"Ох, охота!" - читать интересную книгу автора (Алексеев Сергей)
Гладкоствольные
Это самый распространенный вид охотничьего оружия и, пожалуй, самый древний, ибо гладкий ствол, «первобытная» труба, дожил до наших дней. Специалисты насчитывают более тысячи оригинальных образцов гладкоствольного охотничьего оружия, произведенного в разные годы и в разных странах, поэтому выделить лучшие из них затруднительно, поскольку каждый охотник подбирает ружье под себя — под вид охоты, под свой опыт, стрелковую подготовку, под свое здоровье. До начала XX века, например, американскими оружейниками выпускались дробовые ружья, так называемые утятницы и гусятницы от 2-го до 10-го калибров, то есть диаметр стволов был как у пушки — 26 миллиметров. Вообще США всю свою коротенькую историю отличались непомерной хищностью, умудрившись истребить практически всю дичь, имеющуюся на континенте, спохватившись после чего, начали организовывать национальные парки и еще при этом учить другие страны, как надо относиться к флоре и фауне. Из таких «утятниц» на больших реках, озерах и прибрежных вод морей и океанов били зимующих там гусей и уток — за один выстрел до сотни штук! Мало того, из-за невозможности удержать такое ружье в руках его укрепляли на лодке и даже собирали в батарею до семи штук и давали залп. Но более всего поражает охота на бизонов — только грабители и разбойники, захватившие чужую землю, могут вести себя так: за два года, с 1870-й по 1872-й было забито 5 (пять!) миллионов животных! Исключительно из-за шкур — мясо растаскивали гиены, шакалы и голодные индейцы. Даже придумали и сделали специальное «бизонье» ружье 50-го калибра с пулей более 30 граммов. Но это кстати…
 |
Основными различиями гладкоствольного оружия считается, прежде всего, форма сверловки, то есть дульное сужение: чок, получок, цилиндр, раструб. Не менее значимы калибр ружья, системы запирания и ударно-спускового механизма (курковки и бескурковки), а также способ перезаряжания. Бытует мнение, что оптимальным вариантом является комбинация, используемая в ружьях массового производства, например, левый ствол чок, правый получок или цилиндр. Разумеется, удобнее иметь бескурковку, ибо для стрельбы из нее достаточно сдвинуть предохранитель, а еще лучше, если у вас в руках пятизарядный полуавтомат 12-го калибра. На бой ружья в не меньшей степени влияют боеприпасы, которых также великое множество и на первый взгляд все замечательные. Но если даже вы с дорогим «Ремингтоном», имеющим набор сменных чоков, и в магазине заряжены патроны «Магнум», это еще не значит, что вы отлично вооружены, способны добывать летающую, бегающую дичь и вполне счастливы.
 |
Оружие и его владельца связывают некие незримые нити, их взаимоотношения всегда покрыты таинством, наполнены некой магической сутью; часто охотник разговаривает со своим ружьем, как с живым существом, хвалит его или, напротив, журит, иногда достает из сейфа без всякой нужды — чтобы прикоснуться к нему, поласкать, утешить глаз и руки. И это не блажь, и даже не какая-то особая любовь к куску металла и дерева. Ружье — это продолжение рук, глаз и води охотника, да и мужчины вообще, ружье — это ваша десница, заключенная в сталь и способная разить зверя или противника, ружье — это отношение к самому себе и к миру, если хотите. Жену вы не носите на руках, в крайнем случае один раз до ЗАГСа, ружье же у вас всегда в ладонях, на правом плече или просто несете его за спиной. И всякий раз с любовью вы его чистите, умасливаете и храните, как зеницу ока.
Все охотники знают: ружье — это как и молодая собака, если не показало себя на первой охоте, не удовлетворило вашу страсть, не оправдало надежд, да будь оно хоть трижды красивым, как Мерилин Монро, дорогим, золоченым и гравированным, пусть его марка Зауэр Ремингтоныч Брауннинг, вы останетесь к нему равнодушны и холодны, как к нелюбимой женщине.
О, это великое искусство — обрести себе разящую десницу!
Мой отец начинал охотиться с дедовой одностволкой, когда тот был еще на фронте. Это было ружье 24-го калибра, ижевского производства, с длинным стволом и очень хорошим боем, а называлось оно ИЖ-5. Сколько с ним было добыто крупного и мелкого зверя, никто не считал, и служило оно моим предкам исправно, пока не сломался боек. Отец выточил самодельный, однако была утрачена возвратная пружинка, а все, что навивали сами, работало плохо, клинило и лучше было стрелять вообще без нее. Наконец в конце войны родитель купил курковую двустволку, а дедово ружье пошло в угол. Но когда дед пришел с фронта, точнее, из госпиталя на прямой, как палка, ноге и с простреленными легкими, достал его и, тоскуя по охоте, ковылял, как мальчишка, на курью за утками либо за поскотину белок поискать.
