"Загадка Скалистого плато" - читать интересную книгу автора (Ясько Юрий Георгиевич)

Глава пятая

Дроздова быстро нашла нужный ей дом, поднялась по широкой мраморной лестнице на второй этаж. Пахло кошками и паутиной. Старый дом гулко отзывался на каждый шаг. Резная наборная дверь пугала своей неприступностью. Елена Владимировна нерешительно придавила кнопку звонка. За дверью послышались шаркающие шаги, раздался старческий голос:

— Марина, ты? Почему так поздно, — с этими словами дверь открылась, на пороге стояла полная старая женщина в бархатном халате. Она недовольным голосом спросила:

— Вам кого?

— Вера Яковлевна Сазонова здесь живет?

— Это я.

— Я из геологоразведочной партии, из Рудничного, поговорить надо.

Вера Яковлевна сделала жест рукой, приглашая войти.

Большая комната была заставлена разнокалиберной мебелью, на подоконниках в горшках стояли флоксы, в книжном шкафу поблескивали корешками солидные фолианты, на балконе, дверь в который была открыта, резвились котята. Сазонова усадила Дроздову у круглого полированного стола, сама села напротив. Она несколько секунд изучала лицо Елены Владимировны, потом призналась:

— Редко вижу кого-нибудь из посторонних. Приходит ко мне моя внучатая племянница Марина. На улицу не выхожу, сижу на балконе, любуюсь своими кошками. Их у меня шесть штук, — с гордостью сообщила Сазонова, — самой разной породы. Вы не интересуетесь?

— Нет, нет.

— Со старостью это приходит, — усмехнулась Вера Яковлевна, — если останешься в гордом одиночестве. Был и муж, были и дети, но где они? — Вера Яковлевна горестно вздохнула. — Вы геолог?

— Окончила геологоразведочный. Занимаюсь минералогией. Пришла к вам вот по какому делу. Вы ведали до войны кадрами в геологоразведочной партии?

— Да-да, — протянула Вера Яковлевна, — а что случилось?

— Советские специалисты, работавшие в экспедиции Рейкенау, были оформлены через вас?

— Да. Решили не обременять экспедицию разными службами. Они и финансировались через нашу бухгалтерию.

— Вы не помните такого… Зубрицкий Алексей?

Сазонова встрепенулась, глаза ее оживились.

— Как же не помню? Слава богу, память еще сохранилась, хоть и разменяла восьмой десяток. Высокий, красивый, глазастый был парень. Ему прочили неплохую карьеру, но он пропал без вести. Ушел в маршрут — не вернулся. Горы! Вы, конечно, об этом знаете.

— Меня интересует один вопрос: откуда он был родом? Очень хочется найти его родных и близких.

— Прошло столько лет. Не могу вспомнить. Хотя, знаете, это можно узнать. Как? Сейчас объясню. Алексей Зубрицкий окончил техникум в К-ске. Война этого города не коснулась, архивы, конечно, сохранились. Вот в техникуме и узнайте. А для чего вам это? Минули годы, многое забылось. Конечно, жалко его, совсем молодым был. В честь него маленький обелиск поставили в Рудничном. Алексей как-то сразу пришелся по душе не только работникам экспедиции, но и коллективу нашей геологоразведочной партии. Он приходил к нам иногда, пел хорошо. Имел чувствительную натуру. Мне показалось, что он перед своим последним маршрутом ощущал опасность, нервничал.

— Чем вы это объясняете?

— Он тогда пришел ко мне, попросил показать свою трудовую книжку… Знаете, трудовые книжки были введены в тридцать девятом году, мы их завели на своих работников и на работников экспедиции в марте сорокового. Вот Алексей и полюбопытствовал, как она выглядит. Повертел в руках, вздохнул: «Если со мной что случится, — трудовую книжку сохраните, как память обо мне». Вроде предчувствовал что-то. Я его начала успокаивать.

— А трудовая книжка? — Елена Владимировна подалась вперед.

— Представляете, какая штука получилась… Пропала она. И не только трудовая книжка Зубрицкого и его личное дело, но и многих рабочих. Я выговор получила, чуть не угодила в места не столь отдаленные. Следствие шло полгода, выяснилось, что уборщица по ошибке приняла сложенные в углу бумаги за хлам и выбросила. Сейфа у меня не было… Почему вас интересует именно Зубрицкий?

— Мой отец, профессор Лосев, (вы его, очевидно, тоже помните?) перед смертью говорил об Алеше. Вроде надеялся, что я смогу что-то выяснить. Папа не смог это сделать: война, напряженная работа, понимаете… Ну, я пойду, спасибо.

— Это вас надо благодарить, не забываете тех, кто хоть что-то сделал для развития геологии на Кавказе, а Зубрицкий был толковым геологом, несмотря на то, что без высшего образования.

Выйдя на улицу, Дроздова направилась в парк. Здесь было пустынно и прохладно. Центральный фонтан сеял мелкую водяную пыль, кричали павлины. Елена Владимировна села на скамейку на берегу искусственного пруда, по глади которого неслышно скользили гордые лебеди.

Как же связаться с архивом К-ска? Если бы она представляла какой-нибудь солидный государственный орган? Борис? Вся ее затея тут же лопнет. Туриев не позволит ей заниматься Зубрицким. О! А Феоктистов? Режиссер студии телевидения. Уж он-то сумеет ей помочь!

Елена Владимировна вышла из парка, позвонила из телефона-автомата на студию.

В трубке раздался тонкий голос Феоктистова.

— Телевидение слушает.

— Тоша? — игриво начала Елена Владимировна. — Звонит Дроздова. Помните такую?

— Вас забыть невозможно, — в тон ей ответил Феоктистов. — Чем могу служить?

— По телефону слишком долго объяснять. Сейчас приеду.

Кабинет Феоктистова был в том же беспорядке, в каком она увидела его в первый раз, так же Тоша копался в бумагах, выискивая нужный текст.

Выслушав просьбу Дроздовой, он воскликнул:

— Момент! Сейчас же свяжусь со студией телевидения К-ска. Есть там у меня дружок, недавно с обменной программой к нам приезжал. Наберу телефон по коду.

— Алло! Глебова, пожалуйста. Станислав, ты? Феоктистов звонит из Пригорска. Просьба: срочно позвони в горархив или в геологоразведочный техникум, узнай все, что касается биографии Зубрицкого Алексея. Отчество? — Феоктистов вопросительно глянул на Дроздову. Та покачала головой. — Точно не знаю. — Он опять посмотрел на Дроздову. Елена Владимировна прошептала:

— По-моему, Георгиевич.

— Георгиевич. Год рождения?

— Двадцатый.

Феоктистов повторил.

— Когда окончил техникум?

— В тридцать восьмом, — выдохнула Дроздова.

Феоктистов опять повторил.

— Ну, всего. Жду. — Положил трубку.

Елена Владимировна, не ожидая расспросов, начала разговор с того, что готовит новое выступление для телевидения, для этого ей необходимо знать как можно больше об исчезнувшем в горах геологе Зубрицком.

— Помню, помню эту фамилию. Вы много доброго сказали об Алексее, — кивнул головой Феоктистов. — А как все-таки мое предложение, чтобы вы попробовали себя в роли… ну, если не диктора, то ведущей программы того же журнала «Природа и мы»?

— Подумаю, тем более, что за помощь надо благодарить.

— Вы пока почитайте, — Феоктистов положил перед нею стопку журналов «Искусство кино», посмотрел на часы. — Начинается репетиция. Глебов позвонит ровно в двенадцать — на телевидении работают люди, уважающие точность.

Феоктистов вернулся в кабинет без пяти двенадцать. В десять минут первого позвонил Глебов. Режиссер слушал его, записывая сведения на четвертушке бумаги. Когда закончил разговор, медленно продиктовал:

— Зубрицкий Алексей Георгиевич, родился двадцать четвертого марта двадцатого года, поступил в техникум в тридцать пятом, окончил в тридцать восьмом, был рекомендован в институт, но отказался. Уроженец города Заволжска. Записали?

— Запомнила… У меня к вам еще одна просьба. Право, не знаю, с какого конца подойти, вы уже и так мне помогли.

— Подходите сразу со всех концов, — Феоктистов посерьезнел. — Наш долг — помогать нештатным авторам не только гонораром, но и практическими делами.

— Не смогли бы вы выдать мне документ, в котором бы говорилось, что я готовлю передачу для вашей студии и что мне необходима помощь со стороны соответствующих органов города Заволжска в поисках родственников Зубрицкого?

— Момент! — Феоктистов выскочил из кабинета. Прошло минут десять. Он с улыбающимся лицом протянул Дроздовой фирменный бланк с напечатанным на нем текстом:

— Председатель комитета подписал с удовольствием, поинтересовался, как скоро вы опять выступите.

— Спасибо. Как вернусь, сообщу…

…Евгения Дорофеевна обратила внимание на ее возбужденность.

— Улетаю. В Москву, — невольно солгала Дроздова. Не может же она сказать правду! — Вернусь скоро.

— Так внезапно улетаешь? Утром вроде еще не собиралась…

— Сейчас лето, с билетами трудно, — продолжала сочинять Дроздова, — один наш сотрудник отменил свою поездку, решил сдать билет… Вот я и подумала: почему бы его не переоформить на себя? Так что лечу…

— А Борис? Он знает?

— Звонила ему, его на рабочем месте нет. Ждать его прихода — значит, потерять возможность вылететь.

В Минеральных Водах Дроздова убедилась, какой магический документ выправил для нее Феоктистов. Билетов в Заволжск не оказалось, Елена Владимировна обратилась за помощью к дежурному по аэропорту. Тот, прочитав письмо просьбу о помощи «внештатному корреспонденту Дроздовой Е. В.», сказал:

— Подождите четверть часа. Обычно мы держим два места на брони. Может, вам повезет, бронь снимут.

Дроздовой повезло.

На следующее утро Елена, волнуясь, подошла к окошечку адресного стола в Заволжске. Она помялась, потом решительно сказала:

— Мне надо знать адреса всех Зубрицких, проживающих в Заволжске. Дело у меня серьезное. — Она коротко поведала о причине приезда сюда. Дежурная, по мере ее рассказа, кивала головой, иногда улыбалась. Когда Дроздова закончила, она проговорила чуточку в нос:

— Голубушка, зачем вам адреса всех Зубрицких? Правда, их не так уж много в нашем городе, но та семья, о которой вы ведете речь, известна каждому старожилу Заволжска. В конце двадцатых годов Георгий Зубрицкий, отец Алексея, прогремел на всю губернию: растратил солидную сумму государственных денег, скрылся. Опозорил нас всех. Бедный Алешка. До войны мы все друг друга здесь знали, город был маленький. Это за последние годы разросся: построили химкомбинат, трубный завод, гидростанцию… Пожалуйста, идите по этому адресу, там живет дядя Алексея Зубрицкого. Всего доброго.

Вокзальная улица, 3. Старый деревянный дом, большой двор со спортивной площадкой, рядом с домом — водоразборная колонка… Квартира 9. Дверь открыл пожилой мужчина с густыми седоватыми бровями.

— Пришли наконец, — раздраженным голосом сказал старик, — долго же вас надо ждать, с ума сойти можно… Проходите. Вот, полюбуйтесь, — старик сделал широкий жест рукой, — порушили, а вделать проводку не вделали. Разве так работают? Да будь такое в мои молодые годы — засудили бы. А сейчас все прощается. И кто виноват? Мы, жильцы. Терпим, унижаемся, просим, деньги суем. А почему просим, когда требовать имеем право?

— Извините, — начала было Дроздова.

— Никаких извинений! Я без электроэнергии не могу жить, девушка. Еду на электроплитке готовлю. Так что будьте добры…

— Я не электрик, дедушка.

— Какой я вам дедушка! — возмутился хозяин. — Зовут меня Савелий Николаевич Зубрицкий, пенсионер с двухлетним стажем, всего шестьдесят два, а вы — дедушка. Откуда будете?

— Журналист Дроздова, — Елена Владимировна сказала это и похолодела от стыда: какой она журналист?!

— Присаживайтесь на тахту, стул всего один. Вот так. Теперь задавайте вопросы.

— Вы давно живете в Заволжске?

— Со дня своего рождения. Надеюсь и помереть здесь, хотя чертовски хочется жить. Чем старше становишься, тем больше сознаешь: жизнь — прекрасная штука.

— Одиноки?

— Зачем вы так? — Зубрицкий обиделся, — Мои сыновья, уже женатые, живут и работают в Москве. Один — таксистом, другой — авиаконструктором.

— А здесь родственники есть?

— Из родственников одна двоюродная сестра, но она Векшина Полина Мироновна. А что случилось, собственно говоря?

— У вас был племянник Алексей?

— Пропал он в горах Кавказа в сороковом году. Хороший был мальчик, умный. Без отца вырос. Отец его, — продолжал Савелий Николаевич, видимо, высказывая наболевшее, — мой старший брат Георгий, в двадцать восьмом году сбежал отсюда от наказания. Алешку воспитал тесть брата, Иван Христофорович Грейм. — Савелий Николаевич набил трубку табаком, задымил, продолжил: — А вообще-то мы из дворян. Отец наш столоначальником был, слыл либералом. Георгий — царский офицер, в гражданскую перешел на сторону Советов, потом работал в торговле, допустил растрату — и был таков. Я с четырнадцати лет работал, всю войну пропахал в пехоте, награжден двумя орденами Славы.

— У вас не сохранились фотографии Алексея?

— Нет, откуда? Война все растрепала. Может, у Полины Мироновны. Не может, а точно есть. Поехали к ней?

…Савелий Николаевич уверенно толкнул калитку. Навстречу ему бросилась маленькая лохматая собака, отчаянно виляя хвостом и повизгивая. Дроздову собака словно и не замечала вовсе, но когда она ступила на крыльцо дома, свирепо залаяла. Савелий Николаевич поймал ее за ошейник, оттащил в конуру, привязал там.

На шум из дома вышла девушка лет семнадцати. В сумерках лицо ее казалось бледным.

— Мы по делу, Беллочка. Полечка как себя сегодня чувствует? — спросил Савелий Николаевич, положив ладонь на плечо девушки.

— Как всегда, — ответила та.

— Полина внучка, — сказал Савелий Николаевич, — дочка старшего сына. Умница. Семнадцать лет, а уже на третьем курсе университета. Вундеркинд!

В комнате, в которую они вошли, было очень светло и чисто. В открытое окно вливался свежий воздух, пахло травами, сохшими в пучках на полу, на подоконнике, на протянутых под потолком тонких веревках.

Справа от открытого окна стояла коляска. В ней сидела приветливо улыбавшаяся женщина. Увидев вошедших, она сделала движение, словно хотела встать.

— Бабуля! К нам гостья. Дроздова Елена Владимировна — журналист.

Полина Мироновна вопросительно подняла брови, на ее лице отразилось недоумение.

— Рада, — прошелестел в тишине голос женщины. — Снам не верю, но привиделось мне нынче ночью, будто приехала я на берег моря, а тут солнце стало подниматься, и стало мне светло, радостно, как в далекой молодости. Солнце во сне — гостям быть. Так моя матушка говаривала. Что вас интересует?

— Я собираю материал о геологах, внесших свой вклад в развитие сырьевой базы металлургических предприятий Кавказа, — сказала Дроздова и чертыхнулась про себя: разве такими сухими словами можно говорить о цели своего визита? А еще журналистом представляется! — Меня интересует судьба геолога Алексея Зубрицкого.

На лице Полины Мироновны появилась и тут же исчезла гримаса боли.

— Не уберегла я мальчика нашего лучезарного, — проговорила она. — Когда от испанки умерла его мать, Георгий, отец Алексея, оставил мальчика у меня. Прошло время, — я получила от него письмо с требованием отдать ребенка на воспитание Грейму Ивану Христофоровичу — тестю Георгия. Что мне было делать? Не перечить же отцу и деду Алексея. — Полина Мироновна слегка наклонилась вперед, Белла подала ей стакан с темной жидкостью, женщина сделала несколько глотков, поблагодарила внучку доброй улыбкой, продолжила: — Мой муж красным партизаном был. Его убили кулаки в период массовой коллективизации. Георгий нас не очень любил.

После седьмого класса Алексей поступил в геологоразведочный техникум. А я хотела, чтобы он стал лингвистом: ему хорошо давались языки. Он великолепно владел немецким, английским, французским, итальянским — этому его дед научил. Играл на скрипке. Талантливым был человеком.

— Он сделал бы в геологии хорошую карьеру, — сказала Дроздова и опять поймала себя на том, что говорит совсем не теми словами. От волнения, что ли? — Отец не раз рассказывал мне об Алексее. Они работали вместе в экспедиции Рейкенау в сороковом году. Мой отец — профессор Лосев.

