"Все не так" - читать интересную книгу автора (Маринина Александра Борисовна)

Павел

Со следователем мне повезло. В том смысле, что она, конечно, тетка цепкая и занудная, как и положено следователю, но после двух дней изматывающих допросов поняла все-таки, что я к убийству не причастен и могу выступать только как свидетель, зато свидетель полноценный, наблюдавший жизнь семьи Руденко на протяжении двух лет практически ежедневно (выходные мне не полагались, и свободные дни выпадали только тогда, когда хозяин милостиво решал, что можно на один день сделать перерыв).

Поняв, что артиллерийским наскоком, то есть по горячим следам, преступление не раскрыть, она резко притормозила и принялась не спеша, с чувством и со вкусом разбираться в хитросплетениях внутрисемейной ситуации. Очень способствовало делу и то обстоятельство, что никто из Руденко не обивал пороги с требованиями как можно быстрее найти преступника и с обвинениями милиции и прокуратуры в бездействии. Ну, оно и понятно, если бы убийцей был человек посторонний – тогда другое дело, а так-то все понимали, что отравитель – кто-то из них. И что с этим делать? Как себя вести? Требовать скорейшего выявления и наказания убийцы, который наверняка (других вариантов нет) окажется твоим родным, близким и любимым? Или уговаривать следователя не надрываться и спустить все на тормозах, тем самым навлекая на себя особо серьезные подозрения? Могу себе представить, как мучится каждый из них. Нет, не так: почти каждый. Потому что кто-то один – убийца – совсем даже не мучится нравственным выбором. Он мучится страхом разоблачения. Но все равно ведь мучится…

Следователь Галина Сергеевна Парфенюк по возрасту годилась мне в матери. Я предполагал, что на самом деле она, конечно, несколько моложе, но выглядела на все пятьдесят пять, и когда усвоила, что я никак не могу быть подозреваемым, то и вести себя со мной начала как мамка: поила чаем с домашними бутербродами и пирожками собственного сочинения, заботливо спрашивала, почему у меня усталые глаза, и, открывая форточку, беспокоилась, как бы меня не продуло. А форточку, а то и окно целиком она открывала беспрестанно, объяснив мне, что у нее дыхательная недостаточность и ей все время не хватает воздуха.

– Итак, Пашенька, мы остановились на том, что в первый момент семья Руденко показалась тебе большой и дружной. Сколько времени длился этот первый момент? День, два?

– Примерно неделю.

– А потом что произошло? Ты начал сомневаться в том, что она такая уж дружная?

– Понимаете, Галина Сергеевна, все не так гладко, как вы говорите. Например, я в первый же день понял, что Юля не любит Дану, но мне это показалось… ну, как бы нормальным. Одна – красивая и бедная, другая – некрасивая и богатая, прямо как в романе. Нелюбовь одной девочки к другой выглядит совершенно естественно, особенно если учесть молодость и глупость. Ревность, зависть и так далее. И для меня эта нелюбовь не была свидетельством того, что в семье не все в порядке. А вот спустя примерно неделю или, может, дней десять…

Мой первый рабочий день пришелся на воскресенье. Можете себе представить мой восторг: в воскресенье к семи утра переться на работу. Да я сроду по выходным дням так рано из дому не выходил! Хотя если не кривить душой, то за последние месяцы у меня все дни были выходными. Я отвык так рано вставать. Зато получил удовольствие от езды по пустым дорогам. Нормальные люди еще спят, а я, как дурак… Да ладно, за такие-то деньги!

Дверь мне открыл сам хозяин, Михаил Олегович, и, судя по его виду, встал он уже давно. Не спится, няня? Или он по жизни «жаворонок»?

– Молодец, – хмуро поприветствовал он меня, – без опозданий явился. Завтракал?

Я решил не ломаться и сказал правду:

– Нет, не успел. Отвык так рано вставать, а опаздывать не хотелось.

– Это правильно, – он одобрительно кивнул. – Дана уже встала, у нее только что будильник прозвенел, я слышал, а мы с тобой кофе выпьем, пока она умывается. Это только на первый раз, я велю ей, чтобы будильник на без четверти семь ставила и к твоему приходу была готова.

Я проследовал за ним в уже знакомую столовую, где по всем правилам дорогих отелей был сервирован вполне европейский завтрак и даже стояли три прозрачных кувшина со свежевыжатыми соками, судя по цвету, апельсиновым, морковным и свекольным. Но соки эти были единственным диетическим продуктом на столе, все прочее оказалось, как и предупреждал меня накануне Артем, жирненьким и сытненьким. Хорошо, что у меня нет проблем с весом, я позволил себе намазать мягкий пышный белый хлебушек высококалорийным паштетом, который мне еще вчера так понравился.

– Все, что ты наметил, я купил, – начал Михаил Олегович, – установили по твоему плану. Комнату твою оборудовали, сейчас пойдешь переодеваться – посмотришь. Если что еще надо – скажи мне, не стесняйся. Вот тебе талмуд, – он со смачным стуком, от которого я вздрогнул, положил на стол передо мной толстую книгу в дорогом кожаном переплете, вроде ежедневника, – будешь составлять план на каждый день и записывать результаты. Что сделано, что не сделано и почему. Буду проверять.

Ё-моё, а я-то был уверен, что насчет учета и контроля он просто так брякнул. Ну да ладно. Я покорно взял «талмуд» и сунул в объемистую сумку, в которой принес спортивную форму и кое-какие вещи, диски и кассеты.

– Теперь насчет готовки для Даны, – продолжал Руденко. – То, что ты мне вчера говорил, я передал Нине, нашей домработнице. Как отзанимаешься с Даной – Нина к тебе подойдет, и ты ей все подробно расскажешь. По воскресеньям занятий с Артемом нет, так что сейчас вы позанимаетесь до девяти часов, а вечерние занятия можно провести пораньше. Считай, что по воскресеньям у тебя рабочий день заканчивается раньше.

– Значит, у Артема по воскресеньям выходной? – наивно уточнил я.

– Да. А у тебя – нет, – отрезал хозяин. – По воскресеньям Дана занимается самоподготовкой по гуманитарным предметам, так что у нее тоже выходных нет. Если тебе так спокойней.

Да уж, конечно. Покой нам только снится. Чувствую, нахлебаюсь я в этом доме…

Из коридора послышались легкие быстрые шаги, и в столовую впорхнула Юля в чем-то кружевном и полупрозрачном.

– Ой! – Она ловко сделала вид, что не ожидала увидеть постороннего мужчину, то есть меня. – Извините, что я в таком виде, я думала, что никого нет… Дядя Миша, я сок выпить…

Руденко молча кивнул и всем своим, надо признать, весьма выразительным лицом дал понять, чтобы племянница быстренько пила свой сок и выматывалась. Я с деловым видом накладывал на очередной кусок хлеба ломтики нежно-розовой ветчины и на девушку не смотрел. Причем никаких усилий для того, чтобы не смотреть, не прикладывал. Спасибо Артему, предупредил заранее, а то я вполне мог бы и повестись, развесив глаза на юные прелести.

Как вы думаете, сколько времени нужно, чтобы выпить стакан сока объемом в двести пятьдесят миллилитров? Лично я делаю это залпом, особенно по утрам, после сна. Я успел сжевать бутерброд и допить кофе, сверху бросил в желудок кусочек мягкого сыра, а Юля все стояла и цедила из стакана апельсиновый сок. Хозяин взглянул на часы и поднялся.

– Хватит рассиживаться, надо делать дело. Пошли.

Юля стояла так, что пройти мимо нее, не коснувшись, было просто невозможно. Но я все-таки спортсмен, хоть и хромой в данный момент. Мне удалось выскользнуть.

– Как рано у вас встают по воскресеньям, – невинно заметил я, двигаясь вслед за Михаилом Олеговичем по длинному коридору.

– Только я, – ответил он, не оборачиваясь. – Теперь вот и Дана будет рано вставать. Остальные дрыхнут.

– А как же ваша племянница?

– Не знаю, что на нее нашло. Обычно тоже спит до полудня. Думаю, это она перед тобой голой задницей решила повертеть.

Он внезапно остановился, обернулся и в упор посмотрел на меня.

– Не вздумай, – тихо и очень четко произнес он.

– Ни за что, – так же четко пообещал я.

И был вполне искренен. Что я, враг самому себе? А ты, дядя Миша, не так прост, как кажется. Все знаешь, все понимаешь, все сечешь. Надо с тобой быть поаккуратней. Интересно, из каких соображений ты мне запрещаешь отвечать на заигрывания твоей племянницы и крутить с ней роман? Считаешь, что ей еще рано думать «о мальчиках»? Как же ты Артема-то проглядел? Или не проглядел? Про Артема знаешь и не хочешь, чтобы в твоем доме разыгрывались африканские страсти ревности и соперничества? А может, ты все-таки не настолько толстокожий и понимаешь, как на это отреагирует твоя дочь?

Моя комната меня порадовала. Помимо того, что я указал в списке, я увидел много другого, приятного и полезного. Например, шторы, о которых я, как и большинство мужиков, конечно же, не подумал, два кресла, небольшой рабочий столик с компьютером. Отдельно на стуле лежали одеяло, подушка, два комплекта новенького, в упаковках, постельного белья и несколько махровых полотенец, тоже новых, с еще не срезанными этикетками. То есть складывается такое впечатление, что ко мне тут отнеслись с полным уважением. Приятно.

– Вы мне даже компьютер поставили, – я не смог скрыть изумления.

– Ты же мужик, – Руденко пожал плечами. – Небось увлекаешься стрелялками всякими.

Вот тут он попал в точку. Играть в «Первую мировую» я мог ночи напролет и имел очень неплохой рейтинг: был двадцать шестым среди трех тысяч участников. До аварии играл регулярно, вызывая раздраженное недоумение у своей дамы сердца, а после аварии в той квартире компьютера уже не оказалось, он переехал вместе с хозяйкой в загородный коттедж к счастливому жениху, так что после выхода из больницы я оказался напрочь лишен любимого развлечения.

– Ну как? Еще что-нибудь нужно? – спросил он.

– Спасибо большое. Кажется, все есть. Даже больше, чем я просил.

– Ладно, пошли, покажу тебе гостевую ванную, можешь пользоваться. Потом переоденешься и пойдешь в «тренажерку», Дана тебя уже ждет.

Интересно, откуда он знает? Он же не проверял, где сейчас его дочь.

Ровно через три минуты я, одетый в спортивный костюм, открыл дверь вчера еще совершенно пустой «тренажерки». Сегодня в ней было все необходимое строго по списку, даже доска и листы ватмана. Дана оплывшей кучей сидела на стуле, опустив голову. Накануне я видел ее одетой в просторный балахон, сегодня же на ней были лосины и майка, и я смог объективно оценить поле предстоящей деятельности. Поле это показалось мне поистине необъятным.

– Доброе утро, – поздоровался я с улыбкой.

Она молча кивнула. То есть за ночь разговорчивей моя подопечная явно не стала.

– Ты готова?

Снова молчаливый кивок. Я постарался вспомнить все, чему меня учили отец и все мои тренеры. Я-то сам не великий педагог, в психологии не силен, так что придется опираться на чужой опыт. Мой первый тренер, бывший сиделец-каратист, часто повторял: «Никогда не заставляй человека делать то, чего он боится. Сначала постарайся сделать так, чтобы он перестал бояться. Нельзя ломать спортсмена «через страх», нужно обучать его «без страха».

Я взял ватман и стал присобачивать его к доске. Дана молча смотрела, потом встала и принялась помогать. Укрепив лист, я достал длинную линейку и пластиковый футляр с фломастерами.

– Держи линейку вот так, – я показал, как именно, – а я буду чертить оси.

Мне показалось, что Дана немного расслабилась. Ну, понятно, девочка со страхом ждала, что я с первой же секунды заставлю ее выполнять какие-нибудь упражнения, с которыми она, само собой, не справится, и далее последуют комментарии на тему ее ловкости и выносливости. Не тут-то было, Богдана Михайловна, меня голыми руками не возьмешь. До упражнений нам с тобой еще пахать и пахать. Сегодня мы будем делать только то, что ты давно умеешь или не умеешь, но без затруднений справишься.

За первым листом последовал второй, на котором мы так же, совместными усилиями, начертили несколько осей координат. И вот что странно: она добросовестно помогала мне, но не задала ни одного вопроса. А еще мне будут рассказывать про так называемое девичье любопытство! Неужели ей совсем не интересно, зачем все это? Или привычка молчать сильнее желания спросить? Ладно, я не гордый, сам объясню.

– Смотри, Дана, вот на этом листе мы будем отмечать давление и частоту пульса до нагрузки и после нее. А вот на этом – сами нагрузки. Для того чтобы получить результат, к которому ты стремишься, – я умышленно не произносил никаких слов ни про вес, ни про похудение, – нужны существенные нагрузки, но твое сердце их сразу не выдержит, и его надо готовить к этим нагрузкам, тренировать. То есть в первую очередь мы будем заниматься твоим сердцем и дыханием. Понятна идея?

Она кивнула.

– Твой пульс при нагрузках не должен превышать ста двадцати ударов в минуту, – продолжал я теоретическую часть. Вообще-то по-хорошему можно было бы и до ста сорока доводить, но, учитывая вес Даны, я боялся рисковать. – Поэтому в первое время мы будем давать только такие нагрузки, при которых твой пульс не будет зашкаливать за указанную отметку. И вот на этом листе станем отмечать, сколько и чего ты успеваешь сделать, пока пульс не больше ста двадцати.

