"In сайт / Out сайт, или Любовь из интернета" - читать интересную книгу автора (Прокудин Борис)

Часть 1. Москва

Глава 1

Ее действительно звали Сашей, и она была необычной девушкой во всех отношениях. «Запрется, бывает, в комнате, — рассказывала про нее соседке квартирная хозяйка, — и сидит там неслышно, и не отзывается, хоть милицию вызывай, а потом выходит на кухню с ботинком в руках и говорит: мол, не зажарить ли мне его с картошкой, а то есть очень хочется».

Саша снимала крохотную комнату, в которой скрипучий платяной шкаф был набит книгами, а пустые аквариумы хозяев — яблоками и мандаринами. Стены комнатки пестрели карандашными и акварельными рисунками. На одних были изображены непослушные букеты цветов, на других нарисованы шары, конусы и другие геометрические изыски, а на тех, что побольше, фигуры античных красавцев. Посреди комнаты, прямо на старых обоях, был написан пастелью Сашин автопортрет (благо квартирная хозяйка тогда уже уехала к дочке в Кишинев). Девушка на нем выглядела элегантно, как леди, правда, ее немного портила единственная в комнате розетка, которую Саша заметила слишком поздно. Получилось, что изо рта у леди с обоев перманентно свисала длиннющая белая макаронина, протянувшаяся к пилоту, втиснутому на письменный стол.

Саша приехала из Нижнего поступать в Строгановский художественный университет, но провалилась. У нее были всегда всклокоченные соломенные волосы, черные от краски пальцы и улыбка, как салют в небе. Нельзя сказать, что она была в полном восторге от жизни, и порой ей бывало грустно, зато она совсем не умела скучать. Саша горела желанием узнать все на свете, везде заглянуть и докопаться своими маленькими пальчиками до сути всех вещей. От роду ей было восемнадцать с половиной лет. Она умела пускать дымные колечки, роста была среднего, а двух ее красивых грудок никогда не было видно: одевалась Саша так, будто проходила стажировку в лагере террористов-смертников. Вообще к своей внешности она относилась равнодушно. Запоем читала книги, смотрела старое кино, водрузив ноутбук на подушку, и никак не могла сообразить, куда ей бросить все силы, чтобы втиснуть свое имя в историю мировой культуры.

Может, писать маслом на заказ портреты с пронзительными глазами? Или стать художником на съемках фильмов Михалкова вместо постаревшего Адабашьяна? Или устроиться суфлером во МХАТ и каждый вечер шепотом проговаривать выученные наизусть слова: «Люди, львы, орлы и куропатки…» (насчет собственного актерского таланта она себя не обманывала)? А может, по-быстрому свалить в Японию и до ста лет рисовать веточкой иероглифы на мокром песке в океанском прибое?…

Мысли приходили и уходили, она даже их не все успевала передумать. А пока в ожидании новой приемной комиссии подрабатывала графическим редактором в издательском доме, делала цветокоррекцию фотографий для интерьерных журналов. Работала не каждый день, но ей и этого хватало, чтобы, как она говорила, не видеть света Божьего. Бедной девочке, которая так и лучилась самой положительной в мире энергией, которая готова была прыгать от радости, завидев на небе смешное облачко, приходилось заниматься совсем ей неинтересными, пафосными интерьерами квартир. Таких, на которые ей пришлось бы откладывать деньги лет пятьсот. Чтобы хоть как-то отвлекаться от своей «каторги», в паузах между авралами она начала было читать в Интернете книжки, но это ей быстро наскучило. Читать она любила, держа книгу в руках, шелестеть бумагой, закладывать странички лентами и лопухами, а еще калякать на полях восторженные комментарии. Всех этих удовольствий электронные версии романов ей доставить не могли, и Саша совсем забросила это занятие. Она бы с удовольствием смотрела художественные фильмы на своем отличном мониторе, но кто-то до ужаса умный предусмотрительно заклеил бактерицидным пластырем Cdrom на ее стажерском компьютере. Слава богу, Интернет не отключили, он был ей нужен по работе.

