"Входят трое убийц" - читать интересную книгу автора (Хеллер Франк)

6

Несколько ближайших часов для Кристиана Эбба прошли как во сне. Это был сон, а может, сбивчивый фильм режиссера-сюрреалиста. Вилла кишела чужими людьми, охранявшими все входы и выходы, тут были врач, медицинские сестры, комиссар французской полиции с помощниками. Эбб предпочел бы уйти домой, но Мартин Ванлоо просил и умолял его задержаться с упорством ребенка, который боится остаться один в темноте. Эббу казалось, что прошли бесконечные часы, пока они с Мартином слонялись по гостиной, где странным образом единственной твердой опорой их существования оставался передвижной бар. Мартин то надолго замолкал, то принимался взахлеб говорить, неотрывно глядя на опустевшие бабушкины витрины и между делом, как когда-то прежде, жонглируя бутылками. И вот тут-то — было уже за полночь — Эббу вдруг пришла в голову мысль, первая отчетливая мысль за последнюю неделю. Ну конечно же! Как он не подумал об этом раньше!

— Мартин, — сказал он, — зачем вы украли наполеоновские реликвии? Вы же могли одолжить деньги у меня!

Мартин, который в это время произносил монолог из «Генриха IV» — «Знайте, сэр Джон Фальстаф, что для вас могила разверста в три раза шире, чем для других», — осекся, словно ему влепили пощечину.

— Что вы хотите сказать, Эбб? Что я…

— Я видел вас в парке, когда вы проделывали фокусы с помощью приспособлений, купленных вами в Ницце. А в прошлый раз, когда мы были у вас в гостях и вы, подкатывая к нам бар, разливали коктейли, вы извлекли из витрин реликвии и спрятали их! Я ведь видел, как на другой день вы расплачивались наличными с Титиной. Но почему вы не пришли ко мне? Я не богат, но…

Мартин вдруг обхватил голову ладонями и начал испускать стоны, достойные сирен. Но тут появился доцент в сопровождении банкира. За ними маячили фигуры комиссара и врача — лицо врача было сумрачным.

— Мы можем идти, — сказал Люченс, — нас допросят завтра. Доктор и комиссар возьмут на себя заботу обо всем, что здесь еще нужно сделать сегодня ночью.

— Но что…

— Старуха умерла. Юный Джон выкарабкается.

При последних словах Мартин, который, поникнув, сидел на стуле, вскочил, словно собираясь совершить какой-то отчаянный поступок. Люченс шепнул несколько слов врачу — молодому человеку с умными глазами. Тот понимающе кивнул. И прежде чем Мартин успел опомниться, ему уже вкатили в руку успокаивающий укол. Когда Эбб и его коллеги выходили из комнаты, полицейский комиссар и врач вели Мартина к его кровати.

Они ехали на такси в Ментону по долине, благоухающей ночными ароматами. Доцент вежливо спросил, не пора ли всем ложиться спать. Но Эбб решительно запротестовал. Шоферу было приказано ехать на виллу поэта. Женевьева встретила их негодующими воплями: есть, мол, люди, которым не терпится лечь в могилу, потому что они не ложатся вовремя в постель, но, когда ей рассказали, что случилось на вилле, она покорно исполнила все распоряжения Эбба. Они расположились в кабинете поэта вокруг открытого очага, где горело несколько поленьев оливы, и тут директор банка издал первый за много часов звук: он хмыкнул.

— Понимаю вашу иронию, дорогой друг, — согласился Люченс. — Похоже, я сижу здесь с охапкой лавровых венков, достойных отца Брауна. Но на самом деле я не сделал ничего особенного. Просто обратил внимание на некоторые мелочи и предпринял кое-какие разыскания в архивах ратуши. Вот и все. То, что мои выводы, судя по всему, оправдались, удивляет и меня. А насколько справедлив мой главный тезис, мы не узнаем никогда.

— Но ведь вы говорили, что можете это доказать! — воскликнул Трепка. Видимо, больше всего его задевало, что кто-то обыграл его на собственном поле.

— Я это сказал, — подтвердил Люченс. — Но сказал в ту минуту, когда надо было сломить сопротивление противника. Вы находите это безнравственным?

Купидоновы губки банкира сложились в неописуемую гримасу.