Первое наше занятие превратилось в лекцию, и Дана заметно успокоилась. Слушать преподавателя и запоминать – занятие для нее привычное, она всегда была хорошей ученицей. Сперва я с умным видом вещал про аэробные и анаэробные нагрузки, потом, пересказывая полученную от моей подруги Светланы информацию, плавно перешел к проблеме обмена веществ в организме и правильному питанию.

– С сегодняшнего дня ты заведешь тетрадку, в которую будешь записывать все, что съела и выпила в течение дня. По часам и минутам. До крошки и до капли. Даже если ты просто выпила стакан воды или сока, записывай: сколько, чего и в какое точно время.

У нее в глазах бился немой вопрос, и я никак не мог понять, о чем ей так хочется спросить. Вроде бы я все объяснил. Неужели остались какие-то неясности?

– Вопросы есть? – дежурно спросил я, закончив лекцию.

Дана разомкнула плотно сжатые губы.

– А вес?

– Что – вес?

– На каком графике мы будем отмечать вес?

Так вот что тебя беспокоит, деточка! Ну, об этом я вчера весь вечер думал, так что ты меня врасплох не застанешь. Не на того нарвались, дорогие мои. Насчет девушки Юли я уже все понял.

– Вес мы на графиках отмечать не будем вообще, – спокойно заявил я. – Твой вес – это наше с тобой интимное дело, и никто в него посвящаться не должен. Параметры веса и объемов я буду ежедневно заносить в свой блокнот, если хочешь – можешь записывать их в свою тетрадку, и знать цифры будем только мы с тобой и твои родители, если им это интересно. Никто посторонний, зайдя в эту комнату и увидев наши графики, ничего знать не будет. Он даже в пульсе и давлении не разберется, потому что мы оси подписывать не станем, мы с тобой просто запомним, где у нас что, а всем остальным это знать не обязательно. Медицинская тайна врача и пациента. Ты как хочешь, а я с твоими родственниками ничего обсуждать не намерен. Если твои папа или мама спросят – им скажу, это обязательно, а больше никому ни слова. Согласна?

На ее лице отразилось такое облегчение, что я мысленно себя похвалил. Хоть я и не специалист в области психологии, но, видимо, и не совсем дурак.

– Уже без десяти девять, – сказала Дана. – А мы еще не начинали заниматься.

Ну вот, слава тебе господи! Что и требовалось доказать. Длинная фраза, к тому же явно выраженное желание начать уже наконец что-то делать. Страх прошел, появилась готовность работать. Ура, товарищи!

– Заниматься будем после обеда, а сейчас давай-ка произведем первые замеры и все запишем. И не забудь про тетрадку, начинай сегодня же. Чем быстрее мы с тобой нащупаем корень проблемы, тем быстрее с ней справимся. Да, и еще одно: ваша домработница Нина будет готовить тебе отдельно, я ее проинструктирую. Не уверен, что тебе понравится, вряд ли эта еда окажется очень вкусной, но ты уж, пожалуйста, не нарушай, иначе толку не будет. Ты сейчас пойдешь завтракать?

– Да.

– Дана, я уже видел, чем у вас кормят на завтрак. Ты не возражаешь, если я посижу рядом с тобой в столовой и дам тебе несколько советов?

– Конечно.

– Ну, вставай на весы.

Она слегка побледнела. Тут до меня стало доходить: она вообще не знает, сколько весит, и безумно боится той цифры, которую сейчас увидит на дисплее.

– Ты когда взвешивалась в последний раз? – спросил я как можно равнодушней, словно это и не имело ни малейшего значения.

– Не помню, – ответила она, чуть помедлив.

Врет, подумал я, помнит. Прекрасно помнит, что это было, наверное, года два назад, а то и все три. Она начала полнеть и сама не заметила, а когда все стало катастрофично, уже не взвешивалась из страха увидеть ужасные цифры.

– А у вас дома весы есть? Или только вот эти, которые вчера купили?

– Только эти.

Ну точно, так и есть. Елки-палки, как бы она у меня тут в обморок не грохнулась, увидев свой точный вес. Не предлагать же ей выпить валокординчику перед тем, как встать на весы. Ладно, как меня учил когда-то отец: лучшее лекарство – правильная реакция окружающих. То есть моя. Ну, Фролов, вперед и с песнями.

– Какой у тебя рост?

– Метр пятьдесят пять.

Дана стояла как вкопанная. Не тащить же мне ее за руку к весам! Я поднял измерительный прибор и поднес к самым ее ногам, нажал кнопку, ввел возраст и рост.

– Вставай, только носочки сними, на эти весы надо вставать босиком.

Она послушно сняла носки, встала на платформу и закрыла глаза. Лицо у нее было, наверное, такое, какое бывает перед расстрелом. Девяносто пять килограммов четыреста граммов. Круто для пятнадцати-то лет и для такого невеликого росточка.

– Ну что ж, все очень прилично, – весело произнес я. – Сейчас запишем.

Я быстро занес в «талмуд» вес, проценты жира и воды и прочие показатели, которые, если честно, вызывали у меня священный ужас, но показывать свои эмоции было нельзя. В конце концов, страшно только сегодня, а завтра, когда вес станет чуть-чуть меньше, ужас уступит место удовлетворению. Я уже говорил, что первые сдвиги обеспечить легче легкого, главное – правильно к ним относиться. Они должны дать человеку ощущение небезнадежности и тем самым выполнить позитивную роль стимула к дальнейшим усилиям.

Дана сошла с платформы, так и не открыв глаза. Смелая девочка, смотрит врагу прямо в лицо.

Дисплей погас.

– Ты не будешь записывать? – спросил я, закрывая свой «талмуд».

– Нет.

– Тебе не интересно, сколько ты весишь?

– Нет.

Все ясно. Я был прав. Комплекс оказался куда глубже, чем я думал.

Завтракала Дана в пустой столовой, девять утра для семьи Руденко в воскресенье – слишком раннее время. Странно, что Юля не прискакала составить нам компанию. Из всего, что находилось на огромном овальном столе, скомпоновать правильный завтрак для девочки с лишним весом оказалось не так-то просто. Пришлось отодвинуть подальше корзинку с аппетитным мягким хлебом и блюдо с плюшками и пирожками и рекомендовать Дане ограничиться яйцом всмятку, ломтиком сыра и чаем без сахара.

– Так будет всегда? – спросила она очень серьезно, и по ее тону я не понял, она просто уточняла или выражала неудовольствие.

– Нет, завтраки будут каждый день разные, но в любом случае без белого хлеба, булочек и пирожков.

– А паштет?

– Нельзя, он очень жирный и калорийный.

– А если без хлеба?

– Все равно нельзя.

– А черный хлеб можно?

– Ради бога. Но только с овощами. Никаких бутербродов с колбасой или ветчиной. Положи на хлеб ломтик огурчика, сверху ломтик помидорчика, сверху зелень и ешь на здоровье сколько хочешь.

– А просто колбасу можно?

– Нежелательно. Лучше ветчину или буженину. И тоже с огурчиком или помидором и зеленью. Я же тебе объяснял про обмен, про расщепление жиров, про клеточные процессы. Забыла?

– Нет. А можно кофе вместо чая?

– Конечно, пожалуйста. Только без сахара. Если тебе горько, можешь добавить немного обезжиренного молока. Ты любишь кофе?

– У меня давление низкое, я без кофе все время спать хочу.

Низкое давление – это хорошо, это очень даже преотлично! В смысле нагрузок и пульса. Но спать ты, дорогая моя, хочешь оттого, что твое сердце не справляется с той тяжестью, которую вынуждены таскать твои бедные ноги, и быстро устает, а вовсе не потому, что у тебя низкое давление.

– Давай я за тобой поухаживаю, – великодушно предложил я и налил Дане кофе из красивого кофейника-термоса. – Скажи-ка мне, ты как предпочитаешь: есть вкусно, но очень мало или не очень вкусно, зато много?

После некоторого молчания она ответила:

– Мне все равно. Я не знаю.

Это как раз можно понять. Откуда она может знать, если никогда не пробовала есть мало или невкусную еду? Только вкусно и много.

– Ладно, попробуем оба варианта, и ты сама выберешь. Начнем с невкусного, зато в неограниченных количествах, а если тебе станет совсем невмоготу, перейдем к вкусному, но по чуть-чуть. Идет?

Она пожала плечами.

– Как скажете.

Кофе без сахара Дана пила с отвращением, которое даже не пыталась скрыть, но вслух не произнесла ни слова. Я попросил ее за обедом постараться соблюдать те правила питания, которые я пытался вдолбить ей утром.

– Даже если я буду обедать вместе с вами, я не стану в присутствии всех делать тебе замечания и руководить. Но я очень хочу надеяться, что ты этим не воспользуешься.

– Вы же сказали, что Нина будет готовить мне отдельно.

– Да, но с завтрашнего дня. Сегодня она уже не успеет приготовить для тебя обед и ужин. И не забывай пить воду, в течение дня тебе нужно выпить не меньше полутора литров, лучше даже два.

Дана молча кивнула и ушла к себе «заниматься самоподготовкой по гуманитарным предметам», а я остался ждать домработницу Нину, которой было велено выслушать мои указания и сделать все в соответствии с ними. В общем, на тот момент я полагал, что сделал все, чтобы понравиться Дане и, главным образом, ее родителям, потому как работа моя зависит, конечно, и от девочки тоже, но все-таки в основном от ее папани. Я был сумасшедше вежлив и старался выглядеть компетентным, хотя мало кто догадывается, каких усилий мне это стоило. Я рос хоть и в учительской семье, но жил жизнью нормального дворового парня, занимающегося исключительно мужским видом спорта, и был, как и все мои приятели, драчуном, мелким хулиганом и любителем матерных анекдотов. Конечно, мама с папой пытались привить мне правила хорошего тона и интеллигентную речь, но безуспешно, в том смысле, что я все это выучил и при необходимости мог придурнуться «приличным мальчиком», но образом жизни и поведения вся эта наука так и не стала.

Домработница Нина показалась мне точной копией Даны, только постарше и устройненной раз в десять: неразговорчивая, неулыбчивая, она молча слушала мои, с позволенья сказать, указания и записывала в толстую тетрадку, не задавая ни единого вопроса. В той среде, в которой я вращался до аварии, домработницы как-то не водились, и все мои представления об этой категории домашнего персонала основывались на просмотренных фильмах, где уютные пожилые тетечки в непременных фартуках старались посытнее накормить своих питомцев, ухаживали за ними, будто за собственными детьми, были в курсе всех семейных, а то и служебных дел, давали полезные советы и вечно ворчали на нерадивых хозяев, если те, к примеру, плохо кушали или не могли найти галстук от парадного костюма. Но не такова, судя по всему, была наша Ниночка. То ли она не страдала излишним любопытством и любовью к семье, в которой работала, то ли господа Руденко так дело поставили, что никто и пикнуть не смел. Я больше склонялся ко второму объяснению, потому что полагал любопытство таким же естественным женским свойством, как стремление к красоте. Как не бывает женщин, которые не хотят быть красивыми, так и не бывает женщин нелюбопытных.

Образовавшийся перерыв я провел в «своей» комнате за компьютером, просмотрел почту и написал наконец письма всем, кому задолжал. После того как меня лишили компа, я периодически наведывался в интернет-кафе, но в целях экономии времени отвечал только в самых неотложных случаях, а ведь за время пребывания в больнице сами понимаете сколько всего скопилось в моем почтовом ящике. Хорошо, что я заранее не знал о беспредельной доброте моих новых хозяев, иначе уже сегодня притащил бы сюда диски с моими игрушками и предался бы любимому занятию, а так от скуки, глядишь, и с почтой разобрался. При наличии возможности пострелять у меня бы точно не хватило силы воли отвечать на письма.

Обед прошел спокойно и быстро, за столом нас было всего трое: Дана, Юля и я. Все взрослые члены семьи куда-то подевались. Может, они обедают позже?

– Лена повела Костика в цирк, – пояснила Юля, – а все остальные поехали на кладбище к дедушке и Ване.

Да-да-да, что-то такое вчера говорилось… А я и в голову не взял. К дедушке, значит. Ну, одна дедушкина внучка из дому не выходит, это понятно, а другая-то почему дома осталась? Не уважает, что ли?

– А ты почему не поехала? – спросил я.

– Дядя Миша сказал, чтобы я осталась Дану караулить. – Юля недобро усмехнулась, искоса посмотрела на меня и добавила: – И тебя тоже. Новый человек в доме, мало ли что.

Мне стало противно. Неужели я похож на вора или насильника? И потом, Нина-то здесь.

Дана вела себя более чем прилично, ни разу не сделав даже попытки положить себе в тарелку что-нибудь слишком жирное или калорийное. Однако от Юлиного внимания это не укрылось, и все полчаса, которые мы провели за столом, она не переставала отпускать ехидные реплики в адрес севшей на строгую диету сестры. Я не вмешивался: слишком мало времени я провел пока в этой семье, чтобы сметь делать замечания, но, глядя на уткнувшуюся в тарелку Дану и видя, как дрожат нож и вилка в ее руках, я начал искренне жалеть девочку. Ей, бедолаге, и без того тяжело жить, ощущая себя уродом, зачем же масло в огонь подливать и открыто издеваться?