Однажды она забрела на сайт знакомств. И здесь она нашла лекарство от авральных напрягов. Когда Саша чувствовала, что от вида бесконечных каминов, слоновьих кухонь и аэродромных ванных комнат голова начинает наливаться свинцом, она оборачивалась, чтобы убедиться, что никто из сослуживцев не стоит за спиной, крадучись заходила на сайт и начинала маниакально барабанить по клавишам.

Она быстро поняла, что общение на сайте похоже на игру, а порой — на маскарад. Какая разница, что ты напишешь? Никто за это не отшлепает, никто не будет жечь оскорбленным взглядом, никто даже не обидится. Играй!.. В ее виртуальной костюмерной было множество нарядов и масок.

Перед кем-то она разыгрывала роль Лолиты, перед кем-то — Жанны д'Арк, для некоторых она принимала образ хрупкой и мечтательной Ассоли, иным приходилось общаться с Эллочкой Людоедкой.

Почти все «солидные адресаты», едва познакомившись, приглашали ее в кафе или к себе домой, но Саша лишь смеялась. Особенно щекотали нервы приглашения в шикарные рестораны Москвы, полученные в тот момент, когда в животе поднывало от голода, а из продуктов оставалось одно яблоко, и то с черным бочком.

Один старичок раз в неделю звал ее к себе домой, писал, что будут свечи и шампанское, лепестки роз и кальян. Денег сулил. Но стоило Саше произнести слова «записываю ваш домашний адрес», и старичок на время исчезал из сети. Вероятно, на него нападал страх, что Саша — криминальная наводчица, клофилинщица или просто смерть с косой.

Саша мастерила письма, как коллажи. Каждое письмо было настоящее попурри — выдержки из любимых романов, отрывки из старых писем, вольные переложения фильмов французской «новой волны» и вырезки из газет. Впечатление от этих шедевров портила только легкая безграмотность юного автора-графомана.

С Никитой она познакомилась, разумеется, на том же сайте. Дело было зимой. Была такая ночь, когда чудеса выходят на охоту, а сны долго спорят и тянут жребий, кому присниться. Снег валил перьями.

Саша пришла с работы совсем никакая (был выпуск журнала), долго отряхивала куртку от снега, потом налила в таз горячей воды, бросила туда горсть перца-горошка, завела диск Чезарии Эворы, которая поет, будто одолжение делает, сунула ноги в таз и включила ноутбук. Она ввела логин и пароль, зашла в свой профайл и обнаружила пространное письмо от незнакомца, некоего Никиты.

На этом они, собственно, и расстались.

А на следующий день Саша написала Никите, который, честно говоря, уже стер ее из списка контактов:

У Саши действительно была подруга по прозвищу Дива. Когда-то костлявую и длинную, как жердь, девочку не взяли в балетную школу. С пением тоже не повезло, от волнения она вечно путала слова. Но она в раннем детстве была упряма: пела везде и всегда и всем твердила, что, когда вырастет, станет эстрадной дивой. Неизвестно, где девчушка подцепила это слово, но оно врезалось в ее неокрепшее сознание как метеорит в рыхлую землю. На каникулах, которые она проводила у бабушки в городе Туапсе, она надевала ласты, маску, погружала в море лицо и пела рыбам. А что ей оставалось делать, люди ее не понимали?

Потом худющая девочка-дылда подросла и стала длинноногой красавицей, ее писклявый голос — бархатным, а походка из птичьей превратилась в тигриную. И теперь прозвище Дива ей шло как никогда. Настоящее имя Дивы уже никто и не помнил.

Из ее лаковой сумочки всегда торчал толстый журнал с фотографиями знаменитостей, а на дне плавились шоколадки и сыпались из пачки мятные сигареты «Vogue». Она летала над московскими мостовыми, почти не касаясь земли острыми шпильками своих сапожек. Иногда ее посещала удушающая мысль, что жизнь ее глупа, как воздушный шарик. Впрочем, Бог наделил чувством реальности, в этом она могла дать фору своей подруге Саше в сотню очков. Она была очень взрослой, к тому же ей было двадцать пять, поэтому к своей восемнадцатилетней подруге Дива относилась с материнской теплотой.

