"Игрушки 2" - читать интересную книгу автора (Рыбаков Артём Олегович)Глава 12Разбудил меня запах, точнее — вонь. Давно немытые тела, моча, «аромат» гниющего мяса! Странно, что я не проснулся раньше… Я попробовал встать, но тело не слушалось. Такое ощущение, что я отлежал все конечности и спину с головой в придачу. «Что за чёрт?!» Стиснув зубы, я всё-таки приподнялся на локтях. Руки дрожали, но держали. Вокруг царил полумрак, и только откуда-то сбоку пробивались лучи электрического света. И мёртвая тишина вокруг. Буквально ни звука! Внезапно в губы мне ткнулся холодный металл. «Что это?» — скосив глаза, я увидел чью-то руку, держащую мятую жестяную кружку. «Где я? Что такое?» Наконец в поле зрения появилось лицо доброхота. Сухощавый мужик с измождённым лицом, изуродованным длинным шрамом на левой щеке. Одет он был, насколько я смог разглядеть в полумраке, в грязную, кое-где порванную гимнастёрку без знаков различия. Губы моего визави шевелились, но слов я не слышал. Прохладная вода плеснула через край кружки на мои губы. «Ох, хорошо-то как!» — пришла мысль. Я приоткрыл рот пошире, наслаждаясь живительной прохладой. Напившись, я благодарно кивнул мужчине. Вода, казалось, придала мне силы, так что я смог приподняться. «Так, судя по всему — сейчас ночь… Вон фонари какие-то светят… и лежу я… под каким-то навесом. Вокруг — люди. Много людей… Где же это я?» Тут меня скрутило от режущей боли в животе. Застонав, я повалился назад. Мужчина смочил свою руку водой и обтёр мне лицо. «Уф, вроде отпустило…» Я снова приподнялся на локтях. Спустя минуту или, может быть, больше мне удалось сесть. Мужчина опустился на корточки напротив меня и, судя по шевелящимся губам, снова что-то спросил. Я отрицательно мотнул головой. «Ёёёё!» — в голове будто граната взорвалась. Однако я не упал, а, скривив рожу, показал пальцем правой руки себе на ухо. Мужчина сокрушённо покачал головой и, встав, ушёл. Я осторожно повернул голову налево. «Ох, твою… За ногу!» — это всё, что родилось у меня в голове, когда я увидел, что метрах в десяти-пятнадцати навес заканчивается и там, в свете прожектора зловеще поблёскивают нитки колючей проволоки! Глаза мои уже привыкли к полумраку, и я разглядел, что вокруг меня вповалку спят десятки, нет — сотни людей в военной форме. Человек же, принёсший мне воду склонился над кем-то, лежащим на земле метрах в пяти от меня. — Эй, товарищ! — попробовал я позвать его, но из моего горла вырвалось какое-то невнятное клекотание. Звуки эти, однако, привлекли его внимание, и он повернулся ко мне, правда, повёл себя довольно странно — замахал рукой, показывая, чтобы я снова лёг. Я снова опустился на землю. «Что случилось? Что это за место? Почему я ничего не помню?» — роились у меня в голове заполошные мысли. Не поднимаясь, я попробовал рассмотреть себя в слабых отсветах прожектора. «Так, судя по рукавам — на мне гимнастёрка…» Я ощупал воротник. Ни петлиц, ни знаков различия не было. Аккуратно согнув ногу, я оглядел её. Сапог, равно как и ботинок на мне не было, а галифе были изорваны во многих местах. «Ну что, проверка всех систем? Зовут меня Антон, фамилия — Окунев. Родился я в одна тысяча девятьсот семьдесят третьем… Мы поехали в Белоруссию на игру, а попали на войну… Тьфу! Какой-то идиотский рэп получается!» Минут за пятнадцать я вспомнил практически всё. Кроме главного — как я очутился в этом лагере. Правда, оценив своё физическое состояние, я понял, что, скорее всего, меня контузило. Или кто-то сильный, но недобрый отоварил меня пыльным мешком. Почему мешком? Потому, что голова целая. Ну не считать же за повреждения пару болезненных ссадин и десяток царапин. Сильно напрягал пропавший слух, но я оптимистично рассчитывал, что он восстановится, хотя первое время мне будет тяжко, конечно. Потом пришла мысль, что если ребята живы, то одного они меня не бросят, а, учитывая, что за то время, пока мы эсэсовцев уничтожали, Бродяга скорешился с местным подпольем — шансы на моё освобождение резко возрастали. Затем, в соответствии с народной мудростью, я решил поспать и разбираться с проблемами при свете дня. Когда Александру доложили, что во время банальной разведки в