"И стали они жить-поживать" - читать интересную книгу автора (Багдерина Светлана Анатольевна)

Часть пятая

— …Нас не догонят!.. — Саёк восторженно подпрыгнул и ткнул кулаком в подбрюшье светлеющему небу.

— Если успеем перейти на ту сторону, им до нас не добраться, — подтвердила Находка.

— Тогда — вперед, — мужественно выпятив нижнюю губу, скомандовала Серафима. И, подавая личный пример и стараясь не думать, о том, что всю ночь она провела именно таким образом — на бегу, продираясь сквозь прибрежные кусты, проваливаясь в непредвиденные ямы — сухие и наполненные до краев водой, спотыкаясь о притаившиеся под безобидной травой камни и коряги, решительно возглавила их маленький отряд.

Кто сказал, что парчовое платье до пола не предназначено для кросса по лесу?

А спать вообще вредно.

— А там у вас что, мост, лодочник или паром? — поинтересовалась царевна, оглядываясь на ходу на октябришну, и заодно желая удостовериться — поспевает ли за ней ее двор.

— Нет, ваше царское вели… Серафима… ничего нет, — замотала рыжей головой та.

— А как же тогда?..

— Мы должны попросить батюшку-Октября пропустить нас.

— Как?

— С уважением. А если понадобится — проведем обряд, принесем жертвы…

— Да нет, как он нас пропустит? В разные стороны потечет?

— Не знаю, ваш… Серафима. А только если захочет — пропустит.

— А если нет?

— Ну, значит, плохо попросили… Надо хорошо просить.

— М-да… Действительно… Чего уж понятнее… — хмыкнула Серафима и, ничуть не успокоенная, стиснула зубы, собрала всю волю в кулак, чтобы не свалиться и не заснуть на месте, и прибавила шагу.

Находка остановилась, отломила от своей скудной порции завтрака по кусочку хлеба и колбасы, с поклоном опустила их в воду ручья, и только после этого, жуя на бегу, пустилась догонять царевну.

Саёк, замыкающий процессию, с самым серьезным видом поспешил поделиться с ручьем своей порцией завтрака — от вчерашней насмешки не осталось и следа. Вечерний разговор Находки с хозяином ручья, похоже, серьезно вмешался в его представление о мироздании, демонологии и ориентировании на местности.

Кроме того, на него снисходило и с каждым шагом закреплялось в сознании ощущение, что теперь, сообразно обстоятельствам, вперед, оставив в далеком прошлом недочищенную картошку и котлы, должна выступить новая личность. Обязательно великанского роста, длинноволосая, небритая, с двумя двуручными мечами за спиной и с грозным именем, оканчивающимся на "Варвар", "Разрушитель" или, на худой конец, "Непобедимый". И говорить она должна, скупо и многозначительно цедя веские слова, мужественно нахмурившись и выпятив челюсть, чтобы всем сразу становилось ясно: перед ними — герой, отважный воин и надежный защитник ее величества Елены Прекрасной, с которым шутки плохи.

Но поскольку мечей у него пока не было, стать громадным и волосатым в одночасье не представлялось возможным, а что лучше — "Варвар", "Разрушитель" или "Непобедимый" так быстро было не решить, то Саёк для начала решил просто сделать героическое лицо. Но тут же споткнулся, прикусил язык и получил нависшей слишком низко предательской веткой по глазам.

— Ой-ёй… — вырвалось у него совсем не героическое восклицание. — Ай…

Находка встревожено оглянулась.

— Что с тобой?

— Ничего… — смутился он. — Это я… тебя окликнул… спросить… хотел…

— Про что?

— А… это… этот… хозяин ручья… вчера… Это был сам Октябрь? — ловко вывернулся из сомнительной даже для начинающего героя ситуации Саёк. Тем более, что это ему было действительно интересно.

Она отвернулась, задумалась на минуту, то ли дожевывая кусок, то ли размышляя, стоит ли рассказывать все человеку не из их народа, но все же повернулась снова, рискуя заработать острый приступ косоглазия — нужно было одновременно смотреть и на поваренка, и под ноги.

— Нет, это не он был. Это один из его сыновей. Все ручьи, малые речки, речушки, что в него впадают — его дети.

— Но ты же Октября просила помочь тебе, когда вызывала, а не какого-нибудь сына! И тогда, когда в первый раз мы с ним едой поделились, тоже говорила "Октябрь-батюшка"! Я же помню, не глухой!

— Когда с хозяином речки говоришь, надо всегда к Самому обращаться, — строго нахмурившись, пояснила Находка. — Тогда и местный хозяин — его сын — тебе ответит. За своего признает. А имен сыновей никому знать не дано. Не человеческого это ума дело. Только одному Октябрю-батюшке они ведомы.

— А почему? — не унимался юный следопыт и фольклорист, подвинувший на время скалоподобного героя.

— Потому что в имени, в настоящем имени — власть над тем, кто его носит.

— А Находка — твое настоящее имя? — заинтересовалась тут и Серафима.

— Нет, конечно! — воскликнула рыжеволосая девушка. — Какой же октябрич другому человеку, не из семьи, свое настоящее имя скажет! Извините, ваше цар… Серафима… величество…

— Просто Серафима, Находка. Я не ищу дешевой популярности.

— Серафима… Извините… Так вот, брата моего, например, зовут Подкидыш. Отца — Чужак. Мать — Брошенка.

— Странный какой-то у вас в семье подбор имен…

— А это не только у нас в семье — это у всех октябричей так заведено. Это чтобы блудни не пришли, и ребеночка не забрали.

— Кто-кто не пришел? — споткнулась Серафима.

— Блудни. Кто-то говорит, что это души умерших лихих людей. Кто — демоны лесные. Кто — дети брошенные. Кто ведь чего напридумывает. Только их все стороной обходят, хоть и не знают ничего толком про них. Но самое главное, что точно известно — они раньше, бают, приходили по ночам в деревни, когда туман опускался, и воровали детишек прямо из изб.

— Зачем?

— А самое дорогое в семье — это ребеночек. Вот они самое дорогое у людей и забирали, к себе уносили. Они унылые, у них ни радости, ни покоя нет, вот они людям и завидовали. А так придут — услышат, что имена вслух говорят такие никчемные, не завидуют, и не берут никого. Какая радость может быть, думают они, от Негодника или Замарахи?

— Находка, эй, Находка, — озадаченно подергал Находку за косу Саёк. — А зачем им родители детей-то отдавали?

— Да никто им ничего не отдавал. Что ж они, дурные, что ли, отдавать-то? Они и слышать не слыхали, и видеть — не видали! Найдет на дом туман, а как рассеется, глядь-поглядь — ан нет дитяти. И никто ничего не помнит. Ровно спали все.

— Находка, эй, Находка, — снова последовало нервное подергивание косы.

— Ну, чего тебе опять? — оглянулась та. — Я из-за тебя сегодня точно в воду свалюсь, неугомонный, или глаз вичкой выхлещу!

— А меня блудни не украдут? — вид у поваренка был бледный и испуганный. Как же он сможет спасать царицу Елену, если его утащат какие-то блудни?!

— Тебя-то? — Находка искоса оглядела их защитника. — А твое имя что означает?

— На нашем говоре — "олененок безрогий", — несколько смущено признался поваренок. Что бы он ни говорил, а звучало это совсем не мужественно, и он последние несколько часов только тем и занимался, что придумывал себе имя покрасивее, погероичнее, единственному защитнику самой царицы Елены Прекрасной приличествующее. Что он только на себя ни примерял — и Медведя, и Орла, и Барса, но в глубине души он со стыдом и обреченностью чувствовал, что назовись он хоть Змеем-Горынычем, на самом деле как был он Сайком, так и останется.

Находка тем временем серьезно обдумывала вопрос. И, наконец, пришла к выводу:

— Ну, если даже безрогий, то не украдут, — уверенно заявила она, не оборачиваясь.

— Даже безрогий… — эхом печально вздохнул поваренок и отчего-то расстроился. — Даже блудни-то на меня не позарятся… И уродился-то я такой никчемучный…

Но долго грустить он не умел.

— Находка, а слушай, Находка! — как за веревочку звонка, поваренок снова потянул за косу. Но вместо "дзинь-дзинь" раздалось "Да что тебе опять!.."

— А послушай, Находка, если я к хозяину ручья обращусь, он мне ответит? — Сайка озарила новая идея.

— Тебе-то? — Находка даже остановилась, чтобы повнимательней оглядеть его. Но это не помогло — ответ не нашелся.

И она поспешила вприпрыжку догонять царевну.

— Не знаю. Вообще-то, ты не из октябричей, — бросила она на ходу через плечо.

— А, может, ответит?

— А может, и ответит.

— Но я же не из вашего народа, я же из костеев, ты ж сама сказала!

— Да почем я знаю, ответит, не ответит! — вспылила октябришна, зацепившись ногой за полегшую траву и едва не оказавшись в гостях у хозяина ручья. — Что ты ко мне привязался, докука! Под ноги лучше смотри!..

— Да ты сама смотри!

— Да ведь я же с тобой разговариваю! Ты же сам меня отвлекаешь, зудишь и зудишь, как комар!..

— А ты все время ворчишь! Думаешь, если я младше тебя, то от меня можно как от маленького отмахиваться!

— Да ты маленький и есть!

— Это я только ростом маленький, потому что ем мало, а так я уже взрослый! — если бы Саёк был котенком, он бы сейчас выгнул спину дугой и встопорщил шерсть — чтобы казаться больше и воинственнее, чем есть на самом деле.

— Это сколько, интересно, тебе лет, взрослый? — насмешливо фыркнула Находка, снова оглядываясь через плечо.

