"Повседневная жизнь советского разведчика, или Скандинавия с черного хода" - читать интересную книгу автора (Григорьев Борис Николаевич)

Их нравы

Как бы я сейчас ни пытался, оглядываясь назад, анализировать пережитое глазами беспристрастного наблюдателя, все равно я не могу избавиться от чувства, что внутри меня живет и функционирует вполне самостоятельное и не всегда подчиняющееся моей воле то ли фильтрующее, то ли синтезирующее устройство. Читая книги моих коллег по профессии, я вижу, что и они тоже не вполне свободны от этого недостатка, а может быть, преимущества по сравнению с другими литераторами. Все-таки профессия накладывает отпечаток на образ мышления — от этого никуда не денешься. Треть столетия работы в разведке дают о себе знать.

Изображая канувшие в Лету события, описывая те или иные характеры и явления, невольно ловишь себя на мысли, что все это существовало не само по себе, а только служило в качестве своеобразных декораций, на фоне которых разыгрывался сценарийтвоей оперативной пьесы. И ты сам, никудышний актеришка на подмостках копенгагенского театра действий, изо всех сил стараешься более-менее сносно сыграть свою роль, так чтобы зритель не заподозрил, что его «дурят»; следишь, чтобы ненароком не отклеились усы или борода, чтобы не забыть сказать нужные слова и главное — в нужный момент. А если уж чувствуешь, что проваливаешься и в тебя вот-вот полетят тухлые помидоры, стараешься сделать хорошую мину при этой подлой игре и не спеша, с достоинством уходишь со сцены. Не забывая сделать поклон публике.

Разведчику несомненно приходится быть актером, он тоже играет свою роль — роль в общем-то другого человека, и система перевоплощения Станиславского оказывается для него совсем не лишним средством, хотя разведка сама по себе — все-таки ремесло. Что бы там ни говорили мои коллеги, для разведчика важнее правильно пользоваться кулисами, нежели занавесом — аксессуаром, более характерным для чистой дипломатии. Оперативная работа — как правило, театр одного или двух актеров. Остальные вокруг них получают роль статистов, от которых тем не менее во многом зависит, как будет сыграна пьеса под названием «Двое на качелях». Впрочем, в любом ремесле бывают таланты, и тогда ремесло становится искусством. Хуже, если из ремесла пытаются делать науку. Становится невероятно скучно.

В разведке, как и в театре, присутствуют все жанры: драма, трагедия, фарс, водевиль, комедия. Надо только не перепутать их и вовремя распознать, в каком жанре в данный конкретный момент разыгрывается пьеса.

Как-то звонят мне из китайского посольства и любезно сообщают, что вновь прибывший китайский атташе такой-то желает нанести мне визит вежливости. (Тогда в дипломатии еще сохранялись такие реликты этикета, и мы их усиленно пытались культивировать.) Я тут же позвонил на кухню и попросил принести мне к такому-то часу кофе, печенье и пр., а из своих консульских запасов достал кое-какие горячительные напитки. Китайцы тогда находились с нами в идеологической «контре», на контакт не шли и ходили по городу группами по два-три человека. А тут китайский атташе собственной персоной едет со мной знакомиться!

В назначенный час к посольству подъезжает лимузин, его впускают в ворота, и из машины вылезают два человека. Я тут же подозреваю что-то неладное, потому что рядом с известным нам переводчиком посольства, чеканя шаг, шефствует личность в военном мундире. Но думать уже некогда — китайцы входят внутрь консульского помещения, я их радушно приветствую и приглашаю пройти к накрытому столу.

Переводчик представляет мне нового военного атташе посольства, и тут мне все становится ясно: визит состоялся не по моему адресу, принимать китайца должен был наш военный атташе и мой однофамилец капитан первого ранга Григорьев! Приходится объяснять гостям, что я — простой атташе, а им надо к военному. Китайский полковник, не допивая, в ужасе ставит бокал на стол. Он начинает жарко дискутировать с переводчиком на языке мандаринов, а я на русском языке звоню каперангу. К счастью, он оказался на месте, но не в военной форме. К черту форму, кричу ему в телефон, надо избежать скандала.