В конце концов я не выдержал.

– Куда ты пьешь столько воды? Ты уже целую бутылку выхлебала. Ты же лопнешь, деточка, – не унималась Юля, цитируя текст известной рекламы.

– А ты налей и отойди, – вмешался я, пользуясь словами из того же самого рекламного ролика.

Последнее слово – «отойди» – я подчеркнул интонационно. Конечно, это было грубо, но Юля поняла, метнула в мою сторону негодующий взгляд и замолчала.

К вечернему занятию с Даной я приступил, имея в голове некоторый план. Мой собственный опыт занятий спортом подсказывал, что на первом этапе самое опасное – ощущение, что у тебя ничего не получается. Тогда опускаются руки и пропадает запал, и человек быстро бросает заниматься. Не любой человек, конечно, есть такие целеустремленные личности, которых трудности только подстегивают, но их меньшинство, и Дана к ним явно не относится, в противном случае она не сдалась бы так быстро на милость победителя и не осела бы дома.

Измерив давление и пульс, я записал показатели в «талмуд».

– Мы с тобой начнем заниматься тай-чи, – бодро заявил я. – Становись. Сначала поучимся правильно дышать.

На самом деле то, что я придумал, было эклектичной смесью гимнастики ушу, тай-чи и йоги, причем я выбирал самые легкие для исполнения упражнения. У Даны сегодня обязательно должно все получаться.

Через очень короткое время я заметил, что майка ее намокла от пота. Отлично! То, что надо.

– Устала?

Она отрицательно помотала головой.

– Сделаем перерыв? – предложил я.

Дана молча кивнула и вышла из комнаты. Я ошалело смотрел на закрывшуюся дверь и не понимал, что это означает. И только когда она вернулась буквально через пару минут, до меня дошло: она бегала в туалет. Ну конечно, вода, которую я велел ей пить. Господи, вот дурашка, терпела, вместо того чтобы сказать. Хотя что это я? Забыл себя в пятнадцать лет? Да я и в двадцать пять стеснялся сказать симпатичной девушке, что мне нужно отойти в туалет, все придумывал какие-нибудь приличные предлоги вроде того, что «мне нужно позвонить, а здесь шумно», или терпел до помрачения в глазах. Ладно, не будем испытывать почем зря девичью застенчивость, надо просто объявлять перерыв каждые полчаса и делать вид, что так и надо.

Интересно, о чем думал папаня Михаил Олегович, когда выделял для занятий физподготовкой по два часа утром и вечером? Он что, всерьез полагал, что его дочь выдержит четыре часа нагрузок в течение суток и каждый день? Бред полный. Ну, полчаса мы подышали, еще полчаса поделали упражнения, я снова измерил Дане давление и пульс и понял, что больше заниматься нельзя. На что убить еще целый час? Есть, правда, массаж, его можно растянуть минут на сорок. Снова лекцию ей читать? Вроде я уже все необходимое рассказал…

Выход мне подсказала сама Дана. Глядя, как я накрываю полотенцами массажный стол, она сказала:

– Я вся мокрая от пота. Мне нужно принять душ.

– Конечно, – обрадовался я. – Иди, я подожду.

Ну вот, минут десять уйдет на душ сейчас, потом еще столько же на душ после массажа, чтобы смыть масло, потом мы будем отмечать на графиках результаты и показатели. Глядишь, и рассосется как-нибудь.

Дана вернулась из душа и в очередной раз повергла меня в изумление, заперев дверь изнутри. Я решил, что она, следуя своей странной привычке запираться, сделала это чисто автоматически, подошел к двери и, ничего не говоря, повернул ключ, отпирая ее. Дескать, просто молча исправил случайную ошибку. Однако девочка, тоже молча, вернулась к двери и снова ее закрыла. Это что еще такое?

– Почему ты запираешься? – спросил я удивленно.

– Не хочу, чтобы меня видели раздетой, – твердо ответила Дана, не глядя на меня. – Вдруг кто-нибудь войдет?

– Дана, ты взрослая девушка и должна понимать: это неприлично, когда мужчина и девушка запираются в комнате. Это может вызвать нежелательные мысли у твоих родных. Что они подумают, если обнаружат, что дверь заперта? Да меня выгонят через пять секунд! Тебе это в голову не приходило?

– А если кто-нибудь войдет? – упрямо повторила она.

– Как войдет, так и выйдет, – строго произнес я. – Никто не увидит тебя раздетой, кроме меня. Я тебе обещаю. Я сегодня же попрошу твоего отца купить и поставить сюда ширму, и все проблемы будут решены.

Дана тяжело вздохнула и принялась стягивать майку и лосины. Вот интересно устроены женщины, да? Передо мной она спокойненько готова раздеваться до трусов, то есть не стесняется ни капельки, но не дай бог ее увидит раздетой кто-нибудь из близких родственников. Ну вы можете мне объяснить эти причуды девичьего сознания? По моим представлениям, все должно быть наоборот, и я с полным пониманием отнесся бы к тому, что девушка стесняется незнакомого молодого мужчину, к тому же, как утверждают некоторые, довольно симпатичного. Но нет, молодой мужчина всего лишь представитель домашнего персонала, то есть вещь, предназначенная для полезного употребления, вроде пылесоса или кофемолки, а члены семьи – люди. Человеки то есть. Я обиделся.

И обиду свою жевал все сорок минут, отведенные нормативами на полный массаж тела. Тело, надо заметить, сплошь состояло из жировой прослойки, и добраться до мышц оказалось не так-то просто. Вспомнив все, чему меня когда-то научили, я аккуратно вставил элементы лимфодренажа, чтобы стимулировать выход жидкости и уменьшение отека. Похоже, мне это удалось, потому что стоило мне закончить массаж – и Дана вскочила со стола как ошпаренная и ринулась к двери, на ходу натягивая майку. Про лосины она благополучно забыла. Я посмотрел на часы: до окончания моего рабочего времени оставалось пятнадцать минут.

Не успел я подумать и оценить, хорошо это или плохо, как дверь распахнулась, и вошел папаня собственной персоной. Лицо его выражало неудовольствие и подозрение.

– Почему Дана ушла? – строго спросил он. – Время для занятий еще не закончилось.

– В туалет побежала, – бесхитростно объяснил я.

Он что, под дверью караулил? Выяснял, не попробую ли я манкировать своими обязанностями? Ну и ну. Кажется, я круто попал.

– Потом она будет принимать душ после массажа. Надо масло смыть, – пустился я в объяснения, чтобы успокоить хозяина. – Понимаете, у Даны нет привычки к массажу, и ей на первых порах может быть больно, если делать на креме. Поэтому я даю побольше масла, чтобы ей было не так чувствительно.

Выражение недовольства не сходило с лица Михаила Олеговича, и я начал впаривать ему насчет ширмы и кулера, который хорошо бы поставить сюда, в «тренажерку», чтобы Дана могла пить воду во время занятий. Конечно, можно просто каждый раз приносить сюда бутылки с водой… В общем, я забивал эфир, чтобы не висело тяжелое молчание. Кажется, чисто интуитивно я выбрал верную тактику, потому что хозяин в конце концов включился в беседу и вроде бы помягчал.

– Ладно, ширма будет, кулер тоже, – коротко резюмировал он и протянул мне конверт. – Держи. Это аванс. Здесь половина за месяц.

Ну вот, больному легче. Может, он и ничего мужик, этот Руденко, входит в положение, понимает, что не от хорошей жизни я согласился на такую работу, а раз жизнь не очень хорошая, то и денег у меня – кот наплакал.

– Ну а как она вообще? – спросил папаня. – Справляется?

– Вполне, – бодро ответил я. – Конечно, мы начали с минимальных нагрузок, я должен понаблюдать сперва, как у нее давление, пульс и все такое. Но Дана – молодец, все выполняет, не жалуется, не хнычет, что устала. Хотя она, наверное, здорово устала с непривычки-то. Она у вас, похоже, даже ходить разучилась.

– Да, она такая, – неопределенно заявил он, и я не понял, к чему относились его слова: к тому, что его дочь все терпит и не жалуется, или к тому, что она ходить разучилась. Но уточнять не стал, чтобы не нарываться.

Вернулась Дана, порозовевшая после горячего душа, и мы на глазах у изумленного папани принялись наносить на листы первые показатели. Я все ждал, что Михаил Олегович спросит, что это такое и зачем нужно, и готовился блеснуть педагогическими навыками, но он так ничего и не спросил.

Мой первый рабочий день закончился. Черт возьми, каким же он оказался длинным! Да я сроду столько не работал. Да, тренировался сам и тренировал других, да, участвовал в соревнованиях, выступал в платных боях в закрытых клубах, но никогда мой рабочий день не начинался так рано, чтобы закончиться так поздно. А ведь сегодня воскресенье, то есть мы закончили заниматься раньше, в будние дни я буду освобождаться еще позже. А когда же жить-то? Когда ходить в клубы, знакомиться с девушками и проводить с ними время, когда встречаться с друзьями? Когда кино смотреть? Ну ладно, допустим, кино я могу и здесь посмотреть, телевизор со всеми приставками в моей конуре есть, но все остальное-то когда? И так каждый день без выходных. Ну и вляпался же я! И о чем я только думал, когда соглашался? Ведь Руденко при первой же встрече обрисовал мне все требования к моей работе, я еще в тот момент мог отказаться, но мне тогда казалось, что все это вполне приемлемо. Честно признаться, я просто не обратил на это внимания, не подумал и не попытался представить, как такой график будет выглядеть в реальной жизни. Мне нужны были деньги, и я думал только о них. А вот теперь, получив в руки конверт с половиной месячной зарплаты, я перестал думать о деньгах и принялся думать о радостях, вытекающих из наличия денег, и тут же наткнулся на полное отсутствие времени для этих самых радостей. Его нет уже сегодня, не будет завтра и не появится до тех пор, пока Дана не похудеет и мой контракт не закончится.

Ничего, думал я, выруливая на своей чудесной машинке из кривых переулков на Садовое кольцо, до утра еще далеко, и вполне можно завалиться куда-нибудь, пообщаться со знакомыми ребятами, снять какую-нибудь очаровашку и приятно протусоваться до середины ночи. А завтра снова вставать в шесть часов… Ну, не высплюсь – да и хрен с ним.

В самый разгар будоражащих воображение размышлений о том, в какой клуб завалиться, позвонила Нана Ким. Услышав в трубке ее голос, я вздрогнул: ее поручение оказалось благополучно и накрепко забытым. За весь день я ухитрился ни разу о нем не вспомнить.

– Ты где? – спросила она требовательно.

– Да вот, с работы еду, – вяло отчитался я.

– От Руденко?

– Ну да.

– Что-нибудь удалось узнать?

– Пока ничего. Первый день, сама понимаешь. Никто со мной не откровенничает, я для них чужой.

Мне казалось, я говорю более чем убедительно, но Нана, по-видимому, считала иначе.

– Ладно, тогда хотя бы впечатлениями поделишься. Что там за семья, что за люди, чем дышат, как живут.

Я засопротивлялся, отговариваясь тем, что устал и хочу лечь пораньше, завтра вставать в рань несусветную… Но Нана Ким была не из тех, кого можно взять голыми руками.

– Все устали, – равнодушно отпарировала она, – и всем рано вставать, потому что все работают. Я сама к тебе подъеду, чтобы ты время на дорогу не тратил. Говори адрес.

Пришлось расстаться с мечтами о тусовке с приятелями и очаровашками. Кого другого я бы, само собой, послал подальше, но не Нану. Все-таки работой я был обязан именно ей. Работой не криминальной, что немаловажно, и вообще непыльной, зато оплачиваемой сверхщедро. А режим – что ж, режим тяжелый, без выходных и отпусков, но ведь за это и платят.

По дороге я заскочил в супермаркет, где всегда была отменная кулинария, и накупил себе дорогой еды, не глядя на ценники и впервые за последние месяцы чувствуя себя Крезом.

– Ну ты и разошелся! – усмехнулась Нана, оглядывая стол, когда я предложил ей поужинать со мной. – Не экономишь.

– А, – я беззаботно махнул рукой, – однова живем. При такой работе всего-то радостей остается, что вкусно пожрать вечером. Больше ни на что все равно времени нет. Налетай.

Она «налетела». «Налет» в исполнении Наны Ким выглядел душераздирающе: на большой тарелке грустно жались друг к другу два крохотных кусочка красной рыбки и один ломтик сыра. Смотреть на это без слез было невозможно. Однако Нана ухитрилась как-то растянуть эту утлую еду на все время моего рассказа.

– К дедушке, значит, на кладбище, – задумчиво повторила она. – Он что, недавно умер?

Я пожал плечами и положил себе изрядную горку салата с крабами.

– Почем я знаю.

– А Ванечка – это кто?

– Понятия не имею.

– Ну хорошо, а эта родственница хозяйки, мамочка с мальчиком, она откуда? Почему оказалась у них в квартире? Какова степень родства?

– Да откуда я знаю! – взорвался я. – Я же тебе объясняю: я новый человек, никто мне ничего не рассказывает.

– Так ты бы спросил, – заметила Нана чуть удивленно, словно не могла взять в толк, какая связь между тем, что я новый человек в семье, и тем, что мне ничего не рассказывают. Моей вспышки она словно бы и не заметила.

