облегчением. И сразу понял, что тут показалось ему подозрительным: нависший над дорогой высохший сук кривоватого тополя, еще и раздвоенного в макушке. Мощная ветка толщиной с руку, украшенная увядшими листьями, протянулась на аршин горизонтально над землей. Достаточно высоко, чтоб пройти и не стукнуться головой, но и вполне низко, чтоб можно было дотянуться рукой. Человеку на лошади пришлось бы на уровне плеч. Но сук короткий, а по обочинам всадники обычно галопом не скачут, так что опасаться нечего… Ах да, в том-то и дело! Ветка была обломана. И на сломе дерево светлое. О чем это говорит? Феликс нахмурился и почесал нос.

Кажется, надвигалась гроза. Поднявшийся ветерок окреп и предостерегающе зашумел в густых кронах.

Вторая половина ветки обнаружилась недалеко, в нескольких шагах. Длиной примерно в три аршина. В том, что это именно та ветка, Феликс не сомневался. Но на всякий случай все равно приставил ее к обломанному суку — сошлось идеально. Оказалось, что ветка перегораживала поперек всю дорогу. Что из этого следует? Чтобы скакать галопом, нужно иметь крепкую черепушку…

— Чего это тут, интересненько? — донесся голос девушки.

— Нашли что-то? — спросил Феликс, продолжая созерцать обломок ветки.

А что, если человек был не пеший, не верхом на коне, а ехал бы на телеге? Каким бы местом ему пришлось…

— Да вот узелок кто-то оставил. Обронили, видать, и не заметили.

— Пожалуйста, не трогайте! Это может оказаться важной уликой.

— Пожалуйста! И не собиралась, — повела плечом Глаша и продолжила общипывать малину. Правда, то и дело натыкалась на колючки, потому как в любопытстве отвернула голову в совсем другую сторону.

Замеченный Глафирой сверток прятался в густой траве, под развесистыми лопухами. Развернув тряпицу (которой оказалось застиранное, вышитое некогда красными петухами полотенце), Феликс в недоумении сдвинул брови. Смятый листок папоротника, огрызок сальной свечи и берестяная коробочка. Странный набор предметов.

— Непонятно, — пробормотала Глаша, бросив ягоды и сунув нос в линялое полотенце.

— Что, простите? — не расслышал Феликс.

— Непонятно, говорю, кому все это понадобилось и куда он это нес.

Действительно. Свечной огрызок со следами мышиных зубов, заплывший сальными слезами. И гербарий какой-то. Уж чего-чего, а папоротников кругом росло предостаточно — в любую ложбинку загляни…

Глаша попыталась открыть берестяной коробок, но ничего не вышло. Вертела в руках и так и сяк, пыталась подцепить ногтями крышечку — не получалось, только стружку с бересты соскребла. А внутри меж тем что-то таинственно шуршало, постукивало. Посопев и смахнув прядь волос со лба, девушка выудила из кармашка передника складной ножик и аккуратно подцепила клапан крышечки. Осталось отогнуть квадратик…

Без всякого предупреждения из коробка вскочил бурый комок, стрелой взвился в воздух и хлопнулся Глафире на макушку. — Ой-ей-ей-ей! — завопила Глаша, замахала руками. Ножик и коробок полетели в траву. Вопя во все горло, она отшатнулась, споткнулась. Падая, ухватилась за стебель крапивы, заорала еще громче — и кубарем, ломая сучки и ветки, покатилась по крутому склону оврага, будто специально притаившегося коварной ловушкой у нее за спиной.

Оглушенный воплями Феликс пытался удержать девушку, но потная от жары ладошка выскользнула из его руки. Тогда он бросился за ней, запнулся о невидимую под обманчивым ковром все того же папоротника корягу и, чтоб удержать равновесие, чуть не вскачь помчался следом вниз. На середине склона сумел-таки нагнать чудо-ком из прицепившихся по пути валежника и прошлогодней листвы — подхватив под мышки, остановил безумный полет за мгновение до того, как девушка со всей скорости врезалась бы в ставший на пути ствол старой ободранной ели.

— Вы целы? — задыхаясь, спросил Феликс.

— Не знаю! — простонала Глаша, отплевываясь от прилипшего к носу бурого дубового листка. — Что это было?

— Обычная жаба, — сказал Феликс и, рывком подняв, поставил девушку на ноги.

Но после «катания с горки» верх с низом так и норовили снова перепутаться, потому ей пришлось крепко обнять ближайшее дерево.

— Жаба? Тьфу, какая гадость! — сплюнула Глафира сосновую иголку.

— Сколько времени она, интересно, там просидела? — подумал вслух Феликс, собирая с девушки хворост.

— Вот уж не жалко! Терпеть их не могу!.. Все мне теперь понятно — это мальчишки забыли. Опять какую-нибудь каверзу затеяли, вечно у них одни пакости на уме.