— Да ну?! — удивилась Полина Мироновна. — Вот уж действительно, как говорил наш Алешка: земля велика, да геологические тропы узки — можно встретиться. Алексей учебник, написанный вашим отцом до войны, переписал от корки до корки. Я его сохранила…

— У вас есть фотография Алеши? Как было бы хорошо, если бы мы могли поместить ее на обелиске. Говорят, Алексей был красивым, высокого роста…

— Есть фотография Георгия, отца. Белла! Достань альбом. Полина Мироновна пожевала губами, прикрыла глаза сухой ладонью, замолчала.

В наступившей тишине слышится тяжелое, прерывистое дыхание Савелия Николаевича: он пьет чай из пузатой пиалы.

— Мне семьдесят два года, — снова прошелестел голос Полины Мироновны — и я никого так сильно не любила из детей, как Алешку. Не знаю, почему. Да простят мне мои дети и внуки… Он был какой-то особенный, светлый… Я же всю жизнь проработала на авиационном заводе, член партии с 1924 года — Ленинский призыв.

— У бабули три ордена: два — Знак Почета, один — Трудового Красного Знамени, — горделиво вставила Белла. Она стояла рядом с коляской, держа в руках старинный альбом в кожаном переплете с застежками. — Персональную пенсию получает. Врачи говорят, что она сможет встать, победить болезнь. Правда, бабуля?

— Правда, внучка. Большевики не сдаются. Мы из особого теста сделаны. С учебниками трудно было: Алешка решил переписать книгу Лосева. Месяц, а то и больше работал. Говорил мне, что профессор Лосев — лучший в мире геолог. Мечтал о встрече с ним. Жили мы до войны в центре города в большом деревянном доме. В сорок третьем году в него попала зажигательная бомба, дом сгорел. Я успела вынести самые необходимые вещи, карточки на хлеб, попался под руки и учебник, переписанный Алешкой от руки. — Полина Мироновна снова помолчала, собираясь с силами. Дроздова извинительно посмотрела на нее. Больная сделала протестующий знак рукой и сказала:

— Ничего, ничего… Дорасскажу. В сорок пятом году, это было в сентябре, мы вселились в этот домик. Горком партии посодействовал, чтобы у меня с тремя детьми была крыша над головой. Однажды я пришла домой после первой смены — дети еще в школе были — и принялась стряпать. Не заметила, как в комнату вошел молодой человек в военной форме без погон. Тогда все демобилизованные так ходили. Я спросила у него, что его привело в наш дом, а он отвечает:

— Здравствуйте, вы меня не знаете, а я знаю ваше имя, вы Полина Мироновна Векшина. Я с вашим племянником, Алексеем, в техникуме учился, он закончил, я — нет. Решил продолжить учебу. У вас должен сохраниться учебник, списанный его рукой, Алексей мне как-то рассказал, что переписал от корки до корки книгу профессора Лосева. Отдайте ее мне, пожалуйста, я хорошо заплачу.

Сперва решила: отдам, но потом жалко стало: память об Алексее. Покажи, Белка, альбом.

Замелькали старинные фотографии… Наконец, Бела остановилась на нужном снимке. На нем изображены пятеро: две девушки и трое юношей.

— Это я, — Полина Мироновна показала глазами на девушку, застывшую посередине снимка, — тогда мода такая была: в матросках ходили. Шестнадцатый год. А рядом со мной — Георгий Зубрицкий, отец Алексея. Красивый был, видный.

Дроздова вздрогнула: ей показалось, что она где-то когда-то видела это удлиненное лицо, взгляд с грустинкой, так не вяжущийся с волевой складкой губ.

— Мне кажется, — нерешительно проговорила Дроздова, — я этого человека видела когда-то. Не таким молодым, но видела. Уж больно глаза знакомы. У мужчин редко бывают такие грустные глаза, — вздохнула Лена.

— Бывает, — благодушно вставил Савелий Николаевич, — двойников на свете много. Недавно я прочитал книжку Ржевской. В ней сказано, что у Гитлера пять двойников было.

— Не встревай, Сава, — устало прервала его Полина Мироновна, — твоя аналогия глуповата.

— Слово-то какое: «ана-ло-гия», — протянул Савелий Николаевич, — опять намекаешь, что я из всех вас самый неграмотный?

— Зато честный, — ласково ответила Полина Мироновна и протянула ему руку.

Савелий Николаевич склонился к ней с той галантностью, которая всегда отличает хорошо воспитанного человека, поцеловал ее.

— Вот и хорошо, что не обижаешься, — улыбнулась Полина Мироновна, — а вы рассказывайте, Леночка, рассказывайте.

— О чем?

— Вспомните, где и когда вы видели мужчину, похожего на нашего Георгия. Может, он жив… Скитается где-то, прячется от власти.

Дроздова потерла лоб ладонью.

— Нет, нет, не может быть! — Она широко раскрытыми глазами смотрела на Полину Мироновну.

Та откинулась на спинку кресла, впилась взглядом в Дроздову. Ноздри старой женщины нервно вздрагивали.

В комнате воцарилась тишина, было слышно, как Савелий Николаевич отправившийся в кухню, гремит самоварной трубой, раскалывает звенящие под топором сухие поленья.

— Показать вам книгу, которую переписал Алексей Зубрицкий? — спросила Белла.

Дроздова молча кивнула. Девушка подала Лене несколько переплетенных воедино тетрадей. На титульном листе каллиграфическим почерком выведены фамилия автора и название книги: «Гидротермальные месторождения полезных ископаемых Советского Союза».

Ровные строки рукописи, рисунки, схемы, таблицы. Адский труд. Ей, Дроздовой, такое было бы не под силу. Как же надо было любить свою будущую профессию, чтобы с такой любовью и старанием переписать более трехсот страниц со всеми схемами, рисунками, таблицами, формулами. Перечертить карты, разрезы, стратеграфические колонки. И в самом конце рукописи — в последней тетради: «Переписано студентом Алексеем Зубрицким. Исполнен труд, завещанный наукой геологией».

Дроздова отложила тетради на стол, сказала:

— Этой книге — место в музее нашего треста.

— Если надо, — возьмите, вам отдам. Пусть люди знают, каким был Алеша Зубрицкий. — Полина Мироновна прикрыла глаза ладонью, — в этих тетрадях — частица его души, его трудолюбия. Его нет с нами вот уже двадцать шесть лет, а помощь его мы ощутили совсем недавно.

— Каким образом?

— Вам покажется странным одно обстоятельство, я тоже сперва удивилась, но… — Полина Мироновна опустила руку, глаза ее, совсем не по-старчески живые и блестящие, смотрели поверх плеча Елены Владимировны, словно Векшина что-то видела там, за окном. — В позапрошлом году, за день до моего семидесятилетия, к нам пришел мужчина, очень представительный, симпатичный, в дорогом костюме, с толстым портфелем. Назвался Лозинским Павлом Станиславовичем и сказал, что в марте сорокового года Алеша его выручил — дал взаймы пять тысяч рублей. Потом Алеша исчез, война началась, послевоенная разруха, голод, холод. Словом, сказал Лозинский, не смог он вернуть долг до сих пор, а теперь вот возвращает. Я отказывалась, но Павел Станиславович настоял на том, чтобы деньги я взяла.

В комнату вошел Савелий Николаевич с самоваром. Из трубы к потолку поднималось горячее марево. Запахло дымком.

Белла быстро собрала на стол…

…Вермишев попросил Бориса приехать: прилетели Гронис и Парамонов.

— Меня вызывают в обком партии — совещание представителей правоохранительных органов. Гронис и Парамонов ждут в твоем кабинете.

Туриев и Феликс поздоровались, как старые и добрые знакомые. Парамонов сидел на диване, сосредоточенно рассматривал ногти на пальцах.

Туриев не торопился с допросом: пусть человек соберется с мыслями. Да и ему, Борису, надо сосредоточиться наметить про себя план-схему разговора с Парамоновым. Он ходил по кабинету, исподволь изучая лицо Парамонова. Точно его описала Федорова, но не отметила одну характерную деталь: губы — сочные и яркие, словно тронутые помадой. Вот сейчас он начнет задавать этому человеку вопросы, ведя следствие по определенному руслу, словно ненароком направлять, удерживать «на плаву» допрашиваемого.

— Прошу! — Туриев сделал приглашающий жест.

Парамонов, ссутулившись, подошел к стулу, отодвинул его от стола, сел.

— Давайте побеседуем, а потом составим протокол, внесем в него самое важное. Согласны?

— Неужто для беседы меня сюда на самолете доставили? — В смешке Парамонова чувствовалась неуверенность. — Вины за собой не знаю. Да, несколько лет назад познакомился с Луцасом, бывали вместе, помогал ему по работе, не гнушались распить бутылку.

— Луцас перед отъездом на Кавказ разговаривал с вами?

— Говорил, что собирается поехать к морю. Он не первый раз уезжал, особенно летом, по турпутевке и за границу ездил.

— Ваше постоянное место работы?

— Осветитель в драмтеатре. Зарплата — хуже некуда. Вот и приходилось подрабатывать у Луцаса, он не жадничал, иной раз до трехсот рублей в месяц отваливал.

— Только за то, что помогали леса ставить да краски растирать? Да и что там растирать, все краски — фабричные. Не слишком ли высокая оценка вашего труда?

— Иногда приходилось выполнять его поручения…

— Какие? — Борис лег грудью на стол, потянулся за пачкой сигарет, Парамонов услужливо пододвинул ее. Закурили.

— Встречался по его просьбе с одним туристом, Гансом. На эти свидания. Ян давал мне золотой портсигар, я передавал его, тот доставал из него записку и возвращал портсигар.

— Сколько было таких встреч?

— Пять за последние шесть лет. Ганс, видимо, любит нашу Ригу…

Туриев напрягся, чувствуя, как сдавливает затылок. Покрутил головой, придавил сигарету в пепельнице.

— Вы уверены в том, что не передавали от Луцаса никаких сведений, касающихся оборонных интересов нашей страны? Боюсь, что беседу с вами надо перенести в другое ведомство.

Парамонов расхохотался. Он всхлипывал, повизгивал, из его глаз текли слезы. Туриев уж подумал, нормальный ли этот Илья Софронович. Успокоившись, Парамонов небрежно махнул кистью руки и осипшим голосом проговорил:

— Ганс Рейкенау — обыкновенный спекулянт. Он перекупает произведения искусств. Луцас с ним был связан только этим бизнесом. Я категорически утверждаю. Однако Ян побаивался его. Была причина для этого. Однажды, когда мы основательно подзаправились в Юрмале, я спросил у него, почему он так боится этого квелого немца. Ян аж зашипел, приставил палец к губам и сказал: «Его отец мне жизнь спас». Я спрашиваю: как — спас? И Ян рассказал. Он работал у этого немца, когда в плен попал, его вроде бы как продали в рабство. Работал садовником, хозяин с ним обращался хорошо. Прожил у него Луцас до конца зимы сорок пятого года. В начале марта хозяин вызвал его в свои апартаменты и говорит: «Скоро войне конец, ты поедешь домой, и тебя сошлют в Сибирь, потому что ты работал на врага. Но есть выход: мы тебя поместим в концлагерь, откуда поможем бежать, но в лагере ты подбери двух-трех человек, чтобы они были свидетелями того, что именно ты организовал побег. Однако не просто подбери людей, а тех, кто находится под особым контролем охраны, кто, в случае ликвидации лагеря, обречен на уничтожение. У таких людей на спине нарисован белый круг. Он же будет и на твоей куртке». Луцас согласился. Но Рейкенау предупредил, что услуга за услугу: Ян должен кое-что раздобыть в России, точнее — на Кавказе. Что раздобыть — об этом Ян мне не сказал. Из лагеря ему и двум нашим удалось спокойно уйти, а шесть лет назад в Ригу по путевке интуриста прибыл сын хозяина, Ганс. Они с Луцасом встретились только один раз, потом на встречи ходил я. Когда Ян собирался уезжать на Кавказ, я спросил: «По заданию Ганса?» Ян ответил: «Плевать я хотел на него, хватит платить за свою слабость, лучше бы я подох в неволе». Подумал несколько секунд и добавил: «Ганс с нашей помощью из Союза несколько древних икон вывез». У меня все внутри оборвалось. Ян понял, что я испугался, хлопнул стакан коньяку, ударил меня по плечу и сказал: «Дрожишь? Свидания с ним забыл? Ты ему адреса носил за мои денежки». Когда я узнал, что Луцаса убили, — Валя сказала, — неделю беспросыпно спал. Потом решил пойти, куда следует, но меня опередили — ко мне явился товарищ Гронис.

— Ганс ничего не передавал через вас Луцасу?

— Один раз. Круглый предмет, плоский, завернутый в парусину.

Парамонов прижал ладони к груди, умоляюще пробормотал:

— Сказал всю правду и про Луцаса, и про себя.

— Всю правду о себе мог бы рассказать только Луцас… — А ничего не поручал вам Луцас перед отъездом на Кавказ?

Парамонов вздохнул.

— Луцас приказывал мне выехать в Д., чтобы найти одного мужика — Зарова и доложить, обнаружил я его или нет.

— Ну и…

— Я сказал, что боюсь, и умолял его не поручать мне больше опасных дел. Ян рассвирепел, обозвал меня скотиной и выгнал из своей мастерской, а на следующей неделе уехал на Кавказ. Может быть, в Д. Вот все, что знаю.

Туриев еще несколько секунд выжидающе смотрел на Парамонова.

— Сейчас начну оформлять протокол, а это — дело серьезное, — предупредил он. — От ваших показаний зависит, быть вам задержанным или проходить по делу свидетелем. Если еще что-то припомните — не скрывайте.

— Луцас хвастался, что таких портсигаров на всем белом свете три, они вроде пароля служат, владельцы портсигаров связаны одной тайной, одной целью.

— Какой?

Парамонов развел руками.

— Вообще-то Луцас страшным хвастуном был, говорил, что со временем станет одним из богатейших людей Европы, мир ахнет от того, что он и еще кое-кто будут иметь.

Туриев закончил допрос. Но Гронису, прощаясь, он наказал.

— В Риге глаз с него не спускай.

— Возьмем подписку о невыезде.

— Счастливого пути!

Борис выключил верхний свет, запер дверь, прилег на диван: усталость предательски ломала его. Надо собраться, проанализировать, что уже имеет в своем архиве следствие. Первое, Луцас приехал в Д., чтобы встретиться с Заровым — это ясно из рассказа Ксении Акимовны и показаний Парамонова. Второе, Луцас и… Васин связаны портсигарами. Третье, Ганс Рейкенау определенно передал Луцасу план-блюдо. Четвертое, Луцас, очевидно, был главным конкурентом Зарова. Но почему — Зарова и почему конкурентом, а не сообщником? Какую-то нить провести можно: Заров остановил машину, в которой ехал Луцас, отвлек внимание Ирбека тем, что отослал его к укромной заводи, где можно было попытать рыбацкое счастье, в день убийства находился в непосредственной близости от места преступления. Но, но, но… Кто стрелял в Луцаса? Обнаружена ли пещера с сокровищами? Если да, то — кем? Шел ли именно к ней Луцас? От кого узнал Луцас, что Заров живет в Д? А Заров там уже давно не жил… Луцас поехал на Кавказ с чужим паспортом. Почему? А новая загадка — Васин? У него точно такой же портсигар, как у Луцаса. Парамонов сказал, что это — пароль. Так что же, Васин связан с Луцасом?! Борис потер лоб. Рискованное предположение: фронтовик, видный геолог. Может быть, третий портсигар у Зарова? Встретиться с ним, небрежно достать портсигар из кармана, продемонстрировать его? На примусе выделены отпечатки пальцев постороннего человека. Кроме Луцаса, его трогал еще кто-то. Возможно, тот, который прятал вещи, вытряхнув их из рюкзака. Зачем же мешкать? Надо немедленно ехать к Зарову, провести с ним еще одну беседу, заполучить его «пальчики». С помощью портсигара. Нет, не годится. Третий раз ехать к Зарову, играть наивного мальчика перед опытным и всевидящим стариком? Придумаем что-то другое… А Васин?.. Он сказал: «У меня есть своя сокровенная тайна. Я ее открою только под давлением обстоятельств». Не связана ли эта тайна со Скалистым плато? Верный друг и союзник Елены Дроздовой…

Вот что значит работа и усталость. Не позвонить домой! Он вскочил с дивана.

— Лена вылетела в Москву, — Евгения Дорофеевна не щадила самолюбия сына, — не дождалась тебя. Сказала, что пробудет там дня четыре, вернется с матерью и сыном. Ты сегодня будешь ночевать дома?

— Не знаю, ма… Позвоню.