– Ну неудобно мне, неужели не понятно? Только появился – и уже с расспросами лезу.

Она помолчала, посасывая крошечный кусочек сыра и с интересом разглядывая меня, как будто видела впервые.

– Сколько времени ты делал девочке массаж? – внезапно спросила она.

– Сорок минут, – буркнул я сердито, – как положено.

– И что, все сорок минут молчал? Ни о чем с ней не разговаривал?

– Ни о чем.

– Почему?

– Да ты бы сама попробовала с ней поговорить! Из нее слова не вытянешь. Молчит, как воды в рот набрала, только кивает, если согласна, или мотает головой, если не согласна. Вот и все наши разговоры.

– Слушай, Фролов, ты действительно идиот или только делаешь вид? – Нана обворожительно улыбнулась и отщипнула одну ягодку от пышной виноградной грозди.

– Я действительно идиот, и я тебя честно предупреждал, что сыщик из меня – как из дерьма пуля.

– Да я не об этом. Я о девочке, о Дане. У нее очень серьезные проблемы.

– Тоже мне, открыла Америку! – фыркнул я.

– Ты не дослушал. У нее очень серьезные проблемы, настолько серьезные, что она наотрез отказывается их обсуждать, потому что ей невыносимо не только говорить о них – даже думать о них ей больно. Она стесняется сама себя и стесняется своих проблем, поэтому молчит, когда речь идет о ней самой. А если разговаривать с ней о чем-то другом? Вот тот второй, Артем, да? Он разве говорил тебе, что с Даной трудно общаться, что она с ним не разговаривает?

– Нет, – удивленно ответил я.

В самом деле, Артем ни о чем таком не упоминал, наоборот, рассказывал мне, что она хорошая девчонка, очень толковая и добрая и что он искренне к ней привязался. Разве можно привязаться к неразговорчивой буке?

– Правильно, – кивнула Нана. – Потому что он разговаривает с ней о чем угодно, только не о ней самой и не о ее проблемах. О математике, физике, истории, литературе, филологии – обо всем, что не имеет лично к ней отношения и что можно обсуждать без всяких опасений, что разговор вывернет на болезненную для нее тему. Если бы ты пошевелил мозгами и задал ей пару вопросов о ее родственниках, она бы прекрасно тебе ответила, потому что это не опасно.

– Да ну, – хмыкнул я недоверчиво, – много ты понимаешь. Ты ж не видела ее и вообще там не была. Между прочим, у этой Даны с головой не все в порядке, можешь мне поверить, так что все твои умные рекомендации пролетают мимо кассы, они рассчитаны на нормальных девчонок, а она точно ненормальная.

– Это с чего ж ты взял? – Нана приподняла густые темные брови.

– А с того, Нана Константиновна, что она, например, стесняется своих родственников, а меня, постороннего, молодого и красивого, не стесняется совсем. Ну ни капельки. Готова лежать передо мной с голой грудью и в одних, с позволенья заметить, трусах и при этом страшно беспокоится, что кто-нибудь из родни зайдет и увидит ее голой. Ну и как тебе такой заворот?

– Да никак, – она пожала плечами, – все вполне укладывается в схему. Ее родные наверняка постоянно шпыняют ее тем, что она толстая, жирная, неуклюжая, неповоротливая и так далее. Думаешь, ей приятно такое слышать каждый день? Вот она и защищается. А от тебя защищаться не надо, ты, если я правильно поняла твой рассказ, не позволил себе ни одного нетактичного замечания относительно ее внешности. Ведь не позволил?

– Вроде нет. Во всяком случае, я старался.

– Молодец. Видишь, она даже на весы вставала с закрытыми глазами и не захотела услышать страшную для нее цифру, а ты вовремя сообразил и не стал нагнетать, ничего вслух не сказал. И дальше так действуй. Завтра, например, если вес уменьшится хоть на сто граммов, изобрази бурную радость по этому поводу и делай акцент именно на том, что ушли целых сто граммов – ура! А абсолютные цифры по-прежнему не называй. Это был правильный тактический ход. Просто удивительно, как ты сам-то додумался до такого. Иногда тебя, Фролов, посещают светлые идеи.

– То есть ты меня, надо полагать, похвалила, – уточнил я на всякий случай. – То идиотом обзываешь, то хвалишь.

– Кнут и пряник, Пашенька. Идеальный способ управления такими балбесами, как ты.

– Ладно, раз ты такая умная, тогда посоветуй, как себя вести, если завтра вес не уменьшится или даже увеличится.

– Во-первых, ты всегда сможешь соврать. Дана же не смотрит на весы, так что ты ничем не рискуешь. Если главное – простимулировать ее к правильному образу жизни, то и ложь не грех. Во-вторых, можно найти сто пятьдесят объяснений тому, что это не только нормально, но даже и очень хорошо: дескать, нетренированному организму тяжело от новой нагрузки, сердце не справляется и задерживается вода, то есть возникает отек. Запомни, Паша, мы, бабы, трудностей не любим, зато мы очень любим положительные эмоции. Если от занятий с тобой у Даны будут сплошные положительные эмоции, она все выдержит и все выполнит. Обманывай, говори комплименты, нагло льсти – все, что угодно, только чтобы она верила в то, что она не безнадежна и у нее все получится.

– Думаешь? – засомневался я.

– А ты попробуй – увидишь. И еще одно: заканчивай свои стрелялки в свободное время.

– А что прикажешь делать? Канта с Гегелем читать, повышать свой культурный уровень? – съехидничал я.

– У тебя есть старушка Анна Алексеевна, вот ею и займись.

Я чуть не поперхнулся.

– То есть ты хочешь сказать, что я должен выпытывать интересующую тебя информацию у стариков и детей?

– Старики и дети – самые лучшие источники, – безмятежно улыбнулась Нана. – Они не умеют хранить секреты, ни свои, ни чужие. Дети от недостатка ума и хитрости, а старики – от недостатка общения. Они так рады, когда с ними вообще хоть кто-то разговаривает, что готовы выложить что угодно и о ком угодно. И давай, Пашенька, не тяни, проявляй инициативу, чем быстрее ты выяснишь то, что меня интересует, тем скорее я от тебя отстану. Вот тебе задание на завтра: узнать, когда умер дедушка, кто такой Ванечка и откуда взялась мамочка с мальчиком. Это минимум. Завтра вечером позвоню.

– Ну ты вообще… – Я просто-таки задохнулся от возмущения. – Ты что, будешь стоять у меня над душой, как надсмотрщик с плетью? Собираешься каждый день давать задания и проверять уроки, как в школе?

– А с тобой только так и нужно, иначе ты моментально выбиваешься из графика.

Она ласково щелкнула меня по носу и пошла к двери. Я не мог на нее сердиться. Во-первых, Нана Ким была красивой женщиной, которая мне когда-то очень нравилась, а во-вторых, она была, к сожалению, права. Со мной только так и нужно, иначе я моментально срываюсь с рельсов и пускаюсь во все тяжкие. Знаю за собой такой грех. Однако почему-то оказалось, что знаю об этом не только я один, но еще и Нана. Родители не в счет.

Второй трудовой день начался именно так, как обещал мне Михаил Олегович: когда ровно в семь утра я позвонил в дверь, мне открыла Дана, уже умытая, с собранными в пучок волосами, одетая в майку и лосины. Это жаль, я ведь опять не успел дома позавтракать и, честно говоря, сильно рассчитывал на чашку кофе с какой-нибудь едой, как накануне. Не тут-то было. Надо будет поиметь в виду, что господин Руденко слов на ветер не бросает и в точности выполняет все, что говорит. Такая обязательность в моем кругу как-то не была принята, все мы любили побалаболить, наобещать семь бочек арестантов и через пять минут напрочь забывали сказанное. Это казалось мне нормальным, и я искренне полагал, что все люди ведут себя именно так и никак иначе. Выяснилось, что я ошибся.

Вчера, перед тем как уснуть, я думал над словами Наны и все прикидывал, какие бы такие комплименты наговорить Дане, чтобы они не выглядели, во-первых, двусмысленными и неприличными, а во-вторых, не оказались слишком уж явной ложью, потому как Дана, если верить моему товарищу по несчастью Артему, вовсе не глупа. И придумал! Не зря же мама в детстве меня учила, что наши недостатки – это продолжение наших достоинств. Значит, можно с не меньшей твердостью полагать, что и наши достоинства прямо вытекают из наших недостатков. Дана – толстая, неуклюжая, заросшая жиром девушка, которая не выходит из дома и очень мало двигается. Значит – что? Правильно, движения у нее медленные, на резкие и быстрые просто нет сил. Вот из этого и будем исходить.

Первым делом я велел ей раздеться и встать на весы. Как и ожидалось, Дана снова закрыла глаза и даже слегка побледнела. Или мне показалось?

Но я зря беспокоился. Все-таки моя бывшая подруга Светка не пожадничала, когда делилась со мной знаниями и опытом, а я оказался способным учеником. Выпитая Даной за весь вчерашний день вода плюс лимфодренаж сделали свое черное дело, и дисплей весов показывал прекрасную, восхитительную цифру – 94,2. То есть минус килограмм и двести граммов за сутки. Конечно, я-то понимал, что это никакое не похудение и в ушедших тысяче двухстах граммах нет ни капли жира, одна вода, но для начала – очень даже здорово. В конце концов, вода – это тоже объем, а какая разница, сколько человек весит? Важно, как он выглядит. Если женщина на вид стройная, никому ведь и в голову не придет поинтересоваться, а сколько, собственно говоря, в ней килограммов, а если она выглядит коровой, то, сколько бы она ни утверждала, что весы ничего лишнего не показывают, она все равно останется коровой.

Так что у меня были все основания изобразить бурный восторг и начать хвалить свою подопечную. Слов я не жалел, и хотя лексический запас у меня не очень-то, даром что мама – словесница, но я выжал из себя все, что помнил. Дана расцвела прямо на глазах.

– Вы думаете, у меня получится? – спросила она робко.

– Да наверняка! Сто пудов! Теперь проверим домашнее задание, посмотрим, что ты записала в свой дневник питания. Ты ведь вела дневник, как я велел? – строго спросил я.

– Да. Я все записала.

– Честно записывала? Ничего не пропускала?

– Ничего. Показать?

– Покажи, – кивнул я, но вдруг спохватился: – Нет, давай попозже. Сейчас измерим давление и пульс и начнем заниматься, а во время перерыва поговорим о твоем питании. Нам обязательно нужно будет делать перерывы, чтобы тебя не перегрузить.

Мы снова начали делать упражнения из изобретенной мною смеси восточных гимнастик. Теперь я, в свете вчерашних ночных размышлений, внимательно приглядывался к девочке, к тому, как она выполняет медленные, плавные движения руками, ногами, корпусом, и поражался сам себе: как же это я, дурак слепой, не заметил? Да, она действительно медленная, двигается тяжело (что вполне объяснимо), но при этом Дана потрясающе пластична. Вероятно, от природы. Каждый ее жест, даже самый нелепый и неуклюжий, вызывал у меня ассоциацию с густым тягучим медом. Ай да Дана, ай да молодец! Вот за что я буду ее хвалить, вот на чем стану играть. И никто, никакая самая ехидная сволочь, не посмеет заявить, что я вру и злоупотребляю грубой лестью.

Обстоятельный и ничего не забывающий папаня позаботился и о кулере, который стоял в углу «тренажерки». Интересно, когда он успел? Ведь разговор у нас с ним состоялся вчера вечером, а вчера было, если память мне не изменяет, воскресенье. Оборотистый мужик этот Руденко, если ему очень надо – он и ночью дело сделает. Каждые двадцать минут я наливал стакан воды и протягивал Дане, которая послушно его выпивала. Помня о своем вчерашнем «проколе», я не забывал и о «технических» перерывах, чтобы стеснительная девочка могла сбегать в туалет.

– Как мышцы после вчерашнего? – спросил я перед началом занятия. – Болят?

– Да.

– Сильно?

Она пожала плечами и повторила:

– Болят. Так надо?

– В общем, да. Мы с тобой делаем массаж, чтобы они меньше болели, но полностью снять боль, конечно, невозможно. Это скоро пройдет.

Заговорив о массаже, я вспомнил и о ширме, оглянулся и мысленно поаплодировал Михаилу Олеговичу: ширма наличествовала. Аккуратненькая, расписанная в стиле барокко, она была сложена и прислонена к стене рядом с массажным столом. Если вы думаете, что я разбираюсь в этих стилях и могу отличить барокко от… что там еще было-то – рококо, что ли, или ампир?.. то вы сильно ошибаетесь. Я в этом деле ни бум-бум. Просто однажды мы с одной из подружек ходили по магазинам выбирать мебель для ее квартиры после ремонта и увидели в одном из салонов точно такую же ширму, про которую продавец-консультант с важным видом знатока заявил, что это «стиль барокко», а я запомнил.

