"Последний свидетель" - читать интересную книгу автора (Толкиен Саймон)ГЛАВА 21— Прошу, мистер Ламберт, не забывайте о возрасте свидетеля и о том, что я говорил вам о фотографиях, — сказал судья Грэнджер, одарив адвоката суровым взглядом пронзительных глаз, когда тот поднялся со своего места для перекрестного допроса. Вторник, два часа дня, и Томас Робинсон находится на скамье свидетелей вот уже два часа. Джон Спарлинг закончил задавать ему вопросы без пяти минут час. Затем был перерыв на час, и Томас бродил по незнакомым оживленным улицам возле здания суда, пытаясь собраться, приготовиться к тому, что последует дальше. Давать свидетельские показания оказалось и хуже, и лучше, чем он ожидал. Лучше потому, что, как вскоре выяснилось, он сумел выбросить Грету из головы, несмотря на то что та сидела всего в нескольких ярдах от него и все это время так и сверлила его взглядом. Хуже, потому что Спарлинг заставил его рассказать присяжным все ужасные детали и подробности того, что произошло, когда он заперся в шкафу, а убийцы, совсем рядом, в каких-то двух шагах, безжалостно расправлялись в это время с мамой. Рассказ вслух почему-то превратил эти события почти в реальность, Томас заплакал. И тут же возненавидел себя за это. Плакать на глазах у этой сучки, Греты, а маленькая женщина, секретарь, подносит ему салфетки и стакан воды. Томас поклялся про себя, что больше ни за что не допустит такого всплеска эмоций, что бы там ни вытворял с ним толстяк адвокат Греты. — Хотелось бы начать с этого человека по имени Роузи, — произнес Майлз Ламберт самым дружелюбным тоном. — Вы говорили, что впервые увидели его у дома отца в Лондоне, верно? — Да. — В темноте? — Он стоял под уличным фонарем. — Спиной к вам, так? — Да. — И ни разу не обернулся? — Нет, не обернулся. Иначе бы он меня заметил. — Так что лица его вы не видели. — В тот момент не видел, нет. — Только затылок и часть щеки, где был шрам? — Да, длинный и толстый такой шрам. И увидел я его лишь потому, что волосы у него были собраны в конский хвост. — Да, да, именно. Конский хвост. Но ведь многие мужчины расхаживают с конскими хвостами, и шрамы имеются тоже у многих, не правда ли, Томас? — Ну, не такие, как у него. Наверняка кто-то сильно полоснул его ножом по физиономии. — Как драматично. Но суть совсем не в том, Томас. Я клоню к другому. Как вы можете быть уверены в том, что человек, убивший вашу мать, и тот мужчина, что стоял под уличным фонарем спиной к вам, одно и то же лицо? — Я — Уверены несмотря на то, что видели этого человека всего несколько секунд через маленькую дырочку в стене шкафа? — Я никогда не забуду это лицо. — Итак, сперва вы видели мужчину со спины, а второй раз — всего лишь несколько секунд, пребывая в состоянии сильнейшего стресса и страха. И с легкостью делаете подобное заключение, основанное на весьма слабых и неубедительных доказательствах. Согласитесь, все это малоубедительно, верно, Томас? — Это был тот самый человек. — Вы делаете такой вывод лишь потому, что решили обвинить Грету Грэхем во всем, что тогда случилось? — Нет. — Потому что чувствуете себя виноватым, что не могли спасти свою маму от тех людей в то время, как спаслись сами? И вам нужно взвалить эту вину на кого-то еще, я прав? — безжалостно гнул свое Майлз. — Нет, это неправда. Я все равно не смог бы ее спасти. Она бежала сзади. Это она втолкнула меня в шкаф. Я не закрывал дверцу… — Все хорошо, Томас, — мягко произнес судья. — Постарайтесь успокоиться. Я понимаю, вам сейчас нелегко. Мистер Ламберт, я же вас просил. Не надо быть столь безапелляционным. — Слушаюсь, ваша честь. Вот что, Томас. Я вовсе не хочу сказать, что именно вы виноваты в том, что произошло тем вечером. Ничего подобного, я далек от этой мысли. Я просто предположил, что вы можете испытывать чувство вины. Люди склонны чувствовать свою вину, если умирает кто-то из близких, пусть даже самой естественной смертью. Вы ведь понимаете, о