"Слово" - читать интересную книгу автора (Уоллес Ирвин)

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

ЭТО БЫЛА БЕССОННАЯ НОЧЬ, сейчас же давно стояло утро самой черной пятницы, которую Стивен Ренделл переживал когда-либо в собственной жизни.

Он приказал Тео отвезти себя, но не в гранд-отель “Краснапольски”, а в пятиэтажное здание, растянувшееся вдоль Дам, в Bijenkorf, крупнейший амстердамский универсальный магазин.

Двадцать минут назад он звонил Анжеле Монти из “Амстеля”, но в гостинице “Виктория” ее не застал; правда следующий звонок обнаружил ее только что зашедшую в помещение рядом с его собственным рабочим кабинетом, где Анжела собиралась сегодня работать, заменяя Лори Кук в качестве личного секретаря Ренделла.

Телефонный разговор был односторонним, говорил только он сам и очень коротко:

— Анжела, мне нужно встретиться с тобой и очень срочно. Не в кабинете. Где-нибудь снаружи. Ты говорила, что уже не раз бывала в Амстердаме. Как насчет универмага на Дам? Есть там кафе или бар, где мы бы посидеть несколько минут? — Такие там были, один на первом этаже, а второй на пятом, приличное кафе. — Прекрасно, тогда наверху. Я выезжаю немедленно. Встретимся там.

В универмаг он зашел со стороны Дам. Поскольку время было раннее, гигантская торговая империя еще не была забита покупателями. Ренделл спросил у говорящей по-английски продавщицы из отдела сумочек и шляп, как найти лифт, и та указала прямо на центр торгового зала.

Ренделл поспешил между стойками и витринами, заполненными бижутерией и искусственными цветами, стереомагнитофонами и полотенцами, практически ничего не видя, ничем не интересуясь, пытаясь сконцентрироваться на предстоящей неприятной встрече с Анжелой Монти.

Вполне возможно, что она была обманщицей, и практически наверняка — изменницей. Поначалу он сомневался в разведывательных материалах де Фроома, говорящих о бесславной отставке профессора Монти, о том, что Анжела одновременно и лгала, и использовала собственное тело, чтобы защитить и прославить своего отца. Но даже получив доказательства того, что Анжела сотрудничала с голландским клириком с целью разрушения Воскрешения Два, Ренделлу все равно было трудно поверить во все это. Почему она желала помочь в уничтожении проекта, если его крушение, в свою очередь, полностью сотрет с лица земли и ее любимого родителя? Если только — а эта возможность, как чувствовал Ренделл — если только Анжела совсем не любила отца. Из всего того, что Ренделлу было известно, Анжела и вправду могла ненавидеть отца, а в связи с этим — искать возможности саботировать проект, основанный на его открытиях.

В любом случае, какими бы ни были мотивы, оставался болезненный факт: Ловушка, сработавшая вчера вечером, неопровержимо представила Анжелу в качестве тайного информатора внутри Воскрешения Два. Как только это сделалось ясным, сразу же стали ненужными сомнения в заявлениях де Фроома, что она является изменницей и плутовкой. Ведь еще вчера днем и вечером позавчера он откровенничал с нею, как с никакой иной женщиной, и он же любил ее и доверял ей, как никакой иной женщине до того. Невозможно было поверить, что она предала не только проект, но и его собственную к ней любовь. Тем не менее, не было никакой возможности объяснить каким-либо иным образом то бесспорное доказательство, что именно она это и совершила.

Через несколько минут он все узнает. Ренделл боялся правды, но он обязан знать ее, даже если эта правда оттолкнет его от Анжелы.

Ему хотелось придушить ее за противодействие той пускай и невеликой, но веры, которую он недавно обрел. Только вот это означало, что, сделав подобное, он и сам бы покончил с собой. В этой конфронтации не было ни проблеска надежды. В ней не могло быть ни единого оставшегося в живых.

Все лифты были в движении. В нескольких метрах от себя он увидел покупателей, поднимавшихся на эскалаторе. Ренделл и сам поспешил в их сторону, встал на движущуюся ступеньку, придерживаясь за поручень.

Сойдя с последнего прогона эскалатора на пятом этаже, он глянул направо и налево, пока не заметил вывеску: EXPRESBAR / EXPRES BUFFET.

Он прошел через турникет, получив желтый билетик — бланк чека, на котором будет выбит его заказ. Прямо перед собой, возле стойки с готовыми блюдами, он увидал Анжелу с подносом в руках. Она просматривала меню, висевшее на стене за стойкой: warme gerechten, koude gerechten, limonade, koffie, thee, gebak.

Ренделл подошел к ней со спины.

— Закажи мне просто чай, ничего больше не надо. А я поищу для нас столик.

Еще до того, как девушка смогла поздороваться, он уже повернулся, чтобы не видеть ее лицо. Столы с пластиковыми столешницами посреди бара были уже заняты. С другой стороны имелась изогнутая стойка закусочного бара с высокими стульями, вот там места хватало. Ренделл тут же взгромоздился на стул, спиной к стойке, возле которой стояла Анжела, и уставился вниз, на суету нижних этажей универмага.

Ожидание казалось для него вечным.

— Доброе утро, дорогой, — это была Анжела.

— Доброе утро, — холодно ответил он, после чего взял поднос со своим чаем, кофе и бутербродом с маслом для нее, держа его между собой и девушкой таким образом, чтобы поцеловаться было невозможно, и удерживая на весу, пока Анжела не села на стул рядом. Только лишь затем он поставил поднос на стойку, с деловым видом всыпал сахар в свою чашку и начал перемешивать чай, неспособный поднять глаза.

— Что случилось, Стив? Сегодня утром ты какой-то странный.

Наконец-то он встретил взгляд ее прекрасных, теперь удивленных, зеленых глаз, что скрывали хитрость и измену.

Он чувствовал, как кишки болезненно скрутились в животе, и не знал, с чего и каким образом начать.

— Стив? — настаивала Анжела. — Почему ты глядишь на меня так?

— Как?

— Так холодно.

Покончить с этим можно было лишь начав разговор. И он начал его. Он знал, что голос его дрожит:

— Анжела, я узнал кое-что вчера вечером, кое-что, связанное с тобой, и я должен обсудить это сейчас. Ренделл глубоко вздохнул и сделал первый выпад:

— Ты лгала мне относительно своего отца.

Не было никаких сомнений, что она покраснела.

— Я лгала тебе? Кто сказал такое? Что за чушь тебе наговорили?

— Ты заставила меня поверить, будто твой отец держится в стороне от Воскрешения Два из-за ревности начальства и по политическим причинам. Ты говорила, что причиной того, что он не может встретиться со мной или сотрудничать с другими членами проекта является то, что его постоянно высылают на отдаленные археологические раскопки, в Пеллу, в Египет. Ты говорила, будто твой отец вынужден был выезжать туда, чтобы сохранить за собой пост преподавателя в римском Университете. Вчера я слыхал нечто совершенно иное.

Голос Анжелы дрожал точно так же, как и его собственный.

— Что же ты слыхал. Скажи мне, пожалуйста.

— Что твоего отца никто и не высылал на эти археологические раскопки, о которых ты мне говорила. Что твоего отца сняли с должности в Римском Университете. Что ему приказали уйти в отставку, и теперь он живет отшельником, чуть ли не в укрытии, где-то в окрестностях Рима. Он и сейчас там, как и большинство лет после открытия.

Он замялся, раздумывая, стоит ли говорить и остальное, но Анжела заставила его высказаться до конца.

— Стив, что еще ты слыхал?

— Что твоего отца заставило выйти в отставку Министерство по причине приобретения им земли для проведения раскопок возле Остиа Антика, будто он обманул владельцев, приобретая эту землю, а не беря ее в аренду, чтобы ему заплатили за половину найденного, а не за двадцать пять процентов. Все вышло наверх, когда раскопки уже были проведены. Министерство замяло все дело, чтобы не поднимать скандала и не привлекать жаждущую сенсаций прессу. Владельцам земли их убытки возместили, не только для того, чтобы очистить твоего отца, но и чтобы заставить замолчать крестьян. Твоего же отца опозорили и заставили уйти из Университета. Он ушел в отставку, сохраняя за собой пенсию; я полагаю, что он согласился не связывать себя с Воскрешением Два и держаться в стороне. Чтобы защитить имя отца, ты, как его дочь, лгала всем по поводу его действий. Эта часть твоей лжи мне понятна. Но вот другая ее часть мне не понятна — и вот это уже, Анжела, простить нельзя.

— Что это за другая часть?

— Ты избегала, насколько это тебе удавалось, сотрудничать с проектом до тех пор, пока там не появился я. Я был крупным специалистом в области связей с общественностью, нанятым проектом для того, чтобы вести рекламную кампанию и чтобы принести проекту славу. Во мне ты увидала того человека, который сможет сделать благородного профессора Монти известным во всем мире, причем сделать настолько уважаемым, что итальянское правительство уже больше не сможет держать его в виртуальном изгнании, и оно даже не осмелится более упомянуть когда-либо о скандале. Реклама и слава смогут очистить твоего отца, освободить, возродить его к новой жизни. И чтобы достичь этой цели, ты сознательно решила воспользоваться мною, и для этого лгала мне, манипулировала мною.

Анжела уставилась на Ренделла. Сейчас их разделяла стена молчания.

— И ты веришь, будто я воспользовалась тобой, Стив? — спросила она.

— Не знаю. Но собираюсь это выяснить.

— Ты веришь, будто я занималась с тобой любовью, в твоей постели, и у себя в номере, позволяя войти в собственное тело, только лишь затем, чтобы сделать марионеткой, действующей на пользу собственной семье?

— Погоди, Анжела…

— Кто сказал тебе, что я лгу, будто я тебя использую? Кто сказал тебе, что мой отец был опозорен по причине того, что смошенничал или совершил преступление? Кто рассказал тебе все это?

— Вчера вечером я встречался с домине Мартином де Фроомом.

Ренделл внимательно следил за Анжелой, пытаясь выявить из ее реакции, насколько та была близка с де Фроомом. Только единственной ее реакцией было изумление. Правда, он не понимал, было ли это удивление связано с тем, что он сам встречался с де Фроомом, то ли потому, что он встречался с ее подельником.

— Де Фроомом? — пробормотала девушка.

— Да, вчера вечером. Домине послал за мной, и я с ним встретился. Результат нашей встречи пускай немного подождет, но суть в том, что де Фроом желает нас уничтожить. Чтобы достичь этого, он собрал досье на определенные ключевые фигуры в Воскрешении Два. У него весьма полное досье на твоего отца и на тебя саму. Он приоткрыл мне кое-что из содержимого своих папок. Теперь, Анжела, ты знаешь факты. Я могу не воспринимать их как действительную информацию, за исключением кое-чего более серьезного, о чем я также узнал вчера.

— Кое-чего более серьезного? Чего же?

— Один момент. Поначалу, я должен получить ответ на вопрос, который ты мне так и не прояснила. То, что де Фроом сказал мне — это правда или не правда?

— Не правда, абсолютная не правда, — быстро ответила Анжела. Голос ее дрожал. — Если я в чем-то и лгала тебе, то эта ложь была совершенно мелкой, неважной, белой ложью, которую мне пришлось говорить тебе, пока не узнала тебя лучше. Но вот то, что де Фроом рассказал о моем отце — будто мой отец совершил преступление — это уже совершенная ложь. Это ложь, придуманная теми, кто бы желал погубить отца, ложь, придуманная доктором Турой с его сообщниками, самим де Фроомом.

— А что из того, что мне рассказали, правда, и что — не правда, Анжела?

— Тебе известны итальянские археологические законы, связанные с раскопками. Хотя правительство и владеет большей частью района Остиа Антика, оно не контролирует участки земли вдоль старой береговой линии, именно ту землю, где отец и собирался вести раскопки. Он предложил владельцам участка — двум братьям и их сестре — на выбор: арендовать у них этот участок или же выкупить его.

— А твой отец сообщал им, чего он тут ищет? — спросил Ренделл.

— Естественно. Землевладельцы посчитали его чокнутым. Они совершенно не желали принимать участие в этой игре. Они только хотели избавиться от своей ненужной собственности, поэтому с радостью согласились эту землю продать. При этом загнули за нее очень высокую цену, так что отцу пришлось тяжко, собирая достаточное количество лир, чтобы выкупить ее.

— Тогда откуда у де Фроома родилась идея о том, будто действия твоего отца были незаконными?

— От доктора Фернандо Тура, естественно. Когда мой отец сделал свое великое открытие, доктор Тура просто взбесился от ревности. Он даже сообщил бывшим владельцам участка о сумасшедших деньгах, потерянных ими в результате продажи земли. Это он подговорил их обратиться в Министерство и подать протест о том, что, якобы, мой отец смошенничал, притворяясь, будто приобретает участок для чего-то другого, а вовсе не ради археологических раскопок. Там решили произвести тщательное расследование. И они выяснили, что все, сделанное моим отцом, было проведено правильно и законно, так что все направленные в его сторону обвинения ни на чем не основаны. С моего отца были сняты все претензии. И на все это имеются документы; если бы правительство и вправду нашло нечто незаконное, тебе бы показали доказательства.

— А твой отец, Анжела?