Водевильная ситуация закончилась в духе добропорядочного святочного рассказа.

Прошу прощения за такое длинное «лирическое» отступление и перехожу к делу.

Итак, о Дании и датчанах. С точки зрения национального характера датчане — весьма посредственный материал для разведчика. Повторяю: с точки зрения разведки. Датчане — прекрасный народ (плохих народов вообще не бывает). Они добры, гостеприимны, общительны, любознательны, трудолюбивы, снисходительны к чужим недостаткам, неутомимы, терпеливы, обладают чувством юмора, любят хорошенько повеселиться, выпить и поесть, хорошо живут и не мешают жить другим, но… они не умеют держать язык за зубами.

Рано или поздно — чаще рано — они кому-нибудь «по секрету» поведают о том, что у них появился знакомый из советского посольства. Этот кто-нибудь без всякого злого умысла вскользь упомянет своему приятелю о том, что Енсен-то мол встречается с советским дипломатом. И тогда это известие начинает порхать по Копенгагену и непременно дойдет окольными путями до заинтересованного официального лица. Нет, датчанин не стукач и не ябеда, он не побежит докладывать о контакте с господином Григорьевым в контрразведку (что достаточно типично для его северного собрата-шведа), он может, сам того не желая, просто спонтанно выболтать угнетающий его секрет близкому человеку. Тайна угнетает датчанина, у него есть внутренняя и неосознанная потребность делиться ею с другими. Любой секрет рано или поздно становится достоянием прессы, радио, телевидения или досужих слухов. Датская столица полна всяких слухов, и с информационной точки зрения усилия разведчика в конечном смысле компенсируются. Так недостаток национального характера диалектически переходит в достоинство.

Датчане были когда-то воинственны, а Дания считалась крупной европейской державой. Ну, взять хотя бы национальный флаг страны: белый крест на красном фоне. Датчане называют его «Даннеброгом», и возник он отнюдь не за купеческим прилавком и не рядом с сохой земледельца, а на поле битвы. 15 июня 1219 года датское войско сражалось с некрещенными еще эстонцами, и язычники так стали наседать на христиан, что ряды последних заколебались. И тут на датчан снизошло чудо: в руки оказавшегося тут весьма кстати епископа Сунесена с неба упало красное знамя с белым крестом. Оно воодушевило захватчиков, и битва окончилась поражением эстонцев. Однако впоследствии «Даннеброг» не всегда помогал датчанам. Шведские короли, в том числе и Карл XII, немецкие князья и английские монархи не раз брали верх над датчанами — вероятно, потому, что они тоже были христианами, и за ними стояла церковь.

Небольшая страна Дания подарила миру целый ряд блестящих имен, среди которых есть писатели, драматурги, художники, ученые, музыканты, политики: Людвиг Хольберг — датский Мольер, скульпторы Бертель Торвальдсен и Кай Нильсен, астроном Оле Ремер, сказочник Ханс-Кристьян Андерсен, Грундтвиг — поэт и педагог, датский Ушинский, писатели Понтоппидан, Мартин Андерсен-Нексе и Ханс Шерфиг, лингвист Ельмслев, физик-атомщик Нильс Бор, комики Пат и Паташон (К. Шенстрем и X. Мадсен) и многие другие. Эту «талантерею» можно продолжить, если хотя бы вспомнить, что Витус Беринг, прославивший Россию, и Владимир Даль, обогативший русский язык, тоже были датчанами. На душу населения знаменитых датчан, пожалуй, больше, нежели в других странах. Чем-то этот феномен, наверное, объясняется. Мне сдается, чисто датской терпимостью к недостаткам и достоинствам своих ближних и глубоким уважением к своим предкам.

