"Заговор францисканцев" - читать интересную книгу автора (Сэк Джон)

24

К первой неделе декабря зима окончательно обосновалась в Ассизи. Ветер, свиставший сквозь закрытые окна комнаты, где сидел за книгами Конрад, превратился в беспрестанный вой, словно все духи земли и неба сливали голоса в жалобном плаче. Монте Субазио и окрестные холмы спали зыбким сном.

Сквозь прозрачное полотно, затягивавшее окна, даже в полдень пробивалось мало света. Конраду пришлось довольствоваться свечой и огнем камина, так что чтение продвигалось медленно. Холодные вихри врывались в дымоход, и отшельник задыхался от горьковато-сладкого запаха можжевельника – крестьянка каждое утро подвозила к дому вязанки хвороста, навьюченные на осла.

Он мог бы в любое время перебраться со своими рукописями в большой зал, где занимались Амата с Пио – большие окна и большой камин неплохо освещали его, – но там целыми днями толклись чужаки, а Конрад стал в последнее время очень подозрителен. Тот же фра Федерико, прежде чем убраться из дома, забрел однажды в комнату Конрада. Пришлось отвлекать брата, пересказывая ему отрывки из нового труда Фомы Аквинского, недавно прочитанного в Сакро Конвенто, а манускрипт Фомы Челанского тем временем прятать за спиной. Любой странствующий грамотей был бы, естественно, заинтригован, обнаружив на столе мирянки более четырех книг, будь она даже самого благородного происхождения. Любых книг – но запретные рукописи были бы особенно интересны. Так что Конрад сидел взаперти, терпел дым и тусклый свет и тер усталые глаза в одиночестве.

Историю рукописи Фомы Челанского он знал от Лео. После смерти святого Франческо братство решило, что секретарь святого должен составить его жизнеописание. Никто не был ближе него к Франческо, да и простой безыскусный стиль Лео соответствовал суровости жизни его наставника. Однако Элиас с кардиналом Уголино предпочли избрать летописцем фра Фому из Челано, хотя этот брат никогда не встречался с Франческо и большую часть жизни провел в Германии. Правда, Фома написал величественный гимн смерти и справедливости, «День Гнева», доказывая свое красноречие. А поскольку он не был лично знаком со святым, то при написании его жития вынужден был полагаться на сведения, предоставленные ему братьями – в частности, главой братства, братом Элиасом. Не удивительно, что Элиас в писании Фомы играл столь важную роль, что после его изгнания и отлучения новый генерал ордена, фра Кресчентиус, просил Фому Челанского написать новую легенду, исключив из нее все упоминания об Элиасе. Он же попросил всех братьев, знавших Франциска, написать в помощь брату из Челано свои воспоминания – так появилась на свет «Легенда трех спутников».

Конрад начал поиски с первой строки четвертой главы. Он боялся пропустить ключ к разгадке – упоминание о «начале слепоты» – и потому читал очень внимательно. Прочел об исцелении Франциском слепой женщины и не усмотрел в этом эпизоде никакой связи с фразой из письма. Поиски все продолжались, когда выпал снег. Руки крестьянки, подвозившей хворост, покраснели от мороза, она повязывала толстый шерстяной платок поверх капюшона, а Конрад все пробивался сквозь главы жизни Франциска. Описание появления стигматов и видения огнекрылого серафима явно было записано со слов Элиаса. И вот, в следующей за видением главе – вдруг первыми словами – «in Ilо tempore»! В то время!

«В то время тело Франциска начали одолевать немочи, более тяжкие, чем прежде. Ибо он страдал многими немочами и ранее, умерщвляя плоть и подчиняя ее духу в предшествовавшие годы».

Из следующего предложения следовало, что Фома имеет в виду 1224 год. Обращение святого Франциска свершилось в 1206.

«В последующие восемнадцать лет он почти не знал покоя... ибо таков закон природы и устройство человека, что тело внешнее дряхлеет год от года, в то время как внутренняя суть обновляется, драгоценный сосуд, в коем скрывалось небесное сокровище, дал течь... Воистину, поскольку плоть его еще не сравнилась в страдании со страданиями Христа, хоть и носил он на теле знаки страстей Христовых, его поразила тяжелая глазная болезнь».

