"Преднозначение" - читать интересную книгу автора (Ярославцев Николай)

Пролог

 Взрыв прогремел неожиданно.

А, хотя, положа руку на сердце  и на все другие, доступные и, что характерно, не всегда приличные места, любой даже самый ожидаемый взрыв, всегда гремит неожиданно. Да и был ли он, этот взрыв?

Армейский открытый «УАЗик» подбросило вверх, снизу, из – под капота рвануло пламя. И ему показалось, что время потянулось мучительно медленно и неохотно. Он слышал, как противно, с зубовным скрежетом, рвется обшивка. Как лениво, подобно  отсыревшим дровам в костре, разгорается пламя в соединениях бензо -  и маслопроводов. Как раздувается и трещит по швам бензобак, выплевывая огонь. Картинка прямо для стоп-кадра. Типа того, «Остановись мгновенье, ты прекрасно».

Прежде, когда - то, очень давно, читал в одной, очень умной и жутко героической книжке,  что в такие минуты перед глазами проскакивает вся жизнь. Не проскочила. Даже не подумала. Ни единой картинки в мозгу. Ни единой мысли. Ни задней, ни  передней. Ни какой другой. Не говоря уж про гениальные.

Взгляд застыл на том, что минутой назад было драным, битым и перебитым войсковым имуществом, которое верой и правдой честно служило транспортным средством его разведгруппе. А его, это самое транспортное средство жадно и, практически, самым бессовестным образом, пожирало пламя, пошло игнорируя его, Олега Ольховского, капитана и славного командира означенной армейской разведгруппы.

А ведь при желании было бы что вспомнить. Так сказать, в благовременье. И в теплой кампании «за выпить стопку водки».

Но, спрашивается, кому сейчас нужны его воспоминания?

А если кратенько, чисто символически или конспективно, учился, учился, а потом воевал, воевал. И никакого понятия о романтике воинской службы…

Вот она, эта самая романтика! Горит синим пламенем вверх тормашками, то есть колесами, бесстыдно показывая его глазам лысую резину. Вместе с его, выражаясь высоким штилем, боевыми товарищами. И что уж совсем не понятно,  и он сам там же… Глаза бы не глядели. Сплошное нарушение установленной формы одежды и, что характерно, ни какого уважения к воинскому Уставу. Все в ремки и клочья!

Нет, не пролетела, вопреки мудрому писательскому слову, жизнь перед глазами. Не пробежала. Не ожила, заставив трепетать душу или то что у него осталось.

Может, потому, что не почувствовал ни страха, ни боли. Словно и не сидел он в этом драном «УАЗике». Хотя, отоварили по полной программе. Круто замутили. Вот, когда первый раз, еще в ту, первую Чеченскую на пулю налетел  почувствовал. От боли света белого невзвидел. «Антидот» воткнуть не мог. Хорошо, что рядом солдатик сердобольный оказался… А сейчас, хоть на дискотеку! Или сразу от шока вырубился и крышу снесло до банальных заморочек?

Но народец бойкий их поджидал. Им бы сейчас когти рвать, а они из почерневших окон, как из бойниц, из подствольников шарашат. И «Калашей».  Этого добра сейчас навалом. Вот, оно, стоит скалится равнодушными, слепыми глазницами на перекресток! На горящую машину, на безжизненные, изуродованные до безобразия тела его товарищей. И на его собственное тело. Но, почему - то далеко внизу.   

Не долго мучилась старушка! Даже из города выбраться не успели, как на самодел налетели.

Не повезло ребятам. Хотя, для всех уже не первая командировка. Кто-то, как Андрюха, сам ждал ее, как Христова праздника. Словно неведомая сила его тянула сюда. А, может, и не такая уж неведомая. Как и он, на первой успел отметиться, соплей на кулак помотать. Но точно, не из-за бабок. А сам Андрюха простыми, доступными армейским мозгам, словами объяснить не мог. Взрыв выбросил его из машины. Смерть лицо не изуродовала. Чистое, спокойное. В широко распахнутых глазах  багровеют блики от горящей машины.