Замечание матери отозвалось в сердце. Он надеялся еще застать Лену дома. Мысли о ней не отодвигались на второй план, несмотря на его оперативное дело. Надо было решать с женитьбой. Такая неопределенность их отношений временами пугала его. Вылет Лены в Москву не являлся неожиданным, и все-таки… Эх, он сам создал эту житейскую головоломку. Они еще словно проверяют друг друга. Первая ее любовь-песня не сложилась… Да о чем он?! Лена в его доме. Она уже как родной человек и для него, и для матери, и только чистота их намерений не позволяет переступить рубеж…

Ему всегда были смешны дискуссии на тему семьи. Летят обломки сломанных копий, трещат косяки открытых дверей — в них ломятся досужие мыслители. О главном часто забывают: семья крепка, если основана на любви, глубокой и бескорыстной. И на умении прощать друг другу в мелочах.

Словно и не было только что свинцовой тяжести в голове, он сделал несколько упражнений.

Несколько лет назад, когда он только-только начал работать следователем, Вермишев показал ему движения, возвращающие бодрость.

Правда, они помогали только в том случае, когда сам психологически настроишься на ожидание облегчения. Сейчас не получилось. Голова перестала болеть, но заныла нога. Борис лег на диван, положил ее на валик. Боль поднималась от стопы к бедру, горячей волной подкатывала к сердцу.

Все-таки остаточные явления энцефалита дают о себе знать. Надо всерьез подумать о себе. Никаких Лебединых, никакой тайги. Возьмет отпуск — поедет в санаторий. Или в Дом отдыха. И обязательно с Леной. Отныне он без нее — никуда. Самоуверенность? Нет, решение.

Окончательное и бесповоротное. Никаким сомнениям не подлежит.

Примет ли и она такое решение? Черт возьми, мужчина называется, не найдет в себе смелости объясниться. Надеется на ее сообразительность. Какое слово — «сообразительность». Не может подобрать другого?

Все, довольно предаваться мечтаниям. Работа ждет. Это хорошо, когда есть работа, она помогает держать себя в руках, не раскисать. Что боль? Она пройдет, как все проходит. Работа мысли — самая изнурительная. Особенно когда не можешь создать систему размышлений.

Борис вернулся к столу, по привычке стал чертить на бумаге хитросплетения линий — так ему легче думалось.

Версия относительно Зарова никак не примет стройную форму. Конгломерат предположений, сопоставлений, спародический анализ фактов, атмосфера поведения Георгия Николаевича при беседах… Что-то выпало, ускользнуло от внимания, но — что? Нет какого-то главного звена, от которого зависит многое, если не все.

Следственная практика показывает, что очень часто какая-нибудь на первый взгляд мелочь, неброский факт могут значительно повлиять на установление истины. Как правило, очевидцев совершения преступления не бывает. Преступник, уничтожая следы, умышленно создает ложные ситуации, сознательно заводит расследование на неправильный путь, чтобы выиграть время, уйти от разоблачения.

Размышления Туриева прервал тихий стук в дверь. Борис встал, сел за стол, громко проговорил:

— Да!

В кабинет нерешительно вошла Мадина. В правой руке она держала кожаную хозяйственную сумку. Девушка смущенно обратилась к Туриеву:

— Собственно, я пришла к Вермишеву. Он позавчера попросил меня помочь следствию.

— В каком смысле?

— Дмитрий Лукич вызвал меня к себе и спросил, как часто в нашем доме бывает Георгий Николаевич. Я ответила, что почти каждый вечер приходит пить чай, они с мамой дружат. Дмитрий Лукич велел мне при случае поставить перед Заровым тщательно вымытый и протертый стакан, чтобы на нем остались отпечатки пальцев только Георгия Николаевича. Так вот, вчера мама сварила пиво, пригласила Зарова — она всегда зовет его попробовать, Георгий Николаевич любит домашнее пиво. Его кружку я принесла. — Мадина достала из сумки кружку, завернутую в белоснежную салфетку. — Обернула ее так, как посоветовал товарищ Вермишев.

— Спасибо, Мадинка, спасибо, — пробормотал Туриев. Ай да Вермишев, ай да Дмитрий Лукич! Здесь он опередил его, Туриева. — Твою услугу не забуду. — Борис вызвал дактилоскописта, отдал ему кружку со словами:

— Выявить отпечатки, сравнить с теми, что на бутылке и на примусе. Сколько понадобится времени?

Дактилоскопист развернул салфетку, посмотрел кружку на свет:

— Жирненькие следы оставлены, однако, — довольно проговорил он, — через час-другой получите акт экспертизы.

— Лады. Жду.

Мадина мялась, желая что-то сказать, Туриев заметил беспокойство девушки:

— У тебя есть еще что-то?

— Вчера Георгий Николаевич очень долго пробыл в сарае, почти до полуночи.

— Ты что, наблюдала за ним?

— Да нет… Фильм по телеку закончился, я вышла на балкон перед сном, смотрю — свет в сарае горит. А через несколько минут из него вышел Георгий Николаевич. За спиной у него был рюкзак.

— Он сейчас дома?

— Утром был. Ходил за молоком, нам две бутылки принес, он всегда и для нас молоко покупает. Наверное, дома. Он хороший человек, — покраснев, сказала Мадина.

Борис задумался. Ему вспомнилось, как он сказал Зарову при последней беседе:

— Смотрительница музея в городе Д. поведала мне, что Луцас интересовался вами.

Заров на какой-то миг втянул голову в плечи, тут же распрямился и горделиво сказал:

— Ничего странного, мною многие интересовались. Не зря портрет в музее находится. Тем более, что Луцас художником был. Может, он возжелал, чтобы я ему позировал?

— Откуда вам известно, что он занимался рисованием?

Заров сложил брови «домиком», с иронией в голосе ответил:

— Так вы же сами мне сказали, батенька!

Как же тогда Борис не насторожился! Ведь Заров допустил прокол: Туриев никогда не говорил ему, что Луцас — художник. Вот оно, одно из недостающих звеньев в построении версии.

Борис обратился к Мадине:

— Ты сегодня в ночную смену идешь?

— Да.

— У меня к тебе просьба: надо одного нашего товарища каким-то образом поместить в сарае.

— Наблюдать за Георгием Николаевичем? — серьезным тоном спросила Мадина.

— Но как это сделать, чтобы Заров ничего не заподозрил?

— Очень даже просто, — оживилась Мадина, — пусть ваш товарищ вроде как приедет к нам из села — наш родственник. Хорошо бы на мотоцикле.

— Почему на мотоцикле? — Туриев улыбнулся.

— А как же? Поставит его в сарай, будет с ним там возиться.

К нам иногда мой двоюродный брат приезжает, так он из сарая не выходит — все время свою «Яву» разбирает, собирает, мажет, вытирает.

Туриев вызвал Сабеева Мишу, объяснил ему задачу.

Через десять минут Миша и Мадина помчались на мотоцикле домой.

Давно известно, что следственная версия, как процесс мышления, строится на основе фактического материала. Сама версия — отражение этого материала в сознании следователя. И надо было ему, Туриеву, позаботиться о том, чтобы заполучить «пальчики» Зарова. Вермишев будет упрекать. Но за дни следствия много сделано, собранных материалов достаточно, чтобы приступить к построению окончательной версии.

Остается роль Васина во всем этом деле. Какова она? И вообще, имеется ли хоть какая-нибудь связь между Заровым и Васиным? Судя по всему, они не знакомы лично. Но разве можно так думать? Если скрывают — значит, есть для того причины. Интересно, имеется ли портсигар и у Зарова? Если да, — причастность всех троих — Луцаса, Зарова и Васина — к одному делу, пусть призрачно, но просматривается.

Раздался телефонный звонок. В трубке — голос Сабеева:

— Борис Семенович! Заров вышел из дома, направился к трамвайной остановке, звоню из автомата. Что прикажете делать?

— Если сядет в трамвай, — садись и ты. Словом, глаз с него не спускай.

— Пересек трамвайную линию, вошел в химчистку. Буду ждать, пока выйдет…

— Не теряй его из виду. Иди за ним.

— Заметано! — На том конце провода раздался щелчок.

Судя по всему, Заров чувствует себя в полной безопасности: скрыться не пытается, все время на глазах у соседей по дому, по двору. А, собственно говоря, почему он должен ощущать опасность? Туриев никакого повода к этому пока не дал. Что касается их бесед, — они носили корректный характер интеллигентных людей. Заров даже прилагал усилия, чтобы разжечь у Туриева интерес к Скалистому плато.

В кабинет вошел дактилоскопист, виновато склонил голову.

— Прибор полетел. Придется подождать, товарищ Туриев.

Борис не сразу понял, в чем дело. В мозгу застряло слово «подождать».

— Чего подождать? — переспросил он.

— Результата. Не могу пока сравнить отпечатки, прибор полетел.

— Досадно, — протянул Борис.

— Вызвал мастера. Пока приедет… Один мастер на всех. У меня все. — Селезнев быстро удалился, что-то бормоча про себя.

В шестом часу позвонил Сабеев:

— Мой подопечный полчаса назад навестил меня.

— То есть?

— Приходил в сарай, копался в деревянном ларе, потом готовил спиннинг: менял крючки. Песню мурлыкал: «Шаланды полные кефали…» Сейчас сидит на балконе, чай пьет.

— У тебя все?

— Почти.

— Как понимать?

— Есть хочется.

— Сейчас позвоню Мадине, если ты такой стеснительный, попрошу покормить тебя.

— Годится! В напарники кого-нибудь пришлёте?

— Перхуна Игоря. Устраивает?

— Жду!

Вермишев пришел в восемь вечера, вызвал Туриева. Дмитрий Лукич сидел на диване, массажировал толстыми пальцами кожу головы, недовольно бурча:

— Пропал день. Так и не решили, как вести борьбу с наркоманией. Этой напасти у нас почти нет… — Вермишев ткнул указательным пальцем вверх. — Некоторые договорились до того, что предложили изъять из кодекса статью о лечении лиц, употребляющих наркотики. И по-своему правы: коль нет наркоманов — кого лечить? Ну, да ладно… Как идут твои дела?

— Во-первых, спасибо вам и Мадине.

— Принимаю благодарность. А что во-вторых?

— Прибор полетел, не могут сравнить отпечатки. Надо ждать.

— Иди к себе. Отдохни, черт тебя побери! Я разбужу, если уснешь.

Туриев ушел к себе, прикорнул в углу дивана.

Сон навалился внезапно. Каким-то особым чувством Борис сознавал, что спит, но мозг подавал еще какие-то сигналы. Внезапно загремели колокола. Туриев моментально проснулся. Это — не колокола, это — звонок прямого телефона.

— Зайди! — голос Вермишева прозвучал хрипло, сдавленно.

Туриев удивился выражению лица Дмитрия Лукича: на нем была написана растерянность. Никогда еще Туриев не видел Вермишева таким.

— Совпали… Отпечатки. Кружка и примус. Заров. Немедленно к нему! — Вермишев вызвал дежурную машину МВД. — Кто на наблюдении?

— Сабеев.

— Вооружен? Хорошо. Езжай. — Дмитрий Лукич взял трубку прямого телефона: — Филиппов? Немедленно по фототелеграфу передайте отпечатки в центральную дактилотеку МВД. Ждем результата как можно быстрее.

К двери квартиры Зарова подошли втроем. Туриев нажал на кнопку звонка. Звонили так часто, что на металлическую трель вышли соседи.

— Будем взламывать, — сказал Туриев, — вам придется стать понятыми, — обратился он к вышедшим из своих квартир двум мужчинам и Мадине.

В комнате никого не было. Под легким ветром поскрипывала несмазанными петлями створка окна. Сабеев виновато протянул:

— Кто бы мог подумать? Ушел. Погасил свет в полночь. Я подумал: лег спать. Вышел во двор, сел у сарая на лавочку, покурил… Ничего подозрительного. Один раз зашел в сарай ненадолго, сигареты кончились.

— За окном, что выходит на улицу, наблюдали?

— Да.

Как же Заров мог уйти? Через балкон и чужую квартиру? Или Сабеев просто зевнул, заснул на несколько минут.

— Сабеев, проверь, кто в той квартире, может, хозяев нет.

Эх, раньше надо было проверять. Вот к чему приводит неуверенность!

Борис позвонил Вермишеву. Тот приказал приступить к обыску.

Больше всего хлопот доставили книги. Их было так много, что прошло не менее четырех часов, пока просмотрели каждую. В платяном шкафу на вешалках — два великолепных бельгийских костюма. Ничего себе, скромный пенсионер! Бельгийский костюм стоит в три раза больше, чем самый лучший наш, отечественный. В нижнем ящике письменного стола — пишущая машинка. По литерам видно, что ею активно пользовались. Борис вопросительно посмотрел на Мадину. Девушка сказала:

— Георгий Николаевич накануне вечером долго печатал. Перестук был слышен до полуночи.

— Борис Семенович! — прервал их разговор Сабеев. — Вот! — Миша протянул на раскрытой ладони… портсигар! Туриев с непонятной для себя осторожностью взял его. Точно такой же, как у Луцаса и у Васина. Итак, они сошлись, три совершенно одинаковых портсигара.

Монограмма. Замысловатый вензель: две буквы латинского алфавита «С» и «В» грациозно переплетаются в завораживающем танце.

До семи утра длился обыск в квартире Зарова, больше ничего интересного не нашли.

…В сарае пахло утренним солнцем, досками. Сквозь щели проникал мертвенно-желтый свет, вызывая у Бориса чувство непонятного беспокойства. Он попросил включить переноску. Понятые с интересом следили за действиями работников прокуратуры: не каждый день приходится бывать свидетелем досмотра. На лицах их было написано удивление: Зарова многие знали.

— Свои вещи Заров держит в этом ящике, — Мадина показала на длинный деревянный ларь, стоявший у тыльной стены сарая. Большой амбарный замок с готовностью отозвался на универсальную отмычку. Сети, несколько сложенных удочек. А вот и знаменитый футляр. Значит, Заров не на рыбалке. Без него он не ходил туда. Великолепная штука! Масса кармашек самого разного размера, блестящие застежки-«молнии». Борис вывернул чехол наизнанку, в изгибах швов темная масса. Он понюхал: машинное масло. Надо сдать чехол в лабораторию. Куча тряпья, небольшая подшивка газеты «Правда» за 1953 год, круглый предмет, завернутый в парусину, Туриев еще не развернул материал, но уже понял, что его ждет. Он положил предмет на крышку дощатого стола, осторожно развязал узлы на шпагате, откинул парусину. Блюдо. Медное, позеленевшее от времени блюдо. Размером в обыкновенную хлебницу. По ободу нанесены какие-то значки и символы. В центре — восемь овалов, переплетенных друг с другом.

Сразу на память пришли слова Ксении Акимовны: рукопись осталась, а блюдо пропало. Это ли? Если да, то почему Заров не забрал его с собой? Блюдо-план?! Смешно так думать. Неужели Заров оставит такую вещь, чтобы по ней вышли к нужной пещере? Что еще в ларе? Складывающаяся деревянная «папка» для игры в нарды. Без фишек и камней. «Папка» старая, видимо, еще довоенного производства: в правом углу верхней крышки фотография — кадр из кинофильма «Путевка в жизнь» — убитый Мустафа на железнодорожной тележке, под фотографией — полоска газетного шрифта. Туриев с некоторым усилием прочитал: «Картина — первая звуковая веха в истории советского кино». Отрывок из рецензии.

Туриев поблагодарил понятых после соблюдения всех формальностей, поднялся к Козыревым, попросил прислать машину… В отдел!

Дмитрий Лукич вызвал Живаеву.

— Срочно обработай футляр. Сколько надо времени?

— Час-полтора, — сказала Лида.

Когда они остались вдвоем, Вермишев взял в руки блюдо.

— Смотри-ка… Ожившая легенда?

— Дарья Федоровна говорила, что Луцас хранил нечто круглое, завернутое в парусину в ее летней кухне. Может, это блюдо?

— Это не это, черт его знает. Борис, принеси план, что ты взял у Арсентьева. Попробуем сопоставить.

Туриев вышел, вернулся через минуту.

Дмитрий Лукич развернул план на столе, предварительно освободив для него место, положил рядом блюдо.

— Та-а-к, — протянул Вермишев, — давай сравнивать. Посмотрим вот на эти знаки, — он показал пальцем на овалы в центре блюда, — есть что-нибудь в центре плана Арсентьева? Есть. Поднятие обозначено, вот видишь — горизонтали, их три, последовательно сужаются к центру. Посмотрим на масштаб плана Арсентьева… Та-а-к… Высота что-то около пяти метров по центру. На блюде ничего подобного нет… По ободу посмотрим… Масса овалов и каких-то значков. На плане Арсентьева указаны входы во многочисленные пещеры в теле Скалистого плато. Сравнение не в нашу пользу. Посмотри, Борис, сделана надпись: «Мастер Ахундов. Город Д. 1936 год».

— Наверное, блюдо, которое купил мой дядя в сорок втором году. Оно таинственным образом пропало из дома Ксении Акимовны Мирзоевой.

