Рената Гальцева "Несколько страниц телефонных разговоров с С.С. Аверинцевым"

С Сергеем Сергеевичем я встретилась на пороге «Философской энциклопедии» (на подходе к IV тому), где я стала научным редактором, а он — новоприглашенным автором. Завязались дружеские отношения; в традицию вошли долгие телефонные разговоры на «вечные» и животрепещущие темы. Далеко не все, оставшееся в памяти, а только то, что тут же бралось «на карандаш», предлагается ниже читателю. Но и здесь, по понятным причинам, представлена лишь часть записанного таким образом.

13 апреля 1991. Поздно, после одиннадцати вечера звонил Сережа, уезжает в Швейцарию, улетает через «полчаса-час». Выписан из больницы, но болен. Страшно спешит, но не удерживается от того, чтобы не высказаться по поводу недавней, характерно «западнической» статьи А. Янова в «Страннике»¹: «Он так же глубоко не любит Европу, включая весь Запад, (как и Россию) и все больше и больше влюбляется в Японию, потому что — нехристианская страна. Я не западник, потому что люблю Запад. У Запада есть всегда возражение на себя самого». Говорит о вине русского православия, для которого «грех — читать западные христианские книги». (Я, вспомнив С. Булгакова: «Двери, таким образом, распахнулись для Маркса, Бюхнера, Фогта и Молешотта». С. соглашается.)

Сережа просит посмотреть и подредактировать перед набором (он сам не успевает) его выступление на «круглом столе»²; «убрать все лишнее, растрепанное», он больше всего не любит «расхлябанности, разболтанности» (тем паче письменное не то, что устное), отнестись к его тексту «построже». Передать Наташе³, с этой «оказией» отправить ему; Наташа через месяц будет в Швейцарии. Вернется С. в июне-июле.

По возвращении: Сережа сообщил, что пишет ответ по поводу критической статьи в адрес патриарха в «Независимой газете»: «Наша современность отравлена негативизмом, что не имеет ничего общего с критикой. Наоборот, он не обеспечивает критикой, он несет в себе некритическое отношение. Такая критика прежде всего подзуживает, как будто в ней спрятана иголка, которая рано или поздно вылезет и вопьется вам в тело. И потому, помимо всех реальных оскорбительных вещей, более всех действует эта иголка». В связи с перипетиями критики С. вспомнил о своем знакомом, живущем в Лондоне художнике Кирилле Соколове: «Я смотрел, как он ругает Англию, ругает все английское, и, казалось, мог бы подумать, что он англофоб, антизападник. Однако он так же ведь раздражается, живя у нас. Просто все окружающее раздражает его. Но поскольку у всякого слушающего человека есть презумпция, иллюзия, что существует положительное начало, — то считается, что, раз говорящий бранит одно, значит, есть нечто, другое, что он любит. Парадигма всех: если некто бранит “их”, европейское, то eoipso с “нашим” будет противоположное. С неистовостью “новых левых” он бранит “новых левых”, но это ему прощается — в предположении, что, по законам сердца, за этим должна стоять любовь к иному. Но ведь тон делает музыку, всю музыку сердца».

4 октября 1991, в день моего рождения, он же день памяти Франциска Ассизского, Сережа начал свои пожелания и поздравления с того, что призвал мне в помощь неослабное покровительство святого, а заключил пожеланием: быть воительницей, которая не будет, как нынче принято, призывать чуму на оба дома, но побьет оба дома, чтобы привести их к покаянию. Как всегда, поделился антропологическими наблюдениями: некоторые люди, даже не особенно ловкие, дошлые, говорят фальшивые успокоительные фразы. Другие все находят ужасным. Как важно отличаться от обоих: быть благодарным и действовать в любое время.

31 декабря, вечер. Сережа звонит из больницы (Бонн), где у него рядом с кроватью телефон. С Новым годом! Он хочет все-таки отвечать Парамонову, хотя нельзя обойти спора с В. Розановым. Имелась в виду статья Б. Парамонова «Наши новые христианки. Разлагают ли либералы из подполья основы русского бытия» («Независимая газета», 30.11.91), направленная против наших с Ириной Роднянской выступлений на «круглом столе» «Литература и христианство», опубликованных в парижской «Русской мысли» и других изданиях, включая организатора обсуждения — «Вопросы литературы» (1991, август). Помимо несправедливых нападок на друзей, которых критический автор обвинил сразу в воинствующем антилиберализме и в «розовом», либеральном христианстве, Аверинцева возмутили фрейдистские «штучки» в приложении к христианству. «Христианство, — возвещалось в статье, — крайняя душевно-духовная утонченность, возникающая как результат эксцентричного психологического опыта… Святость — это сублимированная преступность». В поддержку автор «выдвинул тяжелую артиллерию — В.В. Розанова». Потому Сережа хотел отреагировать и на его позицию: «Розанов, будучи великим писателем, был плохой психолог, потому что, по-видимому, не знал о такой реальности, как воля; не знал разницы между “мне хочется” и “я выбрал”. Так и для Парамонова нет разницы между свободным полетом и свободным падением».