А в шаге от Андрюхи он сам. Но на это безобразие лучше не смотреть. В крови с ног до головы, как говядина на скотобойне.

Но если он там, тогда кто здесь?

И где это здесь?

Не фига себе заморочки!

Остается только честно и откровенно признаться, что крыша таки поехала основательно.

Но как, господа хорошие, прикажете не смотреть, когда взгляд  с дикой силой сам тянется к этой бесформенной груде костей и плоти? И что особенно обидно, со всех экранов, нещадно бия себя в грудь или груди, убеждают всех и вся, что здешнее население всей душой жаждет мира и правопорядка. И сгорает от страстной любви, к тем, кто несет на их многострадальную землю этот порядок. К тому же и сама война, если таковая была когда-то, закончилась, практически так и не начавшись.

Накрылся отпуск в этом году жизненно важным, хоть и до крайности тоже неприличным, органом! Каким и чьим, чтобы оставаться в рамках светских приличий, лучше не уточнять. Мысль возникла в голове спокойно и равнодушно. Не только не пробрала его пошлой безысходностью, но даже не взволновала. И с чего бы ей волновать, когда голова, буквально выражаясь, лежит совершенно в стороне от мысли. Или мысль от головы. И нет ей никакого дела до отпуска, как и до него самого. То есть Олега Ольховского.

Можно и без тени сомнения сказать только одно, но очень емкое слово – непруха!

И ни одной заразы рядом. Даже ради смеха. Братва с «Калашами» уже благополучно, и без примитивной спешки,  смылась. Или со слухом напряг?  А,может, и нет. Затаились в этих, совсем не графских развалинах, чтобы встретить тех, кто поспешит на помощь короткими злыми очередями.

Но почему боли нет? Вот же вопрос! Должна же она где-то и когда-то прорезаться? Вот когда зуб прихватило, кайф словил! Приятно вспомнить. Аж морда на бок И не пикнешь. Аборигенов в этом месте, ну ни как не должно было быть. А они  поджидали, притаившись в кустиках, в смысле в городских развалинах.  И не постонать себе в удовольствие, не поохать. А обиднее всего то, что все богатство русского языка осталось по ту сторону зубов, где-то на уровне гландов. Сейчас же раздергало в разные стороны и ни каких эмоций. Ну, ни малейшего желания конкретизировать мысль для прояснения ситуации коротким, ядреным, а потому особенно ясным междометием. И где спрошу я вас, господа хорошие, тот сказочный и безумно восхитительный белый  свет, к которому я сейчас должен стремиться с сумасшедшей скоростью? И о котором, помнится, все уши прожужжали. Или не решили еще, в какие двери отправить?

А может права была мать? Пошел бы в институт, как все приличные люди, и без проблем. Военная кафедра бы от армии отмазала. И все довольны.

Из боковой улицы, в дыму и грохоте, выпал БТР. Без раздумий полоснул длиннющей очередью по окнам  из пулемета. Для гарантии. Или для поддержки штанов. Это как кому нравится. А  если и не нравится, то, по крайней мере, можно выбирать. И ГАЗон с ребятами. Бойцы посыпались на землю и сразу же, четко и красиво, как на ротных учениях, заняли круговую оборону, заглядывая прицелами автоматов в закопченные окна. Вот что значит тренировка! Все без суеты, все на полном серьезе. Не генеральское шоу, красоту показывать не обязательно. Но работают ребята – залюбуешься. По высшему разряду.

Да, как не обидно, а согласиться с тем, что пропал отпуск, все же придется. Но вопрос не этом. А совсем в другом. Прямо противоположном. А дальше что? В смысле куда?

Вся операция по эвакуации их бренных останков уложилась в несколько минут. И ГАЗон, старчески пофыркивая, первым втянулся  в улицу. Вслед за ним, пятясь и водя стволами автоматов по угрюмым развалинам, отступили бойцы. Последним с перекрестка уполз БТР, угрожая закопченным окнам развалин, пулеметом.

-А как же я? Братцы, я же… - Закричал он, провожая взглядом рычащий БТР.