Датские короли в средневековье считали Швецию и Норвегию своей вотчиной, а знаменитая Кальмарская уния была для покоренных шведов и норвежцев ничуть не лучше какого-нибудь британского или французского протектората в Африке.

В создании скандинавского союза, который, несмотря на серьезные политические и экономические издержки, сегодня считают прбобразом Северного Совета, выдающуюся роль сыграла королева Маргарет Датская. Дочь датского короля Вальдемара IV Аттердага и жена норвежского короля Хокона VI, Маргарет правдами и неправдами в 1376 году добилась избрания своего малолетнего сына Улафа на датский престол, еще при живом муже стала его регентшей, а когда Хокон VI почил в бозе (1380) — правительницей Норвегии. Но Улаф оказался хилым мальчиком и скоро скончался. Маргарет стала королевой обоих государств — и Дании и Норвегии.

«Железная леди» Скандинавии не успокоилась на Достигнутом. Искусными интригами она добилась изгнания шведского короля Альбрехта Мекленбургского с престола и украсила свою расчетливую голову еще и шведской короной. В 1397 году она собрала в Кальмаре представительное собрание из числа норвежских, шведских и датских сословий и провозгласила тройственный союз Дании, Швеции и Норвегии, сохранив к тому же за своей династией преемственность в наследовании общескандинавского трона. Но бедняжка осталась без прямых наследников, и после ее смерти на трон посадили ее племянника герцога Эрика Померанского. Вечные проблемы с немцами, шведами и англичанами естественно подталкивали датчан к поиску союзников, и они нашли его в лице России, когда во главе ее стал царь-реформатор, царь-большевик.

Густав Васа, шведский Иван III, осмелился серьезно заявить о независимости Швеции, а Карл XII в начале XVIII века отнял у Дании Норвегию. Но датские фогды-наместники еще будут крепко и долго держать в своих мягких рукавицах Исландию, Гренландию и Фарерские острова, территория которых в десятки раз превосходила метрополию. В середине прошлого столетия только Исландия обрела полную независимость, а Гренландия и Фареры на правах автономии по-прежнему принадлежат датскому королевству. Один или два депутата от этих автономий заседают вместе с двумястами датчанами в фолькетинге[30] и решают вместе с ними свою судьбу. Справедливости ради стоит сказать, что метрополия в последние годы прошлого столетия уделяла Гренландии и Фарерам много внимания в плане оказания культурной, материальной и всякой другой поддержки.

Вспоминаю, как однажды в приемные часы в консульский отдел ко мне обратился молодой и совершенно «одатчанившийся» эскимос, в котором я узнал представителя гренландского студенческого землячества в Копенгагене.

За несколько недель до этого я работал вместе с писателем Юрием Рытхэу, приехавшим в Копенгаген и пожелавшим встретиться со своими собратьями из Гренландии. Правительство Дании проводит в отношении гренландских эскимосов примерно ту же политику, что и Советский Союз по отношению к народам Севера. Как правило, детей у родителей забирают в школы-интернаты, дети отрываются от родной среды, лишь поверхностно воспринимая достижения европейской цивилизации. Они, подобно нашим эвенкам и ненцам, быстро приучаются к алкоголю, наркотикам и постепенно деградируют. И европейцев из них не получается, и настоящими эскимосами они так и не становятся. Впрочем, принимавшие Рытхэу гренландские студенты были совершенно другими людьми: они критически рассматривали датское общество, были обеспокоены будущим своего малочисленного народа и выглядели вполне интеллигентно и пристойно.

Гренландец представился — труднопроизносимую фамилию удержать в памяти было невозможно—и попросил уделить ему несколько минут времени. Мы прошли в мой рабочий кабинет, где нам никто не мог помешать, и гренландец, усевшись в кресло, сразу огорошил меня неожиданным предложением:

— С кем мне нужно вступить в контакт по вопросу покупки оружия?

— ???

— Да, да, вы не ослышались — оружия!

