"Статуэтки воинов из Туюк-мазара" - читать интересную книгу автора (Гумилев Лев Николаевич)

АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ

1. Астана

Аурель Стейн, описывая турфанские древности, сообщает, что развалины, называемые Идыкут-Шари, включают в себя: кладбище около Кара-Кучи, кладбище в дер. Астана, склепы Туюка и разрушенные храмы Сангин-Агиз, Чикан-Куль, Базеклик и Муртук[17, с. 538]. Древнее кладбище Астаны расположено к северу от канала, несущего воды реки Кара-Кол к полям и садам жителей Астаны. Подробное описание кладбища и раскопок Стейна я опускаю[17, гл. XIX]. Для нас представляет интерес лишь то, что в погребениях Астаны Стейн обнаружил статуэтки точно такие же, как в Туюк-Мазаре. Они находятся в могилах китайского типа, мало или вовсе не потревоженных. Богатый соответствующий инвентарь содержит: шелковые одежды с набивными рисунками, деревянные тележки, деревянные фигуры мужчин с подвижными руками, глиняные изображения животных и чудовищ – охранителей могилы, макеты пищи и т. п.[17, с. 650 и ниже].

На основании сходства музыкального инструмента на стенной росписи с имеющимися в коллекции императрицы Кокен, пьедесталов, подставок и, наконец, одежды и причесок Стейн датирует погребение ранним танским временем[17, с 657]. В одной из могил обнаружены монеты танского времени (Ast. III, 2)[17, с. 652-653]. В этом же погребении в восточной нише были найдены лежащими две фигурки оседланных лошадей и верблюда (табл. XCV, XCVIII). Высота лошадей 2 фута. Тип лошади сходен с танскими скульптурами[16, с. LXVII и др.]. Маленькие красивые головы напоминают Бадахшанскую породу, высоко ценимую по обе стороны Памира. В этой же могиле найдены такие же лошади, но не так хорошо выполненные. Очень хорошо изображены седла и потники, орнамент которых напоминает вышивки, до сих пор существующие в Туркестане. Сложные рисунки цветов на седле (табл. XCV) близки к рисункам цветов, встречаемых как декоративные мотивы в обрамлении некоторых картин на шелке и стенной живописи Цян-фо-дуна[17, с 652–653].

В противоположной нише лежит в беспорядке много глиняных фигурок всадников (XCIX). Сбруя: узкие, остролукие седла, с потниками из барсовых шкур, с белыми бляхами, с тороками, свешивающимися позади седел, как мы видим в скульптуре и живописи танского времени. Попоны с широкими кистями сходны с попонами на сасанидских рельефах. Все всадники – мужчины, одеты в пластинчатые панцири, с остроконечными пластинчатыми шлемами. Лица монголоидны. Кроме них, обнаружена фигурка женщины верхом, с китайской прической (табл. XCIX) и фигуры пехотинцев (табл. CII). Это все свита в загробной жизни. Там же фигуры чудовищ, хранителей могилы (табл. XCVI), макеты пищи и зерна и, самое главное, два обрывка бумаги с китайскими надписями[17, с 652-653][прим. 4].

Фигурка воина из Астаны. (раскопки А. Стейна)


Из цитированного описания мы видим, что фигуры воинов Туюка и Астаны идентичны, поэтому датировки Астанского погребения позволяют нам проверить наши соображения относительно погребения в Туюк-Мазаре. Колебания возможны лишь в годах, максимум двух-трех десятилетиях, что для нас не имеет значения. Астанское погребение удалось датировать с полной несомненностью благодаря тому, что в VII-VIII вв. старые бумаги, так же как и в наше время, шли на обертку, упаковку, подкладку и т. п. Для Астанских погребений также употреблялась исписанная бумага, которую Аурель Стейн старательно собрал, а Масперо перевел и датировал. Из восьми кусков пять датируются 705 годом, а остальные – 690, 693 и 709 годами! На основании этого Аурель Стейн датирует погребение первой четвертью VIII в., что совпадает с данными живописи[17, с. 657]. Содержание текстов разнообразно: Имеются тексты Дао, частное письмо, счет на зерно официальные правила о содержание лошадей и других животных для почтовой службы при администрации округа Си-Чжеу. Есть части двух регистров с точными данными о применении транспорта в шестом месяце десятого года K'ai-yuan – 772 г. с точным описанием каждого животного: возраст, пол, особые приметы, состояние до и после работы, список лиц, коим животные поручены, и т. д. Тут же сноска к абзацу об отставке губернатора Ань-Си генерала Тан-Цзя-Хуя, упоминаемого в ханских анналах[2] и т.п.

