"Вершина мира. Книга первая" - читать интересную книгу автора (Прокопович Евгения)

Глава 4

Пробуждение было отвратным. Пью я редко и с похмелья страдаю крайне жестоко. После тесного общения с Ивашкой Хмельницким в голове засел бесноватый дятел и при каждом движении начинал упорно долбить беззащитные мозги. События вчерашней ночи припоминались с трудом, словно пробиваясь сквозь пелену тумана, а в желудок какой-то злыдень напихал раскаленных камней, короче, ощущения незабываемые. В такие моменты всякий раз торжественно обещаешь себе навсегда завязать с пьянством. Правда, такого рода клятвы, как правило, не выполняются.

Я медленно сползла с кровати, с тоской взирая на окружающий мир, поплелась в душ. После душа, почувствовав себя почти человеком, решила, что не худо бы выпить кофе. Сначала хотела заказать прямо в номер, но потом подумав, что не худо бы прогуляться, отправилась в гостиничный ресторан. Съев легкий завтрак и выпив две чашки настоящего кофе, я почувствовала себя совсем хорошо. Теперь подремать пару часов и можно будет жить дальше. В этом благостном настроении я отправилась в свой номер, часы показывали одиннадцать, до отлета оставалось не более шести часов. Предстояло решить, как я проведу это время, чтобы ожидание не было слишком утомительным.


…Ночь прошла. Бессонная, полная до краев тоски и тревоги. Раб прекрасно знал, что от подобных хозяек сбежать невозможно, да и толку не будет бежать, насколько он помнил из рассказов своих собратьев, операции по лишению мужской части тела проводятся немедленно. Потом мужик превращается в тряпку и… безнадега-то какая! Оставалась призрачная надежда на непонятно что, потому как его сразу не забрали, а оставили ждать утра в перевалочном бараке.

Солнце уже давно встало и заглядывало ласковыми теплыми лучиками сквозь зарешеченное узкое окно. В полосках горячего света плясали пылинки и, бог мой! умирать-то как не хочется!

Пришел казенный конвоир, эта была очередная странность, обычно его забирали хозяйские. Что конвоир казенный, раб определил по форме, такой же, как и у охранников аукциона. Пришедший бесстрастно глянул на раба, перековал руки, больно завернув их за спину, надел на пояс железный обруч и заковав в кандалы ноги, пристегнул их к обручу. Закончив с этим, нацепил рабу стальной ошейник поверх тесного кожаного, доставляющего немало страданий молодому человеку. Поводковую цепь от железного ошейника защелкнул наручником на своем запястье.

До нужного им места добирались пешком, благо было недалеко. Идти со спутанными ногами было нелегко, раб то и дело спотыкался, получая за каждое промедление по легкой затрещине. Прохожие, попадающиеся навстречу, в большинстве своем брезгливо отворачивались от колоритной парочки. Нагретая мостовая приятно согревала замерзшие за ночь ноги.

Остановились возле огромного здания с разряженным шутом у входа, похоже, охранником. Конвоир протянул угрюмому ливрейному стражнику какие-то документы, тот кивнул и нехотя отворил дверь. В здании было прохладно, а рабу в его ветхих лохмотьях, где дырка на дырке, и вовсе стало холодно.

Долго поднимались по боковой лестнице пока, наконец, не добрались до нужного этажа. Конвойный толкнул высокую стеклянную дверь, и они оказались в достаточно теплом коридоре, застеленном узкой ковровой дорожкой. Напротив двери висело огромное зеркало, раб, увидав в нем свое отражение, даже отшатнулся сначала, но потом решил, что грязное пугало, глянувшее на него с той стороны стекла очень даже ничего. Может, молодую хозяйку отвернет от такого приобретения и она его сразу перепродаст.

Конвоир постучался в дверь нужного номера, ему никто не ответил. Он полез в бумаги и сверился с номером на двери, все было верно. Конвоир пожал плечами, снял с приведенного раба казенные цепи, оставив только его ошейник, заставил сесть на пол, пристегнул кандалы к кольцу, торчащему у пола, и ушел. Раб дождался, когда на лестнице стихнут шаги, подергал кольцо — безрезультатно, оно оказалось намертво вмуровано в пол. Бежать невозможно. Раб устало закрыл глаза. Очень хотелось есть, а пить и того больше.