деревне группа напоролась на засаду, первой мыслью было: «Ну вот, допрыгались!». Но вторая часть сообщения порадовала его ещё меньше. Зельц, захлёбываясь, верещал в наушнике что-то про то, что «товарищ старший лейтенант пропал», «немцы — везде» и прочую паническую мутотень. Пришлось рявкнуть, с обильным использованием «второго командного», после чего поток информации несколько упорядочился: — Товарищ майор, Арт в деревню с одним из «партийных» пошёл. Без оружия и рации. А тут полицаи навалились. Мы на выручку пошли, а из леса мотопатруль — два грузовика с фрицами. А нас всего трое… — Так, понятно. Что сейчас творится? — В деревне стрельба началась. Наших, наверное, ловили. Потом несколько взрывов было… — Несколько — это сколько? — Три. — Так и отвечай в следующий раз! — точное количество взрывов было, конечно, не важно, но воспитывать Зельца надо. Пусть парень мысли в порядок приведёт, а то, как в бессмертной кинокомедии: «Всё пропало шеф! Всё пропало!» — Слушаюсь! — голос Дымова стал уверенней. — И про код не забывай! — Так точно! Гады сейчас в… кусты пошли. Цепью. Несколько минут назад погрузили тушки на колёса и спешно умчались. — «Двухсотые» или «трёхсотые»? — Я не очень разглядел, но и те и те были, вроде… — Давай ориентир, мы скоро подтянемся. И наблюдение продолжай! Отбой. — Понял. Отбой. «Судя по наличию «тушек», Антона тепленьким взять не удалось… Что уже хорошо! А если обратить внимание на то, что немчура за прочёсывание принялась, то — совсем хорошо! Значит, Тохе удалось в лес ускакать. Будем его сами искать», — и, высунувшись из штабной палатки, Александр громко скомандовал: — Отряд, в ружьё! На этот раз побудку мне устроил один из соседей, запнувшийся о мои ноги. Открыв глаза, я с трудом (хотя и легче, чем это получалось ночью) сел. Народу под навесом существенно прибавилось, и большинство в настоящий момент куда-то торопилось. «Неужто завтрак?» Поднявшись на ноги, я заковылял вслед за всеми. Рядом два бойца несли на плечах третьего, ноги которого были замотаны грязным бинтом. — Куда идём, товарищи? — спросил я их. Один бросил на меня косой взгляд, но ничего не ответил, а вот губы второго зашевелились. — Я ничего не слышу! — и я показал на своё ухо. Троица затормозила, и ответивший мне медленно, так, чтобы я понял по губам, сказал: — Поверка. «Удачно, что меня разбудили, — пришла мысль, — Кто его знает, какие тут порядки? Может за невыход на построение сразу расстреливают?» Солнце было ещё невысоко и тени от караульных вышек перекрывали центральную «площадь» лагеря. «Так, что тут у нас?» — подумал я, оглядываясь. Лагерь представлял собой неправильный четырёхугольник, размером, примерно, сто на двести метров, обнесённый высоким проволочным забором, метрах в пятнадцати от которого шёл другой — низкий. По углам и у единственных ворот стояли вышки. И на каждой, что характерно, — прожектор. «А между заборами часовые должны ходить, к бабке не ходи!» — догадался я. Кроме длинного навеса, под которым я провёл ночь, огромной деревянной бочки в одном из углов огороженного пространства и пары домиков, скорее даже, будок у ворот на территории лагеря ничего больше не было. И тут же, будто в подтверждение, из-за небольшой будки вышел немецкий солдат и пошёл вдоль колючки. «Судя по количеству народа, — а на первый взгляд, на «площади» стояло около тысячи человек, — и отсутствию построек, это — не настоящий лагерь, а скорее, какой-нибудь сборный пункт или накопитель» — сообразил я. Стоящие вокруг меня люди зашевелились, сбиваясь теснее. Вдруг, мне показалось, что я слышу какой-то звук. Многие же мои соседи морщась, начали затыкать руками уши. Завертев головой, я заметил на одной из вышек, что стояла метрах в пятидесяти от меня, здоровенную сирену, рукоять которой увлечённо крутил щуплый немец с погонами унтер-офицера. Спустя некоторое время немец прекратил свои телодвижения, и соседи перестали морщиться. Одна створка ворот открылась, и вся толпа качнулась по направлению к ним. — Что? Что такое? — как мог громко, спросил я. Стоящий рядом здоровяк в изодранной кожаной куртке развернул меня к себе лицом, и я прочитал по губам: «Не ори! Еду дают!». Кивнув в