— Семнадцать! — вызывающе заявил поваренок. Но уловив на себе теперь еще и удивленный взгляд царевны, смутился и пробормотал: — Через два года будет…

— Это тебе-то через два?! — возмущенно оглянулась Находка. — Да хорошо, если через семь!..

— Ну, через четыре! — ворчливо отодвинул свой возрастной рубеж поваренок на шаг и вытянул шею, пытаясь выглядеть, не слишком ли разочарована царица его вопиющим малолетством. — Героем можно быть и в трина…

Коряга нашла героя.

Зацепившись ногой за притаившуюся под полегшей сухой травой толстую кривую ветку, поваренок полетел носом в землю.

Не зная, куда от стыда деваться от такого начала карьеры единственного защитника ее величества, он замычал, как от боли, прижался бессчастной своей головушкой к земле и вздрогнул.

— Земля!.. — вытаращив глаза, вскочил он, позабыв о предыдущем желании провалиться сквозь землю или стать жертвой блудней. — Земля!!!..

— Где земля? — встревожились его подзащитные.

— Земля дрожит!!!..

Серафима мгновенно закрутила головой по сторонам, изучая, запоминая, анализируя окружающую их местность — до последней кочки, дерева, ручейка, тропинки…

— Это погоня!.. — Находка побледнела — на лице остались только глаза и веснушки — и прижала руки к груди. — Они нашли наш след!.. Ой, ваше величество Серафима!.. Что делать?!.. Что делать?.. Ой, батюшка-Октябрь, спаси нас — помоги!..

…тропинки…

Саёк выцарапал из травы свалившую его так вовремя коряжину и встал, набычившись и выставив вперед челюсть, лицом к невидимым пока преследователям.

Это, конечно, не двуручный меч…

— Бегите, я их задержу!.. Ой…

…тропинки…

Теперь ее заметил и Саёк.

— Смотрите, тропинка! — радостно воскликнул он, и для наглядности ткнул в ее сторону своим оружием. — Бегите туда! Может, там люди!

— Это звериная тропа к водопою, — угрюмо охладила его надежды царевна. — Хотя… постой.

Она быстро выудила из кармана носовой платок, так любезно когда-то предоставленный первым советником Костея Зюгмой, завернула в него камень и запулила им верх по тропе. Пролетев десятка полтора метров, камень выпал из платка, оставив его висеть на ветках шиповника.

— Быстро переходим на тот берег и затаиваемся! — скомандовала она, и первая, подавая пример, содрала с ног сапоги.

— Я их задер… — едва ворочая прикушенным вторично языком, попытался было возразить поваренок, но царевна не дала ему погибнуть героем. Она без лишних разговоров ухватила его за руку и поволокла за собой на ту сторону, как мать — капризного ребенка из "Детского Мира".

Находка, собрав полы платья в один кулак и зажав ботинки в другой, вприпрыжку последовала за ними.

Едва они успели нырнуть в кусты на том берегу и затаиться, как из-за изгиба ручья, ломая нависающие над водой ветки, черным, топорщащимся железом табуном, вылетели две беды, поднимая вокруг себя фонтаны брызг. На закорках первого умруна, как на боевом коне, восседал штандарт-полковник, чуть сзади, на своих гвардейцах — оба сержанта с мечами наголо — то ли готовые в любую секунду вступить в бой с улизнувшей пленницей и ее прислугой, то ли просто вспомнившие детство.

Штандарт-полковник не отрывал взгляд от земли.

Поравнявшись со спускающейся к воде звериной тропой, Атас выкрикнул команду остановиться.

Он спешился, за ним сержанты, и все трое осторожно затоптались на месте, о чем-то переговариваясь вполголоса.

— Так вот как они смогли так быстро догнать нас, верхом на… — зашептал было еле слышно Саёк, но Серафима бесшумно, но быстро захлопнула ему рот ладонью.

— Тс-с-с-с!!! — сделала большие глаза Находка.

— Тс-с-с-с!!! — поддержала ее Серафима.

Вдруг ветка березы рядом с ними задрожала, закачалась, осыпая их золотыми листьями.

Штандарт-полковник замолчал, повернул голову в их сторону и настороженно зашарил колючим взглядом по кустам, где притаились беглецы, и лесу за их спиной.

Все трое медленно подняли глаза к ожившей ветке, ожидая увидеть самое страшное, и увидели.

Прямо над ними, метрах в двух, переминаясь с лапки на лапку и рассматривая их то одним глазом, то другим, сидел дрозд.

Если бы он был человеком, Серафима могла бы поклясться, что он прокашлялся, устроился поудобнее, завел глаза под лоб и стал вспоминать заготовленную дома речь.

Подумать только, Серафима до сей минуты считала, что Находка побледнеть больше не в состоянии.

Без единой кровинки в лице — даже веснушки побелели — октябришна, едва шевеля непослушными губами, прошептала:

— Дрозд-болтун… Он людей увидел… сейчас затарахтит… всех переполошит… не отстанет… Мы погибли… Они нас найдут… Они нас увидят… Батюшка-Октябрь… помоги-спаси… Мамочки родные… Ой-ой-ой…

Какой дурак сказал, что болтун — находка для шпиона?!..

Пока Серафима, лихорадочно стреляя глазами по сторонам, соображала, чем можно зловредную птицу укокошить или прогнать, над головами у них послышалось и стало стремительно приближаться низкое жужжание. И не успел дрозд-болтун опомниться и сказать последнее "прости", как с неба на него свалилось нечто, похожее на небольшую черную дыню с крыльями, схватило его и, удовлетворенно гудя и причмокивая на лету, умчалось прочь.

Атас подозрительно покосился в их сторону еще раз, но тут его внимание отвлек вернувшийся бегом с разведки звериной тропы сержант Юркий. В руке, как будто опасаясь, что он тоже может внезапно исчезнуть, как его хозяйка, командир беды крепко сжимал платок Серафимы, подброшенный ей туда несколько минут назад.

— Нашел на тропинке, ваше превосходительство! — самодовольство и радость так распирали сержанта, что взорвись он невзначай, его клочки долетели бы до лукоморской царевны и ее двора даже через ручей. — Они побежали туда!

Ничего не сказав, штандарт-полковник только яростно зыркнул на свой отряд, и тут же его и сержантов подхватили на руки и водрузили на шеи их "скакунов".

— Вперед по тропинке! — прорычал он. — Догнать и схватить! Быстро!!!..

И оборванные, грязные, мокрые умруны, хлюпая и причавкивая теряющими на ходу подметки сапогами, понеслись мимо него прочь.

Находка рядом с Серафимой прищурилась, вперилась горящим взором в затылок бравому штандарт-полковнику, и тихо, но с чувством прошипела:

— Гвоздей тебе в ноги, ни пути тебе, ни дороги!..

Дождавшись, пока промчится мимо весь его отряд, Атас ударил пятками в бока своего умруна и выкрикнул:

— Пошел за ними бегом!..

Сделав два шага, гвардеец споткнулся о незаметный, но прочно втоптанный в тропу камень и, даже не пытаясь обрести равновесие, грузно повалился ниц и растянулся во весь рост.

Штандарт-полковник, как ракета с пусковой установки, головой вперед полетел в заросли шиповника и скрылся там целиком.

— А-а-а-а-а!!!.. С-с-с-скотина-а-а-а!!!.. Убью-у-у-у-у!!!..

Изрыгая проклятия и угрозы в адрес безмолвно вскочившего на ноги и вставшего по стойке "смирно" умруна, Атас выбрался из кустов, вскочил на спину своего двуногого "коня" и, лупя по всему, до чего могла дотянуться его свободная, изодранная в клочья шипами рука, пришпорил его и был таков.

Увидев мельком его лицо, Серафима болезненно поморщилась и от души посочувствовала неудачливому ездоку.

— Эк ему повезло… — пробормотала она, покачивая головой, — Словно кошки драли… Места живого на роже нет…

И тут ее вдруг осенило.

Она повернулась к Находке и строго пробуравила ее подозрительным взглядом:

— Это ты?

Рыжеволосая девушка не стала отпираться или делать вид, что не поняла.

— Я… — виновато опустила она глаза и мучительно покраснела. — Простите, ваше царст… Серафима… Я не хотела… Но он ко мне всю дорогу приставал… только из кареты выйду… проходу не давал… мерзкий… липкий… отвратительный… Простите…

— Да ты что, Находочка, я не об этом! Ты что! Так ему и надо! — замахала на нее царевна. — Тем более, если приставал, противный. Или мерзкий? Короче, гад. Надо было мне сказать — я бы ему поприставала, крысюку. Но сейчас я не об этом говорю. Я о том, что правильно ли я поняла — ты пожелала им споткнуться, или расшибиться, или как ты там выразилась…

— Гвоздей в ноги, ни пути, ни дороги, — восхищенно подсказал Саёк.

— Вот-вот. И они тут же загремели. Это из-за тебя?

— Д-да, — все еще не поднимая очей, призналась Находка.

— Так ты — ведьма?

— Ведьма?.. Я?.. — испугалась та. — Нет, что вы, ва… Серафима… Нет, я обыкновенная, как любой октябрич… Наши ведьмы — только у нас они называются "убыр" — такое сотворить могут, говорят, что мне и не снилось, не виделось!.. А это — просто маленький заговор. Его любой октябренок знает. Он и сработать-то может только когда октябрич по-настоящему сердится. И только в краю Октября-батюшки. Это он нам силу дает, какую ни есть. А вдалеке от него мы от остальных костеев ничем не отличаемся.

— И убыр ваши? — вступил Саёк.