— Понимаю ваше молчание. Красноречивее слов оно говорит: ничего иного и не приходится, мол, ждать от современного теолога. Я заслужил ваше порицание. Само собой, цель никогда не может оправдывать средства. Но поскольку два человека уже погибли и, по меньшей мере, еще одной жизни угрожала опасность, я решил, что могу отбросить сомнения.

— По меньшей мере еще одной жизни? — начал Эбб. — Но каким образом она могла угрожать кому-то еще?

— С вашего разрешения, это я объясню позднее. Не лучше ли начать с самого начала? Собственно говоря, все началось в тот день, когда я пошел к вилле осмотреть место, где наш друг Эбб нашел обрывок оберточной бумаги. Я нашел там еще один, который, судя по всему, имел отношение к первому. Но я нашел и кое-что другое. В углу усадьбы я увидел семейную надгробную часовню, а рядом могильный холмик, который согласно всем законам моей науки должен был быть китайским захоронением. Это открытие настолько противоречило тому, что можно было рассчитывать найти в таком месте, как Ментона, что я решил поехать в центральную библиотеку Ниццы и проверить, нет ли в моих познаниях пробелов и нельзя ли истолковать это захоронение каким-то иным образом. Оказалось, что наш друг Трепка занимается в той же библиотеке. Я случайно заглянул в книги, которые он читал…

Директор банка так и взвился:

— Как? Вы мне этого не говорили! И вы имели нахальство обвинять меня в том, что я заглядываю в ваши карты! Ну ладно, продолжайте!

— Продолжаю. Я обнаружил, что наш друг Трепка штудирует материалы о жизни Наполеона на острове Святой Елены. А я воображал, что он знает эту тему как свои пять пальцев. Но я без труда понял, в чем дело. Как раз в эти дни и он, и я свели знакомство с семейством, которое утверждало, что оно прибыло со Святой Елены и, более того, что его основатель принадлежал к окружению Наполеона. Трепка заявил, что он не встречал такой фамилии в окружении императора, в ответ хозяйка дома показала нам необычные реликвии, которые, казалось, дают основание для ее утверждений. Я понял, почему Трепка занялся этими материалами. А когда в одной из его книг я наткнулся на слова о китайцах в ближайшем окружении императора, мои мысли совершили невольный скачок и вернулись к исходному пункту моих изысканий — китайской могиле в Ментоне. Когда Трепка в тот же вечер сказал, что Мартин Ванлоо похож на бюст бога благоденствия на столе у Эбба, в моем мозгу произошло нечто вроде короткого замыкания.

Трепка пробормотал какой-то иронический комплимент и закурил новую сигару.

— Вообще-то говоря, дорогой Трепка, — продолжал Люченс, — я не поклонник беспочвенных теорий. Я сказал себе, что есть только одна возможность доказать или опровергнуть мою теорию, а именно порыться в архивах Ниццы и Ментоны. Франция очень тщательно следит за судьбой своих детей и гостей, и при некоторой удаче я мог рассчитывать, что сумею обнаружить следы семьи Ванлоо в прошлом. Я лишен счастливой возможности предоставить берлинской фирме свободу действий, чтобы она добыла интересующие меня сведения, — спокойно, спокойно, дорогой друг! Так вот, я изучил официальные документы сначала в архиве департамента в Ницце, потом в ратуше Ментоны, и результат превзошел мои ожидания. Оказалось, что проследить историю семьи Ванлоо очень легко. Но не расскажет ли нам теперь Трепка, какие сведения удалось собрать ему? Я думаю, они успешно дополнят мои находки.

Директор банка не сделал попытки объяснить, что подтолкнуло его начать разыскания, и его коллеги, проявив такт, не стали настаивать на этом вопросе.

— Первым делом я пошел к одному местному адвокату, с которым мне доводилось вести дела. От него я узнал, как составлено завещание семьи Ванлоо. Оказалось, что рано скончавшийся отец молодых братьев Ванлоо перед смертью распорядился, чтобы всем семейным состоянием пожизненно распоряжалась их бабушка. Это давало некоторые основания теориям, которые так опрометчиво строили Эбб и Люченс… Но для верности я решил выяснить, каково это состояние. Поскольку адвокат не хотел или не мог дать мне эти сведения, я обратился к известной берлинской фирме. Оказалось, что состояние очень велико. Как правило, выяснить, откуда берет начало крупное состояние, труда не составляет. Я попросил фирму собрать сведения. В результате оказалось, что состояние возникло словно бы из ничего в середине двадцатых годов девятнадцатого века. Больше фирме Шюттельмарка ничего узнать не удалось. Сразу после того как я получил эти сведения, начались странные события, свидетелями которых мы как раз оказались… и которые в какой-то мере подтверждают справедливость — гм — предположений Эбба и Люченса.

