"12 Жизнеописаний" - читать интересную книгу автора (Джорджо Вазари)

ЖИ3НЬ РАФАЭЛЯ ИЗ УРБИНО, ЖИВОПИСЦА И АРХИТЕКТОРА

Перевод Б. Грифцова, примечания А. Дживелегова

Насколько щедрым и благословенным бывает иногда небо, одаряя одного человека бесконечными богатствами своей сокровищницы и всеми милостями и редчайшими талантами, которые обычно оно распределяет в течение долгого времени между многими, это можно видеть столь же одаренному, сколь обаятельному Рафаэлю Санцио из Урбино. Наделенный от природы скромностью и добротой, лишь изредка встречающиеся у людей, он к благородной человечности своей натуры присоединил в качестве прекраснейшего украшения изящную приветливость, которая проявила свою ласковость и приятность в обращении со всеми людьми и во всякого рода делах. Побежденная творчеством Микеланджело Буонарроти, природа пожелала также быть побежденной соединением искусства с чудесным характером и подарила миру Рафаэля действительно, прежде большинство мастеров от природы склонны к некоторому чудачеству и ярости нрава, которые не только делали их оторванными от действительности мечтателями, но и были причиной того, что мрак и тьма пороков встречались у них чаще, нежели блеск и сияние добродетелей, и ведущих людей к бессмертию. Это было достаточным основанием для того, чтобы в противоположность им она дала Рафаэлю блеск редчайших достоинств души соединенных с таким изяществом, усердием, красотой, скромностью и нравственностью поступков они могли бы прикрыть собой самый отвратительный порок или величайший позор. Вот почему с уверенностью можно сказать, что те, кто обладает такими редкими дарами, какие проявились у Рафаэля из Урбино, – не простые люди, а, если позволительно выразиться, смертные боги, которые, оставляя здесь среди нас, в своих произведениях воспоминания о своем славном имени, могут ждать на небесах достойной их трудов и заслуг награды.

Рафаэль родился в знаменитом итальянском городе Урбино в святую пятницу 1483 года1, в три часа ночи, от некоего Джованни де Санта2, художника посредственного, но человека здравомыслящего и способного направить сына по тому доброму пути, который, по несчастью, не удался ему самому в молодости. А так как Джованни знал, насколько важно для детей молоко их собственной матери, а не кормилицы, то он и пожелал, когда родился Рафаэль (которому дали это имя при крещении в знак счастливого предзнаменования), чтобы его единственного сына кормила родная мать3 и чтобы он с нежного возраста привыкал у себя дома к отцовским обычаям, а не к грубым и неблагородным нравам и навыкам простолюдинов и крестьян. Когда он подрос, отец начал обучать его живописи, видя в нем большую склонность к этому искусству и прекраснейший талант; таким образом, уже через несколько лет Рафаэль, еще будучи отроком, стал оказывать большую помощь Джованни во многих работах, исполненных им в герцогстве Урбинском. В конце концов, добрый и любящий отец понимая, что сын может научиться от него самого очень немногому, решил устроить его у Пьетро Перуджино4, который, как ему говорили, был в то время лучшим среди художников. С этой целью отправился он в Перуджу, однако не застал там Пьетро и, поджидая его, начал работать в Сан Франческо. Когда же Пьетро вернулся из Рима, Джованни, человек очень обходительный и любезный, подружился с ним и в подходящую минуту самым вежливым образом, насколько только умел, высказал ему свое желание, на что Пьетро, человек весьма учтивый и любивший прекрасные таланты, ответил согласием принять к себе Рафаэля. Тогда Джованни, исполненный радости, отправился в Урбино, забрал мальчика у горько плакавшей, нежно любившей его матери и отвез его в Перуджу, где Пьетро, убедившись в его способностях к рисованию, а равно в его воспитанности и нравственности, высказал о нем суждение, со временем вполне оправдавшееся наделе. В особенности следует отметить, что Рафаэль, изучая манеру Пьетро, подражая ему так точно во всех отношениях, что копии его не отличались от оригиналов учителя и нельзя было вполне отличить работу его и Пьетро, как это ясно видно теперь в церкви Сан Франческо в Перудже по некоторым фигурам, которые он написал маслом на доске для мадонны Маддалены дельи Одди. Там изображены Богоматерь, вознесшаяся на небо, Иисус Христос, ее венчающий, и возле саркофага – двенадцать апостолов, созерцающих небесную славу, а на пределле внизу три небольших картины: «Благовещение», "Поклонение волхвов» и «Сретение Господне»5. Работа эта, в самом деле, выполнена чрезвычайно тщательно, и тот, кто недостаточно разбирается в манере разных художников, наверное, подумает, что она принадлежит кисти Пьетро, хотя сомнения быть не может в том, что сделал ее Рафаэль. Потом обстоятельства принудили Пьетро вернуться во Флоренцию, а Рафаэль уехал со своими друзьями из Перуджи в Читга ди Кастелло, где написал в Сант Агостино картину такой же манерой и, кроме того, в Сан Доменико распятие, которое всякий принял бы за работу Пьетро, если бы не было здесь подписи Рафаэля6. В то же городе в церкви Сан Франческо написал он на дереве обручение Девы Марии, небольших размеров, по которому явственно видно, как возрос его талант, насколько утончил он и превзошел манеру Пьетро. В этом произведении перспективно взятый храм изображен так любовно, что удивительно видеть, какие трудные задачи ставил он себе в этом опыте7.

В то время как, следуя этой манере, достиг он величайшей славы, папа Пий II8 поручил расписать книгохранилище Сиенского собора Пинтуриккьо, и этот последний, бывший другом Рафаэля и, зная его в качестве отличного рисовальщика, взял его с собою в Сиену, где Рафаэль сделал ему несколько рисунков и картонов для этой работы. Не продолжил он ее только потому, что некоторые художники в Сиене9 с величайшей похвалой отзывались о том картоне, на котором Леонардо да Винчи прекрасно изобразил группу всадников для украшения залы Совета во флорентийском дворце, а также об обнаженных фигурах, еще более прекрасных, которые исполнил Микеланджело в соревновании с Леонардо; тогда-то Рафаэль, всегда стремившийся усовершенствоваться в искусстве, был охвачен настолько сильным желанием побывать во Флоренции, что бросил ту работу, забыв о своих выгодах и удобствах. Когда же он приехал туда, самый город понравился ему не меньше тех произведений, показавшихся ему божественными, и поэтому он рассудил остаться в нем на некоторое время; там и подружился он с несколькими молодыми художниками – Ридольфо Гирландайо, Аристотелем да Сан Галла и другими – и снискал себе общее уважение в городе, а больше всего со стороны Таддео Таддеи, который, ценя даровитых людей, постоянно приглашал к себе в дом и к своему столу. Рафаэль же, который был олицетворенным благородством, не пожелал уступить ему в любезности и написал для него две картины10, представляющих собою переход от первоначальной манеры Пьетро к другой, гораздо более совершенной, которой он научился позже, как будет сказано ниже; картины эти и поныне находятся в доме наследников помянутого Таддеи. Была еще у Рафаэля большая дружба с Лоренцо Нази, по случаю свадьбы которого он написал картину, где представил на коленях Богоматери младенца, весело глядящего на птичку, которую передает ему радостный Иоанн Креститель; поза их обоих детски проста и полна ласковости, а написаны они с таким искусством, что кажутся скорее выполненными из плоти и крови, нежели красками и рисунком. Хорошо изображена Богоматерь, исполненная божественной прелести; словом и замысел, и пейзаж, и все частности здесь превосходны11. Картина эта была в величайшем почете у Лоренцо Нази, пока он был жив, как память о близком ему друге, а также по причине благородства и совершенства работы. Однако 17 ноября 1548 года ее постигло несчастье: дом Лоренцо, как и богато украшенные и красивые дома наследников Марко дель Неро и другие соседние постройки, обрушился из-за обвала горы Сан-Джорджо. Тем не менее, когда среди обвалившейся штукатурки нашли ее куски, их довольно искусно соединил вместе Баттиста, сын помянутого Лоренцо, большой любитель искусств. Исполнив эти работы, Рафаэль принужден был уехать из Флоренции в Урбино12, так как мать его и отец умерли, оставив все дела без призора. Проживая в Урбино, он для Гвидубальдо да Монтефельтро13, бывшего тогда предводителем флорентийских войск, написал второй своей манерой два небольших, но прекрасных изображения Богоматери, находящихся теперь у славнейшего Гвидубальдо, герцога Урбинского14. Для него же он сделал небольшую кар тину, представляющую Христа, молящегося в саду, в отдалении трех спящих апостолов15; ее живопись до такой степени отделана, что даже миниатюра не может быть ни лучше, ни иначе. Долгое время эта работа находилась у герцога Урбинского Франческо Мария, а впоследствии подарена была супругой его, славнейшей синьорой Леонорой, венецианцам Дон Паоло Джустиниано и Дон Пьетро Квирини, отшельникам святого Камальдульского скита и была ими помещена как реликвия и редчайшее творение Рафаэля, а также как память о славнейшей Леоноре в келье приора этого скита, где и вызывает к себе то благоговение, какого заслуживает. Окончив эти работы и уладив свои дела, Рафаэль возвратился в Перуджу16, где в церкви Братьев Сервитов, в капелле дельи Ансидеи, написал на дереве Богоматерь, Иоанна Крестителя и св. Николая17, а в Сан-Северо, небольшом монастыре Камальдульского ордена в том же городе, в часовне Богоматери написал фреску, где изображен Христос во славе и Бог-отец, вокруг них ангелы и шестеро восседающих святых: Бенедикт, Ромуальд, Лаврентии, Иероним, Мавр и Плацидий18. Под этим произведением, считавшимся в те времена очень удачной фреской, он подписал свое имя крупными и очень четкими буквами. Также и монахини находящегося в этом городе монастыря св. Антония Падуанского заказали ему написать на доске Богоматерь с младенцем, которого эти простодушные и благочестивые девы пожелали видеть одетым, а по обе стороны Богоматери – святых Петра, Павла, Цецилию и Екатерину, причем обеих дев он представил с прекраснейшими и кроткими лицами и замысловатейшими прическами, что было тогда большой редкостью. Над этой картиной в полукружии прекрасно написал он Бога-отца, а на пределле алтаря – три небольшие картины: «Моление о чаше», «Несение креста» (где прекрасны изображения влекущих Христа солдат) и тело Христово на руках матери – «Пьета»; произведение это, поистине изумительное и полное благочестия, высоко чтимо монахинями и весьма прославлялось всеми художниками19.