— Он был рад тому, что справедливость восторжествовала. Но он весьма чувствительный человек. Давление на него во время расследования, а главное — тот факт, что люди, бывшие его друзьями, могут теперь рассматривать обвинения против него, допрашивать его, испытывать его, и столь долгое время не доверять ему — это было уже гораздо более того, что он мог вынести. Еще до того, как отца очистили от всех обвинений, он отказался от своего поста в Римском университете и вышел в добровольную отставку. Он уже не желал иметь ничего общего с профессиональной политикой. Он достиг своей жизненной цели, и для него этого было достаточно.

— И сейчас он все так же в отставке?

— Да, он ведет жизнь отшельника, посвящая все свое время литературной деятельности и изучению материалов. Он горько пережил судилище над собой и теперь не желает иметь ничего общего с академическими кругами и даже с теми, кто разрабатывает его открытие. Он считает, что даже объявление о его достижениях скажет не только само за себя, но и в его пользу. Но вот доктор Тура, чтобы оправдать собственное поведение и защитить личную позицию, так никогда и не отказался от своих инсинуаций и распространения скандальных слухов. Нет никаких сомнений, де Фроом слыхал их и встречался с доктором Тура, вот он и посчитал нужным внести все эти слухи в качестве фактов для собственных досье. А почему бы и нет? Как ты сам уже говорил, Стив, де Фроом собирается уничтожить проект, равно как и всех людей, с ним связанных. Почему я побеспокоилась встретиться с тобой в Милане после того, как отказалась видеться с членами твоей команды? Только лишь для того, чтобы узнать, имеется ли у тебя верное описание роли моего отца. Если, как считает мой отец, объявление открытия скажет всему миру в его пользу, тогда я, как его дочь, должна проследить за тем, чтобы это объявление было полным и правильным.

— А зачем же ты прибыла в Амстердам, чтобы работать здесь в качестве консультанта?

По лицу Анжелы тенью промелькнула улыбка.

— Не для того, чтобы использовать тебя. У меня не было необходимости использовать тебя. Ты сам пригласил меня. Я согласилась. Но согласилась не для того, чтобы обеспечить своему отцу больше рекламы. Он получит ее в достаточной мере. Его позиция довольно безопасная. А согласилась я потому… потому что сразу же прониклась чувством к тебе — и мне хотелось быть рядом с тобой.

Ренделл был тронут, хотя и не позволил себе растаять. Ему предстояло предъявить более тяжкое обвинение. В тот момент, когда он сделает свой ход, их отношения могут погибнуть навечно. Анжела была Матфеем, предателем, и она обязана узнать о том, что он открыл, перед тем, как ему прийдется сообщить обо всем инспектору Хелдерингу, доктору Дейчардту, Джорджу Уилеру и ко всем остальным.

Что она только что сказала? Ну да. Она приехала в Амстердам, чтобы быть рядом с ним.

— Анжела, — сказал он, — а не обдумывала ли ты и другие причины присоединения к проекту?

— Другие причины? Нет, больше никаких не было. — Девушка нахмурила брови. — А какие еще могут быть причины?

— Типа того, чтобы поработать на кого-нибудь еще, помимо меня и своего отца.

— Кого-нибудь еще. О чем ты…

Теперь уже нельзя было сдержать движения спускового крючка. Выстрел должен быть в упор.

— Анжела, зачем ты работаешь в нашем проекте в качестве тайного информатора домине Мартина де Фроома? Зачем ты передаешь тайны нашему врагу?

Ренделл никогда еще не видел столь непонимающего выражения на чьем-либо лице. Это не было выражение страха или ярости. Абсолютное непонимание. Губы Анжелы долго шевелились перед тем, как она смогла выдавить первое слово.

— Что? Что ты сказал?

Ренделл в точности повторил то, что сказал ранее. При этом он добавил:

— У меня имеются бесспорные доказательства того, что ты на стороне де Фроома.

— Стив, о чем ты говоришь? Или ты сходишь с ума?

Он не позволил увести разговор в сторону.

— Вчера, ближе к вечеру, я выслал конфиденциальный меморандум двенадцати участникам нашего проекта. Одна из копий попала к де Фроому. И это именно твоя копия попала к нему. Это я знаю наверняка, Анжела. Этого отрицать невозможно.

Ее изумление казалось неподдельным.

— Меморандум? Я передала этот меморандум де Фроому? Но ведь в этом нет ни капельки смысла. Я не знаю де Фроома. Я никогда его в жизни своей не видела. И не собираюсь видеть. Да и как я могу? Зачем мне это? Стив, ты не сходишь с ума? О чем ты говоришь?

— Я сказал тебе именно то, что сказал. Ты слушала внимательно.

Без обиняков, он рассказал ей о первом секретном меморандуме, утечка которого привела его в руки домине де Фроома, о втором секретном меморандуме, который он сознательно сделал ловушкой, о том, что увидал копию меморандума с ее кодовым именем, Матфей, вчера вечером в кабинете де Фроома.

— Меморандум, содержащий имя Матфея был передан тебе лично, Анжела. У меня есть подписанная тобой квитанция. Теперь-то ты вспоминаешь его?

Да, — ответила та. — Вспоминаю. Я получила его — дай подумать — да, сразу после того, как ты ушел из гостиницы, я задремала. Когда проснулась и увидала, какое уже позднее время, то почувствовала себя виноватой и поспешила в “Краснапольски”, чтобы хоть что-нибудь сделать. Я прибыла в комнату, которую первоначально выделила для меня мисс Данн, и начала перебирать свои папки — их не сильно-то и много — чтобы перенести вещи в офис твоей секретарши. Тут прибыл человек из охраны — так — я приняла от него меморандум, сразу глянула, имеет ли он какую-то важность. Мне показалось, что не сильно. И я положила его в одну из своих папок, после чего понесла их все в комнату Лори. Во втором шкафу был пустой ящик. И я положила все папки, в том числе и ту, в которой был меморандум, в этот ящик. Там я их все и оставила. Я четко помню, как сделала это. Он и сейчас должен быть там.

Ренделл взвешивал про себя услышанное. Либо она была совершенно откровенна с ним, либо перед ним сидела самая опытная лгунья. Вот только доказательства ее честности были весьма слабыми.

— Анжела, — сказал он, — имелся всего лишь один меморандум с именем Матфея в тексте. Ты говоришь, что он находится в твоей папке. Я же говорю, что видел его в кабинете де Фроома. Один и тот же лист бумаги не может одновременно находиться в твоей комнате и в комнате де Фроом.

— Мне очень жаль, — ответила девушка, — но больше мне объяснять нечего. Я могу показать тебе свою копию прямо сейчас.

— Хорошо, покажи.

Когда они уже покидали закусочный бар, Анжела испытующе глянула на Ренделла.

— Ведь ты не веришь мне, точно?

— Я знаю лишь то, что знаю — а именно, что де Фроом показывал мне именно твою копию меморандума.

— Стив, как ты не понимаешь, что моя помощь этому гадкому де Фроому не имеет какого-либо смысла? Он желает торпедировать Воскрешение Два и подорвать доверие к Международному Новому Завету. Я же хочу помогать проекту и последующему принятию Новой Библии. Даже если и не ради тебя, то уж наверняка затем, чтобы уважали имя моего отца и его открытие. Так зачем же мне сотрудничать с человеком, который, в конечном итоге, сможет уничтожить моего отца вместе со всем остальным?

— Я не знаю, зачем. Ведь может быть много такого, чего я не знаю о профессоре Монти или Анжеле Монти. Насколько мне известно, ты можешь действовать и против своего отца.

— Стив, Стив, — только и ответила девушка на это, совершенно пав духом. Она подняла свою сумочку, увидав, что Ренделл взял счет, чтобы оплатить его. — Ведь я же сказала, что ты сам увидишь — меморандум все еще у меня.

Они молча спустились на первый этаж универмага, вышли из него, и уже через десять минут прибыли в комнату Лори Кук, занятую теперь Анжелой.

В то время, как Ренделл мрачно стоял посреди кабинета, Анжела открыла ключом второй из двух металлических шкафов, вытащила третий ящик и, присев, начала копаться в нем.

— Это под буквой “М”, — сообщила она. — “Меморандумы по связям с общественностью”. — После этого она сунула руку за разделитель с буквой “М” и удивленно подняла голову. — Ничего. Но ведь я же уверена, что сама… — В отчаянии, она начала теперь проверять папки, стоящие за каждым разделителем. — Видимо, я поставила не туда. Погоди, сейчас я гляну во втором.

Минуты шли, но Анжела так ничего и не нашла.

Она поднялась, глаза выдавали ее панический страх потери.

Все подозрения Ренделла относительно ее честности получили дополнительное подтверждение.

— А ты уверена, что вообще клала папку?

— Мне кажется, что так, — неуверенно ответила Анжела. — Когда я только перебралась, все эти папки лежали на столе. И после этого я начала раскладывать их…

— А никто не входил в комнату до того, как ты закончила с этим и закрыла шкафы на ключ?

— Не входил ли кто-нибудь?… Ну конечно. Я не упоминала тебе об этом вчера за ужином, потому что посчитала это незначительным. — Она подошла к столу. — Заходило несколько человек, все искали тебя. Я же — подожди — я старалась, чтобы все было, как следует, и записывала всех, кто заходил или звонил… — Анжела открыла центральный ящик стола, вынула оттуда блокнот и открыла его на первой странице. — Ненадолго заскочила Джессика Тейлор. Она сообщила, что работает с тобой, и спрашивала, не нужна ли она тебе. Я ответила, что ты вышел, и что я понятия не имею, где ты сейчас находишься.

— Я был внизу с Хелдерингом, проверяя, все ли меморандумы были доставлены. — Ренделл жестом указал на блокнот. — А кто были остальные?

Анжела перевернула листок.

— Элвин Александер и… — Внезапно она отложила блокнот. — Вспомнила! Идиотка, как я могла забыть! Его имя тут есть. Я сразу же записала. Вот, Стив, можешь глянуть сам…

Ее палец пробежал по строчкам, пока не остановился напротив имени, записанного карандашом, имени доктора Флориана Найта.

— Найт? — спросил Ренделл.

— Да, это был доктор Найт, — с облегчением ответила девушка. — Слава Богу, все выяснилось. Теперь ты снова будешь верить мне. Да, доктор Найт вошел, когда я раскладывала папки. Он хотел видеть тебя. При этом он сообщил, что присутствовал на совещании, которое ты проводил, и на нем ты обещал ему какие-то материалы, чтобы Найт мог подготовить для тебя определенную информацию. Ты говорил ему такое?

— Да.

— Когда он выяснил, что тебя на месте нет, то увидал на столе мои папки и сказал, что, возможно, он сможет сам найти то, о чем ты ему говорил. Он показал мне свой допуск, такого же класса, как и мой собственный, как и всех других консультантов, так что не было никакой причины отказать ему. Он порылся по папкам и сообщил, что большая часть из того, что ему нужно, скорее всего, у тебя в кабинете, но вот сейчас он хотел бы взять твои свежие меморандумы; дело в том, что он поздно присоединился к проекту и ему следовало бы ознакомиться с твоими планами. Еще он сказал, что вернет мне материалы рано утром, когда вновь придет, чтобы встретиться с тобой.

— А он вернул их сегодня утром?

Анжела просмотрела стол и, озабоченно, ответила:

— По-видимому, нет. Наверное они все еще у него.

— Нет, у него их нет, — мрачно прокомментировал это Ренделл. — Зато они у Мартина де Фроома. — Он ударил кулаком в раскрытую ладонь. — Доктор Найт. Черт подери. Я должен был подумать об этом.

— О чем подумать?

— Неважно.

— Я совершила ошибку, дав ему эти документы?

— Теперь это уже не важно. Ты не могла понимать, что здесь не так.

— Стив, но теперь-то ты знаешь, что я не имею ничего общего с де Фроомом. Теперь ты будешь доверять мне. Давай вместе сходим в кабинет доктора Найта. Он подтвердит то, что я сказала тебе, и, возможно, как-то объяснится.

— Мне не нужны от него никакие объяснения, — жестко заявил Ренделл.

Внутренне он уже проклинал себя за излишнюю сентиментальность. Уже в то время, когда он узнал о ненависти Найта к доктору Джеффрису и Воскрешению Два, узнал от невесты Найта, Валери Хьюгз, в той самой лондонской пивной, ему стало ясно, что не следовало бы привлекать молодого оксфордского ученого к участию в проекте. С самого начала Найт был слабым звеном, тем самым, кто готов был продаться с целью вернуть себе деньги, которые, как он сам считал, новая Библия отобрала у него. Ренделл даже вспомнил, что беспокоился по поводу Найта еще вчера, сознательно не посылая ему меморандум в слабой надежде, что настоящим саботажником может быть кто-то другой. Вот только, после всего, оказалось, что истинным саботажником был все тот же доктор Флориан Найт. Черт подери!

Анжела ждала.

— Так как, пойдем к нему?

— Нет никакой необходимости идти к нему, — ответил ей Ренделл. Он попытался улыбнуться. — Анжела, прости меня за то, что я не доверял тебе. В свое оправдание скажу лишь: я люблю тебя.

Она бросилась в его объятия, закрыв глаза и прижав свои губы к его. Когда же поцелуй закончился, она прошептала:

— Я люблю тебя еще больше, намного сильнее, чем ты способен вернуть мне.