У С., как он сказал, есть один («полемический») прием — «простоватая хитрость»: «Когда я вижу развязного субъекта, я не показываю ему, что шокирован, а что мне скучно». Выяснилось, однако, что это не всегда годится, хотя по сути справедливо. Вот, например, С. собрался писать статью против Парамонова (он зачитал мне ее название: «Заметы стародума на полях “Независимой газеты”. Христианство как проблема и как тема»), отвечая ведь не скучной гримасой, а серьезным обличением…

6 января 1992, вечером, сочельник. Как всегда, первый вопрос: «Ну, как ты?». И тут же: «Как Ира?». Поздравляет с Рождеством. В больнице карантин, никого не пускают. Завтра будут в пятый раз переливать кровь (чистка!), всего нужно семь. Во время чистки видел сон — этрусский обряд. Читает по-гречески молитвы Никодима-Святогорца, — если телевизор не мешает. С. выслушал мои рассказы о политических стра­стях в нашем храме⁴, впрочем, характерных для большинства приходов, — страстях, бушующих под покровом социального изоляционизма, в которых к тому же сквозит очевидное презрение к политике как «грязному делу». Выслушал мои огорчения по поводу ангелической концепции человека, явно господствующей в нашей церкви: не предполагается, что человек должен дышать, что он имеет объем, что ему жарко, душно, нужно снять пальто… С. сказал: «Никто не думает, как должен двигаться причащающийся». В общем, подытожили: монофизитство — в действии. «В отличие от других мест, — продолжил С., — у нас недостаток реальной власти Церкви компенсируется властью харизматических или лжетеократических персон. Это напоминает ситуацию с хасидами в современном иудаизме. Нет учащей церкви, но есть самозванные учителя». В пример привел одного ребе из США, претендующего на звание нового Моисея. Вы­слушав мой отчет о ходе дел на недавней Ватиканской конференции «Христианство и культура Европы», приуроченной к столетнему юбилею «Rerumnovarum», и о моем «поучении» Папы, что-де настало время так же отважно принять «культурный» вызов времени, как когда-то Церковь приняла «социальный» (я даже похвасталась любезным откликом на это выступление со стороны кард.Поля Пупара), С. развеселился. По поводу отношения клириков к культуре он вспомнил, как несколько лет назад, кажется, в Москве, при крещении взрослой женщины священник сказал: «А вот плевать мы будем в сторону книжной полки. Вот от чего Вы “отрицаетесь”!» Сказал это без юмора, а с победительной веселостью… «Меж тем культура, как и все, должна знать свое место; но, вообще говоря, мы впадаем в иллюзию, что мы выбираем между культурой и отсутствием культуры; нет, мы выбираем между хорошей и совсем плохой культурой. Как мы не можем говорить без грамматики, так мы не можем жить без культуры. Все то пространство, из которого мы выключили культуру, будет занято не нейтральным или апофатическим элементом, а элементом бесчеловечным… Еще никогда не доходило до такого отрицания самой идеи критериев, как сегодня… В 20—30-е годы было больше критериев; поколение кубистов /признавало/ какие-то всеевропейские критерии, знало, пусть и заблуждаясь: это — культура, а это — нет. Могло быть возвращение к классике, как у Фаворского (которого я не так уж почитаю). Была игра по каким-то правилам, может быть, они были даже безумными. Но ситуация, когда объявляют, что правил вообще нет, когда объявляют источником правил себя, является приглашением ко всеобщему самозванству. Признается по сути все, кроме гармонии».