чем я, Томас? — Да, полагаю, что да, — нехотя ответил Томас. — И если вы чувствуете себя виноватым, то испытываете потребность возложить эту вину на кого-то другого, я прав? — Не знаю. — Вы ведь тогда были настроены против Греты, верно? Еще до смерти вашей мамы? — Ну, в каком-то смысле, да. — В каком-то смысле… Уж не потому ли, что она вас отвергла? Томас залился краской и промолчал. Потом против собственной воли обернулся и взглянул на Грету. Та не сводила с него пристального взгляда. — Вы ведь понимаете, о чем я говорю, верно, Томас? Как-то в Лондоне она взяла вас на прогулку, а потом, в такси по дороге домой, вы говорили ей, что она прекрасна, объяснялись ей в любви, а она вас отвергла. Сказала, что вы еще слишком молоды. Разве не так, Томас? — Да, — еле слышным шепотом ответил юноша. — Я не расслышал, Томас, — сказал Майлз Ламберт. — Нельзя ли погромче? Я не ослышался, это было «да»? — Да. В зале воцарилась тишина. Спарлинг беспокойно заерзал на сиденье. Это открытие оказалось для него неприятным сюрпризом. В письменных показаниях Томаса об этом ни слова. «О чем еще мог умолчать мальчишка?» — с тревогой размышлял Спарлинг. Прежде чем задать следующий вопрос, Майлз Ламберт выдержал многозначительную паузу, дал новым сведениям возможность укорениться в умах присяжных, убедился, что Томас почувствовал себя не в своей тарелке. — И все это случилось менее чем за два месяца до смерти вашей матушки, не так ли, Томас? — Так. — И воспоминания эти были живы в вашей памяти? — Как-то не думал об этом. — Вы уверены, Томас? Ведь не станете же вы отрицать, что говорили Грете, что любите ее. — Я не это имел в виду. — Так значит, тогда вы сказали ей неправду? — Нет. Наверное, я задумывался об этом, но в тот день все так сложилось… Вдруг почему-то пришло в голову, ну, я и ляпнул. — Понимаю. Любовь — сильное чувство, вы согласны, Томас? Застигает вас врасплох, налетает как ураган. Как ненависть. Недаром же есть поговорка: «От любви до ненависти один шаг». Вы уверены, что не возненавидели Грету лишь за то, что она не откликнулась на ваши чувства? — Да ничего подобного. Нет! — Но ведь теперь вы ее ненавидите, верно, Томас? — Ненавижу за то, что она сделала с мамой. — А помните то время, когда этой ненависти не было? — Не знаю. Наверное, тогда, в такси, я ее не ненавидел. Но с тех пор, кажется, прошла целая вечность. — Все же полагаю, именно тогда вы ее и возненавидели, Томас. А потом случайное сходство между двумя разными мужчинами, что-то замкнулось, ненависть и чувство вины слились воедино. Тогда все и началось, я прав, Томас? — Можете не отвечать на этот вопрос, свидетель, — сказал судья. — А вам, мистер Ламберт, советую придерживаться четкости и недвусмысленности в вопросах. Мы не для того здесь собрались, чтоб выслушивать ваши лекции по психиатрии. — Разумеется, ваша честь, — покорно кивнул Майлз Ламберт. — А теперь, Томас, хотелось бы вернуться к той ночи в Лондоне, когда вы увидели мужчину со шрамом. Вы ведь так и не видели его вместе с Гретой, верно? — Нет. — И не можете утверждать, что мужчина под фонарем и человек, с которым Грета говорила в подвале, одно и то же лицо, так? — Нет, не могу. Но я знаю, чувствую. Они оба поднялись наверх, заслышав, как меня ищут те уличные хулиганы. Грета подумала, что это грабители. — Вы слышали, как Грета просила того человека в подвале подняться наверх? — Нет. — Вы видели, как он поднялся по лестнице из подвала и вышел на улицу? — Нет. Я сам убежал, чтобы не столкнуться с ними. Я ведь уже говорил. — А потом увидели на улице под фонарем этого мужчину. Но откуда он пришел, как там оказался, вы не видели. — Не видел. Но знаю. — Ну, милый мой, то, что вы знаете, или вам кажется, что знаете, еще не доказательство. Все же давайте вернемся к тому человеку, чей голос вы слышали в подвале. Вроде бы тут мы близки к согласию. Но Томасу надоело, что им так откровенно манипулируют. — Зачем? — воскликнул он. — И