Вот оно, в одном-единственном предложении. Он уже носил на теле стигматы, когда началась слепота. Глазная болезнь началась не с поездки в Египет в 1219, как всегда слышал Конрад. Отшельник читал дальше:

«Болезнь нарастала с каждым днем, и брат Элиас, коего Франциск избрал заменить мать ему самому и отца – прочим братьям, убедил его наконец не пренебрегать медициной».

Когда Элиас диктовал эти строки, у него, как видно, еще не было причин скрывать ни время наступления слепоты, ни свое участие в лечении. Кто же тогда пустил в оборот историю о горячем египетском солнце, поразившем глаза святого, если не сам Элиас, – и зачем? В рассказе Фомы не названы спутники, сопровождавшие Франциска ко двору султана Мелек-эль-Камеля. Но Бонавентура их называет!

Конрад снова вспомнил ответ библиотекаря на вопрос, откуда ему может быть знакомо имя Иллюминате «Он был с нашим учителем, когда тот пытался обратить султана».

Опять Иллюминато! Конечно, это он снабдил Бонавентуру подробностями египетского путешествия, так же как Элиас снабжал ими Фому. Однако это не объясняет, зачем Иллюминато понадобилось изобретать новое объяснение слепоте Франциска спустя годы после завершения труда Фомы Челанского.

Отшельник достал заметки, принесенные из Сакро Конвенто, и переписал целую главу, озаглавленную: «О лихорадке, поразившей святого Франциска, и болезни его глаз». Настанет день, мечтал он, когда, перечитав свои записи, он ясно поймет, почему наставник находил их столь важными, что включил в свое письмо.

Он уже был вполне уверен, что тайна Лео коренится в событиях, приведших к появлению стигматов или последовавших непосредственно за ними. Поэтому он открыл следующую книгу, доставленную Аматой из Сан-Дамиано, – переписанную Бедными женщинами «Легенду трех спутников», и сразу открыл ее на этом событии жизни святого. И увидел там то, что заставило его снова зарыться в свои записки.

– Явная лакуна, мадонна, – объяснял он в тот же вечер Джакоме. – Такой пробел, что в него телега с сеном проедет. Не знаю еще, как были искалечены спутники, зато могу ответить на вопрос Лео «почему?». И «кем?».

Он сомневался, что матрона сумеет разобраться в его рассуждениях, однако пригласил ее к себе в комнату, потому что просто лопнул бы, если бы не поделился с кем-нибудь своим открытием.

– Смотрите! – восклицал он, водя пальцем по странице. – Шестнадцатая глава кончается на событиях 1221 года. Потом идет краткое описание стигматов – в 1224 году от рождества Господа нашего – и сразу перескакивает на смерть святого Франциска в 1226 году. А где же пять лет после 1221? Столько важных перемен случилось за эти годы – ив жизни Франциска, и в ордене! Лео с друзьями ни за что не пропустили бы ни одного события из этого времени.

– Кроме только запечатления стигматов...

– А! Это я тоже хотел вам показать. Взгляните на описание Франциска, как раз перед появлением серафима. Лео писал ясно, но стиль у него простой, как домотканое полотно. «Cum enim seraphices desideriorium ardoribus – «поглощенный серафимической любовью и желанием». Это изящная латынь, мадонна! Изящная! К тому же автор употребляет специальный философский термин: «sursum agere». Никто из наших трех спутников этого не писал. Такую фразу мог породить лишь ум обучавшегося в Париже богослова.

Конрад поймал себя на том, что от возбуждения говорит все быстрее и быстрее. Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, прежде чем вернуться к своим запискам. По взгляду донны Джакомы заметно было, что вся эта латынь для нее непостижима, как ни старается она уследить за его мыслью.

– Потерпите еще минуту, мадонна, – Конрад. Он разложил рядом с рукописью листки своих записок.

– Вот как описывает ту же сцену Бонавентура. – Он указал отрывок, который имел в виду. – То и дело повторяются одни и те же выражения – вот, вот и вот – кроме только слов «когда видение исчезло». Здесь Бонавентура пишет: «disparentigiturvisio», а у спутников – «quavisione disparent» – совершенное – менее зрелого ума, на мой взгляд. Удивительное сходство, учитывая, что Бонавентура писал свое «Главное Предание» через семнадцать лет после того, как Лео со спутниками закончил свою «Легенду».