23 янв., два дня назад С. вернулся из больницы, 37,4, истомлен долгой болезнью; интересуется нашей политической ситуацией, за переливами которой ему из больничной палаты трудно было следить. К тому же он убежден, что время дилетантов прошло. Так, о реформах Гайдара судить не берется. После августа 91-го метафизическая политика должна смениться конкретной, а он не следил за газетами. В ответ на мое описание «текущего момента» и огорчительной эволюции РХДД (Российского христианско-демократического движения) в сторону противостояния новой власти и союза с лжепатриотической оппозицией, что может надолго загубить идею христианской демо­кратии в России⁵, Сережа, разделивший эти опасения, заметил, что за границей, в Англии проявляли большой интерес к РХДД и его об этом спрашивали. «Во всех случаях, сближение с Бабуриным мне совсем не нравится». А позже добавил: «Я бы с величайшей осторожностью отнесся к идее оппозиции, а тем более к союзу с Бабуриным. Это союз неза что, а против чего. Г. Попов на IV Съезде предлагал антигорбачевский союз с Алкнисом. Слава Богу, не прошло». Вспомнили из Солженицина: «Волка на собак в помощь не зови». И вообще: «Главное сегодня: толкать под руку правительство — грех, потому что оно единственная реальная, хотя, может быть, и зыбкая надежда… То по­следнее, что я думал о политике, я сказал в “Литературной газете”⁶. Да оградит нас Бог от призраков. Там скрытая полемика против Боннэр и Баткина. Бывают геологические перевороты, по поводу которых нелепо ликовать или потрясать кулаками… Самое плохое свойство империи, что она порождает антиимперскую идеологию. Она слишком связана, с одной стороны, с теократией, с другой стороны, с пародией на нее. Империи не могут ужиться друг с другом, они сживают со света друг друга. А сегодня: снявши голову, по волосам не плачут. СНГ — единственный способ спасти то, что еще можно спасти. Разговоры о Союзе безнадежны, по-видимому, уже с 89-го года, не позже первой половины 89-го, но точно, что в 90-м было уже поздно. А о V Съезде смешно говорить: там баранам сказали, что они бараны, что их нет; они поблеяли и разошлись. С V Съезда, на котором голосовали о ликвидации Съезда и Союза, можно мечтать уже не о Союзе с большой буквы, но хотя бы о союзе с маленькой буквы — экономическом, экологическом, культурном и т.п. Что касается упреков в несостоятельности договоров с Кравчуком, то можно напомнить: вексель, выданный даже преступниками и с преступными целями, может быть предъявлен к оплате. И коммунистам их векселя были только что предъявлены (по поводу умозрительно нарезанных национальных республик и провозглашенных на бумаге суверенитетов). Единственная странность, что до сих пор никто не сказал, что при всей возможной разности мнений в качестве основы суждения должна быть принята некая юридическая концепция, которой можно было бы руководствоваться. Так, если все бывшие республики — колонии, то они никак не могут претендовать на присвоение военных баз, а могут только говорить о сроках выведения их с территории, поскольку принадлежат эти базы метрополии». Кто-то звонил Сереже, расспрашивая его о ситуации с ядерными вооружениями и их размещением, ситуации, которую С. назвал головоломной. С. ответил: «Если атомная база на территории колоний, то они не могут претендовать на нее. И на меня можно сослаться».

Звонок в конце января, С. все еще за границей. Когда я пожаловалась ему на странную для «Новой Европы» публикацию итальянцами в первом номере (пусть и в их версии журнала) опуса пропагандиста нечестия, критика «гиперморализма» русской классики, короче — Вик. Ерофеева, Сережа тоже этому неприятно подивился⁷. «При всей широте мы должны иметь направление, в самом в широком смысле христианское… И какие-то вещи должны быть отторгнуты. Этим мы ведь никаких гонений не устраиваем, ибо у людей есть другие возможности печатать свое. Сегодня не годится старая политика неразборчивости. Надо поднимать бедный андеграунд из подполья! Сейчас объединение с андеграундом абсурдно. Нужна если не агрессивность, то определенность по отношению к нему. Не каждое направление нам подходит».

У Сережи есть задание от Жоржа Нива — о Хомякове. «Хочу разговор о славянофильстве начать с Европы. Они ведь не каприз или курьез, а общеевропейское умственное движение. Те же вопросы, что в Европе, но реализовывались несколько иначе. Те вопросы, за которые у нас взялись светские богословы, там решали бы патеры и пасторы». … С. перешел к сравнению христианской и мусульманской земных стратегий. «Как не схожа геополитика христианства с геополитикой ислама. Христианство, как это ясно из реальности Пятидесятницы, может оставить одну местность и перенестись в другую. Задумаемся над тем, что самые святые места — семь Церквей, которым писал апостол Павел, — заняты нехристианами. А сегодня у нас удивительная ситуация: все как бы верующие, даже художник-кощунник, расписывающий светские картинки поверх икон. Хотя бы кто-то был неверующим».