Ренделл улыбнулся.

— Поглядим. — Потом он отстранился он девушки. — А теперь к доктору Найту. Я хочу встретиться с ним один на один.

И он быстро спустился в кабинет Найта.

Но того там не было.

Секретарша англичанина начала было извиняться:

— Он позвонил и сказал, что сегодня его не будет.

— А где же он?

— Работает у себя в гостинице. Хоспис Сан Лючезио.

— Сан что?

— Я запишу вам. Сан Лючезио. Это на Вальдек Пирмонтлаан, номер девять. Практически все участвующие в проекте священники и теологи останавливаются там. Странная это гостиница.

У Ренделла не было времени на выяснения, что же странного было в этой гостинице. Он лишь взял адрес и поспешил к двери.

— Надо мне позвонить доктору Найту и предупредить, что вы едете к нему? — спросила вдогонку секретарша.

— Нет, мне бы хотелось сделать ему сюрприз.

* * *

ЭТО И ВПРАВДУ БЫЛА странная гостиница.

Первый взгляд на Сан Лючезио был совершенно обманчивым. Отель выглядел как банальный жилой дом, современный шестиэтажный дом на широкой улице.

На самом же деле Сан Лючезио был чем-то таким, о чем Ренделл никогда раньше и не слыхал — небольшой гостиницей, предназначенной исключительно для приезжих протестантских и католических священников, а также — членов их семей, и еще — монахинь.

Тео, который вез Ренделла на встречу с доктором Флорианом Найтом, был неоценимым источником информации. За несколько прошлых лет он перевозил из Сан Лючезио в Краснапольски и назад бесчисленное количество священников — равно как и светских теологов, связанных с Возрождением Два, которым давалось специальное разрешение проживания в этой специальной гостинице — так что один-единственный вопрос, заданный Тео, в ответ породил целый потоп подробностей и мелочей.

Сан Лючезио, названный по имени первого ученика святого Франциска Ассизского, был выстроен в 1961 году. Гостиница для церковников имела тридцать четыре комнаты на пятьдесят коек. Стоимость проживания с завтраком составляла четырнадцать гульденов — около четырех долларов — в сутки. Рядом с вестибюлем, как рассказал Тео, был огромный зал с множеством окон, имеющий двойное назначение. В предписанные часы его использовали как молитвенную комнату; на время еды он использовался в качестве столовой. Зал был меблирован передвижными коричневыми стульями, каждый был оборудован собственным столиком. Если посетитель гостиницы желал молиться или медитировать, он мог повернуть сидение по направлению к висящим на стенах священным изображениям. Во время же еды посетитель должен был развернуть сидение к центру зала и есть за собственным столом. С другой стороны вестибюля, по словам того же Тео, располагалась гостиничная часовня, в окна которой были встроены витражи. Возле окна висели две сутаны: одна для католических священников, вторая для священников англиканской церкви. В шкафу имелось все необходимое для проведения мессы.

Тео подкатил свой лимузин к ступеням, ведущим в Сан Лючезио; Ренделл осмотрелся, вышел из машины и поднялся в отель.

Вестибюль вовсе не производил впечатление гостиничного; скорее всего он походил на гостиную некоей частной квартиры. На стенах были деревянные панели с закрепленными на них диванными подушками в чехлах, и Ренделл понял, что те служили в качестве спинок стульев для посетителей. Стены были украшены многочисленными напечатанными на ткани библейскими картинками, что в результате давало великолепный живописный эффект. Прямо напротив двери размещалась небольшая гостиничная стойка: стол администратора, за которым восседала полная дама лет пятидесяти.

Вся сцена была исполнена чистоты и добропорядочности.

Изумительное место, подумал Ренделл, для конфронтации с теологом с целью показать, кто он на самом деле — сукин сын и проклятый изменник.

Ренделл направился к столу.

— Я приехал встретиться с доктором Флорианом Найтом. Мы работаем вместе.

Дежурная положила руку на телефонную трубку.

— Он ждет вас?

— Возможно.

— Я попробую позвонить ему в номер. Могу я узнать ваше имя?

Сообщив свое имя, Ренделл нервными шагами прошел ко входу в молитвенную комнату-столовую, отсутствующим взглядом скользнул по коричневым сидениям и столам и вернулся к стойке, когда дежурная уже клала трубку.

— Доктор Найт на месте, — сообщила женщина. — Он на пятом этаже и встретит вас у лифта.

Теолог и вправду был в коридоре, ожидал, когда Ренделл вышел из двери лифта. Доктор Флориан Найт представлял собой ту же долговязую фигуру а-ля Обри Бердслей, которую Ренделл видел и ранее, и вчера в Амстердаме, но в то же самое время — не такую. Впервые с тех пор, как Ренделл повстречался с ученым, тот не был раздраженным, взвинченным и беспокойным. Сегодня он был необычно спокойным и расслабленным. И еще, как заметил Ренделл, направляясь с Найтом к его одноместному номеру, тот был глубоко озабоченным.

Гостиничный номер Найта был даже меньше его спальни в лондонской квартирке. Комната была чистенькой и суровой — кровать, умывальник, складной стол, шкаф, в котором могло поместиться не более двух костюмов. Под высоким окном стояло единственное кресло.

— Можете занять кресло, — сказал Найт более гостеприимным, не таким как обычно, тоном. — Я бы предложил вам выпить, вот только спиртное в любом виде строго запрещено в этой францисканской гостинице. Тем не менее, я нахожу это местечко довольно удобным. Добрые братья ведут ее так, как будто святой Франциск из Ассизи их исполнительный директор и сейчас, но, поскольку сам святой был склонен, скорее, к беседам с птицами, его служащие обращают больше внимания клиентам. Все довольно мило. — Усевшись на краю кровати, Найт прибавил:

— Мне весьма жаль, что вам пришлось прервать свои занятия и прибыть сюда, мистер Ренделл. Я намеревался приехать в Крас завтра, чтобы вновь работать с вами. Ну да ладно, вы уже здесь. Что-то особенное?

— Да, нечто совершенно особенное, — с нажимом сказал Ренделл. — Касающееся именно вас.

— Прекрасно, сэр, вот он я.

Ренделл решил не терять слова напрасно. Все необходимо выложить начистоту.

— Доктор Найт, вчера, под конец рабочего дня вы взяли папку с материалами у мисс Монти, моего секретаря. В папке был приготовленный мною конфиденциальный меморандум. Несколькими часами спустя этот конфиденциальный меморандум очутился в руках домине Мартина де Фроома, заклятого врага нашего проекта.

Ренделл сделал паузу, ожидая какой-то сильной реакции со стороны Найта, выражающейся либо в удивлении, либо в неодобрении. Но молодой ученый из Оксфорда не проявил абсолютно никаких эмоций.

— Мне весьма жаль слышать это, — спокойно сказал Найт и открыл жестянку с мятными леденцами, предлагая взять и Ренделлу, но тот отказался; затем, прежде чем сунуть конфету в рот, Найт сообщил:

— Но не могу сказать, что я удивлен этим.

Сбитый с толку, Ренделл уставился на теолога.

— Вы не удивлены?

— Ну, хотя я и не ожидал, что документ попадет именно к де Фроому, такая возможность все равно существовала. Я удивлен лишь тем, что вам стало известно об этом. Вы уверены, что меморандум находится именно у де Фроома?

— Вы чертовски правы, я именно уверен. Вчера вечером я встречался с де Фроомом. И я видел этот меморандум у него в руках.

— И вы совершенно уверены в том, что это тот самый документ, который я вчера взял у мисс Монти?

— Именно тот, — резко заявил Ренделл, дивясь тому, как Найт безоговорочно соглашается со своей ролью предателя. — И я собираюсь сказать, каким образом я проследил пропажу вплоть до вас.

Очень коротко Ренделл раскрыл идею с кодовыми именами, примененными в различных копиях меморандума, затем прибавил некоторые подробности своей встречи с де Фроомом и утренней конфронтации с Анжелой Монти. Когда он закончил свой монолог, взгляд его все так же был зафиксирован на Найте. Британский ученый продолжал сосать свой леденец, хотя теперь, его руки, держащие коробку, выдавали беспокойство.

— Что вы скажете на это? — допытывался Ренделл.

— Весьма умно, — согласился Найт.

— И весьма неразумно с вашей стороны, если не сказать — глупо, — сказал на это Ренделл. — С того самого момента, как я узнал о том, что ваша книга, “Простой Христос”, не будет опубликована в связи с появлением Международного Нового Завета, я рассматривал вас в качестве слабого звена в системе нашей безопасности. Мне следовало знать, что кто-то, столь обиженный нашим проектом — и столь нуждающийся в деньгах — может пойти на все, считая себя вправе, лишь бы только получить их.

Жестянка в руках доктора Найта дрожала уже заметнее.

— Так вы знаете обо мне все?

— Я знал об этом с самого начала, еще в Лондоне. Но я был настолько впечатлен вашими достоинствами, вашей потенциальной ценностью для проекта — что, если принять просьбы Валери в вашу пользу…

— Ах, Валери!

— … что отбросил всякие сомнения и убедил себя, будто вам можно доверять. Но я ошибался. Вы предали нас. И я собираюсь доложить обо всем, что мне известно. Все, что мне известно о вас.

— Нет, — очень быстро, чуть ли не взбешенно.

Его безмятежный британский фасад пошел трещинами, более того — он начал рассыпаться прахом. Прямо перед глазами Ренделла он предстал живым портретом Дориана Грея, меняясь, делаясь глубоким стариком.

— Нет, только не говорите им, — умолял он. — Не дайте им изгнать меня.

— Не дайте? — изумленно переспросил Ренделл. — Вы же согласились с тем, что передали конфиденциальный меморандум де Фроому…

— Поверьте, я ничего не передавал ему прямо, ничего. Если я и проявил слабость, если предавал вас в чем-то, то это были мелочи, не имеющие никакой ценности. Но сейчас все переменилось. Теперь мне можно верить, полностью. Я предан всей душой Воскрешению Два. В нем вся моя жизнь. Я не могу позволить, чтобы меня отделили от моей работы.

Возбужденный, он вскочил на ноги и начал ходить туда-сюда по комнате, размахивая руками.

Ренделл недоуменно наблюдал за ним. Противоречие между поведением Найта и его словами было совершенно бессмысленным. Он просто болен, решил Ренделл, он заболел, у него истерия. И он решил вернуть его к реальному миру.

— Доктор Найт, как же вы можете говорить, что, с одной стороны, полностью готовы посвятить себя Воскрешению Два, но, с другой стороны, буквально минуту назад, вы соглашаетесь с тем, что передавали наши секреты домине де Фроому? Неужто вы ожидаете, что мы станем терпеть предателя среди себя?

— Я не предатель! — вскричал доктор Найт. Он подошел к Ренделлу, буквально нависая над ним. — Как вы не поймете? Я намеревался стать предателем. Я даже начал становиться им. Но теперь я не могу — как только узнал правду — не могу! И теперь вы должны позволить мне остаться. Я покончу с собой, если не смогу остаться.

— Черт побери, о чем это вы говорите? — вскипел Ренделл. — То, что вы говорите — совершеннейшая бессмыслица. Это даже смешно. Мне уже достаточно…

Он начал было подниматься на ноги, но Найт вцепился ему в плечо, заставляя сесть.

— Нет, нет, погодите, Ренделл, дайте мне этот шанс. Я все объясню. Я расскажу вам обо всем, и тогда вы увидите, что все имеет смысл. Я очень боялся, но теперь вижу, что обязан, иначе все будет потеряно. Выслушайте меня, пожалуйста.

До тех пор, пока Ренделл не уселся снова в кресле, Найт не отходил от него, затем он сам отступил к кровати, пытаясь справиться с охватившим его возбуждением, собрать все нужные слова. Наконец, кое-как успокоившись, он присел на краешке кровати, уставился в пол и начал говорить.

— Когда вы пришли сюда, я не пытался увертываться. Я думал, что моя откровенность сможет разоружить вас, откроет путь к пониманию — ну, даже тем, что я позволю удовлетворить вас тем, будто лично я сам участвовал в каких-то нехороших делах, но что все это было помимо меня, что на самом деле я изменился и теперь на меня можно будет положиться. Но я вижу, что вы все так же видите во мне изменника, и собираетесь выкинуть меня из дела. И теперь я вижу, что никак нельзя избежать исповеди по всей правде. Полагаю, что нет никакого смысла, чтобы я должен был бы покрывать других…

Других, насторожился Ренделл. Он начал слушать внимательнее.

— … и нет смысла скрывать от вас то, что произошло вчера вечером и сегодня утром. — Найт поднял голову. — Если вы все еще думаете, будто в моих словах нет смысла…

— Продолжайте, — предложил Ренделл.

— Спасибо. Что касается моего разочарования, моей злости, направленной против доктора Джеффриса — это все правда. Со стороны милой Валери было не совсем хорошо рассказывать вам об этом, но я ее могу простить. Валери лишь пыталась спасти меня от меня самого и, — тут он слабо усмехнулся, — спасти меня ради себя. Да, она умоляла меня присоединиться к Воскрешению Два. Я согласился, но вовсе не по тем причинам, о которых думала она. Я прибыл сюда, как вы и подозревали, с настроениями, которые не позволяли мне доверять. Я знал, что у Воскрешения Два имеются враги. Я знал, кто они такие. Я читал интервью Пламмера с Мартином де Фроомом и еще пару его статей, посвященных той же теме. Специальных планов у меня не было, но где-то на задворках сознания мелькала мысль, что, участвуя в проекте, я смогу найти и спасение для себя.