потом, она с этим никогда не согласится. Она лжет, утверждает, что ее там вообще не было, — сердито добавил он. — Что она якобы ездила в Манчестер. Так она сказала отцу на следующий день. Я сам слышал. — Об этом вы уже говорили, Томас, — заметил судья. — Пожалуйста, отвечайте на вопросы мистера Ламберта. — Да, вы уже говорили мистеру Спарлингу, какие объяснения дала по этому поводу моя подзащитная, — протянул Майлз. — И я не стану их оспаривать, но все-таки хотелось бы прояснить одно обстоятельство. Вы так и не разобрали точно, что именно сказала тогда Грета. «Неужели не понятно, что я его еще не заполучила?» Или: «Неужели не понятно, что я этого еще не заполучила». Я прав? — Да, все правильно. — Прекрасно. Затем Грета сказала, что идет наверх, а сами вы до перерыва утверждали, будто бы она еще добавила: «Миссис Воображала ничего не услышит». Я сомневаюсь в этом, Томас. Сомневаюсь, что моя клиентка когда-либо называла вашу матушку «миссис Воображалой». — Еще как называла. Тетя Джейн слышала, что она говорила о маме в тот день, когда погибла Мэтти. И тогда она тоже ее обзывала «миссис Воображалой». — Я не ослышался, Томас? Получается, что вы обсуждали с миссис Мартин данные ею в суде показания. Так или нет? — Я говорил с ней о том, что случилось, уже после того, как это случилось. Конечно, говорил. — Так вы говорили с ней до того, как миссис Мартин давала показания? Сравнивали записи, верно? Именно это вы хотите сказать, да, Томас? — Да, мы разговаривали. Но никаких записей не сравнивали. Она слышала то, что слышала. Я слышал то, что слышал. — И оказалось, что оба вы слышали одно и то же. Любопытное совпадение. А теперь, Томас, давайте вернемся к дню, когда умерла ваша матушка. Позвольте заранее уверить вас в том, что я постараюсь задавать вопросы так, чтоб не слишком расстраивать вас, и… — Рад слышать это, мистер Ламберт, — вмешался судья. — Что ж, не надо проволочек, задавайте свои вопросы, нам все эти прологи ни к чему. На сей раз Майлз Ламберт проигнорировал замечание судьи. Его не так-то просто было сбить с намеченного курса. А тут как раз настал решающий и самый важный момент в судебном процессе. И недаром старик Грэнджер так беспокоился о шестнадцатилетнем свидетеле. Именно на основании показаний Томаса и собранных им улик стало вообще возможным привлечь его клиентку к суду. И действовал он при этом не как беззащитный и ослепленный горем мальчик. Нет, тут прослеживались решимость и последовательность вполне зрелой личности. Исход дела зависел от надежности и правдоподобности показаний Томаса, и присяжным предстояло выслушать, каким сомнениям эти показания подвергаются. Вмешательство судьи Грэнджера не остановило Майлза, не помешало ему продолжить свою работу. — Не далее как сегодня утром вы поведали нам, что, судя по словам леди Энн, приглашение погостить в доме друга, Эдварда Болла, в понедельник вечером исходило от матери Эдварда, верно? — Да, верно. — Ваша матушка говорила, что Боллы вас пригласили? — Наверное. Хотя не помню точно, что именно она тогда сказала. — Могла ли сказать ваша матушка, что то была ее идея — отправить вас погостить у Боллов? — Не думаю. — Ну, хорошо. Возможно, леди Энн не говорила, кто именно был инициатором приглашения. Вы просто узнали, что миссис Болл приглашает вас остаться на ночь, так? — Не знаю. Наверное. — Благодарю. В ваших письменных показаниях сказано, что вы встревожились, когда миссис Болл сказала, что о вашем визите договаривалась Грета. — Да, верно. — Но почему это вы вдруг встревожились, а, Томас? — Потому что это не ее дело. Она не имела права решать, куда мне ехать, к кому и когда. — Что ж, это понятно. Но что, если именно ваша матушка попросила ее позвонить миссис Болл и договориться? — Мама никогда бы этого не сделала. — Почему? Ведь еще в то воскресенье, днем, у нее страшно разболелась голова, это вполне могло помешать. Или я ошибаюсь? — Не уверен. Но возможно… — Так почему