Итак, июньским вечером Саша сидела за ноутбуком в странной задумчивости. На улице ветер прибивал к тротуарам комья тополиного пуха, в ее окошко, уставленное кактусами, стучал ветками нескромный вяз, а в комнате горела только настольная лампа. Вдруг у самой клавиатуры, на которую рассеянно смотрела Саша, подпрыгнул и загремел телефон. Саша вздрогнула, одной рукой схватилась за сердце, а другой — за мобильный.

— Привет, Санька! — прокричала в трубку Дива. Голос ее гудел сиреной в какофонии уличного движения. — Ты дома вообще?

— Господи, Дива, это ты? Так меня напугала!

— Держись, сестричка, конец близок! — бодро орала Дива. — Ну, ты где? Я не поняла! Я мимо тебя проезжаю. Дай, думаю, заскочу. И мартини бутылочку нашла в косметичке…

— Где нашла? — крикнула Саша. В трубке шумело. — Я не слышу…

— В магазине, дурочка, — на другом конце раздался жизнерадостный смех, и связь оборвалась резкой тишиной.

— А чего она нашла-то? — сказала Саша вслух и недоуменно хмыкнула.

Через пять минут Дива стояла на пороге Сашиной квартиры во всей своей красе. Волосы ее от движения пришли в смятение. Она ворвалась в прихожую взмыленная и стройная, как лошадка. На ней был расстегнутый легкий плащ белого цвета, мушкетерская рубашка с широкими рукавами и голубые джинсы.

— Привет детям подземелья, — провозгласила она и принялась целовать Сашу в щеки. От Дивы пахло благородным алкоголем. Глаза ее сияли, а пухлые губы блестели, как у ребенка.

— Ты что это, выпила уже? — засмеялась Саша.

— Это меня так, за ланчем вискарем облили. А выпьем мы с тобой, сейчас.

Дива сунула в руки подруги литровую бутылку теплого мартини и запрыгала на кухню, скидывая сапожки.

— У тебя поесть что-нибудь найдется, закусить то есть? Виноград или сыр твердый. Можно, правда, и мягкий, но лучше твердый: роклет какой-нибудь, грюер…

— Ой, Дивуль, — сказала Саша, — нет ничего, только сосиски да яблоки.

— Какие сосиски, позорница?!

— Молочные…

— «Молочные», — передразнила ее Дива. — Ничего не поделаешь. — Дива поскакала обратно к двери, где оставила сумочку. — Будем давиться шоколадом.

— Мамочка родная, где же эти стаканы?! — Саша стояла босая на столе и шарила рукой на висевшей над ним полочке. На нее сыпались какие-то листочки, и среди них газетные вырезки, засунутые неизвестно кем неизвестно когда между стекол. Стол под ней раскачивался и урчал, как пустой желудок. — Я ведь помню, были у меня фужеры…

Дива вошла в комнату, разрывая фольгу на большой шоколадке.

— Боже, Саша, девочка моя! — Она долгим взглядом обвела комнату. — Ты скоро захрюкаешь в своем хлеву, мне прямо стыдно за тебя! Ты чего на стенку полезла?

— Ищу хрустальные фужеры. — Саша зажмурилась и раскрыла рот, приготовившись чихнуть от пыли. — Мы же дворяне.

— Не это ли ты потеряла, душа моя? — протянула Дива. Она крутила в руке хрустальный фужер, полный засохшей краски.

Комната Саши походила на мастерскую алхимика. Посредине, повернутый к окну, стоял мольберт, заваленный бумагой. Вокруг на стульях и табуретках были разложены краски, из йогуртовых бутылочек торчали кисти. В углу, на расстеленных газетах, возвышались немереный кусок зеленого пластилина и рядом вылепленная из него рука с пальцами, сложенными в фигу. Получилось довольно грубо, но выразительно. Чувствовался талант. Маленькая кроватка была, как кирпичами, обложена стеночкой книг по колено высотой. На столе вокруг раскрытого ноутбука была выставка всевозможных чашек: с кофейной гущей, засохшей на дне, с окаменевшими пакетиками чая, с краской, две пепельницы с бычками, под правую и под левую руку. Венчал композицию желтый стикер, приклеенный на монитор ноутбука, с надписью: «Готовься к экзаменам и умри!»