— Вы имеете в виду — деньги?

— Ну — да. Если уж быть совершенно откровенным, я считал, будто деньги — это мое единственное спасение, те самые деньги, что ушли от меня из-за публикации Международного Нового Завета, те самые деньги, что помогут мне вернуть слух, которые позволят мне жениться на Валери и содержать ее, и жить жизнью, достойной молодого британского ученого-теолога.

— И вы нашли Седрика Пламмера?

— В этом не было необходимости, — сказал англичанин. — Как раз это Пламмер нашел меня. А если быть совсем точным, это был некто, кого Пламмер представлял.

Брови Ренделла полезли вверх.

— Кто-то еще? Кто-то в Краснапольском?

— Да.

Ренделл сунул руку в карман пальто и вытащил оттуда миниатюрный магнитофон.

— Вы не против?

— Вы хотите записать меня? Ради каких целей?

— Если наряду с вами были вовлечены и другие…

— Понятно. Это поможет подтвердить мои слова?

— Я не могу гарантировать этого, доктор Найт. Если ваша защита будет ясной и законной, тогда эта пленка будет говорить в вашу пользу, если такая необходимость возникнет. Если же я буду неудовлетворен вашим рассказом, я верну эту пленку вам — и тогда вы сможете сами рассказать свою историю издателям.

— Достаточно честно. — Найт подождал, пока Ренделл не отрегулировал уровень записи на миниатюрном устройстве и не поставил его на полу между ними. Доктор Найт обратился прямо к магнитофону. — Уважаемые присяжные, — сказал он. — Это позволит мне сделать мою исповедь по возможности полной и бесстрастной.

— Вы уже говорили, что когда прибыли сюда и приступили к работе в отеле “Краснапольски”, к вам обратился некто, но не Пламмер, — настроил его на серьезный лад Ренделл.

— Это был некто, знающий мою личную ситуацию, знающий о моей неопубликованной книге про Христа, знающий о моих потребностях и несчастьях. Мне намекнули, что может появиться возможность вернуть все те деньги, которые могли быть моими. Но я держался. Я не мог обмануть доверия. Я не видел себя в качестве сэра Роджера Кейсмента. Тем не менее, за то короткое время, что я был здесь, у меня вошло в привычку копировать все секретные материалы, которые поступали ко мне или только проходили через мои руки. Я внимательно слушал все, что можно было услышать, записывал услышанное и прятал. Но я ничего не делал, пока ко мне не обратились снова. Мне хотелось узнать, сколько будут стоить мои услуги. В свою очередь, меня спросили, что я могу предложить. Совершенно импульсивно, в качестве пробного шара, я передал мое небольшое собрание документов Воскрешения Два тому лицу, которое обратилось ко мне, и сразу же после этого меня привели на встречу с Пламмером. Он любезно сообщил, что переданное мною им было полезным.

— Так вот каким образом они узнали о дате нашего объявления, и о наших планах передавать всю церемонию в королевском дворце через систему Интелсат?

— Да. Все это полезно, сообщил мне Пламмер, только этого недостаточно. Им хотелось получать и остальные заметки с меморандумами, которые я мог собрать, но самое главное для них было бы получить предварительную копию новой Библии или, по крайней мере, точное изложение уникального содержания новой Библии, имея в виду материалы Петрония и Иакова, над которым я работал, но во всей полноте не имел. Пламмер сообщил, что у них имеются и другие источники получения материала…

— Хенниг, — сказал Ренделл.

— Что?

— Не обращайте внимания. Продолжайте.

— …но пока что им не удалось. А им бы хотелось иметь двойную уверенность. После этого Пламмер назвал цену. Это было… это было ошеломляюще. Подобные деньги могли бы стать решением всех моих проблем. Устоять перед ними было невозможно. Я согласился достать для них новую Библию, или, по крайней мере, переводы новых открытий, содержащихся в ней. Я пообещал доставить им ее вчера.

Еще раз Ренделл позволил себе открыто проявить свое изумление.

— Как могли вы надеяться получить копию в свои руки? Ведь книга находится под замком, а ключ у издателей. Все гранки хранятся в сейфе.

Доктор Найт покачал пальцем.

— Не совсем так. Но позвольте мне отклониться от собственной хронологии. Я пытался достать копию новой Библии позавчера, но не смог. Поскольку мне не удалось доставить эту копию, я был готов хоть как-то удовлетворить мое контактное лицо и доказать собственную добрую волю к сотрудничеству. Я подыскал несколько документов, которые смог бы передать, и среди них был ваш меморандум Матфея.

— Понимаю.

— Ясное дело, они не были довольны. Им хотелось получить саму Библию. Мне казалось, что уж сегодня вечером, то есть, я имею в виду вчерашний день, мне удастся достать ее.

— Но вы не смогли, — перебил его Ренделл.

— Наоборот. Смог и достал.

Ренделл подался вперед.

— Вы получили в свое распоряжение Международный Новый Завет?

— С небольшими трудностями. Видите ли, мистер Ренделл, не все копии гранок хранятся в сейфе. У каждого ведущего теолога имеется своя собственная копия. Такая копия имеется и у доктора Джеффриса. Не забывайте, что мы все еще находимся в довольно тесных отношениях. Он располагается в обширном кабинете рядом с холлом. Я могу заходить в него, чтобы пользоваться справочной литературой, и я знал, что свою копию он хранит под замком в своем портфеле. Там стоит цифровой замок. Но он человек довольно рассеянный и привык все записывать. Я поискал в комнате записку с комбинацией. Как я и ожидал, такая записка нашлась. Код я запомнил. Теперь мне нужно было добраться до портфеля, когда Джеффриса не было бы в кабинете. Он как раз планировал поужинать с кем-то позавчера, но спутал дату. Так что мне было известно, что вчера вечером в кабинет он не вернется. Я подождал, когда он уйдет, и вскрыл портфель. Я спрятал гранки, вынес их из отеля и направился в фотомастерскую, которая была бы открыта и вечером, каковую я обнаружил еще ранее. Я отметил только новый материл, перевод Пергамента Петрония и Евангелие от Иакова, и скопировал именно эти страницы. После этого я вернулся в кабинет доктора Джеффриса, положил Библию в его портфель, закрыл его на замок и вернулся к себе с фотокопиями.

Ренделл слушал, затаив дыхание.

— И вы передали их?

Доктор Найт еще раз покачал пальцем.

— Я собрался так и сделать. Я уже чуть было не поднял телефонную трубку, чтобы позвонить своему контактному лицу и устроить передачу, чтобы получить взамен свои тридцать сребреников. Но ведь вам известно, кто я такой — исследователь, любопытствующий исследователь Библии, сначала это, а уже потом начинающий бизнесмен. Так что я никак не мог отказать себе в том, чтобы самому не прочитать Евангелие от Иакова, а уже потом передать его им.

— Вы прочли его, — медленно сказал Ренделл. — И что случилось потом?

— Чудо, — очень просто ответил на это доктор Найт.

— Что?

— Мое общение с Нашим Господом и произошедшее за этим чудо. Мистер Ренделл, если вы знаете меня достаточно хорошо, то должны были бы понимать, что я глубоко интересуюсь религией, хотя религиозным человеком назвать меня нельзя. Я всегда лишь исследовал Христа и Его миссию со стороны, объективно, как исследователь. Я никогда не был близок с ним, не принимал Его в свое сердце. Но вчера вечером я читал Иакова, и вчера же вечером я сидел здесь, как сижу сейчас на этой кровати, и я плакал. Я впервые ясно увидел Иисуса, впервые испытал Его сочувствие к себе. Я был охвачен сильнейшим эмоциональным возбуждением, которое когда-либо испытывал. Вы можете понять это?

Ренделл кивнул, продолжая слушать молча.

— Я прилег на кровать и закрыл глаза, — продолжал доктор Найт еще более эмоционально. — Я весь был поглощен любовью к Христу, моей бьющей через край верой в Него, своим желанием быть для Него полезным. Должно быть, я заснул. И во сне, а, может быть, проснувшись среди ночи, я видел Иисуса, касался края его одежд, слышал, как он говорил со мной — со мной — теми словами, которые записал его брат Иаков. Я молил Его простить мне мои совершенные и еще не совершенные грехи, и я обещал посвятить Ему всю свою жизнь. Он же, в свою очередь, благословил меня и пообещал, что теперь со мною все будет в порядке. Вы думаете, что этот эпизод, этот сон или видение в момент пробуждения представляют меня безумцем, лунатиком? Я бы и сам мог подумать так, если бы не то, что случилось потом.

Перевозбудившись, доктор Найт погрузился в какие-то свои внутренние воспоминания и уже не мог говорить. Ренделл попытался вывести его из этого состояния.

— Что же произошло потом, Флориан? — мягко спросил он.

Доктор Найт заморгал.

— Невероятное… — сказал он. — Я проснулся рано утром, солнце струило свои лучи через окно, что над вашей головой. Я был весь мокрый от испарины. Я чувствовал себя очищенным от всего лишнего. Я чувствовал умиротворенность. Я спокойно лежал, а потом услышал сладкий, приятнейший звук — птичку, чирикающую возле форточки. Птица, я слышал, как птица пела свою песню — я, который не слышал птиц многие годы — я, который почти всю жизнь был глухим — я, который с трудом слышал человека, стоящего прямо передо мною и чуть ли не кричащего мне в ухо — я слышал птичье пение даже без помощи аппарата — я не одеваю его, когда ложусь. Видите, он так и лежит на тумбочке, где я оставил его вчера вечером. Я не надевал его — вы и не заметили — но я слышал каждое ваше слово, сказанное в этой комнате, чисто, ясно, без каких-либо усилий. Сегодня утром я сходил с ума от возбуждения. Услышав птицу, я вскочил с постели и включил свой транзисторный приемник, и тут меня залила волна музыки. Я поспешил к двери, раскрыл ее настежь, а там внизу убирали горничные и о чем-то болтали. Я мог слышать. Я предложил всего себя Христу, а он простил мне и восстановил мой слух. Он исцелил меня. Это чудо. Вы верите мне, Ренделл?

— Я верю вам, Флориан, — сказал глубоко тронутый Ренделл. Он раздумывал, что же делать дальше. Больше ждать было нельзя.

— Когда я более-менее пришел в себя, я позвонил. Я говорил со своим… связником. Я сказал, что готов встретиться с ним. Вместо того, чтобы идти на работу, я встретился с ним в какой-то квартирке на окраине Амстердама. Я заранее предупредил его, что никак не смог достать для него новую Библию. Я сказал ему, что жалею о том, что обещал им, и даже о том, что передавал те малозначащие материалы, которые уже попали к ним в руки. Я потребовал вернуть мне все то, что передал им вчера, ваш меморандум Матфея. Он сообщил, что не может вернуть мне документы, что они уже в других руках. Скорее всего, они уже попали в руки де Фроома, хотя я этого и не знаю наверняка.

— Да, он получил их.

— А потом этот человек — мой связник — начал убеждать меня достать для них Библию. Я заявил ему на это, что сама идея для меня отвратительна. Тогда он сообщил, что наверняка они заплатят мне больше, чем было оговорено заранее. На это я сказал, что подобная торговля меня никак не интересует. В ответ он начал мне угрожать, сказал, что если я не соглашусь сотрудничать с ними, он раскроет все совершенное мною. Я же заявил, что мне на это наплевать, после чего ушел. Я вернулся назад, к себе в номер, и уничтожил все фотокопии страниц Международного Нового Завета, чтобы их содержание уже наверняка не попало к де Фроому, и тут я узнал, что приехали вы. Теперь вам известно, что я испытываю к новой книге, к Иакову, к проекту, и почему я молю вас не выгонять меня. Я должен остаться. Я должен внести свою лепту в доброе дело.

Ренделл слушал его и одновременно размышлял. Вопрос был не в том, каким образом, чудесным или психологическим, слух доктора Найта был восстановлен. В каком-то смысле это и вправду было истинное чудо. Было ли чудо с Лори Кук настоящим или поддельным — теперь это уже не имело такого значения. Чудо доктора Найта было достаточным доказательством силы послания, заключенного в новой Библии. Только вот это чудо, сказал Ренделл себе, он лично никогда не откроет издателям, чтобы позволить эксплуатировать его ради увеличения продаж Международного Нового Завета. И надо будет посоветовать Флориану Найту продолжать носить свой аппарат до тех пор, пока Библия не будет успешно выпущена в свет. Зато доверие к доктору Найту было теперь восстановлено, его откровенность была очевидна. Оставалось одно.

— Флориан, — сказал Ренделл, — если вы желаете оставаться с нами и помогать в нашем добром деле, как вы сами назвали его, вы можете начать с того, что расскажете мне о настоящем информаторе в наших рядах, о том, кто первым подошел к вам, о связнике — приятеле де Фроома.