Беседа касалась цен на оружие на черном рынке и других нейтральных тем.

— Кто вы и кого представляете?

— Я вхожу в организацию патриотически настроенных гренландцев, выступающих за отделение от Дании и приобретение полной государственной независимости Гренландии.

— Независимости Гренландии?

Я представил себе необозримые снежные просторы крупнейшего в мире острова, горы, ледники, суровейший климат и разбросанное по восточному побережью редкое население, столицу Гренландии — поселок Готтхоб (в переводе с датского — Добрая Надежда), с какой-то тысячью жителей, чуть ли не половину которых составляли датские чиновники, управляющие островом.

Допустим, что Гренландия стала независимой. Что будет с ней? Она тут же обернется легкой добычей США или Англии, которые превратят ее в опорный пункт НАТО, и эскимосы опять погрузятся в дремучее полуродовое состояние, из которого они только-только начали выходить с помощью датчан. Да если Гренландия и сохранит свою независимость, что она будет делать с ней? Ни полезных ископаемых, ни промышленной, ни торговой базы на острове после ухода датчан не останется. Образованных специалистов-эскимосов можно пересчитать по пальцам. И потом: если встал вопрос о приобретении оружия, значит подразумевается возможность вооруженной борьбы. Эскимос приспособлен к жизни рядом с водой, в горы и в глубь страны он не уйдет. Хорош он будет в своей утлой лодчонке с «Калашниковым» в руках против датского фрегата или вертолета! Один раз он вместе с лодкой нырнуть успеет, а вот вынырнуть…

Все эти размышления мгновенно пронеслись в моей голове и вызвали на лице улыбку.

— А вы не шутите? Ваша организация действительно хочет бороться с оружием в руках против Дании?

— Да, конечно, и мы рассчитываем на помощь Советского Союза, который поддерживает право народов на самоопределение.

Ну что тут можно возразить такому «подкованному» человеку? Как переубедить его и его организацию в том, что на данном этапе сосуществование вместе с Данией — это единственный реальный шанс гренландцев выжить в этом сложном мире? Горячие ребята забили себе голову революционной теорией, и теперь убедить их в обратном — значило представить СССР в совершенно другом свете — пособником империалистов.

«Э» не поддается влиянию: его невозможно переубедить, если он прав, хотя и производит впечатление человека, вынашивающего прогрессивные взгляды.

Тогда я заявил ему без всяких обиняков:

— Первое: мы не торгуем оружием. Второе: не желаю обидеть вас, но откуда мне знать, что вы не провокатор?

— Но ведь вы продаете же оружие ирландской ИРА?

— Это измышления буржуазной пропаганды. Мы оказываем помощь национально-освободительным движениям, это так, но не террористам.

— Значит, вы отказываетесь связать меня с людьми, которые…

— У нас таких людей в посольстве нет.

Гренландец медленно поднялся и пошел к выходу.

У двери он остановился и на прощание бросил:

— Вы меня здорово разочаровали. Что ж, попытаем счастья в посольствах других социалистических стран.

— Желаю удачи.

Студент-террорист пребывал в умалишенном состоянии.

Это был единственный случай в моей жизни, когда я слышал о существовании националистической гренландской группы. Больше она, кажется, никак о себе не заявляла. Начало семидесятых ознаменовало собой появление первых ростков терроризма[31] — итальянского, латиноамериканского, арабского, западногерманского. Ему, вероятно, были даны такие мощные космические или подземные импульсы, что они были услышаны даже гренландскими эскимосами. Но тогда о терроризме как массовом явлении конца двадцатого века никто и подумать не мог. К тому же он стал распространяться под лозунгами справедливой борьбы за независимость — под маской патриотизма.