— Убыр-то?.. Не знаю. Никогда не видела, не слышала и, батюшка-Октябрь смилуется, не увижу и не услышу, — твердо отрезала Находка.

— А это… когда умруны остановились и стали кругом нюхаться… Что это было? — продолжила расспросы Серафима.

— Так это они нашли платок вашего цар… Серафи… то есть, вас… и побежали…

— Да не про это я!.. Я про дрозда. Кто его сцапал?

— А-а, это… Это — муха.

— МУХА?! — вытаращила глаза царевна. — Это была муха?!.. Постой, Находка. Это что — шутка такая?

— Нет, что вы, ва… Серафима! — на лице октябришны было написано, что она скорее сама бы взлетела и придушила предательскую птицу, чем пошутила бы над своей повелительницей. — Это муха была! Муха! Октябрем-батюшкой клянусь!..

— Так ведь такая муха и человека загрызть может!.. — изумленно, не сомневаясь более в словах октябришны, покачала головой царевна. — Она ж не глядя налетит, так с ног сшибет!

— Сшибить — сшибет, — согласилась Находка. — Дурные они. Мухи, чего с них взять. А вот людей не трогают. Они что попало не едят. Они только дроздов таскают.

— Мухи?.. Дроздов?.. — до Серафимы все еще плохо доходило услышанное.

— Ну, да. А на зиму улетает за ними на юг. Я ж говорю — больше она ничего есть не может. А лет семь назад к нам приезжала искпедик… эпсидик… эскпидик… ну, пятеро волшебников откуда-то с края света, с самых выселок, где и люди-то не живут, поди… Из Шиньтони, что ли, или как то вроде того… Там школа у них с таким смешным названием… Ниже Крысы… Шире Зайца… Уже Морской Свинки… Нет, все не то… Ага, вспомнила! Выше Мыши![78] Так вот, они специально, чтобы наши края изучать, в такую даль летели… И они сказали, что это муха-дроздофила, по научному, что это они ее открыли, и что больше такой нигде во всем Белом Свете нет, и не было никогда.

— Ну, и края тут у вас, Находка, — недоверчиво улыбаясь, обвела окрестности рукой царевна. — То пьяные муравьи, то блудни, то мухи-птицееды…

— А вот такие у нас края, да, — с горделивым достоинством кивнула девушка, как будто все местные чудеса были ее единоличной заслугой. — Эти волшебники сказали, что у нас тут… сейчас вспомню… Название такое мудреное… Научное… Умные люди выдумали… Ах, да. Точно. Вспомнила. Октябрьская Ненормалия. Вот.

— Ну, ладно. Хорош сидеть, — с тяжелейшим вздохом, переходящим в кряхтение, Серафима натянула сапоги и поднялась на истерично протестующие ноги. — Куда теперь, Находка? На ту сторону нам пока ходу нет. К ручью близко подходить опасно — вдруг увидят. Придется идти по лесу. В какой стороне река?

— Вон там должна быть, — девушка махнула рукой на восток. — Это если вдоль берега ручья пойти. А если напрямки идти, по лесу, так даже быстрее получится. Километров пять-шесть вместо семи-десяти.

"Пять!!!.. Шесть!!! Вместо семи!!! ДЕСЯТИ!!!.." — взвыли усталые ноги, но им права голоса голова не давала, хоть и в случае чего отдуваться придется именно им, а не авантюристке-голове.

Голова же, снизойдя до чужих проблем лишь мимоходом, всего лишь отстраненно поинтересовалась:

— А не заплутаем?

— Нет, что вы, ваш-ш-ш… Серафима. Тут и заплутать-то негде. Иди себе прямо. Я выведу, вы не беспокойтесь.

— Ну, смотри, если выведешь, — с сомнением покачала головой царевна, но спорить у нее сил не было. — Тогда быстрей пошли. А то, не ровен час, поймут, что мы их за нос водим, и вернутся. И тогда нас не спасет даже твой Великий Октябрь.

— Выведу, — твердо заявила Находка, поморщилась, набрала полную грудь воздуха и кое-как встала с таким же обреченным кряхтением.

— Выведем, — зачем-то принял коллективную ответственность Саёк и тоже поднялся, держась за березу, но стиснув зубы. Герои не кряхтят. — Мы готовы.

— Только по короткой дороге, — напомнила Серафима.

— Тогда нам туда, — махнула рукой в сторону от ставшего опасным ручья девушка и, не колеблясь, пошла вперед.

Трава при первом же касании их ног зашевелилась и, извиваясь, заметалась, спеша расползтись в разные стороны.

Серафима и Саёк остановились.

— Идите, идите, — приободрила их Находка.

— Но трава ведет себя как-то… странно… — намекнула царевна.

— А, эта… Не обращайте внимания. Это живучка ползучая. Она старается отгадать, в какую сторону мы пойдем, чтобы убраться у нас из-под ног. Чтоб не топтали ее.

— Ишь, хитрая, — Саёк опасливо потрогал траву носком сапога, наблюдая, как она расступается перед ним, но так и не решаясь наступить на нее.

— Ползучая, — уточнила Находка.

— И зеленая, как летом…

— Она и под снегом всю зиму зеленая. Живучка, — пожала плечами девушка.

— Не такая она какая-то…

— Да ты ступай нормально, ничего ей не будет, — отмахнулась от его опасений Находка.

"А мне?!" — хотел спросить поваренок, но вовремя вспомнил, что герои травы, даже ползучей и зимой и летом одним цветом не боятся, и просто, зажмурившись, сделал шаг на панически пошедший изумрудными волнами живой ковер.

Серафима взяла наизготовку свой старый метательный нож, кочевавший у нее из рукава в рукав еще с лукоморских времен, и пошла за Сайком, каждую секунду оглядываясь на ту сторону леса и напряженно вслушиваясь — не возвращаются ли умруны — пока ручей не скрылся из вида за деревьями.

Пройдя с полкилометра, Находка остановилась, оглядываясь по сторонам, как будто стараясь что-то вспомнить.

— Что случилось? — подошла к ней Серафима.

— Мы заблудил… — начал было Саёк, но Находка мгновенно запечатала ему рот ладонью и сделала страшные глаза.

Причем, у Серафимы было такое впечатление, что ей не пришлось даже стараться.

— Тс-с-с-с!!! — зашипела она на него едва слышно. — Не говори здесь этого слова! Понял?

— Какого слова? — промычал из-под ладошки поваренок. — Убери руки! Они у тебя немытые!

Находка смутилась, отдернула ладонь, и Саёк тут же еще раз уточнил:

— Какого слова? Заблу…

— ТИХО!!! — маневр с ладонью мгновенно повторился.

— А что случилось, Находка? Нас подслушивают? — колючим, как кинжал, взглядом царевна зашарила по прилежащей природе.

Но все вокруг было тихо.

Деревья стояли на месте.

Трава не делала попыток сбежать.

Даже камни вели себя образцово.

Слишком тихо…

Перед ними открывался спуск в низинку, еще затянутую утренним туманом, и у самых их ног тек не спеша голубой ручей.

Находка растеряно оглянулась, стараясь не встречаться взглядом с царевной, и прошептала:

— Может, пойдем обратно?.. Пока не поздно?..

Не задумываясь слишком над второй частью предложения, Серафима решительно покачала головой:

— Поздно. В любую минуту они могут обнаружить, что мы их одурачили, и вернуться. Назад нам ходу нет. А что тебе не понравилось там?

Октябришна помялась и призналась:

— Там… Место… это… нехорошее…

— Почему нехорошее? — все еще отплевываясь и стирая грязь с губ, спросил поваренок. — Там же ручеек, сын Октября!

— Это не ручеек, — покачала головой Находка. — Это трава. Синюха голубая.

— Ну, и что?

— Видишь этот туман? — отчаянно ткнула вперед она. — Помнишь, что я тебе по дороге рассказывала?

Саёк сложил два и два и вытаращил глаза.

— Это здесь?..

— Да…

— Послушайте, заговорщики, мы тут еще долго будем стоять и таращиться на этот овраг? — возмутилась Серафима. — Вперед!

— Может, проскочим… Батюшка-Октябрь поможет… — сама не веря своим словам, прошептала Находка и жалобно оглядела своих спутников.

— Идти надо будет быстро, друг за другом. Держаться за плечо того, кто впереди. Говорить только шепотом, а лучше — молчать… И смеяться нельзя ни за что. Пожалуйста? — просительно заглянула она в глаза царевне. — Если… То есть, когда пройдем, я вам все объясню…

— Хорошо, — нетерпеливо кивнула та. — Только быстрей!

— Айдате, пошлите… — ссутулившись и даже, казалось, став меньше ростом, октябришна подобрала подол платья и заскользила по влажной глине обрыва, хватаясь на пути за редкие вихры засыхающей травы.

Саёк и Серафима заскользили за ней.

Голубая вода при ближайшем рассмотрении и впрямь оказалась травой — невысокой, кучерявой, похожей на клевер, липкой и влажной на ощупь, с гнилым болотным запахом — царевна из любопытства сорвала один листочек, помяла в пальцах и тут же с отвращением бросила.

Ну и гадость.

Когда уже это кончится?..

Ни веточка под ногой не треснет, ни лист не зашуршит. Как по облаку идем… Неужели этот туман так звуки крадет? Что-то у них тут неладно…

Одним словом — ненормалия.

Между тем туман вокруг них сгущался с каждым шагом. Через несколько сотен метров ясно можно было различить только стволы деревьев в радиусе двух метров и спину бесшумно крадущегося впереди Сайка.

Будем надеяться, что он крадется не просто так, а за Находкой.

Потому что если он выпустит ее косу, то в таком тумане можно проблуждать остаток жизни.