— Он вовсе не приятель де Фроома, — ответил на это доктор Найт. — Я даже не уверен, знаком ли он с де Фроомом лично. Но он приятель Седрика Пламмера. Это стало ясно с первого же раза, когда он повел меня к Пламмеру. Мы встречались все вместе в ночном клубе “Фантазио”. Мы сидели на лавке, а они курили трубки с гашишем. Похоже, они очень близки. Лично я уверен, что мой связник передавал секретные бумаги Пламмеру, а уже он, в свою очередь, должен был относить их де Фроому.

— Правильно, — подтвердил Ренделл. — А теперь скажите имя этого человека Пламмера, изменника Воскрешения Два? Вы обязаны сказать его мне.

— Наш Иуда? — ответил доктор Найт. — Ганс Богардус, библиотекарь проекта. Именно его следовало бы прижать — если мы не хотим увидать, как нашего Христа распинают вновь, и уже навечно.

* * *

ВНОВЬ ОЧУТИВШИСЬ НА ПЕРВОМ ЭТАЖЕ отеля “Краснапольски”, Стив Ренделл поспешил к себе в кабинет.

В комнатке секретаря Анжела Монти подняла голову от пишущей машинки и вопросительно глянула на него.

— Это был доктор Флориан Найт?

— Нет.

— Я рада. Кто же тогда?

— Не сейчас, Анжела. Мы обсудим это попозже. Соедини-ка меня с доктором Дейчхардтом. Если его до сих пор нет, тогда свяжи меня с Джорджем Уилером.

Ренделл прошел к себе в кабинет. Он вынул из кармана магнитофон, перемотал пленку на несколько минут назад, прослушал, снова перемотал назад, еще раз прослушал, остановил и начал стирать определенную тайную информацию. Удовлетворенный сделанным, он уложил магнитофон в свой портфель и стал ждать, когда Анжела позвонит ему.

В конце концов, когда ожидание ему надоело, он взял портфель и вышел в прихожую к Анжеле, когда та только-только поднимала телефонную трубку.

— Извини, Стив, — сказала она. — Их обоих нет в городе. Секретарь доктора Дейчхардта сообщила мне, что издатели сегодня утром отправились в Германию, в Майнц, чтобы встретиться с господином Хеннигом.

— Она не сказала, когда они возвратятся в Амстердам?

— Я спрашивала. Но она не сказала. Скорее всего, она и сама не знает.

Ренделл ругнулся про себя. Придется всю грязную работу делать самому. Но он понимал, что серьезного разговора с Богардусом не избежать, и оттягивать его тоже нельзя. Уж слишком большой была ставка.

— Хорошо, Анжела, спасибо. Увидимся попозднее.

Он вышел в коридор, повернул направо и остановился перед дверью в комнату 190. На двери на пяти языках было написано слово БИБЛИОТЕКА, а под ним, курсивом: Ганс Богардус.

Ренделл собрался с силами и вошел вовнутрь.

Ганс Богардус восседал за огромным столом, на котором высились кипы справочников. Сейчас он склонился над открытым томом, делая из него какие-то выписки. Длинные светлые волосы падали вперед, закрывая его лицо. Услышав, что дверь открылась, а потом закрылась, он вздернул голову. На его юном, чуть ли не женственном лице читалось удивление. Библиотекарь начал было подниматься из за стола, но Ренделл жестом руки попросил его сидеть.

— Оставайтесь на месте, — сказал он, взяв стул и присаживаясь прямо напротив хозяина комнаты.

Ренделл положил свой портфель на стол перед собой и начал расстегивать его, не отрывая взгляда от молодого голландца — библиотекаря. Как и раньше, он показался Ренделлу отталкивающим. Если не считать выпученных, жабьих глаз и толстых губ, лицо библиотекаря было почти что плоским, нос был представлен разве что парой ноздрей, а все вместе было каким-то бледным, напоминая альбиноса.

— Как дела, мистер Ренделл? — спросил он своим писклявым голосом.

— У меня есть кое-что для вас, — прозвучал ответ.

Внимание библиотекаря тут же переключилось на портфель.

— Что, из Майнца доставили новую Библию?

— Нет, ее еще не доставили, — ответил Ренделл. — Но когда это произойдет, среди тех, кто ее увидит, вас не будет.

Бледные веки Богардуса дернулись. Он смочил языком свои жирные губы.

— Что… меня не будет… что это значит?

— А то, — сказал Ренделл. Он взял миниатюрный магнитофон. Совершенно сознательно он положил его на столе между собой и библиотекарем и нажал на кнопку воспроизведения. — Первый голос, который вы услышите, принадлежит доктору Флориану Найту. Второй голос — мой. Запись была произведена не далее, как час назад.

Кассета завертелась. Голос доктора Найта прозвучал очень похоже, так, что его нельзя было спутать ни с каким иным. Ренделл немного увеличил громкость и вновь уселся на стул. Скрестив руки на груди, он следил за слушающим библиотекарем.

Постепенно, по мере того, как шли секунды, а голос доктора Найта наполнял обставленную книгами комнату, на бесцветном лице Ганса Богардуса появились изменения. На недвижных щеках расцвели алые пятна. Он не делал каких-либо движений. В перерывах речи доктора Найта можно было слышно лишь его ускоренное дыхание.

Пленка уже почти что дошла до конца. Зазвучало последнее предложение исповеди доктора Найта:

Наш Иуда? Ганс Богардус, библиотекарь проекта. Именно его следовало бы прижать — если мы не хотим увидать, как нашего Христа распинают вновь, и уже навечно.

После этого был только шум чистой ленты. Ренделл протянул руку, остановил магнитофон и спрятал его в портфель.

Глаза Богардуса встретились с ледяным взглядом Ренделла.

— Сможете ли вы опровергнуть это перед лицом доктора Найта, совета издателей и инспектора Хелдеринга?

Ганс Богардус не ответил.

— Ну ладно, Ганс, вас раскрыли. К счастью для нас, все то, что вы передали вашему приятелю Седрику Пламмеру для домине де Фроома, большой ценности не имело. Больше вы уже ничего передать не сможете, тем более — расширенной копии нашей новой Библии. Сейчас я собираюсь позвонить Хелдерингу, чтобы тот вызвал двух охранников, а те уже будут держать вас под строжайшим надзором — до тех пор, пока я не свяжусь с Дейчхардтом или Уилером в Майнце, все сообщу им, а потом вас просто выгонят.

Ренделл ожидал вспышки бешенства, проклятий, бешеной попытки защитить себя.

Только ничего этого не было.

Злая, какая-то гнусная ухмылка прошла трещиной по плоскому лицу молодого голландца.

— Дурак вы, мистер Ренделл. Все эти ваши боссы — они не выгонят меня.

Это было уже нечто новое, неожиданное, совершенно наглое.

— Почему же нет? Полагаю, мы только что…

— Я знаю, что не выгонят, — отрезал Богардус. Они не осмелятся выгонять меня, когда услышат о том, что мне известно. Я останусь работать до тех пор, пока сам не решу уйти. А я не уйду до тех пор, пока не прихвачу с собой новой Библии.

Молодой голландец просто безумен, решил Ренделл. Не было никакого смысла разговаривать с ним сейчас. Ренделл отодвинул свой стул.

— Хорошо, посмотрим, выгонят вас или нет. Сейчас же я собираюсь позвонить в Майнц Уилеру и Дейчхардту…

Все еще ухмыляясь, Богардус отошел от своего стола.

— Бога ради, звоните, — сказал он. — Только не забудьте об одной вещи, когда станете набирать номер. Скажите им, что Ганс Богардус с помощью собственного гения открыл в их Библии то, что все их ученые, исследователи текстов и теологи слепо пропустили. Скажите им то, что Ганс Богардус открыл в их Библии фатальный прокол, тот самый прокол, который может всех их уничтожить, представив их творение как подделку, что уж полностью уничтожит все их ожидания, если он, Богардус, решит открыть миру существование этого прокола. А я обязательно открою его, если меня заставят уйти силой.

Нет, парень окончательно рехнулся, решил Ренделл. Но молодой голландец говорил расчетливо — его мозги были словно компьютер, он мог обнаружить все, что угодно, как сказала о нем однажды Наоми — поэтому Ренделл не стал отрывать рук от своего стула.

— Фатальная ошибка в новой Библии? — переспросил он. — Как вы могли обнаружить ее в книге, которую никогда не видели, не говоря уже о том, что не читали?

— Я прочитал достаточно, — ответил на это Богардус. — Уже год я все время настороже. Я высматривал, слушал, кусочек тут, кусочек там. Я библиотекарь по ссылкам. Ко мне поступают запросы найти слово, фразу, параграф, цитату. Сами сведения тщательно охраняются, но я видел множество отдельных частей головоломки. Очень многое от меня скрывают, как скрывают от других — это правда. Я не знаю точного названия новой Библии. Я не знаю точного содержания открытия. Мне не известны девяносто процентов нового текста. Но я знаю, что он касается доселе неизвестных материалов об Иисусе Христе, подробностей его расширенного служения. Я знаю, со всей определенностью, что Иисус посетил множество мест за пределами древней Палестины, и одним из таких мест был Рим.

Ренделл был потрясен и теперь испытывал гораздо большее уважение к библиотекарю.

— Хорошо, Ганс. Предположим ненадолго, что ваша претензия действительно верная. Неужто вы хотите, чтобы я поверил, будто эта мелочь дала вам достаточно информации для того, что вы назвали проколом…

— Фатальным проколом.

— Ну ладно, фатальным проколом, который просмотрели лучшие в мире эксперты, люди, обладающие полным текстом, которые переводили его и изучали много лет?

— Да, — ответил Богардус, — потому что у них зашоренный взгляд, они видят лишь то, что желают видеть, они глядят сквозь узкую дырочку веры. Могу сказать, такое уже в Амстердаме случалось и раньше. Между 1937 и 1943 годами шесть новых и никому не известных Вермееров, написанных в семнадцатом веке, было обнаружено неким человеком по имени Ганс ван Меегерен; все они были проданы крупнейшим музеям мира и коллекционерам за восемь миллионов гульденов — более трех миллионов долларов, американских долларов. Критики и эксперты объявили этих Вермееров подлинными. Критики и эксперты не заметили того, что руки Христа на одной из картин были написаны с рук самого Меегерена, стулья на другой картине были срисованы со стульев, стоящих в современной мастерской Меегерена; масло для грунтовки холстов содержало синтетическую смолу, которая не могла существовать до 1900 года, в то время, как сам Вермеер умер в 1675 году. Все эти Вермееры были поддельными, что было впоследствии доказано. Только никто, даже обладающий глазами истинного знатока, подделку на всех холстах обнаружить не смог. А достаточно было четверти квадратного дюйма картины с ее синтетической смолой. Вот и я, точно таким же образом, увидал достаточно. Я увидал ту самую четверть дюйма всего холста вашей Библии, но я увидал достаточно, чтобы объявить ее подделкой.

Услышав, что его собеседник зашел столь далеко, Ренделл и сам решил сделать следующий ход.

— Ну ладно, этот, так называемый, прокол — вы, конечно же, сообщили о нем Пламмеру и де Фроому?

Богардус замялся.

— Нет, не сообщил. Пока что нет.

— Почему же?

— Ну, это… это личная проблема.

Ренделл уперся пальцами рук о стол и поднялся на ноги.

— Ну ладно, вот теперь-то я уверен, что вы лжете. Если бы вы и вправду нашли что-то не то с Библией, вы бы сразу же сообщили об этом Пламмеру. Ведь он же платит вам за это, не правда ли?

Богардус вскочил на ноги. Лицо его представляло собой массу ярко-розовой ярости.

— Седрик ничего мне не платит. Я делаю все это для него только лишь ради любви.

Ренделл застыл на месте. Так вот в чем была связь, дошло до него. Богардус с Пламмером были любовниками. Он, не желая того, коснулся напряженного гомосексуального нерва.

Богардус отвернул голову.

— Все, что мне известно, я держу для себя, и я ничего не сообщал Седрику. Я знаю, что это значит для него. Это может быть даже важнее всей Библии. Если он напишет об этом проколе, сделает его достоянием общественности, то сделается знаменитым и богатым. Только я сохраняю это — как там говорят в американских фильмах? — как туза в рукаве. Потому что потом, позднее, Седрик уже не будет таким милым со мной, и — я же знаю, хотя сам он и не знает, что я знаю, он уже изменял мне. С кем-то более молодым, более привлекательным. Седрик говорил, что когда все это закончится, он возьмет меня в путешествие по Северной Африке. Он обещал, что сделает это, когда я достану ему новую Библию. Да, пока что новой Библии достаточно, чтобы удерживать его со мной. Но если что-нибудь пойдет не так, я держу в рукаве своего туза, мое личное открытие, которое взорвет все.

Ренделл отметил достойное сожаления отчаяние в трясущемся голосе молодого голландца, отчаяние, выдающее страх одного человека потерять другого. После этого Ренделл переключился на мысль, сколько же правды может быть в заявлении библиотекаря о том, будто он знает нечто такое, что способно дискредитировать весь Международный Новый Завет. Богардус мог выдумать какую-нибудь ложь, лишь бы напугать издателей, заставить их открыть для него весь текст нового открытия. Выхода не было — следовало бросить еще один вызов изменнику.

— Ганс, — обратился Ренделл к молодому человеку.

Богардус, взволнованный возможной изменой своего любовника, казалось, совершенно забыл, что рядом с ним находится кто-то чужой.