— Рассказывал… Ну, с этим ясно. Надо срочно размножить фотографию Зарова, дадим ориентировку, объявим розыск. Н-да, выскользнул из рук, как рыба. Сабееву и Перхуну взыскания не избежать. Не возражай! Васина немедленно надо отозвать из командировки, Ахмедова — тоже. Об этом позабочусь я. В Свердловск вылетит Филимонов, — прокурор говорил тихо.

Вермишев подкинул на раскрытой ладони портсигар. Почему Заров надеялся вернуться домой?

— А если он двинул на Скалистое плато? Зачем ему там портсигар? А больше ему деваться некуда.

— На самом деле. Он почувствовал опасность. Увидел, что его обложили как медведя, и решил действовать, пока есть возможность. Все дело его жизни — там.

Вошла Живаева, молча положила перед Вермишевым лист бумаги, Вермишев прочитал вслух: «Местами в швах футляра для удочек имеются следы оружейного масла марки МО-304. В касательном свете на ткани футляра просматривается контур оружия типа карабин».

— Спасибо, Лида, — Живаева вышла из кабинета. — Выходит, вместе с удочками Заров таскал в футляре карабин? Смело, смело… — Вермишев включился в селекторную связь: — Что служебный телетайп? Фототелеграф? Получены подтверждения о наших запросах? Обещают в течение суток? Хорошо, даже очень хорошо.

Борис не мог успокоиться: упустили Зарова, упустили! Что ж, Борис рискнет, поднимется на Скалистое плато. Он уверен, Заров там не один. Чем объяснить затмение, нашедшее на него, когда он встретился впервые с Георгием Николаевичем? Способностью Зарова умело увлекать слушателя? Манерой говорить, рассуждать? И почему Заров так настойчиво призывал его содействовать организации детального исследования Скалистого плато? Казалось бы, это противоречит логике: наоборот, надо всячески отводить чужие взоры от того объекта, на который нацелен сам.

Издевательства ради Заров оставил в ларе подделку: знал, что будет произведен осмотр, обратят на это блюдо внимание. На карте Арсентьева нанесены входы в пещеры плато, но нет ведь главного — плана самого подземелья. Таковой — на подлинном блюде, и Заров сейчас посмеивается над незадачливым следователем Туриевым, которого ловко обвел вокруг пальца. Хитрый мужик. Судя по рассказу Ахмедова, на плато действительно были военные склады: Стехов и его гость пировали в пещере, обставленной мебелью, пол ее был устлан коврами. Заров, конечно, знает об этих складах. В складах должно храниться и оружие. Ну, если не оружие, то взрывчатка. А если Заров, почуяв, что его нащупали, пошлет все и всех к черту и взорвет пещеру с сокровищами? Что лее делать? Подниматься на плато. Организовать группу захвата — и подняться. Нет, нет… Нельзя с группой захвата. Надо подняться одному. Заров в него стрелять не будет хотя бы потому, что если его засекут там, то для него это будет последний шанс — договориться: он выдает тайну Скалистого плато — его не привлекают к уголовной ответственности. Да, да — к уголовной. Заров — просто грабитель, но большого масштаба. Но зачем ему договариваться, если погибнет его дело. Спасать шкуру? От кого он мог узнать тайну плато? Не тот ли он Жорж, о котором говорил Ахмедов? Георгий — Жорж? А что? Прошло более тридцати лет, как разгромили банду «Барса»…

И опять — мысль о Васине, об этой скоротечной встрече с журналистом Орловым — известным в стране. Не является ли эта встреча, организованная Васиным, своеобразным прикрытием: вот, мол, Лев Петрович Орлов через многие и многие годы узнал меня. А для чего прикрытие? Чтобы Васина ни в чем не подозревали? Его поездка за буровыми коронками — маневр? Запахло жареным — надо на время уйти, пусть без меня разбираются. Если он каким-то образом связан с Заровым, то Георгий Николаевич, в случае его задержания, не раскроет Васина, не выдаст его — такова логика преступников.

И Парамонов, видимо, не все сказал. Правда, то, что он поведал о Луцасе, во многом помогло следствию, но… рижские товарищи продолжат с ним разговор уже в другом плане: нельзя исключать того, что встречи Парамонова с Гансом Рейкенау носили для Луцаса только меркантильный характер.

Ганс Рейкенау… Новое имя, всплывшее в процессе следствия.

Только ли произведения древнерусского искусства интересуют его? О нем уже сообщено в компетентные органы, в следующий приезд туриста Рейкенау в Советский Союз, если таковой случится, за ним будет установлено наблюдение. В каждой стране есть закон о сохранении национального богатства. Приходится признаться в том, что не всегда мы настолько бдительны, чтобы предотвратить утечку иных ценностей за кордон.

В странах Запада идет бешеная спекуляция картинами и скульптурами, старинными музыкальными инструментами и книгами, на аукционах с молотка продается похищенное, награбленное, вывезенное контрабандой. Установлено, что этот вид бизнеса стоит на втором месте после продажи наркотических средств.

Если Заров и его дружки надеются овладеть сокровищами Скалистого плато и каким-то образом по частям переправить их за границу, — они нанесут стране колоссальный ущерб. Но сокровища-то — легенда? Пока их никто не видел. Может, их и нету вовсе. А если в древности существовал, а лотом исчез город златокузнецов, — могли остаться предметы быта. Они тоже бесценны. Как бесценна Венера Милосская. Как не имеет цены скифский гребень. Как драгоценна одна лишь глиняная табличка, на которой начертаны знаки давно ушедшими шумерами.

Заров сделал, видимо, ошибку, убрав Луцаса. Если бы не случилось убийства — не развернулось бы следствие. Что же случилось в стане преступников? Луцас отправился под неизвестным именем. Тут разобраться пока невозможно. Может, он решил работать самостоятельно? Убирая с пути конкурента, так назовем его, предполагалось, что выяснение личности убитого затянется на долгий срок — за это время можно успеть совершить задуманное. Но почему Заров тогда не занялся Скалистым плато несколько лет назад? Если он знает разгадку тайны, то медлительность его в овладении сокровищами вовсе непонятна. Боялся возмездия тех, кто до поры до времени не позволял ему этого сделать? Вероятно. А теперь пошел ва-банк. Заров приступил в этой игре к эндшпилю и постарается сыграть так, чтобы сохранить свое лицо. Но его причастность к убийству неоспорима: отпечатки пальцев на примусе и на бутылке. Возможно, Георгий Николаевич принес коньяк тому, кто выжидал появления Луцаса, потом спустился к месту, где предполагалось убийство, чтобы забрать и спрятать вещи. Но причем тогда Васин? Какова его роль? Страховал, когда Заров прятал вещи? Если бы это имело место, то вещи были бы спрятаны не столь небрежно: Васин, после того, как Заров ушел, сумел бы более умело это сделать. Что еще? Васин с помощью пароля-портсигара получил в ресторане «Интурист» соответствующие инструкции от зарубежного туриста? Ведь и Парамонов на встречи с Гансом Рейкенау ходил с портсигаром.

Аргументация Васина по поводу его переезда на Кавказ из Алтая, где он являлся главным геологом крупной экспедиции, не совсем убедительна. Хотя положительные результаты детальной разведки на плато сулят громкую известность в геологических кругах.

Домыслы об участии Игоря Ивановича чисто психологического порядка. А портсигар, будь он неладен? Не вещественное доказательство?

Туриев раскрыл портсигар, снова прочитал изящную надпись, сделанную на внутренней стороне нижней крышки: «Сработано в Лейпциге. 1867 год. Петерс и сын». Такие портсигары, наверное, выпускались не только в 1867 году, продавались не только в Лейпциге. Международная торговля и в прошлом веке носила интенсивный характер. Другое дело, что подобная вещь могла принадлежать состоятельному человеку, бедняк ее не купил бы.

Да, он, Туриев, допустил промашку — и немалую: не попросил портсигар у Васина, чтобы сравнить, теперь надо ждать его возвращения…

Вермишев вошел в кабинет, связался с шифровальщиками.

— Немедленно принести! — рыкнул он в трубку.

В кабинете появился молодой человек в полувоенной форме, молча положил перед Дмитрием Лукичем полоску бумаги, удалился.

Вермишев вслух прочитал: «Извести старика и приступайте».

Прокурор потер макушку, откинулся к спинке стула, пророкотал:

— Расшифровали текст, который был у Луцаса в коробке из под зубного порошка. Теперь остается выяснить, от кого получена эта команда, — Вермишев помахал бумагой, — и кого должен был известить Луцас.

— Очевидно, от Ганса Рейкенау, а известить надо было Зарова, — Туриев в последнем не сомневался.

— Известить, чтобы получить пулю в затылок? — в голосе Вермишева — издевка. Борис на это не обиделся, отпарировал:

— Он ее не ждал, пулю. А Зарова не известил…

— Как же так?

— А так. По-моему, Луцас решил самостоятельно провернуть это дело. А вот как Заров об этом узнал?.. Дальше — легче проводить нить. Он прибыл в Рудничный, ждал появления Яна Христофоровича. Когда тот приехал и направился в машине к Скалистому плато, Заров, чтобы не ошибиться, остановил автомобиль, попросил у водителя спички, удостоверился, что в кабине рядом с шофером сидит именно Луцас. Выходит, Заров его знал в лицо, а Луцас — нет?

— А пощечина, что он дал пожилому человеку в Д?..

Зарова там не было. Он находился в Пригорске.

— Значит, был кто-то из его людей. О чем-то предупреждал? Ну, не будем гадать. Ты связался по телефону с Харебовым?

— Конечно! Заров в Рудничном не появлялся, тропа на Скалистое плато под контролем, муха не пролетит.

— Так уж и муха, — проворчал Вермишев, — у нее мозгов нет, а Заров — хитрец, каких свет не видел. Что, на Скалистое плато нет других подходов?

— Есть. Со стороны соседней республики. Надо быть опытным скалолазом, склоны-то крутые, и молодому понадобится немало времени, чтобы их преодолеть. Так что Зарова пока на Скалистом плато нет… Сделаем так… Я поднимусь на плато — наблюдение снимем. И тогда Георгий Николаевич направится на плато. Здесь-то я его и встречу, Дмитрий Лукич. Идет?

Вермишев с шумом отодвинул стул, открыл холодильник, выпил минеральной воды, вернулся и сказал:

— Нельзя работать непрофессионально, Туриев. Смешно, следователь по особо важным делам идет на засаду? Если понадобится, направим туда группу захвата.

— А если Заров, увидя это, уничтожит план или взорвет вход в подземелье?

— Когда же он успеет это проделать, если мы его схватим?

— Польза? Он ничего не скажет, и вся наша работа не только по расследованию убийства, но и попытка разгадать тайну Скалистого плато пойдут насмарку. Заров пошел на убийство Луцаса вовсе не для того, чтобы раскрыться перед нами. Представим себе и такую картину: группа захвата поднялась на плато, дождалась Зарова, следит за каждым его шагом, проникает вслед за ним в подземелье… Кто даст гарантию в том, что Заров, почуяв преследование, не совершит в чреве Скалистого чего-нибудь вроде маленького обвала, способность загубить людей? Никто такую гарантию, дорогой Дмитрий Лукич, не даст. В Рудничный Заров не заявится. К Скалистому плато он выйдет со стороны соседней республики, а там троп много, за каждой наблюдение не установишь. Его надо ждать на плато, и это сделаю я.

В кабинет вошла секретарша Вермишева, положила на стол отрезок телеграфной бумаги. Дмитрий Лукич молча прочитал, с тяжелым вздохом отдал Туриеву. Буквы телетайпограммы сложены в бесстрастные слова: «Васин место командировки не прибыл Филимонов».

— Вот оно, наше миндальничание к чему приводит, — Вермишев ткнул указательным пальцем в воздух, — упустили и Васина!

— Постойте, постойте… Может, он еще не вылетел?

— А-а-а! — Вермишев махнул рукой, — сейчас свяжусь с отделением милиции аэропорта по служебному телетайпу, — он вышел из кабинета, грузно покачиваясь с ноги на ногу: Вермишев в молодости служил на флоте, у него закрепилась на всю жизнь «морская походка».

Его долго не было. Борис уже несколько раз порывался уйти.

Наконец Вермишев вернулся.

— Вот. — Он положил перед Туриевым ответ: «Васин зарегистрировал билет рейс С-19 °Свердловск через Заволжск».

— Значит, сошел в Заволжске? Зачем? Как быть Филимонову?

— Ждать! — Вермишев рявкнул так, что задрожали стекла. — Ждать появления Васина там, куда он командирован, но не более одного дня. — Вермишев вызвал фотографа. Тот вырос как из-под земли.

— Ты что — реактивный? — пробурчал Вермишев. — Немедленно размножь фотографию Васина Игоря Ивановича, как только получишь ее из Рудничного. Я сейчас распоряжусь… Иди.

Вермишев оперся лицом на раскрытые ладони, долго молчал. Туриев не решался нарушить молчание. Он понимал, что виноват… Не то слово… Подвел следствие, но кто мог подумать? Не надо было разрешать Васину выезжать в командировку. Здесь и Вермишев совершил оплошность…

…Дроздова неторопливо листала тетради Алексея Зубрицкого и с каждой минутой в ее душу закрадывался… страх! Почерк! Вспомнилось. Игорь Иванович, писавший отчет, на восхищенное замечание Дроздовой об его почерке рассмеялся и сказал:

— Выйду на пенсию, — пойду вольнонаемным в воинскую часть. Писарем обязательно возьмут!

— Схемы, стратиграфические колонки, кристаллические решетки минералов… За все годы работы она знала только одного человека, который мог бы так чертить, — Васин Игорь Иванович!

Лена лихорадочно листала тетради, пытаясь найти хоть что-нибудь, способное лишить ее уверенности, но нет! Наоборот!

Игорь Иванович имеет привычку на полях рукописи, в пикетажке рисовать, почти схематично, динозавриков.

— Симпатичные были ребята, — приговаривал он.

И вот на пятьдесят второй странице — динозаврик! Дроздовой вдруг стало жутко. Раскаленные обручи сжали голову, вызвав нестерпимую боль. Елена Владимировна откинулась к спинке старенького дивана, закрыла глаза. Господи, что же это? Такая разительная похожесть почерка. Васин — не Васин? Васин — Алексей Зубрицкий? Какая чепуха! Воевал под чужой фамилией, совершал подвиги, работал — и скрывал от всех, даже от своей любимой тети, что он жив-здоров? Нет, нет, это просто совпадение. Ведь сказал же Савелий Николаевич, что на свете немало двойников. И почерки могут быть похожими. Но в то же время она читала: не может быть одинаковых отпечатков пальцев и не может быть одинаковых почерков. Но как тогда понимать его приезд на Кавказ? Он надеялся, что прошло много лет, лицо его изменилось, его не узнают? Ладно, пусть так, но знать, что в твою честь поставлен обелиск, что тебя считают погибшим, что к обелиску кладут цветы… Какой ужас! И с ним отец делился своими планами, видел в нем восходящую звезду геологии, хотя Алексей Зубрицкий окончил только техникум.

Почему «только». Кроме образования, человек должен иметь способности и любовь к избранному делу. Что делать, что делать? Пойти к Полине Мироновне? Ни в коем случае! А если она знает, что ее племянник живет под чужой фамилией. Это исключено. Не отдала бы тетрадей и фотографию отца Алексея? Лена принялась рассматривать снимок. Красивый, статный мужчина. Похож ли на Васина? Нет, на фотографии совершенно не похож.

Скорее домой! Скорее! Эти тетради немедленно надо отдать Борису. Туриев разберется.

В далеком детстве, бывало, ей снилось, как за нею гонится страшное чудище, почти настигает ее, вот-вот коснется мохнатыми, мерзкими лапами. Девочка просыпалась от собственного крика, вся в поту, бежала к матери, чтобы найти защиту. Мама успокаивала, говорила: «Меньше читай на ночь страшных сказок, лучше гуляй перед сном».

Сейчас ее догнала страшная действительность и коснулась жутким крылом предательства человека, с кем она бок о бок трудилась, которого безгранично уважала, у которого училась не просто отстаивать свое мнение, но драться за него.

…Евгения Дорофеевна придирчиво оглядела так быстро вернувшуюся Дроздову.

— Почему одна?

— Ты была в Москве?

— Где Борис? Он в городе? — тоже нервно спросила Лена, не отвечая на вопросы.

— Сговорились вы, что ли! Не приходил Борис, не знаю ничего.

Дроздову обидели слова Евгении Дорофеевны. Елена положила сумку на телефонный столик, взяла ее за руку.

— Я вылетела в Заволжск по своим делам, но получилось так, что привезла материалы, которые относятся к расследуемому Борисом делу. Они — в сумке.

— Почему обманула? — она спросила строгим голосом, совсем как учительница у нашкодившего ученика.