– И как вы это понимаете? Конрад скрестил руки на груди.

– Полагаю, мы нашли ответ на вопрос Лео: «Откуда серафим?» Полагаю, что серафим в «Спутниках» явился от Бонавентуры, который, по-видимому, очарован сим образом – почерпнув его, без сомнения, в рассказе Элиаса, поведанном тому Фомой Челанским. Полагаю, что человек, бывший генералом ордена в 1246 году – в год, когда Лео вручил ему рукопись «Спутников», – просил молодого Бонавентуру добавить эту вставку. Человек этот, выбросивший также из манускрипта пять лет, был Кресчентиус да Иези; Джованни да Парма, сменивший его, ни за что не позволил бы увечить рукопись и вставлять в нее фальшивки. Бонавентура же, взявшись несколько лет спустя за написание собственного предания, всего лишь переписал свой отрывок с немногими грамматическими поправками.

В то время как Конрад выкладывал свои умозаключения, у него мелькнула беглая мысль, что падение Джованни могло иметь причиной не только его «еретическую» приверженность учению Иоахима, но и историю с рукописью. Донна Джакома прервала ход его мысли:

– Но зачем?

– Зачем? – повторил он задумчивым шепотом, перебирая свои записи. – Я сам то и дело возвращаюсь к этому вопросу: но зачем?

Он уложил кипу листов поверх «Спутников» и нагнулся, чтобы убрать книги. Шлепанье сандалий из аркады заставило его поторопиться. Он все еще склонялся над столом, когда в дверях возник Пио.

– Пришли из Сакро Конвенто, хотят вас видеть, брат.

– Кто-то из братьев? Им не положено выходить в этот час.

– Одет он в рясу братства, но не старше меня. Похоже, парень бежал всю дорогу. Так запыхался, что еле говорит.

– А себя он назвал?

– Да. Убертино да Казале.

У мальчика от холода и волнения покраснели не только щеки, но даже уши и кончик носа. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу у входной двери, и его глаза, обычно светлые, казались черными от расширившихся зрачков.

– Buona notte[49], брат, – приветствовал его Конрад. – Что стряслось? Почему ты еще не в постели?

– Я выбрался наружу, когда все улеглись. Мне надо с вами поговорить.

– Как выбрался? – поразился Конрад.

Почему-то его больше заинтересовал способ, нежели причина появления мальчика. Он сам столкнулся с той же задачей месяц назад и помнил, что после наступления темноты Сакро Конвенто крепко запирали.

Лицо мальчика вспыхнуло еще ярче, когда к ним присоединилась донна Джакома. Он явно не привык говорить в присутствии женщин.

– Есть одна дверца – из обители в склеп под нижней церковью. Ею никогда не пользуются, и замок насквозь проржавел. Мне недавно один послушник показал.

– Ах ты глупыш! Бонавентура сурово накажет тебя, если узнает, что ты ко мне ходил. Он ведь постоянно держит у дома шпионов.

Краска отлила от щек мальчика.

– Я на улице никого не видал, – пробормотал он и беспокойно оглянулся на дверь. Как видно, мысль о сторожах не приходила ему в голову. – Надо же было вас предупредить!

Донна Джакома тронула Конрада за плечо:

– Помолчите минутку, брат. Не пугайте мальчика, он и так испуган. Дайте ему сказать.

Убертино благодарно улыбнулся ей:

– Я сегодня прислуживал за ужином в лечебнице, – обратился он к отшельнику. – У генерала ордена был гость – некий фра Федерико.

Федерико! Неужели и он – шпион Бонавентуры? Может, от Аматы ему нужны были сведения о занятиях Конрада?

– Федерико сказал, у вас есть книги, на которые фра Бонавентуре следовало бы взглянуть. Генерал был в ярости! Сказал, что должен их получить – и вас тоже! Он хочет снова послать сюда Федерико и еще одного брата, чтоб они их украли. И еще сказал, вы наверно послезавтра выйдете из дома. Сегодня в обитель прибыл вестник: папа всего в двух днях пути от города. Он на несколько дней задержится здесь, и фра Бонавентура уверен, что приветствовать его соберется весь город. Сказал Федерико, что вас надо схватить, как только вы покажетесь за дверью.