А Гренландия — самый большой остров в мире — получила-таки самостоятельность в виде самоуправления. Это случилось в 1979 году. Гренландцы вернули своей стране старое название Калааллит Нунаат (Страна гренландцев), Годтхоб переименовали в Нуук (мыс) и сразу же вышли из Общего рынка. Этим самым гренландцы, или, как они себя сами называют, иннуиты продемонстрировали пока единственный пример выхода из «европейского дома», куда так безуспешно стремился попасть Горбачев и Ельцин. Думается, все эти акции иннуитов не прошли без участия моего собеседника, посетившего меня в консульстве летом 1971 года.

… Дания занимает промежуточное положение между Скандинавией и остальной Европой, а потому и сами датчане по своему жизненному укладу и образу мышления находятся в более близком родстве с остальными европейцами нежели, например, их северные собратья — самые типичные скандинавы — шведы или норвежцы. Это сходство почти неуловимо, но оно чувствуется и в архитектуре, и в более свободных нравах, более утонченной культуре и вкусах. Датчане на фоне других скандинавов выглядят не такими строгими пуританами и провинциалами. Все это объясняется, конечно, историческим развитием и не в последнюю очередь более выгодными климатическими условиями. Когда Дания уже превратилась в развитую, культурную сельскохозяйственную и торгово-промышленную державу, шведы и норвежцы влачили еще жалкое, в основном рыбацко-крестьянское, существование, мало чем отличаясь от средневековой Руси.

Лишившись шведских и норвежских территорий, Дания перестала считаться пугалом для Европы и в основном сосредоточилась на своих внутренних проблемах. Оказалось, ей это пошло на пользу — датский уровень жизни, культурные, промышленные и социальные достижения датчан известны теперь всему миру.

На протяжении последних двух веков Дания традиционно поддерживала добрые и ровные отношения с Россией. Еще Борис Годунов предпринял попытку породниться с датской королевской династией, но попытка эта закончилась трагически. Прибывший в Москву датский герцог, жених Ксении, дочери Годунова, пришелся не ко двору замшелым русским боярам, и они сжили его со света, подлив яда в пищу. Датчане были союзниками, хоть и не очень искренними, петровской России в борьбе со шведами. Мать Николая II, супруга Александра III, была датчанкой, известной в Дании как принцесса Дагмар. После революции она вернулась в Копенгаген и скончалась там в преклонном возрасте спустя много лет после расстрела в Ипатьевском доме, где ее убиенный сын, последний российский царь, принял мученическую смерть.

В 70-х годах следы былого отношения датчан к русским — особенно на бытовом уровне — все еще давали о себе знать, хотя и довольно слабо. Сказывалась политика атлантической солидарности. Но отношение среднестатистического «натовского» датчанина к Советскому Союзу и к русским было намного благоприятней, чем, скажем, шведов в соседней нейтральной Швеции. Россия и СССР ничем не запятнали себя перед Данией, никогда не воевали с ней, а даже, наоборот, помогали или были союзниками. Поэтому восприятие датчанами нас, в отличие от шведов, не отягощено историческими прошлым, и это чувствовалось при общении с местным населением. Чисто эмоционально советские или русские были в Дании даже более предпочтительны, чем американцы. Слов нет, Дания входила в НАТО и во всем следовала линии, вырабатываемой в Брюсселе и Вашингтоне, но это все большая политика, которая к настоящей жизни не всегда имеет прямое отношение.

Перед Второй мировой войной датчане разбогатели за счет своих фермеров: датский бекон, масло, сыры и злаки составляли базис всей экономики страны, обеспечивая ей хорошую прибыль. После войны, особенно начиная с шестидесятых годов, Дания выдвигается в ряд промышленных держав, сосредоточивая свои усилия на новых технологиях, в том числе и на электронике. Становой хребет судостроения, фирма «Бурмейстер ог Вайн», постепенно хирела, как и вся эта отрасль в Европе, уступая место японцам, но зато мир стали завоевывать сепараторы «Брюеля и Къера», детские игрушки-конструкторы «Лего», мансардные окна «Велюкс», медикаменты фирмы «Нова» и многое другое.