ответ, я стал ждать. Спустя пару минут немцы командами, а больше грозным видом двух пулемётов, размещённых сразу за воротами, навели относительный порядок, и пленные, вытянувшись в колонну, по одному стали подходить за пайкой. Когда стоявший передо мной здоровяк-танкист вышел вперёд, я увидел, чем нас угощают. В проеме ворот стояла двуколка (однако лошадей я нигде на заметил), в которой виднелась кучка каких-то корнеплодов. Мой сосед как раз дошагал до тележки и человек в нашей форме, но с белой повязкой на рукаве протянул ему два овоща. «Негусто, однако!» — думал я, выходя из строя. Два склизких овоща, которые мне сунул Капо, оказались брюквой. Сырой и чуть подгнившей. Это я выяснил, вернувшись под навес. Да, дилемма: остаться голодным или мучатся животом, съев этот «завтрак»! Пока я, сидя по-турецки, размышлял об этом, окружающие меня люди торопливо поглощали «лакомство». Я же, по здравому размышлению решил, что смогу немного продержаться, что называется, на «подкожном жире» и собрался поделиться одной брюквиной с тем танкистом, а вторую отдать кому-нибудь из доходяг, что не смогли выйти на завтрак. Бамс! — от сильного подзатыльника голова моя чуть не взорвалась! Я завалился на бок, а овощи покатились по земле. Пару мгновений перед глазами плясали звёздочки, но, что удивительно, я начал слышать! — … ресторан! Сидит, мля, выбирает! — и кто-то пнул меня сапогом под рёбра. «Вот тебе и равенство угнетённых!» — подумал я, переваливаясь на другой бок. Надо мной стояли двое молодых, до «четвертака», парней, одетых в относительно чистую советскую форму. — Да ладно тебе, Колян, распинаться-то. Он же глухой, как пень… — интересно, что я ясно расслышал всё сказанное. Ох, не зря доктора говорят: «Голова — дело тёмное». — Эй, чего к парню пристали! — раздался возмущённый голос у меня за спиной. — А ты чего возникаешь? Комиссар чтоль? — в голосе мародёра послышалась угроза. Да, обвинение для лета сорок первого более чем серьёзное. «А! Была, не была! Надо и тут авторитет зарабатывать!» Один из грабителей как раз нагнулся, чтобы подобрать «мою» еду, а внимание второго отвлёк неизвестный, вступившийся за меня. Оба этих обстоятельства, учитывая мое далеко не блестящее физическое состояние, сильно повлияли на принятое мной решение. Я резко (как мне казалось) пнул стоявшего в коленный сустав, и, перекатившись, ударил другой ногой в голову присевшего. Все эти метания отозвались очередным взрывом головной боли! Первый вскрикнул, нога его подогнулась, и он упал на меня сверху, придавив к земле. Я бил практически под прямым углом в колено, обычно таким ударом довольно сильно повреждается сустав, и противник долго приходит в себя. Этот же сразу начал распускать руки, стараясь добраться до моего горла. Второго гада я не видел, но, судя по тому, что бороться мне приходилось только с одним оппонентом, мой второй удар был удачнее. Бороться «по-честному» с этим моральным уродом я не собирался, да и, чего уж там — не мог, и, дав его пальцам сомкнуться у меня на горле, ткнул большими пальцами ему под мышки. Враг разомкнул захват и я, весьма удачно схватив «за глаза», сдернул его с себя. Оказавшись сверху, я поменял захват и пару раз изо всех сил ударил головой противника о землю, после чего силы оставили меня, и я повалился между поверженными врагами. — А ну, назад, падаль! — раздался тот же голос. — А ты, давай, вставай. Нечего разлеживаться! Скосив глаза, я увидел того танкиста, что стоял рядом со мной во время раздачи. «На кого это он там кричал?» — с этой мыслью я встал на колени и осмотрелся. От дальнего конца навеса к месту драки подходили три парня, и выражение их лиц не предвещало ничего хорошего. Танкист, конечно, мужик крупный, но как отреагирует на драку охрана? Может, какой-нибудь Ганс или Курт просто полоснёт по толпе из пулемёта, восстанавливая порядок? Или, им всё равно, главное, чтобы пленные на забор не лезли? Танкист протянул мне руку, помогая подняться. — Антон, — представился я. — Михаил, — ответил он. Перспектива драться против двоих, похоже, наших противников не обрадовала. — Эй, танкист… — крикнул один из подошедших, — Зачем пацанов обидели? Совсем страх