— В какой-то мере! — сверкая глазами, воскликнул поэт.

Доцент его прервал:

— Мои разыскания, — сказал он, — привели меня почти к тому самому отрезку времени, на каком остановилась фирма Шюттельмарка, то есть к двадцатым годам девятнадцатого века. В начале этого десятилетия в Монако состоялось бракосочетание некоего Хуана Ванлоо с мадемуазель Луизой Манжиапан. Отец мадемуазель Луизы был монакским банкиром. Невеста, по представлениям того времени, была уже не первой молодости — ей исполнилось двадцать девять. Банкирский дом Манжиапан, судя по всему, не принадлежал к числу крупных банковских фирм. Владелец его был корсиканцем. То, что уроженцу бедного гористого острова удалось взлететь так высоко и стать банкиром, достойно уважения, но при этом несколько удивляет.

У четы Ванлоо-Манжиапан родились два сына. Благодаря своему основателю семья получила английское подданство и жила попеременно то в Англии, то на вилле, которую банкир построил в окрестностях Ментоны, в то время входившей в княжество Монако, — на вилле Лонгвуд. Старик жил долго, до 1876 года, так что наша хозяйка в раннем детстве могла его видеть. Оба сына умерли в молодом возрасте, но все-таки успели обзавестись семьями. Семьи были малочисленны, и члены их не оказались долгожителями. Дед по отцу Артура, Аллана и Мартина женился на собственной кузине, нашей хозяйке. В этой семейной ветви, кроме нее, был еще только ее брат, которого она, по-видимому, очень любила; юный Джон, похожий на поэта, — именно его потомок. Муж нашей хозяйки умер в довольно молодом возрасте в 1911 году. У них был единственный сын, хилый от рождения, который, хотя и успел жениться и обзавестись тремя сыновьями, Артуром, Алланом и Мартином, умер совсем молодым, через несколько лет после кончины отца. С этих пор старая миссис Ванлоо единолично властвовала на вилле, где она впоследствии поселила и потомка своего брата, юного Джона.

Все представители последних поколений семьи Ванлоо удивительно рано умирали. А теперь я попрошу вас вспомнить, как Эбб рассказал нам, что он услышал наутро после смерти Артура. Оказывается, старая миссис Ванлоо за несколько лет до этого попросила доктора обследовать ее внуков, чтобы узнать, каково состояние их здоровья. Меня с самого начала это поразило, хотя, конечно, такую просьбу можно объяснить беспокойством бабушки о внуках. А после смерти Артура доктор Дюрок констатировал, что у покойного был не только больной желудок и пониженная кислотность, но и слабое сердце. Те же симптомы констатировали у скончавшегося Аллана. Плохое сердце предрасполагает к ранней смерти, это знаем мы все. Так что же, смерть внуков была естественным следствием этого предрасположения или, выражаясь вульгарно, им в этом деле помогли?

Вот какой вопрос я задал себе, как только узнал результаты первого вскрытия. После чего на вилле произошло покушение, а за ним опять загадочная смерть. Покушение номер два существенно отличалось от первого и третьего случая, потому что были найдены явные следы определенного яда, который можно без рецепта приобрести почти в каждой французской аптеке. В двух других случаях вообще никаких следов яда не обнаружили. Но в парке мы с Эббом нашли клочки обертки от какого-то медицинского препарата, их кто-то постарался припрятать. Проделав вычисления на основе законов ботаники, я установил, что этот препарат должен был быть отправлен фирмой где-то между восемнадцатым февраля и шестым марта. — Банкир явно хотел посмеяться над этим точным указанием времени, но удержался, а Люченс тем временем продолжал: — Я послал письмо в фирму, спросив, посылали ли в это время в Ментону пакет и что в нем было. Сегодня я получил ответ, который подтвердил кое-какие соображения, возникшие у меня с тех пор, как я побывал в комнате, где лежало тело Аллана Ванлоо. У меня от природы очень острое обоняние, а в комнате покойного мне почудился слабый запах карболки. Занимаясь своей наукой, я среди всего прочего изучал также и бальзамирование. Один из простейших его способов осуществляется с помощью карболовой кислоты. Обучил меня этим сведениям мой старый университетский товарищ, выдающийся химик, теперь уже профессор. Я припомнил, что во время нашей совместной работы он как-то пошутил насчет того, что назвал убийством окольным путем. Подробности я запамятовал. Но поскольку наш друг Трепка позволил себе потратиться на длинные телефонные разговоры с Берлином, я счел себя вправе поговорить с моим другом из Швеции. И то, что он мне поведал, принимая во внимание нынешние обстоятельства, чрезвычайно меня поразило.