Сейчас почти во всех наших магазинах строительных материалов выставлены окна фирмы «Велюкс» — нехитрое в общем-то изобретение, но очень прочное, практичное и удобное изделие, позволяющее эффективно решить проблему использования подкрышного — мансардного — пространства. Англичане говорят, что необходимость — мать изобретательства. Так оно и есть. Окна «Велюкс» — красноречивое доказательство этому. В послевоенные годы, ознаменовавшиеся, как и у нас в России, взрывом деторождения и массовым переселением в города, остро встал вопрос жилой площади. Новые дома и квартиры, естественно, строили, но это все еще не позволяло расселить людей. И тогда кому-то пришла в голову мысль об использовании пустующих чердаков. Каждый дом мог безболезненно и дешево приобрести еще один этаж. Надо было только придумать подкрышные окна. И раз существует потребность, она немедленно удовлетворяется.

Но сельскохозяйственное производство по-прежнему остается одной из главных отраслей экономики страны. Датчане «переплюнули» здесь, пожалуй, всех, в том числе и шведов, и американцев, и голландцев, и немцев. Когда хотят продемонстрировать эффективность сельского хозяйства, то на Западе всегда приводят подсчеты, сколько человек в состоянии прокормить один земледелец. Самых высоких показателей добились за последнее время австралийцы и голландцы: их фермер может прокормить 60–70 человек. В 1987 году Сельскохозяйственный Совет Дании сообщил, что датский фермер может прокормить 160 человек!

Жизненный достаток породил другие проблемы (как бы у нас выразились несколько лет тому назад, «болезни роста»). Особое место в подъеме экономики страны сыграла порнография. В середине 60-х годов в датском обществе повеяли новые (я бы не стал утверждать, свежие) ветры. Скандинавский традиционный сексуальный комплекс (или, по-русски, надрыв на половой почве) неожиданно стал находить свой выход во вседозволенности. Добропорядочные датчане, словно сорвавшись с цепи, пустились во все тяжкие — кто в дебаты о свободной любви, кто в эротику как средство выживания, кто в полигамию и групповой секс. Стали создаваться браки по любви, но без регистрации, возникли многопарные семьи с общими детьми, словно грибы выросли порношопы, порностудии, порнокинотеатры. Большое распространение получили т. н. live show — незатейливое театрализованное представление, в котором зрителям «в живом виде» показывали половой акт. Вчерашние секретарши, студентки, фермерши и матери семей стали сниматься в фильмах, в которых сексуальными партнерами выступали бедные животные. Была провозглашена полная свобода сексуальным меньшинствам. Фолькетинг принял на вооружение несколько законов, коренным образом изменивших устоявшиеся взгляды на семью, эротику, стыд.

Порнопродукция полным ходом печаталась в лучших типографиях страны и отгружалась к южным границам. Дальше она распространялась в других странах — в основном нелегально. Несколько лет датчане доминировали на этом позорном рынке, пока к ним не поспешили присоединиться шведы, за ними — французы, американцы, немцы, а потом уже весь Запад сошел с ума, и порнография практически была легализована во всех странах Европы. Когда Дания доминировала в порнографической области, то ее совокупный национальный продукт на одну треть составляла порнография, одну треть — сельскохозяйственные продукты, а одну треть — все остальное.

Что греха таить, всем советским в Копенгагене было жутко интересно посмотреть на то, как выглядит порнография в живом виде. И мы ходили на знаменитую и включенную во все туристические справочники улицу Истедгаде и смотрели, стараясь соблюдать пристойный вид, чтобы где-то не к месту не захихикать на русский манер, держать рот закрытым, а глаза — прищуренными. Скажу честно, это какое-то время щекотало нервы, но быстро надоедало. Во всяком случае, большинство, насытив любопытство, тут же теряло всякий интерес и относилось к подобной продукции без всякого ажиотажа.