Конрад стоял, остолбенев, пока донна Джакома не вывела его из ступора, звонко ударив тростью об пол.

– Бонавентура оказался не лучше других, – воскликнула она. – Власть портит всех. А я так надеялась, что он устоит.

Она махнула Пио, скромно державшемуся в стороне.

– Амата, должно быть, молится в часовне. Подожди за дверью, пока она закончит, и приведи ее сюда.

Когда паж убежал, матрона потрепала Убертино по плечу.

– Ты храбрый мальчик. Надежду ордена я вижу в молодых, таких как ты и фра Конрад. Хочешь выпить чего-нибудь горячего перед обратной дорогой?

Мальчик помотал головой. Конрад наконец обрел дар речи:

– Почему ты рискуешь собой ради меня? Убертино вспыхнул. Теперь, сделав главное, он сразу стал робким и застенчивым.

– Многие братья говорят, вы святой человек. Говорят, генерал ордена когда-нибудь заточит вас навечно. Это несправедливо, раз вы не сделали ничего плохого.

Конрад мрачно усмехнулся детской невинности.

– Если ты читал Писание, то сам убедился: история нашей церкви и началась с казни невиновного. – Он взял в ладони правую руку мальчика. – Мilе grazie, Убертино. Надеюсь, когда-нибудь я сумею отблагодарить тебя. А пока будь осторожен, когда станешь выходить. Мы ведь не хотим, чтобы тебя заточили или выпороли!

Дверь щелкнула, закрывшись за послушником, когда Пио вернулся с Аматой. Девушка вопросительно смотрела на старую донну.

– У нас тревожные новости, Аматина, – заговорила та; от ее слов, словно ледяным ветром, веяло сарказмом. – Наш генерал ордена упорно стремится к совершенству, а то и к святости. И готов ради гармонии в ордене пожертвовать нашим добрым другом Конрадом – как до того пожертвовал Джованни да Парма.

Конрад вздрогнул. Эти слова мог бы сказать он сам. Донна озабоченно обернулась к отшельнику:

– Вам надо бежать, вернуться в горы! Предложение застало его врасплох, и Амату тоже. Он ссутулился от огорчения, и ему не стало легче оттого, что те же чувства отразились в глазах девушки.

– Нашему маленькому семейству придется на время разлучиться, – продолжала Джакома. – Идиллия, которой мы наслаждались весь месяц, была всего лишь... интерлюдией. – Раскинув руки, старуха взяла обоих за руки. Конрад поежился, но не отнял руки. – Даст Бог, я еще доживу до дня, когда мы встретимся снова.

Она выпустила их руки и повернулась к Амате.

– Ты сумеешь вернуть книги в Сан-Дамиано? Действовать надо до рассвета.

Девушка кивнула.

– По-моему, вам надо выйти из города вместе, через ближайшие ворота – это ворота ди Морарупто в северной стене. Надо ждать у самых ворот и выйти сразу, как их откроют утром после « Ангелуса».

Донна Джакома распоряжалась с уверенностью капитана, располагающего свои войска. Обдумывая план, она вертела в руках рукоять трости.

– У тебя волосы сильно отросли, детка? – обратилась она к Амате.

Та приподняла краешек мантильи.

– Хорошо. Еще не слишком. Пора тебе снова стать братом-послушником. Стражники меньше насторожатся, увидев двух братьев, чем если любой из вас выйдет в одиночку.

Ее зеленые глаза так и сверкали.

– Бонавентура не знает, что мы проникли в его замысел, так что внезапность на нашей стороне. Начнем действовать, пока братия спит. Не думаю, чтобы Бонавентура успел предупредить городскую стражу, но соглядатаи в переулке, конечно, начеку. Амата, прежде чем возвращаться сюда, задержись на день-другой в Сан-Дамиано. Когда Бонавентура обнаружит, что Конрад выбрался из города, он отзовет своих ищеек.

Ее взгляд метался от одного к другому, и в нем отражалась гордость и опасение, гнев и грусть по внезапно рухнувшему домашнему счастью. Она выглядела измученной, но держалась твердо. Снова взяла их руки и прикрыла глаза, обратив лицо к потолку:

– Боже милостивый, не дай мне снова потерять своих детей!