— Слушай, — сказала Саша, когда они с Дивой, потеснив пластилиновую фигу, разместились на полу и пили вино полулежа на коврике, — хотела тебе кое-что рассказать.

— Валяй.

— Я хотела тебе рассказать…

— Что?

— …Что очень рада тебя видеть.

— Ой, Сашка, я тоже страшно рада тебя видеть! — Дива потянулась к Саше и поцеловала ее. — Я почти месяц из дома не выходила. Наверное, растолстела. Посмотри. — И она похлопала себя по голому животу.

— Да не растолстела ты!

— Просто не хочешь меня расстраивать, маленькая подхалимка.

— Ничего подобного, — сказала Саша, — я бы тебе с порога заявила, что ты стала похожа на корову.

— Непохожа?

— Похожа на конфетку «Коровка».

— Спасибо, милая. А кстати, знаешь, как меня назвал этот мерзавец?

— Кто?

— Да Сережа.

— Миша ж был. Он тебе разонравился?

— Разонравился? Да я полгода с ума сходила по этому говнюку неблагодарному. Встречу его, ей-богу, удушу не задумываясь. Слюнтяй!!

Дива сжала губы с такой силой, будто боялась, что изо рта вылетит попугай, и нахмурилась.

— Ну и как назвал?

— Кто? — спросила все еще надутая Дива.

— Сережа…

— А, этот… Телочкой!

— Потому что у него бычья шея? — захохотала Саша.

— Все бы тебе смеяться! — Дива высунула язык.

— Ты что, опять влюбилась? — спросила Саша.

— Ты издеваешься?!. У него в голове знаешь что?

— Что?

— Да ничего. Как в дырке.

— И пушка в бардачке…

— Нет у него никакой пушки, что ты несешь?!

Саша, смеясь, подлила в бокалы мартини.

— Ачего это ты из дома не выходила? — спросила она.

— Не скажу, ты еще маленькая. Потому что никто меня не любит… И я никого. Вот. А тебя люблю. Это точно.

Подруги засмеялись и чокнулись хрустальными фужерами.

— Отлично, — сказала Саша, — станем с тобой лесбиянками.

— Ты пустомеля, — сказала Дива. — До такого доходить нельзя. Из-за этого, может быть, динозавры вымерли… К тому же я человек набожный. И пристойный. Смейся-смейся. Для меня главное — семья, очаг, все такое.

— А я вот, кажется, не влюблялась с четырнадцати лет, — сказала Саша в задумчивости. — Он жил в нашем дворе и поступил в морское училище. Я тогда ходила по городу и во всех парнях в матросской форме видела его, везде, даже в шуме машин, слышала его голос. Я спускалась к реке, бросала камушек в воду, и мне мерещилось, будто он стоит у меня за спиной…

— И хочет столкнуть в реку! — засмеялась Дива.

— Дура ты!

— Ну извини, пожалуйста.

Саша закурила.

— А самое страшное было знаешь что? — сказала она.

— Что?

— Случайно столкнуться с ним, когда он приезжал на каникулы. Я дрожала, у меня пересыхало во рту. Дверь, что вела на крышу, была заперта на замок. Я сломала его чуть не голыми руками!

— Ты можешь!

— Ну. Простой такой был замок, висячий. Вот, я его сломала и стала каждый вечер выходить на крышу. Залезу, сяду на краешке, ноги свешу и курю. И такое ощущение, будто я с войны вернулась. Чувствовала себя жутко взрослой. Одноклассники представлялись мне детьми из песочницы…

— Ты — рефлектор.

— Что? — сказала Саша. — Как ты меня назвала?

— Рефлектор, дурочка! Как Гришковец. Слишком много рефлексируешь. Все время!

— Ура! — Саша вскочила и закружилась по комнате. — Я — рефлектор! Большой и клевый рефлектор! Светить всегда, светить везде… И никаких тебе гвоздей! Вот лозунг мой и солнца!..