 И замолчал. Понял ли, догадался ли, что не услышат, не остановятся и не вернутся.

Улицу же с уходящими машинами закрыла серая, неясная и зыбкая тень. Медленно поплыла к нему и остановилась в трех шагах. Не скрывая досады, так не хотелось оставаться одному в этой звенящей пугающей неизвестности, и не очень любезным взглядом окинул то, что молча висело перед его глазами – длинный черный плащ, похожий на балахонистый, судейский и капюшон, закрывающий лицо до самого рта. Неведомым образом угадал, что и плащ и капюшон – женские. И лицо под капюшоном тоже  женское. Неестественное белое. Но не бледное. И притягивающее взгляд, как дорогой старинный фарфор. И с художественно вычерченными губами. Даже ножкой под черным балахоном постукивает. Откинула капюшон. Рука белая, с точеными пальчиками. Волосы, как  вороново крыло, по плечам рассыпались. Над пронзительно черными глазами  брови разбежались. И не угадаешь, сколько же лет под этой дивной, в прямом смысле, не земной красотой, прячется.

Удивленно поднял брови.

-Не трудись, воин.

Голос мягкий, как речная волна, говоря поэтическим языком, на перекатах журчит.

-Все равно не угадаешь. Марана я. Иногда просто Марой зовут. Повелительница смерти. – Сказала просто, без излишнего пафоса и женского кокетства. И немного устало.

-Никогда бы не подумал. – Честно признался он. И полез пятерней к затылку.

-Почему это?

В голосе Мараны сквозили нотки обиды.

-На картинках ты старая и противная. Волосы седые, как войлок. Будто сроду не мыла.  Нос крючком, а в руке коса. И прикид ломовой. Сплошные лохмотья. Брось, и ни один бомж не поднимет. Встречаются и того хуже….

Видно было, что Марана немного растерялась.

-Бывает, что и так прихожу. – Смущенно ответила она. На губах появилась легкая и немного виноватая улыбка.

-По настроению?

Спешить уже не куда, коль сама Марана пришла по его грешную душу. Можно и поболтать.

-А почему бы и нет. Женщина, с какой стороны не посмотри. Могу иногда себе позволить. Или ты иначе думаешь? – Охотно согласилась богиня, хотя он не сказал ни слова, а только подумал.

-Честно?

-А разве можно иначе? – Удивилась Марана. – Перед лицом то смерти?

-Ну, если так, то обалдеть можно. – Какой смысл лукавить. Проще ответить, как есть. И отмазка наготове. Крыша по сути дела не на месте. – Обалдеть, не встать.

Наглость вопиющая. Но иногда срабатывает.

Богиня слегка наклонила голову и в прищур смотрела на него, пытаясь вникнуть в тайный смысл его слов. Но, очевидно, его взгляд показался Маране яснее его слов. И она снова улыбнулась.

-Значит, ты воин, не страшишься смерти? – Спросила она, и приблизилась к нему еще на шаг.

-Я похож на идиота? – Обиделся он. – Но если честно  признаться, даже испугаться не успел. А сейчас уж что ее бояться? В смысле тебя. Теперь уж точно твой. Со всеми потрохами. С руками и ногами. Или с тем, что осталось. Как такой красоте отказать? Веди, куда надо. По дороге не рвану.

Капюшон упал на лицо Мараны. Тень колыхнулась, как под легким дуновением ветерка, теряя свои очертания. И теперь он уже по настоящему испугался. Куда он, такой? Без тела без…

-Эй, эй… подруга. Куда же ты? А я?

Но тень успокоилась, капюшон снова упал с головы, открывая лицо богини.

-Твой мир, воин…

-Олегом меня зовут. – Прервал он ее.

-Твой мир давно отказался, воин, - Продолжила она, медленно и устало, словно не расслышав его слов. – Давно отказался от нас, старых богов. Теперь только Единый волен в вашей жизни и смерти. И мы оставили его. Лишь изредка мы заглядываем сюда, чтобы вспомнить молодость мира. И свою молодость. Ушли мы, и затерялась Книга Мертвых, в коей каждому было определено начало жизни и ее конец. А вместе с ней ушло и то, что заставляло людей ценить жизнь, дорожить каждым прожитым днем. И уважать смерть.