потеряли? — Э нет… — угрожающе протянул Михаил, — Хватит, побаловались! — рядом с земли поднялось ещё пятеро бойцов. Похоже, я, сам того не подозревая, влез в какие-то местные разборки. Расклад был примерно понятен, одни — шакалили, действую по принципу «сдохни ты сегодня, а я — завтра», вторые же стояли на позициях социалистического коллективизма. С «шакалами» мне было точно не по пути, а вот коммунары могли пригодиться при организации побега. Вряд ли мужикам нравилось медленно подыхать за колючкой. Поэтому я выступил вперёд: — Это я ваших уделал. Какие претензии? — я, чувствуя поддержку, что называется, «попёр буром». Было видно, что наши оппоненты заколебались. Громко хлопнув в ладоши, я быстро шагнул вперёд. Приёмчик из шпанистого отрочества сработал. Главный отшатнулся, и, запнувшись о чьи-то ноги чуть не упал. — Забирайте этих! — я указал на лежащих, — и валите к себе! — моральная победа была полная. После чего, не обращая ни малейшего внимания на противников, нагнулся и подобрал с земли брюкву. На новом месте появилось немного свободного времени, и это было не очень хорошо. Как только это самое время появлялось, в голове вновь начинали роиться мысли. О доме, о судьбе, о жизни. О смерти. Я вовсе не самурай, а потому мысли о смерти ни удовольствия не доставляют, ни смысла особого для меня не несут. Во всяком случае сейчас. А потому я решил в который раз уже перебрать снаряжение. В итоге получилось два комплекта (опять больше одного, ну почему так?!): один под автомат, но с ним все давно было ясно и понятно что, куда, зачем и почему. Второй под пулемет. И тут пришлось перевешивать все заново. С одной стороны это несколько успокаивало — привычные действия, спокойные и неторопливые. С другой, было вызвано насущной необходимостью. Реальная жизнь вносила свои коррективы и оставалось только самое необходимое. Все «ништяки», «возбуждончики» и прочие ненужные «приблуды» были оставлены в сумках с «ненужными» вещами, всем тем, что не нужно вытаскивать на свет божий до возвращения. Если оно все-таки произойдет. На подгонку всей «тряхомудии» ушел примерно час. Затем, пулемет в руки и кросс километра полтора вокруг лагеря. Бег. В нем, как оказалось, все. И проверка снаряжения, и поддержание тонуса, и очищение мозгов. Не знаю, как чувствуют себя военные, как они борются со своими камуфлированными тараканами, но с каждым днем мы, гражданские, становились все более замкнутыми и хмурыми. Даже балагур Док шутил чернее, чем обычно. Или это я начал все в черном цвете воспринимать? Снова мысли. Вот поэтому и нельзя давать себе передышки. Пробежались. Отдышались. Лечь-встать, лечь-встать, лечь встать. Повторить. Вот теперь моя душенька довольна, ничего не болтается, ничего не мешается. А теперь мантра «тренировать перезарядку»: рукоятку заряжания назад отвести, зафиксировать; крышку лентоприемника открыть; ленту вставить, продернуть; крышку закрыть. Разрядить-повторить. Повторить, повторить, повторить… И достигнешь ты очищения. Конечно, расчет МГ-34 состоит из двух человек, но пришлось волей-неволей строить из себя спецуру и обслуживать пулемет полностью самостоятельно. Как говорится «назвался груздем, полезай в кузовок». Потому получил при раздаче слонов пулемет, двойной БК и распоряжение радоваться жизни в меру собственных способностей. Арт, естественно, тут же сострил: "Алик, ты же лет пять пулемет хотел! Получи!" Правда сразу же выяснилось, что, несмотря на количество пулеметов в нашем распоряжении, и массу немецких патронов, пулеметных лент категорически не хватает. И тут же появился повод для маленькой радости: случайно взял с собой ленту для «эмгача». Был куплена в свое время для шарометного варианта МГ-34, но поскольку проект не сложился, лента лет пять провалялась на полке без дела. И взял ведь ее, чтобы отдать за долю малую белорусскому товарищу, а вот теперь пригодится здесь. Не успел я вдоволь наиграться с пулеметом, как народ в лагере забегал и засуетился. Арт не вернулся. Мать-мать-мать! «Как же так? И снова в деревне! В лесу — никаких проблем, а как в деревню пойдёт — так, то плен, то ранение. Может, попросить Сашу его туда не пускать?» — мысли вертелись в