Закончив с упражнениями, мы приступили к проверке домашнего задания. Я открыл заполненный Даной дневник и обмер: чай и пирожок с мясом, чай и два овсяных печенья, кофе и булочка, бутерброд с ветчиной и стакан сладкого сока, еще один бутерброд с (о ужас!) котлетой и еще одна чашка кофе. С сахаром! Причем последняя «поедка», если верить добросовестно сделанным записям, имела место в двенадцатом часу ночи. У меня волосы на голове зашевелились! И это после того, как вчера я битых два часа втолковывал ей про белки, жиры и углеводы, про расщепление и усвоение, про калории, режим питания, двенадцатичасовой перерыв между вечерним и утренним приемом пищи и прочую муть, а также про отдельную еду, которую ей будет готовить домработница Нина. Я что, впустую воздух сотрясал? Или девочка с головой не дружит?

– Это что такое? – вопросил я страшным голосом, тыча пальцем в дневник.

– Это то, что вы велели сделать, – покорно и коротко ответила Дана. – Я все записывала, как было, ничего не пропускала.

– Очень хорошо, – я тут же вспомнил все, чему меня учила Светка, и сменил тон, – давай разберем по пунктам. В котором часу мы с тобой вчера обедали? Здесь написано – в два часа. Правильно?

– Да.

– А в три часа ты выпила чай и съела пирожок с мясом. Зачем? Ты проголодалась?

– Нет, – она пожала плечами, – я так привыкла. Я всегда пью чай или кофе и что-нибудь кушаю, когда занимаюсь. А что, это нельзя?

– Это мы с тобой потом решим. Теперь дальше: чай и овсяное печенье без четверти четыре, через сорок пять минут после чая с пирожком. Зачем?

– Я же говорю: я так привыкла. Я до пяти часов занималась и все время что-нибудь ела. Я всегда ем, когда занимаюсь или просто читаю.

– А вечером? До двенадцати ночи? Тоже читала?

– Телик смотрела, читала, учила.

– То есть ты не была голодна? – дотошно выспрашивал я.

– Нет, просто хотелось вкусного. То, что Нина приготовила мне на ужин, было невкусно. Это, наверное, не страшно, я же все равно похудела на целый килограмм, правда? Если худеть на килограмм в день, через два месяца я буду в порядке. Разве нет?

Сейчас, разбежалась. Скажи спасибо, если ты, дорогая моя, будешь худеть на два килограмма в месяц. Я имею в виду настоящее сжигание жира, а не сгон отека. Ну и что мне теперь делать? Я возлагал такие надежды на этот «водяной» килограмм в плане психологического стимулирования, а теперь придется объяснять Дане правду, и все мои расчеты отправятся псу под хвост. Умная Нана Ким, ты же такая прозорливая, что ж ты мне не подсказала вчера вечером, как себя вести в подобной ситуации?

Я вертелся, как уж на сковородке, пытаясь не врать и в то же время не разочаровывать девочку. Мол, объемы тела определяются объемами воды и жира, и вода уходит быстрее, а жир сгорает долго и крошечными порциями, поэтому она, конечно, уже похудела на целый килограмм, и это здорово, просто отлично, но не надо думать, что так будет всегда. Вода сойдет, а жир останется, и если она не будет соблюдать режим питания, он никуда не денется. И все в таком роде. Кроме того, «неправильная» еда обладает неприятным свойством задерживать воду, так что если нарушать, то и вода перестанет уходить.

За разговорами время быстро подошло к девяти, когда я должен был уступить Дану умнику-очкарику Артему. Интересно, а куда в этом графике должен втискиваться завтрак Даны? Мне-то по барабану, пусть бы она вообще не ела никогда и ничего, дело быстрее пошло бы, но очень хотелось есть, и с ней за компанию сесть за стол – выглядело бы вполне нормальным, а что получится, если я заявлюсь в столовую или на кухню один? На меня посмотрят как на ненормального, который решил покормиться на халяву. Не хотелось бы.

– Без пятнадцати девять, – заметил я, взглянув на часы и сделав озабоченное лицо. – Давай будем заканчивать, тебе надо до занятий с Артемом еще душ принять и позавтракать.

– Я успею, – спокойно ответила Дана, – Нина подаст завтрак в мою комнату, когда мы начнем заниматься. Артем тоже вместе со мной поест.

«А я? – хотелось завыть мне. – Я что, не человек? Вы подумали обо всех, кроме меня».

Дана словно прочитала мои мысли.

– А вам завтрак накрыт в столовой, папа велел, чтобы Нина вам подавала ровно в девять.

Ё-моё, ну и нравы. Куда я попал? Здесь что, все живут по жесткому расписанию? Но папаня Михаил Олегович начинает нравиться мне все больше и больше.

Сегодня я завтракал в обществе бабушки Анны Алексеевны. Вспомнив наказ Наны Ким, я решил воспользоваться ситуацией, хотя видит бог, как мне этого не хотелось. На месте старушки я бы предпочел увидеть хорошенькую мамочку мальчика Костика или, на худой конец, очаровашку Юлечку. Но, видно, не судьба. Юля, поди, учится где-нибудь и в девять утра уже сидит в институтской аудитории, а мамочка (имя ее вылетело из головы еще позавчера, даже обед закончиться не успел), наверное, умчалась на работу. Или она не работает и живет на иждивении богатого мужа своей дальней родственницы?

– Как вы себя сегодня чувствуете? – вежливо начал я светскую беседу. – По телевизору предупреждали, что сегодня какие-то ужасные магнитные бури и метеозависимые люди могут испытывать недомогание.

Я врал как сивый мерин. Ничего подобного я ни вчера, ни сегодня по телевизору не слышал, но надо же было как-то начинать. Бабушка на мое вранье купилась и с удовольствием и ненужными подробностями пустилась в рассказы о давлении и остеохондрозе.

– Ну да, – понимающе кивал я, уплетая за обе щеки пышный омлет с ветчиной, сыром и помидорами, – давление – это такая коварная штука, реагирует на любую мелочь, не говоря уж о серьезных стрессах. А вы ведь вчера на кладбище ездили, переживали, наверное, плакали, вот оно и скакнуло.

Вероятно, я был не особенно ловок, но мне же нужно было узнать насчет дедушки, Нана вечером спросит.

– Почему я должна была плакать? – надменно спросила бабушка Анна Алексеевна.

– Но ведь такая утрата… – беспомощно пробормотал я, предчувствуя неладное. Кажется, я ляпнул что-то не то. Но что именно?

– Павел… Впрочем, я буду называть вас просто Пашей, вы еще так молоды… Так вот, Паша, мой муж Олег Семенович скончался больше десяти лет назад. Разумеется, это была большая утрата для нас всех, но поверьте мне, десять лет – срок достаточный, чтобы уже не плакать на могиле.

Десять лет! Даже больше. Елки-палки, или я чего-то не понимаю в этой жизни, или я глухой и тупой одновременно, но ведь я отчетливо слышал позавчера, как старушка объявила, что собирается отныне ездить на кладбище к Олегу Семеновичу и еще какому-то Ванечке каждую неделю по выходным. Это где же вы такое видели? Ну, я понимаю – в первый год после смерти, я даже понимаю, когда в первые сорок дней на кладбище ездят ежедневно, это нормально, но через десять лет? Как-то чересчур, на мой взгляд.

Я изначально планировал после вопроса об Олеге Семеновиче плавно перейти, в рамках кладбищенской темы, к вопросу о том, кто такой Ванечка, но теперь прикусил язык из опасений вляпаться в еще большую неловкость. Как говорится, провести прием не удалось. Ладно, во время массажа после вечерней серии спрошу у Даны.

Из судорожных размышлений о том, как бы продолжить разговор, выплыть мне помогла сама Анна Алексеевна, начав расспросы: откуда я родом, из какой семьи, чем занимаются мои родители, какое я получил образование и так далее. Мне полегчало: своей семьей я могу гордиться при любых раскладах, потому как родители-учителя не могут скомпрометировать никого и ни при каких обстоятельствах. Правда, вопрос о моем образовании довольно скользкий, оно, проще говоря, закончилось в одиннадцатом классе средней школы, и чтобы его не затрагивать, я уделил побольше внимания маме с папой. Тетке, много лет проработавшей в страшном роно, должна понравиться такая сыновняя любовь и уважение к профессии родителей.

В общем и целом я угадал, и цепкий взгляд старушки по мере моего повествования становился все более благосклонным. Потом она спросила, почему я хромаю, и, выслушав мою горестную песнь, прониклась ко мне поистине родственной жалостью. А я сделал очередной вывод о том, что папаня Михаил Олегович с ней не очень-то делится информацией. Жена его, судя по всему, про аварию знает, и Дана с Юлей тоже в курсе, а вот мамашу свою старенькую он разговорами обошел, и никто из осведомленных членов семьи ничего ей не сказал. То есть бабку игнорируют. Неужели Нана и здесь оказалась права?

Тут меня посетила гениальная мысль о том, как зайти с другой стороны и попасть в нужное место, то есть в вопрос о мамочке с мальчиком.

– Анна Алексеевна, вы, наверное, знаете, какой у меня график работы, – начал я. – Два раза в день я занимаюсь с Даной, но с девяти утра до семи часов вечера у меня перерыв, и мне хотелось бы делать что-нибудь полезное, а не валять дурака. Как вы думаете, может быть, имеет смысл поговорить с мамой Костика? Я мог бы заниматься с мальчиком, приобщать его к спорту. А то сами знаете, какие сейчас нравы в школе, ребята постарше малышей задирают, бьют, отбирают у них деньги, дорогую одежду, хорошие вещи. Если мальчик будет физически развит и сумеет дать отпор хулиганам, это будет не вредно. Как вы считаете?

Анна Алексеевна недовольно поджала губы, и я понял, что опять вляпался. Да, черт возьми, есть в этой семейке тема, которую можно затрагивать без ущерба для здоровья, или нет?

– Костик ходит в детский сад, днем его все равно нет дома, – сухо ответила старуха. – Кроме того, я полагаю вашу инициативу излишней. О детях должны заботиться их собственные родители, а не посторонние люди. Ваше рабочее время оплачивает мой сын, и предполагается, что в остальное время вы предоставлены сами себе и отдыхаете или занимаетесь своими делами. Кто, по вашему мнению, должен оплачивать ваши занятия с мальчиком? Не хочу ничего плохого сказать о Елене…

Ну да, конечно, Елена. Теперь я вспомнил.

– …но когда она принимала решение рожать ребенка, ей следовало подумать о том, кто будет его содержать, а не бросаться сломя голову в сомнительную авантюру и не садиться на шею Ларисе Анатольевне, которой Лена приходится седьмой водой на киселе. В конечном счете она села на шею не моей невестке, а моему сыну, потому что Лариса Анатольевна не работает. Я не считаю это правильным.

Н-да, опять я попал. Что делать-то? По-хорошему, надо бы начать поддакивать и всячески развивать тему, мол, Анна Алексеевна совершенно права, и так далее. Но развивать что-то не хотелось. То ли я был не совсем согласен с бабушкой Даны и Юли, то ли что-то в ее рассуждениях и тоне мне не понравилось – с ходу разобраться не удалось, но я растерялся, так что и эту тему пришлось свернуть.

Вот таким образом уже во второй день своей работы у Руденко я понял, что большая семья совсем не обязательно означает «дружная», даже если они в выходной день собираются все вместе за обеденным столом. Юля не любит Дану, а Анна Алексеевна почему-то не жалует красавицу Елену. Ну, кто на очереди? Какие тут еще есть подводные течения?

Я уже почти допил свой кофе и собирался убраться из столовой, когда появилась мать Юли (ее имя я тоже запомнить не сумел, но спасибо хоть вообще вспомнил, кто она такая). Сегодня она выглядела еще хуже, чем в тот день, позавчера, когда я увидел ее впервые. Наверное, она чем-то больна. Вот и на работу не ходит, уже половина десятого, а она дома…

Хмуро поздоровавшись со мной, она сразу переключилась на бабушку, словно меня тут и вовсе не было. Мне нравится такая манера, сразу начинаешь чувствовать себя полноценным человеком, которого если и не уважают, то хотя бы замечают его присутствие. В первый момент я собрался было оставить недопитую чашку и уйти, чтобы не мешать приватной беседе, но потом передумал, засунул самолюбие подальше и подлил себе кофейку. Посижу, послушаю. Должен же я, в конце концов, выполнить задание Наны. Она права (как всегда): чем быстрее сделаю – тем скорее она отстанет.

– Лара так расстроена, – говорила Юлина мама. Как же ее зовут-то? Как-то Олеговна, коль она родная сестра хозяина. Но вот как? – Опять Миша дурит, не хочет ехать в Никольское, на открытие.

– Не хочет? – удивилась Анна Алексеевна. – А почему?

– Говорит, всех приглашают с семьями, то есть с женами и с детьми. Он не хочет ехать с Ларой, говорит, что уже сто раз ездил на такие мероприятия, и все без конца спрашивают, где его дочь да почему не приехала. Он же раньше всегда ее привозил, и все знают, что у него есть дочь. Однажды он не выдержал и сказал, что, мол, она уехала учиться за границу, вслед за Тарасом, так какая-то гадина узнала, что это неправда, и всем растрепала, и Мишу потом все знакомые шпыняли. А что ему делать? Правду говорить не хочет, и я его понимаю. Ссылаться на то, что Дана болеет, тоже как-то нехорошо, говорят, нельзя врать про болезни, можно накликать. И потом, когда все с детьми, а он только с женой, возникают вопросы: мол, что, у Руденко детей нет, что ли? В общем, ему надоели все эти разговоры, и он решил в Никольское не ездить.