Впрочем, мне известно одно исключение: мой бывший коллега Олег Антонович Гордиевский не утратил интереса к этой области «массовой культуры» к концу первой, да и, как мне рассказывали, второй командировки в Данию. Мне кажется, что интерес этот был вряд ли здоровый: в одном и том же нормальном человеке не могут ужиться влечение к грубому с определенной деликатностью, интеллигентностью и достаточно высоким культурно-образовательным уровнем. Думается, в психике этого человека есть какой-то изъян, червоточина, возможно, послужившая причиной того поступка, который он потом совершил.

Когда я в начале 1970 года прибыл в страну, в порнографии наметился упадок, население несколько приустало от картинок с женскими и мужскими половыми органами, у Дании появились конкуренты, и тогда авангардистская молодежь нашла новую забаву — наркотики. И опять к дискуссии подключились политики, считая более полезным для общества легализовать потребление марихуаны, чем держать ее под запретом.[32] Почти все наши контакты, особенно среди радикальной молодежи, приходили на встречи под «парами».

Дело до легализации наркотиков, как в Голландии, однако, не дошло, но и борьбы с ними практически никакой не велось. На глазах у всей общественности, полиции и правительства в центре Копенгагена возникла «Республика Христиания». Когда датские военные за ненадобностью освободили использовавшуюся в качестве складских и казарменных помещений старую крепость-форт Христианию, ее тут же быстренько заняли хиппи, наркоманы, деклассированные элементы, любители острых ощущений, профессиональные кабинетные революционеры и представители многих других сексуальных и политических меньшинств. Они установили строгий пропускной режим на территорию форта (строже, чем он был у военных), создали свое правительство и ввели там новые «революционные» порядки. Никому из посторонних, даже близким и родителям сбежавших детей, не разрешалось пересекать границу вновь созданного мини-государства, зато туда хлынули любители легкой жизни. В «республике» появились свои магазины, клубы, кинотеатры, кафе и рестораны, где повсеместно распространялись наркотики и спиртное. Налоговое законодательство в Христиании не действовало, и это больше всего взбесило власти. Они отключали подачу в «хипповую республику» — то попеременно, то комплексно — света, воды и газа, резали телефонные кабели, но «христиане» не сдавались, и «республика» продолжала жить.

Как всегда, общество раскололось на противников и сторонников «республики Христиания». Одни говорили, что это гнездо разврата нужно взять штурмом, а ее обитателей разогнать по тюрьмам; другие утверждали, что «так для общества лучше» — ведь вся преступность укрылась за стенами форта; третьи видели в Христиании ростки нового и прогрессивного; четвертые зарабатывали на этом деньги, потому что о республике внутри монархии узнали за границей, и в стране резко прибавилось количество иностранных туристов.

Из сотрудников посольства на территорию республики Христиания удалось проникнуть лишь третьему секретарю Вячеславу Белову. Он с гордостью рассказывал о своих приключениях среди наркоманов и алкоголиков, а мы все страшно ему завидовали.

— Торговля гашишем идет во всю прямо на улицах. Дети, грязные, оборванные, забытые и заброшенные своими родителями, бродят неприкаянными стайками в надежде чего-нибудь раздобыть себе на пропитание. — Белов рассказывал в таком восторженном тоне, словно повидал одно из чудес света. — Ну прямо беспризорщина, как у нас в гражданскую войну.

— А как тебе удалось туда пройти? Ведь хиппи никого к себе не пускают? — удивлялись мы.

— А очень просто. Среди граждан Христиании оказался мой старый контакт из организации троцкистов. Он узнал меня и поручился, что ничего плохого и вредного для республики я не совершу.

Христиания просуществовала несколько лет. Она зачахла на корню и прекратила свое существование только тогда, когда у ее создателей иссяк бунтарский дух и лопнули по швам короткие штанишки.[33] Переболев «детской болезнью авангардизма», они в большинстве своем превратились в исправных налогоплательщиков и уважаемых бюргеров. Дети же «республиканцев» не последовали примеру своих родителей — у «молодой поросли» были уже свои интересы в жизни.