она не могла попросить Грету об этом пустячном одолжении? — Она бы попросила тетю Джейн, а не Грету. — Но в воскресенье днем миссис Мартин дома не было. — Мама бы дождалась ее возвращения. Или позвонила бы сама. — Но почему не попросить Грету? Ведь та была рядом. — Потому что моя мама никогда ни о чем не стала бы просить Грету. — Почему? — Потому что она ей не нравилась. — Понимаю. Но с чего это вы вдруг решили, а, Томас? — Это было видно невооруженным глазом. Она избегала общества Греты. И в Лондон никогда не ездила только из-за нее. — Но ведь в апреле она взяла вас с собой в Лондон. Ну, когда вы признавались в любви в такси. А потом поехала еще раз, за четыре дня до своей смерти, посетить Цветочное шоу в Челси. И оба раза Грета была в Лондоне. — Она всегда ездила на Цветочное шоу. Из-за роз. Мама очень любила розы, разводила их. — Понимаю. Говорила ли она вам когда-нибудь, что ей не нравится Грета? — Нет. Мне не говорила. А вот Грете сказала. После того, как Грета выпустила собаку из дома. А потом еще толкнула меня. Мама сказала ей, что она настраивает отца против нас, что она злобная ядовитая тварь, ядовитая, как змея. — Но ведь это не все, что сказала леди Энн Грете в тот день, верно, Томас? Позже она зашла к ней в кабинет вместе с вами и извинилась за то, что наговорила в запальчивости. И ее извинения были приняты. Я прав, Томас? — Да. Но она тогда поступила неискренне. — Кто поступил неискренне? — Грета. Она ненавидела маму. Нет, не так. Она хотела занять ее место. Поэтому и отправила меня ночевать к Эдварду. Видно, хотела меня спасти. Потому как я — часть того, что она хотела заполучить. — Что ж, спасибо за то, что так полно представили нам свою версию, Томас. Но ведь это все только слова, не так ли? У вас нет ни единого вещественного доказательства, подтверждающего сказанное, или я ошибаюсь? — Я видел, как Грета смотрела на маму. Видел, как она примеряла ее платья. — Да, примеряла. И что с того? Ведь это вовсе не означает, что она планировала ее убить, верно? — Знаю, что это она организовала убийство. — Опять слова. Так, теперь объясните нам вот что. На утреннем заседании вы говорили, что решили ехать домой от Боллов, испугавшись того, что леди Энн не подходит к телефону. Миссис Болл довезла вас до дома, высадила у ворот. Как вы вошли? — У меня были ключи. И от входной двери, и от ворот тоже. — Сколько было времени? — Точно не помню. Примерно половина девятого. — Сколько времени прошло между этими вашими безуспешными звонками и появлением в доме? — Не знаю. Минут двадцать. Ну, может, полчаса. Часов при мне не было. — Так вы выехали сразу же после того, как позвонили и никто не ответил? — Нет. Мы еще немного поговорили, а потом муж миссис Болл откуда-то позвонил. — Итак, вы вернулись домой и, как уже говорили, увидели, что окно в кабинете открыто. И закрыли его. Потом поднялись наверх и открыли окно у себя в спальне. — Да. — Потому что вечер выдался теплый? — Да, теплый. — И оно оставалось открытым, даже когда пошел дождь? — Да. Не ураган же. — И вы лежали у себя в постели, а ваша матушка спала у себя в комнате? — Да. И когда я услышал, что к дому подъезжает машина, то выключил свет. А потом выглянул и увидел, что они идут через лужайку к дому, прямо к окну в кабинете, и один из них сильно расстроился, увидев, что все окна нижнего этажа закрыты. — «Черт, да окна заперты. Мать их так». Примерно таким вот образом вы передали слова одного из них. — Майлз с каким-то особым нажимом произнес бранные слова. — Да, — ответил Томас. — Он был явно рассержен. — А вы видели человека, произносившего эти слова? — Нет. Я сидел на постели. А они стояли внизу, под окном. — Получается, вы не можете утверждать, что человек, произносивший эти бранные слова, стоял у окна в кабинет. Он с тем же успехом мог находиться у боковой двери или у окна в столовую. — Ну, возможно. — И он наверняка говорил обо всех окнах на той стороне дома, правильно? — Во