Не то, чтобы он был таким уж и длинным, что-то подсказывало ей. С первого взгляда на него было видно, что этот туман не из тех, кто, мирно повисев над землей в низинке, с первыми лучами солнца смущенно и поспешно ретируется в свою норку (с местных туманов и это станется, совсем не удивлюсь, если так оно тут и происходит).

Хм… Интересно, зачем Находка предупреждала нас, чтобы мы здесь не смеялись? По-моему, смеяться тут может только пьяный сумасшедший.

Причем после трех недель запоя, раньше не получится…

— Ах-х-х-х-х…

Слева, совсем рядом, раздался неясный полушепот-полувздох на грани слышимости.

Серафима вздрогнула и быстро повернула голову в том направлении.

Никого.

Никого не видно, тут же поправила она себя. В пяти шагах мог промаршировать с песнями и оркестром целый отряд умрунов, и она бы их даже не заметила.

И, скорее всего, не услышала…

Чу!.. Что это?..

Померещилось?..

— Ах-х-х-ш-ш-ш-х-х-х…

Вздох повторился — на этот раз чуть громче и справа.

Она даже не потрудилась повернуть голову — все равно никого не видно.

Саёк, похоже, в этот раз его тоже услышал — он испуганно дернулся и втянул голову в плечи, слишком напуганный, чтобы еще и попробовать выяснить, кто это тут так печалится.

Серафима видела по его спине, что если бы можно было побежать, он, не размышляя ни единой секунды больше, понеся бы куда глаза глядят, сломя голову, и сломил бы, скорее всего, очень скоро, но не пожалел. И единственное, что его пока от этого удерживало, была ее рука на его плече.

Новый вздох донесся сзади, и Серафиме показалось, что на затылке она мимолетно ощутила леденящую волну чужого дыхания.

Но был ли это кто-то — или что-то?

Или всего лишь туман?

Казалось, туман дышал и перемещался. Он грузно ворочался на лазурной перине из голубой синюхи вперемежку с прошлогодними и свежими опавшими листьями, чесал рыхлые бока о шершавые деревья, не спеша, основательно перетекал из одного конца своей низинки в другой и обратно, ежился от утреннего холодка под негреющими лучами осеннего солнца и простужено вздыхал…

Короче, жил своей собственной жизнью.

Отличной от жизни тех, кто в нем скрывался.

До царевны снова донеслось холодное дыхание потаенного вздоха.

Ишь, распыхтелись, рассерженно вдруг подумала она. Пользуются тем, что мы не можем их увидеть…

И тут ее осенило.

Кольцо.

У меня же есть кольцо-кошка.

А что будет, если надеть его сейчас?

Только для этого придется отпустить плечо Сайка.

Мы ж его потом неделю в этом овраге не поймаем.

И, тихонько вздохнув, как ее невидимый грустный эскорт, царевна продолжила путь.

То ли ветер подул, то ли невеселое место, как и все в этом мире, надумало закончиться, но туман как будто слегка рассеялся, расступился, и между деревьями стали видны белесые безмолвные фигуры, как будто закутанные в балахоны из вездесущего тумана, с капюшонами, опущенными почти до подбородков[79].

Одни стояли без движения, провожая поворотом безликих голов их маленький, но очень напуганный отряд.

Другие, колышась на ветру, сопровождали их, то подходя поближе, то отставая и собираясь в кучки, как будто обсуждая полученные новости.

— Находка, — с умоляющим шепотом Саёк осторожно подергал октябришну за косу. — Мы скоро отсюда выйдем? Скоро? Скоро?..

— Скоро. Молчи, — ровным, ничего не выражающим голосом отозвалась та, не поворачивая головы.

— Ага, — с несчастным видом кивнул герой и еще крепче стиснул в кулаке рыжую косу.

Серафима ободряюще сжала его плечо.

— Смотри, вон солнышко, — едва слышно шепнула она, но Саёк услышал и приободрился.

Через пару минут они вышли из зловеще затаившегося леса.

Солнышко.

Первая хорошая новость за все утро.

Как быстро выяснилось, на этом список хороших новостей, не успев толком начаться, заканчивался.

— Ай! — вскрикнул вдруг Саёк и схватился за ногу.

— Что с тобой? — встревожено обернулась Находка.

— Н-не знаю… Порезался где-то, — виновато пожал плечами поваренок, недоуменно разглядывая распоротую штанину чуть выше ботинка. Края разреза медленно набухали кровью. — И ума не приложу, где… Тут же ровное место, ни коряг, ни… ни… — в голову ему так и не пришло, чем еще можно в лесу так распороть ногу, и он смущенно закончил: — …трава од… На. Находка?..

— Это опять ваша трава? — настороженно закрутила головой царевна.

Они стояли на краю большой поляны, сплошь заросшей торчащими воинственно вверх листьями побуревшей, но не полегшей травы высотой до колена, а местами и выше.

Серафима осторожно пощупала такой же, только короткий лист, у своих ног.

Осока по сравнению с ним показалась бы мягкотелой губкой.

— М-да… — задумчиво протянула царевна. — М-да…

И взглянула на октябришну в поисках краеведческих комментариев.

Цвет лица Находки сейчас мог посрамить даже свежевыпавший снег.

— Это сабельник… — с тихим ужасом оглядывалась она. — Мы тут не пройдем…

— Почему? — в груди царевны шевельнулось недоброе предчувствие. — Нам же не обязательно в него лезть, можно пройти по краю леса… по краю…

На сколько хватало глаз, сабельник подступал к самым деревьям и даже заходил вглубь.

— М-да… — в кои-то веки, других — не только слов, но и междометий — у Серафимы не находилось. — М-да… А если мы осторожно, по самому тому месту, где она в лесу кончается, эта ваша трава?

Находка замялась, болезненно поморщилась и, наконец, очень тихо прошептала в самое ухо царевне:

— Блудни нас пропустили сейчас… но если мы вернемся в их лес… они могут решить… что мы за ними гоняемся…

— И что тогда? — предвидя ответ, не сулящий ничего доброго, все же спросила таким же еле слышным шепотом царевна.

— Мы из их леса больше никогда не выйдем.

— АЙ!!! — закричал вдруг Саёк и заполошно затопал ногами, как будто старался раздавить змею. — Помогите!!!..

Серафима глянула, и не поверила своим глазам.

Хотя, пора было уже и привыкнуть.

Ногу поваренка обвила жесткая, красноватого цвета травка, похожая на растянутую пружину.

Ее вершинка заканчивалась в ране.

— Пусти!.. — царевна со злостью дернула кровопийцу так, что выдрала весь кустик из земли вместе с корнями. — З-зар-раза!..

— Ой!.. — схватился за рану Саёк.

— Смотрите! — Серафима посмотрела под ноги и брезгливо отступила на несколько шагов.

Все рыжие пружинки, скрученные у самой земли до сих пор так, что, специально не приглядываясь, различить их было невозможно, прямо у них на глазах медленно распрямлялись и безошибочно тянулись к Сайку, как подсолнухи — к солнцу.

— Это кровохлебка, — Находка виновато вскинула глаза на царевну. — Они с сабельником всегда вместе растут… Если почует кровь — даже лосю ноги опутает, но не упустит…

— Веселые у вас тут места… — царевна взяла поваренка за плечи и отодвинула на пару метров в лес, подальше от травы-вампира. — Погоди, сейчас подол оторву, перевяжем тебя.

— Не поможет, — тоскливо покачала головой октябришна. — Она все одно унюхает, хоть единую каплю…

— Так хоть течь перестанет, и то, — ворчливо отозвалась царевна и хотела уже было пустить подъюбник на благо травматологии, но Находка ее быстро остановила.

— Не надо, ваш… Серафима… я сейчас… попробую…

И, не дожидаясь вопросов, она присела на корточки рядом с распоротой ногой поваренка, разодрала штанину побольше, чтобы рана была видна полностью, и стала водить над ней кругами собранной в перевернутую горсть рукой:

— Встань на камень — кровь не капит… Встань на чело — нет ничего… Встань на камень — кровь не капит… Встань на чело…

И прямо на удивленных глазах Серафимы и просто изумленных — Сайка, покорно повинуясь заговору октябришны, кровь и впрямь остановилась, а края раны потянулись друг к другу и сжались, как губы молчуна. Через минуту по ним пополз тонкий белый шрам.

Когда она закончила, Саёк недоверчиво потрогал недавний порез.

— Не болит, — недоумевающее сообщил он в пространство — всем заинтересованным лицам.

— Совсем?

— Совсем… Спасибо тебе, Находочка, миленькая. Ты для меня вышла самая настоящая находка, — выпалил он и отчего-то смутился.

— На здоровьичко, — степенно отозвалась та. Уголки ее губ чуть было дрогнули в улыбке, но тут же снова опустились вниз.

— Это тоже у вас все дети умеют? — подозрительно оглядывая октябришну, задала вопрос царевна.

— Все, ваше цар… Серафима… Бывало девчонкой упадешь, расшибешь коленку, а подружка тебе и… и…

— Что?

— Через блудное место кто-то идет!.. — зеленые глаза октябришны настороженно распахнулись.

Серафима уже стала забывать естественный цвет лица своей бывшей горничной.

— Кто? — задала она ненужный вопрос.

— ОНИ, — мертвым голосом проговорила Находка.

Пояснения были излишни.

— Далеко от нас?

— Метрах в двухстах… Идут очень медленно… Еле-еле… Но в нашу сторону… Блудни их ведут… Мы погибли…

Естественно, существовал безопасный и красивый выход из этого положения, единственный в своем роде, о котором можно было бы с заслуженной гордостью рассказывать под восхищенные ахи и охи после каждому встречному-поперечному…

Только вот прямо здесь и сейчас он Серафиме в голову никак не приходил.