— Не кружись так, зубами мебель поцарапаешь, — сказала Дива. — Кстати, о солнце. Так хочется на море! В песочек с головой закопаться, с пальмой обняться. Смотри, вот мы сидим с тобой, убитые, пьяные, за окном дождь. А кто-то сейчас садится в серебристый авиалайнер. Красавцы пилоты, золотые крылышки на фуражках и рукавах. Два часа — и ты в теплом море. Шаланды, дельфины, белые пароходы, на палубе громыхает вальс, а ты сидишь в широкой шляпе пьешь, французское вино, смотришь на чаек, слушаешь комплименты, и на все тебе насрать.

— А ты меня возьмешь на свой пароход?

— Да ты уже сидишь напротив, капитан обмахивает тебя пальмовой веткой и шепчет про айсберги и пингвинов.

— Точно! — подхватила Саша. — Лиловые негры принесут нам шампанского, мимо будут проноситься острова с неизвестными народами, мы увидим гроты с жирафами, амазонок, танцующих с саблями…

— Сашка, как я тебя люблю! Давай еще выпьем…

Они обнялись. За окном продолжался дождь. По обоям прыгали тени расшевеленного ветром вяза. Где-то во дворе заныла автосигнализация.

— И почему нам так не везет?! — сказала Дива и отвернула лицо в сторону. По ее щеке скользнула слеза.

— Далеко-далеко, на белом пароходе плывет наше счастье… Э, да у нас думка! Грустный ангел пролетел! Ты когда-нибудь смотрела в глаза дельфина? Они всегда грустные. Как у тебя сейчас. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что мы еще не ели мороженого!

Саша вскочила и скрылась на кухне. Потом появилась с огромной пластиковой ванночкой мороженого с торчащими с двух сторон, как антенны, столовыми ложками.

— Ладно, хватит об этом, — сказала Дива. — Так что ты хотела мне рассказать?

Саша запустила руки в волосы и зажмурилась.

— У меня появился ухажор, — сказала она. — Ирландец. Я с ним в сети познакомилась. Замуж зовет.

— Бедная козочка! — Дива чуть не поперхнулась мороженым. — Саша, милая, в Интернете тусуются одни извращенцы!

— Неправда! Там все тусуются.

— Представляю этого ирландца. Какой-нибудь дедок развратный, плешивый, вывесил фотку Бэкхема, треплется с дурехами малолетними, а сам мечтает их расчленить… А может, уже расчленил!

— И съел…

— Ага.

— Что ты несешь?!

— Вот именно. Съел или забетонировал в подвале. Господи помилуй! — Дива перекрестилась, переложив бокал с вином в левую руку, а потом подняла ее вверх, как победный флаг: — Я тебя садистам не отдам!

— А вот и нет! Он отличный парень, с улыбкой как в рекламе зубных паст. Инженер, у нас на стажировке. Очень порядочный и перспективный ужасно.

— Прямо ужасно?

— Да. Мы с ним знакомы полгода. Встречались, гуляли по набережной, сидели в ирландском кафе. Все было так мило, пиво пили… Ну, я ему наворачивала о Шекспире, Джойсе. Выпендривалась, короче, так ненавязчиво. А он — бац, и говорит: ай лав ю, люблю — не могу. Типа ты такая умная, и у нас с тобой взаимопонимание.

— А откуда ты знаешь, что он не педофил? И почему ты от меня его скрывала все это время?

— Ничего я не скрывала, просто не говорила. Не знала еще, что про него говорить. Я ведь тоже не могу твердо сказать, люблю его или нет. Такого, как было тогда, в четырнадцать лет, чтобы до дрожи, я не чувствую. Но он мне уже два раза снился. И потом, у него ямочка, когда улыбается. На левой… нет, на правой щеке.

— Может быть, на подбородке?

— Точно, на подбородке! — Саша засмеялась. — Ой, слушай, а как распознать педофила?

— Ну, глаза бегают, милиции боится…

— Нет, Пол милиции вроде не боится.

— Ну а как он в постели?

— В какой постели?! — негодующе подняла брови Саша. — Совсем дурная? Мы с ним в кафе или баре сидели, на выставки ходили. Он меня до дома провожал. Только раз в щечку поцеловал, и все. Он нормальный парень, а ты падшая. Когда в Москве будут ваять памятник падшим, тебя пригласят позировать…

— Знаешь что, козочка, — сказала Дива, выливая остатки вина в свой фужер и закуривая. — У меня было немного мужчин, всего четверо или пятеро… — Она уронила бутылку, не донеся ее до пола, слова немного не слушались ее. — И все по жизни — козлы!