А тут осенью батя берлогу нашел, но медведь еще не лег и отирался подле, и надо подождать недельку еще, но деду не терпелось — мужик он был азартный и после войны нервный, горячий. Не быть, не жить, пошли! Вытропим, благо снег выпал, космач наследил, так тепленького и возьмем. Внутреннего медведьего жира нужно позарез, легкие нет-нет да и кровоточат при кашле. Доковылял дед кое-как в район берлоги, стали тропить, а зверь накрутил, навертел петель, лег в болотине и поджидает охотников. Дед его первым заметил, подкрался метров на пятнадцать, чтобы уж наверняка, и всадил пулю. Да не по месту! Раненый зверь вскочил и на деда, а тот ружы переломил, но открыть до конца не может, чтобы перезарядить, боек уперся в донышко гильзы. А уже делать нечего, на подбитой ноге не удрать, только в рукопашную, как на фрица. Ну и сошлись два подранка. Батя кричит, мол, ложись на землю, стрелять буду — боялся зацепить ненароком, а дед матерился и бил медведя прикладом, а когда тот раскололся, то замком переломленного ружья, пока в руках не остался один ствол. Хотел его в пасть зверю всадить, но не успел, подранок проворнее оказался, одним ударом сшиб деда и разодрал все лицо. И когда зверь насел на него, батя подбежал и вставил стволы в ухо.
Так дед еще из-под медведя кричит:
— Ты глубоко-то стволы не суй, лешак! Оторвёт! А ружье-то новое!
Стволы не оторвало. Когда зверя кое-как свалили на бок, дед выкарабкался из-под него и, невзирая на испластанное когтями лицо, бросился собирать, что осталось от ружья. Замок нашел скоро, потом цевье и ведь еще узрел, что не хватает детали, которая запирает ружье, совсем мелкая и потому канувшая в снегу. Мой отец медведя не испугался, но столько крови, тем паче отцовской, никогда не видел и сробел. А дед пригоршню снега к лицу приложил, кое-как кровь утихомирил, после чего преспокойно изорвал нательную рубаху, перевязал раны, однако щелку у рта оставил, и говорит:
— Не тушуйся, сынок. Я ему тоже харю начистил! Давай-ка закурим!
 |
У медведя и в самом деле вся морда была разбита и из носа юшка текла. Деду врачи курить запрещали под страхом смерти, но батя спохватился, самокрутку свернул, прикурил и дал. Тот потянул, потянул цыгарку, а щека-то насквозь разорвана, подсос воздуха — никак. Плюнул, затоптал окурок.
— Раз тяги нету, пошли домой!
Едва подремонтировав лицо, причем дома, без докторов, дед стал чинить ружье. Тяжелая, грубовато отлитая колодка ударно-спускового механизма почти не пострадала, но отсутствовал приклад и эта самая запирающая деталь, конфигурацию которой никто толком не помнил, а подсмотреть негде — не было больше в округе подобного ружья. Ложе дед легко выстрогал из березовой заготовки, а вот выточить напильником вроде бы и простую деталь и еще точно подогнать ее никак не удавалось: то люфт образовывался, то, напротив, ружье не закрывается или закроешь — не открыть, клинит. Дед аж заболел от расстройства, а на предложение купить ему новое ружье, лишь тихо матерился. И однажды вдруг плюнул, зашвырнул его на чердак и мгновенно успокоился.
— Отохотился, мать ее так…
Потом отец пробовал починить — уж больно стволы хорошие были, вытачивал, подпиливал, подгонял и снова забросил на чердак. Когда я подрос и уже начал соображать в ружьях, тоже брался ремонтировать, выточил несколько запорных деталей и одну даже удачную, вставил, сделал маленький заряд и выстрелил — держит! Прибавил пороха, испытал еще раз, получилось совсем хорошо, только при открывании слегка клинит, так что переламывать приходится через колено. Подточил, смазал маслом и зарядил уже нормальным патроном, и хорошо, что стрелял с одной руки, отведя ее в сторону: ружье от выстрела открылось и гильза свистанула возле уха, обдав колким огнем горящего пороха. Я забросил ружье на чердак и снова достал его, когда начался опасный возраст и когда пацаны начали делать обрезы. Сделал новую деталь, ориентируясь по старой, снова попробовал небольшим зарядом — нормально! Если укоротить ствол и заряжать патроны, как на белку, выдержит, а нет, так можно вварить в него медную трубку и стрелять мелкашечными патронами. Один такой обрез я уже видел. Приклад успел обрезать и превратить в пистолетную ручку, но едва начал пилить ствол, как батя это дело засек, отнял и впоследствии сделал из него самогонный аппарат…
Все равно, даром не пропало дедово ружье.