Он сидел и размышлял о хозяевах, которые совсем не заботятся о своем имуществе, вспоминая теперь о прошлом хозяине почти с симпатией и убеждаясь, в очередной раз — все свободные — сволочи.

В глубине коридора звякнул колокольчик, из разъехавшихся дверей вышла невысокая темноволосая девушка, та самая, которая считалась теперь его госпожой. На ее лице сияли больше глаза, не поймешь сразу какого цвета — то ли синие, то ли зеленые. Свежее личико ее не хранило никаких следов ночного празднования, только темные круги под глазами выдавали неприятное состояние похмелья. На какое-то мгновение показалось, что он ее уже где-то видел. Это было даже не воспоминание, лишь его отблеск за давностью почти истертый временем. Раб едва заметно тряхнул головой, прогоняя ненужные мысли. Он настороженно следил за ее легкой неслышной походкой, пытаясь сходу определить ее характер и свои будущие проблемы. Вот она подошла к нему вплотную и рассеяно уставилась на него, как на незваного гостя, в глазах нет ни намека на обычное хозяйское презрение, только настороженный интерес…


Возле номера меня ожидал сюрприз в виде грязного парня, одетого в тряпье, почти рассыпавшееся от грязи и времени. Возраст его я не отважилась определить точно, разрешив себе предположить, что он достаточно молод. Он сидел на полу, привалившись спиной к моим дверям. Я не могла попасть в номер, минуя его, поэтому, присев на корточки и сравнявшись с ним в росте, вполне миролюбиво поинтересовалась:

— Привет. Ты кто?

— Хороша же хозяйка, — горько усмехнулся он, не поднимая головы, и продолжил с явным ехидством, — не знающая свое имущество!

— Вот черт! — выдохнула я, моментально припомнив подробности вчерашней ночи. Я протянула руку с намерением поднять его голову и заглянуть в лицо. Он дернулся, очевидно, опасаясь непредвиденных действий с моей стороны.

— Спокойно, — как можно ласковее проговорила я, — никто не собирается тебя трогать.

— А кто ж тебя знает! — с вызовом откликнулся он.

Я вздохнула и поднялась, пропустив мимо ушей его дерзкий ответ:

— Ну что ж, пошли, собственность. Негоже под дверями разговаривать.

— Как же я пойду? — в усталом голосе слышалась насмешка, — Я же пристегнут, — он продемонстрировал руки в наручниках, пристегнутых к кольцу, вмонтированному в пол. — Чтоб не сбежал.

— А где ключ? — растеряно спросила я.

— Мне точно не оставляли, — нахальничал он, а когда я повернулась, чтобы идти к портье, тихо, но достаточно отчетливо сказал: 'Дура!'

Парень явно нарывался, а у меня в это утро с чувством юмора было туговато. Резко повернувшись, шагнула к нему, он благоразумно отодвинулся.

— Боишься? — поинтересовалась я, с любопытством разглядывая смятение, на миг отразившееся на его лице, протянула руку и выдала легкий подзатыльник, не настолько болезненный, насколько обидный, — Не шали!

Он демонстративно отвернулся к двери, а я только вздохнула, что поддалась на провокацию. Он явно добивался от меня чего-то подобного, скорее всего, чтобы доказать себе — все хозяева изначально сволочи. Не так надо было начинать, ох, не так! Но кому понравится, когда тебя обзывают 'дурой' ни за что, ни про что? Ладно, душевные терзания пока подождут. Нужно раздобыть ключ и если, как справедливо заметил парень, ему ключа не оставляли, значит нужно поинтересоваться у портье.

Направляясь к лифтам, я мысленно подводила итоги первого знакомства. Мы с ним разговариваем на одном языке, а это уже кое-что (а голос его мне понравился, немного простуженный, но это очень быстро исправляется). Значит, сможем понять друг друга и наладить контакт, это достаточно легко, при наличии некоторой сноровки, конечно. А сноровка эта самая и немалая доля изворотливости у меня имеются — сказывается опыт общения с больными. Что ж, дружок, ухмыляясь зеркалу в лифте, подумала я, мы с тобой еще поговорим, я пробьюсь через колья и шипы, которые ты для меня выставляешь, не пройдет и недели, а может и меньше, и ты у меня с руки будешь есть, в переносном, конечно, смысле. Так наше общение даже будет интереснее. Отнеся его к бесконечной череде своих пациентов, я заметно успокоилась, конечно, неприятный осадок от первой попытки еще оставался, но ничего не поделаешь, первый блин, он всегда комом.