всяком случае, не о моем. Мое-то было открыто. — Нет, я имею в виду на первом этаже. — Да. Возможно. — Благодарю вас. У меня нет больше вопросов о той ночи, когда свершилось убийство. Хотелось бы перейти к медальону, который вы нашли в доме своего отца в октябре прошлого года. Майлз Ламберт взял вещдок под номером тринадцать и с минуту держал его за цепочку так, что сам золотой медальон в форме сердечка раскачивался из стороны в сторону, подобно маятнику. Присяжные смотрели, точно завороженные этим гипнотическим зрелищем. — Вы уже рассказали нам, что ваша мама очень любила этот медальон. — Да, любила. — Она носила его каждый день? — Нет, не каждый, конечно. Но очень часто. — Однако вы почему-то ни словом не упомянули об этом медальоне полиции, до тех пор пока не нашли его. Я прав? — Не было причин упоминать. — Не было… Что ж, определенный смысл тут просматривается. Однако это не объясняет, почему вы в своих первых письменных показаниях ни словом не упомянули о том, как Роузи наклонился над телом вашей матушки, что-то с нее снял, какую-то золотую вещицу, и сунул в карман. Это появляется только во вторых ваших письменных показаниях, когда медальон уже был найден. — Я был страшно расстроен. Ну, когда первый раз давал показания. Мама только что умерла и… — Не только что, а за пять дней до этого. И первые ваши показания весьма подробны, Томас. Вы с сержантом Хернсом немало над ними потрудились. Не думаю, что вы могли упустить столь важную деталь, не вспомнить, как Роузи снимал золотое украшение с тела вашей покойной матушки. Томас не ответил. Последние слова Майлза были подобны пощечине. — Вы выпустили этот эпизод из первых показаний, потому что ничего подобного не было. Вот оно, единственно правильное объяснение, верно, Томас? — Нет, не верно. Это было. Я сам видел. Видел, как он сорвал цепочку с ее шеи. Поэтому там потом и нашли царапину. — Совсем незначительную царапинку. Ведь медальон не имел никаких повреждений, когда вы обнаружили его в столе, не так ли? — Нет. Но они могли его починить. — Насколько я вижу, на застежке цепочки нет следов починки, — сказал Майлз, разыграв целое представление. Двумя толстыми пальцами он поднес к переносице очки в золотой оправе и долго и пристально рассматривал медальон. Потом сделал паузу и добавил: — Не сомневаюсь, что присяжным будет интересно взглянуть на этот экспонат под номером тринадцать, когда они станут рассматривать все собранные здесь вещественные доказательства. — И с этими словами он положил медальон на стол перед собой. — Далее, — заметил он. — Никто не сомневается, что вы нашли этот медальон в письменном столе, Томас. Тут другая проблема. И заключается она в том, как вы передали тогдашние слова моей клиентки. — Не понял. Какие еще слова? — «Дай сюда. Это мой». Вот эти слова. — Она кричала на меня, хотела вырвать из рук медальон… — Да, все это вы нам уже говорили, — перебил его адвокат. — А затем вы оттолкнули Грету и крикнули: «Ничего подобного! Это медальон мамы! Этот ублюдок забрал у нее медальон и отдал тебе». Вот как вы ответили на вопрос мистера Спарлинга не далее как сегодня утром. Согласны? — Да. Что-то в этом роде. — Нет, не что-то в этом роде. Я повторил сказанное вами слово в слово. Я записал, когда вы говорили все это утром. И сделал то же самое со свидетельскими показаниями вашего друга Мэтью Барна, которые он давал в этом зале вчера. Тоже все записал. Вы ведь согласовывали свои выступления в суде заранее, верно, Томас? Вы и Мэтью, я прав? — Ну, разумеется, мы об этом говорили. Мы ведь учимся вместе, и Мэтью мой лучший друг. Но это вовсе не означает, что сказанное нами здесь — неправда. — И еще оба вы вместе с вашим лучшим другом украли из кабинета директора школы пресс-папье, верно, Томас? — Ну, это на спор. Мы ведь собирались вернуть его назад. — Итак, вы находите медальон и даете новые показания детективу Хернсу? — Да. — И утверждаете в них, что медальон