"Я шел с Ганнибалом. Историко-приключенческая повесть" - читать интересную книгу автора (Бауман Ганс)

3

Для слонов наступило время, когда они опять стали просто слонами.

Война кончилась. Приближались холода, и солдат-наемников, мечтавших об отпуске, отпустили на родину: в Ливию[11], на Балеарские острова[12], в ближние и дальние деревни Иберии. В сторожевых башнях и укреплениях, сооруженных вдоль побережья, был оставлен только небольшой отряд. В лагере остались часовые, главным образом нумидийцы и спартанцы.

Лагерь соорудили неподалеку от столицы страны — Нового Карфагена. Город тоже вырос на берегу моря и быстро расцвел. Его порт, так же как и в Сагунте, был открыт на юг. Между Карфагеном и Новым Карфагеном оживленно сновали корабли. Они увозили серебро, рыбу и рабов в Африку и доставляли оттуда драгоценные товары и наемных воинов. С севера через Новый Карфаген везли олово. Многим наемным воинам[13] Новый Карфаген так нравился, что они забывали о родине. Гарнизон лагеря проводил там почти все свободное время. Возвращаясь в лагерь, воины хвастались городскими приключениями. Большинство этих рассказов не предназначались для моих ушей, но солдаты были так пьяны, что забывали об этом.

Один карфагенянин, много лет плававший по морю, любил встречать восходы солнца на скале возле порта — вовсе не из-за солнца, а из-за приходивших на рассвете кораблей.

— Некоторые из них приходят под кроваво-красными парусами, — рассказывал он.

Я видел это еще в Сагунте, но в новом городе я не хотел смотреть на такое.

Слоны доставляли мне много хлопот, особенно Сур. Я должен был содержать его в чистоте и кормить. Чем ближе я знакомился с этими гигантскими существами, тем удивительнее они мне казались. Все в них было особенным, даже их жажда и голод. Сур легко съедал за день до сотни мин пищи[14]. В его хоботе легко помещался огромный кувшин; он втягивал воду, потом поднимал хобот и выливал ее в рот. Твердую пищу Сур тоже брал хоботом, отправляя туда же. При этом он был привередлив: многое из того, что я ему приносил, оставлял нетронутым.

Бывало, он не трогал какую-нибудь ветку только потому, что она была не гладко обрублена, или ему не нравилось, что на ней попадаются увядшие листья. Однако он не был таким привередливым, когда срывал ветки сам. Больше всего любил он искать еду без нашего участия, и это не отличало его от других слонов. Но лакомками были все: они срывали с дерева кору, раскапывали бивнями землю, обнажая корни, срывали траву целыми пучками и, высосав из нее все соки, опять выплевывали. Учуяв в земле луковицу, они опускались на колени и долго копали бивнями или рыли хоботом, пока лакомый кусочек не отыскивался. Когда палило солнце, что бывало все реже, они обмахивались какой-нибудь веткой, а потом съедали ее. Увидев на дереве плоды, они раскачивали его головой, пока плоды не падали на землю. Часто они бывали при этом нетерпеливы, и если дерево их не слушалось, то они целиком выкорчевывали его бивнями.

У Сура был только один бивень — правый, — и я никогда не видел, чтобы он им орудовал. Когда я спросил об этом Карталона, тот ответил:

— Этот бивень всего лишь украшение — бивень-слугу он потерял.

У всех слонов левый бивень является слугой — с его помощью они действуют, а правый бивень слоны щадят. Так, во всяком случае, говорили погонщики. Когда Карта-лон начинал рассказывать о Суре или о других слонах, то конца этому не было видно, как дна в полном до краев колодце. Карталон объяснил мне однажды, почему Сур не раздавил мне ногой плечо:

— Это потому, что в ступнях слонов спрятаны мягкие жировые подушечки.

А затем он сказал:

— Вообще в слонах есть что-то загадочное, чего нет у других животных. Я уже давно имею с ними дело, но до сих пор удивляюсь, как легко такой колосс берет препятствие, ложится или встает.