Но сейчас не об этом… О чем это я говорила? Ах да! Как утверждают современные ученые, постель — это детектор лжи. В постели человек как перед лицом вечности. — Дива опять переложила бокал в левую руку, а правой сделала широкое круговое движение: — Усекаешь, что я тебе рассказываю?

— Я усекаю, что говорить мне с тобой больше не о чем, — сказала Саша. Ей было тепло и хорошо, голова становилась тяжелой, ее надо было поддерживать рукой. — Он положительный, мой Пол. Он даже не обиделся, когда понял, что я его с фотографией обманула…

Саша вдруг осеклась и прикрыла рот ладонью.

— С какой фотографией? Ты под чужой фоткой сидишь? Не под моей ли? — Дива поднялась и взяла обеими руками Сашу за шею: — Говори, быстро!

Саша попыталась встать.

— Сидеть! — Дива стояла, не отпуская Сашину шею. — Колись, несчастная!

— Да, я поставила твою фотографию. — Саша улыбалась во весь рот. — Точнее, восемнадцать твоих фотографий…

— Повтори по буквам.

— Красный твой альбомчик отсканировала. В купальнике, с питоном в цирке, еще на выпускном…

— Замолчи! — сказала Дива. — Вот засранка! Убить тебя мало. И теперь все прыщавые и слюнявые недоноски пялятся там на меня…

Дива отпустила Сашину шею и слегка стукнула подругу по голове, потом потянулась и, стараясь ни на что не наступить, подошла к окну. По нему зигзагами спускались капли, размазывая по стеклу свет уличного фонаря.

— Не расшибить бы башку, ходишь у тебя, как по минному полю, — сказала Дива, глядя в сумрак окна.

— Прости меня, Дивочка! — Саша неслышно подошла и обняла подругу за плечи. — Ты же у нас такая красавица! А я — так. Благодаря тебе я познакомилась с запредельным парнем. Он бы меня просто пролистнул. А так глазом зацепился. Все благодаря тебе… Не обижаешься?

— Херово, что мои фотки в инете… — Дива запрокинула голову. — Хотя… Ну что с тебя взять, с балбески? Дитё, блин! Ладно. Слышишь, Сашка-промокашка, метнись-ка кошечкой через свою стройплощадку, посмотри, ничего в бутылке нашей не осталось?

— Нет, голяк, — весело сказала Саша из угла.

— Не будем унывать, — бодро проговорила Дива, — покурим по последней — и в койку… Какая в конце концов разница? — уже через минуту говорила Дива, свернувшись клубочком на крошечной Сашиной кровати. — Найдено — нажито, потеряно — прожито…

С закрытыми глазами она принялась было стягивать с себя джинсы. Но те были в обтяжку и шли туго.

Притомившись, Дива решила сделать перекур, зажгла сигарету.

— Слушай, Санька, — проговорила она, не выпуская сигарету изо рта. — Насчет твоего ирландца… Как ты думаешь, можно жить с человеком, который «Место встречи изменить нельзя» не смотрел? — Дива принялась задумчиво трусить ногами, джинсы потихоньку сползали, пока наконец не упали на пол. — И «С легким паром», и «Девчат», и вообще… Это же хрен знает какая культурологическая пропасть! Ты ему, предположим, скажешь: «Наши люди в булочную на такси не ездят!» А он будет пялиться на тебя и думать: все ли в порядке у моей курочки?…

Дива замолчала. Саша хотела было возразить, но, пока собиралась с мыслями, ее прекрасная подруга уже посапывала во сне. Саша подошла к Диве, затушила сигарету, которая лежала на краю пепельницы, вытряхнула подругу из мушкетерской рубашки, расстегнула ее тугой лифчик, накрыла одеялом и примостилась рядом.

Ночной туман на улице стал светлее, в промежутке между соседними домами зажегся красный прожектор солнца. Бешено зачирикали птицы. Они кричали с таким простодушным хамством, что Саша всерьез пожалела об оставленной в Нижнем рогатке.