Кроме бумаг, Стейн обнаружил несколько текстов на кирпичах, в могилах и около них. Они датируются годами: 652, 667, 689[17, с. 653], и, наконец; интересный некролог Хиа, вдовы некоего Фан-юн-луна, имевшего чин гвардия генерала при Гаочанском правительстве. Она была дочерью гаочанского чунлана. Умерла в 667 г.[17, с. 659].

Итак, сравнительный археологический материал подтвердил датировки, предложенные нами, на основании исторической необходимости (аподиктические) и вероятности (ассерторические). Собственно нового мы получили немного; пожалуй, только то, что фигурки воинов Астаны изображают западных, а не восточных тюрок, а фигурки Туюк-Мазара могут относиться как к тем, так и к другим.

Важно другое. Ход мысли привел нас к результатам, подтвердившимся вновь обнаруженными фактами, но сами эти факты оказались обнаруженными лишь потому, что ход мысли заставил начать их поиски.

Значение этой работы я вижу не только в датировке и интерпретации памятника, а ив способе, которым это было достигнуто.

2. Верхне-енисейские наскальные изображения

Я считаю излишним продолжать дальше анализ в плане отыскания как новых сближений нашего памятника с предметами Танского Китая, так и новых различий с сасанидским Ираном и Согдом. Для этих обеих культур Турфан был окраиной, глухой провинцией, и обе они гораздо лучше представлены в собственных пределах. К тому же смысл памятника вам уже достаточно ясен. Теперь мы можем, опираясь на него, истолковать доселе темные памятники евразийской культуры, для которой Турфан был окном в цивилизованный мир. Наличие аналогий в среде евразийских народов окончательно удостоверило бы нас, что оригиналы наших статуэток не принадлежат к китайской культуре. Такие аналогии мы находим в наскальных изображениях Верхнего Енисея. В публикации Аспелина[10, с II] (см. рис.) мы видим изображение охотящегося всадника, удивительно похожего на турфанские статуэтки.

Тюркский всадник на охоте (наскальное изображение из Сулека)


Первым делом обращает на себя внимание подчеркнуто большая лошадь с широким крупом, тонкими ногами и маленькой, изящной головой. Порода лошади походит не на сибирскую, а, скорее всего, на описанную выше. Седло того же типа. Сбруя имеет подхвостник, нагрудник и дополнительную шлею, отмеченную и описанную нами. Отчетливо показаны стремена. Всадник дан схематически, но видно, что на нем сапоги до колен и широкая одежда, перехваченная поясом, к которому прицеплен колчан. На голове высокая шапка. Всадник вооружен луком. Острия стрел (одна на тетиве, другая в полете) могут быть только металлическими, так как каменным или костяным трудно придать столь правильную форму ромба при относительно большой величине. Лук, судя по форме, роговой, клееный и имеет характерные для рогового лука выгибы.

Это, как к ряд указанных сходств убеждает нас, что турфанское и енисейское изображение имели один и тот же оригинал, тем более что принципиальной разницы между ними, невидимому, нет.

Там же, в Сулеке, были обнаружены фигуры другого типа: пешие, в облегающей тело одежде, без шапки, с распущенными волосами, ниспадающими на плечи; они стреляют из лука с колена (см. рис.). Это, несомненно, представители другого народа, что подтверждается одним из сулекских изображений, где оба типа изображены вместе. «Тяжело вооруженный всадник одет в пластинчатую броню от шеи до ляжки, с рукавами до середины предплечья, с круглым щитком на груди, с мечом и колчаном у пояса и с «массой» оружия в правой руке. Этот воин направляет копье, украшенное небольшим флажком, на лучника, стреляющего с колена»[17, с. 12]. Воспроизведена по:[9, с. 17, фиг. 9]. Несмотря на то что Аспелин отмечает древнюю манеру передачи гривы, он предполагает во всаднике китайца[10], забывая, что китайцы до Саянского хребта вообще никогда не доходили, исключая маньчжурское время (XVIII в.). Нам же чрезвычайно легко истолковать данное изображение, так как аналогия с турфанскими всадниками заставляет нас признать в кавалеристе орхонского тюрка, сражающегося с саянским горцем. Такая ситуация исторически вполне возможна, так как Саянский хребет был той стеной, которую не могли перепрыгнуть белые кони тюркских ханов, несмотря на попытки с VI по. VIII в.

Бой тюркского кавалериста с горцем-стрелком (наскальное изображение)


Саянские лесовики отстаивали свою независимость от степи вплоть до 1208 г., и Сулекское наскальное изображение есть памятник этой борьбы. Что это действительно так, нас убеждает материал раскопок Саяно-Алтайской экспедиции в селении Копены в 1939 г.[прим. 5] Находки прекрасно датируются золотой и серебряной посудой, с вырезанными на ней орхонскими надписями[3, с. 43]. Для нас чрезвычайный интерес представляют бронзовые рельефы всадников на охоте. Разница между облавной охотой и войной в те времена была минимальная, и поэтому по изображениям охотников приняв известную поправку, вправе судить о воинах: «На изображениях всадника чеканом, нанесены даже мелкие детали снаряжения костюма. Всадник без головного убора. Его длинные волосы развеваются по ветру. Их сдерживает затянутая сзади узлом повязка. Полудлинный кафтан перетянут поясом. Сапоги мягкие, без каблуков. С правого бока висит колчан, расширяющийся книзу. Лук сложный, в виде буквы М. Конь степной, широкогрудый, с подстриженной гривой и завязанным в узел хвостом. На нем полная седельная сбруя; седло твердое с невысокой передней лукой; под седлом обшитый бахромой чепрак. На подхвостном и нагрудном ремнях навешены кисти; стремена широкие, дугообразные; уздечка плетеная, с поводом и чумбуром. Ясно видны не только круглые бляхи, но даже осовидные псалии от удил. Сзади седла развеваются по обеим сторонам ремни (торока. – Л. Г.). Впервые перед нами предстает целиком в костюме, с оружием» и на полностью снаряженном коне наездник степей VII–VIII вв.»[3, с 50, рис. 10].

Легковооруженный всадник-стрелок (раскопки С.В.Киселева)


Авторы статьи совершенно правы в датировке и интерпретации памятника, но как разительно сходство снаряжения турфанских и копенских всадников. Совпадает буквально все, за исключением:

а) порода копенской лошади другая, южносибирская;

б) всадник без шлема и панциря;

в) отсутствует дополнительная шлея на шее коня.

Но это не должно вводить нас в заблуждение. Мы знаем, что «фули» составляли лишь отборное войско, ханскую гвардию, а большая часть 400-тысячной тюркской армии состояла из вспомогательных контингентов подчиненных племен. Эти воины назывались «стрелки» (archers) и, следовательно, имели легкое вооружение. Отсюда вытекает и отсутствие дополнительной шлеи, так как всадник без панциря не столь тяжел, чтобы нуждаться при спуске с горы в чем-либо, кроме подхвостника. Равно и лошадь употребляется местная: выносливая и неприхотливая, а не дорого стоящая бадахшанская.

Итак, в турфанском изображении мы видим древнетюркского панцирного гвардейца, а в копенском – древнетюркского стрелка, и наше представление о том, как выглядела армия орхонских ханов, можно считать полным.

Сведения о великой державе древних тюрок мы черпали до недавнего времени в китайских летописных сводах, составленных весьма добросовестно и обстоятельно. Но как бы ни были исчерпывающи свидетельства культурных соседей, какие бы подробности они ни сообщала нам, они не восполняют отсутствие непосредственного восприятия эпохи и народа.

Мы не знаем, какой поправочный коэффициент мы должны принять на неизбежную тенденциозность иностранного источника. Дыхание, которое чувствуется в этих строках, не тюркское, а китайское.

Мы же хотим не только знать, но и слышать и видеть.

Впервые мы услышали тюрок, когда были прочтены орхонские надписи. Теперь мы увидели говорившего. На нас смотрит хищное и плутоватое лицо одного из тех отчаянных парней, среди которых Бильге-хан «силою завел порядок», которые подводили Кюль-Тегину его белого коня Алп-Шалчи, с Мудрым Тоньюкуком перебирались через снег глубиною в копье» а, взвизгивая от восторга, рубили от плеча до пояса бегущих китайцев злосчастного Унг-Тутука.

Как ни полезны для нас датировки и интерпретации темных исторических фактов, но самым ценным из того, что дал нам этот памятник», я считаю непосредственное ощущение той грандиозной и мятежной эпохи.