— Ганс, вы мне так и не сообщили толковой причины того, чтобы не сообщать о вас издателям, которые несомненно выгонят вас за это. Вы настаиваете на том, будто открыли несоответствие в каком-то из фрагментов новой Библии. Полагаю, именно его вы и называете проколом. Но, если вы и обнаружили некое доказательство, тогда самое время или рассказать о нем, или вообще молчать в тряпочку. Лично я считаю так, что вы придумали какую-то мелочевку, лишь бы не дать мне выбросить вас на улицу.

— А вы считаете, будто ничего нет? — спросил со злостью Богардус.

Но больше ничего прибавлять он не стал.

Ренделл пожал плечами.

— Я жду.

Богардус лишь опять смочил языком губы, но не сказал ничего.

— Ладно, — заявил на это Ренделл, — вот теперь я совершенно уверен, что вы не только предатель, но еще и болтун, и я немедленно иду сообщить издателям о вас.

Он развернулся на месте и направился к двери.

— Послушайте! — неожиданно вскрикнул Богардус. Он тоже побежал к двери, лишь бы помешать Ренделлу выйти.

— Может сказать, чтобы следили за мной, но вы все равно не остановите… И не важно, будут они знать или нет. Все равно, уже слишком поздно. Скажите им посмотреть на папирус номер девять, четвертая строка сверху. Никто еще, кроме меня, не понял, что это означает. Если я сообщу об этом Седрику, всему миру, тогда Возрождению Два прийдет конец. Но… — он глотнул воздуха, — я могу пообещать никому не открывать этого, если мне немедленно дадут Библию. В противном случае, всем им конец.

— Они выбросят вас отсюда уже сегодня, Ганс, — пообещал Ренделл.

— Передайте им: папирус номер девять, четвертая строка. Вы и сами увидите.

Ренделл оттолкнул библиотекаря, открыл дверь и вышел.

Ладно, увидим.

* * *

ЧЕРЕЗ ЧАС ОН И САМ УВИДЕЛ.

Ренделл сидел за своим столом, прижав телефонную трубку между плечом и ухом, ожидая, когда оператор на заводе Карла Хеннига в Майнце найдет для него Джорджа Уилера.

Ожидая, Ренделл еще раз просмотрел отпечатанную страницу с заметками. Эти заметки представляли собой то, что он смог узнать о “фатальном проколе” Богардуса в папирусе номер девять, четвертой строке, Евангелия от Иакова.

Информация собиралась с трудом. С одной стороны, Ренделл не был исследователем библейских текстов. С другой стороны, у него не было доступа к хранившимся в сейфе оригинальным материалам. И еще одно — он не умел читать по-арамейский. Последнее стало камнем преткновения, когда он вспомнил о существовании полного набора сделанных Эдлунгом фотографий всех папирусов, единственного набора фотографий, имеющихся в его собственных папках.

Ренделл непонимающе глядел на лист, озаглавленный “Номер девять”, текст казался ему ничего не значащим и нерасшифровываемым, со всеми заполняющими страницу античными закорючками, значками и точками, многие из которых вообще были едва ли различимы. Но распечатка сопровождалась списком заголовков и номеров параграфов, показывающих, какая из строчек арамейского текста совпадала с переводом Евангелия от Иакова. Строка 4 девятой главы должна была соответствовать фрагменту 23:66 английского издания.

Поскольку Ренделлу не разрешили оставить себе копию Библии, которую он уже читал, он попытался вспомнить, у кого такая копия могла быть сейчас на руках. Все издатели из города уехали. Доктор Найт свои фотокопии уничтожил. И тут Ренделл вспомнил. Доктор Найт воспользовался гранками из портфеля доктора Джеффриса.

Ренделл застал английского ученого в его кабинете. Теолог любезно согласился помочь. Так, Иаков 23:66, ага, сейчас глянем. Наконец-то Ренделл добрался до перевода. “И Господь Наш, во время своего бегства со своими учениками из Рима, этой ночью прошел через обильные поля Озера Фуцинус, осушенные Клавдием Цезарем, возделываемые ныне и населенные римлянами.”

Просто, прямо и совершенно невинно.

Где же был тот самый фатальный прокол, на который указывал Богардус?

Евреев изгнали из Рима в 49 году нашей эры, и Иисус был среди них, все произошло в том самом году, когда Христос умер, это был, согласно Иакову, последний год его жизни. Что же здесь было не так?

Не сообщая никому о том, чего он ищет, Ренделл призвал Элвина Александера и Джессику Тейлор, чтобы те собрали все возможное об императоре Клавдии, об изгнании евреев из Рима в 49 году, а также про возделываемые земли, которые когда-то были озером Фуцинус неподалеку от Рима. Его исследователи обратились к писаниям древних — Тацита, Светония, Дио Кассия, к группе авторов, написавших “Историю Августов”, равно как и к современным историкам, работавшим до и после Гиббона. Довольно скоро рекламная группа Ренделла начала возвращаться с копиями найденных ими материалов.

Когда Ренделл беспомощно перекладывал материалы, ему в глаза неожиданно попала дата, и тогда-то он понял, в чем состоял так называемый фатальный прокол, на который ссылался Богардус.

Озеро Фуцинус было внутренним озером неподалеку от Рима. Никакого истока из него не было. Регулярно, когда сезонные дожди проливались на древний Рим, воды озера накапливались, поднимались, выходили из берегов и заболачивали территорию. Император Клавдий приказал своим инженерам осушить озеро навечно. Те разработали план. Задача требовала кропотливого труда. Они собрались пробить туннель длиной в три мили через окружающие горы, который бы вел в текущую за горами реку Цирис. Клавдий назначил тридцать тысяч рабочих, которые более десяти лет строили этот туннель. Когда работа была закончена, благодаря ей, воды были спущены, озеро Фуцинус осушили, после чего его дно превратили в пахотные земли.

Иисус в 49 году проходил через поля, которые ранее были озером Фуцинус. Так рассказывал Иаков.

Но император Клавдий к этому времени еще не осушил озеро, он превратил его в пахотные земли только в 52 году. Так писали римские историки.

Прокол, тот самый прокол Богардуса.

Иисус, в бегстве своем, промчался по сухому дну озера в 49 году, вопреки несомненному факту, что в этом году озеро все еще существовало, и воды его были осушены лишь через три года после смерти Христа.

Итак, для всех, кто может видеть, в Евангелии от Иакова имелся анахронизм. Возможно, никто бы этого и не заметил, как никто не заметил этого до сих пор, если не считать библиотекаря-голландца. Конечно, если бы на это обратить внимание, и сообщить людям, тогда общество было бы взбудоражено, как взбудоражен был теперь Стивен Ренделл.

Этому промаху должно быть какое-то объяснение.

Ожидая у телефона, чтобы переговорить с находящимся в Майнце Уилером, Ренделл чувствовал, что издатель без всяких сложностей разрешит эту проблему. Когда же она не будет застить горизонт, Богардуса можно будет сразу же выгнать, и Воскрешение Два наконец-то будет освобождено от домине де Фроома.

Немецкий телефонист с коммутатора на фабрике Хеннига отозвался снова:

— Герру Уилеру сообщили. Он уже идет к телефону.

После этого было несколько щелчков, а потом голос Уилера громом отозвался в ухе Ренделла:

— Алло! Кто там? Стив Ренделл?

— Да, Джордж, я должен…

— Меня вытащили с очень важного совещания. Сказали, что звонок крайне срочный. Что у вас там такого срочного? Неужто не может подождать до того, как я вернусь?

Несмотря на раздраженность Уилера, Ренделл стоял на своем.

— Нет, Джордж, это подождать не может. Дело очень серьезное. У нас здесь проблема.

— Если это как-то связано с рекламой…

— Это связано со всем проектом, с самой Библией. Постараюсь быть кратким. Вчера вечером я встречался с Мартином де Фроомом.

— Чего? Встречался с де Фроомом?

— Правильно. Он послал за мной. Я проявил любопытство и пошел.

— Опасное любопытство. Чего он хотел?

— Об этом я расскажу, когда мы встретимся. Главный же вопрос…

— Стив, мы сможем поговорить об этом завтра. — Голос Уилера звучал тревожно, в нем чувствовалась напряженность.

— Сейчас же мне нужно возвращаться к остальным издателям и Хеннигу. Тут произошло нечто аварийное. Так что встретимся…

— Думаю, я знаю, что у вас там за авария, — перебил его Ренделл. — Вы только что узнали, что Пламмер с де Фроомом шантажируют Хеннига. У них имеются доказательства того, что Хенниг с нацистами жег книги в 1933 году.

В голосе, доходившем сюда из Майнца было слышно изумление.

— Откуда вы знаете? — спросил Уилер.

— От де Фроома.

— Сволочь!

— И что вы собираетесь с этим делать? — хотелось знать Ренделлу.

— Толком мы еще не знаем. У де Фроома имеются негатив и несколько отпечатков, но фотографии могут лгать. В данном случае отпечатки лишь не правильно интерпретируют истину. В то время Карл Хенниг был всего лишь мальчишкой, он только-только начал посещать среднюю школу, так что для него все это было лишь уличной забавой, вот он и присоединился к этой забаве. Ну какой мальчишка не мечтает о том, чтобы бросить свои учебники в костер? Но он вовсе не был нацистом. Он не вступал в Гитлерюгенд, ни в любую другую подобную организацию. Но если это, в искаженном свете, вылезет наружу, да еще с привкусом сенсации… Не мне вам рассказывать, вы же занимаетесь рекламой…

— Да, это будет выглядеть паршиво. Понимаю. Это может помешать продажам.

— Ну, мы не позволим, чтобы это вылезло наружу, — спокойно заявил Уилер. — Мы разработали несколько планов, чтобы заставить их замолчать. Но главное одно — не платить де Фроому запрашиваемую им цену. Наше сокровище мы не отдадим де Фроому ни за что.

— Вот потому-то я вам и звоню, Джордж. Потому что лично я попал точно в такую же ситуацию шантажа именно здесь, в отеле “Краснапольски”. И я хочу знать, как далеко…

— Какой-такой шантаж? Что там у вас происходит?

Очень коротко Ренделл рассказал издателю, каким образом, благодаря встрече с де Фроомом, ему удалось узнать личность предателя их совместного проекта.

— И кто же это? — перебил его Уилер.

— Наш библиотекарь. Ганс Богардус. Я допросил его час назад. Он признался. Он передавал наши тайны…

— Он уволен, — рявкнул Уилер. — Ведь вы же сказали ему об этом, не так ли?

— Нет, погодите, Джордж…

— Идите, и скажите ему об этом немедленно. Скажите, что это доктор Дейчхардт и Джордж Уилер уполномочили вас. Возьмите Хелдеринга с его охранниками, пускай они выкинут этого сукиного сына Богардуса к чертовой матери.

— Все не так просто, Джордж. Именно потому я вам и звоню.

— Что вы имеете в виду?

— Он пытается заняться вымогательством. При этом он заявляет, будто обнаружил некое доказательство, которое может заставить усомниться в подлинности Евангелия от Иакова. Он говорит, что передаст это доказательство своему любовнику, Седрику Пламмеру — да-да, именно так дела и обстоят — после чего они взорвут всю нашу лавочку, если только мы попробуем выгнать его с работы.

— О чем, черт подери, вы говорите, Стив? Какое еще доказательство?

Ренделл взял листок со своими заметками и прочитал Уилеру фрагмент из Иакова, после чего — свои раскопки относительно озера Фуцинус.

— Ну это же смешно! — взорвался Уилер. — В нашем распоряжении находятся самые лучшие специалисты — эксперты по углеродной датировке, по критике текстов, по арамейскому и древнееврейскому языкам, по римской истории. Позади годы труда. Каждое словечко, фразу, высказывание Иакова исследовали под лупой самые внимательные глаза и умы. И все они, единодушно, без малейшего исключения, одобрили это Евангелие, признали его подлинным. Так что кто будет слушать какого-то придурочного библиотекаря, который что-то там вякнул про ошибку?

— Джордж, они могут и не послушать никому не известного придурочного библиотекаря, но весь мир прислушается к домине Мартину де Фроому, если за дело возьмется он.

— Ну а он за это дело не возьмется, поскольку тут и браться не за что. Нет тут никакой ошибки. Открытие Монти самое настоящее. Наша Библия непробиваема со всех сторон.

— Но как мы тогда объясним, что в нашем Новом Завете Иисус путешествует по осушенному римскому озеру за три года до того, как то было осушено на самом деле?

— Уверен, что либо сам Богардус, либо вы чего-то тут не поняли, чего-то напутали. В этом нет никаких сомнений. — Он сделал паузу, затем продолжил:

— Ну ладно, ладно, давайте успокоимся, прочистим мозги, и прочтите-ка материал еще раз, только не спеша. Только подождите, я возьму листок бумаги и ручку. Давайте, читайте свою чушь.

Ренделл медленно перечитал ему свои заметки. Закончив, он сказал:

— Это все, Джордж.

— Спасибо. Покажу эти вещи другим. Только все равно это ни к чему не ведет. Можете обо всем позабыть. Пускай все идет так, как идет. А мы тут все решим.

— Прекрасно, — ответил на это Ренделл. — А я тем временем займусь вопросом увольнения Богардуса. Пускай Хелдеринг выкинет его из “Краса”…

В ответ на эти слова на другом конце линии была краткая пауза.