…Снова оставшись в одиночестве, он на несколько минут застыл, уперши невидящие глаза на противоположную стену. Простенок между дверями напротив задрапирован темно-бордовым бархатом. Раб пытался собрать разбегающиеся мысли. Он сделал все, как было задумано, и первое знакомство с хозяйкой переросло в стычку.

Сделал все что, мог чтоб настроить ее против себя — нахамил, как сумел, все же не сильно переваливаясь за грани дозволенного, но в его жизни убивали и за меньшее. Когда она грозно придвинулась к нему, он со злым удовлетворением отметил — она такая же, как все, и уже приготовился понести заслуженную кару, подыгрывая ей деланным испугом. Но… но она поломала ему все планы.

В ней все было не так, неправильно — спокойный разговор, жесты, поведение — все не то, к чему он привык. Она сбила его с толку даже своим подзатыльником. Вместо того, что бы взбеситься, начать орать, топать ногами, пинать бесправное существо она просто придвинулась чуть ближе и прошлась кончиками пальцев по взлохмаченной, давно не мытой голове, даже не ударила, нет. Сделано это было не по хозяйски, а будто походя комара прихлопнула. Свела брови у переносицы, скорчив забавную гримасу, не имеющую ничего общего с настоящей злостью, пальчиком погрозила, как в семье хозяев родители грозили не в меру расшалившимся детям. 'Не шали!' — приказала, а в голосе все равно нет злости или жестокости. От этого, почему-то, стало еще обидней и себя жалко до слез, чего с ним давно не случалось, с тех пор как детство закончилось, так и не начавшись.

Раб потерся спиной о стену, со злорадным удовольствием пачкая грязными лохмотьями и телом выскобленную до блеска поверхность: заживающая кожа все время немилосердно чесалась…


Поход к портье не занял много времени, и уже минут через пятнадцать держа в руках объемистый пакет с ключами и документами, я поднималась в номер. Выйдя из лифта, я увидала, что действующих лиц у моих дверей, к сожалению, прибавилось. Над моим приобретением стоял Эжен, задумчиво почесывая нос. Увидав меня, он забавно вздернул правую бровь и поинтересовался:

— Это что?

— Не что, а кто! — поправила я друга.

— Ну, хорошо, кто? — не отставал Эж.

— Понятия не имею, — честно призналась я, скривив унылую рожу. — Вот познакомлюсь, обязательно расскажу.

— Ты хочешь сказать, что это, — кивок на раба с опаской косящегося на Эжена из-под копны спутанных волос, — твое?

— Да, — пришлось признаться мне.

— Ну, ты, мать, даешь! — неодобрительно хмыкнул он, — Отойдем, разговор есть, — и первым двинулся в сторону окна, кивком приглашая следовать за ним.

Я мысленно плюнула и поплелась за Эжем. Он уперся ладонями в подоконник, задумчиво полюбовался копошащейся внизу улицей, и не глядя на меня, спросил:

— И где ж это тебя так угораздило? Ведь говорил же Дмитрий Петрович не отпускать тебя одну! Неприятностей сейчас не оберемся! Хочешь совет?

— Не хочу! — честно ответила я, Эж мое заявление проигнорировал.

— Избавься от него пока не поздно — на станцию с домашним скотом не пускают!

— Не думала, что ты такой циник, — покачала я головой.

— Я не циник, а реалист, — перебил он меня.

— А он не скот, — парировала я, — и, насколько я помню, устав станции запрещает лишь коммерческую деятельность, а про движимое имущество там ничего не сказано!

— Не сказано, — согласился Эжен, — но ты взрослый человек и должна понимать, что командование от этого в восторг не придет, и ты вполне можешь вылететь со станции! Это же готовый прецедент! Анька, ну подумай, зачем тебе эти стрессы? Проблем же с ним не оберешься, к тому же скоро будут приняты поправки к закону и рабовладение окончательно станет незаконным!

— Вот когда примут, так сразу же и отпущу, — упрямо заявила я, пропустив мимо ушей его мрачный прогноз о моем будущем. Настойчивость Эжена раздражала и укрепляла в уверенности оставить покупку себе.