– Ну и хорошо, – одобрительно кивнула старуха, – и нечего им там делать, в Никольском этом. Если есть свободный день, пусть лучше дома отдохнет, на кладбище со мной съездит.

Опять кладбище! Что за странный пунктик у этой семейки?

– Я тоже так думаю, – поддакнула Юлина мама Олеговна, – но Лара очень переживает. Ей так скучно сидеть дома, хочется куда-нибудь выехать, развлечься, она же ничего не видит, нигде не бывает.

– Ну конечно, – фыркнула Анна Алексеевна, – нигде она не бывает! Что ты мне рассказываешь! Да она из салонов не вылезает, то прическу делает, то маникюр, то массаж какой-то с водорослями, то кофе пьет с подругами. Ее и дома-то никогда нет. Что-то ты крутишь, Валентина. Давай выкладывай, в чем дело.

Правильно, Валентина. Валентина Олеговна. Теперь вспомнил.

– Мамуля, мне, честно говоря, плевать на Ларку, пусть она хоть с ума сойдет от скуки, но мне Мишеньку жалко. Он так много работает, совсем не отдыхает, так ведь и надорваться недолго. А прием в Никольском – это замечательный отдых, там такая природа дивная, воздух просто волшебный, он бы там хоть немного восстановился. И потом, такие приемы деловым людям обязательно надо посещать, там завязываются и поддерживаются нужные и важные знакомства, без которых бизнес не может идти успешно. Даже я это понимаю, и Миша понимает тем более. Надо как-то уговорить его поехать.

Эвона как! Плевать ей на Ларку, на Ларису Анатольевну то есть. При этом я готов был голову дать на отсечение, что Валентина Олеговна собиралась сказать: «Пусть она сдохнет от скуки», но в последний момент все-таки вспомнила о присутствии в столовой постороннего, то есть меня, и быстро изменила набор и порядок слов в предложении. Еще одно подводное течение открылось.

– Да как же его можно уговорить, если он без детей не хочет ехать, – возразила бабушка. – У тебя что-то на уме? Говори, не тяни.

– Да я вот подумала… может, пусть он Юлечку с собой возьмет? Смотри, мамуля, какой хороший вариант: они приезжают втроем, полноценная семья, и ни у кого никаких вопросов. Кто знал Дану, тому можно сказать, что Юля – племянница, но большинство-то Дану никогда не видело, и все будут думать, что Михаил Руденко приехал с семьей. В конце концов, так оно и есть, мы же все – одна семья, правда? Мы и живем вместе.

– Возможно, возможно, – старуха пожевала губами. – Надо с Мишенькой поговорить, предложить ему. В конце концов, мы все здесь живем на его деньги и должны делать все, чтобы его бизнес шел успешно и деньги не кончились.

– Так как, мамуля, ты скажешь Мише? – радостно встрепенулась Валентина.

– А почему бы тебе самой с ним не поговорить? А лучше всего поговори с Ларой, если она так заинтересована в этой поездке, то сможет его убедить.

– Вот еще. Ларка меня слушать не станет. Ты же знаешь, как она ко мне относится. А Миша к тебе прислушивается, он очень уважает твое мнение.

Замечательно. Стало быть, у Ларисы Анатольевны и Валентины Олеговны неприязнь взаимная. Ну, господа скорпионы, кто следующий? Какие еще приятные открытия ждут меня в расчудесной семье Руденко?

– Ну, Валюша, ничего не поделаешь, придется нам с тобой терпеть. – Анна Алексеевна кинула в мою сторону настороженный взгляд, проверяя, не слишком ли внимательно я слушаю их разговор, но я и ухом не повел, вовремя сделав вид, что углубился в лежащий на барной стойке журнал и читаю нечто неизмеримо важное и интересное. – Не мы с тобой выбирали, на ком Мишенька женился. Хорошо, я сама ему скажу.

О! Еще одна новость. Свекровь недолюбливает невестку и не одобряет выбор сына. Интересно, она всегда этот выбор не одобряла или только в последнее время? Наверное, для меня величайшим открытием будет известие о том, что в этом доме кто-то к кому-то искренне хорошо относится.

Но меня, ясное дело, обидело, что они так вот запросто обсуждают свои интимные семейные дела в моем присутствии. То есть, с одной стороны, это мне, конечно, на руку, ведь надо же разобраться, что тут к чему и кто чем дышит, и поручение Наны выполнить, да и самому полезно, мне же здесь работать, трудиться в поте лица, так сказать. Но, с другой стороны, что я – вещь неодушевленная, домашнее животное, которое ничего не понимает и которого можно не стесняться? Вот и Дана меня не стесняется, и эти тетки – одна другой старше, мамаша с дочкой.

Дамы заговорили о каких-то людях, имена которых для меня ничего не значили, и я скрылся в своей конуре. На сегодня я запланировал (в свете полученного накануне аванса) полазить по Интернету, изучая предложения по аренде квартир. Надо же искать себе новое жилище, поскольку я пообещал освободить квартиру в течение месяца.

Из соображений раннего начала рабочего дня я поначалу попытался поискать что-нибудь поближе к улице, где жили Руденко. Лишние полчаса сна никому не помешают, да и престижно жить в центре. По крайней мере, девушки, с которыми я буду знакомиться (а я обязательно буду это делать, иначе и быть не может), не смогут наморщить носик и презрительно фыркнуть, когда я буду приглашать их к себе. А приглашать я непременно буду, потому как я здоровый молодой мужик со здоровыми инстинктами. Предложений оказалось – море. Но и цены были офигительными. Даже при моей зарплате, которая в этот момент уже не показалась мне такой уж огромной. Чем дальше от центра Москвы, тем, естественно, аренда дешевле, но, опять же, чем дальше от центра, тем раньше придется вставать. Что выбрать – сон или деньги? С подобным выбором я столкнулся впервые в жизни и очень удивился, когда обнаружил, как трудно мне его сделать. В конце концов я решил не суетиться и поискать еще, а потом, вооружившись знаниями, обратиться в риелторскую фирму. У них есть свои базы данных, может, там что-нибудь и найдется.

Особое внимание привлекла одна квартирка на соседней улице, дорогая до жути, но уж больно дом был хорош: с охраняемой внутренней территорией, обнесенной кованой оградой, за которой виднелись ухоженные газоны и цветники, с подземной парковкой и прочими прелестями. Я натыкался на этот дом раз пять по меньшей мере как раз пару дней назад, когда плутал по переулкам, пытаясь впервые найти адрес Руденко. И поскольку до окончания моего законного перерыва времени еще было достаточно, не удержался от соблазна и вышел прогуляться. Понятное дело, прогуляться не куда-нибудь, а до того самого дома. Постоять, посмотреть на него, поговорить с охранниками, как там и что, помечтать… Ну помечтать-то можно? Я ж не говорю: «купить», мне только посмотреть, потрогать, понюхать, примериться.

Сказано – сделано. Попросив Нину запереть за мной дверь и предупредив, что обедать я буду вместе с Даной (во избежание всяческих кулинарных вольностей), я отправился на соседнюю улицу.

А дом и вправду был чудо как хорош! Прямо королевский дворец! Может, плюнуть на все да и пожить в этом дворце, пока есть возможность? Угрохать на арендную плату всю зарплату, питаться у Руденко, все равно ведь работать без выходных, так что с голоду не помру, шмотки можно пока не покупать, я экипирован вполне прилично, правда, все, что у меня есть, через полгода выйдет из моды окончательно и бесповоротно, и если не обновлять гардероб, то в каком-нибудь пафосном месте и показаться-то будет нельзя – засмеют. И девушки-очаровашки не захотят со мной знакомиться. И машину содержать будет не на что, на бензин не хватит, не говоря уж о мойке и сервисе. Нет, не потянуть мне квартиру в этом доме.

А коварное воображение уже рисовало, рисовало вовсю сладостные картины жизни во дворце… Вот я прихожу с дамой, вот усаживаю ее на огромный диван в гостиной, разжигаю камин, готовлю напитки за элегантной барной стойкой, веду ее в спальню, показываю роскошную просторную ванную, отделанную итальянской плиткой… Мечты казались тем более реальными, что в Интернете были размещены фотографии интерьеров этой предлагаемой к аренде квартиры, так что воображение мое буйное опиралось все-таки на факты, а не на домыслы.

– О чем мечтаем? – послышался у меня за плечом мужской голос.

Я очнулся и сердито повернулся, собираясь вякнуть что-нибудь грубое и недвусмысленное, но, к собственному удивлению, увидел перед собой парня примерно моих лет или чуть старше в милицейской форме с погонами капитана. Ну конечно, тут же сообразил я, богатый дом, привлекательный для воров-домушников, и перед ним стоит спортивного вида парень и что-то долго и пристально рассматривает. Чего он высматривает, чего вынюхивает? Подозрения бравого милиционера вполне можно понять.

Я решил быть честным. Ну, по большому-то счету мне скрывать и нечего.

– Да вот мечтаю, как было бы классно снять квартиру в этом доме. Здесь сдается одна, я в Интернете прочитал. Пришел разведать, как тут и чего.

– Ну, – капитан насмешливо глянул на меня, – и как? Дом производит хорошее впечатление или так, не особенно?

– Дом – зашибись. Только, боюсь, я цену не потяну. Больно дорого.

– А что, зарплата не позволяет?

– Позволяет. Ровно на съем квартиры. Больше ни на что не хватит, даже на туалетную бумагу. Сам понимаешь, жить в таких хоромах и ходить с грязной задницей как-то не по кайфу.

– Это точно, – согласился капитан. – Придется тебе поискать что-нибудь подешевле. Тебе что, прибило конкретно в этом районе хату снимать?

– Хотелось бы.

– А что так?

– Да я тут работаю недалеко, на соседней улице, у меня рабочий день с семи утра, так что сам понимаешь, хочется время хотя бы на дороге сэкономить. Слушай, ты не местный случайно? – вдруг спохватился я. – Может, ты в курсе, где тут кто что сдает, только по умеренным ценам?

– И где ж ты на соседней улице с семи утра работаешь? – продолжал допрашивать меня капитан все так же насмешливо. – В магазине грузчиком?

Я не обижался. Я его понимал. У меня в Москве было множество знакомых, и от доброй половины я в те или иные времена слышал истории о том, как обворовали их квартиры, при этом все они, свято презиравшие всю милицию, вместе взятую, причитали: и куда участковый смотрел, и как он вообще работает, я в жизни его в глаза не видел. Если этот симпатяга в погонах окажется участковым, то я, кажется, получаю наглядное представление о том, как же именно он работает. Вот так. Наверное, это правильно.

– Не, – я помотал головой и кивнул на палку, на которую опирался, – куда мне в грузчики? Врачи пока не разрешают. Вот через годик-другой, пожалуй, смогу. А пока – нет.

– Вижу, – улыбнулся тот. – Так где же ты нашел себе такую стремную работенку, чтобы ажник в семь утра заступать? На соседней-то улице, а?

– Домашним тренером подвизаюсь. В одной богатой семье.

– Да? – Он недоверчиво приподнял брови. – И в какой же?

– Тебе фамилию назвать?

– Да уж назови, не откажи в любезности.

– Ну, Руденко. И что?

– Ничего, – он пожал плечами, – нормально. Документы у тебя в порядке?

Н-ну, не совсем. То есть паспорт у меня есть, это обязательно, только регистрация в нем сомнительная. Нет, все без глупостей, она чистая, меня одна бабулька по протекции знакомых у себя зарегистрировала. За денежки, разумеется. Но бабулька эта мне никто. Самое печальное, что она уже в таком глубоком склерозе, что плохо помнит, кого регистрирует у себя, и начни какой-нибудь добросовестный мент проверять – вполне может брякнуть, что знать меня не знает и рожу мою впервые видит. И кому я потом что докажу?

Я молча протянул бдительному капитану свой паспорт и затаился в ожидании неминуемой расправы.

– У кого зарегистрирован? – спросил он, листая мой документ.

– У бабки.

Я практически не соврал. Она же бабка, правда? Не девушка же в семьдесят-то девять лет.

– У родной?

– У семиюродной, – я вымученно улыбнулся. – Слушай, я что, похож на вора-домушника? Чего ты до меня доперся, капитан?

– Работа такая, – он вздохнул, почему-то печально. – Не возражаешь, если я позвоню, уточню кое-что?

Ну вот, приехали. Сейчас он будет звонить в милицию по месту моей липовой регистрации, и черт его угадает, что ему там напоют. Капитан меж тем вытащил из планшета здоровенный блокнот, что-то в нем поискал, нашел нужный номер и начал нажимать кнопки своего мобильника.

– Добрый день, – начал он, – капитан Дорошин беспокоит, ваш участковый. С кем я говорю? Лариса Анатольевна? Очень приятно.

А уж мне-то как приятно! Только-только начал работать – и уже насчет меня милиция интересуется. Что обо мне подумают Руденко? Небось уволят уже сегодня к вечеру. За что мне такая невезуха?

– Лариса Анатольевна, у вас, говорят, домашнего персонала прибавилось. Да вот, дошли слухи… Работаем, Лариса Анатольевна, стараемся, ваш покой оберегаем. И кто такой? Тренер для дочери? Ну да, ну да, я в курсе… И что, он каждый день будет приходить? К семи утра? Да, Лариса Анатольевна, у вас не забалуешь. Вы мне на всякий случай скажите его имя и фамилию, я у себя помечу. Как? Да-да, записываю.