— Вполне возможно, — согласился Феликс.

Набралась целая кучка сушняка — впору для костра. Добавив еще немного от себя, отряхнувшись и пригладив волосы, Феликс огляделся вокруг.

До дна оврага отсюда было еще далеко — катиться бы да катиться. Правда, дальше склон становился более пологим, заросли колючих кустарников значительно редели. А в самом низу раскинулась чистая лужайка, ярко-зеленая, украшенная пучками сочной осоки. Но как-то подозрительно выглядела эта веселая зелень в глубокой низине.

Посреди пышного изумрудного ковра, на невысоком бугорке, одиноко торчала, раскинув корявые руки-ветви, засохшая на корню осина. Ствол окутывала шаль мха, издалека похожего на морозный серебристый иней. Но в паре аршин над землей мох был содран. Будто зияющая рана открыла черную сырую кору.

— Куда вы? Осторожней, там мокро! — воскликнула Глаша вслед поспешившему вниз Феликсу.

Действительно, вокруг бугорка с осиной и ниже раскинулось настоящее болото. И лягушки квакали. Под ногами захлюпало и зачавкало. Яркая зелень податливо уходила под ногой в глубину, а на поверхности выступала, поблескивая, мутная вода. Хорошо, что до дерева было рукой подать, какой-нибудь десяток шагов. Но даже прыгая с кочки на кочку, Феликс уже на полпути совершенно промочил ноги. Однако ничуть этому не расстроился и вообще едва ли заметил.

У корней осины на мягкой болотной подстилке покоились разбросанные в беспорядке узкие дощечки — некоторые целые, а чаще поломанные на щепки. Чуть поодаль лежал расколотый на две половинки деревянный круг, рядом нашелся железный обруч подходящего размера, почти не тронутый ржавчиной. Второй, такой же обруч висел на ветке осины, лениво покачиваясь от поднявшегося ветерка.

— Занятно, — пробормотал Феликс.

Потрогал мох на стволе, оторвал кусочек, помял в пальцах, понюхал.

— Ну что там? — крикнула сгорающая от любопытства Глаша.

— Лампадное масло.

— Что?! — переспросила девушка, не решаясь подойти ближе. Ей показалось, она ослышалась из-за шумящего в листве ветра — внизу он едва ощущался, а верхушки деревьев раскачивались от резких порывов. Погода определенно собиралась наконец-то испортиться. — Я вас не слышу! — заволновалась Глаша. — Пойдемте скорей назад, дождь собирается!

Феликс кивнул, решив, что видел на сегодня достаточно.

— Это бочка с лампадным маслом, — пояснил он девушке, когда поднимались по склону. — Точнее, то, что от нее осталось. Упав с телеги, она скатилась в овраг, набрав по дороге скорость, врезалась в сухую осину и разбилась. Теперь там все маслом пропитано. Мох впитал как губка. Не хотел бы я оказаться под этим деревом во время грозы. Если туда ударит молния, что, впрочем, вряд ли случится, дерево вспыхнет как факел.

— Точно, — сказала Глаша. — Туда молния не ударит. Они, молнии, два раза в одно место не лупят.

— То есть? — удивился Феликс.

— А то и есть, — пропыхтела девушка, изнемогая от предгрозовой духоты и крутого подъема. — Разве не заметили, что осина обгоревшая вся вверху?

— Как это? Молнии же бьют в высокие деревья, одиночные. А эта вон где стоит…

Глафира промычала в ответ что-то невнятное.

Феликс, подав ей руку, помог преодолеть особо крутое место, опасное из-за уже известных своим коварством, вымахавших до пояса папоротников. Но вместо того, чтоб смотреть под ноги, Глаша, конечно же, обозревала окрестности.

— Ой, что это там? — Едва выбравшись на ровное место, она снова позабыла об осторожности и бегом помчалась к заинтересовавшему ее предмету.

— Ой, гляньте, Феликс Тимофеевич, тряпочка какая-то. Тонкая. — Глаша осторожно сняла лоскуток, узеньким флажком повисший на колючей ветке шиповника. — Рубашку кто-то порвал. Дорогую — вот обидно, наверно, — вздохнула девушка.

— Позвольте. — Феликс взял из ее рук находку, осмотрел рваный край с неровной бахромой ниток, зачем-то понюхал. Задумчиво кивнул головой и сказал: — Понятно.

— Что понятно? — спросила Глаша, внимательно за ним наблюдавшая.

И тоже понюхала лоскуток — едва уловимый, тонкий цветочный аромат. Так иногда пахнет от Наташки, когда та украдкой побрызгается хозяйкиной французской водой.

— Кто-то пробежал через кусты и зацепился одеждой.

— А, — сказала Глаша и тоже кивнула: она ведь пришла к тому же выводу. И как только Феликс отвернулся, показала ему язык.

Феликс сделал вид, что не заметил.