И раздумывать было некогда.

— Все заходим в туман и лезем на деревья, — скомандовала царевна и, не обращая внимания на умоляющий взгляд Находки, личным примером проиллюстрировала свой приказ.

Достаточно было отойти от края поляны вглубь леса на десять метров, как они почти потеряли друг друга из виду.

— Стоп, — остановила свой отряд царевна. — Я сюда, — указала она на старую березу, — Находка — туда, на осину, Саёк — на эту… что бы это ни было. Сидеть и молчать. Быстро.

Саёк напуганной лаской взлетел на ствол и мгновенно растворился в тумане (Серафима очень надеялась, что это была только фигура речи, но кто его тут знает, в стране победившего Октября…).

Она сама была уже на полпути к невидимости, как заметила, что Находка, переминаясь с ноги на ногу, не сделала и шагу, чтобы повиноваться распоряжению.

Царевна спрыгнула на землю.

— Почему ты не залазишь?!

— Я… не умею… я… боюсь…

— Лазить по деревьям? — саркастически осведомилась Серафима. — Больше, чем умрунов?

— Нет!..

— Тогда давай живей! Иди сюда, тут ветки низко растут, ползи верх, только быстро, я тебя подсажу!

— Но я…

— Чу!.. — царевна вытянула шею. — Кажется, уже близко!..

Еще одно приглашение октябришне не понадобилось.

Она выбрала на ощупь сук попрочнее и умостилась на нем, обхватив ствол березы, как не обнимала в своей жизни, наверное, даже родную мамочку.

На суку чуть пониже, метрах в пяти над землей, пристроилась Серафима с ножом наготове.

Вообще-то, она надеялась, что им удастся затаиться и отсидеться вверху, где туман был непроницаемо густ, пока пешая кавалерия Атаса не проскочит мимо. Умруны не чувствуют боли, значит, сабельник им нипочем, а до седоков он не достанет. В гвардейцах Костея нет крови, значит, кровохлебка ими не заинтересуется. Глядишь, пробегут куда подальше, а они как-нибудь по краю травы и тумана куда-нибудь да выберутся.

Правда, не исключено, что по сравнению с тем, новым местом, это им покажется спокойным и безопасным…

Но выбирать сейчас не приходилось.

Царевна затаила дыхание и стала прислушиваться к происходящему внизу, хотя по собственному опыту знала, что услышать в колдовском тумане даже отряд гвардейцев можно было только тогда, когда он уже налетит на тебя.

Или, как выяснилось, остановится под тобой.

Слов слышно не было, только отдельные выгавкиваемые военно-командным голосом неразборчивые отрывки, но Серафима почуяла недоброе.

Неужели эти… как их… блудни и вправду довели их сюда, прямо к тому месту, где они так неосторожно спрятались?[80]

И снова старый вопрос встал перед ней во весь рост: как человек может расправиться с умруном, не говоря уже о трех десятках их?

Если бы вывеси из строя командиров…

Чего они не уходят? Неужели что-то заподозрили? Ах, чтоб вас… чтоб вам… чтоб вами…

Интересно, они будут ждать, пока мы сами свалимся, или кого за нами пошлют?

Да уж, конечно, не Атаса…

Спрыгнуть и попытаться перерезать ему горло?

А толку? Их ведь там еще останется три десятка с лишним. Поздравляю. Глупейшая идея.

Но что еще делать?

Ждать?

Чего?

Дождемся — увидим?

Серафима невесело вздохнула, перехватила нож поудобнее и приготовилась к непродолжительной, но бесплодной обороне своего хлипкого рубежа.

И тут ей пришла в голову мысль, что обидно будет помирать даже при всех перечисленных условиях, так и не выяснив один, не дававший ей покоя уже чуть не час, вопрос.

Она осторожно потянула вздрогнувшую и едва не свалившуюся с ветки октябришну за подол и прошептала:

— Находка… А, Находка… А скажи мне, почему тут смеяться нельзя? Не то, чтобы особенно и хотелось, конечно, но все же?

— Нельзя, ваше царственное величество. Ни за что. Блу… хозяева этого места заберут.

— Куда?

— Не знаю. Кого они забирали, никто не возвращался.

— И взрослого тоже?

— Хоть кого заберут. Они шутить не любят.

И тут гудящую от усталости, страха и бессонницы голову царевны посетила еще одна идея. Дурацкая абсолютно, но попробовать стоило. Хоть и, скорее всего, только для того, чтобы вычеркнуть ее из списка.

— Находка, — потянула она ее за подол. — А ты знаешь какой-нибудь заговор, чтобы человек смеяться начал?

— З-знаю…

— НУ ТАК ЧЕГО ТЫ ТУТ СИДИШЬ И МОЛЧИШЬ???!!! Говори!.. — яростно прошипела Серафима, нервно поглядывая в туман. — Ты, самое главное, живых, живых заговаривай — умрунов, наверное, все равно не рассмешить!..

И октябришну как прорвало.

Почти в полный голос она затарахтела с пулеметной частотой, так, что едва можно было разобрать немудреные слова:

— Щекотуха-локотуха, щекоти-локоти, у боярина Атаса бока шевели! Щекотуха-локотуха, щекоти-локоти, у боярина Юркого бока шевели! Щекотуха-локотуха, щекоти-локоти, у боярина Щура бока шевели! Щекотуха-локотуха, щекоти-локоти, у боярина Атаса бока шевели! Щекотуха-локотуха, щекоти-локоти, у боярина Юркого бока шевели!..

Снизу, сперва робко и неуверенно, потом все более конеподобно и истерично, донеслось оглушительное в ватной тишине блудного места ржание.

Переходящее в пронзительный визг — звук, который Серафима ни при каких обстоятельствах не ожидала услышать от тройки звероподобных вояк, и от которого мурашки забегали по коже[81] как жители растревоженного пьяного муравейника.

Туман вокруг них сгустился: протяни руку — упрется, закружил, как торнадо в кружке кефира, обдал потусторонним холодом и заставил волосы зашевелиться.

Находка прижалась к стволу еще крепче, так, что в зебристой коре, наверное, отпечатались ее руки, грудь и щека — никакому блудне вовек не отодрать, и царевна, не долго раздумывая, последовала ее примеру. Что сейчас слышал и чувствовал бедный Саёк — оставалось только догадываться.

Внезапно разом все стихло.

Кефир разбавили водой.

Серафима напряженно, так, что в ушах звенело, вслушивалась в тишину под собой — вглядываться все равно с такой высоты было пока бесполезно.

Ничего.

Ни голосов, ни шагов.

Неужели блудни забрали их всех?!

Щаз. Размечталась.

Но как бы проверить?

И если умруны остались, то почему они никуда не уходят?

И что делать дальше?

Но выдвинуть идеи на этот предмет ей не пришлось.

С соседнего дерева — метрах в двух от них, там, где, по ее прикидкам, должен был прятаться поваренок — раздался какой-то шум, звуки ударов, похожие на пинки, и шмяк маленького щуплого тела, падающего сверху на другое тело, большое и вооруженное.

— АЙ!!!..

— Саёк!!!..

Серафима сиганула, очертя голову, вниз, не успев приземлиться, кромсая ножом направо и налево, но она знала, что чтобы избавиться от умруна, его нужно было пропустить через мясорубку.

А тут их было пятнадцать.

Пятнадцать — не тридцать, но и с таким количеством практически неуязвимого противника предприятие ее с самого начала носило печать поражения, и она, в общем-то, не удивилась, когда трое здоровенных угрюмых гвардейцев повалили ее на землю и скрутили за спиной руки.

Рядом уже лежал Саёк.

Только Находки не хватает, криво усмехнулась Серафима, и не успела поднять глаза к месту ее укрытия — она тут как тут.

Свалилась сверху на них, визжит, кричит, царапается…

Через несколько секунд умруны бросили ее рядом.

Ну, теперь все в сборе.

Что у нас в программе дальше?

Воссоединение с другой бедой? Прямая дорога к Костею?

Пусть они и не рассчитывают, что я вернусь туда когда-нибудь!

Им придется меня убить, чтобы привезти туда.

Но, к немалому недоумению царевны, никто и не собирался ее никуда возвращать, везти, тащить, или совершать какие-либо иные действия, направленные на перемещение во времени и в пространстве, если на то пошло. Умруны просто стояли и молчали, глядя в никуда.

И чего стоим, кого ждем?

— Первый, — вывернув шею, чтобы опавшая листва не лезла в рот, строго обратилась она к гвардейцам.

Один из них — тот, который ближе — повернул голову в ее сторону.

— Слушаю, матушка.

Если бы царевна уже не лежала, она, скорее всего, упала бы.

— Ч-ч-ч… Ч-ч-ч…Кто?.. Как?.. Как ты сказал?..

— Слушаю, матушка, — послушно повторил умрун.

— Матушка?! Почему — матушка? — непонимающе заморгала Серафима, стараясь быстро сообразить, где тут скрыт подвох и что это все для них значит.

— Последний приказ сержанта Юркого был: "хватайте прислугу и царицу, мать вашу", — бесстрастно объяснил гвардеец. — Значит, вы — наша матушка. Командир не может обманывать.

Остальные умруны согласно закивали:

— Вы — наша мать.

Серафима медленно обвела глазами все полтора десятка суровых лиц, и мысленно сделала поправку: "Мать-героиня. Ваша."

И тут ей пришла в голову кое-какая идея, проверить на практике которую очень даже стоило.

— Значит, я — ваша мать? — ласково улыбаясь, уточнила она[82].