голове как мошкара у лампочки летним вечером. Я сильнее стиснул рукоять пулемёта. Когда командир построил нас и сказал, что Антон попал в беду, и надо идти его выручать, пришлось даже конкурс проводить, кто в лагере на хозяйстве останется. Мне повезло — за умение обращаться с «МГ» я вошёл в «группу спасения». И вот теперь моя задача — отсечь противника (если он, конечно, появится), от группы следопытов, что под руководством самого командира ползает сейчас по чащобе, выясняя судьбу нашего товарища. Перед этим, правда, обозлённые «старшаки» переловили всех полицаев в деревне. Всех пятерых. Потом, в темпе «выпотрошив» добычу, умчались в лес, оставив меня за главного. Как я понял из признаний полицаев, наши сгорели из-за того подпольщика, что пошёл вместе с Антоном. Пленный, размазывая, по лицу слёзы так и сказал: — Да мы ж ине заўважыли, як яны у веске зьявілісь. Васіль, ён убачіў шо хтости з бабами у крыніцы размауляе… Ну… Мы і дайшлі да іх…. Я Тоху давно знаю, и думаю, что не стал бы он на главной улице лясы точить, не выяснив есть противник в деревне. А уж описание боя, данное другим полицаем меня несказанно порадовало: — Этот, который повыше, руки поднял и второму сказал, что б тот тоже сдавался. А тот — ни в какую! Ну мы на него, а первый гад… Ой! Не, не надо больше! Андрейку с хутора лягнул как-то хитро и через забор… Михась за ним. Хотел стрельнуть, значит. А тот не убежал, а за забором заховался… Ну и Михасю-то кадык долой да и винтарь забрал. А из него уже Ивана стрельнул. Ну и сбег, конечно. Такой-то прыткий. Да германы гранаты швырять начали. Всё без толку, ей богу… Мы потом опушку-то обшарили. Никого, ей богу… Будто нежить какая… Сразу после стычки меня пригласили «на беседу». Человек пятнадцать разновозрастных военных сидели, образовав круг, и старательно делали вид, что наслаждаются вкусовыми качествами лагерного завтрака. Внутри «оцепления» расположилась группа из пяти человек, главой которой, по всей видимости, был раненый командир, лежавший на самодельных носилках. Как я догадался? Ну не верю я, что у рядового может быть такое властное лицо! Когда Михаил подвёл меня к нему, тот показал рукой на землю рядом с собой. — Кто таков? Из какой части? — спросил он, стоило мне только сесть. — Антоном зовут. А откуда не помню. Контузия. Даже как сюда попал, не помню. И, это… Вот, подкрепитесь, товарищ командир, — я протянул ему брюкву. — Тише ты! — пихнул меня танкист, а раненый пристально уставился мне в переносицу. «Ну, в гляделки я играть могу хоть целый день!» — усмехнулся я про себя. — За еду спасибо! — сказал командир, и, забрав у меня из руки овощ, первым отвёл взгляд. — Товарищ? — я немного замялся, не зная, как назвать собеседника. — Алексей, — подсказал мне собеседник. — Товарищ Алексей, а какое сегодня число? И где мы находимся? — Шестое сегодня. А это — пересыльно-фильтрационный лагерь. Где он точно находится, я не знаю, но по нашим, — он кивнул в сторону, — прикидкам — где-то западнее Слуцка. — Наши, что на работы вчера ходили, говорят, что рядом — большое село. Трухановичи называется, — вступил в разговор Михаил. — А что за работы? И «шестое» какого месяца? — «кося» под наивного задал я очередной вопрос. — Дорогу ремонтировали… — начал отвечать мне танкист, но «глава подпольного комитета», как я для себя окрестил «товарища Алексея», перебил его: — Давайте, товарищ Антон по порядку! Сначала вы на наши вопросы ответите, а уж там посмотрим. Договор, на мой взгляд, выходил неравноправным, но делать нечего — они тут банкуют. — Так как же я отвечу, если не помню ни черта? — Но имя-то своё помните. — Имя помню… А вот что было — не помню. Вы уж извините, товарищ Алексей. Мой собеседник поморщился, и вяло махнул рукой, «иди», мол. Присев в сторонке я решил немного поспать — сил набраться и вообще. Но стоило мне задремать, как Миша-танкист, растолкал меня: — Э, хорош спать. Разговор есть. — Ну? — Не нукай, не запрягал! — отчего-то зло прошипел он. — Ты чего про работы расспрашивал? Бежать хочешь? Пару секунд я помучался сомнениями, но потом ответил: — Да. Мне здесь не нравится. Михаил от такой формулировки обалдел настолько, что даже рот