Он хотел еще что-то сказать, но слов так и не нашел, только выматерился на неизвестном мне языке и, качая головой, заспешил в свой номер разбалтывать новость.

Я посмотрела ему вслед в древнерусской тоске. Сейчас он такого про меня наболтает, что и за год не разгребешь. Да и прав он, черт бы его побрал! Шила в мешке не утаишь, но перспектива общественного порицания и возможной потери работы была не настолько пугающей, чтобы последовать совету друга и сломя голову лететь продавать раба. Я оглянулась, парень сидел на полу, упершись подбородком в грудь и неловко подобрав под себя ноги. Руки, наверное, совсем затекли, он еле заметно поводил плечами, стараясь хоть как-то восстановить кровообращение. Есть небось хочет до тошноты и на полу сидеть холодно. Ну и как его продать, а? Как отступиться, если знаешь, что это для него верная смерть? Клятву Гиппократа давала? Помнишь? '…Помогать наравне как мужчине, так и женщине; как свободному, так и рабу…' Веришь? Отрабатывай, раз случай выпал! И нечего сомневаться, иначе грош тебе цена! Замок поддался, и кандалы с глухим стуком упали на пол, носком туфли откинула их подальше и распахнула дверь:

— Заходи! — сделала я приглашающий жест. Он не шевельнулся. Мне пришлось второй раз за утро устроиться в неудобной позе. На этот раз я не церемонясь повернула его к себе и, посмотрев в глаза, сообщила. — Слушай сюда, дружок, я тебе не надсмотрщик и рукоприкладством заниматься не буду, это противоречит моим принципам. Сегодняшний подзатыльник не в счет — ты нарывался. Кандалы на тебе расстегнуты, и я предлагаю тебе выбор: или ты заходишь в мой номер и остаешься со мной. Я гарантирую, что за отвратительное твое поведение тебе ничего не будет. Или ты перестаешь пугать добропорядочных граждан своим видом, и сваливаешь отсюда.

Я буду не в обиде и с удовольствием избавлюсь от строптивого раба. Я даже заявлять о тебе не стану. Но прежде чем уйти подумай, тебе нужна одежда, деньги, снять ошейник и многое другое. Без этого по твоему виду быстренько определят, что ты беглый. А насколько я знаю, вашего беглого брата не жалуют. Так что тебя пристрелят сразу возле отеля, и это в лучшем случае, потому как могут выловить вольные охотники, слышал о таких? — он угрюмо молчал. Про охотников был чистый блеф, я о них ничего не слышала, более того, я сама их изобрела только что. Но судя по его лицу, что-то подобное все же существовало, я, ухмыльнувшись, констатировала, — Конечно, слышал. А знаешь, что будет, если они тебя поймают? Нет? Так я расскажу — ты пойдешь по второму кругу. Выбор за тобой. На раздумья ровно минута, затем я закрываю дверь на замок, и можешь катиться куда хочешь, но когда поймают и приведут ко мне, я сделаю вид, что в первый раз тебя вижу.

Я медленно поднялась и вошла в номер, неплотно притворив за собой дверь, прошла в гостиную и тяжело опустилась в кресло. Если я в чем-то ошиблась со своими доводами, то обрекла парня на верную смерть. Хотя, никакого выбора у него нет. Это ж не выбор или остаешься, или тебя пришибут. И хотя инстинкт самосохранения самый сильный в этом мире, я немножко волновалась. Надо же, права была служащая — нажила себе головную боль. С другой стороны, не хочет оставаться со мной — его проблемы, в конце концов, что с ним делать ума не приложу, тем более, он сделал все что мог, чтобы меня от него отвернуло.


…Ему казалось — напугать его уже не сможет никто. Но этой девчонке, которую он при желании смог бы удушить одной рукой, это удалось. Хотя напугать сказано громко, а вот растревожить и смутить, это в самую точку. Еще более непонятно оказалось то, что когда к нему в коридоре подошел тот парень, очевидно, ее друг, она отправила его восвояси, вместо того, чтобы попросить помочь ей справиться с непокорным рабом.