Елена улыбнулась, не ответила.

— Смешно? — ворчливо продолжила Евгения Дорофеевна. Ты меня обманула, я — его.

— Он простит меня, когда познакомится с материалами.

— Следователем заделалась? Ну да, с кем поведешься…

— Голова у меня разболелась, — Дроздова провела ладонью по лбу, — столько волнений, такое не по мне.

— А ты приляг, — засуетилась Евгения Дорофеевна, — или сядь в мое кресло у камина.

— Отдыхать некогда, надо позвонить Вермишеву…

Но сперва она набрала номер Туриева, трубку не взяли.

Дмитрий Лукич произнес привычное:

— Вермишев слушает.

Елена, торопясь и сбиваясь, поведала ему о тетрадях Зубрицкого. Дмитрий Лукич сказал, что сию же минуту выезжает к Туриевым.

В прихожей он долго тряс руку Евгении Дорофеевны, извинялся, что никак не смог выбрать время, чтобы приехать просто так, в гости: «работа, работа».

— Едем со мной, — наконец, обратился он к Дроздовой.

— У нее голова болит, с дороги она, — вступилась Евгения Дорофеевна.

— Мы не надолго. Туриев подъедет минут через пятнадцать, в моем присутствии Елене Владимировне будет легче объясниться с Борисом, я правильно говорю?

— Дроздова тоже хочет работать следователем, — Евгения Дорофеевна всплеснула руками.

…Борис, увидев Дроздову в кабинете, резко остановился у двери, словно его толкнули в грудь. Елена Владимировна подошла и, не стесняясь Вермишева, на миг прильнув к нему, прошептала:

— Сейчас все поймешь…

Дмитрий Лукич молча положил тетради Зубрицкого на стол, попросил Туриева познакомиться с ними. Борис листал, читая подчеркнутое. Не долистав до конца, пробормотал:

— Если мне не изменяет память, — это учебник профессора Лосева. Он его написал в тридцать четвертом году, будучи двадцати двух лет.

— Ты не ошибся. Посмотри на последнюю страницу.

«Сей учебник переписан слово в слово со всеми графическими материалами студентом Алексеем Зубрицким. Закончен труд, завещанный наукой геологией», — прочитал вслух Борис. — Ну и что? Откуда это?

— Из Заволжска, Борис, — ответила Дроздова.

Борис слушал ее, мрачнея все больше и больше. Со всей ясностью перед ним встала картина: Васин ушел, Васин скрылся.

— Ты абсолютно уверена в том, что это, — Борис положил ладонь на тетради, — написано рукой Васина?

— Уверенность утвердится только после экспертизы. По дороге сюда мы заехали в трест, взяли отчет, над которым работали Дроздова и Васин. Пояснительная записка написана рукой Васина. Сравни. — Вермишев закурил было, но тут же погасил сигарету.

— Н-да, сходство поразительное.

— Теперь… Погляди на этот снимок, это — отец Зубрицкого Алексея.

Борис взял лупу, рассматривая снимок. Что-то неясное шевельнулось в мыслях, но он отбросил: еще этого не хватало!

— Что в Рудничном?

— Пост у тропы на Скалистое плато снят. Но наблюдение ведется посредством оптических приборов, в том числе — прибора ночного видения, — Борис скосил глаза на Елену. Вермишев понял его, добродушно проговорил: — Можно при Елене Владимировне, она, так сказать, наш коллега.

— Участковые всех горных поселков обеспечены фотографией Зарова… Однако я считаю, что Заров поднимется на Скалистое плато с юга. Так что мое восхождение туда с повестки дня не снимается. Аргументы уже приводил, повторяться не хочется.

Дроздова слушала Туриева, подавшись вперед. В ее глазах — растерянность. Она ощутила всю меру опасности, которой подвергнет себя Борис, отправляясь один на Скалистое плато. Но сказать она не имеет права — не ей вмешиваться в работу работников прокуратуры.

Вермишев хмыкнул:

— Вот что… Подождем возвращения Васина. И еще… Свяжусь с отделениями милиции соседней республики, пусть установят контроль над тропами на плато с юга.

— Там десятки троп…

— Подождем дня два: если никаких результатов не получим, — поднимешься на Скалистое плато, конечно, будем тебя страховать. Можно допустить, что Заров за многие годы так изучил все подходы к нему, что тягаться с ним нам не с руки.

— Логично.

— Я — в телетайпную. — Вермишев грузно поднялся со стула.

Борис и Елена, оставшись вдвоем, молчали. В Борисе росло глухое раздражение. Елена нерешительно дотронулась до его руки. Он не отдернул ее, но сделал такое движение, словно по его телу прошел озноб. Елена подошла к нему со спины, обхватила сзади за плечи, прошептала:

— Я все время думаю о тебе… Ты очень устал — по тебе видно.

Борис снял ее руки с плеч, вместе со стулом повернулся к ней лицом, горячо проговорил:

— Разве можно так поступать с человеком, который тебя любит?

Дроздова, широко раскрыв глаза, взяла его лицо в свои ладони.

— Я люблю тебя! — повторил он, — и требую, чтобы ты это осознала!

— Мне так хотелось услышать от тебя это слово: люблю…

Елена вдруг звонко рассмеялась.

— Вот уж никогда не думала, что признание в любви может состояться в кабинете про-ку-ро-ра! И что дальше?

— Сегодня же напишем заявление в ЗАГС. Согласна?

— Разве ты до сих пор не понял, что я давно согласна. Товарищ Туриев! Лично я поняла, когда сдала номер в гостинице и пришла к вам.

— Но тебе понравилась моя мама.

— Не спорю. Она родила такого сына, как ты.

Дверь в кабинет с треском распахнулась, Вермишев стремительно, что было несвойственно ему, подошел к столу, посмотрел на Бориса, помотал головой, словно отряхивая поразившее его видение, и сказал:

— Что случилось, Туриев? У тебя глупейшее лицо.

— Все в норме, Дмитрий Лукич. Просто вам придется быть сватом.

— Что такое?

— После завершения дела, поедете в Рудничный уговаривать Дроздову выйти за меня замуж.

— Почему — в Рудничный? Она живет, по-моему, у вас.

— Принято невесту увозить из ее дома, а Лена прописана в общежитии геологоразведочной партии.

— А я сейчас спрошу: Елена Владимировна, вы согласны стать женой Бориса Туриева?

— Да.

— А он знает об этом?

— Да.

— Ну и прекрасно. Рудничный отпадает… Рад за вас, давно пора, но, простите, дело есть дело. Получен телетайп из Москвы… Леночка, спасибо за тетради… Экспертиза показала, что почерк Алексея Зубрицкого и Игоря Ивановича Васина абсолютно идентичны. Так что вы оказали следствию огромную помощь.

— Поезжай домой, отдохни с дороги, маме скажи, что на пироги придем с Дмитрием Лукичем.

Когда дверь за Дроздовой закрылась, Вермишев, вытянув руку с листом бумаги, прочитал: «Акт дактилоскопической экспертизы. Отпечатки пальцев Зарова Г. Н. идентичны дактилоскопической карте гражданина Базарова Г. Н., осужденного тридцать третьем году на три года лишения свободы. Освобожден тридцать шестом году по отбытии срока».

— Каково, а? Молодцы ребята из Москвы, выдали на-гора такой материал! Прошли только сутки. Д-а-а, ЭВМ — великая вещь. Трепещите, преступники. На каждого из вас, когда бы ни нарушили закон, — досье надежно заложено в умнейшую машину. Садись, Борис, садись… Давай порассуждаем о гражданине Зарове-Базарове. Вспомни из рассказа Ахмедова… Стехов, предлагая некоему Жоржу документы, остановился на тургеневской фамилии и сказал, что имя и отчество совпадают, легко привыкнуть к новой фамилии. Следовательно, Заров-Базаров до приобретения новых документов имел другую фамилию, но — какую? Эх, скорее бы взять Зарова, скорее бы… Боюсь тебе признаться но в мою голову пришла мысль: не является ли Заров-Базаров начальником штаба банды Судомойкина!

— Тигр? На суде было сказано, что он погиб.

— Сказано, но не доказано! Если в наши дни некоторые представители правоохранительных органов уходят от решения сложных задач, думаешь, в тридцать третьем не было таких? Погиб — и все тут. Искать не надо. Ахмедов в пещере Жоржа видел со спины, прошло более тридцати лет.

— Не может быть, чтобы он его не видел в банде?

— Но пока Заров-Базаров гуляет неизвестно где.

— Получена телеграмма от Филимонова: он вылетает из, Свердловска в Заволжск — вышел на след Васина. Прибудет сюда с ним, ты допросишь Игоря Ивановича — и на Скалистое плато. От его показаний многое зависит. Может, Васин выведет нас на Зарова-Базарова здесь, в Пригорске?..

…Родион Филимонов отличался своей дотошностью. Он относился к работе так, словно приступал к ней каждый раз заново, не терпел медлительности ни в чем. Острословы дали ему выразительную кличку: «Вынь — да положь!»

Нужный ему трест в Свердловске встретил его тишиной: рабочий день только начался, еще заядлые курильщики не вышли на лестничные площадки, чтобы утолить свою пагубную страсть.

Над окошком-бойницей табличка извещала, что здесь регистрируются командированные. Миловидная девушка полистала амбарную книгу, коротко сказала:

— Васин не явился.

— Ка-а-ак?

— Он у нас в этом году уже был, я его запомнила, интересный мужчина, и отмечал командировочное удостоверение за два дня до выезда. Так что ищите сами.

— К кому у него дела?

— Отдел снабжения, второй этане, пятая дверь справа.

Начальник отдела с написанным на лице недоумением изучил удостоверение Филимонова и сказал:

— Он мне позвонил дня три назад, что готовится вылететь, но когда — не сказал. Уже все готово к отправлению. Собственно, ему и не надо сюда являться, для Васина мы все сделаем.

— Ясненько.

Родионов вышел на лестничную площадку, закурил. Дудки он будет ждать, сегодня же ринется в Заволжск. Голубчик Васин от него не уйдет. Филимонов сбросил пепел в урну, затянулся напоследок.

— Извините, товарищ, — обратился к нему мужчина неопределенного возраста с детским пухом на голове, — разрешите прикурить? Спасибо. Васиным интересуетесь? Из милиции? Ай-яй-яй, кто мог подумать? Герой, замечательный специалист. Его в наш трест приглашали ведущим специалистом — не пошел. — Мужчина деликатно кашлянул.

Почти в каждом большом коллективе есть тот, который все обо всех знает — и не только о сослуживцах, но и об их знакомых, родных и близких. Всезнайки подобного рода — сущий клад для следователей. Родион понял, что этот — из таких.

— У нас очень строго относятся к командированным товарищам: регистрируйся, как приехал, отмечайся, когда уезжаешь. Один Васин имеет исключение: ему дозволяется отметить прибытие и убытие даже в день выезда. А почему? Потому, что уважают его. Он мог бы и не приезжать — начальник правильно сказал, необходимые ему коронки и так выслали бы, но Васин вот уже много лет, и когда работал на Алтае, почти все дни своей командировки проводит в Заволжске.

— Женщина у него там, наверное? — равнодушным тоном произнес Филимонов.

— Может, женщина есть, не знаю. А то, что в Заволжске его закадычный друг живет — точно. Приезжал он как-то с ним сюда, к управляющему заходили.

— Как друга зовут-то?

— Большой человек… Лозинский Павел Станиславович, директор техникума. Так что езжайте в Заволжск — мой совет.

— Благодарю. — Филимонов бросил окурок в урну, мужчина сказал ему вдогонку:

— Фролов Анисим Герасимович я. Если нужна будет помощь, — обращайтесь в любой момент.

Родион сбежал по ступенькам, выскочил на улицу, поймал такси.

Умный этот Васин, но дурак, простите. Не учел, что его прежде всего в Свердловске будут искать, а здесь про его дружка знают, знают и то, что часть из дней, отведенных на командировку, он проводит в Заволжске. Во хитрец! В год раза три, наверное, командируется в Свердловск — вот тебе и дополнительный отпуск. Знаем мы этих командированных: девяносто процентов времени тратят на себя, десять — для дела.

…На звонок дверь открыл высокий, плотный мужчина средних лет. Филимонова несколько удивила одна странность: мужчина был в спортивных брюках, майке и… в шляпе.

Родион представился. Наступило время удивиться мужчине, но он тут же справился с замешательством и широким жестом пригласил Филимонова войти. Родион отметил про себя, что Лозинский, «большой человек», живет в обыкновенной трехкомнатной квартире — в прихожую выходило пять дверей — три из комнат, одна из кухни, одна из совмещенки. Точно в такой квартире обитал и Филимонов.

В гостиной у стола, покрытого ковровой скатертью сидел Васин — собственной персоной и, уткнувшись в шахматную доску, раздумывал над очередным ходом. Он был гладко выбрит, без бороды. Первый штрих — меняет внешность!

— Игорек, к тебе, — хорошо поставленным голосом сказал Лозинский и ушел на кухню.

Васин невидящим взглядом посмотрел на Филимонова — не отошел сразу от перипетий игры — мотнул головой и осведомился:

— В чем дело? — спросил спокойно, демонстрируя некоторое недовольство: отрывает от игры.

— Придется вам, Васин, вернуться в Пригорск. Самолет из Свердловска прибывает через три часа, места для нас забронированы. Вот повестка, подписанная Вермишевым.

— Павлик! — Васин встал, потянулся.

Павел Станиславович заглянул в дверь.

— Давай доиграем, — продолжал Васин, — по мою душу прибыли из Пригорска.

Какая выдержка! Или рисуется? Нет, действительно спокоен, собран, играет всерьез, его положение было не ахти каким, а смог свести партию вничью. Это говорит о том, что Васин не выбит из колеи, не испуган. Значит, ничего за собой не чувствует? Однако….

— Мне бы хотелось все-таки знать, почему не даете двум друзьям побыть вместе? — спросил Лозинский.

— За счет суточных? — усмехнулся Филимонов.

— Насколько мне известно, еще за такое в прокуратуру не вызывают.

— Вы правы. Узнаете, когда надо будет.

— А мне сейчас надо, — вспылил Лозинский. — Что за манера врываться в дом и арестовывать товарища?

— Во-первых, я не ворвался, во-вторых, пока вашего друга не арестовывают, а просто вызывают на беседу.

— На допрос. Со мной уже беседовал следователь Туриев, — вставил Васин, посмотрел на часы. — У нас еще есть время, попьем чайку? Тебе, Павлуша, после бани в самый раз.

Вот почему он в шляпе — боится простыть.

— Идемте на кухню, молодой человек, — Лозинский потянул Филимонова за рукав, — не обижайтесь, поймите, ваш визит совершенно неожиданный.

Родион давно не пил такого вкусного чая.

— Индийский? — робко спросил он.

— Самый настоящий советский, батенька, — ответил Лозинский, — краснодарский. Почему он такой пахучий? Да потому, что лист собирали вручную, по три штучки с кончика стебелька, для лиц особых… По блату достал, — Лозинский улыбнулся, — вы, как следователь, не интересовались таким монстром, как блат? Блат порождает круговую поруку, круговая порука — преступления. Мой совет: займитесь феноменом блата. Хотя бы в границах достославного Пригорска, где, я это знаю, зимние шапки — и те распределяются по блату. Грешен, мне таким образом достал ондатровую шапку Игорь Иванович, и он ходил вовсе не в магазин, а в учреждение, в котором нет торговых прилавков, но есть человек, позвонивший на склад и приказавший: «Выдать головной убор из ондатры». Во как! А что делать тому, кто не имеет блата?

Филимонов не ответил.

— Молчите? Нечего сказать? Простите за откровенность… Игорек, ты меня просил передать деньги, а где они?

— Не забыл, не забыл. — Васин вытащил из внутреннего кармана портсигар, раскрыл его легким щелчком — в нем лежала пачка пятидесятирублевок. — Пятьсот рублей. Объяснение то же самое. Думаю, скоро я избавлю тебя от таких дел. Ну, Пинкертон, ведите меня на суд праведный, — обратился Васин к Филимонову.

— Шутите?

— А что мне остается делать? Вот только коронки мои плачут.

— Не волнуйтесь, мне сказали, что их отправят и что вам вовсе не обязательно приезжать.

— Лишимся более или менее регулярных встреч, Павлуша. Каюсь, каюсь, — Васин положил ладонь на плечо Родиона, — выгадывал дни для того, чтобы повидаться с фронтовым другом. Жаль, вам незнакомо чувство фронтового товарищества. Так, значит, — печально констатировал Васин, — дело принимает странный оборот для меня… Когда мы прибудем в Минеральные Воды?

Родион ответил.

— И Вермишев будет меня ждать?

— Сейчас зайдем в ближайшее отделение милиции, я позвоню, что вылетаю с вами. Он весьма и весьма будет рад, даже машину пришлет к трапу самолета.