приоткрыл, правда, потом подобрал челюсть и спросил: — А знаешь как? — Нет, не знаю. Вы же мне ничего не рассказали. — Смотри сюда, — и он начал чертить план щепкой на земле, — Возят в основном или на шоссе — воронки засыпать, или на железку — там бомбами насыпь разворотило… — он замолчал на мгновение. — И зря ты капитану ничего не рассказал. Я изобразил лицом недоумение, мол, «отстаньте — не помню я». Танкист покачал головой и продолжил: — Охраны на железке немного, но место неудобное — с насыпи всё вокруг простреливается. На шоссе — попроще, но там войска постоянно мотаются, при побеге моментом охране на помощь придут. — А сколько рабочий день длится? — Я сам только по одному разу пока ездил, но мужики говорят, что часов восемь чистой работы. Немчура боится допоздна нас там оставлять. — Ага. А до места как добираетесь? Пешком или на машинах? — До шоссе — пешком. Оно тут рядом — километра три. А на железку в грузовиках возят. Километров двадцать в один конец. Правда, говорят, что скоро ещё один лагерь рядом со Слуцком сделают — тогда от нас возить уже не будут. — А кто говорит? — Да эти, — и танкист кивнул в сторону будки у ворот, где на земле сидели трое в советской форме с белыми повязками на рукавах. — Хиви[49] что ли? — А ты откуда знаешь? — схватил он меня за рукав. — Я по-немецки малость понимаю, а часовой их минут пять назад окликал, — выкрутился я. Видимо моё объяснение Михаила устроило, и рукав мой он отпустил: — Что по-ихнему понимаешь — это хорошо. А что сам в помощники не попросился? — А оно мне надо, врагам служить? Некоторое время мой собеседник молча разглядывал меня: — А ты непростой парень, Антон, — сформулировал он, в конце концов. — Идеи какие-нибудь появились? — Идей у меня — масса, но с кондачка такие дела не делаются. Думать надо! А ты пока про людей подумай. И учти — всех взять не получится, поэтому выбирай надёжных и хватких. «Следы, следы… — подумал Фермер, присаживаясь под деревом и наблюдая как Люк «роет носом землю». — А может, с другого конца заходить надо?» — Тотен, ответь Фермеру. — В канале. — Что у вас? — Тихо. — Подойти сможешь? — Вы где? — От вас — семьсот. Азимут двести семнадцать. — Через двадцать минут буду. — Понял. Отбой. Люк уже скрылся в зарослях, и Александр, встав, последовал за ним. … минут через пятнадцать следы вывели их к небольшой речушке. — Ну? — спросил Фермер. — Амба, — ответил Люк. — Если он по реке пошёл, мы до морковкина заговенья его искать будем. — Так может он назад возвращается? — Не похоже. Судя по следам — его или контузило или слегка зацепило. Несколько раз на ровном месте падал, и следы как у пьяного петляют. На Тоху не похоже — он по лесу нормально ходит. — Хреново… Пошли, Тотена встретить надо. — Командир, я вот чего думаю… Может, «языка» возьмём? — На хрена? — Смотри, — Антон без документов, так? В форме советской, так? Контуженный… — Думаешь, примут его? — подхватил мысль Фермер. — Варианта явных я вижу три: первый — самый плохой. Его просто пристрелят немцы или полицаи. Второй — его «примут» и отправят на «фильтр». И третий — он где-нибудь в деревне заныкается. — То есть в первом случае нам ловить нечего, в третьем — как фишка ляжет, а наша задача — отработать второй? — Ага. — Резонно. Значит так, я сейчас забираю Алика, а ты с ребятами давай к трассе — «языка ловить». Лучше всего — жандарма или какого-нибудь чина из полиции. До вечера управитесь? Люк посмотрел на часы: — Должны, по идее. А там — как получится. В первый же день выяснилось, что обед, равно как и ужин, лагерным расписанием не предусмотрены. Я ещё раз с сомнением осмотрел оставшуюся у меня брюквину, прислушался к своему организму и всё-таки решил потерпеть. Уж больно непрезентабельный вид был у «лакомства». А может, это стресс притупил чувство голода. Я разыскал Михаила и всучил ему еду: — На, тебе нужнее. Игру чувств, отразившихся на его лице, я вряд ли опишу! Однако к чести танкиста, он не набросился на овощ, а аккуратно разделил его ложкой пополам и отдал одну половину сидевшему рядом с ним сухощавому мужчине лет сорока. — На, доктор, подкрепись. Можно сказать, премия от благодарного пациента. Мужчина взял еду и, посмотрев