— Насчет Богардуса, да, конечно, мы должны от него избавиться. Но, Стив, этим, по-видимому, должны заняться мы. Мне кажется, что сотрудники типа Богардуса все-таки находятся не в вашей компетенции. За их прием на работу и увольнения несем ответственность мы. В подобных вопросах доктор Дейчхардт всегда желает все проводить как следует. Ну, вы понимаете, как все немцы… Знаете, что я вам скажу… На сегодня выкиньте Богардуса из головы. Занимайтесь своим делом. А завтра, по возвращении, мы займемся своим. Думаю, так будет лучше всего. А сейчас я вернусь к Хеннигу и нашим срочным делам. Да, кстати, Стив, спасибо вам за бдительность. Вы заткнули дырку в нашей амстердамской плотине. Вам за это полагается премия. А что касается этого озера — как его там — Фуцинус, забудьте о нем.

И Уилер отключился.

Ренделл повесил трубку.

Тем не менее, даже пять минут спустя, все еще сидя за собственным столом, Ренделл ничего забыть не мог.

Он пытался свести к нулю все то, что его беспокоило.

В тоне высказываний Джорджа Уилера и его отношении относительно увольнения Богардуса произошла какая-то перемена. Поначалу издатель загорелся идеей, чтобы выкинуть библиотекаря немедленно. Но узнав об открытии Богардуса и его угрозах, Уилер уже не настаивал на не скором увольнении.

Странно.

К тому же для Ренделла еще большей занозой было нечто иное. Тот безразличный тон, которым Уилер принял сообщение про открытый Богардусом анахронизм. Ведь Уилер никак не объяснил его какими-то новыми сведениями. Он просто-напросто смел их в укромное местечко. Понятное дело, Уилер не был теологом, исследователем библейских текстов, поэтому от него никаких серьезных ответов не стоило и ожидать. Только кто-нибудь, решил Ренделл, очень скоро найдет объяснение получше.

Он выпрямился на своем стуле. Он и сам уже был одним из Хранителей Веры, новой Веры. Будучи одновременно спецом по рекламе и человеческим существом он не мог продать чего-либо миру (или же, говоря по правде, самому себе), если имелись какие-нибудь вопросы, и сам он не мог на них ответить.

Но здесь, за этим вот столом, оставался один вопрос. Прокол Богардуса. Вся вера в проект могла быть уничтожена, если ответа на этот вопрос не будет найдено.

Все правильно, совершенно маленькая проблема… Тем не менее…

В голову пришло старинное, даже древнее высказывание то ли Джорджа Херберта, то ли Бенджамина Франклина. Из-за того, что не было гвоздя потерялась подкова, из-за подковы потеряли лошадь, а из-за лошади погиб и всадник lt;Все мы гораздо лучше помним стишок С. Маршака, к сожалению, не помню с самого начала:

"Не было подковы, лошадь захромала.

Лошадь захромала — командир убит.

Конница разбита, армия бежит.

Враг вступает в город, пленных не щадя,

Потому что в кузнице не было гвоздя”gt;.

Ничего, этого всадника мы потерять не собираемся.

Он сам намерен прибить эту подкову.

Ренделл поднял телефонную трубку и нажал на кнопку интеркома.

— Анжела, позвони Наоми Данн. Передай ей, что мне хотелось бы в ближайшие два часа улететь в Париж. Еще передай, чтобы она устроила мне встречу с профессором Анри Обером у него в лаборатории сегодня же вечером.

— Еще одна поездка. Что-то важное, Стив?

— Всего лишь расследование, — ответил он, — еще одно маленькое расследование.

* * *

СНОВА РЕНДЕЛЛ БЫЛ В ПАРИЖЕ, в Национальном центре научных исследований на рю д’Ульм, где находился кабинет профессора Обера и его лаборатории.

Сейчас, сидя на противоположных концах дивана в стиле Людовика XVI, они глядели друг на друга, в то время как Обер раскрывал переданную ему папку.

Перед тем, как просмотреть содержимое, Обер помассировал свои кустистые брови; его напоминающее хищную птицу лицо выдавало озабоченность.

— Никак не могу понять, мсье Ренделл, зачем вы хотите, чтобы я во второй раз пересмотрел результаты исследований папирусов Монти. Я же не смогу доложить ничего иного по сравнению с тем, что рассказывал при первой встрече.

— Я всего лишь желаю удостовериться в том, что вы ничего не пропустили.

Тем не менее, профессор не чувствовал себя удовлетворенным.

— Да там нечего и пропускать. Тем более, в случае этих папирусов Монти. — Тут он внимательно глянул на Ренделла. Или есть нечто такое, что, в частности, вас озаботило?

— Говоря честно, — кивнул Ренделл, — имеются некоторые сомнения относительно перевода, сделанного с одного листа, который назван Папирус Номер Девять. — Ренделл наклонился, открыл свой портфель и вынул из него фотографию, сделанную Оскаром Эдлундом с Папируса № 9. — Вот с этого, — сказал он, подавая фотокопию французскому профессору.

— Прекрасный образчик, — Обер по-галльски взмахнул руками. — Хорошо, давайте я просмотрю наши отчеты по этим папирусам.

Ренделл вернул фотографию в портфель, набил трубку и закурил, следя за тем, как Обер перебирает свои бумаги. В конце концов тот извлек два листа желтой бумаги и внимательно прочитал их про себя.

Через какое-то время он поднял голову.

— Содержание наших испытаний по углероду-14 подтверждают то, что вам уже известно. Исследуемый папирус абсолютно достоверный. Он родом из первого века, так что логически может быть помещен в 62 год нашей эры, когда Иаков писал на этой спрессованной клетчатке.

Но Ренделлу хотелось быть уверенным вдвойне. Готовясь к этой встрече, по дороге в Париж, он выполнил свое домашнее задание.

— Профессор, — сказал он, — ведь имелись кое-какие авторитеты, которые критически относились к радиоуглеродным испытаниям. У Д. Райта был кусок древней деревяшки, который испытывали трижды, и каждый раз результаты были разными, начиная от 746 года до нашей эры, заканчивая 289 годом до нашей эры. А после того, как д-р Либби в 1951 году сообщил о своих проверках Свитков Мертвого Моря, год спустя некто написал в “Сайнтифик Эмерикан”, что в радиоуглеродном методе датировки имеется много “головоломок, противоречий и слабостей”, и что метод все так же далек от “простоты электрической посудомоечной машины”. Выделяли ли вы какой-то резерв на ошибки?

Профессор Обер кашлянул.

— Да, конечно же оставлял. И, естественно, критики были правы, именно те, которых вы упоминали, что в пятидесятые годы говорили о слишком большом диапазоне ошибок. Сегодня же, в собственных испытаниях мы можем этот диапазон создания объекта сузить до пятидесяти лет. Постепенно, вводя усовершенствования, применяя наиболее благоприятные условия, мы можем уточнить время создания до двадцати пяти лет. — После этого он отложил свою папку в сторону. — Если у вас остаются какие-то другие сомнения относительно достоверности Папируса Номер Девять, можете просмотреть отчеты по нему. Все материалы у меня здесь, а у меня самого имеется огромный опыт по интерпретации подобных отчетов. Этого будет достаточно. В любом случае, вам достаточно одного моего слова. Можете верить мне, мсье Ренделл.

— Могу ли я? — Он вовсе не собирался выпалить это сгоряча, но имелось слишком многое, чтобы скрывать истину. — Вы уверены, что я могу вам доверять полностью?

Профессор Обер, уже начавший было подниматься, указывая на то, что встреча завершена, вновь уселся. Резкие черты его лица заострились еще сильнее.

— Что вы хотите этим сказать, мсье?

Ренделл понял, что он зашел слишком далеко, чтобы отступать. Сломя голову, он кинулся вперед.

— Я хочу сказать, что вы могли внушать мне нечто другое при нашей последней встрече. Это касается того, что вы рассказывали мне о себе самом.

Какое-то время Обер глядел на собеседника, когда он заговорил, тон его голоса выдавал настороженность:

— О чем это вы говорите?

— Вы очень много распространялись о своей вере. Вы говорили мне о том, что наконец дали своей жене ребенка, о котором она так мечтала. Но после этого, из определенного источника я узнал, что вы давно уже подверглись вазектомии, что какое-то время назад вы добровольно позволили себя стерилизовать, чтобы уже тогда — и сейчас тоже — никогда не оплодотворить женщину.

По Оберу было видно, насколько он потрясен.

— Кто ваш источник, мсье? Кто сообщил вам это?

— Домине Мартин де Фроом, который, похоже, подверг близкому расследованию прошлое многих лиц, связанных с нашим проектом. Именно он бесплатно и сообщил эту информацию относительно вас.

— И вы ему поверили? Ведь перед тем, мсье, вы видели мою жену, Габриэль. Вы сами видели, что у нее уже приличный срок беременности.

Весь этот разговор становился для Ренделла чрезвычайно сложным и неприятным. Тем не менее, он решил идти до конца.

— Профессор Обер, я же не сказал, будто ваша жена не может иметь ребенка. Я сказал, что, по словам де Фроома, вы не могли дать ей его, хотя сообщили мне об этом сами. — Он помялся и прибавил:

— Я упомянул об этом лишь потому, что мы обсуждали вопрос доверия друг к другу.

Профессор кивнул, как бы самому себе, казалось, что он даже несколько успокоился.

— Ну хорошо. Вы правы. Если вам так уж важно мое слово, вы должны в него верить, без каких-либо исключений. Да, все это правда. То, что сообщил вам ваш информатор — все так. По собственной глупости, очень давно, я сделал эту операцию, вазектомию. Я стерилен. Я не способен оплодотворить женщину. Тем не менее, это такой вопрос, о котором обычно не говорят, и уж это никак не связано с тем, стоит ли верить моему слову. Главное — это то, что я сказал вам, как Петроний и Иаков воздействовали на возвращение моей собственной веры. В этом плане я говорил вам правду. Правда и то, что я сообщил Габриэли о желании иметь ребенка точно так же, как того хочет она, возможно — даже еще сильнее. Ну… и я попросил ее найти какой-нибудь способ забеременеть.

Ренделлу было стыдно за то, что он поднял весь этот вопрос, он ненавидел де Фроома за то, что тот настроил его не доверять собственным коллегам.

— Прошу прощения, профессор. Извините, что я, даже на мгновение, усомнился в вашем слове.

Французский ученый попытался улыбнуться, но это ему не удалось.

— В этих обстоятельствах такое можно понять. Но теперь вы удовлетворены?

— Я удовлетворен полностью, — сказал Ренделл, уже собираясь уходить. — Мне хотелось самому убедиться в том, что письмена на папирусе появились во времена Христа, и вы меня полностью убедили.

После этих слов Обер опять насторожился и превратился в профессионала.

— Pardon, мсье Ренделл, мне кажется, вы меня не правильно поняли. Я вовсе не давал вам гарантий того, что письмена на папирусе были сделаны во времена Христа, но только лишь в том, что сам папирус был создан в этот период. Наш метод радиоуглеродной датировки может доказать достоверность папируса, но не того, что на нем написано. Наши испытания показали, что материал, примененный для Евангелия от Иакова — включая сюда и ваш папирус номер девять — это именно то, чем он быть должен. Что же касается сообщений, написанных на папирусе — хотя, лично я сам полностью уверен в их подлинности — это уже не моя сфера, не моя научная дисциплина.

— Ну хорошо, чья же тогда эта сфера. Кто подтверждает подлинность написанного?

— Этот процесс требует участия ряда экспертов, но сюда обязательно необходимо включить двух специалистов. Один должен проверить папирус под ультрафиолетовой лампой, чтобы увидать, нет ли на нем следов более ранних надписей, чтобы узнать, а не приобрели вы древний образчик затертого папируса. Другой ученый — химик — должен провести химический анализ пигмента самого чернила. Например, для своего писания Иаков Юст пользовался срезанным по диагонали стеблем тростника, чтобы получить острый кончик самого пера. Он погружал это перо в чернила, изготовленные из noir de fumйe — ламповой сажи — которая смешивалась с каким-то старинным клеевым составом. Вот эти чернила и необходимо исследовать, чтобы узнать, принадлежат ли они тому самому периоду, 62 году нашей эры.

— А кто проверяет написанное, само письмо?

— Опытные исследователи текстов, теологи, текстуальные критики. Как раз последние могут сравнить эти написанные по-арамейски фрагменты с имеющимися арамейскими рукописями, подлинность которых подтверждена. Исследователи могут проследить за тем, чтобы текст был написан на нужной стороне папируса, а не на его обороте. Но самым важным критерием должны быть качество и стиль — или же применение — древнего языка, подтверждение подлинности самой арамейской речи. — Профессор Обер попытался улыбнуться. — Только ведь все это уже было сделано, все подтверждения подлинности Евангелия от Иакова. Группы экспертов проверяли текст. И я не вижу никакой причины, чтобы вы усомнились в них.

— Да, конечно, вы правы, — сказал на это Ренделл. — Тем не менее, скажем, что я не поддаюсь голосу разума и ужасно упрямый. Давайте представим, что какие-то мелкие сомнения у меня имеются. Как я могу эти сомнения разрешить?