Но Карталон поведал мне не только это. Как-то он сказал:

— По ногам слона можно определить его высоту: она равняется двум обхватам его ноги. За одну ночь он преодолевает расстояние, на которое лошади не хватит не только ночи, но и дня в придачу!

Да, на свои ноги он может положиться. Но еще больше на свои уши! Он ловит ими малейшие шорохи: отчетливо слышит, когда взлетит птица или хрустнет сучок…

Но более всего хвалил Карталон хобот слона:

— Хоботом он разбивает все: одного удара достаточно, чтобы убить человека или переломить крестец льву, — можешь мне поверить. Хобот служит слону носом и шлангом, оружием и рукой. Хоботом он может поднять с земли самую маленькую монетку. С помощью хобота он обливает себя водой или прохладным илом. Когда слон чувствует тревогу, он поднимает хобот, как грозную змею. — Говоря о хоботе Сура, Карталон всегда приходил в восторг: — Посмотри на него внимательно! У него на кончике хобота только один «палец», а не два, как у других слонов. Так же как у него только один бивень!

Но Карталон не утаивал и слоновьих слабостей:

— Слабое место слона — это шея, он никого не может оттуда сбросить. Именно там сидим мы, погонщики, и управляем слоном… Шея у слонов слишком коротка, поэтому они не умеют оглядываться. Еще им мешают огромные уши. На слонов легко нападать сзади, это они знают и потому никогда не чувствуют себя в безопасности.

Но многие тайны слонов я разгадал сам. Я ухаживал за ними каждый день. Ночью я тоже был рядом с ними — я спал и чувствовал в темноте их присутствие. Всего их было сорок. Вскоре я знал их всех по именам, и они отличали меня от других погонщиков.

Постепенно я стал понимать и язык слонов. Если им что-нибудь нравилось, то из глубины горла раздавалось тихое бормотание. Если их что-нибудь забавляло — раздавалось попискивание в кончике хобота. Когда они друг с другом советовались, слышалось легкое ворчание. Страх они выражали каким-то грудным клокочущим звуком, гнев — грохотом, да таким, что казалось, что слон вот-вот разорвется. Как-то, когда один слон напал на другого, из его глотки раздался такой страшный вопль, что я застыл на месте.

Но обычно они ладили друг с другом, и с погонщиками тоже. Каждый из погонщиков любил только своего слона и считал, что все другие ничего не стоят. Горе тому, кто оскорбит слона, которого погонщик считает частью себя самого! Такому обидчику несдобровать.

В прохладные дни слоны чувствовали себя хорошо. Жару они переносили хуже, чем холод. Но даже в полуденную жару они иногда принимали пыльные ванны, особенно когда знали, что могут сбросить с ног надоевшие путы и зашагать к реке, к широкому броду неподалеку от лагеря. Иногда слоны поднимали пыль, чтобы узнать, откуда дует ветер.

В пыли слоны купались только в крайнем случае, их всегда тянуло к воде. Воду они любили больше всего. Одни сразу же уходили в глубину до тех пор, пока над водой не останутся только спина и затылок. Другие не спешили, окунаясь бесшумно, как облака. Некоторые, наоборот, плюхались в воду с таким шумом, словно падали скалы. Так обычно делали молодые слоны: они брызгались водой, им даже приходило на ум мыть прибрежные камни, до которых не добиралась река. Они лепили глиняные шары и гоняли их перед собой наперегонки, дрались за эти шары или вдруг втроем и вчетвером нападали на Карлика — слона, который был уже взрослым, но оставался не выше четырехгодовалого слоненка. Бояться ему, правда, было нечего: великаны просто дразнили его, никогда не заходя слишком далеко. Было видно, что он им нравится. Погонщиком Карлика был чернокожий великан, намного переросший своего подопечного.

— Кто из вас может сказать, что он выше своего слона? — похвалялся этот погонщик перед другими. — И у кого еще есть такой слон, у которого все друзья?

И чернокожий был прав: Карлика баловали все. Большие же слоны бывали завидущими, они при случае враждовали, колотя друг друга бивнями и хоботами. Каждый из них имел определенных друзей, с другими же слонами лишь более или менее ладил.