Нельзя умолчать о том, что после пребывания своего во Флоренции, где он видел множество работ прекрасных, мастеров, Рафаэль, как известно, настолько изменил и улучшил свою манеру, что она ничего общего не имела с первоначальной, точно выполняли работы два разных живописца, один – более искусный, другой – менее. Перед его отъездом из Перуджи мадонна Аталанта Бальони20 попросила его написать картину для ее капеллы в церкви Сан Франческо, но так как в то время он не мог исполнить ее работу, то обещал вспомнить о ней, вернувшись из Флоренции, куда принужден был поехать по своим делам. Во Флоренции же, где с невероятным усердием отдался искусству, он сделал для вышеназванной капеллы картон, с намерением при первой же возможности исполнить картину.

Во время пребывания его здесь Аньоло Дони, столь охотно тратившийся, хотя и с возможной бережливостью, на предметы живописи и скульптуры, в которых он находил большое наслаждение, сколь и расчетливый в других отношениях, заказал ему портреты с себя и со своей жены21, которые можно видеть в красивом и очень удобном доме сына его Джованни Баттисты, построенном помянутым Аньоло во Флоренции, на углу Корсо Тинтори и улицы Альберти. Он написал еще для Доменико Каниджани Богоматерь с младенцем Иисусом22, радующимся при виде маленького Иоанна Предтечи, приведенного св. Елизаветой, которая, придерживая его, с большой живостью оглядывается на св. Иосифа, обеими руками опирающегося на посох и склоняющего в ее сторону голову, словно изумляясь и прославляя величие Божие за то, что в столь преклонном возрасте и она такого маленького ребенка; причем они как то удивляются тому, с каким здравомыслием и почтением эти маленькие дети радуются друг другу. Головы, руки и ноги написаны у них так, точно не красками, а живая плоть была в распоряжении создавшего мастера. Эта полная благородства картина находится теперь у наследников названного Доменико Каниджани, относящихся к ней с тем благоговением, какого заслуживает произведение Рафаэля из Урбино. Этот превосходнейший художник изучал старинные работы Мазаччо, а виденные им произведения Леонардо и Микеланджело заставили его еще усерднее приняться за работу, в результате чего его манера приобрела необычайное совершенство. Кроме того, время своего пребывания во Флоренции Рафаэль очень сблизился с фра Бартоломео ди Сан Марко, колориту которого, очень ему нравившемуся, он стремился подражать, и со своей стороны обучал этого доброго монаха законам перспективы, которые до сих пор тому были незнакомы. Однако в самом разгаре этой работы Рафаэль был снова вызван в Перуджу, где, прежде всего, закончил в Сан Франческо для упомянутой уже Аталанты Бальони картину, эскиз которой, как было сказано, сделал он еще во Флоренции24. На этой божественнейшей картине он так любовно и с такой свежестью красок изобразил погребение Христово, что, глядя на нее, кажется, будто она написана только сейчас. Задумывая ее, Рафаэль представил ее горе, которое испытывают самые близкие и любящие родные, неся тело дорогого им человека, который поистине воплощает в себе благоденствие, честь и состояние всей семьи. Мы видим Богоматерь, лишившуюся чувств, видим прекрасные лица в слезах, и в особенности же способен растрогать самое жестокое сердце св. Иоанн, склонивший голову и ломающий руки. Поистине всякий, видя, с какой тщательностью,

любовью, мастерством и изяществом исполнена эта картина, имеет полное право изумляться, потому что поражает всех, ее созерцающих, выразительностью лиц, красотой одеяний и совершенством всех частностей.

Когда он закончил эту работу и вернулся во Флоренцию, флорентийские граждане Дэи заказали ему картину для их алтаря в Санта Спирито25; он начал ее и сделал эскиз почти до самого конца, причем в то же время исполнил еще картину, которая была отослана Сиену; однако ввиду отъезда Рафаэля, закончил ее Ридольфо Гирландайо, который написал голубую одежду на ней недостававшую26. Так случилось потому, что Браманте из Урбино, состоявший тогда на службе у Юлия II, написал Рафаэлю, дальнему своему родственнику и земляку, что упросил папу поручить ему роспись вновь выстроенных зал, в которых он мог бы проявить свой талант. Предложение это понравилось Рафаэлю, и поэтому, бросив работу во Флоренции и не докончив картины для Дэи (хотя он и оставил ее в таком виде, что после его смерти она была перенесена мессером Бальдассаром из Пеши в приходскую церковь на его родине), он уехал в Рим. По приезде его туда оказалось, что в большинстве дворцовых зал живопись уже закончена или заканчивается разными мастерами: так, в одной из них Пьеро делла Франческа картину свою довел до конца. Лука из Кортоны27 почти расписал порученную ему стену, кое-что сделал и дон Пьетро делла Татта, аббат аретинской церкви Сан Клементе, равно как миланец Брамантино28 исполнил также немало фигур, которые по большей части были списаны с натуры и встретили превосходный прием. Рафаэль, весьма милостиво принятый папой Юлием, начал в свою очередь расписывать Залу подписей29 и, взяв своей темой примирение философии и астрологии с богословием, изобразил различные споры мудрецов сего мира.

В одном углу собрались здесь астрологи, которые, начертав на табличках фигуры и разные знаки геомантии и астрологии, посылают их при посредстве красивых ангелов евангелистам, которые занимаются их изъяснением. Среди прочих фигур обращает на себя внимание Диоген, лежащий со своей чашей на ступеньках лестницы, – фигура, полная раздумья и сосредоточенности и замечательная своей красотой удачно расположенной одеждой. Есть там также Аристотель, и Платон, один с Тимеем, другой с Этикой в руках, а вокруг них целая школа философов. Невозможно передать, до какой степени прекрасны эти астрологи и геометры, чертящие с помощью циркуля на таблицах многочисленные фигуры и знаки. Среди них в лице чарующего красотой юноши со склоненной головой, от изумления широко раскрывшего руки, изображен Федериго II, герцог Мантуанский находившийся тогда в Риме, в другой фигуре, которая склонилась к земле и чертит на доске циркулем, узнают архитектора Браманте, написанного так хорошо, что он кажется живым, далее, рядом с фигурой, которая повернута к зрителю спиной и держит в руках небесный глобус, изображен Зороастр, а возле него Рафаэль, автор этого произведения, написавший самого себя при помощи зеркала. У него юное лицо с очень скромным выражением, соединенным с приятным и располагающим изяществом, а на голове черный берет30. Невозможно передать, сколько красоты и доброты у евангелистов, лицам которых он с полной естественностью придал своего рода пытливость и озадаченность, в особенности тем из них, кто пишет. Это относится и к св. Матфею, заносящему книгу знаки, изображенные на таблицах, которые держит ангел, а позади него старик, положив рукопись себе на колени, копирует, как может, Матфея, причем кажется, что в этой своей неудобной позе он вытягивает челюсть и голову вслед за тем, как ходит взад и вперед его перо. Не говоря уже о многих частностях, композиция эта размещена так стройно и соразмерно, Рафаэль доказал ею свою зрелость и бесспорно одержал верх над всеми, кто владеет кистью, ее украшением служит также прекрасно соблюденная перспектива и множество фигур, исполненных до такой степени мягко и тонко, что папа Юлий велел сбить фрески других мастеров, старинных и современных, и на долю Рафаэля выпала честь одному заменить всех прежде здесь работавших. Находившаяся под работой Рафаэля роспись Джованни Антонио Содомы из Верчелли также предназначалась, по приказанию папы, к уничтожению, однако Рафаэль пожелал воспользоваться ее планом и гротесками, и потому в каждом из четырех сохранившихся кругов он написал фигуру, по смыслу связанную с сюжетом, находившейся под ней композиции. Над той первой композицией, где изображено примирение философии, астрологии, геометрии и поэзии с богословием, он написал женщину, олицетворявшую познание вещей и сидящую на троне, украшенном изображениями многогрудой богини Кибелы, в образе которой древние представляли себе Диану Полимасту; в ее одежде четыре цвета, символизирующих элементы от головы до пояса у нее цвет огня, под поясом – цвет воздуха, ниже до колен – цвет земли и, наконец, в самом низу – цвет воды. Ее окружают несколько амуров, поистине прелестных. В другом круге, против окна, выходящего на Бельведер, олицетворена Поэзия в виде увенчанной лавром Полигимнии, держащей в одной руке античную лиру, а в другой – книгу; бессмертное лицо прекрасно, очи воздеты к небесам, а возле нее – два резвых и живых амура, которые образуют с ней и другими фигурами сложное сочетание; и с этой же стороны, над упомянутым уже окном, он написал гору Парнас. В другом круге, находящемся над композицией, изображающей диспут о таинстве, помещена Теология, окруженная книгами и другими предметами, с такими же прелестными амурами. A над окном, выходящим во внутренний двор, написал он последнем кругу фигуру Правосудия с весами и поднятым мечом, окруженную теми же амурами, a под ней изобразил составление светских и церковных законов, о чем в свое время мы расскажем. И на том же своде, по углам над консолями, он исполнил четыре композиции, нарисованные и написанные со значительны тщанием, но небольших по размерам; в одной из них возле Теологии он написал мельчайшей манерой грехопадение Адама, съедающего яблоко, в другом, где изображена Астрология, он представил ее расставляющей на свои места неподвижные и блуждающие звезды; в третьем углу, соответствующем Парнасу, написал он Марсия, привязанного к дереву и замученного, по приказанию Аполлона, и, наконец, в четвертом, где находится сцена, изображающая издание декреталий, он представил суд Соломона, приказывающего разрубить пополам ребенка. Все эти четыре произведения полны чувства и выразительности и сделаны прекраснейшим рисунком, мягким изящным колоритом.