14 февраля, вечером звонит Сережа уже из кунцевской больницы, где находится со 2 февраля, хочет поздравить с приближающимся Сретением и прочитать два новых стихотворения: одно, посвященное московскому гербу⁸.

Стар и мал

Не в расцвете сил, не средовеки —

Стар и мал здесь Божьи человеки.

Тихо птицы над крестами реют,

Адовы врата не одолеют и т.д.

Другое стихотворение — о России⁹.

Жесткиенавершия ветвей,

Что кресты на холмах могильных…

Первым С. писал «О России», много вычеркивая, второе, «Стар да мал», сразу сложилось.

Вообще-то он устал лечиться. Но главное, что здесь он без семьи и без друзей. Слушал по радио выступление Аксючица (у С. теперь есть двухпрограммный приемник): «Даже не столько смысл (это само собой), сколько тон, самоуверенность, удивляет». Снова приходит в «бешенство» (подчеркнул это слово) от андеграунда: никаких норм и правил! Очевидно, «отчитываясь» за ненаписание своего ответа Парамонову, рассказывал, как его порывы возмущения на то, что ему попадается в одной газете, уже излившиеся на нескольких начальных страницах, прерываются попавшимися на глаза еще более возмутительными статьями.

13 августа, уже с дачи, из Переделкино: обещает дать в «Новую Европу» то, что он пишет для немецкого «Меркурия» по истории церкви на советском этапе. «Я иначе хочу писать для нашей печати, чем длянемецкой, поэтому мне нужно еще несколько дней для переделки и дописывания этого текста. Может быть, отдам числа 21—22¹⁰. Внутренне занят одной работой, из которой может возникнуть нечто для меня важное, — об аппиевомсвидетельстве о Христе»¹¹.

17 августа с дачи. Сережу удручает двойничество РХДД (Аксючица, Константинова, Анищенко) да и некоторых кругов православной церкви. Ира прокомментировала: «Аверинцева все больше пугает исламизация православия через борьбу со свободой совести. При этом они не ссылаются на ислам, а ищут отцов в Иосифе Волоцком и единомышленников — в Иване Ильине. Но Ильин говорил о борьбе не со свободой совести, а — с разбойниками, захватившими Россию. Мечтают возродить такого рода симфонию, которая позволила бы силою бороться с конкурентами».

19 августа. С. поздравляет из Переделкина с днем Преображения. Дети пришли из храма, расстроенные радикализмом священника, дерзавшего оспаривать патриарха. Я Сереже рассказала о моих прениях с другим батюшкой, из Тропарева, по поводу высказанных им на проповеди воззрений на демократов, коммунистов, а также на христианские конфессии. Он посоветовал мне обратиться в Данилов монастырь, «там вам все скажут». Я его спрашиваю: «А разве я расхожусь во взглядах с патриархом?». О. Антоний неколебимо повторяет: «Идите в Данилов монастырь». В ответ С. рассказал, как «один иностранец высказал свое беспокойство, не установится ли в России лжетеократия архиереев?». С. ответил: «Нет, нет, нам грозит лжетеократиялжестарцев» и добавил уже мне: «Ты же знаешь, что архиереев у нас никто не послушается».

23 августа, Переделкино. Сережа огорчен «нелепой» статьей в «Известиях» об итальянском городе Бари, где хранятся мощи святителя Николая. «В то время как католики по доброй воле отдали часть крипты православным и теперь там есть православный престол, в то время как они открыли экуменический институт, изучающий наследие Киреевских, что есть тоже жест доброй воли, у нас это все замалчивается. Но выверенных фактов у меня для возражений «Известиям» нет, на даче не могу их достать. А детали очень важны».

6 сентября, утро, звонок из Переделкино. «Я скажу тебе: вроде бы пустяк, а с другой стороны — дело очень серьезное». Наблюдая за новым подростковым поколением, С. поражен, как резко меняются у них вкусы при выходе из детства. Еще вчера отрок признает только Моцарта и презирает «роки», а вот проходит всего ничего, и он уже слушает и защищает их. «Вспоминая свое раннее прошлое, я вижу колоссальную разницу. Я никогда не угождал современности. Не очень мной любимый Гумилев — автор очень близких мне строчек:

Я вежлив с жизнью современной,

Но между нами есть преграда.