-А разве сейчас не так же? Или в ваше время люди не убивали друг друга, не резали за углом в разбоях, не замерзали зимой по пьяному делу? Или не обмирают от страха, узнав диагноз от врача?

-У тебя будет еще возможность, воин, самому ответить на этот вопрос. – Властным движением руки богиня прервала его, не дав договорить. – Я как раз проходила мимо, когда заметила, что твоя растерянная душа висит над местом гибели….

-Так уж и растерянная. – Не очень любезно проворчал он, немного растерявшись. – Хотел бы я посмотреть на того, кто чисто филосовски разглядывал бы свое мертвое тело и не  удивлялся. А я, между нами девушками говоря, только жить начал. Тридцати еще не стукнуло.

-Вот и я к тому же. Смотрю, стоит. Молодым молодехонек. Душа светлая. В грязи перемазаться не успела. Прошла бы мимо, насмотрелась на таких за свою жизнь, да сестрица моя, Макошь, окликнула. Нитка твоя в ее руках дрогнула, да не оборвалась. А самой ей от веретешка не убежать, от дела не оторваться. Остановится веретено, свету белого не взвидишь.

Марана, говоря это, старела и чернела прямо на глазах. Лицо ссохлось и покрылось густой сетью морщин. Губы выцвели и стянулись в узкую, дряблую щель.

А он, глядя на ее преображение, чувствовал, что медленно и уверенно сходит с ума. Марана… Макошь… Словно в сказку угодил. А поскольку окончательно дохлый, довольно страшненькую.

-Ну, не такой уж дохлый. – Криво, словно преодолевая чье-то сопротивление,  усмехнулась Марана. Лицо ее медленно разглаживалось.

-А я слышал, что ты под ее окном стоишь и ждешь, когда из ее руки нитки посыплются. Или уснет. – Решился высказать ей свои сомнения. Спешить не куда. Время есть. Можно и поболтать.

И снова ее лицо, так и не успев разгладиться, почернело.

-Вот же славу себе какую добыла. – Старческим дребезжащим голоском  проскрипела она. – Наговорят же такого. А я ни сном,  духом. Подбираю то, что сестрица  Макошь теряет, и к месту пристраиваю. Сама и пальцем не  пошевелю.

Помолчала о чем – то раздумывая и нерешительно спросила.

-Может мне рассерчать?

Тень вокруг плаща богини стала настолько густой, что в ней потерялась и сама Марана.

-Вот уж на кого грешить надо, так это на сестрицу мою Макошь. Сидит, колода, сиднем день-деньской и не пошевелится, чтобы посмотреть, что у нее в печи чугунок с кашей сидит. Спохватится, соскочит, а нитки из рук так и посыплются, так и сыплются. А то к окошку кинется, Велеса своего поджидая. Тут уж не только нитки,  веретено укатится, да так, что днем с огнем ищи, не отыщешь. А я ходи и подбирай за ней.

В лицо дохнуло нестерпимым холодом. И он почувствовал, как от лютой стужи, сам холодеет, и не рукой, ни ногой…. Подумал так, и грустно усмехнулся. Где сейчас те руки вместе с теми же ногами.

-Да, не переживай ты так, девушка. Не бери в голову. Красоту растеряешь. – Постарался он по-свойски утешить расстроенную богиню. – Когда прижмет к одному месту, еще не то наговоришь со страха. Помню, лежал в госпитале, когда пулю схлопотал, в башке такое творилось, что ни в сказке сказать, ни пером описать. За окном весна, дамочки в мини-юбках и топиках, а я, как бревно на койке… И жить хочется, аж тошнит.

-Ты думаешь?

В голосе Мараны появилась надежда.

-Зуб даю! – Выпалил он решительно. И для убедительности даже ногтем большого пальца о зуб чиркнул. – Хоть к доктору не ходи. Сама подумай, стоит ли обижаться, когда человек, спроси его, себя не помнит? Смерть и смерть.  А некоторые  и заметить не успевают. Вот как я, к примеру. «БАХ!», и готово! По дороге размазало.