Но, закончив описание свода этой комнаты, как бы ее неба, нам осталось рассказать теперь о том, что изобразил он на каждой из стен, под упомянутыми выше композициями. А именно: на стороне, обращенной к Бельведеру, где им изображена гора Парнас и Геликонский источник, он окружил эту гору тенистым лавровым лесом, в зелени которого почти ощущается трепет колеблемой легким ветерком листвы, а в воздухе видно бесконечное множество прелестнейших обнаженных амуров, срывающих ветви лавра и сплетающих венки, разбрасывая и рассыпая их над горой, где, кажется, веет дыхание божества в красоте лиц и благородстве живописи, заставляющей зрителей изумляться тому, как может человеческий гений с помощью одних только несовершенных красок изображать предметы столь живыми, как вот эти поэты, которые виднеются там и сям на горе, одни стоя, другие сидя, здесь пишучи, там, собравшись вчетвером и впятером, в беседах, песнях и рассказах, в зависимости от того, как ему нужно было разместить их.

Здесь можно найти портреты всех самых знаменитых древних и новых поэтов, написанные в натуральную величину, частью по статуям, частью по медалям или старинным картинам, а тех, кто был в живых, – прямо с натуры. С одного края здесь Овидий, Вергилий, Энний, Тибулл, Катулл, Проперций и слепец Гомер, который, подняв чело, поет стихи, а юноша у ног записывает их. В отдельную группу соединены Аполлон и все девять муз, столь прекрасные и божественные, что от них веет жизнью и очарованием. Точно так же ученая Сафо и божественный Данте, ослепительный Петрарка и нежный Бокаччо изображены здесь совсем как живые, а также Тебальдео31 и множество других современников. История эта выполнена с большой непосредственностью и вместе с тем тщательно выписана.

На другой стене написал он в небесах Христа с Богоматерью, Иоанна Крестителя, апостолов, евангелистов и мучеников на облаках, и – надо всем – Бога-отца, который с высоты ниспосылает Духа Святого на бесчисленный сонм святых, которые внизу пишут чин богослужения и спорят об остии, стоящей на алтаре; среди них – четыре отца церкви, которых окружает сонм святых, в том числе Доминик, Франциск, Фома Аквинский, Бонавентура, Скот, Николай Лирайский, Данте, фра Джироламо Савонарола32 из Феррары и все христианские богословы, а также множество лиц, списанных с натуры, а над ними парят четыре ангелочка и держат раскрытые Евангелия. Более прелестных и совершенных фигур ни один живописец не мог бы создать. Восседающие полукругом в воздухе святые не только кажутся живыми по своим краскам, но и так даны в ракурсе, что производят впечатление рельефа; на них разнообразные, прекрасными складками ложащиеся одежды, выражение их лиц скорее небесное, чем человеческое, как то видно по лику Христа, который являет ту кротость и милосердие, которые может передать людям божественность искусства. Это свидетельствует о врожденной способности Рафаэля придавать лицу необычайную нежность и тонкость, что еще раз подтверждается образом Богоматери, которая, сложив на груди руки, смотрит на сына с таким выражением, что, кажется, никаким ее просьбам невозможно отказать. Помимо того, соблюдая приличествующие каждому облики, он подчеркнул в патриархах их преклонный возраст, в апостолах – простодушие, в мучениках – Но еще большую гениальность проявил он в изображении богословов христианских, которые группами по двое, по трое, по шестеро ведут спор, и в их лицах видны любознательность и усилие разрешить свои сомнения, передающиеся и жестами их и движениями тела, настороженным вниманием, и нахмуренными бровями и изумлением, выражающимся у каждого на свой лад, по-разному и особенности. Совсем не то у четырех отцов церкви, которые, осененные Святым Духом, при помощи Святого послания разрешают и разъясняют все вопросы Евангелий, которые держат в своих руках парящие в воздухе ангелы. Вокруг окна на последней стене он написал с одной стороны Юстиниана, передающего закон ученым для исправления, над ним – Умеренность, Силу, Мудрость, а с другой – папу, несущего церковные декреталии; в нем Рафаэль дал портрет Юлия, написав его с натуры, а рядом с ним изобразил кардиналов: Джованни деи Медичи – впоследствии папа Лев, Антонио ди Монте, Алессандро Фарнезе – впоследствии папа Павел III – и других33.

Затем папа поручил Рафаэлю, талант которого все возрастал, расписать еще комнату возле большой залы, а он, достигнув уже в то время величайшей славы, исполнил еще маслом портрет папы Юлия так правдоподобно, что жутко на него глядеть, будто бы и в самом деле он сидел перед нами живой; произведение это находится теперь в Санта Мария дель Пополо вместе с одновременно написанной прекраснейшей картиной «Рождество Христово», где дева Мария держит покров над младенцем, который прекрасен и лицом и телом, как подобает истинному сыну Божию; столь же прекрасна лицом и статью Богоматерь, исполненная не только высочайшей красоты и благоговейного счастья. Тут же находится и Иосиф, задумчиво опирающийся обеими руками на посох и со святоотеческой восторженностью созерцающий Царя и Царицу Небесных35. Обе картины показывают только по торжественным праздникам. В Риме Рафаэль достиг громкой славы, но хотя и владел он благородной, всеми признанной манерой и непрестанно продолжал изучать античность, все же он хотел еще придать своим фигурам той царственности и величия, как это он делал впоследствии. В это время у Микеланджело произошла та яростная ссора с папой в капелле – об этом мы расскажем в его «Жизнеописании», – и он принужден был бежать во Флоренцию. Тогда Браманте, хранивший ключи от капеллы, дал возможность своему другу Рафаэлю осмотреть и ознакомиться с приемами Микеланджело. После этого Рафаэль сразу наново переделал уже законченную им фигуру Исайи-пророка, находящуюся в церкви Сант Агостино над св. Анной работы Андреа Сансовино36, придав ей больше величия и под влиянием Микеланджело заметно улучшив свой стиль37. Недаром впоследствии Микеланджело увидел работу Рафаэля, он подумал, что Браманте (как это и было в действительности) сделал ему это назло для пользы и славы Рафаэля. Вскоре затем Агостино Киджи из Сиены, богатейший купец и большой друг талантливых людей38, заказал Рафаэлю расписать капеллу, после того как тот написал в лоджии его дворца (ныне известного под именем палаццо Киджи в Трастевере)39 в нежнейших тонах Галатею на колеснице, влекомой по морю двумя дельфинами и окруженной тритонами и разными морскими божествами. Сделав картон для названной капеллы, расположенной в церкви Санта Мария делла Паче по правую руку от главного входа, он исполнил его альфреско, новой, гораздо более величественной и великолепной манерой. Рафаэль, успев повидать еще недоступную для обозрения капеллу Микеланджело, написал здесь несколько пророков и сивилл, это произведение считается наилучшим среди его произведений и прекраснейшей из всех его прекрасных вещей. Женские и юношеские фигуры исполнены им с такой живостью и совершенством колорита, что фреска эта принесла ему величайшую славу не только при жизни, но и после смерти, ибо, это в самом деле, самая выдающаяся и превосходная вещь, какую он только сделал в своей жизни. Затем, по просьбе одного из камерариев папы Юлия, написал он40 для главного алтаря Арачели Богоматерь в небесах и святых Иоанна, Франциска и Иеронима в кардинальском облачении на фоне прекраснейшего пейзажа, в этой картине Богоматерь исполнена смирения и скромности, какие ей подобают; младенец же прекрасным движением играет ее плащом, а в лице Иоанна Крестителя, изможденного постом и покаянием, выражается чистосердечие и доверчивая непосредственность, как бывает у удалившихся от мира и презирающих его людей, привыкших открыто ненавидеть ложь и говорить правду. Св. Иероним также устремил внимательный взор на Богоматерь, и в его очах выражены ученость и мудрость, которыми полны его писания; он поддерживает обеими руками, как бы поручая его Богоматери, камерария, написанного с необыкновенной живостью. То же сделал Рафаэль в фигуре св. Франциска, который, преклонив колено и протягивая руку, смотрит ввысь, горя состраданием, переданным живописью так, что рисунок и колорит показывают, что он черпает жизнь и мужество в кротчайшем взоре прекрасной Мадонны и в живости и красоте ее Сына. А посередине картины, под Богоматерью, Рафаэль написал младенца, который стоит, глядя вверх и держа в руках дощечку с надписью, невозможно изящнее и лучше передать красоту его лица и соответствие всего его облика, и вдобавок ко всему тут имеется еще своеобразный и красивый пейзаж, выполненный с полным совершенством.