— Так точно, матушка.

— Тогда развяжите меня немедленно, деточки, — голосом царевны можно было украшать торты и добавлять детям в какао.

— Никак нет, матушка, — смущенно покачали головами гвардейцы Костея.

Ах, чтоб вас, дуботолы!..

— Но почему, карапузики? — вопросила царевна таким же елейным голоском, каким, наверное, коза из сказки пела: "ваша мать пришла, молочка принесла".

— Приказ командира отменить не может никто. Даже родная матушка, — с сожалением, но твердо отчеканил Первый и опять бесстрастно уставился перед собой.

Ах, так… ах, так… Ах, вот вы как…

Ну, тогда я… Тогда я… Я тогда…

А чего я тогда?

А если…

Сердце царевны, снова почуявшей путь к спасению, радостно пропустило удар и заскакало, как кузнечик на допинге.

— Где ваш сержант? — не терпящим пререкания тоном задала она вопрос Первому.

— Сержант Юркий пропал в этом лесу, — бесцветно отозвался умрун.

— А где штандарт-полковник Атас?

— Штандарт-полковник Атас пропал в этом лесу, — повторилась печальная история.

— Кто сейчас вами командует?

— Командиров сейчас нет. Все пропали в этом лесу.

— Вы знаете, кто я? — если бы у нее не были связаны руки, она бы их уперла в бока, и, скорее всего, это выглядело бы значительно эффектнее, но в ее положении выбирать не приходилось, и поэтому она просто нахмурилась и скроила страшную мину.

— Так точно. Наша матушка.

— А еще?

— Невеста царя Костея.

— Царь Костей может отдавать вам приказы?

— Так точно.

— Сейчас его здесь нет. Но здесь я — его невеста. И поэтому командование бедой я принимаю на себя! Ма-а-а-алчать!!! Равняйсь! Смиррр-на! Равнение на меня!

Все пятнадцать гвардейцев наклонились и уставились на Серафиму.

Наверное, потому, что это была единственная форма равнения, возможная в ее лежачем положении.

По крайней мере, она на это надеялась.

"Спокойно", — сказала себе она и голосом, человека, не знающего слова "нет", продолжила:

— Первый — развязать вашего командира! Второй — развязать мальчика! Третий — развязать девушку! ВЫ-ПОЛ-НЯТЬ!!!

Если бы лица умрунов могли складываться в выражения, Серафима поклялась бы, что единственное чувство, посетившее все пятнадцать угрюмых физиономий чтобы навеки там поселиться — облегчение.

Теперь все будет хорошо.

Теперь у них есть командир.

Мощные лапы бережно поставили на ноги царевну и отряхнули ей платье.

— Наша жизнь — твоя жизнь, — пятнадцать кулаков в бронированных перчатках ударились одновременно в черные кожаные нагрудники.

— Спасибо, у меня своя есть, — кивнула царевна и окинула быстрым взглядом свой двор. — Все в порядке?

— Д-да, — кивнул поваренок.

Находка, из опасения откусить выбивающими морзянку зубами язык, просто закивала головой в такт дроби.

— Чего тебе на дереве-то не сиделось, а? — теперь, когда Серафима убедилась, что всем действительно хорошо, в первую очередь включая умрунов, можно было и провести душеспасительную беседу кое с кем. — Или олени по деревьям не лазают?

— Я сидел!.. Честно!.. Я держался!.. А все вокруг шевелилось — листья, ветки, яблоки… Жуть-то какая страхолюдная! Аж волосы по голове пешком ходили!.. А потом вдруг кто-то меня ка-а-ак пнет! И еще! И еще! И со всех сторон!.. Я от стра… от неожиданности, то есть… руки-то и разжал…

— П-пнет? — не в силах успокоиться так сразу, Находка все же рискнула выговорить односложное слово. — П-пнет?

— Пнет, пнет! Чего ты на меня так смотришь? Правду я говорю, чтоб мне обратно в замок вернуться! — чуть не плача, протянул к царевне руки Саёк. — Вон, ажно синяки зреют!.. И под глазом!.. Но я держался! А потом прямо в ухо ка-а-ак засандалит!.. У меня тут в голове все и зазвене… ло…

И тут он с ужасом осознал, что настоящие герои должны говорить совсем не так!

Он торопливо приосанился, выпятил гордо вперед прикушенную нижнюю губу и небрежно стал бросать короткие, рубленые фразы, сопровождая их такими же короткими, как выпады, взмахами руки:

— На меня напали. Все демоны этого леса, не меньше. Но я отбивался как волк. Как зверь! Как тоже демон! Не многим удалось…

— Не б-браните его, ваше ц-царственное в-величество, — октябришна махнула на него рукой, призывая помолчать, и просительно заглянула в непонимающие очи Серафимы. — Это я виновата…

Сказать, что очи стали еще более непонимающими, было не сказать ничего.

— Я, я, дура деревенская, правду господин первый советник Зюгма говорил! Мы когда по деревьям лезли, я не посмотрела, что Сайку досталось, а это оказался сандал ногоплодный!

— Сандал?.. — потерял и без того жиденькую и рвущуюся нить своей истории и недоуменно уставился на рыжую девушку оплывающим глазом поваренок. — Какой еще сандал?

— Да, сандал, сандал! А откуда, по-твоему, слово "засандалить" пошло? От него и пошло. Так-то оно тихое, дерево, как дерево, стоит и молчит, но когда у него плоды поспевают… ножки, то есть… у него плоды на ногу человеческую похожи — пятка, пальцы… его поэтому и называют "ногоплодный"… это нам те колдуны из Ши… Ша… Шентони… рассказали. Ну, так вот — когда плоды созревают, оно само не свое делается. Уж больно много кругом охотников до его ножек. Только зазевайся — с ветками оборвут! Вку-усненькие…

— Так что ж ты мне раньше!.. — возмущенно вытянул шею и вытаращил глаза герой.

— Прости, миленький, не подумавши чего-то я была, со страху света белого не взвидела, куда уж там дерево различить…

— Сама-то, небось, березу выбрала… — не переставал обижено бурчать Саёк, снова позабыв о том, как положено разговаривать настоящим героям.

— Отставить пререкания! — скомандовала вошедшая в роль Серафима и повернулась лицом к новой проблеме.

Вернее, к беде.

Вся пятнадцать умрунов стояли шеренгой по стойке "смирно" и ели, как по уставу положено, начальство глазами.

Серафима — командир умрунов.

Ха.

Какое звание, интересно, мне себе придумать по этому поводу?

Комбед?

Кошмар.

И что мне с ними теперь делать?

Уничтожить умруна можно было, только прокрутив его через мясорубку…

Она вспомнила про поляну, заросшую сабельником.

Если приказать им ходить по ней, к примеру, две недели, а еще лучше — ползать, то мясорубка может и не понадобиться…

Перед мысленным взором Серафимы возник глубокий, чуть не кости, как от удара кинжалом или косой, порез на ноге поваренка, она представила, что останется от послушных приказу гвардейцев, и ее передернуло.

Конечно, неплохо бы было оставить их при себе — лучшей защиты от всех напастей в этих дебрях да и потом, когда выберемся, конечно, не придумать… Но если они встретятся со второй бедой, под командованием Щура, или с другим отрядом Костея, то кому станут подчиняться ее "детки", такие исполнительные сейчас, вопроса, увы, даже не возникало.

Неужели придется поступить так?..

Но другого способа избавиться от них не было.

Или был?

Или не было?..

Или был.

Идея была тут как тут — простая, как мычание.

Надо отправить их подальше, куда глаза глядят, придумав им невыполнимое задание где-нибудь за тридевять земель, чтобы Костей никогда не смог больше наложить на них руку. Где-нибудь в Вамаяси, или Узамбаре, или вообще в какой-нибудь Нени Чупецкой, где бы это ни было…

Хотя…

Можно поступить еще проще.

Совместим полезное и… полезное.

— Беда! Равняйсь! Смир-р-на! Слушай мою команду!

Гвардейцы вытянулись по струнке.

— Я, царица Елена, почти жена вашего царя Костея, приказываю вам разыскать лукоморского царевича Ивана и защищать его от всего ему угрожающего ценой собственной жи… э-э-э… целостности. Понятно?

— Так! Точно! — хором грянули пятнадцать голосов, как один.

— Никто другой больше не имеет права отдавать вам приказы! Только царевич лукоморский Иван и я! Понятно?

— Так! Точно!

— Розыск должен производиться методом обхода местности и опроса местного населения! На вопросы не отвечать! Пленных не брать! Поиска не прекращать! Понятно?

— Так! Точно!

— Начать поиск в том направлении! — Серафима махнула рукой в сторону поляны. С одного раза, если не споткнутся, с ними ничего не должно было случиться.

Ничего фатального, быстро поправила она себя. И продолжила:

— В пройденные места не возвращаться! Понятно?

— Так! Точно!

— Ваши жизни — его жизни! А сейчас Первый берет на руки меня, Второй — девушку, Третий — мальчика. Приказываю донести нас до берега большой реки и оставить там! Дальнейший путь продолжаете самостоятельно! Выполнять — бегом — марш!!!

— Есть!

Но когда Первый подхватил ее на руки, он заметила в корявых зарослях чего-то с белыми ветками и красными листьями нечто черное, металлическое, матово поблескивавшее так, что у нее руки затряслись и зачесались.

— Сто-ять!!! Четвертый! Подать мне меч! Вон там, в тех кустах, на которых синие яблоки рожи строят!

— Это не яблоки, это морды, а кустарник этот называется мордовник, ваше царственное величество, — тут же подсказала Находка.