Есть такое поверье, что хорошее, а точнее,
И последние десять лет охоты не признавал другого ружья.
 |
В конце восьмидесятых, когда в магазинах уже нечего было купить, а литература начала кормить, я случайно встретился с коллекционером, который от безденежья начал продавать кое-что из коллекции. И предложил он мне штучное, тульского мастера ружье в подарочном исполнении с тремя сменными стволами. Была и четвертая пара — нарезные, под 9-миллиметровый «медведевский» патрон и 5,6 под «барсовский». Можно сказать, мечта любого охотника, и стоила она ровно как «жигули» шестой модели. Сначала взял только гладкие стволы — а позже с великими трудами пробил разрешение на нарезное оружие (тогда это было сложно) и выкупил штуцерные. По первости счастью не было предела, друзья щупали сокровище, прицеливались, ахали, откровенно завидовали, а я уже опробовал все стволы в тире — бой был отличный, и ждал открытия охоты. И надо же было мне впервые выстрелить по летящей утке. Выстрелить и промахнуться! Тогда я еще не отчаялся, сменил стволы с чоками на получоки, чтобы рассыпало получше, и пальнул по сидящему на воде селезню. Тот преспокойно взмыл в воздух и, шваркая на меня распоследними словами, улетел.
— Слишком кучно бьет, — сказали спецы. — Надо стрелять с сорока метров, не ближе.
Тогда я поставил раструбы — это что-то похожее на ружья киношных пиратов и еще раз промазал.
Подобного у меня не было ни с одним ружьем или карабином, а их через руки прошло достаточное количество. В тире показатели превосходные, в том числе и по консервным банкам и бутылкам; по дичи же сплошной позор и смущение. Дождался лосиной охоты и старым испытанным приемом начал тропить зверя. Узрел через километр, подошел на полста метров, выстрелил из «девятки», а потом семь часов шел по следу, чтоб добрать подранка.
 |
 |
Дорогая игрушка оказалась не моей, однако тоже сослужила свою службу. В трудные годы начала девяностых, когда советские издательства рассыпались, а частных еще не существовало, стало голодно, а ружье было самой дорогой вещью. Желающих купить его оказалось много, ибо уже появились новые русские, и я без всякой жалости избавился от обузы. Богатенький охотник, что приобрел его, в лес почти не ходит и если стреляет, то в тире, поражая своих друзей и вызывая зависть.
Наверное, у этого произведения искусства такая уж судьба…
До сей поры у меня нет моего ружья, хотя в сейфе стоит ИЖ-27, а от ТОЗ-34 и «Зауэра»-тройника недавно избавился. Вероятно, потому, что моей была «Белка», иначе называемая ИЖ 56–3, а говорят, ружья, как и настоящая любовь, встречаются единственный раз.
По своему опыту и мнению многочисленных охотников, в том числе профессионалов, даже серийные образцы отечественных гладкоствольных ружей, исключая неудачные полуавтоматы, всевозможные «помпы», комбинации, по многим показателям превосходят иностранные. Во-первых, это стабильный, мало связанный с боеприпасами, хороший бой. Например, промысловики, да и многие сельские охотники-любители обычно заряжают патроны сами, используя латунные гильзы, дымный порох, бумажные пыжи и часто дробь-самокатку. (Слишком дорого покупать готовые патроны.) Кроме того, делают уменьшенные заряды, например на белку, увеличенные — для стрельбы самодельными цилиндрическими пулями. Я не уверен, что немецкие, бельгийские или испанские ружья того же класса выдержат подобный многолетний «вандализм» и останутся надежными и безотказными. Наше охотничье оружие, впрочем, как и боевое, традиционно имеет высокий запас прочности при эксплуатации в тяжелых климатических условиях. Если хотите, это национальный признак — долговечность и надежность русского оружия. Например, только трехлинейная винтовка Мосина и укороченный ее вариант, кавалерийский карабин (охотничий КО), прослужили в армии около ста лет, участвовали в пяти войнах, две из которых были мировыми, и до сей поры успешно используются на охоте по крупному зверю. Младшая сестра трехлинейки, гладкоствольная «фроловка» и берданка, сделанная на основе винтовки Бердана, еще три десятка лет тому назад самое распространенное народное ружье, не выпускается уже добрых семьдесят лет, однако отдельные, уже музейные, экземпляры до сих пор есть в арсеналах охотников, тем паче я встречал редкие образцы 16-, 20- и 24-го калибров, а «фроловки» и вовсе магазинные, трехзарядные. (Свою отдал брату — до сих пор в рабочем состоянии.) В пятидесятиградусный мороз на Таймыре стреляли карабины КО и всего четыре ружья — тульская «фроловка» начальника участка, мое ИЖ-54, ТОЗ-34 старшего геолога и единственная иностранка, старенькая бельгийка «Лебо-Куралли», хозяин которой за куропатками с ней не ходил, но стрелять пробовал. Молчали «Зауэры», американские винчестеры, вертикалка Риццини, уважаемо называемая бокфлинтом, роскошная, нежная и дорогая «Ариетта» начальника экспедиции. Даже насухо протертые ударно-спусковые механизмы и запорные устройства их почему-то замерзали и самое страшное — лопались боевые пружины, которых было нигде не достать.