Ничего он не записывал, только в паспорт мой многострадальный смотрел и улыбался, тихо так и немного грустно. В те мгновения я уже почти любил этого грустного капитана. Узнал все, что ему надо, и меня не подставил. С пониманием человек, не то что некоторые.

– Держи, – капитан Дорошин протянул мне паспорт. – Не обижайся.

– Да я не обижаюсь, – я примирительно улыбнулся. – Слушай, а насчет квартиры я ведь серьезно. Мне бы поближе к месту работы что-нибудь найти, а то уж больно вставать рано. Не посодействуешь?

– Вряд ли, – он покачал головой. – Здесь самый центр, жилье очень дорогое. А то, что подешевле, – первые этажи в домах под снос, квартиры, в которых алкаши жили. Тебя ведь такое не устроит, правда?

– Правда, – согласился я.

Жить хотелось прилично, особенно в рассуждении грядущих визитов многочисленных очаровашек.

– И еще одно, – капитан проводил глазами мой паспорт, который я старательно засовывал во внутренний карман ветровки, – не забудь, что бабкина регистрация у тебя через месяц заканчивается. Ты поговори с Михаилом Олеговичем, он мужик нормальный, пойдет навстречу. Их домработница Нина тоже у них зарегистрирована. Правда, она у них и живет, но, я думаю, он тебе не откажет.

Вот это осведомленность! В жизни не слыхал, чтобы участковые так работали.

– А ты что, знаком с Руденко?

– Ну как сказать… Все, что мне нужно, я про них знаю. Да в общем, смешно это… Когда Михаил Олегович купил целый этаж, он же там огромный ремонт затеял, с перепланировкой, вот и посыпались бесконечные жалобы от других жильцов: то воду перекрывают, то электричество отрубают, то сверлят и долбят целыми днями. Что ни день – звонок участковому, соседи вызывают, ругаются, приходилось на месте разбираться. Так и познакомились. И потом, семья состоятельная, попадает в группу риска, сам понимаешь.

Распрощавшись с печальным участковым, я вернулся к месту службы, как раз время обедать подошло.

На сей раз трапезу я делил с Даной и Артемом. Вообще-то я собирался поговорить с мсье Дефоржем наедине, без Даны, но потом решил не деликатничать: дело-то общее, и в результатах Дана должна быть заинтересована не меньше меня.

– Слушайте, ребята, – начал я без обиняков, – можно как-то устроить, чтобы Дана во время ваших занятий не перекусывала?

Очкарик бросил на меня понимающий взгляд и тонко улыбнулся, но девочка тут же ринулась грудью защищать любимого гувернера.

– Но Артем у нас завтракает, так всегда было, с самого начала. Не понимаю, почему вам это мешает. Завидно стало, да?

Ну вот, а я-то уж и поверил, дурак, что Дана действительно умная девочка. Разговоры на уровне детского сада. Завидно! Чему завидовать-то? Тому, что он может вставать не так рано, как я? Тьфу! Противно, ей-богу.

– Я тоже у вас завтракаю, – возразил я, стараясь, чтобы мое разочарование в Дане оказалось не очень заметным. – Но это не выливается в блюдо с плюшками, которое приносят на мое рабочее место и с которого ты, Дана, постоянно таскаешь то, что тебе нельзя. Ничего другого я в виду не имею.

Девочка надулась и уткнулась в свою тарелку, на которой добросовестная Нина подала ей нечто скучное и не очень привлекательно выглядящее. Артем тихонько фыркнул и кивнул мне:

– Ладно, Паш, я все понял. Скажу Нине, чтобы приносила умеренную пайку, только для меня одного. На подносе ничего лишнего не останется.

– А я? – Дана подняла голову и возмущенно посмотрела на нас. – Я же тоже завтракаю вместе с Артемом, когда мы начинаем заниматься. Мне что, голодной ходить?

– А ты завтракай до начала занятий, в столовой, как положено, – отпарировал Артем.

– Но я не успеваю! Папа велел, чтобы мы с Павлом занимались с семи до девяти, а в девять начинаются наши уроки. Когда мне завтракать?

– Ну хорошо, оставим все как есть, – сдался я. – Нина подает вам завтрак, но не один на двоих, а два разных. И Дана ест только то, что разрешено, а насчет порции Артема надо ее предупредить. В общем, ребята, мне по барабану, как вы решите вопрос со своей утренней едой, но условие жесткое: после завтрака в комнате, где вы занимаетесь, никакой пищи оставаться не должно. Ни крошки. Ни корочки. Только вода. Имей в виду, Артем, если я узнаю, что ты тайком оставляешь сладкие куски и подкармливаешь Дану, я пожалуюсь Михаилу Олеговичу. Он платит мне зарплату, и немаленькую, чтобы я добился результата. Не думаю, что ему понравится, если выяснится, что он пускает бабки на ветер, потому что ты, видишь ли, жалеешь свою ученицу. Ну, усекли, каким может оказаться результат?

По натуре я не шантажист, но мое драчливое детство научило меня, что, если сразу по-хорошему договориться не удается, приходится прибегать к угрозам.

– Хорош пыхтеть, – Артем миролюбиво похлопал меня по плечу, – все всё поняли. Мы же все поняли, да, Дана?

Та молча кивнула, продолжая с кислой миной жевать свое диетическое варево. Но мне этого показалось мало, и я продолжил пытку.

– Сколько и чего Дана съела, пока вы занимались сегодня? – спросил я Артема.

Он пожал плечами: дескать, не считал и не смотрел. Я перевел взгляд на Дану.

– Ты все записала?

Снова молчаливый кивок.

– Ну и что ты там записала? Сколько пирожков и плюшек?

– Шесть, – выдавила она.

– И как ты считаешь, это нормально? – строгим голосом вопросил я, изображая крутого педагога.

– Ну… я сама не замечаю, как это получается… Я привыкла. Артем рассказывает, объясняет, а я…

– Все ясно, Васька слушает да ест, – сделал я печальный вывод. – Ты что, на слух науку воспринимаешь?

– А как еще? – Дана изумленно уставилась на меня. – На вкус ее воспринимать, что ли?

Нет, ничего, чувство юмора у нее есть, и реакция хорошая. Может, она и не так глупа, как мне показалось несколько минут назад. Просто она еще маленькая.

– Конспектировать надо, умники! Не слушать и жевать, а записывать за учителем.

В той школе, где я когда-то учился, нас заставляли вести конспекты по всем предметам и говорили, что навыки конспектирования нам потом очень пригодятся в институтах. Не знаю, может, кому и пригодились, я-то в институте не учился, провалился на первой попытке и загремел в армию, а после службы отправился завоевывать столицу. Однако же, судя по реакции Даны, в нынешних школах детей конспектировать не учили.

– А зачем записывать? – не поняла она. – У меня память хорошая, я все запоминаю, а потом по учебникам повторяю.

Артем оказался более сообразительным, он сразу просек мой гениальный замысел отвлечения девочки от привычки жевать вкусненькое.

– Павел прав, – он скроил серьезную мину, – нам с тобой пора начинать заниматься по-взрослому, как полагается.

Хорошо. На первую половину дня я себе плацдарм обеспечил. Теперь бы еще исхитриться как-нибудь устроить, чтобы Дана не перекусывала во время «самоподготовки». Ладно, подумаю, что можно сделать. Самое простое – поговорить с ее матерью, чтобы та запретила домработнице Нине давать девочке еду в неположенное время. Но мне отчего-то ужасно не хотелось втягивать Ларису Анатольевну в решение собственных педагогических задач. Не лежала у меня душа к этой холеной надменной бабенке. А давать указания Нине, как я уже успел понять, имела право только она. Ну и еще папаня, который нравился мне куда больше, чем его супружница. С ним, что ли, поговорить?

После обеда Дана ушла к себе «самоподготавливаться», а Артем предложил посидеть у него в комнате, посмотреть какой-то новый фильм. Я с удовольствием согласился.

Комната у него была точно такая же, как у меня, в том смысле, что такого же размера и с таким же количеством окон, но было видно, что Артем работает здесь давно. Кроме купленной хозяевами мебели, я увидел огромное количество личных вещей, книг, дисков, разбросанной повсюду одежды и прочих предметов, которые по мере необходимости приносятся из дома, но впоследствии не уносятся назад, а остаются на рабочем месте навсегда.

– Ты чего такой взвинченный? – спросил Артем, включая аппаратуру и вставляя диск.

Я удивился. С чего он решил? Вроде я нормально себя ощущаю.

– Да нет, я в порядке. Почему ты спросил?

– Вижу. – Он неопределенно хмыкнул. – На Дану набросился, аки коршун. Ты бы слышал, каким тоном ты с ней разговаривал! Девочка просто опешила. Тебя что, кто-то из здешних обидел? Не обращай внимания, они вообще такие… хамоватые. Я уже привык, а по первости тоже обижался.

– Да нет же, – горячо возразил я, – никто меня не обижал. Говорю же, я в порядке. Тебе показалось.

– Ладно, извини. Все, садись, будем смотреть.

Пока шли титры, я мысленно прокручивал этот странный разговор и вдруг понял, что Артем не ошибся. Я действительно взвинчен и зол. Сначала эти две курицы, бабка и Юлина мамаша, какая-то Олеговна, обсуждали при мне свои семейные дела, как будто я был вещью, предметом домашнего обихода, а потом еще эти обломные переживания по поводу слишком дорогих квартир в центре, на аренду которых мне не хватит денег, и грустное понимание того, что я не так уж богат, как думал вначале…

Но фильм начался и оказался настолько увлекательным, что про свои утренние огорчения я быстро забыл. После фильма мы еще немного потрепались ни о чем, и я стал проникаться к очкарику искренней симпатией.

– Слушай, откуда ты столько всего знаешь, что можешь преподавать практически все школьные дисциплины? – решился я задать вопрос, который терзал меня вот уже двое суток.

Терзания мои объяснялись тем, что я в принципе слыхал о существовании на этой земле энциклопедически образованных людей, но, во-первых, никогда их не видел собственными глазами, а во-вторых, был свято уверен, что они не от мира сего и это должно быть очень заметно. Например, они рассеянные, чудаковатые, имеют множество странных привычек и уж совершенно точно не обращают внимания на противоположный пол. Короче, они какие-то не такие. Артем же был «совершенно такой», разговаривал нормально, никаких чудачеств не демонстрировал и, если не врет, конечно, вполне исправно выполнял сексуальную функцию (я имею в виду очаровашку Юленьку).

– Долго болел, – усмехнулся он. – Много времени было для чтения. Семья у нас была бедная, новые книги покупать не могли, приходилось обходиться тем, что есть. У меня прадед был большим ученым, собрал огромную библиотеку, но книги в ней были, сам понимаешь, не художественные. Прадеда репрессировали, он в лагере умер, а библиотека осталась, вот я ее всю и прошерстил, да не по одному разу. Как научился в четыре года читать, так и читал всю жизнь.

– Ты что, правда болел? – участливо спросил я. – Или так, для красного словца ляпнул?

– Правда. У меня с иммунитетом какие-то проблемы были, еще с рождения, два-три дня в школу похожу – потом три недели болею.

– А сейчас?

– Ну, сейчас совсем другое дело, сейчас иммуномодуляторов навалом, медицина семимильными шагами развивается, так что я уже лет пять проблем не знаю.

– Артем, а зачем тебе эта работа? – бестактно задал я следующий вопрос, который тоже меня волновал.

– А тебе?

– Ну, со мной все понятно, мне надо просто пересидеть период восстановления и как-то зарабатывать. А ты-то зачем за это взялся?

– А куда мне деваться? – Он развел руками и обезоруживающе улыбнулся. – Кому сегодня нужны такие, как я? Образованные не нужны, нужны хваткие и оборотистые, такие, которые могут делать бизнес. А я не могу. У меня мозги не так устроены.

Этого я не понял, но уточнять не стал. Я так считаю, что если мозги есть – то они есть и могут все, хоть наукой заниматься, хоть бизнесом. А у Артема они, несомненно, были.

Мне показалось, что сейчас самое время позадавать интересующие меня вопросы о семье Руденко, это выглядело бы вполне уместным, но Артем посмотрел на часы и куда-то заторопился. Я мысленно выругал себя за бездарно растраченное время: вместо того чтобы боевик смотреть, мог бы затеять нужный разговор и уже сейчас знал бы все то, что должен вечером доложить Нане Ким. А теперь придется затевать беседы с Даной во время массажа, как советовала Нана. Как же их затевать, эти беседы, если я ухитрился во время обеда испортить девчонке настроение и она теперь на меня дуется? И я выругал себя еще раз.

До вечернего сеанса похудения я еще поторчал в сети, обдумывая варианты нового жилья, и даже успел немножко пострелять в любимой войнушке. Стрелял я в наушниках, выключив динамики, чтобы треск выстрелов не проникал за пределы комнаты, и так увлекся, что чуть было не пропустил время начала занятий. Выключая компьютер, я почувствовал, что проголодался, но на ужин времени уже не оставалось, пора было идти в «тренажерку».

Мои опасения насчет Даны не оправдались, и вместо надутой кислой рожицы я увидел спокойное и даже почему-то улыбающееся личико девочки.

– Как настроение? – бодро спросил я.

– Отличное! – отрапортовала она.