Вернее, ее рот, с недавних пор заживший своей, отдельной и самостоятельной жизнью от мозга. Тот, казалось, временно вышел из строя из-за перегрузки, отказываясь переварить события последних минут, и лишь бестолково хлопал округлившимися еще больше глазами и таращился на окружающих.

— Это я и имела в виду, — приняла поправку Серафима, не замечая состояния октябришны. Ей и в голову не приходило, что человека, выросшего бок о бок с мухами-дроздофилами, мордовниками и прочими блуднями, может удивить поездка на ручных умрунах.

— А вон еще один! — едва не вывернувшись из мягких, но крепких объятий своего гвардейца, закричал Саёк, указывая в траву — простую неэмоциональную сухую траву, не кровопийцу и не людоеда — шагах в пяти от него.

— Седьмой! Дайте и этот меч, — небрежно шевельнула пальцами царевна.

Не было ни гроша…

— Мне!.. Можно мне, ваше… Серафима!.. — умоляюще протянул к ней руки поваренок, чувствуя, что так просто из-под опеки своего умруна ему не вырваться. — Я ваш телохранитель! Я обязан быть вооруженным! Я на кухне с секачом работал два раза, я умею, я сильный!..

— Сейчас посмотрим, — рассеяно кивнула та и взвесила в руках оба меча, одним истосковавшимся взглядом профессионала прикинула качество заточки, баланс, сталь, удобство рукояти…

Офицерский меч отличался от сержантского как муха-дроздофила от мухи-дрозофилы. Зловещая черная сталь с текучим матовым отблеском, баланс как у экслибриста, рукоять, ложащаяся в ладонь, как влитая — совершенное орудие для подведения итогов и расставления точек над "и", не сделанная — созданная для избранных. То, что ей так не хватало эти последние месяцы. Не для расставления и подведения — просто для душевного спокойствия, как Ивану — "Приключений лукоморских витязей", а Елене Прекрасной — любимого ожерелья из стеллийских ракушек с кораллами и жемчугом.

Она сделала несколько пробных взмахов и выпадов, рассекая со свистом воздух клинком, и умруны с расступились с новым уважением.

Вот теперь было ясно всем: это — командир.

Саёк вытаращил глаза и забыл канючить.

Находка задумалась: выйти ли ей, наконец, из ступора, или провалиться в него еще глубже…

Удовлетворенно усмехнувшись, царевна осторожно замотала лезвие в опашень и пристроила меч на руках, как ребенка.

Что делать со вторым?

В конце концов, кто сказал, что тринадцатилетних героев не бывает?

Легким пританцовывающим шагом — откуда только силы взялись — подошла она к умруну с поваренком на руках, протянула своему малолетнему защитнику — рукояткой вперед — сержантский меч и сказала торжественную речь посвящения:

— Теперь ты — мой оруженосец. Но помни, что это не освобождает тебя от приготовления обедов. Держи хорошо, не порежься, это тебе не секач. Будет время — научу. Первый, поднимай командира! И — рысью — вперед!..

Бережно опустив их на травку на берегу Октября и отсалютовав на прощание, умруны галопом понеслись дальше по песку вдоль воды.

А маленький отряд, смерив взглядом ширину реки в этом месте — метров двести, не меньше — не сговариваясь, уставился на Находку.

Та важно откашлялась, оправила платье, сделала торжественное лицо и повернулась к реке с поклоном:

— Здравствовать изволь, батюшка-Октябрь. Обращается к твоей милости дочь твоя недостойная Находка. Дозволь, Октябрь-батюшка, пройти нам на тот берег — шибко надо. Не оставь нас своею милостию, батюшка-Октябрь, пособи перебраться — до Черемшура добраться.

— Пожалуйста, — добавил волшебное слово Саёк.

— Просим, — подтвердила Серафима.

Ветерок обдувал усталых путников.

Солнышко из последних своих осенних сил нажаривало, хоть с грустью и сознавало, что жара того едва хватило бы, чтобы растопить мороженое.

Дрозды-болтуны, опасливо поглядывая по сторонам, примостились на ветках спокойно шелестевшего метрах в пятидесяти за их спиной остатками листвы леса и вспоминали приличествующие случаю слова.

Прошелестела по песку и бросилась с разбега в воду водяная змейка…

И все.

Больше никаких изменений ни царевна, ни Саёк не заметили, как ни старались — ни отринувшей в разные стороны воды, ни мокрых старцев — отцов нации, ни хотя бы шальной волны, выхлестнувшей на брег с туманным намеком на ответ.

Ничего.

Не дожидаясь нового вопросительного взгляда от своей царицы, Находка нахмурилась, поджала губы и приказала Сайку:

— Пойдем в лес. Надо набрать грибов, ягод, орехов, плодов — я тебе покажу, каких, чтобы принести Октябрю-батюшке в жертву. Будем проводить обряд.

— Какой обряд? — полюбопытствовала Серафима.

— Обряд обращения. Как в заветах. Видать, то ли некогда ему, то ли не в духах сегодня — за просто так не отзывается.

— А, может, проще брод поискать?

— А чего его искать? — удивилась октябришна. — Ближайший брод километрах в пятидесяти отсюда по течению, я и так знаю.

— М-да… — почесала в затылке царевна. — Тогда и вправду лучше пойдем орехи собирать.

— Нет-нет, — умоляюще вскинула ладони Находка. — Вы, ва…Серафима, тут оставайтесь, а мы с Сайком все соберем и быстренько вернемся.

— Но…

— Ну не царское это дело, не царское!.. — просительно прижала руки к груди октябришна, чуть не плача.

И Серафима сдалась.

— Ладно. Я тут вас подожду. Меч только оставь, оруженосец — против орехов он тебе не помощь.

Саёк неохотно воткнул меч в прибрежный песок и со вздохом поспешил за Находкой — та уже была на полдороги к лесу, по которому они несколько минут назад так резво промчались на гвардейцах Костея.

Серафима еще несколько секунд провожала их взглядом, потом опустилась на песок и устало вытянула уже отчаявшиеся получить передышку ноги.

Только бы не заснуть.

Если бы хоть было с кем поболтать…

Прямо перед ней на песок приземлился черный дрозд с голубоватым отливом.

— Болтун? — просто для того, чтобы не дать себе соскользнуть в забытье сна, спросила его царевна.

— Болтун, — неожиданно подтвердил тот.

После нескольких часов, проведенных в Находкиной Октябрьской ненормалии, царевна больше не представляла, что может ее удивить теперь. Но уж, конечно, какой-то говорящий дрозд не имел никаких шансов.

— Как дела? — спросила она у птицы.

— Дела — как сажа бела. Дела — не разгребешь без помела. Кончил дело — гуляй смело. Дело мастера боится. Делу — время, потехе час, — отрапортовал довольно дрозд и выжидательно уставился на Серафиму. — Чего сидим?

— Сидим — на воду глядим, — проникнувшись духом беседы, отозвалась царевна. — Сидим — ничего не едим. Нечего потому что. Сел — посиди, встал — так иди. Раньше сядешь — раньше выйдешь…

— Куда идем? — не унималась любопытная птица.

— Идем своим путем, — сурово оборвала подозрительные расспросы Серафима но, увидев расстроенный вид дрозда, смягчилась. — В Черемшур идем. Только по воде не очень-то походишь, поэтому больше сидим, чем идем. Народ в лес убежал — за продуктами, будем Октябрю-реке обряды проводить, чтобы пропустил. Хотя, если пропустит, вот тогда я по-настоящему, наверное, удивлюсь. Что бы Находка не говорила, а все равно не представляю, как это по реке пройти можно. Пусть даже с ее согласия. Тут глубина, поди, метров двадцать будет.

— К броду иди, — посоветовал дрозд, оглядев внимательно ее сначала одним голубым глазом, потом другим. — В огне брода нет. Не зная броду — не суйся в воду. Броду ищи в любую погоду. На реке брод — как на лугу крот: поискать — найдешь.

— Пятьдесят километром пешком переть?! — возмутилась Серафима, позабыв, что говорит всего лишь с глупой птицей. — Хотя, если так-то, то потихоньку-то мы бы и дошли, да ведь только нас раньше догонят, скрутят, и если под горячую руку не прибьют, то отвезут к одному уроду, и вот тогда — конец. Пришел урод — позабудь про брод, — нашло на нее запоздалое вдохновение.

— Кто урод? Кто урод? — забеспокоился дрозд.

— Царь Костей, не побоюсь этого слова, урод. Моральный, правда. Но это стократ хуже.

— Костей — со всех волостей, — ни к селу, ни к городу сообщила птица. — С дерева упадешь — костей не соберешь. Наварил костей — созывай гостей.

— Варить не пробовала, — призналась царевна, — но ничего остальное его не берет. Говорит, что бессмертный. Так что, управы на него нет. Только и остается, что от него бежать.

— Бежать — не лежать, — тонко подметила птичка. — Побежишь — людей насмешишь. Заяц бегал, да в суп попал. Бегом — не ладом. Quo vadis — от кого бежим?

Усталую царевну их сумбурный диалог стал забавлять.

— От гвардейцев его бежим, — объяснила она дрозду. — Покойников ходячих. И даже бегающих, весьма некстати. Умрунами прозываются. Пятнадцать умрунов — беда. И сержант.

— Пришла беда — отворяй ворота, — посочувствовал дрозд. — Беда не приходит одна. Бедному беда — богатому вода. Семь бед — один ответ. Ать-два — горе — не беда. Беду бедовать — не век вековать. Друзья познаются в беде.

— Ага, познаются, — криво усмехнулась царевна и оглянулась — не видать ли познаваемых в беде друзей с дарами — или отнятыми силой трофеями — леса.