Соединение глюкозы с фенолом, или, иначе говоря, с карболовой кислотой, образует бетафенолглюкозид. Это бесцветный без запаха порошок, легко растворяющийся в воде. Бетафенолглюкозид проходит через органы пищеварения, почти не изменяясь, и его умеренные дозы не могут отравить человека, в особенности того, у кого пониженная кислотность. Но если пациент в это время случайно съест порцию сырого миндаля, из бетафенолглюкозида выделяется энзим, называемый эмульзином, и под воздействием этого эмульзина глюкозид распадается на две составные части: глюкозу и карболовую кислоту. Последствия острого отравления карболовой кислотой — дурнота, обильное потоотделение, головокружение, затрудненное дыхание и сердечный спазм… Поскольку фенолглюкозид имеет горький вкус, его надо смешать с какой-нибудь острой пищей — например, предложил мой авторитетный друг, с салатом из паприки, с пикулями или буйабесом. Если сидящая за столом компания проглотит вместе с такой пищей глюкозид и один из участников трапезы съест после этого миндальную массу, отравится только он один, причем, если до вскрытия пройдет несколько часов, доказать факт отравления будет очень трудно. На след преступления может навести запах карболки — именно он навел на след меня. Но если производящий вскрытие врач лишен обоняния, но не признаётся в этом, дело осложняется. Я позволил себе еще один экстравагантный поступок. Я преподнес доктору Дюроку тщательно обернутый бумагой букет искусственных цветов, и он сказал, что они изумительно пахнут!

Эбб выпрямился на стуле.

— Буйабес и салат с паприкой! Это как раз то, что мы ели! — пробормотал он. — Но неужто вы в самом деле думаете, что она — благородная старая дама, похожая на Мадонну, — способна была отравить нашу еду?

— Это яд только в сочетании с миндалем, не забудьте об этом. Внуки миссис Ванлоо обожали миндальние пирожные, может быть, это и подсказало ей мысль о карболовой кислоте. Она ведь обладала некоторыми познаниями в медицине. Помните, что она сказала доктору, когда он хотел прислать ей сиделку? «Кто выхаживал своего мужа, сына и внуков, знает не меньше, чем дипломированная сестра». Удерживая при себе внуков поочередно после ужина, она могла выбирать свою жертву с прицельностью охотника, вооруженного ружьем. Не забудьте, что кондитерская, которую она помогла открыть своей кухарке, расположена в двух шагах от виллы и внуки именно там любили проводить время по вечерам.

— Но, — запинаясь, выговорил Эбб, — мы могли пойти вместе с Артуром или Алланом в кондитерскую. И тогда…

Люченс кивнул.

— Неприятная мысль, не так ли? Но нынче вечером нам не оставили выбора. Когда она заметила, что я набрел на след ее второй тайны, она распорядилась подать всем на десерт миндальный торт. Я случайно услышал ее слова. Избежать этой судьбы должен был только юный Джон.

Директор банка сухо кашлянул.

— Вы можете доказать все эти утверждения?

— Если угодно, позвоните моему другу, шведскому профессору. Он сообщил мне названия зарубежных фирм, которые фабричным способом изготовляют бетафенолглюкозид. Среди них значится и парижская фирма «Пулан». А в ответ на мое письмо в фирму я как раз сегодня получил ответ, в котором говорится, что почтовое отправление от семнадцатого февраля, которое, как они надеются, в целости и сохранности дошло до их уважаемой клиентки миссис Ванлоо, содержало именно этот препарат. Но лучшее доказательство всего этого — она сама. Один раз, чтобы отвести все подозрения, она симулировала покушение на себя и так точно рассчитала дозу, что обманула всех нас. Сегодня, когда она поняла, что я знаю все, она не симулировала и уже не ограничилась вероналом. Вы же слышали, она умерла еще до того, как мы покинули виллу.