И тут я задал совершенно дурацкий вопрос:

– Почему?

Как будто для хорошего настроения нужны причины! Для плохого да, они нужны, а хорошее настроение – вещь совершенно естественная.

– Папа похвалил нас и сказал, что мы молодцы.

– Почему? – тупо повторил я.

– Он посмотрел наши записи и мои дневники, ему понравилось.

Да, детка, немного же тебе надо, чтобы быть счастливой. Всего лишь папина похвала. Неужели и я в пятнадцать лет был таким? Что-то не припомню.

Мы снова подышали, потом поделали упражнения, потом я отпустил Дану в душ и приготовился к массажу, ширмочку расставил, полотенца постелил, все честь по чести. Приступив к массажу, я приступил и к расспросам.

– Дана, а кто такой Ванечка?

– Ванечка? – переспросила она. – Какой?

– Ну, твоя бабушка говорила, что собирается каждую неделю ездить на кладбище к дедушке и Ванечке.

– А, это ее младший сын, он умер совсем маленьким, лет десять ему было, что ли, или девять.

Еще не легче! Бабкин муж умер, как она сама заявила, десять лет назад, а когда же умер этот Ванечка? Тридцать лет назад, пятьдесят, сто?

– То есть это было очень давно, – осторожно уточнил я.

– Ну да.

– А отчего он умер? Несчастный случай?

– Нет, просто умер. Он был даун, а дауны долго не живут.

– И ты его совсем не помнишь?

– Да вы что! Когда Ванечка умер, папа с мамой даже еще знакомы не были.

Н-да, давненько дело было… Странновато выходит. Ну да ладно, разбираться – не мое дело, мое дело – собирать информацию, а разбираться с ней Нана будет.

– И вчера вся ваша семья ездила на кладбище, – утвердительно заявил я.

– Ну да.

– А Костик и его мама не ездили, они в цирк ходили.

– Ну да, – снова подтвердила Дана.

У нее что, проблемы со словарным запасом? Я стараюсь изо всех сил, выводя разговор на молодую мамочку с мальчиком, а кроме «ну да», ничего в ответ не получаю.

– Что же они на кладбище не поехали?

– Так они Ванечку не знали и дедушку не знали. Они вообще не из нашей семьи.

– А из чьей же?

– Ну, тетя Лена – мамина дальняя родственница, совсем дальняя, просто так получилось, что она приехала в Москву и осталась совсем одна с ребенком, вот мама и взяла ее к нам жить. Вообще-то мама ее почти не помнит, они в разных городах жили и раньше даже не встречались, просто слышали друг о друге.

Вот это благотворительность! Иные люди и близких-то родственников к себе жить не берут, а тут вообще малознакомая дальняя родня. Может, зря я пытаюсь катить бочку на Ларису Анатольевну, и не такая уж она надменная, как мне кажется, а очень даже добрая и сострадательная тетечка. Нет, ни хрена я в людях не разбираюсь!

– Значит, тетя Лена не замужем? – продолжил я допрос.

– Я же говорю – нет.

Ну, положим, ничего такого Дана не сказала, она говорила только, что Лена осталась одна с ребенком, так это когда было? Может, пару месяцев назад, а может, и все пять лет прошло, за это время много чего могло произойти.

– А где отец Костика?

– Да понятия не имею! Какая мне разница?

– И давно тетя Лена у вас живет?

– Давно. Она еще беременная была, когда к нам приехала.

Вот теперь мне все стало понятно. Беременная была… Ах ты ж елки-палки! То есть старорежимные родители из маленького добропорядочного городка выгнали из дома бесстыжую дочь, пригулявшую ребеночка невесть от кого, и она кинулась за помощью к Ларисе Анатольевне. Мое воображение тут же дорисовало картину вполне житейскими деталями: отцом ребенка был некий москвич, оказавшийся в том городке проездом или по делам, соблазнил красивую девушку, наобещал ей кучу всего, оставил свой телефончик (адресок? Нет, вряд ли, скорее только номер телефона, причем мобильного, который легко сменить и скрыться) и отбыл. Когда последствия неосмотрительного поведения обнаружились и строгие родители отказали дочери-блуднице от крова и пищи, та ринулась в Москву искать возлюбленного, а того и след простыл, то есть номер телефона оказался недействующим. Глубоко беременная девушка Лена стала звонить всем родственникам подряд, прося помощи или хотя бы совета, и кто-то ей подсказал, что в Москве давно уже счастливо и богато живет Лариса, дочка дяди Толи, сына дедушки Богдана. Вот так все и вышло. Теперь все срослось.

Я похвалил себя за хорошую память и внимание к деталям. Ведь сам Михаил Олегович мне при первой встрече сказал, что его жена родом с Украины и что дочь она назвала Богданой в честь деда. А что? Может, я и не совсем потерян для сыщицкого дела? Во всяком случае, в этот момент я чувствовал себя Эркюлем Пуаро, никак не меньше.

Успех меня окрылил, и я решил пойти чуть дальше намеченного плана.

– Дана, ты, наверное, любишь поэзию?

– Я? – Она даже приподнялась, опершись на локти, и уставилась на меня в немом изумлении. – С чего это?

– А что, разве не любишь?

– Да ну, полный отстой.

– Странно, – лицемерно заявил я.

– А чего странного? Кто ее сейчас любит? Стихи – это прошлый век, несовременно.

Согласен. Но согласен в принципе. А папаня-то как же? Спонсирует издание поэтических сборников. Почему?

– Наверное, твой папа очень огорчается, что ты равнодушна к поэзии, – закинул я пробный камень.

– Да вы что! У нас в семье никто этим не увлекается. Нет, я, конечно, читаю то, что нужно по литературе, даже наизусть учу, потому что на экзамене спросят. Но муть страшная! Как только экзамен сдам, сразу все забуду. А вы что, стихи любите?

– Нет, – честно признался я. – А вот твой отец, как мне кажется, их любит, просто ты об этом не знаешь.

– Да нет же! Ну с чего вы взяли-то?

– А как же поэтические сборники, которые издаются на его деньги? Твой папа занимается благотворительностью, дает деньги на издание молодых поэтов. Разве ты не знаешь?

– Ах, это… Знаю, конечно. Но это так, блажь. Богатые люди обязательно должны заниматься какой-нибудь благотворительностью, это модно. Какая разница, на что выбрасывать деньги, на больницы или на стихи? Так уж лучше на стихи.

– Почему это? – пришла моя очередь удивляться.

– Потому что если дать деньги больнице или детскому дому, их все равно украдут. Все воруют. Ни больным, ни детям ничего не достанется. И проверить нельзя, такие документы покажут, что вроде все выйдет по-честному. А книжка – она и есть книжка, ее можно потрогать, она в магазине продается, и калькуляцию на издательские расходы проверить легче, чем на лекарства. Даже если и обманут, книжка-то все равно есть, и поэт доволен, и те, кто эту муру читает. То есть хоть кому-то какая-то реальная польза выходит.

Я ушам своим не поверил. И это говорит пятнадцатилетняя девочка!

– Ты в этом так хорошо разбираешься?

– Нет, это папа так объяснял.

Да, все бы хорошо было в этих объяснениях, если бы Нана Ким не сказала мне, что Михаил Руденко свою благотворительность не афиширует и имя его в выходных данных поэтических сборников ни в каком виде не фигурирует. Модно! Модно – это когда все знают о твоей благотворительной деятельности. А когда не знают – это что? Милое чудачество миллионера? Но на милого чудака папаня был похож примерно так же, как я – на золотую рыбку.

Закончив свой рабочий день и изнывая от голода, я решил закатиться в какой-нибудь клуб поужинать, потусоваться, повидаться со знакомыми, с которыми не встречался уже очень давно. После больницы я в целях экономии резко оскудевших средств нигде не бывал, отсиживался дома и занимался поисками работы. Теперь, получив аванс, я мог себе позволить хороший ресторан в хорошем клубе. Правда, на мне висел «доклад» Нане, но я вырубил телефон, подумав, что никакой офигительной срочности в ее деле нет. Перебьется, подождет до завтра.

Деньги жгли карман, и мне не терпелось вернуться в ту красивую веселую жизнь, из которой меня так безжалостно вырвал сначала обдолбанный водитель, врезавшийся на перекрестке в мою машину, потом моя возлюбленная, лишившая меня возможности экономить на оплате дорогого московского жилья. Я направился в клуб, который мне очень нравился в тот последний период до аварии, когда я еще был здоров, популярен и при деньгах.

Очень быстро выяснилось, что я совершил очередную ошибку. Точнее сказать, я снова наступил на те же грабли, на которые наступал всю жизнь, пребывая в уверенности, что «так будет всегда» и ничего не изменится. Все, как оказалось, меняется, и очень даже быстро. Клуб оказался закрыт, причем не временно, на сегодняшний вечер, а прочно и навсегда. То есть пал смертью храбрых в борьбе то ли с конкурентами, то ли с правоохранительной системой, то ли с налоговиками.

Ну, клубов в Москве много, и минут через двадцать я уже парковался перед другим, с которым у меня были связаны не менее симпатичные воспоминания. Но и здесь перемены меня огорчили: ни одного знакомого лица. Как-то за полгода я успел подзабыть, что мода на тусовочные места возникает быстро и так же быстро исчезает. Заведение перестает быть, как принято выражаться, пафосным, и постоянная туса перемещается в новую модную точку. И почему я не потрудился хотя бы созвониться со своими приятелями, чтобы выяснить, где они собираются проводить сегодняшний вечер? Ответ у меня был, даже два ответа. Во-первых, почти все они за полгода сменили номера телефонов. В этой среде смена телефонного номера – штука не просто обычная, а даже практически еженедельная. Ну, народ такой. Сегодня ему кажется, что ты ему нужен и интересен, и он готов пить с тобой до утра и до следующего вечера, обменивается телефонами и строит планы проворачивания совместных крутых дел, а через три дня понимает, что никаких дел с тобой иметь не хочет (или не может), и ты ему вовсе не нужен, и вообще он тебе должен энную сумму, которую не с чего будет отдавать, и проще всего сменить номер и слинять по-тихому в другое место. Такие случайные ненужные знакомства возникают пачками, по десять штук на дню, и к концу недели необходимость в смене номера становится чрезвычайно острой. Так что искать старых приятелей по телефону спустя полгода – затея совершенно дурацкая. Только несколько человек из числа моих московских знакомых отличались здоровой избирательностью в контактах и вытекающей отсюда нормальной стабильностью, но это были совсем не те люди, с которыми я мог бы сегодня поужинать. Что я мог сказать владельцу подпольного тотализатора, если сам не выступаю? Или зачем я, хромой и ограниченный в движениях, нужен хозяину клуба, в котором проводятся закрытые платные бои? Нет, им я пока на фиг не нужен, а мне, в свою очередь, нужен был легкий треп в приятной непринужденной обстановке и перспектива будоражащего знакомства с какой-нибудь очаровашкой. Не подумайте, что я такой вот легковесный и все мои знакомые – сплошь порхающие мотыльки. У меня есть два друга, близких, задушевных. Честнее сказать – были. То есть до какого-то момента я был уверен, что они есть, но, увы, оказалось, что не есть, а были. В течение первых двух месяцев они исправно навещали меня в больнице, потом их визиты стали все реже, а после прекратились совсем. Эти ребята – такие же спортсмены-бойцы, как я, мы все были, как говорится, «в одной конюшне», но жизнь, как я теперь понял, есть жизнь, и она продолжается для всех, даже если для тебя она по каким-то причинам остановилась. Одним словом, как ни печально, но на сегодняшний день близких друзей в Москве у меня не оказалось. Придет время – и я обзаведусь новыми, а пока буду искать просто приятелей для веселой тусовки.

Не обнаружив никого из них во втором клубе, я собрался было уже поехать куда-нибудь еще, но вдруг понял, что смертельно хочу есть и если немедленно не сяду за стол, то просто-напросто склею ласты. Пришлось остаться. Правда, еще теплилась надежда на знакомство с милой девушкой, но настроение у меня быстро испортилось, и я, поглощая свой ужин, даже забывал поглядывать по сторонам в поисках подходящих кандидатур. Да, клуб перестал быть модным, и это было очень заметно. Публика совсем не та, и кухня стала хуже, и официанты разболтаннее, и даже те девушки, которых я все-таки успел углядеть, имели вид дешевых, подсевших на наркотики потаскушек. Все не то, все не так… Черт знает что! Бездарно убитый вечер, бездарно потраченные бабки. За эти деньги я мог бы неделю шикарно жрать у себя дома продукты из ближайшего супермаркета.

Вконец расстроенный, я вернулся домой около часа ночи, со злостью думая о том, что спать мне осталось всего пять часов. Неужели моя новая работа никак не согласуется с привычной и милой мне развеселой тусовочной жизнью? Нет, с этим я никогда не смирюсь. Я что-нибудь придумаю, как-нибудь подстроюсь. Я не сдамся! Москва, ночная жизнь, красивые девушки, дорогие шмотки и дорогие напитки – ради этого я задницу рвал, к этому стремился, я все это имел и не собираюсь с этим расставаться.

Засыпая, я снова вспомнил утренний разговор бабки Анны Алексеевны с дочерью Олеговной, и утихнувшая было обида опять подняла голову. Нет, ну вы только подумайте! Что я им, вещь неодушевленная? Сволочи…