Когда я был подростком, мне все не нравилось, но мои сверстники мне не нравились больше всего. Подростком я готовил себя к полному одиночеству, и когда вдруг, позже наступило время общения, — это был подарок. У меня оказались друзья, жена, я читаю лекции… Книги иностранные я читал больше, чем русские, но я уважал русскую классику. Я вообще уважаю авторитеты… легализованные».

В конце 20-х чисел сентября по телефону мы вернулись к обсуждению соловьев­ской конференции, в которой оба участвовали. Мы восстановили такую картину. В первом заседании (23 сентября), говорят, выступал Кравец, всех напугал и сам испугался, и ретировался, избавившись от возмущенных вопросов. С. вспомнил, как развязалась полемика с «князьями церкви». Отец Валентин Асмус уверял, что антихриста Соловьев писал с себя (старая история!): те же многознание, художественные способности и т.п. Вообще, говорил о нем с неприязнью (что зачастую сквозит у клерикально облеченных лиц по отношению к «вольнообязанным»). Тут ввязалась я, возражая предшествующему выступающему: Соловьев действительно был многоодаренный человек, способный и к самопародированию, но в данном случае версии отца Валентина мешает одна «небольшая закавыка», очевидная из текста «Трех разговоров»: антихрист всем хорош, только имени Христа не выносит, в то время как Соловьев, напротив, без Христа ни шагу.

Но еще более несообразным задаче показалось выступление отца Александра Шаргунова, напоминавшее по стилистике инквизиторский суд, при очевидной разнице талантов: обличающего клирика и — обличаемого мыслителя. Мы присутствовали при попытке наложить печать на уста и на саму мыслительную способность, дарованную человеку Богом. Везде-то, согласно о. Александру, успел Соловьев быть вредоносным еретиком. Начал он катить свой «ком обвинений» с того, что не так страшно прямое богоборчество, как тонкая подмена. Главный дефект Соловьева, оказывается, — смешение тварного с нетварным, Софией. В подтверждение, в качестве христианского авторитета, цитировал нашего «турецкого игумена» Леонтьева, не упоминая о том, что тот был на 90 процентов восторженным поклонником Соловьева. Говорил о «нечистоте» Соловьева (но кто же боролся с «нечистотой», если не Соловьев?!). Был и перл, — хотя и не новый: «Соловьев соблазнил не только православных, но и католиков». Был и итог: соловьевская мысль — не главная в русской мысли. (А что же главное?Космизм?) «И вообще, кто ему дал право говорить от имени Церкви!?». Я позволила заметить отцу Александру: Соловьев никогда не выступал от имени Церкви, при том, что много говорил о Церкви. Но главное: человеку отец Александр оставляет право мыслить, однако до тех пор, пока дело не доходит до вопросов существенных. Он накладывает запрет на философию, на размышление человека, ограничивает свободу совести, данную Богом, оставляет одну церковную теологию для церковных людей. Тут вступает Сережа, который еще раньше предложил мне переписываться, благо мы сидели рядом, и я прочитала выведенные церковнославянской вязью два слова: «учители уныния» и еще одно, более грозное. Его возражение касалось «эмоциональной» стороны — взгляда о. Александра на человеческое сердце. Начав с характерного для С. дипломатического реверанса («я не поправляю, а дополняю»), он вскоре «вошел в раж»: «Как же отец Александр представляет себе отношения между Спасителем и грешниками? Если грешник не способен любить, то приход Христа на землю бессмыслен». И тут символически и/или промыслительно вдруг в зале потух свет. Позже Сережа поделился со мной мучившим его вопросом: «Почему о. Александр состоит в «Обществе Соловьева»? Я же не состою в обществе Горького, хотя, вероятно, отношусь к этому писателю лучше, чем отец А.Ш. к Соловьеву».

14 июня 1993, звонил Сережа, он только что приехал из европейских весей, рассказал о выступлении на католическом коллоквиуме в Германии под руководством кардинала Пупара, который попросил его говорить о будущности христианства¹². С., как он сказал, выступал «в духе Савонаролы». Начал с Новалиса: о христианстве и Европе. Констатировал, что сегодня «сексуальная революция» перешла из разрешительной стадии в террористическую. «В мире нынешнем надо бороться за право не быть сума­сшедшим». Есть еще, правда, оазисы, которые хранит Бог. Но пустыня будет расти, и мы, христиане, должны к этому приготовиться, приготовить пути Ему. Согласился с тем, что было сказано в нашей с Ирой «Summaideologiaе»: плюралистический релятивизм эксплуатирует чужой базис — правовой демократии — и долго на этом не продержится. Но Бог может изменить все в лучшую сторону. Кончили разговор так: «Пустыня или нет,— сказал Сережа,— но ведь мы будем бороться?!» — «Конечно! Несомненно!»