Затем, продолжая роспись дворцовых зал, написал он чудо с причастием, происшедшее в Орвието или в Больсене, где изображен служащий мессу священник, сгорающий от стыда при виде того, как из-за его неверия гостия (причастие) кровью заливает антиминс (алтарь), в глазах его виден ужас, он вне себя, смущенно и растерянно оглядывая прихожан, и по положению его видно, что они трясутся от страха, как это обычно бывает в таких случаях. Вокруг него Рафаэль изобразил многочисленные и разнообразные фигуры: одни прислуживают при исполнении мессы, другие, преклонив колено, стоят на ступеньках лестницы и, пораженные необычайностью происходящего, своими прекрасными позами и разнообразными жестами выражают готовность признать себя виновными, одна женщина сидит на земле с ребенком на груди и, услышав от другой о случившемся со священником, изумленно оглядывается живым и исполненным женственной грации движением. По другую сторону папа Юлий слушает мессу – удивительнейшая выдумка Рафаэля – вместе с кардиналом Сан Джорджо41; в части, прерванной окном, написана лестница, придающая цельность всей картине, так что кажется, что если бы не было пустоты этого окна, картина очень бы проиграла; и действительно, Рафаэль может гордиться тем, что ни один художник не был удачливее, смелее и совершеннее его в композиции, как это доказывает также находящаяся на противоположной стене фреска, изображающая св. Петра, заключенного Иродом в темницу и охраняемого вооруженной стражей. Здесь так прекрасно написана самая архитектура тюрьмы, что поистине у других, по сравнению с ним, больше путаницы, чем у него красоты, потому что он, стремясь передавать события так, как они описаны в истории, умел создать такую изящную и превосходную вещь, как эта ужасная тюрьма, закованный в железные цепи старик меж двух солдат, глубоким сном объятая стража, лучезарное сияние ангела, позволяющее отчетливо увидать в ночном мраке все подробности темницы и ослепительно отражающееся в оружии, блеск которого как будто существует действительно, а не только написан кистью. Не менее искусно и талантливо изображен св. Петр, когда, освобожденный от цепей, в сопровождении ангела выходит из тюрьмы, и по лицу его видно, что все происходящее с ним считает он сном; виден также ужас перепуганных часовых возле тюрьмы, услыхавших лязг железной двери; один из них с факелом в руке будит остальных, и пламя его отражается в оружии, и там, куда оно проникает, заметен свет луны. Написал все это Рафаэль над окном на более темной стене, отчего дневкой свет, падая в глаза зрителю, так сочетается со светом, написанным со всеми оттенками ночи, что дым факела, сияние ангела, ночной мрак кажутся естественными и правдоподобными, и никогда не скажешь, что они только написаны – до такой степени точно передают они его трудный замысел. На оружии видны тени, отблески, отражения, дым факела, переданные так, что со всей справедливостью можно сказать: Рафаэль был учителем всех других художников; и в силу того, что ночь тут изображена вернее, нежели это когда бы то ни было, делала живопись, эту картину все считают самой божественной и наиболее редкостной.

На одной из стен без окон он написал еще богослужение евреев, ковчег, светильник и папу Юлия, изгоняющего из церкви корыстолюбие, – произведение столь же прекрасное и совершенное, как и вышеупомянутое; несколько челядинцев, списанных с натуры, несут на кресле папу Юлия, поистине живого, перед которым, давая ему дорогу, расступается толпа мужчин и женщин, а вооруженный всадник в сопровождении двух пеших яростно и неистово гонит и преследует гордеца Гелиодора, собиравшегося, по приказанию Антиоха, похитить из храма казну вдов и сирот. Видно, как люди уже выносят вещи и сокровища, но, заметив Гелиодора, спасающегося от жестокого преследования и повергнутого ниц некими, одному ему видимыми, тремя воинами (ибо это – видение), они чувствуют себя охваченными приступом ужаса и страха, которые испытывают все спутники Гелиодора, и пытаются бежать, но спотыкаются со своей ношей. В стороне от них первосвященник Ония в своем облачении, воздев руки и очи к небу, пламенно молится, сожалея о бедняках, едва не потерявших своего имущества, и радуясь пришедшей свыше помощи. Сверх всего этого Рафаэль удачно задумал написать здесь людей, вскочивших; чтобы лучше видеть, на подножие здания, обхвативших колонны и стоящих в самых неудобных позах, а, равно как и разнообразно изумленную толпу, ожидающую исхода происшествия. И во всех своих частностях это произведение было так изумительно, что даже картоны его вызывают величайшее благоговение; вот почему мессер Франческо Массини, дворянин из Чезены, который без помощи учителя, влекомый в отрочестве лишь необыкновенным природным инстинктом, стал сам по себе рисовать и писать картины и сделал несколько произведений, заслуживших похвалу знатоков искусства, бережет среди многих своих рисунков и античных мраморных рельефов также несколько кусков картона, сделанного Рафаэлем для истории Гелиодора, и относится к ним с тем почитанием, какого они поистине заслуживают. Не умолчу, что сообщивший мне эти сведения мессер Никколо Массини, замечательный во всех отношениях человек, является также и истинным любителем искусства. Но вернемся к Рафаэлю; на своде над этими работами он исполнил четыре композиции: явление Бога Аврааму с обещанием умножить его потомство, жертвоприношение Исаака, лестницу Иакова, Неопалимую Купину Моисея, в которых его искусство, воображение, рисунок и изящество проявились не меньше, чем в других его вещах.

Между тем как счастье благоприятствовало чудесному этому мастеру, завистливая фортуна пресекла жизнь Юлия II – покровителя стольких талантов и любителя всего прекрасного. Тогда был избран папой Лев X42, пожелавший, чтобы Рафаэль продолжал свою работу, в которой он достиг небесного совершенства и бесконечной милости папы, потому что у великого этого государя любовь к искусству была наследственной. Поэтому Рафаэль с особым рвением продолжал свой труд и на другой стороне написал нашествие Аттилы на Рим и его встречу у подножия Монте Марио с папой Львом III, обратившим его в бегство одними только благословениями. При этом по своему измышлению Рафаэль изобразил тут же святых Петра и Павла в воздухе, державших мечи и явившихся для защиты церкви, хотя и нет этого в повествовании о Льве III; желая украсить свое произведение, художники и поэты часто так поступают, однако и не удаляясь от основного смысла события. В апостолах этих видны гневность и неземная смелость, ниспосылаемые небесным правосудием своим слугам для защиты святейшей религии; это чувствует и Аттила, сидящий на прекраснейшем вороном коне с белыми ногами и звездой во лбу; он поднимает испуганным движением голову и устремляется в бегство. Есть там и другие прекрасные кони, в частности испанской пегий жеребец, на котором сидит воин, прикрывший свою наготу чешуей вроде рыбьей; это срисовано с колонны Траяна, где изображены народы в таком вооружении, причем предполагают, что сделано оно из крокодиловой кожи. Тут же пылает Монте Марио, напоминая о том, что после ухода солдат стоянка их делается всегда добычей огня. Написал он еще с натуры несколько жезлоносцев, сопровождающих папу, кажущихся такими же живыми, как и лошади под ними; написал кардинальскую свиту и нескольких конюхов, ведущих иноходца, на котором восседает в первосвященническом облачении не менее живо написанный Лев X, и множество придворных, все приятнейшие на вид и уместные здесь вещи, полезные для нашего искусства, в особенности для тех, кому не часто приходится видеть подобное.