Эбб с трудом подыскивал слова:

— Она, — пробормотал он, — их родная бабка… Нет, это невозможно! Этого просто не может быть!

— Дорогой поэт, в этом мире возможно почти все. Наш друг Трепка высказал парадокс, что зло во вселенной соотносится с добром, как холод с теплом. Что абсолютный нуль лежит на уровне минус двухсот семидесяти трех градусов, но что абсолютный максимум нам неизвестен. Будем надеяться, что Трепка прав. Но и, не дойдя до абсолютного нуля, наша душа способна оледенеть от ужаса. Старая хозяйка виллы была натурой властной, сильной, непреклонной. Она была свидетельницей того, как один за другим умирали члены ее семьи — тесть, муж, сын. Она подвергла медицинскому освидетельствованию своих внуков и убедилась, что их здоровье оставляет желать лучшего. А когда они вдобавок стали раздражать ее своим поведением, она не колеблясь решила действовать. Но мне думается, я угадал, что было главным мотивом ее поступков — мысль о семейном наследстве. Оно претерпело одно за другим ряд основательных кровопусканий. Вы же знаете, как велик в этой стране налог на наследство. С больших состояний — а со слов Трепки мы знаем, что состояние Ванлоо очень велико, — взимается около пятидесяти процентов… Ее муж и сын сошли в могилу в течение короткого времени, и оба раза государство — ненавистная ей Французская Республика — потребовало свою долю. Вот почему при ней состояние было превращено в неотчуждаемый фидеикомисс. Она понимала, что может умереть в любую минуту, и, если бы ее внуки отошли в мир иной один за другим с такой же скоростью, что ее муж и сын, от богатства осталось бы только воспоминание. А вот если бы они умерли до нее… Понимаете ее мысль? От нее веет холодом, обращающим наши взоры к Востоку, которому она наполовину была обязана своим происхождением!

— И унаследовать все должен был юный Джон? — спросил Эбб.

— Именно! Он был здоров и вдобавок был «гордостью семьи»!

Директор банка вдруг оживился:

— Так, стало быть, это Ванлоо был четвертым посланцем императора? Имя не очень-то восточное, но…

— Но если вы напишете его как Ванг Ло, оно сразу покажется вам более восточным — не так ли?

— И он обманул доверие своего императора и, женившись, завладел частью оставленного им наследства! Но неужели вы в самом деле думаете, что белый человек, да еще банкир, мог бы допустить подобный брак?

— Я знал китайцев почти таких же белолицых, как европейцы, — не говоря уже о том, что они были куда более утонченными. И вы забываете одно: если бы первый Ванлоо исполнил поручение императора, деньги недолго оставались бы на попечении фирмы Манжиапан. Зато если бы он скрыл поручение — дело другое. А брак — проверенное средство объединить интересы двух разных людей.

Директор банка со сдержанным достоинством погасил сигару.

— Я сохраняю свою скептическую позицию, — объявил он. — Хотя признаю, что фирме Шюттельмарка не удалось выяснить, откуда берет начало состояние Ванлоо и что ваша теория прекрасно согласуется с моим представлением о Наполеоне как о величайшем режиссере всех времен и прототипе всех беззастенчивых дельцов. — Он покосился на Эбба в надежде вызвать взрыв негодования, который даст ему повод самоутвердиться. Но мысли поэта были заняты другим.

— Помните ли вы, Трепка, — спросил он полушепотом, — помните ли вы, как однажды утром в этой комнате вы смеялись над Люченсом? Он говорил, что одного анализа недостаточно, нужен еще и синтез. Вы насмехались над ним и спрашивали, не открыл ли он способ синтетического убийства — два сами по себе невинных вещества, соединившись, убивают! Нам пришлось стать свидетелями именно такого убийства! Разве вы этого не видите!

— Я вижу другое, — сказал директор банка, — Люченс ошибся, когда цитировал «Макбета», утверждая: «Входят трое убийц». На самом же деле трое убийц оказались тремя жертвами! И еще я вижу, что уже три часа ночи и пора ложиться спать всем, даже членам первого в Скандинавии детективного клуба!