на меня, протянул руку: — Степан. Приходько. Военврач второго ранга. — Очень приятно! — и я крепко пожал протянутую руку. Ладонь у врача была самая, что ни на есть врачебная. С коротко подстриженными ногтями, сухой шелушащейся кожей, но сильная. — Это вы меня выхаживали вчера ночью? — Да, — просто ответил Приходько, тщательно вытирая брюкву о подол гимнастёрки. — А слух, я гляжу, к вам вернулся. Как, голова не болит? — Вроде нет… Хотя, я сегодня не напрягался, так что внутричерепное давление в норме было. Военврач, как раз откусивший кусок, чуть не подавился: — Кхм… Что вы сказали? — Я, говорю — внутричерепное давление в норме весь день было. Так что голове, вроде, болеть не с чего. Только если ушиб мозга, да и то — слабый. — Вы врач?! — Нет, что вы! Просто книжки умные читал, вот и нахватался. — Непохоже что-то… Вы так уверенно сказали. Я хотел попросить вас помочь мне, а то я с одной рукой не очень справляюсь. — А что со второй? — Сам не пойму. Слабость какая-то. Правая нормально, а левую выше пояса поднять не могу — боль адская. — Повернитесь ко мне спиной — я посмотрю. Приходько без какого-либо жеманства выполнил мою просьбу. — Так, здесь болит? А здесь? — я ощупывал его плечо и спину. — Теперь попробуйте поднять руку. Военврач заскрежетал зубами. — Ага. Ничего особо страшного — сустав выбит и несколько мышц потянуто, — вынес я свой вердикт. Много лет занимаясь не самыми безопасными видами физкультуры, в травмах я понимал неплохо. — Пару секунд потерпеть сможете? Тогда приступим… Резким рывком я поставил сустав на место. Степан глухо застонал, но крик всё-таки сдержал. Потом я занялся плечом и лопаткой. — Ну вот и всё! К утру рукой сможете двигать относительно свободно, но рекомендую её пару дней поберечь… — сказал я десять минут спустя. Приходько поднял руку к голове, опустил, повращал плечом… — Да вы кудесник… Коллега… — Ну, уж и кудесник… — усмехнулся я в ответ. — А вы кто по специализации будете… коллега? — Невролог я. Из ВВС. Врач-истребитель, так сказать. «Надо же, с каких времён шутка идёт!» — подумал я, вспомнив своего питерского друга, врача из ВВС, называвшего себя именно таким образом. Пока Люк с носился по лесам за добычей, командир приказал всем отдыхать. А это значит, что ночью мы пойдём на дело! Вытащил из рюкзака свои «зачётные», «коммандосовские» штаны. Ни у кого из ребят таких нет! Как сформулировал в своё время Фермер: «Двести евро за портки? Да что б я сдох!» Перед тем как отправиться на боковую, решил привести в порядок снарягу, а то в последнюю неделю я — всё больше на сидячей работе. «Штанцы» эти я не надевал, считай, со времён боёв у Заславля, решив не трепать эксклюзив просто так. «Упс! А штанишки-то велики стали! Сантиметров пять в поясе я потерял! Это сколько же кило? По самым скромным подсчётам — десять «жирограммов» как с куста — в пору значок цеплять: «Хочешь похудеть — езжай на войну!». Маринке бы я такой понравился…» — ни с того ни с сего, я вспомнил жену. И, как всегда, воспоминания о доме, о семье цепанули душу так, что хоть плачь. Пришлось скомандовать самому себе: «Отставить нюни, товарищ сержант госбезопасности!», — и мысленно надавать пощечин. Так, слегка разнюнившись, и лёг спать. Люк вернулся около шести вечера, да не один, а с добычей. Решив не мудрствовать лукаво, наш десантник направился к ближайшему крупному селу, где и умыкнул полицейского фельдфебеля. Звание, на самом деле, у него было куда как заковыристое — К лагерю подошли, когда уже стемнело — мои «суперчасы» показывали семь минут двенадцатого. Выбрали направление отхода, договорились о чрезвычайной точке встречи, примерно в пятистах метрах вглубь леса возле большого пня. После чего я был оставлен с пулеметом в наблюдении, а мужики ушли на разведку «стариковской» тройкой: Фермер, Бродяга и Люк. Шуры номер два и три долго уговаривали командира остаться, но тот был непреклонен: пойду, мол, и все. Перед выходом Бродяга оставил мне свой матерый ПНВ и нормальный, полевой, бинокль. Редкие облака практически не скрывали полной луны, что меня с одной стороны обрадовало — и без прибора ночного видения все было видно достаточно неплохо. С другой стороны