— Очень просто. Проконсультируйтесь с ведущими специалистами по арамейскому языку. Большего вы все равно ничего сделать не сможете.

— А кто является самым лучшим в мире специалистом по арамейскому языку?

— Различные специалисты выделяют разных ученых. — сказал профессор Обер. — Есть много хороших, возьмем, к примеру, доктора Бернарда Джеффриса из Воскрешения Два, или же, с другой стороны, преподобного Мартина де Фроома. Но имеется один человек, который выше их на голову. Это настоятель Митрос Петропулос из монастыря Симопетра на Горе Афон.

— Настоятель Петропулос? — морща лоб, переспросил Ренделл. — Его имя мне незнакомо. Равно как и Гора Афон. Где это?

— О, это одно из последних по-настоящему необычных и привлекательных мест на земле, — смакуя свое сообщение, сказал профессор Обер. — Афон — это монашеское сообщество на отдаленном полуострове в Греции, где-то в ста пятидесяти милях севернее Афин через Эгейское Море. Это очень маленькая самоуправляемая территория, на которой располагается два десятка греко-православных монастырей, управляемых Священным Синодом в Кариесе, в состав которого входят по одному выборному монаху от каждого монастыря. Так было установлено более тысячи лет назад, скорее всего, в девятом веке нашей эры, Петром Атонитом, и этот христианский центр единственный, переживший исламское или же оттоманское правление. Где-то в начале нашего века, как мне кажется, на Афоне было почти восемь тысяч монахов, а сейчас — где-то около трех сотен.

Все это было для Ренделла в новинку и казалось совершенно необыкновенным.

— А эти монахи — что они там делают?

— А что делают монахи повсюду в мире? Молятся. Они ищут духовного экстаза, единства с Богом. Они ищут священных откровений. В настоящее время на Афоне имеются две секты. Одна секта — кенобиты — состоит из ортодоксальных, жестких людей, подчиняющихся обету бедности, послушания и целомудрия. Другая секта — идеоритмики — более гибкая, более демократичная, разрешающая деньги, личную собственность, удобства. Понятное дело, что настоятель Петропулос принадлежит к монахам-кенобитам. Правда, замечательная репутация в исследованиях арамейского языка сделала его более светским человеком. Он посвящает исследованиям столько же времени, сколько и молитвам, точно так же, как другие еще занимаются преподаванием, иконописью, садоводством, когда не посвящают себя служению Богу.

— Вы встречались с настоятелем? — спросил Ренделл.

— Нет, лично я его не встречал. Но однажды я разговаривал с ним по телефону — трудно поверить, но в некоторых монастырях имеется телефон — и вот так я общался с ним. Видите ли, Гора Афон — это хранилище древних рукописей — в их библиотеках не менее десяти тысяч манускриптов — и несколько раз, когда находились забытые средневековые пергаменты, настоятель Петропулос присылал их мне на испытания. Но я знаю, что он, насколько мне известно, окончательный авторитет в арамейском языке первого века.

Пока это говорилось, Ренделл провел поиски у себя в портфеле и нашел предназначенный для ограниченного круга список персонала, работающего или работавшего в отеле “Краснапольский” в Амстердаме. Он пробежался по списку языковых экспертов и переводчиков, принимавших участие в проекте. Только имени настоятеля Митроса Петропулоса среди них не было.

Ренделл поднял голову.

— Странно, если не сказать больше. Имя настоятеля не указано в качестве языкового консультанта Воскрешения Два ни в прошлом, ни в настоящее время. А ведь мы имеем самое значительное археологическое и религиозное открытие в истории. Оно написано на арамейском языке. А мы сейчас говорим о самом выдающемся знатоке арамейского языка, который имеется во всем мире. Но, тем не менее, этот человек никогда участия в проекте не принимал. Есть ли у вас хоть какая-нибудь идея, почему его услугами не воспользовались?

— Уверен, что, время от времени, он предоставлял консультации, — ответил на это профессор Обер. — Даже представить себе невозможно, чтобы такая находка, как папирусы Иакова, не попали ему на глаза. Этому должно быть какое-то объяснение.

— Интересно, какое же объяснение?

— Поговорите с вашими доктором Дейчхардтом или мсье Уилером. Ведь это они нанимают переводчиков. Они должны знать. Или же повстречайтесь с профессором Монти. Он тоже наверняка будет знать.

— Так, — весьма неуверенно ответил Ренделл. Но тут же до него дошло, что до Уилера, равно как и до других издателей в Майнце, добраться будет невозможно. Профессор Монти на пенсии в Риме, его точно так же трудно достать. Внезапно ему в голову пришла мысль. — Профессор, у меня появилась идея, каким образом выяснить дело с настоятелем Петрополусом. Можно воспользоваться вашим телефоном?

Обер поднялся с дивана и указал на телефон, стоящий на своем столе.

— Пожалуйста, и не стану вам мешать. Я как раз хочу отнести папку с протоколами, заодно проверю, как там в лаборатории. Вернусь минут через десять. Не желаете, чтобы моя секретарша заказала вам разговор?

— Если вам не трудно. Попросите ее связаться с нашей штаб-квартирой в Амстердаме. Я хочу переговорить с мисс Анжелой Монти.

* * *

ОН РАЗГОВАРИВАЛ С АНЖЕЛОЙ несколько минут. В ходе разговора он выяснял, как выполняются данные им задания, имеются ли какие-то дела, требующие его внимания. И потом уже, как бы случайно, он задал свой вопрос:

— Кстати, Анжела, хочу спросить тебя еще вот о чем. После того, как твой отец сделал свое открытие, передавал ли он папирусы Иакова кому-нибудь из ведущих специалистов по арамейскому языку — или этим уже занялись издатели, когда находка перешла в их руки?

— Ну почему, мой отец, конечно же, давал папирусы на проверку экспертам. Отец сам достаточно хорошо читает на арамейском, чтобы понять ценность того, что нашел, но он просто не мог поверить себе. Так что пришлось обратиться к ведущим специалистам по семитским языкам.

— В Риме? Или он консультировался, где только мог?

— Повсюду. Это было необходимо. И результаты тебе известны. — После этого была краткая пауза. — А почему ты спрашиваешь, Стив?

— Ну мне просто любопытно.

— Просто любопытно? Теперь-то я знаю тебя лучше, Стив. Почему ты занялся арамейским языком?

Не было смысла удерживать тайну от нее, решил Ренделл. Сегодня утром Анжела доказала, что ей можно доверять полностью.

— Ну, у меня нет времени объяснять все подробности. Я нашел шпиона в нашем проекте. Это не доктор Найт. Некто другой. И вот уже от этого человека я узнал нечто такое, что может быть — скажем, не правильным переводом с арамейского — но оно создает необъяснимое несоответствие в тексте.

— Оу, такого не может быть! Слишком много специалистов по арамейскому языку, самые лучшие из живущих, изучали текст папирусов.

— Ага, это-то меня и беспокоит, — сказал Ренделл. — Консультации могли проводиться и не со всеми. Здесь, в Париже, я узнал от профессора Обера, что наилучшим специалистом по арамейскому языку является Митрос Петропулос, настоятель одного из монастырей на Горе Афон в Греции. И я не нашел его имени среди тех, кто работал на Воскрешение Два. Тебе это имя что-нибудь говорит, Анжела?

— Настоятель Петропулос? Естественно. Я лично встречалась с ним. Моему отцу было известно, что святой отец — это выдающийся специалист по арамейскому языку, и пять лет назад я с отцом отправилась на Гору Афон, чтобы там встретиться с настоятелем. Он был очень гостеприимным хозяином.

— И твой отец показывал папирусы Петропулосу?

— Конечно. Он просил настоятеля проверить и подтвердить подлинность арамейского текста. Это было незабываемое переживание. Монастырь — я уже забыла, какой точно — был такой живописный. Настоятель потратил массу времени на проверку и анализ сочинения. Отцу и мне пришлось остаться на ночь, есть эту ужасную пищу — думаю, это были вареные осьминоги — пока настоятель не закончил свою работу на следующий день. Сам он был потрясен находкой. Он говорил, что на земле ничто не сравнится с нею. И он полностью подтвердил ее подлинность.

— Ну, поверь, мне это приятно узнать, — расслабившись, сказал Ренделл. — Единственное, что меня заставляет недоумевать, почему доктор Дейчхардт не нанял Петропулоса вместо доктора Джеффриса с целью надзора над окончательным переводом. Мне кажется, что настоятель должен быть первым, кого следовало привлечь для этой цели.

— Так они пробовали, Стив. Мой отец сам рекомендовал святого отца, да и издатели хотели того же. Непреодолимым препятствием был сам Петропулос. Он очень долго постился, и вот — после ограниченного монастырского питания, из-за антисанитарных условий, грязной воды, он ужасно ослабел и даже серьезно заболел. В тот момент, как мы с отцом встречались с ним, он выглядел как щепка. Так что, когда началась работа по переводу, настоятель был слишком болен, чтобы оставить Гору Афон и приехать в Амстердам. А издатели не могли ждать, когда он выздоровеет. Они были довольны самим его подтверждением подлинности папирусов. Что же касается перевода, они чувствовали, что придется довольствоваться теми исследователями, которые были у них под рукой.

— Это объясняет проблему, — сказал Ренделл.

— Ну, а теперь ты перестанешь уже беспокоиться по пустякам и приедешь ко мне?

— Обязательно. Встретимся вечером, дорогая.

Повесив трубку, Ренделл почувствовал себя намного лучше. Если настоятель Петропулос подтвердил подлинность текста папируса, а профессор Обер подтвердил подлинность самого материала папирусов, уже ничего принципиально нового сделать было нельзя, новых вопросов не было. Если Ганс Богардус и обнаружил прокол в тексте, то это была лишь маленькая тучка, объясняющаяся неточностью перевода. Ренделл решил, что оставит последующие разъяснения издателям и их теологам. Сам же он сделал достаточно, чтобы чувствовать себя уверенным: Международный Новый Завет — и его наново возродившаяся вера — будут защищены от неприятеля.

Через пять минут, с портфелем под мышкой, он ждал у дверей кабинета профессора Обера, чтобы сказать спасибо ученому за его время и неоценимую помощь.

Когда тот вернулся, Ренделл поблагодарил его.

— Сейчас я возвращаюсь в Амстердам, — сказал он. — Теперь для меня все стало ясно.

— Ah, bon, я очень рад, — ответил ученый. — Давайте, я проведу вас до выхода. — Когда они уже пошли, профессор Обер спросил:

— Значит, вы узнали от мисс Монти, что настоятель Петропулос работал для проекта?

— Не совсем так, не для проекта, — ответил Ренделл. — Но еще раньше, пять лет назад, настоятель видел и проверил папирусы с Евангелием от Иакова, и он полностью подтвердил их подлинность. Профессор Монти со своей дочерью, Анжелой Монти, ездили в Грецию и провели два дня с Петропулосом в его монастыре на Горе Афон, где настоятель и ведет свои исследования в арамейском языке.

Профессор Обер резко глянул на Ренделла.

— Вы сказали, мсье Ренделл, что мисс Монти со своим отцом встречались там с настоятелем?

— Правильно.

— Они посещали Гору Афон вместе?

— Да, мисс Монти с отцом ездили туда.

— Так вам сказала мисс Монти? — все еще не веря, спросил Обер.

— Да, так она мне сообщила.

Профессор Обер откинул голову и залился смехом.

— Pas possible!

Ренделл остановился.

— Что тут смешного?

Профессор попытался сдержать свое веселье. Он положил руку Ренделлу на плечо.

— Потому что она пошутила над вами, мсье Ренделл. Как выражается нынешняя молодежь — она прикололась над вами.

Но Ренделлу было не смешно.

— Не понял.

— Сейчас поймете. Видите ли, каждый кто хоть что-нибудь знает про Гору Афон, должен понимать, что мисс Монти никогда там не была. Она никак не могла посетить этот полуостров, ни пять лет назад, ни сейчас, ни когда либо. Разве я не упоминал вам об этом раньше? В этом-то и причина, почему Гора Афон и считается одним из уникальнейших мест на всей земле. Ни одной женщине не позволено пересекать границу этой монашеской республики. За тысячу лет там не было ни единой женщины.

— Что?

— Это правда, мсье Ренделл. Начиная с девятого века, по причине обета целомудрия, с целью уменьшения сексуальных искушений, женщинам запрещено пребывать на Горе Афон. И на самом деле, за исключением насекомых и бабочек, за которыми ну никак не проследишь, там запрещены женские особи любого вида. На Горе Афон имеются петухи, но нет куриц, там есть быки, но нет коров, бараны — но не овцы. Там имеются собаки и коты, но только мужского рода. Все население исключительно мужское. Там никогда не рождались дети. Гора Афон — это страна, в которой нет женщин. Так что уверяю вас, ваша мадемуазель Монти подшутила над вами.

— Но она говорила совершенно серьезно, — едва слышно произнес Ренделл.

Глядя на лицо Ренделла, Обер тоже сделался серьезным.

— Может она имела в виду, что профессор Монти один встречался с Петропулосом.

— Никто из них с настоятелем не встречался, — мрачно заявил Ренделл, — и Петропулос никогда не видел арамейского текста на папирусах. — Ренделл помолчал. — Но он увидит. Потому что я сам собираюсь показать его ему. Профессор, как я могу попасть на Гору Афон?