В то же самое время написал он для Сан Доменико в Неаполе картину, помещенную в той капелле, где находится «Распятие», заговорившее со св. Фомой Аквинским. На ней представил он Богоматерь, св. Иеронима в кардинальском облачении и архангела Рафаила, сопровождающего Товия43. Написал он также для Леонелло да Капри синьора ди Мельдола, поныне еще здравствующего в возрасте больше чем девяноста лет, картину, изумительную совершенством колорита и необычайно прекрасную по своей силе и очарованию, так что, думаю, никто не написал бы лучше; лицо изображенной на ней Богоматери так божественно, и поза ее так смиренна, что невозможно сделать это совершеннее; сложив руки, она вместе со святыми Иосифом и Елизаветой поклоняется сидящему у нее на коленях сыну, ласкающему мальчика Иоанна. Картина эта находится у высокочтимого кардинала да Капри, сына упомянутого Леонелло, величайшего любителя искусства, а теперь должна быть у его наследников44. По случаю своего назначения главным исповедником Лоренцо Пуччи кардинал ди Санти Кватро заказал Рафаэлю для Сан Джованни-ин-Монте в Болонье картину, находящуюся ныне в часовне, где покоится тело блаженной Елены даль Олио, в которой Рафаэль показал, что может сделать изящество, соединенное с искусством в его утонченных руках. На этой картине св. Цецилия, ослепленная сиянием ангелов на небесах, прислушивается к музыке, вся отдавшись гармонии, на лице у нее неземное выражение, какое можно видеть у тех, кто пребывает в экстазе, а вокруг разбросаны музыкальные инструменты, которые кажутся не нарисованными, а действительно существующими, как и ее покрывало, шелковая с золотом одежда, а над ними удивительно переданная власяница. Св. Павел положил голову на руку, покоящуюся на обнаженном мече, и в нем столько же мудрой созерцательности, сколько и мужественной суровости; одет он в простой красный плащ сверх зеленой туники, а ноги его по апостольски босы. Там же св. Магдалина с сосудом из диковинного камня в руке грациозно оглядывается назад, радуясь своему обращению; думаю, что в этом роде нельзя было бы создать ничего совершеннее; прекрасны также головы блаженного Августина и св. Иоанна Евангелиста. И действительно, другие картины только и могут называться картинами, произведения же Рафаэля суть одушевленные предметы, ибо в фигурах, им изображенных, плоть трепещет, дышит, чувствует, полна жизни, и картина эта еще больше, нежели прежде, прославила его имя45. В честь ее было написано множество стихотворений, латинских и итальянских, из коих приведу лишь одно двустишие, чтобы не задерживаться на этом далее:

Pingant sola aeii referantque coloribus ora Caeciliae os Raphael atque animum explacuit. – Прочие кистью смогли показать только облик Цецилии, А Рафаэль нам явил также и душу ее.

Написал он затем картину малых размеров, ныне также находящуюся в Болонье в доме графа Винченцо Арколано, на которой представлен Христос, наподобие Юпитера, восседающий в небесах, и вокруг него четыре евангелиста, как их описывает Иезекииль: один в виде человека, другой – льва, третий – орла и четвертый – быка, а внизу – зеленый пейзаж, столь же совершенный в своей миниатюрности, как другие его работы в своем величии46.

В Верону графам ди Каносса послал он не менее прекрасную большую картину, где представлено Рождество Христово с особенно удачно написанной зарей, а также св. Анна, причем для картины этой не может быть большей похвалы, как если сказать, что исполнена она рукой Рафаэля из Урбино; вот почему помянутые графы относятся к ней с высочайшим и должным благоговением, ни за что не соглашаясь уступить ее государям, предлагавшим за нее огромные деньги47. И для Биндо Альтовити43 написал он портрет его в юности, считающийся изумительным. Точно так же написал он еще картину с изображением Богоматери, которую отослал во Флоренцию, где она и сейчас находится во дворце герцога Козимо как алтарный образ в капелле при новых залах, мной построенных и расписанных49; на этой картине изображена св. Анна в своем старчестве, протягивающая, сидя, Богоматери ее сына со столь прекрасным тельцем и совершенным лицом, что своей улыбкой он веселит взоры всех; Богоматерь же Рафаэль представил такой прекраснейшей, как только можно изобразить Пресвятую Деву: со скромным взглядом, целомудренным челом, изящным носом и полным достоинства ртом; простая ее одежда указывает на бесконечную се чистоту и простоту. Поистине, думается мне, все это не могло бы быть передано с большим совершенством. Там же находится обнаженный св. Иоанн, изображенный сидящим, и еще одна столь же прекрасная святая; на заднем плане написал он занавешенное окно, из которого падает свет в комнату, где находятся эти фигуры. В Риме написал он на большом полотне папу Льва, кардинала Джулио деи Медичи и кардинала де Росси50, фигуры которых кажутся сделанными рельефно: пушистый бархат, шуршащая и блестящая парча, мягкий мех на подкладке, шелк и золото в одежде папы переданы так, точно это настоящее золото и шелк; есть там еще пергаментная книга с миниатюрами, сделанными правдоподобнее настоящих, и прекрасный серебряный колокольчик. Золотой же блестящий шар на кресле папы, в котором, как в зеркале, отражается (так велик его блеск) свет, падающий из окна, и плечи папы, и перспектива комнаты – все сделано так искусно, что никакой другой мастер ничего подобного не написал и не мог бы написать; за эту картину папа щедро его вознаградил, и находится она теперь во Флоренции, в гардеробной герцога. С таким же ему одному свойственным совершенством написал он герцогов Лоренцо и Джулиано, очень изящных по колориту; портреты эти находятся у наследников Оттавиано де Медичи во Флоренции51. Известность Рафаэля росла так же, как его доходы, и, чтобы оставить память о себе, он пожелал иметь в Риме, в Борго Нуово, дворец, который Браманте украсил литыми орнаментами.

Слава благороднейшего этого мастера достигла Франции и Фландрии, и Альбрехт Дюрер, превосходный немецкий живописец и гравер по меди, уплатил ему дань своего восхищения, прислав собственный головной портрет52, исполненный гуашью на столь тонком холсте, что светлые места просвечивали насквозь, так как для их передачи он пользовался лишь прозрачностью ткани, а не белилами, тени же накладывал акварельными красками; такой способ изумил Рафаэля, и он послал Дюреру несколько своих рисунков, которыми тот чрезвычайно дорожил. Портрет этот достался потом его наследнику, Джулио Романо, и находился в Мантуе. Ознакомившись с приемами гравирования по работам Альбрехта Дюрера, Рафаэль захотел попробовать свои силы в этом искусстве и убедил Маркантонио из Болоньи53 проделать разные опыты, которые тому удались так блестяще, что Рафаэль отдал ему отпечатать первые свои работы: избиение младенцев, вечерю, Нептуна и св. Цецилию, брошенную в кипящее масло. Маркантонио изготовил для Рафаэля еще много гравюр, которые тот подарил своему ученику Бавиера, приставленному к любимой им до самой смерти женщине54, прекраснейший портрет которой, где она кажется совсем живой, находится теперь у благороднейшего Маттео Ботти, флорентийского купца, друга всех талантливых людей, в особенности же художников; к портрету этому он относится как к реликвии, из любви к искусству и к Рафаэлю – в частности. Так же любит искусство и самих художников брат его, Симоне Ботти, который всеми нами почитается за любезнейшего нашего покровителя, а мною лично еще и как лучший испытанный и близкий друг, умеющий правильно судить об искусстве. Однако вернемся к гравюрам: щедрость Рафаэля по отношению к Бавиера была причиной того, что Марко из Равенны и многие другие так заинтересовались этим совершенным способом, что гравюры – до сих пор бывшие большой редкостью – стали очень многочисленными, как это мы видим теперь; а Уго да Карпи, человек изобретательный и одаренный большим воображением, придумал способ гравировать по дереву при помощи трех дощечек, последовательно передающих средний тон, свет и тень; таким способом можно прекрасно воспроизводить световые оттенки – прекрасное и остроумное открытие55, создавшее множество гравюр, о чем подробнее будет сказано в «Жизнеописании Маркантонио из Болоньи».