Он потер затекшие от кандалов запястья, воровато оглянулся и, поднявшись, пробрался к черной лестнице. Он был уже готов рвануть на себя стеклянную дверь и скатиться вниз по лестнице. Вон она, долгожданная свобода, греет за окном теплыми лучами не успевшую еще запылиться нежно-салатную траву.

Положив руку на блестящую дверную ручку, он вдруг остановился, задумавшись. Зерно сомнения, заброшенное ею в мятущуюся душу, дало богатую поросль. Хорошо, он сейчас выскользнет отсюда, проберется до нижнего этажа, при определенной доле удачи, может быть, выскочит на улицу, а дальше-то что? Он оглянулся на зеркало, оттуда на него все так же смотрело грязное полуголое чучело. Она права, промелькнула в голове грустная мысль, схватят сразу же, не успеешь и двух шагов сделать. Да, ты получил сиюминутную свободу, а что ты с ней делать будешь? В таком виде и без денег далеко не набегаешься — словят через несколько часов, если не сразу при выходе. К побегу надо хорошо подготовиться, а сбежать можно и в другой раз, когда обстановка будет более подходящей. Когда не будешь в центре города, и на каждом шагу не будет шнырять патруль. Да и не будет она ничего с тобой делать, пока не доберетесь до ее дома. Не в номере же операциями заниматься! Похоже, придется вернуться к хозяйке, пока еще не поздно, переступить через себя, покориться и унизительно вымаливать прощение. Она же обещала прощение, правда, хозяевам верить нельзя, а нет, так ляжешь под плеть, не привыкать.

Он оглянулся на приоткрытую дверь хозяйского номера, на тяжелые браслеты кандалов, небрежно брошенные на пол, и едва не разрыдался от необходимости принимать такое ответственное решение — уйти или остаться, чего ему еще ни разу не доводилось делать. Свобода одновременно и манила и пугала, ввергая в первобытный ужас. К тому же раб прекрасно понимал, все сказанное хозяйкой относительно его будущего — правда. Без денег и одежды долго не протянуть, об этом же настойчиво на все лады повторял внутренний голос, которому раб привык доверять куда больше, чем органам чувств. Ему не пробраться мимо электронной стражи — ошейник тут же даст о себе знать оглушительным звоном, а снять его может только хозяин, приложив к замку палец.

Раб в бессильной ярости пнул босой пяткой стену и тут же жалобно охнул — ничем не защищенная нога отозвалась резкой болью. Осязаемая боль вернула к жестокой действительности, от которой его отвлекли мысли о возможной свободе. Необходимо вернуться к госпоже пришибленным и покоренным, надо продержаться до того момента, пока она не покинет это опасное для него место, а потом бежать без оглядки при первом же удобном случае. Он так долго ждал подобной возможности, что несколько лишних часов значения уже не имеют.

Приняв это решение, раб зло ухмыльнулся своему отражению и побрел в сторону хозяйской двери, понуро опустив плечи. Раб проскользнул в приоткрытую дверь, и все сомнения тут же куда-то улетучились, уступая место природной осторожности. Темнота, царившая в малюсеньком коридорчике, ослепила и он, потеряв ориентацию, остановился. Подобрался, и чуть пригнувшись, сделал пару осторожных шажков, в любой миг ожидая нападения, но… ничего не случилось. Глаза привыкли к полумраку, позволяя разглядеть узкий коридорчик. Засаду устроить невозможно.

Толкнув следующую дверь, он оказался в богато обставленной комнате. Такой роскоши видеть ему еще не приходилось, хотя некоторые дома, в которых ему довелось поработать до этого, считались достаточно богатыми. Он оторвал глаза от золотистых стен, увешанных странно поблескивающими картинами, и красиво увитых вьющимися лианами цветов, от мебели, обитой темно зеленым материалом, мягким и теплым на ощупь, чуть повернул голову и увидел ее — свою хозяйку и повелительницу, она сидела в кресле напротив двери, во взгляде темно синих глаз настороженное ожидание.

При его появлении из груди хозяйки вырвался едва слышный вздох облегчения. 'Ей нельзя верить, — напомнил себе раб, глядя в ее глаза, но мысли уже приняли другое направление, — черт, как все неправильно!' — с тоской думал он, отчего-то смущаясь под ее внимательным взглядом. Низко склонив голову, опустился на колени, упершись в пол раскрытыми ладонями выражая полную покорность…