это же обстоятельство огорчало — мужиков немцам тоже будет видно хорошо. Впрочем, они — профессионалы с огромным стажем и почти звериным чутьем, выработанным за годы службы. За них я был спокоен. Практически все мысли мои сейчас занимал Антон. «Как он? Где? Тот ли это «фильтр»? Не ошибся ли «язык», указавший нам на этот лагерь?» — чехарда мыслей, однако, не отвлекала от наблюдения. С моей позиции, расположенной метрах в ста, было прекрасно виден проволочный забор лагеря и небольшую низину за ним. Из-за хорошей подсветки я даже различал движения часовых на вышках, а вот пленные, спящие вповалку под длинным навесом да, и просто под открытым небом, видны были плохо. Пожалуй, разглядеть среди них нашего друга не смог и фэнтезийный эльф. Час или около того вокруг все было тихо. Вдруг послышались громкие голоса, смех, а затем несколько грубых окриков по-немецки. Прильнув к окулярам, я увидел картину, показавшуюся поначалу странной. Пятеро солдат под предводительством унтер-офицера (галун на погонах ярко блестел в лунном свете) вывели из лагеря в низину троих пленных и, дав им лопаты, заставили копать. Приглядевшись, я убедился, что Арта среди них нет. Казалось, это должно было меня успокоить, но развернувшаяся передо мной сценка настолько была похожа на виденные в детстве фильмы «про войну и злых фашистов», что заставила меня стиснуть зубы. Буквально через минуту до меня дошел смысл этих нехитрых приготовлений. Пока пленные копали, немцы перешучивались, смеялись и прикладывались к какой-то фляжке. Видимо, со спиртным, так как голоса их становились всё громче, язык грубее, а шутки похабнее. Когда одному из солдат показалось, что русские слишком медленно копают, он подскочил к одному из пленных и ударил того прикладом по голове. Остальные немцы, изрядно уже захмелевшие, увидели в этом новую забаву и присоединились к товарищу. Унтер при этом спокойно наблюдал за происходящим, а двое русских продолжали копать. Хорошенько избив красноармейца, солдаты снова сунули ему в руки лопату. Однако, тот, по вполне понятным причинам, стал работать еще медленнее. Тогда немцы выволокли его за волосы из ямы, и снова начали бить. По всей видимости, унтер-офицеру это зрелище надоело. Скомандовав солдатам прекратить, он приказал поставить красноармейца перед ним. Те рывком подняли пленного, а унтер вытащил пистолет и прострелил нашему правую ногу. Я вздрогнул, красноармеец закричал, солдаты заржали. Немец снова поднял пистолет и прострелил бедняге руку! Какую, я не видел… Ещё выстрел! Крик! Выстрел! Крик! «Сука хренова! Сволочь! Что же ты делаешь, европеец долбаный?!» Стиснув рукоятку пулемета, я вышел в эфир: — Фермер, здесь Тотен, наблюдаю шесть целей. Они расстреливают красноармейцев. Прошу разрешения на открытие огня. В ответ я услышал злобное шипение командира: — Тотен, твою мать! Лежать тихо и не высовываться, даже если там их на кусочки резать начнут. Если откроешь огонь, я сам тебя закопаю! Как понял?! — Принял. Понял. Отбой. Оставалось молча лежать и смотреть на развитие этой драмы. Красноармеец уже даже не кричал, а только выл протяжно на одной ноте — его пинали ногами по только что простреленным конечностям… Во рту у меня появился солоноватый металлический привкус и я понял, что, сдерживая матюки, до крови прокусил губу. Через пару минут развлечение гитлеровцам наскучило, и они, взяв винтовки, забили несчастного прикладами. Мир, освещённый призрачным сиянием луны внезапно «поплыл» и, чтобы не упасть в обморок, я сунул в рот загубник «кэмела»[50] и принялся жадно пить. Немцы приказали оставшимся бойцам докопать третью яму, свалить туда покойника и засыпать его землей. Потом расстреляли следующего. Последний закопал его могилу. Его столкнули в «свою» яму и тоже застрелили. Солдаты лениво закидали последнюю могилу землёй, собрали инструмент и ушли. Примерно через час после развязки вернулись старшие. Командир поначалу, видимо, хотел высказать все, что думает по поводу порядка в эфире и четкого выполнения распоряжений, но, увидев меня, бледного, с дрожащими руками, решил отложить нравоучения. Он положил руку мне на плечо, и сказал: — Терпи. Потом с суками поквитаемся. |
|
|