— Неужто я столь важная персона?

— Больше того, нас отсюда будут провожать.

— Почетный эскорт?

— Чтобы я смог на минуту оставить вас, если мне понадобится, и, вернувшись, снова лицезреть.

— Боитесь, что смоюсь?

— Мы ничего не боимся.

— Зачем — «мы»? Не надо обобщать, юноша. — Васин на секунду замолчал. При всей его браваде было видно, что он волнуется. — Ну, Павлуша, давай обнимемся. Не беспокойся обо мне, недоразумение какое-то, все образуется.

Лайнер набрал высоту, далеко внизу остались огоньки Заволжска…

…Ганс Рейкенау вот уже который день пребывал в дурном настроении: глава широко разветвленной кампании по продаже уникальных произведений искусства, различных древностей, делец современного масштаба, получил известие из России о том, что дело, на подготовку которого пошли годы, срывается. Человек, на которого в свое время сделал ставку его отец, погиб. Черт с ним, с тем человеком, которого Ганс видел всего раз, потом он с ним держал связь через подставное лицо, жаль, если не совершится то, о чем мечтал его отец, чего, как великого чуда, ждал сам Ганс. Несколько раз он посещал Россию, как турист, уверялся в том, что подготовка идет — и такая осечка.

Поговаривали, что Ганс Рейкенау пользуется недозволенными приемами, но закрывали на это глаза: бизнес есть бизнес, деньги есть деньги. Рейкенау на некоторое время уходил в тень, когда в Москве была арестована группа контрабандистов, но связь ее с ним не обнаружена. Прошло время — Ганс все усилия сосредоточил на том, чтобы довести до конца дело, завещанное ему отцом.

Ганс встал с кожаного дивана, вышел в длинный коридор, направился в его конец. Здесь справа — бронированная дверь. Ганс заходит сюда часто, особенно — когда тяжело на душе. Он достал из кармана ключ замысловатой формы, погладил по его бороздкам чуть дрожащими пальцами, вставил его в скважину. Дверь отозвалась на поворот ключа мелодичным звоном и плавно открылась, Рейкенау вошел в маленькую, совершенно пустую комнату. В ее стенах — многочисленные дверцы. Ганс нажал кнопку под одной из них. Дверца неслышно распахнулась. Ганс достал из внутристенного сейфа медное блюдо. Рисунок, вычеканенный на нем, отсвечивал в мертвенном мерцании неоновых ламп, не прекращающих светить в этой комнате ни на секунду. На блюде лежало письмо отца.

Ганс знает его наизусть.

«Сын мой, — когда Рейкенау-младший прочитал эти первые два слова, ему показалось, что он слышит глуховатый голос отца, — я прилагаю это письмо к завещанию, чтобы ты прочел его после моей кончины. Я знаю, тебе досталось от меня самое главное — умение действовать. Бог не дал мне возможность завершить дело, которое я передаю тебе. Прочитав письмо, ты все поймешь. Как ты знаешь, в тридцать девятом году Советы пригласили меня на работу — мы вели разведку на Скалистом плато, это на Кавказе, в пятидесяти семи километрах на юго-запад от Пригорска. В апреле в мою палатку пришел мужчина средних лет, высокий, красивый, с выправкой военного человека. Он без обиняков начал разговор с того, что спросил, видел ли я старинное медное блюдо у моего незабвенного брата Фридриха, работавшего в России и укравшего этот предмет у какого-то лесничего.

Я ответил, что — видел, но, естественно, не знаю, что оно украденное. Тогда мужчина поведал мне одну историю. Она займет слишком много места, поэтому я изложу суть. Блюдо — план Скалистого плато, созданное в глубокой древности златокузнецами, жившими здесь в пещерном городе. Спасаясь от Тамерлана, люди ушли из города, но не смогли унести с собой все, что создали; спрятали в одной из пещер. В доказательство того, что это — правда, мужчина достал из портфеля золотую статуэтку женщины в летящих одеждах — ты эту статуэтку хорошо знаешь, она стоит на моем письменном столе. Мы с ним сразу приступили к деловому разговору. Мужчина потребовал, чтобы блюдо-план я доставил в Россию и по нему начал поиски сокровищ. Мужчина (он назвался Жоржем) сказал, что примет участие в поисках и в случае их благоприятного исхода переправится в Германию. Тогда это было сделать легко — через Прибалтику многие репатриировались в фатерлянд. Жорж сказал, что сможет выправить документы, подтверждающие, что он — немец. Когда я выезжал в Германию ненадолго по делам, сделал точнейшую копию блюда и привез в Россию.

Решил проверить соответствие плана со Скалистым плато. Представь себе, первый же маршрут показал, что на блюдо действительно нанесены входы в подземелье — во всяком случае, координаты первых трех совпали. Я не мог никого посвятить в это дело, никого, ты понимаешь — почему. Одному же заниматься было трудно. И тогда Жорж предложил поговорить с молодым геологом, Алексеем Зубрицким, его сыном. Кстати, Алексей не знал, что его отец связан со мной и что по его рекомендации молодой геолог был принят в мою экспедицию. На следующий день после разговора Алексей Зубрицкий ушел в маршрут и пропал.

Его искали три месяца, все это время на плато находилась поисковая группа, и я, естественно, не мог продолжить перепроверку плана, это обратило бы внимание окружающих. В начале осени я получил приказ о свертывании работ на плато, меня вызвали в фатерлянд.

За неделю до моего отъезда ко мне пришел Жорж. О своем сыне, представь себе, ни слова. Он предложил сделку: я оставлю план, Жорж ищет сокровища. Каковы гарантии, спросил я, что план не попадет в руки русских исследователей. Жорж ответил: слово офицера, чем ужасно рассмешил меня. Верить в наш век в честное слово, когда речь идет о деле, сулящем огромные деньги! Но я был не так прост, как, видимо, показался моему собеседнику: предложил ему собственноручно написать и подписать обязательство работать на германскую разведку. Конечно, это так называемое обязательство являлось фикцией с моей стороны, но, согласись, Жорж оказался у меня на крючке. Представляешь, что стало бы с Жоржем, предъяви я эту бумажку советским властям?! В обмен на обязательство я отдал ему план.

Жорж поставил еще одно условие: ему необходимы деньги, пятьдесят тысяч. Придется нанимать людей, лошадей и так далее. Война перепутала все наши карты. Не будучи уверенным в том, что Жорж жив, я решил подобрать такого человека из русских, пленных, который согласился бы работать на меня. Ты помнишь, у нас был садовником пленный русский, высокий, худой. Ему повезло: он не кормил вшей в бараках концентрационного лагеря, имел еду, пять сигарет и каморку рядом с конюшней. В сорок пятом году, в начале, когда все более ясным становился исход войны, мне удалось уговорить его. И у него я взял обязательство, подобное обязательству Жоржа. Я его поместил в лагерь, а в апреле сорок пятого с помощью непутевого брата твоей матери, конечно, не без солидной суммы устроили «побег». Чтобы это выглядело правдоподобно, вместе с Луцасом мы позволили уйти из концлагеря Обензее еще двум русским. Те, конечно, не знали, что побег — спланированная и хорошо проведенная операция.

Я не жалею своих усилий, ассигнований на решение загадки Скалистого плато. Женщина в летящих одеждах, сотворенная из золота высочайшей пробы, говорит о том, какие богатства ждут нас в заветной пещере.

Ганс! Найди Луцаса! Его адрес в России…»

Рейкенау-младший нашел его, когда начался взаимный обмен туристами. Луцас поначалу сделал «большие глаза», выслушав Ганса, который без обиняков сказал, что надо вплотную заняться Скалистым плато, но припертый к стенке фотокопией обязательства работать на германскую разведку, согласился.

Это было в первый приезд Ганса в Ригу по туристической путевке.

Во второй раз он привез Луцасу точную копию старинного блюда и фотокопию обязательства Жоржа, в котором было сказано: «Я, Заров Георгий Николаевич, обязуюсь оказывать всяческие услуги военной разведке Германии».

Ян спросил тогда: «Для чего мне это? Ганс ответил: «Зарова надо найти, надо скооперироваться с ним, группой работать легче».

Луцас сказал: «Верно. Пока не найду Зарова, работать не начну, так как опасно — может случиться, что Заров, не зная о моей договоренности с Генрихом Рейкенау, помешает мне, может пойти на крайности».

Луцас искал Зарова. Вышел на его след в прошлом году. И вот — Луцас убит. Что случилось там, в России? Кто убрал с дороги Луцаса? Теперь надо искать Зарова, вернее, встретиться с ним. А как? Для этого надо ждать будущего года, чтобы поехать в Советский Союз по туристической путевке и именно — на Кавказ.

Совсем недавно можно было получить из Советского Союза; ценную вещь в простой бандероли: искусные переплетчики делали в книгах, в обложках папок, в деревянных сувенирах тайники, но теперь бдительность русских таможников, почтовых служащих настолько обострилась, что о таком способе получения реликтов и говорит не приходится.

А что, если Заров откажется выполнять распоряжения Ганса? Тогда в ход пойдет испытанное средство — подлинник его обязательства…

…Уже зная, что самолет приземлился, а Филимонов и Васин сели в ожидавшую их машину с двумя сотрудниками МВД, Вермишев тем не менее то и дело поглядывал на часы.

Его нервозность передалась Туриеву. Борис напряженно смотрел в одну точку, чтобы собраться в кулак, не раскиснуть.

Туриев представлял замешательство Васина. «В уме раскалываешь Васина, товарищ следователь?» — обращается он к себе. Гражданин Зубрицкий имитирует собственную пропажу, узнав о загадке Скалистого плато, и решает по прошествии лет заняться ею. Зубрицкий, он же Васин, опытный, знающий геолог, умеющий крепко работать, приезжает сюда, активно включается в разведку участка «Бачита», готовя проект разведки Скалистого плато. Ему помогает в этом деле Дроздова, ведомая чувством долга перед памятью отца. Проект блестяще защищен, разрешение на предварительную разведку получено, у Васина появляется возможность беспрепятственно заниматься не только разведкой, но и поисками сокровищ. И у него есть одно, очень важное преимущество — достоверный, детальный план подземелья. Не будь такового, он не рвался бы сюда. Но Васин-Зубрицкий в далеком тридцать седьмом переписал учебник Лосева. Не будь этих тетрадей мы не установили бы подлинное лицо Васина.

— Что, обыгрываешь версию? — догадался Вермишев.

Начинается привычная для них игра!

— Валяй, послушаю! — Вермишев притворно зевнул, демонстрируя некоторое безразличие к выкладкам Туриева, «поджигает» его.

— Итак. Алексей Зубрицкий не пропал, а каким-то образом выезжает в Германию. Там попадает под крылышко Генриха Рейкенау, выкладывает перед ним карты. Доктор двумя руками хватается за это: еще бы! Завладеть сокровищами Скалистого плато! Война подходит к концу, Рейкенау решает с помощью соответствующих германских служб найти среди советских военнопленных двойника Алексея Зубрицкого. Таковым оказался Игорь Иванович Васин, лейтенант — артиллерист… Организуется побег из плена. Зубрицкий, уже Васин, выходит к нашим. Легально вживается в жизнь страны, работает геологом, становится видной фигурой в мире разведчиков недр. Когда достигает высот авторитета, когда его напечатанными рекомендациями пользуются геологи-поисковики, Васин-Зубрицкий решает: пора!

— Увлекательную картину нарисовал, захватывающий детектив. — Дмитрий Лукич смеющимися глазами посмотрел на Туриева и продолжил: — Ты же мне рассказывал, как Васин и Орлов вспоминали своих общих товарищей, что Васин говорил о таких подробностях, о которых Орлов забыл.

— Ничего удивительного: основательно беседовали с настоящим Васиным, узнали все, что хотели узнать — на случай, чтобы Зубрицкий не попался.

— Н-да, фантазировать умеешь. Напиши за время отпуска что-нибудь этакое… приключенческое. — Вермишев посерьезнел, повертел ручкой, пробасил, склонив голову:

— Если же твоя версия подтвердится, — передадим дело нашим друзьям из КГБ. Это — их ипостась… Знаешь, то ли под влиянием рассказов о Скалистом плато, то ли по велению старости, увлекся я древностью. Много интересного в легендах и преданиях. — Вермишев сознательно увел разговор в сторону: напряженность нарастала, она сковывала мысль — скорее бы приехали! — Кто не знает о знаменитом египетском сфинксе? Но мало кому известно: эта статуя заняла свое место задолго до того, как сформировалась дельта Нила! Огромный символический зверь лежал на своем гранитном холме, позади которого возвышалась Ливийская горная цепь, и смотрел каменными очами на море, разбивавшееся у его ног там, где сейчас расстилается песчаная пустыня. А нашли сфинкс случайно под многометровой толщей песка при династии египетских фараонов, которая правила страной за четыре тысячи лет до новой эры! Так вот, я и думаю: если древние египтяне или же их предки были способны на такие чудеса, то почему наши предки, жившие на Кавказе, не могли создавать то, что может удивить и поразить мир? К сожалению, у нас еще много белых пятен. — Вермишев поерзал на стуле, закончил: — Надо Дроздову пригласить. Не возражаешь? Позвони. Вермишев, снова не выдержав, посмотрел на часы, — пойдем на улицу, подышим свежим воздухом.

День разгорался. Был тот час, когда вот-вот на улицы города выплеснется река тружеников, но пока пусто, проносятся трамваи, в них видны немногочисленные пассажиры.

Вермишев и Туриев стояли на лестнице, отсюда хорошо виден переулок, последний отрезок пути до здания прокуратуры. Показалась черная «Волга».

Васин и Филимонов вышли из машины одновременно — из двух задних дверей, молча поздоровались с Туриевым и Вермишевым.

— Хотите продолжить беседу? — спросил Васин у Туриева. Правое веко Игоря Ивановича подрагивало, выглядел он каким-то сникшим.

Туриев не ответил, направившись к входу, у двери пропустил вперед Вермишева.

В кабинете Борис задернул, как обычно, шторы, включил верхний свет.

— Итак, Игорь Иванович, у нас будет состояться не беседа, а допрос.

— Я так и знал, — Васин пожал плечами, — мне скрывать от вас нечего, открывать — тоже.

— Зато мы откроем кое-что. — Борис набрал номер телефона: — Алло! Мама, Лена проснулась? Завтракает? Сейчас пришлем за ней машину…

Вошел Вермишев, положил перед Борисом «дипломат». Туриев знает — в нем лежат тетради и фотография.

Дмитрий Лукич расположился на диване. Игорь Иванович застыл в выжидательной позе.

Дроздова вошла в кабинет, дробно стуча каблуками. Этот стук отдавался в висках, Туриев недовольно поморщился. Елена Владимировна кивнула Васину, присела на краешек стула у окна, лицо ее было бледно.

Борис медленно проговорил:

— В беседе со мной вы, Игорь Иванович, обмолвились, что храните сокровенную тайну, которую раскроете только под давлением обстоятельств. В чем она заключается?

— Я не верующий, вы — не священник и это — не исповедальня, — усмехнулся Васин. — Моя тайна к убийству Луцаса никакого отношения не имеет.

Вы привлечены к допросу совсем по другому поводу… Гражданин Васин, — голос Туриева звучал напористо, с звенящими нотками, — вы подозреваетесь в том, что скрываетесь под чужой фамилией.

Борис выразительно посмотрел на сидящего напротив Васина.

Тот пожал плечами и решительно сказал:

— Чушь! Фамилия, имя и отчество — мои. Фантасмагория какая-то.

— Отдаю должное вашей выдержке, — Борис явно был ошеломлен столь категорическим тоном Васина, но быстро взял себя в руки, вытащил из «дипломата» содержимое, положил, перегнувшись через стол, перед Васиным, — Вам знакомы эти тетради?

— Тетради как тетради, — пробормотал Васин, выражение беспомощности появилось и тут же исчезло с его лица.

— Автоматический ответ не впечатляет. Полистайте их, гражданин Васин!

По мере того, как Игорь Иванович листал сброшюрованные тетради, лицо его меняло выражение: оно то бледнело, то наливалось кровью, на лбу выступил пот. Васин вытер его ладонью. Наконец, он отодвинул тетради в сторону, взял в руку фотографию, замер. В комнате установилась такая тишина, что явственно были слышны реплики прохожих.

Васин положил фотографию на стол, вытянул вперед руки со сжатыми кулаками, пальцы его побелели. Он выдавил:

— Откуда это у вас?

— Теперь скажете всю правду?

— Они же сгорели, — не ответил на вопрос Васин.

— Тетради привезла из Заволжска Елена Владимировна, фотографию — тоже.

— Вы видели тетю Полю? — Васин резко повернулся к Дроздовой. — Как она выглядит?

— Хорошо, — почти не разжимая губ, ответила Дроздова. Васин был ей противен.