был на шее вашей матушки в день убийства? — Я видел его, когда поднялся к ней наверх, в спальню. Он виднелся в вырезе ночной сорочки. — Странно, что вы заметили такую мелочь в столь критический момент. Ведь в это время в дом вломились грабители. И вы слышали это, не так ли? — Да, так. — Получается, что вы сперва нашли медальон и лишь после этого упомянули о нем в свидетельских показаниях. С целью подчеркнуть, что моя клиентка получила его из рук убийцы? — Нет. — Вы вместе с Мэтью Барном разработали ложную версию того, что говорилось в гостиной перед прибытием вашего отца. — Никакая она не ложная. Самая правдивая. — Вы придумали, что на шее вашей матери был медальон, что вы видели его в вырезе рубашки, а затем заметили блеск золота, когда Роузи нагнулся над ее телом на лестнице. И чтоб все сошлось, заставили Джейн Мартин сказать, что она видела медальон на шее хозяйки во время ленча в понедельник, верно? — Сам я его тогда не видел. — Что ж, спасибо и на том, Томас. Вы прекрасно понимаете, к чему я клоню. Лично я убежден, что вы выдумали все это, поскольку заранее решили, что Грета виновна. И вам надо было собрать побольше доказательств, чтоб отправить ее за решетку. — Я знаю, что она виновна, и отсюда вовсе не следует, что я лгу. Просто мне пришлось искать доказательства. И я нашел медальон. — И, однако же, истинных причин верить в ее виновность у вас оттого стало не больше, не правда ли? — Мистер Ламберт, мы ведь с вами это уже обсуждали, — раздраженно заметил судья. — Не надо спорить со свидетелем. Ваше дело задавать вопросы. — Да, ваша честь, — кивнул Майлз. — Продолжим, Томас. Давайте теперь поговорим о том, что произошло пятого июля. Томас слегка заерзал на сиденье, однако других признаков беспокойства не проявил. Майлз сделал паузу, выжидая, когда в зале воцарится полная тишина. — Давайте вначале убедимся, что я правильно понимаю ситуацию. Джейн Мартин уехала в шесть, заперев все двери. Вы сидели в столовой, обедали, и все окна там были открыты. — Да, вечер был теплый. — Верно. А тревожная кнопка находилась у вас на столе, прямо рядом с тарелкой, на тот случай, чтобы при необходимости вы могли вызвать полицию? — Нет, в кармане. Сержант Хернс велел носить при себе постоянно. Он и раздобыл это устройство. — Сказав, что есть риск возвращения тех мужчин, которые убили леди Энн? — Нет, не совсем так. — Но это он внушил вам эту мысль, верно, Томас? — Нет, он сказал, что осторожность никогда не помешает, вот и все. — Понимаю. Итак, те самые мужчины прошли через северную калитку, пересекли лужайку, вошли в дом, а сами вы все это время сидели, спрятавшись в скамье в холле, я правильно излагаю? Сидели, пока они вас искали? — Да. — Но изнутри, сидя в этой скамье, не так уж много и увидишь. — Там есть такие специальные дырочки. Глазки, я ведь уже говорил. — Ах, ну да. Глазки. Но через них вы вряд ли могли уследить за всеми действиями Лонни и Роузи, не правда ли? — Нет, конечно. — И, однако же, в ваших письменных показаниях вы утверждаете, что они «какое-то время бродили по комнатам нижнего этажа, но ничего не трогали». Как прикажете это понимать? — Просто я хотел сказать, что в тот момент, когда видел их, они ничего не трогали. Правда, Роузи чуть позже сделал это. — И еще Роузи назвал мою клиентку по имени? — Да, так оно и было. Сказал, что она объяснила ему, как работает механизм тайника. — Как нельзя более кстати, не правда ли, Томас? — Вам не обязательно отвечать на этот вопрос, Томас, — перебил Майлза судья. — А вы, мистер Ламберт, задавайте свидетелю вопросы и приберегите свои комментарии для присяжных. Сколько можно повторять одно и то же, мистер Ламберт? — Прошу прощения, ваша честь. — И Майлз добродушно улыбнулся судье. Все эти выпады и нравоучения старого Грэнджера, похоже, не производили на Ламберта ни малейшего впечатления. Он неуклонно шел намеченным курсом, медленно, но уверенно подводя свидетеля к опасным рифам. — И