Мысли бились отстраненно. Хотя, где бы им биться тем мыслям, когда голова уехала отдельно. И суматошно. И все о чем-то ином, о чем прежде и не думал. Но ни как не о том, что должно было бы волновать его в эту минуту аж до крутячих депрессантов включительно. О собственной судьбе. А он стоит и на полном серьезе, как будто так и надо, успокаивает эту, бог весть откуда взявшуюся, богиню.

-И вообще, не грузись ты так, девушка. У нас это дело поставлено на поток. В три смены, и без перекуров на ночь. Замаешься собирать. Сами привыкли определяться с местом прописки. Если только с землей не перемешают. Так, тогда и думать не надо.

Мозги вот-вот окончательно вырубятся, а он несет черт те что, и ни какого волнения.

Богиня молчала, очевидно обдумывая его слова. Лицо мало -по малу снова разгладилось и на губах появилась улыбка.

-Давно меня, воин, ни кто девушкой не называл. Даже забывать начала. А ты напомнил. Говоришь, и суетиться не стоит?

-Даже в голову не бери. – Озабоченно ответил он. - Лучше подскажи, куда мне теперь. Сам там, а остальное… С пропиской что-то решать надо. Или у вас регистрация?

Понимал, что несет несусветную околесицу и бред собачий, и с будущим было все предельно ясно. Упакуют все лохмотья в гроб, оденут в цинк для красоты и отправят грузом 200 домой, чтобы было старикам над чем поплакать. А он на прописке зациклился.

А, может, и не бред собачий, а самый типичный бред? В смысле, не убили, а ранили основательно? И лежит он сейчас в полном отрубе в кузове ГАЗончика и несет этот  отстой, на потеху ребят.

Марана помрачнела.

-Не бред, воин Ольх. – Тихо, чуть слышно проговорила она и отвела взгляд в сторону. - Для этого мира ты мертв. Но только для этого.

-Спасибо за доброе слово. Умеешь утешить человека. А я как-то сомневался. – Криво усмехнулся он.

И от удивления чуть не подпрыгнул. Но вовремя спохватился. Не на чем прыгать. Все, на чем можно было прыгать там, внизу осталось.

-Для этого? Значит, есть и другие?

-Как бы тебе сказать попроще, воин Ольх. – Марана задумалась, даже лоб морщинами испортила.

-Олег… - Поправил он, понимая, что окончательно сходит с ума. И было от чего. Сначала взрыв, затем эта богиня.. К тому же до сих пор не понятно, толи жив, то ли мертв. – Олег, не Ольх….

Но Марана, похоже на то, даже не расслышала его.

-Будем считать, что есть. Но все зависит от тебя. Согласишься, и будешь жить, пока не порвется нить в руках сестрицы Макошь, а нет…

-Ясно. Понял, не дурак. Заурядный ченч. Вы мне позволяете жить, а я вам…  И что по другую сторону?

-Ченч? – Марана не поняла мудреного слова.

-Ну да, ченч. Ты мне, я тебе… - Пришлось пуститься в разъяснения. – Как у порядочных людей. Услуга за услугу. Элементарный бартер. А я по простоте душевной подумал, что чисто благотворительный подход. Как хороший человек хорошему человеку.

-Никакого обмена. И даже обмана. Все случится само собой. Даже этой встречи ты, воин, вряд ли запомнишь. А если и вспомнишь, то много позднее, когда я сама захочу.

-А не перепутала ты меня с кем? – Олег уже не скрывал своих подозрений. – Олег я. Олег Ольховский, не Ольх…

-Ольх! Так нарекут тебя там. Но знать будут под другим именем. – Убежденно ответила Марана.

-Ну, Ольх, так Ольх. – Покладисто согласился он. – Кто бы спорил. Ольховский или Ольх, если чисто по жизни – не велика разница. Но… - Богиней язык не поворачивался звать такую красоту. – коль скоро все равно не бельмеса не вспомню, намекни хоть одним словом во что вляпаюсь?

Богиня ни как не отреагировала на его грубоватый вопрос. Нахмурилась, черные глаза под смоляными бровями, так, кажется звали их при забытом царизме, заблестели, как вода в бездонном колодце.

-Древнее зло заворочалось, пробуждаясь, в своем тайном укрывище. А с его пробуждением прервется жизнь в этом мире, как это уже случалось не раз, Сын восстанет на отца, брат поднимет руку на брата, род пойдет на род, племя на племя. Мир расколется на полы. Вырвется первородный огнь из своих оков, разольется от края до края и пожрет все сущее на земле. И не будет уж ни земли, ни неба. Все исчезнет, и растворится в этом пламени.

-Шутишь?

-И вечная ночь разольется там, где, где сейчас стоим мы с тобой. – Богиня, похоже, даже не слышала его вопроса.

-Или сейчас не то же?

-Не до шуток! – Властно, как это водится у них, у богов, отрезала Повелительница. – Уж коли я, богиня не из последних, сама за твоей милостью пришла и битый час с тобой лясы точу, словно от пустой поры.

-А я при чем?

В глазах Мараны мрак клубится, как черный туман.

-Я вполне обычный вояка, звезд с неба не хватаю. Таких, как я,  пруд пруди и в кучу складывай. А ты мне мир спасать… Найди, кого покруче. Майорские погоны – вот мой предел. И то не факт.

-Не я тебя выбрала. – Безжалостной рукой подавила она его протест. – Книга Мертвых указала твое имя. Она же вычеркнула тебя здесь, чтобы возродить там.

Кивком головы указала за его спину.

-Неволить не могу. Решать самому придется.

Теперь перед ним стояла не роскошная, поразительной красоты женщина, а настоящая богиня. Такая, какой и возразить язык не повернется. С прямой спиной, властно откинутой головой. И взглядом, который проникал в самую душу.

-А горбатого лепила! Случайно пробегала… И про Книгу эту. - Потерянно пробормотал он. И с надеждой в голосе, чувствуя, как на плечи, ломая позвоночник, валится неимоверная тяжесть. – А боги сами не могут?

-Тебе решать. – Так же твердо ответила Марана. – И жить тоже. А боги в дела людей давно перестали вмешиваться, что бы ты знал.

-А варианты есть?

-Пойдешь дорогой мертвых. – Богиня словно и не слышала его бормотания, заранее угадав исход разговора. – Как раз ко времени поспеешь. – А остальное…. Впрочем все там откроется.

Плащ взлетел над ее головой и густая тень накрыла ее, расползлась в стороны и плеснулась в его лицо, утопив в вязкой чернильной мгле.

-Мара мыла раму. – Почему-то всплыли в памяти строчки из старого букваря. – Мама мыла  Мару. Бред! Полный бред. И сплошная чернуха. Умер, так умер. И не фиг было переделывать.

Детский, визгливый плач ворвался в уши, пробившись через непроницаемую черноту.

-Ольхом назовите, Ольхом….

Голос женский, истерзанный болью и мукой.

-Бред сумасшедшего.

Ослепительно яркий свет режет глаза.

-Кончается. – Басит мужской глуховатый голос.

Могучего вида старик стоит на коленях под низким потолком, склонив косматую, давно не чесаную голову, стянутую поперек лба сыромятным ремешком.  На руках у него голое и  мокрое еще дитя.

-Не кричит уже. Захлебнулся. Отходит должно…

Голос уже другой. Не старца.

-Эх, бабы, бабы.  Родить затеются и то по – людски не выходит. Сама дух испустила, и дитя уходила.

Свет перед глазами медленно тает, голос убегает во тьму. Но успел заметить, как над плечом старика появилось лицо Мараны.

-Круто! За добычей пришла.

Лицо богини дернулось от обиды. Услышала?

Повернулась к нему, губы шевельнулись в неслышном шепоте.

-Тебе отдаю, воин Ольх, тело Ольха…

И сознание, к радости его, помутилось, увлекая в долгожданный мир тишины и покоя.