— Понимаю, понимаю, — пробормотал Васин, — не ожидал такого конца, хотя тайное в конце концов становится явным, но раскрылось раньше, чем запланировано.

— Сколько веревочке не виться… Итак, вы признаете себя виновным?

— Нет.

— Отрицаете, что на самом деле являетесь не Васиным, а Зубрицким?

— Я являюсь и тем, и другим, — несмело улыбнулся Васин, — наберитесь терпения и выслушайте меня.

— Но сперва вопрос: — на фотографии Туриев показал мужчину, рядом с которым стояла шестнадцатилетняя Полина Мироновна. — Это — ваш отец?

— Да. Георгий Николаевич Зубрицкий. Это — тетя Поля, а вот — дядя Савелий, дядя Федя, тетя Аня. Моя родня.

— И вы ее предали.

— Никого я не предавал! — в голосе Васина послышались истерические нотки.

— Спокойно! Еще один вопрос… — Туриев положил рядом с снимком родных Васина снимок Зарова. — Этот мужчина похож на вашего отца? Как вы считаете?

Васин попросил лупу, долго сравнивал снимки, неуверенно протянул:

— Вроде бы. Нет, не уверен.

— Экспертиза показала, что на двух снимках один и тот же человек, — констатировал Туриев. — И вы скоро будете иметь счастье повидаться со своим отцом. Какое удивительное совпадение методов обмана государства: и сын, и отец живут под чужими именами.

Кровь отхлынула от щек Васина, его широко открытые глаза показались непомерно большими на осунувшемся лице.

— Он арестован! Он жив?! Не верится. Но я никого не обманывал. Выслушайте меня, — Васин умоляюще сложил руки на груди.

— Погодите, — строго сказал Туриев, — покажите ваш портсигар.

— Пожалуйста! — Игорь Иванович положил его на стол. Туриев демонстративно медленно достал из ящика стола портсигар Луцаса и Зарова, положил рядом. — Легко спутать, а? Похожи, как три капли воды, сработаны одними и теми же мастерами «Петерс и сын».

Васин сделал глотательное движение, что-то пробормотал.

— Повторите!

— Этого не может быть! Но факт есть факт…

— А теперь рассказывайте, — Туриев включил магнитофон.

— Моя жизнь ничем не запятнана. Все прожитые мною годы отданы стране, любимому делу.

— Без патетики, пожалуйста, только правду, только факты.

— Все, о чем я расскажу, легко проверить. Родился я в достаточно зажиточной семье в двадцатом году. Мой отец, мобилизованный в армию Деникина, в том же году перешел на сторону Советской власти, после гражданской войны занялся коммерческой деятельностью. Мать умерла, когда мне было два года, я ее, естественно, не помню. В конце двадцатых годов отец из Заволжска скрылся, присвоив большую по тогдашним временам сумму. Меня взяла на воспитание тетя Поля. Когда мне исполнилось восемь лет, мой дед со стороны матери получил письмо отца, в котором тот в категорической форме требовал, чтобы он забрал к себе внука. Дед, Иван Яковлевич Грейм, обрусевший немец, воспитывал меня в рамках строгих приличий, не читал нотаций, но требовал, чтобы я не поступался совестью, хорошо учился, готовил себя к тому, чтобы стать настоящим гражданином страны.

Отца разыскивали, но он каким-то образом давал знать о себе то сестре, то моему деду. Дедушка не состоял в партии, но был настоящим большевиком, он терпеть не мог краснобайства, вел очень скромный образ жизни, хотя занимал хорошую должность — был заместителем директора городского банка. Жили мы в коммунальной квартире — занимали маленькую комнату. Когда в Заволжске построили первый «советский» дом, деду предложили квартиру отдельную, что тогда являлось сказочной редкостью, но Иван Яковлевич отказался в пользу многодетной семьи кузнеца Третьякова. В маленьком городе всегда все известно. Поступок деда стал своего рода отметиной в жизни Заволжска. Существовала такая присказка: «Это случилось в том году, когда дядя Ваня (так называл моего деда и стар и млад) отдал свою квартиру Митьке Третьякову».

Дед учил меня языкам, он был высокообразованным человеком, прекрасно знал античную литературу, до самой смерти интересовался древними цивилизациями, увлекался минералогией. Он привил мне любовь к геологии, ненавязчиво показывая преимущества этой науки перед другими в том смысле, что геология — основа основ в обеспечении человека всеми видами минерального сырья. В его внешне спокойной натуре жил неукротимый дух творчества: Иван Яковлевич писал стихи, хорошо рисовал, поддерживал всячески и во мне это увлечение. Участник русско-японской войны, бравый артиллерист, он был награжден двумя Георгиями, чем гордился и надевал их в дни праздников. К его великой радости я поступил в геологоразведочный техникум в К-ске. В январе тридцать шестого года дедушка умер. У него не было богатства, если не считать трех портсигаров, — Васин показал глазами.

— Портсигары служили паролем? — перебил его Туриев.

Васин поперхнулся на слове, с недоумением посмотрел на Бориса, переспросил:

— Паролями?

— Что за манера — отвечать вопросом на вопрос? Ответьте конкретно: с какой целью вы подходили к иностранному туристу и показали ему портсигар?

— В тот вечер, когда мы были в «Интуристе», — вставила Елена Владимировна и тут же осеклась от свирепого взгляда Туриева.

— Потом объясню. Дайте досказать… После смерти дедушки самым близким человеком для меня осталась тетя Поля. Она относилась ко мне как-то особенно нежно, жалела, радовалась тому, что отцу моему не удалось посеять в моей детской душе семена вражды к Советской власти. Дело в том, что Зубрицкий-старший, по рассказам тети Поли, считал моего деда непримиримым противником нашего государства. Тетя Поля объясняла это тем, что Иван Христофорович Грейм не раз высказывал вслух недовольство некоторыми методами Сталина. Говаривал он подобное и при отце. Когда Георгий Николаевич потребовал, чтобы тетя Поля отдала меня на воспитание деду, — он, видимо, считал, что Иван Христофорович слепит из меня внутреннего эмигранта… В год окончания техникума я подал заявление в военкомат с просьбой направить меня на учебу в артиллерийское училище. Знаете, война с белофиннами всколыхнула молодежь, многие потянулись в армию. Мне отказали, мотивируя тем, что мой отец — враг Советской власти и мне не место в рядах РККА. Такое было тогда время. Да и отец мой действительно был далеко не попутчиком в строительстве социализма. Я пошел к первому секретарю горкома партии, Евсееву Ивану Фаддеевичу, другу покойного Ивана Христофоровича, попросил помочь мне. Евсеев выслушал меня и сказал: «Поменяй фамилию, имя, отчество, поступи так, как сейчас многие делают: отрекись от отца — тебя возьмут». Евсеев дал мне адрес в Москве, куда мне следовало написать. Я написал. Ответа долго не было, меня пригласили на работу в экспедицию Рейкенау. Начать путь геолога в такой представительной экспедиции — что могло быть притягательнее для молодого специалиста? Тем более, что экспертом от наших ученых в экспедиции был профессор Лосев — об этом писали в газетах.

Работа сразу увлекла меня, профессор Лосев стал моим старшим другом, бескорыстным учителем. Его эрудиция поражала: Владимир Борисович мог прочитать лекцию на любую тему, будь то история или археология, космогония или палеонтология, право или особенности стилистики речей знаменитого адвоката Плевако.

Профессор Лосев попросил меня говорить с ним только по-немецки, много часов мы провели вместе, иногда он ходил со мной в маршрут.

Владимир Борисович был тогда молод, горяч, не терпел даже тени фальши, смело спорил с Рейкенау, хотя мог поплатиться за это. В июне тридцать девятого года мы стали лагерем у подножья Скалистого плато, работали до поздней осени, пока не выпал снег. Камеральными обобщениями занимались в Москве. Профессор Лосев помог мне прописаться у одной старушки неподалеку от Киевского вокзала, на второй Извозной, сейчас эта улица называется Студенческая…

— Это не суть важно, — пробурчал Туриев.

— Ах, да, да, — робко улыбнулся Васин, — извините, увлекся… Мне нередко приходилось бывать в гостях у Лосевых на Семеновской набережной, они занимали две комнаты в коммунальной квартире, их дочке Леночке шел третий год, мы с нею подружились, она называла меня «дядя Леся»… В апреле сорокового года мы вновь приступили к полевым работам, — Васин потер ладонью лоб, поморщился, — надо сказать, что в Москве я регулярно ходил по тому адресу, что мне дал Евсеев, чтобы узнать, когда же решится вопрос о моей новой фамилии. Мне отвечали: ждите… Итак, мы приступили к полевым работам. Весна стояла ранняя, теплая. Двадцатого апреля — я эту дату запомнил на всю жизнь — меня вызвал Рейкенау. В его палатке, кроме него, никого не было. Доктор Рейкенау, одетый в толстый свитер и стеганые брюки, беспрестанно потирал руками, словно его знобило. Он предложил мне сесть на раскладной стул, сам опустился на кровать. Помолчав какое-то время, Рейкенау прошептал:

— Перед нами стоит огромная задача, друг мой. Ее нам задал ваш отец, — здесь Рейкенау перешел на нормальный тон, — не пугайтесь, дорогой!

Я подумал: отец? Откуда он взялся? Что ему надо здесь, в горах? Почему не встретился со мной? Боится того, что я выдам его властям? — Жорж Зубрицкий знает тайну Скалистого плато! — Рейкенау, смакуя каждое слово, рассказал мне о городе златокузнецов, об их сокровищах. В конце рассказа он торжественно проговорил:

— План подземелья находится у вашего отца! И не подумайте отказаться от работы с нами! — Рейкенау встал, величественно сложил руки у груди.

Мне стало смешно. Доктор заметил, видимо, выражение недоверия на моем лице, усмехнулся, достал из кармана… портсигар! В нем лежала фотография моего отца — молодого и красивого мужчины лет двадцати пяти. Такую точно фотографию я видел у тети Поли. Скажу сразу о портсигарах. Их у моего деда было три. Он берег портсигары, как зеницу ока. Однажды дед рассказал мне историю — совсем в духе немецкого сентиментализма. Из трех братьев он был старший. Младшие — близнецы. Когда им исполнилось по шестнадцать, а деду восемнадцать лет, им подарили по портсигару. Потом братья погибли в русско-японской войне, портсигары остались у деда, они стали семейными реликвиями.

Перед смертью дедушка сказал тете Поле, чтобы портсигары она передала мне и на нижней крышке каждого из них слабеющей рукой с помощью шихтеля выцарапал три слова: «Только человек бессмертен». Вот, посмотрите, — Васин открыл портсигары. Вермишев, Туриев и Дроздова склонились над ними, — Иван Христофорович написал это готическим шрифтом… А через несколько дней после похорон дедушки тетя Поля обнаружила пропажу двух портсигаров. Конечно, их украл отец. Он, находясь в бегах, частенько наведывался в Заволжск, видимо, имел там надежную крышу над головой. Каждый раз тетя Поля ставила об этом в известность соответствующие органы, но Георгий Зубрицкий был неуловим. В этом надо отдать ему должное. Так что появление моего отца в районе Скалистого плато не столько удивило меня, сколько напугало: в своем стремлении сделать из меня помощника Георгий Николаевич ни перед чем и не перед кем не остановится, — так подумал я.

Почему о моем разговоре с Рейкенау я не сказал Лосеву? И здесь мною руководило чувство страха, страха за профессора Лосева: при всей своей горячности, бескомпромиссности Владимир Борисович не преминул бы дать по рукам доктору Рейкенау, чем погубил бы себя. Я не смел рисковать жизнью Лосева, тем более, что Рейкенау мог бы запросто отказаться от своих слов, обвинил бы нас в клевете и в желании опорочить всемирно известного Специалиста, приглашенного правительством.

Наш разговор с руководителем экспедиции продолжился на следующий день. Между прочим, Рейкенау сказал, что моей работой на Скалистом плато я обязан отцу. Доктор передал угрозу отца: мне не жить, если не соглашусь спуститься в подземелье. И я решил бежать, но — куда?

Второго мая один из рабочих, отмечавший праздник в Рудничном, сказал мне, что меня ждет начальник отдела кадров Вера Яковлевна Сазонова. — Васин попросил разрешения закурить, Туриев кивнул головой.

Игорь Иванович судорожно затянулся, продолжил:

— Она протянула мне письмо из Москвы! Выезжая в поле, я оставил адрес… В письме говорилось, что мне надлежит быть по такому-то адресу шестнадцатого мая. В письме также было указано, что вопрос об изменении фамилии, имени и отчестве решен, надо проделать необходимые формальности. Тут уже у меня не было никаких сомнений: надо исчезнуть, пусть из жизни уйдет Зубрицкий Алексей Георгиевич, пусть!

Десятого мая ушел в маршрут и не вернулся. На склонах Главного хребта немало случается снежных лавин. В языке одной из них я спрятал кое-какие мои вещи. Знал, что меня будут искать, знал, что вещи найдут… Приехал в Москву, прибыл по указанному адресу. Со мной беседовали три человека, с дотошностью расспрашивали чуть ли не о каждом годе моей короткой жизни. А что мне было утаивать? Меня сфотографировали, я подписал каждый лист с записями моего рассказа. Меня спросили, как отныне я хочу называться. Я решил назваться Васиным Игорем Ивановичем.

— В честь кого-то? — спросил Вермишев.

— Конечно, было бы романтично взять имя человека, ставшего для тебя примером мужества, порядочности, убежденности в правоте своего дела. У меня все прозаично. Дружили со мной три мальчика в детстве: Вася, Игорь, Ваня. Из этих трех имен я и сложил свои фамилию, имя и отчество. Поскольку я был прописан в Москве, публикация об изменении моих именных данных была помещена в газете «Вечерняя Москва» — в те годы об этом сообщалось через печать. Получив новые документы, я смог поступить в артиллерийское училище. Началась война. Нас выпустили досрочно. В июле сорок первого я уже был под Смоленском. Ну, что касается моей военной биографии, она подробно изложена в очерке Льва Петровича Орлова.

— Хорошо, — проговорил Туриев, — вы исчезли для отца, для всех, а как же тетя Поля? Вы же очень были привязаны к ней.

— В сороковом году у меня не было иного выхода, а после войны… В сорок шестом, после демобилизации, я хотел открыться перед ней, но… Бесконечные проверки замучали меня, плен и концентрационный лагерь незримой тенью ходили за мной.

— Но вы же бежали.

— А мне задавали вопрос: почему тебя в плену не убили? Ты же угодил к немцам при знаках различия и наградах… Словом, не хотелось мне доставлять лишних хлопот и волнений тете Поле и остальным моим родственникам. К тому же я ничего не знал об отце… Короче, до пятьдесят шестого года не мог предвидеть, как может повернуться моя судьба. Потом — привык. Право, забыл даже, какую фамилию носил прежде.

Работая в различных районах страны, я не переставал следить за творческой деятельностью профессора Лосева. И вот в одной из его статей читаю о Скалистом плато. Словно дохнуло на меня юностью, сердце сладко заныло… Профессор написал нечто подобное геологическому эссе — изящное, сдобренное изрядной порцией романтизма и фантастики исследование. В нем он много внимания уделил легенде о городе златокузнецов, рассуждал о природе развития народного творчества, когда дело касается не просто истории, но истории драматической.

Я решился написать ему письмо. Разумеется, подписался новым именем. В письме попросил рекомендовать литературу, где мог бы почерпнуть больше сведений о Скалистом плато. Профессор Лосев ответил мне, я написал ему еще одно письмо — уже после того, как багаж моих знаний о Скалистом плато пополнился… — Васин замолчал, потянулся за стаканом с водой. Дроздова просительно посмотрела на Туриева. Тот понял ее, улыбнулся. Елена Владимировна быстро проговорила:

— Помню, папа с радостью рассказывал маме о письме какого-то геолога, интересующегося Скалистым плато. Папа сказал тогда: «Вот видишь, не перевелись еще искатели, любители тайн и загадок».

Васин благодарно посмотрел на Дроздову, продолжил:

— Я ведь хорошо знал Лосева, мне импонировали его страсть в исследованиях, неутомимость, неутоленность. Если Лосев о чем-то говорит заинтересованно — значит, этим делом стоит заняться. Прежде всего меня волновало обнаружение месторождения золота на плато, но по мере того, как я читал литературу, свидетельства древних авторов о Скалистом плато, это место стало занимать меня и с исторической точки зрения. Наша переписка стала постоянной. Естественно, ни в одном из писем я не признался Лосеву в том, что мне уже приходилось бывать на Скалистом плато. Профессор же продолжал «вовлекать меня в сети», аргументируя необходимость моей работы на плато тем, что я являюсь одним из ведущих геологов по поискам и разведке золоторудных месторождений. В одном из писем к Лосеву я поделился с ним своим планом организации детальной разведки Скалистого плато: имея геологическую карту района Главного хребта, присланную мне Владимиром Борисовичем, я рискнул пойти на этот шаг. И, представляете, Лосев ответил мне, что ему предстоит командировка в те края, где я работаю, и что мы встретимся! Я потерял покой… Если Лосев меня узнает, — не буду же я скрывать от него, как все случилось… Владимир Борисович приехал в декабре шестьдесят первого года. Мороз стоял страшный, бревна моей избенки трещали от него. Лосев меня не узнал… Да и трудно было в сорокалетнем мужчине, обросшем бородой, заядлом курильщике с хриплым голосом разглядеть черты стройного, почти хрупкого юноши с мечтательными глазами.