8 сентября, Сережа поздравляет с Днем ангела. «Я очень люблю этот день — День ангела также моей мамы, моей жены, праздник Владимирской иконы Божьей Матери — покровительницы нашей семьи. Моя покровительница — икона Знаменья; покровительница Маши¹³ — Иверская, потому что она родилась в этот же день; по григорианскому календарю — это день Рождества Богородицы.

30 октября. «Кто такая эта твоя критикесса?» — спросил Сережа, который натолкнулся на разносную статью «Наследие о. Павла Флоренского: А судьи кто?» в том же, 165-м, номере «Вестника РСХД», где были опубликованы два его стихотворения. И огорченно добавил: «Нет такого журнала, с которым можно было бы согласиться». И нам обоим трудно было представить, чтобы в этом особенном, христианском, любимом журнале могла появиться ждановщина. «Другое дело,— сказала я,— что в послед­нее время нет-нет, да и появятся в нем велеречивые благоглупости “с Востока”. Но ведь это понятно: как отказать? «Миллионы лет томилась душа, так поди же, душенька, погуляй». «В каком-то смысле, — заметил С., — то, что эта дама написала о Флорен­ском, еще комичнее. Я не знаю ни одного богослова, который пользовался бы такого рода адвокатами: так и представляешь ее, окруженную богословами…» Тут я вспомнила, как один из вырвавшихся на волю — погулять на страницах этого журнала — с какой-то обидой обличал меня, посмевшую в «Философской энциклопедии» проявлять независимость при тоталитарном режиме, рассуждая в тоне Фомы Аквинского. Сережа даже развеселился и вспомнил, как в каком-то давнем номере «Вестника» он «прочитал венок сонетов одного заключенного поэта из нашего архипелага, где тот с торжеством рисует картины восстания народов против России. Когда чуть ли не во время перехода улицы о. Иоанн Мейендорф спросил меня о моем впечатлении от этих стихов, я ответил, что человек, который просит, чтобы на его родную землю пришло кровопролитие и мечтает принять в этом участие, /страшен/, и я не знаю, как это можно печатать в христианском журнале».

Поговорили о критиках в свой адрес. Сережа сказал, что даже не читает их. «Одна знакомая звонила из Питера и сообщила, что меня назвали глупым. Я, может быть, глуп, ответил я, но не до такой же степени, чтобы волноваться о том, что обо мне пишут».

1    «Философия побежденных», 1991. Вып. 1, 2.

2    Речь идет о его выступлении на незадолго до этого прошедшей конференции «Евразийская идея: вчера, сегодня, завтра» в Комиссии по делам ЮНЕСКО.

3    Его жена Наталья Петровна.

4    Церковь арх. Михаила в Тропареве.

5    Основатель РХДД, В.В. Аксючиц, по образованию философ, защитник Белого дома во время путча 1991 года, был избран в Верховный Совет и благодаря высокой трибуне и зажигательным выступлениям смог громко заявить о своей инициативе, вселив надежды на успех движения. Однако в дальнейшем руководство РХДД отклонилось от объявленного курса, вошло в коалицию с вождями красно-патриотического фланга, а во время осады все того же Белого дома в 1993-м оказалось среди сторонников Хасбулатова и Руцкого и в результате свело христианско-демократическое движение со сцены. Между тем идея христианской демократии, развивавшаяся в России в начале прошлого века братьями Трубецкими и С. Булгаковым, но по известным причинам не получившая практического воплощения, — это как раз то политическое направление, в котором Россия на новом историческом переломе нуждалась не менее, чем послевоенная Европа, силами христианских партий поставившая заслон левому радикализму.

6    «Литературная газета», 1991, 25 сент.

7    Он состоял членом редколлегии этого журнала, выходящего на двух языках.

8    См.: Аверинцев С. Стихи духовные. Киев, 2001, в разделе «Ангелы народов», гл. Московские стихи. С. 46.

9    См.: Там же. С. 55.

10    Статья была опубликована под названием «Мы и наши иерархи — вчера и сегодня» в «Новой Европе», 1992, № 1.

11    Деян 9: 3 — 9.

12    Русская версия доклада, прочитанного по-немецки 30 мая 1993 года  в Клингентале близ Страсбурга, опубликована в «Новой Европе», № 4, под заглавием «Будущее христианства в Европе».

13 Дочь Аверинцева.