Потом для палермского монастыря Монте Оливетто, именуемого Санта Мария делла Спозимо, Рафаэль написал картину, изображавшую несение креста; в этом изумительном произведении он представил нечестивых палачей, с величайшей злобой влекущих на Голгофу Христа, который, изнемогая от мук надвигающейся смерти, сгибается под тяжестью деревянного креста и, обливаясь потом и кровью, оглядывается на двух горько рыдающих Марий; возле них исполненная величайшего сострадания Вероника простирает руки, протягивая ему плат; множество воинов, конных и пеших, в разнообразных и прекрасных позах, выступают из врат Иерусалима со знаменами правосудия в руках. Картина эта, совершенно законченная, но не доставленная еще к месту своего назначения, чуть было не погибла; рассказывают, что, когда повезли ее морем в Палермо, разразилась страшнейшая буря, корабль разбился о подводную скалу, потонули и люди и весь груз, за исключением одной только этой картины, упакованной в ящик, которая морем унесена была к Генуе; здесь ее выудили, вытащили на берег и поставили около нее стражу, думая, что она послана Богом, ибо осталась она совершенно невредимой, без малейшего пятна или порчи, как будто даже яростный ветер и волны морские пощадили ее. Когда весть об этом дошла до монахов, они пожелали получить ее обратно; однако только с трудом при помощи папы добились они ее возвращения, щедро заплатив ее спасителям. Тогда ее снова погрузили на корабль и, доставив в Сицилию, поместили в Палермо, где она пользуется большей славой и известностью, чем гора Вулкан56. Пока Рафаэль работал над этими картинами, отказываться от которых было не в его интересах, потому что предназначались они для важных и влиятельных лиц, он не переставал в то же время по порядку расписывать папские комнаты и залы. Он держал там своих помощников, продолжавших по его рисункам работу, которую он постоянно исправлял, чтобы с помощью их выполнить свою грандиозную задачу. Таким образом, в скором времени он смог открыть для обозрения залу, именуемую «башней Борджиа», где на каждой стене исполнил по композиции, две из которых оказались над окнами, а две – на сплошных стенах. На первой стене представил он пожар в Борго Веккьо в Риме, где св. Лев, выйдя в лоджию дворца, своим благословением гасит разбушевавшееся пламя; здесь переданы различные опасные положения; на одной стороне изображены женщины, несущие кувшины с водой на голове и в руках, причем ветер яростно рвет их волосы и платья; другие пытаются залить огонь водой, но, ослепленные дымом, не видят самих себя; на другой стороне, как Эней у Вергилия несет на себе Анхиса, так и здесь больного старика, изнемогающего от немощей и пламени, тащит на спине мужественный и сильный юноша, напряженно сгибаясь всем телом под его тяжестью; вслед за ним бежит, спасаясь от огня, полуодетая босая старуха, а впереди нее обнаженный ребенок; а на верху обвалившегося дома нагая и растрепанная женщина держит на руках своего младенца, чтобы бросить его родственнику, который, спасшись от огня, стоит на улице, приподнявшись на носки и протянув руки; в фигуре женщины видно не только страстное желание спасти своего ребенка, но и ужас перед все более и более охватывающим ее и бушующим пламенем, и не менее выразительно лицо мужчины, исполненное столько же страха за ребенка, сколько и за самого себя. Невозможно описать, какое воображение проявил этот иэобретательнейший и изумительный мастер в образе некой матери, которая босиком, без пояса, в расстегнутом платье, с растрепанными волосами, держа какую-то одежду в руках, подгоняет толчками вперед своих детей, чтобы заставить их бежать подальше от этих рушащихся домов и пламени пожара, между тем как несколько женщин, склонив колени перед папой, умоляют его святейшество остановить огонь.

Другая композиция посвящена тому же Льву IV и изображает битву с турецким флотом в Остии, приплывшим, чтобы взять его в плен. Христиане отбросили вражеский флот в море, и в гавани уже много пленников, которых прекрасные и мужественные воины вытаскивают за бороды из лодок и в рабском вретище заставляют проходить перед св. Львом, в лице которого изображен папа Лев X, сидящий в своем облачении между Бернардо Дивицио да Биббиена, имевшим звание кардинала Санта- Мария – ин – Портико57, и кардиналом Джулио деи Медичи, впоследствии папой Климентом. Невозможно передать, с каким прекрасным усердием написал этот гениальный художник пленников, в которых и без слов чувствуется отчаяние, страх и предчувствие смерти. Там же две другие композиции, из которых одна представляет папу Льва X, помазывающего на царство христианнейшего короля Франции Франциска I; в облачении первосвященника он служит мессу, благословляя миро и королевскую корону; кроме множества кардиналов и епископов в облачениях, принимающих участие в богослужении, здесь написаны с натуры послы и другие лица, одетые по французской моде. Наконец, последняя, четвертая композиция изображает венчание на царство этого государя, причем и папа и сам Франциск написаны с натуры, один в своем вооружении, другой в первосвященническом облачении. Тут же изображены с натуры все кардиналы, епископы, камерарии, конюшие, камердинеры в своих облачениях и на своих обычных местах, равно как Джанноццо Пандольфини, епископ Тройи, близкий друг Рафаэля, и другие лица, известные в то время; рядом же с королем коленопреклоненный мальчик держит королевскую корону; в лице его изображен Ипполито деи Медичи, ставший потом кардиналом и вице-канцлером, всеми уважаемый и большой друг не только Рафаэля, но и других талантов, блаженнейшей памяти которого я весьма обязан, потому что он впервые поставил меня на ноги. Невозможно передать, с какой кропотливой тщательностью написаны Рафаэлем все фигуры, красноречивые и в безмолвии своем; на цоколях под этими композициями среди разнообразных герм написал он защитников и благотворителей церкви с таким талантом, любовью, здравомыслием и совершенной гармонией красок, что лучше ничего нельзя себе вообразить. Так как свод этой залы был расписан Пьетро Перуджино, его учителем, Рафаэль не пожелал уничтожить его работ, памятуя, скольким он был ему обязан при первых шагах в том искусстве, в котором он достиг такого совершенства. Вообще же он стремился стать настолько всеобъемлющим, что держал по всей Италии и в Поццуоли и даже в Греции помощников, зарисовывавших для него все, что могло бы пригодиться его искусству.

Продолжая свою работу, еще в одной зале он написал апостолов и святых под сенью, поручив Джованни да Удине, своему ученику, необыкновенно искусному в изображении животных, написать здесь всех зверей, бывших у папы: хамелеона, виверу, обезьян, попугаев, львов, слонов и других самых диковинных зверей. Помимо гротесков и богатых полов, которыми украсил Рафаэль дворец, он создал проект лестниц и лоджий, остававшихся незаконченными ввиду смерти архитектора Браманте, а теперь строившихся по новому плану Рафаэля, сделавшего для них и деревянную модель, гораздо наряднее и стройнее, чем задумывал Браманте58. Так как папа Лев хотел проявить всю свою великолепную щедрость, Рафаэль сделал рисунки для гипсовых украшений и картин между ними. Гипсы и гротески делались под наблюдением Джованни да Удине, а фигуры писал Джулио Романо, впрочем, работавший мало, вследствие чего Джованни Франческо из Болоньи, Пьерино дель Вага, Пеллегрино да Модена, Винченцо да Сан Джиминьяно, Полидоро да Караваджо и еще многие другие художники трудились над разными частностями этой работы, которую Рафаэль завершил с таким совершенством, что велел даже доставить из Флоренции пол, исполненный Лука делла Роббиа59. И в самом деле, невозможно ни вообразить, ни исполнить чего-нибудь более совершенного, чем эта роспись, гипсы, их соразмерность и красота.

Совершенство этой работы было причиной того, что на Рафаэля возложили всю ответственность за живопись и архитектуру, которые выполнялись во дворце. Рассказывают, что добродушие Рафаэля было так велико, что для удобства своих друзей он разрешил им выкладывать стены не сплошными и цельными, но оставляя в них над прежними нижними комнатами пустые пространства, которые заполнялись бочками, трубами, деревом, отчего так расшаталось основание, что стало расседаться, и пришлось, потом все заново переделывать. Джан – Бариле он поручил украсить все двери и полы прекрасной и тщательной деревянной скульптурой. Сделал он также архитектурные проекты для папских виноградников, а равно и для нескольких городских зданий, в частности для прекраснейшего дворца мессера Джованни Баттиста даль Аквила. Кроме того, для епископа Тройи исполнил он проект дома, который тот выстроил во Флоренции на улице Сан-Галло60.

Для черных монахов монастыря св. Сикста, в Пьяченце, написал он алтарный образ Богоматери со св. Сикстом и св. Варварой, редчайшее и необычайное произведение61. Много картин написал он для Франции62, и среди них одну особенно изумительную, выполненную для короля и изображающую поединок Михаила с дьяволом63: до центра земли стоит скала, из расщелин которой вырывается пламя горящей серы, и пестрыми красками сверкает пылающий Люцифер, исполненный величайшей злобы и раздутый ядовитой гордостью по отношению к тому, что навсегда лишает его престола и обрекает на вечные муки. В противоположность ему св. Михаил с неземным своим выражением, закованный в оружие из железа и золота, но соединяя в себе мужество и устрашающую силу, побеждает Люцифера и повергает его на землю своим копьем; эта картина так прекрасно исполнена, что он получил почетнейшую награду от короля. Написал он еще портрет Беатриче из Феррары64 и многих других женщин, в частности своей возлюбленной. Рафаэль отличался влюбчивостью, ухаживал за женщинами и всегда готов был им служить, он постоянно предавался телесным наслаждениям, и, может быть, друзья его слишком снисходительно к этому относились. Когда его близкий друг Агостино Киджи поручил ему расписать нижний этаж своего дворца, Рафаэль не мог работать спокойно из-за любви к одной женщине, так что Агостино, придя в отчаяние, с трудом добился, наконец, того, чтобы его возлюбленная все время находилась в той части дома, где работал Рафаэль; только благодаря ему работа была закончена. Он исполнил собственноручно все картоны и написал фреской многие фигуры65. Потолок изображает происходящее на небесах совещание богов, напоминающих прекраснейшими линиями своих тел и одеяний об античности, а также свадьбу Психеи, где Юпитеру прислуживают его подчиненные, а грации разбрасывают по столу цветы. На консолях же свода среди других изображений Меркурий с флейтой слетает на землю, а исполненный божественного величия Юпитер целует Ганимеда. Внизу, с другой стороны, изображена колесница Венеры и грации, уносящие вместе с Меркурием на небо Психею, а на других консолях разные другие поэтические истории. Среди орнаментов свода от консоли к консоли над арками порхают по воздуху изображенные в прекрасном ракурсе амуры с атрибутами богов: молнией и громом Юпитера, шлемом, мечом и щитом Марса, молотом Вулкана, палицей и львиной шкурой Геркулеса, кадуцеем Меркурия, свирелью Пана и земледельческими орудиями Вертумна, и тут же – животные, присвоенные каждому из них; фреска эта необычайно прекрасна и поэтична. Вокруг этих композиций поручил он Джованни да Удине написать рамку в виде венков из прекраснейших цветов, листьев и плодов. Рафаэль сделал еще архитектурный проект конюшен Киджи и для того же Агостино эскиз капеллы в Санта Мария дель Пополо, которую он потом расписывал, предполагая сделать здесь великолепную гробницу и заказав флорентийскому скульптору Лоренцетто две фигуры, находящиеся и сейчас в его римском доме. Но вследствие смерти Рафаэля, а потом и Агостино работа эта была передана Себастиано Венециано.

Рафаэль достиг такого величия, что Лев X приказал ему расписать большую залу наверху, и он приступил к картине, изображающей победы Константина66. Кроме того, папа пожелал иметь богатейшие стенные ковры, вытканные золотом и шелком, для которых Рафаэль собственноручно приготовил картоны в красках67 натуральной величины, отправленные затем во Фландрию, откуда и были присланы в Рим сделанные по ним ткани. Исполнены они были так правильно, что изумляешься, на них глядя, при мысли, как можно было так выткать волосы и бороды и придать нитями такую гибкость телам; произведение это кажется скорее чудом, чем делом человеческого искусства, ибо вода, животные, здания точно бы написаны кистью, а не вытканы нитью. Обошлась же эта работа в семьдесят тысяч скуди и до сих пор хранится в папской капелле.

Для кардинала Колонна написал он на холсте прекрасного св. Иоанна, и картину эту кардинал очень любил, однако по просьбе излечившего его медика мессера Якопо да Карпи, которому он был бесконечно обязан, подарил ее ему, теперь же она во Флоренции у Франческо Бенинтенди68. Для Джулио деи Медичи, кардинала и вице-канцлера, написал он картину «Преображение»69, которую собирался отправить во Францию, причем над ней он безустанно и собственноручно работал и достиг последней степени совершенства; в этой вещи представил он преображенного Христа на горе Фавор, у подошвы которой поджидают его одиннадцать апостолов; сюда же привели бесноватого мальчика, чтобы Христос, сойдя с горы, его исцелил; мальчик корчится в конвульсиях, кричит и закатывает глаза, являя муки своего тела, оскверненного коварным бесом, и, побледнев, делает вынужденные и пугливые движения. Обняв, его поддерживает старик, выказывая своими расширенными глазами с остановившимся зрачком, приподнятыми бровями и нахмуренным лбом одновременно и силу и страх; он пристально смотрит на апостолов, как бы надеясь почерпнуть в их лицах мужество. Среди женщин одна является главной фигурой картины; стоя на коленях впереди апостолов, она оглядывается на них, жестом руки указывая на несчастного бесноватого, и все апостолы, кто сидя, кто стоя, кто преклонив колено, выказывают величайшее сострадание его горю. Лица их не только необычайно прекрасны, но и настолько по-новому и разнообразно написаны, что, по единогласному мнению всех художников, это наиболее славная, прекрасная и божественная его картина. Поэтому тот, кто пожелал бы видеть божественно преображенного Христа, пусть созерцает эту картину, где Христос изображен в прозрачной дали над горой, с просветленными его сиянием Моисеем и Ильей, написанными необычайно живо. На вершине горы распростерты апостолы Петр, Иаков и Иоанн в прекрасно разнообразных позах: один приник головой к земле, другой прикрывает глаза рукой, защищаясь от нестерпимого сияния Христа в белоснежной одежде с приподнятым кверху челом и раскрытыми руками, свидетельствующего о божественной сущности трех лиц, слитых воедино совершенным искусством Рафаэля, который напряг свой гений в таком усилии, что, закончив эту картину, он больше не брался за кисть, как будто это была последняя вещь, которую он еще должен был исполнить, настигаемый смертью.

Теперь, описав творения превосходнейшего этого мастера, я желал бы, прежде чем перейти к другим частностям его жизни и смерти, поговорить для пользы наших художников о его приемах. В юности подражал он манере Пьетро Перуджино, своего учителя, и весьма усовершенствовал его рисунок, колорит и замыслы, однако, выросши, он понял, что еще слишком далек от истины. И вот когда он увидел произведения Леонардо да Винчи, не имевшего себе равного в выразительности лиц, как мужских, так и женских, а изяществом фигур и их движений превосходившего всех других художников, манера Леонардо его чрезвычайно поразила и ошеломила. Так как она понравилась ему больше всякой другой, он принялся изучать ее, что стоило ему больших усилий, однако все же он понемногу освободился от манеры Пьетро и пытался, как умел и как мог, подражать самому Леонардо. Но, как он ни старался, и ни усердствовал, все же никогда не удалось ему превзойти Леонардо в некоторых трудных задачах, и хотя некоторым кажется, что он выше его по своей нежности и природной легкости, тем не менее, он не мог сравняться с ним по выразительности самой основы его замысла и величию мастерства, а только приблизился к нему гораздо больше, чем другие, в особенности изяществом своего колорита. Возвращаясь снова к Рафаэлю, скажу, что с течением времени все больше вреда и забот приносила ему манера, так легко заимствованная им в юности у Пьетро: мелочная и сухая и не требующая настоящего рисунка; вот почему, не будучи в состоянии ее забыть, он красоту обнаженных тел или трудные приемы ракурса лишь с большим трудом научился передавать по картонам, сделанным Микеланджело Буонарроти для залы Совета во Флоренции. Другой давно бы пришел в отчаяние от того, что до сих нор только понапрасну терял свое время, и никогда при всем своем таланте не достиг бы того, что сделал Рафаэль, ибо он, отделавшись от манеры Пьетро, из мастера вновь стал учеником, чтобы изучить во всех отношениях трудную манеру Микеланджело, и уже в зрелые годы с невероятным усердием в несколько месяцев усвоил то, для чего в раннем, более восприимчивом возрасте требуется много лет. Поистине, кто в свое время не научится добрым началам и той манере, которой собирается потом следовать, кто постепенным опытом не облегчит трудности искусства, стараясь согласовать все его особенности и применить их на деле, тот почти никогда не достигнет совершенства, а если и достигнет, то только позже и с гораздо большим трудом. К тому времени, когда Рафаэль задался целью изменить и усовершенствовать свою манеру, он никогда не рисовал нагого тела с должным усердием, а просто писал с натуры по примеру своего учителя Пьетро с помощью одного только природного своего дарования. Теперь же он принялся за изучение обнаженных тел, анатомически сравнивая мускулы вскрытых трупов и живых людей, где благодаря кожному покрову они являются совсем иными, и наблюдая, как они становятся толще и мягче, какие изящные сокращения получаются от перемены точки зрения, как мускулы вздуваются, опускаются и поднимаются при движении одного члена или всего тела, а также как скрепляются кости, нервы и жилы, каким- то образом он усовершенствовался во всем, что необходимо знать хорошему художнику. Все же Рафаэль понимал, что ему не достичь совершенства Микеланджело, его чрезвычайной зоркости, поэтому и рассудил, как человек огромнейшего ума, что живопись не ограничивается писанием нагих тел, что область ее шире, что совершенным живописцем можно назвать и того, кто умеет хорошо и легко изобретать сюжеты картин и фантазировать, что художник, создающий стройную композицию, не слишком ее загромождая, но и не обедняя, все располагающий в соответствующем порядке, может быть наименован мастером мощным и образцовым. К этому, по правильной мысли Рафаэля, присоединяется обогащение картины сложной и необычайной перспективой, зданиями, пейзажем, умение изящно одеть фигуры и сделать так, чтобы они то терялись во мраке, то выступали на свет, придать лицам женщин, детей, юношей и старцев живость и красоту, а по мере надобности – подвижность и смелость. Он понял еще, какое важное значение имеют для картин битвы бег коней и ярость солдат, как надо уметь рисовать все виды животных, в особенности же сходственно писать портреты людей, чтобы они казались живыми и распознавались теми, для кого они написаны, передавая притом множество разных вещей: одежду, обувь, каски, оружие, женские прически, волосы, бороды, сосуды, деревья, пещеры, скалы, пламя, сумрачный и ясный воздух, облака, дождь, молнию, свет, ночной мрак, лунные лучи, сияние солнца и вообще все предметы, необходимые и живописи. Все это, повторяю, принял во внимание Рафаэль, и так как в области, присущей Микеланджело, он не мог сравняться с ним, то решил не отстать от него или даже превзойти его в другом; поэтому, не тратя времени даром, он принялся не подражать ему, и вырабатывать наилучшую манеру в тех областях, о которых мы сейчас рассказали. И если бы так же поступили многие художники нашего века, которые только следовали по стопам Микеланджело, не в силах будучи ни подражать ему, ни достигнуть его совершенства, они не потеряли бы напрасно времени, создавая очень жесткую, весьма трудную, некрасивую, бесколоритную и бедную вымыслом живопись, и смогли бы, стремясь к всеобъемлемости и всестороннему подражанию, себе и миру принести пользу. Приняв это решение и зная, что фра Бартоломео ди Сан Марко довольно хорошо писал и обладал основательным рисунком, приятным колоритом, хотя иногда и злоупотреблял для большей рельефности темными красками, Рафаэль заимствовал у него то, что ему понадобилось или понравилось, то есть какой-то средний путь как в рисунке, так и в живописи, и, присоединив к нему некоторые другие приемы, заимствованные от других мастеров по лучшим их произведениям, из разных манер создал единую, которую потом всегда считали за его собственную и которую бесконечно ценили и будут ценить художники. Совершенное ее проявление можно видеть в сивиллах и пророках, которые он сделал в церкви делла Паче, как о том упоминалось выше; в этой работе большую помощь оказали ему виденные им в папской капелле творения Микеланджело. Если бы Рафаэль сумел на этом остановиться, не старался изменить свою прежнюю Манеру или придать ей больше величия, упорством своим доказывая, что не хуже Микеланджело передаст нагое тело, он не умалил бы отчасти своего имени, ибо написанные им обнаженные фигуры в зале, именуемой «башней Борджиа», где представлен пожар в Карго, хотя и прекрасны, не могут, однако, быть названы во всем совершенными. Также не вполне удовлетворительны и фигуры, исполненные им на потолке дворца Агостино Киджи, в Трастевере, в которых нет свойственных Рафаэлю изящества и нежности; это, впрочем, в значительной степени объясняется тем, что их по его рисункам писали другие. Убедившись в такой ошибке, Рафаэль, как человек сообразительный, впоследствии решил работать самостоятельно, без чужой помощи, над картиной «Преображение», писанной им для церкви Сан Пьетро – ин – Монторио, в которой проявил все вышеописанные особенности, необходимые для хорошей живописи. И если бы здесь не применил он, ради опыта, граверской сажи, которая, как несколько раз уже было сказано, по природе своей с течением времени делается все более темной и вредит смешанным с ней другим краскам, то полагаю, что и сейчас эта сильно потемневшая картина была бы так же свежа, как вначале.