Мы провели три чудесных дня, полных споров и соглашений, различных геологических версий и неприятий точек зрения того или иного из нас.

Лосев отличался великолепной манерой спорить — он внимательно выслушивал оппонента, анализировал его доводы, раскладывал их на составляющие, потом уже опровергал их или соглашался. Никакой позы, никакого давления эрудицией, огромным запасом знаний. Говорили мы и о Скалистом плато. Лосев несколько раз обмолвился, что ему, видимо, не придется посвятить этому месту время и знания: тяжелая болезнь уже давала о себе знать. — Васин обратился к Елене Владимировне. — Извините. — Дроздова вышла из кабинета, закрыв лицо ладонями. — Расстроил женщину, — Васин беспомощно развел руками, — продолжать?

— Чем он болел? — Спросил Борис. Он давно не писал, слушая Васина, изредка поглядывая на медленно вращающиеся катушки магнитофона.

— Леночка не говорила? До приезда к нам Владимир Борисович перенес два инфаркта… Наш последний вечер окрасила грустинка. Лосев вспоминал молодость, жалел о друзьях, безвременно ушедших из жизни в памятную для всех нас годину. Мы пили густой таежный чай, за окном гудела пурга. И вот впервые за три дня, что мы были вместе, Лосев стал рассказывать мне об Алексее Зубрицком… Обо мне… Поставьте себя на мое место, ощутите ту радость и в то же время боль, что я почувствовал. Лосев сказал, что слишком мало ему пришлось поработать с молодым геологом, пропавшим без вести в горах, но как в ребенке, обладающем абсолютным музыкальным слухом, угадывается будущий маэстро, так и в Алексее Зубрицком виделся незаурядный специалист. Мне хотелось крикнуть: «Вы ошибаетесь, дорогой Владимир Борисович! Вот он, Зубрицкий, перед вами, обыкновенный геолог…»

— Но вы были главным геологом, — перебил его Борис, — по себе знаю, как трудно таковым стать.

— Спасибо, — неожиданно звонко проговорил Васин, глаза его повлажнели. Стесняясь секундной слабости, Игорь Иванович наклонился к столу, стал мять сигарету. — Мы расстались на следующий день. Я дал слово Владимиру Борисовичу заняться Скалистым плато.

— Странно, — остановил его Вермишев, — маститый ученый, профессор, геолог с мировым именем, огромным опытом — и не мог убедить соответствующие органы в целесообразности провести геологические работы на Скалистом плато. Апеллировал к вам и вам подобным… Несерьезно. В нашей стране всегда внимательно относились и относятся ко всему тому, что способно дать выгоду народному хозяйству.

Васин откровенно и широко улыбнулся:

— Во-первых, было заключение доктора Рейкенау. Во-вторых, а это — главное — люди, ведающие геологической службой, в основном прагматики, они с большим недоверием относятся к тем, кто в своих изысканиях прибегает к фантазии, к анализу сведений, пришедших из глубины веков, кто в какой-то степени опирается на народные предания. Легенда о Скалистом плато — красивое сказание, любимое и почитаемое народом, передается из поколения в поколение, но — легенда… Ей не верят, а вот… боюсь сказать, но скажу… Враги — поверили! Ищут! И может, мы уже опоздали. Неужели по каждому поводу надо обращаться в Центральный Комитет, чтобы получить разрешение на то или иное исследование? Когда кончится время кивания друг на друга? Когда кончится пора пренебрежительно-завистливого отношения к тому, кто способен сделать больше тебя для народа, о котором все мы так любим говорить? Извините… Конечно, геология знает и знала тех, в работе которых есть место и мечте, и фантазии, и легенде. Это — Обручев, Ферсман, Карпинский, Шалимов, Кудрявцев, Ефремов, Шацкий… Но такие люди, к сожалению, не сидят в руководящих креслах, чтобы помочь отряду мечтателей. Они ра-бо-та-ют!

Чиновнику же подавай план — и только. Любой ценой. Именно сегодня, пока он, чиновник, при своем портфеле. И бездумно выкачивается нефть, выкорчевываются леса, загрязняются реки, на разбитых дорогах находят преждевременный износ автомашины, вымывается золото из месторождений, открытых еще при царе Горохе. Да разве мало безобразий? А что будет потом, что мы оставим детям и внукам нашим? Об этом чиновник не думает, ему хорошо именно сейчас…

— Однако к вашему с Дроздовой проекту отнеслись не по-чиновничьи, — возразил Туриев.

— Здесь, в Пригорске, — да, но посмотрим, как к нему отнесутся в управлении. Там такие крючкотворы сидят… Но мы сдаваться не будем…

В шестьдесят первом, будучи в отпуске, я приехал в Рудничный. Когда увидел обелиск в честь Зубрицкого, мне стало плохо. Доплелся до скамейки, мне какая-то девчушка принесла воды… Добрался до гостиницы, потом два дня бродил по поселку. Меня, конечно, никто не узнал, да и кто мог узнать? Та поездка окончательно развеяла мои сомнения: надо переезжать на работу сюда! Главное управление по кадрам нашего министерства дало добро. А через год Владимир Борисович Лосев скончался. Ему было всего пятьдесят лет. — Васин достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, вытащил из него фотографию. — Этот снимок Лосев подарил мне, когда мы с ним расставались. — Васин протянул фотографию Туриеву. Лена! Совсем девчушка. Рядом с ней — миловидная женщина с высокой прической, над ними — мужчина стоит, чуть склонившись вперед.

— Владимир Борисович, его жена и Лена, — продолжал Васин, — Когда я приехал в Рудничный, Елена Владимировна уже работала минералогом. Я ей так и не сказал, что знаю ее с довоенных лет, что даже на руках ее держал. Теперь сказать можно…

Вернулась Дроздова, по ее глазам было видно, что плакала. Борис показал ей фотографию. Елена Владимировна неуловимым движением взяла ее.

— Ой! Так это же та фотография, которую папа всегда брал с собой. Он говорил: «На этом снимке видно, что и я немного красив, не только жена и дочь». Он вам подарил? — Елена Владимировна коснулась плеча Васина. — Я впервые вижу человека, которому папа подарил фотографию. Значит, он вас действительно полюбил. Выходит, полюбил и поверил в Алексея Зубрицкого во второй раз. Здесь мне шестнадцать лет, перешла в десятый. Мне было четырнадцать, когда папа в первый раз взял меня в поиски. — Дроздова как-то близоруко прищурилась, вернула снимок Туриеву, села на свой стул.

— Продолжайте, Игорь Иванович, — неожиданно мягко сказал Туриев. — В Елене Владимировне я сразу увидел единомышленника, иначе не могло и быть. Параллельно с работой на штольне «Бачита» мы занялись структурным анализом Скалистого плато. Результаты защиты проекта вам известны, но продолжу о себе… Переехав сюда, я получил возможность три-четыре раза в году бывать в Заволжске: выписывал командировку в Свердловск, на несколько дней останавливался в родном городе. Мой фронтовой друг, Лозинский, передавал деньги тете Поле, каждый раз «вспоминая», что брал у меня взаймы еще до войны. Постепенно его долг достиг пяти тысяч, сейчас прибавилось еще пятьсот рублей.

— Тетя Поля верит Лозинскому, она мне о нем говорила.

— Год назад я все-таки решил открыться. Попросил своего старинного друга, фронтового корреспондента Льва Орлова приехать в Пригорск. У него не оказалось времени. Я поехал к нему, обо всем рассказал. Орлов приезжал сюда, чтобы прочитать написанную им статью обо мне. Он писал ее около полугода. Вернее, проверял и перепроверял все, о чем я ему поведал. Каждое слово в его статье-очерке — правда. Опубликование материала станет моим возвращением к родным. Тетя Поля поймет, что я не мог иначе. Нарисуем такую картину: в сороковом году пропал любимый племянник, в сорок шестом заявляется под чужим именем. Что подумала бы старая коммунистка, член партии Ленинского призыва? Какие душевные муки пережила бы она, сомневаясь в его порядочности, преданности делу, которому отдала свою жизнь? Да еще — отец. Когда убили Луцаса, я понял: началась операция «Скалистое плато»… И уверен, что действуют люди Рейкенау.

— Стоп! Хорошо вы сказали: «Операция «Скалистое плато», запишем… — Борис отметил на календаре, — продолжайте. Хотя все ясно, кроме одного. Портсигар. Почему вы показали его иностранному туристу?

— Тут уже сыграла психология. Я слышал разговор немцев, видел их презрительные гримасы. И решил: пусть посмотрят, что и мы не лыком шиты. Турист даже предлагал мне за него значительную сумму, думал, продам.

— Иногда сооружение, кажущееся издали сложным, на деле оказывается весьма простой конструкцией, — образно выразился Вермишев и пробасил: — Предлагаю раскурить трубку мира, то бишь всем подымить. Елена Владимировна, не возражаете?

— Ради такого исхода. Ах, Игорь Иванович, как мне было тяжко, когда ваши тетради открыли глаза. А ведь я поехала с добрыми намерениями: что-то узнать о любимце отца — Алеше Зубрицком.

— Понимаю… И такая запутанная ситуация бывает в жизни. После статьи на обелиске надо будет высечь что-нибудь в этом духе: «В честь геологов, посвятивших себя изысканиям в Рудничном».

— В какой газете будет опубликован материал Орлова?

— В «Правде».

— Ну что ж, примите извинения, Игорь Иванович. Служба есть служба… Мы приступаем к финальной части операции «Скалистое плато». Детали разработаем с Дмитрием Лукичем, — намекнул Борис на то, что Васин и Дроздова могут идти.

Елена Владимировна замешкалась у двери, чуточку помялась и спросила у Бориса:

— Домой явишься? Что сказать Евгении Дорофеевне? Ведь уже все ясно.

Туриев рассмеялся, широко развел руками, восхищенно сказал Вермишеву:

— Прирожденный сыщик! — Он подошел к ней. — Я позвоню.

— Версии — лопнувшие пузыри? И я рад этому, а ты? — Вермишев отдернул шторы, открыл окно. — Остался Заров.

— Мне хватит дня, чтобы подготовиться к восхождению на плато. Моя аргументация ясна и понятна, Дмитрий Лукич. Ахмедова отозвали?

— В Харьков вылетел Сабеев. Ночью прилетят.

— Предлагаю завтра утром Ахмедова сфотографировать, снимок возьму с собой, предъявлю Зарову. Ахмедову же покажем увеличенное изображение Зубрицкого с группового портрета. Зачем дожидаться очной ставки?

— Прошло четырнадцать дней. Срок небольшой, но крайне насыщенный. Готовься к походу на плато. Что для этого надо?

— Вы забыли, что я — бывший геолог? Экипируюсь, как положено, завтра. К шестнадцати часам буду готов.

— Давай еще раз наметим план твоего поведения на плато.

— Буду демонстрировать там свое присутствие, не прятаться, не устраивать засад и прочей детективной обстановки. Если повезет, — проникну в подземелье, что, конечно, маловероятно. Пещеры, указанные Арсентьевым, видимо, неглубоки, так как ни одна из них, как это делается на картах, не отмечена особым значком — извилистой линией, говорящей о том, что данная полость глубже двадцати метров. Сейчас позвоню геологам, попрошу подготовить все необходимое: спальный мешок, палатку, геологический молоток, компас, походный примус, несколько банок тушенки. Сахар, хлеб куплю в Рудничном. Нужен мощный фонарь.

— Договорюсь с командиром воинской части, пришлет.

— И рация?…

— Будет. Есть очень даже приличной мощности — до двухсот километров работает устойчиво, без помех. Малогабаритная, размером с полевую сумку. И все-таки знай, что группа в любую минуту придет на помощь. Ты о ней даже не будешь знать.

— Я приму любые условия Зарова, лишь бы, встретившись с ним, обезвредить его. Не волнуйтесь, на рожон не полезу.

— Он определенно там не один.

— Уверен, на Скалистом плато есть сообщник. Тот, кто стрелял в Луцаса.

— Все, свободен до утра. — Вермишев подошел к окну, выглянул, — Елена Владимировна и Васин ждут тебя, сидят на скамейке в скверике. Если понадобишься — позвоню.

Туриев быстро сбежал по лестнице. Как-то получилось само собой, что Игорь и Борис обнялись. Борис почувствовал, как вздрогнули плечи Васина — большой и сильный мужчина не выдержал.

Елена понимала, что сейчас творится в сердцах двух таких непохожих друг на друга людей, еще несколько часов назад разделенных стеной недоверия, воздвигнутого злой иронией жизни, превратностями судьбы одного и служебным долгом другого.

— Лена! — голос Бориса, звонкий и чистый, прозвучал призывом радости. — Возьми нас под руки, пойдем, куда глаза глядят…

Они шли по аллее, о чем-то громко говорили, смеялись, дурачились, как школьники. Вдруг Васин мягко отстранил руку Елены, перегнулся через решетчатую ограду, сорвал три розы, протянул их Лене, глянув на Туриева. Борис сделал «грозные» глаза, но тут же сменил гнев на милость, сказав:

— Милицию звать не буду, от штрафа освобождаю.

Утро началось со встречи с Ахмедовым. Он сидел напротив Туриева, стараясь хоть что-нибудь прочитать на его непроницаемом лице. Борис перебирал на столе какие-то бумаги. Наконец, следователь нарушил молчание:

— Насчет саженцев успели договориться? — в голосе доброжелательность.

— И-и-и, в нашем зеленстрое лучше есть, но не дают, жадничают. Вот и приходится ездить за тридевять земель, тратить государственные деньги на дорогу да на суточные, не говоря уже о самих саженцах. Договорился, теперь буду ждать, когда отгрузят. Пятьсот штук.

— Двор студии телевидения превратится в розарий.

— Мечтаю об этом дне.

— Геолог Дроздова передала мне ваш рассказ. Он заинтересовал меня, — Туриев замолчал: в кабинет вошел Вермишев, сел на диван, сделал знак рукой — продолжай, — в следующем плане… — Борис достал из ящика стола фотографию Зарова, положил ее перед Ахмедовым. — Посмотрите внимательно на снимок, очень внимательно, я вас не тороплю… Посмотрите и скажите, видели ли вы когда-нибудь этого человека. На снимке ему лет девятнадцать-двадцать, вы могли его знать тридцатилетним. — Туриев встал из-за стола, закурил, сел рядом с Вермишевым.

Илас Бабаевич изучал фотографию, вооружившись очками, извлеченными им из нагрудного кармана пиджака. Прошло долгих пять минут, когда Ахмедов сказал:

— Ей-богу, при электрическом свете плохо вижу, можно погасить свет.

Борис выключил люстру, отдернул шторы, в кабинет хлынули солнечные лучи. Ахмедов со снимком в руках подошел к окну, двигал губами, словно читал. Наконец произнес:

— Кого-то сильно напоминает, но кого? Не могу вспомнить. Где же я его видел? Тридцатилетним, говорите? — Вдруг Ахмедов закрыл рот ладонью, с ужасом посмотрел на Туриева. — Это… это… друг Судомойкина! Начальник штаба банды! Он разве живой? Он убьет меня! Вай-вай-вай, зачем вы мне дали эту фотографию?! Теперь я спать не буду. Аллах, аллах! Бедные мои дети, бедная моя жена! — Ахмедов сел, положил фотографию на стол, спрятал лицо в ладонях.

— Успокойтесь, — с улыбкой сказал Туриев, — он вам не страшен. Так вы уверены, что это — начальник штаба банды?

— Конечно! Когда банда уходила на операции, — он оставался в лагере, я ему кофе варил.

— Вы его видели в пещере у Стехова?

— В этом я не уверен, тот человек спиной ко мне сидел, да и голос у него хриплый был.

— А что, в операциях Тигр не участвовал?

— Нет, клянусь аллахом. Однажды я подслушал случайно его разговор с Барсом. Тот у него спрашивает, почему, мол, не ходишь с нами на операции, а Тигр ответил, что достаточно того, что он их разрабатывает.

— Ну, ладно, товарищ Ахмедов. А теперь наберитесь терпения, мы вас подгримируем и сфотографируем. Будете молодым. Согласны?

— Чего хочет прокурор, того хочет сам аллах.