После войны наши солдаты и офицеры привозили многие тысячи трофейных охотничьих ружей, в основном немецкого и бельгийского производства. Больше всего это были «Зауэры» двойники, тройники и даже четырехстволки и «Меркели», но попадали и редкие экземпляры — «Хейм» и «Вольф». Кстати, они и до сих пор продаются в оружейных магазинах, но уже более как раритеты. У меня был хороший друг-коллекционер Володя Липовой, мастер спорта по стендовой стрельбе, который рассказывал о трофейных ружьях, словно гусляр баллады, знал наизусть все клейма и историю всех заводов Бельгии, Германии, Италии и Англии. Слушать его было заразительно, а еще интереснее рассматривать ружья из коллекции. Когда в 1991 году Союз рухнул, такие увлеченные люди в первое время оказались в шоке, а вскоре и безработными. Так вот, Володя, продав два ружья из коллекции, купил в Подмосковье землю и построил цех по производству подсолнечного масла — огромный ангар, начиненный печами, прессами и прочим оборудованием. Еще хватило на взятки чиновникам и закупку первой партии семечек. Такова уж была реальная их цена, которую платила новая, уже капиталистическая элита, опять жаждущая завести себе красивые игрушки.
Надо отметить, что после наших берданок 32-го калибра эти двустволки, комбинированные двойники, тройники и четырехствольные 16-го и 12-го калибров, казались чудом. Они отличались резким боем, хорошей кучностью, однако требовали бездымного пороха, заводской дроби, а после стрельбы пулями приходили в негодность — разбивались чоки и ружье начинало «сыпать». Фронтовики мало охотились с трофейными ружьями, а продавали их или чаще лишались трофея с помощью милиции. Будучи за «железным занавесом», у советских и партийных чиновников существовала мода на иностранное оружие. Если ты достиг определенного уровня в иерархии, то тебе как бы уже западло выезжать на охоту с отечественным — по крайней мере, «Зауэр» положен по чину! Механика приобретения военных солдатских трофеев была проста: чиновники либо заказывали милиции необходимое ружье, либо попросту время от времени наведывались на склад, где хранился конфискат, и выбирали подходящее. То есть иностранное оружие, мало приспособленное для промысловой, да и любительской повседневной охоты, со временем перекочевало в руки элиты и коллекционеров, собственно, для которых и было когда-то произведено.
Мне трудно отдать предпочтение кому-либо из двух наших крупнейших производителей охотничьего оружия. Что тульский, что ижевский заводы имеют свои плюсы и минусы, особенно в последнее десятилетие, когда идет конкуренция и каждый стремится чем-то удивить мир. Чаще всего наблюдается подражание Западу, увлечение, например, разработкой и выпуском помповых «бандитских» ружей типа ИЖ-81 КМ, неких непродуманных и ненадежных комбинаций вроде бы для промысловиков, как «Север», у которых после сотни выстрелов из нарезного ствола «барсовским», довольно мощным патроном начинается шат стволов, а потом и их распайка. И происходит это по двум причинам: страстного желания остаться на рынке оружия и утраты ориентации в пространстве потребностей, возникшей с затуханием промысловой охоты и подъемом развлекательной. В результате резко упало качество производства серийных ружей, увеличилось изготовление дорогих штучных и на все повысилась цена. А тем временем пресыщенные владельцы частных охотугодий и просто состоятельные люди, повинуясь моде, игнорируют отечественное и приобретают импортное, «элитное» оружие, как с гладким, так и нарезным стволом.
 |
 |
Полагаю, что подобная ситуация — явление временное и с появлением охотничьих клубов резко возрастет спрос на отечественное доступное охотничье и спортивное оружие, что позволит правильно сориентировать производителей. И для этого у обоих заводов есть прекрасная историческая традиция, база и конструкторы. Например, «Ижмаш», на котором я однажды побывал в качестве гостя, выпускает отличное ружье МР-251 с тремя парами сменных стволов — гладкие, комбинированные и нарезные под 308-й патрон, но только по отдельному заказу, а потому очень дорогое. А Тульский завод сделал наконец-то отличное промысловое комбинированное ружье ТОЗ-112, мечта охотников по пушному зверю, но проблема прежняя — дороговизна.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |