Наталья Егорова
Ничего личного

– Дядька Теренти-ий... Ну дядька Теренти-ий... Не хочу-у за лыцаря-а-а...

Староста уцепил зубами седой ус.

– Вот ведь дура-девка. Ну чем тебе лыцарь плох, а? Молодой, красавец, а змея видела какого завалил? Башка с полпечи!

– Всё равно не хочу-у...

Рыцарь явился в деревню на рассвете откуда-то из гнилых болот. Шёл пёхом, шатаясь не то с голодухи, не то с усталости; волок зелёную змееву шкуру - рогатая безглазая голова моталась в пыли.

Меча у рыцаря не было.

Бабы у колодца побросали вёдра и прыснули по домам, голося так, словно разом полыхнули окрестные избы. Мужики на всякий случай похватали вилы, пастушонок Федька забыл про скотину и все норовил отколупать со шкуры зеленую чешуйку, а тем временем козёл деда Хомы забрался в огород к горбатой Левонихе и топтался в капусте.

Клевачий кузнецов петух проникся общей суматохой и заполошно орал с забора, свесив налитый гребень на глаза.

Позвали старосту.

Рыцарь сбросил шкуру в пыль, вытер грязной ладонью лоб, спросил напиться. Кожаный доспех его на боках потрескался, а на пузе недоставало трех железных блях. Слипшиеся русые прядки падали на блеклые глаза, и рыцарь то и дело встряхивал головой, как норовистый конь.

Кормили его в лекарской избе. Послушать рассказ про змея набилось полдеревни; только пастушонку Федьке скоренько надрали уши за козла и выставили вон, чем обидели до чрезвычайности.

Рыцарь раскладывал по столу ложки с крынками, изображая, как падала камнем из облаков злобная тварь, как палила огнём и била колючим хвостом, как дрожала земля под тяжёлой поступью. Он и шипел за змея не хуже выкипающих щей, и рычал, и мало что не подпрыгивал.

Деревенские бабы, ахая, подливали молока.

Мужики ещё раз ходили смотреть шкуру, уважительно качали головами, засовывали кулаки в здоровые, что твоя миска, глазницы. Горбатая Левониха, правда, все щупала хвост, трясла седыми космами и бормотала, что чешуя, дескать, сохлая и старая. Но кто же слушает выжившую из ума старуху!

Рыцарь требовал за подвиг десять полновесных княжеских монет. Староста предлагал козу и двух поросят. Рыцарь напирал на прожорливость и непобедимость твари, пинал в запале рогатую морду и тыкал в громадные когти. Староста кивал, но обоим было ясно, что многого змееборец не получит, коли чудище и так уже дохлое.

Сторговались на самой красивой девице.

Самой красивой, положим, слыла старостина дочь Алёна, но кто ж свою-то отдаст. А вот рыжую Матрёну, неумеху и бесприданницу, от которой деревенские парни нос воротили, со всей душой. Уж и мать согласная, и отец добро дал, от чарки горькой оторвавшись, а она ревёт, дурёха, в три ручья!

– Не хочу-у... Это вы, дядька Терентий, наро-ошно меня выбрали...

– Да ты что, девка, белены объелась? Да я ж не супротив лично тебя, но ты сама посуди: за кого тебя в деревне выдавать-то криворукую? За хромого Гришку али за Ваньку-пьяницу?

– Я кружаво вязать умею-у-у...

– Кому оно надо, кружаво твое! На одной канители разорисси. А он ведь какой-никакой, а лыцарь: у лыцарей, говорят, дома каменные и в кажной комнате по прислуге, так что и вовсе ничего делать не нужно. Знай, на лавке сиди да семечки лузгай.

– У него даже лошади не-ет... И рубаха дырявая-а-а...

– Ну... видать, поиздержался в дороге-то. Опять же со змеем бился.

– Ага, - хлюпнула Матрёна распухшим носом. - Свою Алёнку небось спрятали-и...

– Тьфу! - вконец рассердился староста. - Тебя не спросил!