Заканчивая жизнеописание Рафаэля, я поместил здесь это рассуждение, чтобы показать, с каким усердием и прилежанием заставлял себя работать этот знаменитый мастер, а главным образом для пользы других художников, дабы они нашли способы обороняться от тех помех, которые Рафаэль преодолел благодаря своим талантам и благоразумию. Добавлю еще, что каждому следовало бы довольствоваться тем, к чему влечет его природный инстинкт, а не пускаться в соревнование в том, что ему не дано, чтобы не мучить себя понапрасну, и часто даже со стыдом и позором. Исполняя возможное, не следует выбиваться из сил, чтобы перегнать тех, кто с помощью природы и по особой милости Божьем свершил уже или еще свершает чудеса в искусстве. Если человек к чему-нибудь не способен, то как бы он ни старался, он не сможет этого достичь, между тем как другой с помощью природных дарований добьется всего без малейшего труда. Так, например, среди старых мастеров Паоло Уччелло, изо всех сил стремясь двигаться вперед, шел только назад. В наши дни и совсем еще недавно то же самое произошло с Якопо да Понтормо70 и, как показывает опыт, со многими другими, о чем мы уже рассказывали и расскажем еще. Случается это, быть может, потому, что небо неодинаково распределяет свои милости, однако каждому надлежит довольствоваться тем, что он получил.

Но, поговорив об этих вопросах искусства, быть может, даже пространнее, чем следовало бы, и возвращаясь к описанию жизни и смерти Рафаэля, скажу, что бывший с ним в теснейшей дружбе кардинал Бернардо Дивицио ди Биббиена в течение многих лет упрашивал его жениться, однако Рафаэль, не отказываясь прямо исполнить желание кардинала, затягивал дело, говоря, что желал бы переждать года три или четыре. Но он не успел даже заметить, как срок этот истек, и кардинал напомнил об его обещании; Рафаэль, как человек учтивый, увидев себя связанным, не пожелал изменить своему слову и изъявил согласие жениться на племяннице кардинала. Однако узы эти нисколько его не радовали, и он старался выиграть время, так что прошло несколько месяцев, а свадьба все еще не состоялась. Он поступал так, имея благовидный предлог, а именно: ему намекнули, что так как он много лет прослужил двору и был на большую сумму кредитором Льва, то по окончании росписи залы, в награду за его труды и за его талант, папа пожалует ему красную шапку, которую жаловал многим менее достойным ее, чем Рафаэль. Тем же временем он потихоньку предавался, в большей мере, чем следовало бы, любовным наслаждениям, и вот однажды, переступив границы, вернулся домой в сильнейшей лихорадке; медики подумали, что он простудился, так как он не признался им в своем беспутстве, и неосторожно пустили ему кровь, вследствие чего он очень ослабел, нуждаясь в восстановлении своих сил. Тогда он составил завещание и прежде всего, как и подобает христианину, удалил свою возлюбленную из дома, обеспечив ей возможность жить честно. Затем поделил он все свои вещи между учениками: Джулио Романо, которого всегда очень любил, Джованни и Франческо Фьорентино, по прозвищу Фатторе, и неизвестным мне родственником, священником из Урбино. Он распорядился также, чтобы на его средства в Санта Мария Ротонда71 была восстановлена из новых камней старинная ниша, и был построен алтарь с мраморной статуей Мадонны: это место он избрал для вечного своего упокоения. Оставив все имущество Джулио, Джованни и Франческо, назначил он исполнителем своего завещания мессера Бальдассаре из Пешии, бывшего в то время папским датарием. Затем, исповедавшись и покаявшись, закончил он свой жизненный путь в тот же день, когда родился, то есть в святую пятницу, тридцати семи лет от роду. Позволительно думать, что душа его украшает теперь небеса, как талант его украшал землю. В изголовии у него после смерти поставили в той комнате, где он обычно работал, законченную им для кардинала де Медичи картину «Преображение», и у всякого, видевшего его мертвым и столь живое его произведение, душа разрывалась от горя. Картина эта после кончины Рафаэля была поставлена кардиналом в главном алтаре в Сан Пьетро – ин – Монторио и вызывала величайшее восхищение совершенством каждой своей частности. Его похоронили с тем почетом, какого заслужил столь благородный гений, и не было ни одного мастера, который не рыдал бы сокрушенно, провожая его гроб. Чрезвычайно опечалила его смерть и весь папский двор, потому что при жизни он занимал придворную должность и еще потому, что Рафаэля так любил папа, горько оплакивавший его теперь.

О счастливая и блаженная душа, к тебе охотно обращается мыслью всякий, прославляя дела твои и восторгаясь каждым оставленным тобой рисунком. Лучше было бы и живописи умереть вместе с этим благородным мастером, ибо, когда смежил он очи, и она стала почти слепой. А нам, его пережившим, остается лишь подражать его высокому примеру, как того требует его гений, и наш долг хранить вечно в сердце прекраснейшее воспоминание о нем и речами своими прославлять его память. Искусство, колорит и композицию довел он до того предельного совершенства, о котором едва лишь можно было мечтать, а о том, чтобы его превзойти, никто никогда и подумать не смел. И кроме благодеяний, оказанных им как другом искусству, он и нас всегда учил тому, как следует обращаться с людьми великими, посредственными и ничтожными. И в самом деле, среди его даров один в особенности приводил меня в изумление: небо дало ему силу внести в наше искусство нечто противоположное самой натуре наших художников: все они, не только самые посредственные, но и претендующие на величие (таких много встречается), работая вместе с Рафаэлем, достигали такого согласия и гармонии, что при виде его все неудовольствия угасали и всякие низкие и дурные замыслы забывались. Такого единения достигал только Рафаэль и никто больше, потому что он побеждал всех своей приветливостью и искусством, но больше всего гением своей доброй натуры, настолько исполненной благородства и милосердия, что и звери его почитали, не только люди. Рассказывают, что какой бы художник, знакомый или незнакомый, ни попросил его помощи в какой-нибудь работе, Рафаэль бросал тотчас свое дело и шел к нему. Своим ученикам, которых всегда у него было множество, он помогал, обучая их с такой любовью, точно это были не ученики его, а родные дети. По этой причине его выход ко двору всегда сопровождали человек пятьдесят, и эти достойные и талантливые художники составляли его почетную свиту. Словом, жил он не как художник, а как князь. О, искусство живописи! Счастливейшим могло ты почитать себя, имея мастера, талантом своим и обычаями вознесшего тебя выше небес. Поистине блаженно ты, ибо ученики могли следовать по стопам того, в ком искусство соединялось с добродетелью, что побудило и великого Юлия II, и великодушного Льва X, несмотря на высокий их сан и достоинство, быть с ним в теснейшей дружбе и осыпать его всяческими милостями; благосклонность эта и богатства принесли и ему самому и искусству большую честь. Блажен и тот, кто служил ему, работая под его началом, ибо всякий, подражая ему, с честью достигал искомой цели, и кто следует ему в его занятиях искусством, будет почитаем в мире, а кто уподобится ему в святом его характере, будет отмечен на небесах72.