еще Роузи при этом сказал: «Мать твою! Да все эти долбанные окна заперты!» Имея в виду окна в доме в день убийства вашей матушки? — Не знаю. Я много думал об этом, но не знаю, не помню… — И, однако же, это не помешало вам написать во вторых показаниях о возвращении Роузи, что вы узнали голос мужчины со шрамом? — Да. Если б услышал его еще раз, непременно узнал бы. Но маму убили за год до их возвращения. — Так вы не можете утверждать, что об окнах говорил мужчина со шрамом, однако слова его помните точно? — Да. — Ясно. Что ж, посмотрим, чем кончилась эта история. Вы услышали сирену, Роузи умолк на полуслове, а потом они с Лонни выбежали через входную дверь? Верно? — Да. — И тогда вы выбрались из скамьи и ответили на звонок домофона? — Да. Я нажал на кнопку и отпер ворота для полиции. — Но сперва вы говорили по домофону с офицером Хьюзом. Я не ошибся, Томас? — Не знаю, не помню. — Вчера он давал показания, рассказал нам, как все было. Сказал, что вы спросили его, кто это, в ответ он представился офицером полиции. И уже после этого вы нажали на кнопку и открыли ворота. Вы согласны с показаниями Хьюза, Томас? — Ну, да, наверное. Я растерялся, запаниковал. И не помню, что тогда говорил. — Что ж, тогда принимаю ваш ответ как положительный. Теперь по показаниям офицера Хьюза вы знаете, что полиция была у ворот. Вам известно также, что Лонни и Роузи припарковали свою машину на лужайке за домом. Отсюда следует неизбежный вывод: в тот момент они бежали к своей машине. Вы знали это и, однако же, почему-то не сказали офицеру Хьюзу по домофону, что грабители здесь, только что покинули дом, что полиция должна отрезать им путь к бегству. Вместо этого просто отперли полицейским ворота, и все? Майлз задал этот последний вопрос с особым нажимом, что заставило присяжных сфокусировать все свое внимание на Томасе. Но тот медлил с ответом. В этот момент он походил на игрока в шахматы, который вдруг заметил, что его король находится под угрозой массированной и непредвиденной атаки. И теперь отчаянно, но напрасно искал ход, который мог бы предотвратить неизбежное поражение. — Не знаю, — ответил он после паузы. — Я как-то об этом не думал. Ведь грабители могли убить меня, если б обнаружили. Наверное, решил, что промолчать будет безопаснее. — Но ведь вы находились в безопасности. Мужчины уже ушли. И вам представилась возможность схватить убийц матери. — Я об этом не подумал. — Не подумали. Как-то не складывается, Томас. Не имеет смысла, поскольку ничего этого на самом деле не было, верно? — Нет, было. Клянусь! — Как не вписывается и тот факт, что полиция нашла северную калитку запертой. — Должно быть, это они заперли ее, когда убегали. Специально, чтобы сделать вид, будто не заходили вовсе. — Будто их там и не было? — Да. — А вот это уже больше похоже на правду, не так ли, Томас? Вы все это выдумали. Сочли, что истории с медальоном недостаточно, а потому в ход пошел чистой воды вымысел о том, что Роузи вернулся, не забыл упомянуть при этом имя Греты, а заодно и книжный шкаф. И все это с одной-единственной целью, засадить вашу мачеху за решетку. Я прав, Томас? — Нет! Нет! — Этот крик, казалось, вырвался у Томаса из глубины души. Лицо его исказилось от боли, но ничто не могло удержать Майлза от достижения намеченной цели. — Это ведь вы открыли входную дверь, пока полицейские еще не подошли и не могли видеть, чем вы занимаетесь? — Нет. Они оставили дверь открытой. — Кто? — Лонни и Роузи. — Лонни и Роузи! Уж не знаю, откуда вы взяли эти имена. Может, насмотрелись боевиков по телевизору. Но суть в том, что имена эти — чистой воды вымысел. Как, впрочем, и вся эта печальная история. — Ничего подобного. Они приходили за мной! И снова придут. Точно вам говорю. — Неужели, Томас? Неужели придут? — На круглой физиономии Майлза читалось недоверие. Он не стал дожидаться ответа на этот, последний вопрос, уселся на скамью прежде, чем Томас успел раскрыть рот. |
||
|