Друзей было видно — с полным подолом лесных продуктов Находка широким шагом спешила к царевне. За ней поспешал Саёк.

— Идут друзья, — кивнула она на них дрозду.

— Друзья — не разлей вода. Старый друг лучше новых двух. Хороший друг — что спасательный круг, — одобрила спутников Серафимы птичка. — Тот герой, что за друга горой.

— Ваше ве… Серафима! — радостно закричал поваренок, подбегая к ней вперед октябришны и первым делом устремляясь к своему мечу. — Нам так повезло — мы в пять минут всего, что надо, набрали! Сейчас Находка обряд будет делать!

— Сейчас, сейчас, ваш… Серафима, сейчас в один секунд все готово будет, — вывалила на песок орехи, "ножки", "морды" и грибы та и деловито склонилась над ними. — Сейчас все разложим, как положено… или положим, как разложено?.. и начнем…

Птичка, вопреки ожиданию царевны, не улетела. Она лишь перепорхнула на несколько шагов со ставшего слишком шумным места беседы и с интересом воззрилась на приготовления октябришны, прищурив один глаз.

— Так… так… — приговаривала Находка, располагая лесные дары в заведенном когда-то раз и навсегда порядке на принесенных на дне подола больших желто-красных листьях, похожих на тарелки с черешками. — Как там дальше… "…от лихой смерти спасаемся, только на тебя и полагаемся — больше не на кого…"…потом опустить три орешка в воду, потом поклониться три раза и сказать "не дай сгинуть — пропасть в лапах врага кровавого"…потом расколоть всем по ореху и съесть… Потом опустить три "морды"… Потом сказать…

— Беда!!! Беда!!! Они бегут!!!..

Отчаянный вопль Сайка перекрыл и оборвал бормотание Находки и заставил Серафиму подавиться последним куском украдкой утащенной "ножки" — вку-усненькой!..

Меч как по волшебству оказался у нее в руке.

Нужды крутить головой, чтобы оценить обстановку, не было: справа и слева, на сколько хватало глаз, простирался голый песчаный берег. За спиной — река. Впереди — сержант Щур с бедой. Вернее, беда с сержантом — с первого взгляда было видно, что в бою тот предпочитал держаться в тени своих солдат. Значит, выбить его первого не удастся.

Если бы эти полтора десятка были обычными людьми…

Нет, одна против пятнадцати обычных солдат, на ровном месте, да еще в этом дурацком балахоне — шансов тоже не так чтобы много, но одна против пятнадцати умрунов…

Шансов не было вовсе.

Серафима, пятясь, отступила на несколько шагов, и вдруг почувствовала, что ступает не по песку, и не по воде, а…

Что это?..

Вода, но твердая, как камень и прозрачная, как стекло!

Не раздумывая ни секунды больше, она бросилась к спутникам, ухватила их за рукава и поволокла за собой по невесть откуда взявшемуся спасительному мосту.

О том, что мост, невесть откуда взявшийся, в любой момент может невесть куда и подеваться, она старалась не думать.

— Саёк, беги вперед!

— Нет! Я буду…

— РАЗВЕДЧИКОМ!!! — проревела Серафима и дала ему в спину такого тычка, что тот мгновенно согласился и помчался вперед с мечом наголо очертя голову.

— Но грибы!.. Морды!.. Все осталось!..

— Быстрей, быстрей! — тащила она яростно упирающуюся Находку. — Перебирай ногами! Да брось ты свои яблоки, кому говорят!..

— Это не яблоки!..

— Тем более брось!!!

— Но обряд!..

— На том берегу проведешь!..

— На том?..

Она посмотрела себе под ноги и осознала, что стоит почти посредине реки на двух десятках метров воды, всего лишь по неизвестному капризу природы не расступающейся под ее тяжестью.

— Находка! Мы прошли!!! — оглянулся и завопил радостно Саёк. — Твои орехи помогли! Обряд получился!!!

— Но я не делала никакого… Я не успела…

У берега, по грудь в воде — традиционно жидкой, мокрой и по-осеннему холодной, измазанный в грязи, песке и иле, метался, изрыгая проклятия, сержант Щур.

А на том месте, где сидел дрозд-болтун, стоял высокий тощий старик с развевающимися на ветру длинными — до песка — волосами и бородой и приветливо махал ей рукой.

До сержанта Щура скоро дошло, что его жертвы — его надежда на продвижение в прапоры или даже — тьфу, тьфу, тьфу три раза через левое плечо! — в лейтенанты — как какие-нибудь древние пророки пешком уходят от него по воде, а он остается промокший, грязный и злой на этой стороне.

Но ведь так не бывает!

Так не должно быть!

Солдаты его величества, верно служащие ему, должны выходить победителями изо всех — самых головоломных — ситуаций!..

Но из такой?..

Может, это магия?

Точно. Магия.

Старый пень этот… как его? Ноябрь? Февраль? Октябрь. То, что они считали суевериями отсталых народностей.

Но как?..

Его безумно рыскающий по берегу в поисках лодки или плота взгляд упал на длинного тощего старика, радостно намахивающего сбежавшей царице рукой.

Старик, как старик.

Один удар мечом — и все.

Но с голубой кожей и волосами?..

Октябрь.

— Эй, ты, — истекая потоками воды и ила, Щур грузно вышел на берег, где его ждала беда, и грубо схватил старика за рукав голубой рубахи. — Это ты — Октябрь?

— Ну, я, — хитро усмехаясь в голубые усы, прищурился старик. — Чего хотел?

— Это ты позволили преступникам уйти?

— Преступникам — не преступникам, не мне судить, а уйти я позволил. Моя река. Что хочу — то и делаю.

Из реки вырвалась крутая волна и ткнула сержанта в спину, повалив старику под ноги.

Сержант был солдафон, но не дурак.

— Прости солдата, старик, — стиснув с хрустнувшим песком зубы, процедил он, не поднимая глаз. — Погорячился.

— Бывает, — мягко отозвался Октябрь.

— Старик, позволь и мне через твою реку перейти.

— Зачем?

— Я должен схватить их и передать в руки царю Костею. Это мой приказ.

— Приказ, говоришь? — задумчиво поскреб в бороде Октябрь, вынул рака и бросил его в воду. — Приказы надо выполнять, солдатик.

— Вот видишь, — обрадовался Щур, проглотив с ненавистью "солдатика". — Давай, пропускай нас! Скорей!..

— Только, чтобы мою реку перейти, вы должны принести мне жертву, — продолжил размеренно старик. — У тебя свои правила, солдатик, а у меня — свои.

— Что ты хочешь? — высокомерно фыркнул сержант. — Деньги? Драгоценности? Доспехи? Оружие?

— Человека, — спокойно ответил Октябрь. — Ты должен отдать мне одного человека из своего отряда.

— Всего-то? — брови Щура невольно поползли к линии волос. — Да хоть десяток!

— Мне не нужен десяток, — покачал головой Октябрь — Мне нужен один.

— Забирай любого! — широким жестом сержант обвел свой отряд. — Только дай пройти быстрей! Ну же!

— Значит, по рукам?

— По рукам! Только быстрей, быстрей!!!..

— Проходите, — удовлетворенно кивнул старик, повел рукой, и у самого берега вода затвердела, как камень.

— Бегом!!! — заорал сержант и, не дожидаясь, когда Октябрь выберет свою жертву, бросился вперед на водяной мостик.

Который растворился у него под ногами, когда он был на середине реки.

— Помогите!.. Помогите!.. Спасите!.. — Щур панически барахтался, всплывая и исчезая под мутной волной, как поплавок во время поклевки, отплевываясь речной водой но, одетый в тяжелую кожу и металл, чувствовал, что проигрывает борьбу. — СТАРИК!!! МЕРЗАВЕЦ!!! ТЫ ЖЕ ВЗЯЛ У МЕНЯ ЧЕЛОВЕКА!!!..

— Не взял еще, но уже беру, — услышал он ровный голос над собой, и увидел стоящего на волнах в паре метров от него Октября. — Извини, солдатик, но ты же сам ударил со мной по рукам. А у меня не было выбора. Ведь единственный человек в твоем отряде — это ты. Был, — договорил он в слабо закрутившуюся, и тут же сровнявшуюся с поверхностью воды воронку — последний след сержанта Щура на этом свете.

Умруны ушли под воду и осели в многометровой толще ила не сопротивляясь, почти умиротворенно.

Старик Октябрь нашел глазами на том берегу Серафиму и ее спутников, в напряжении, забыв про бегство, наблюдающих за этой сценой, в последний раз тепло помахал им рукой и брызгами растворился на осеннем ветру.

Восторженный Саёк не закрывал рта до самого Черемшура, в мельчайших деталях пересказывая спутницам все только что происшедшее на их глазах.

— …а волна из реки ка-а-ак вздыбится, как толкнет Щура в спину — он аж чуть вверх тормашками не полетел! Как он носом песок, наверное, взрыл — три дня отплевывался бы, поди, ежели бы жив остался, да все галькой да ракушками!..А как почуял под ногами вместо воды твердое, так первый бросился, и назад не смотрел, как будто ему уже штандарт-полковника дали!.. Вот уж верно — куда крестьяне, туда и обезьяне! Умруны за ним и не поспевали бежать-то!.. А Октябрь-батюшка, наверное, ему и говорит…

В первой же избе, в которую Находка постучалась, дали им и кров, и стол, и баню, и — самое главное — теплые полати рядом с печкой, с кучей домотканого белья, стеганых лоскутных одеял и тяжелых перьевых подушек.

Не закрывал поваренок рта и потом, живописуя их приключения, пока сон не сморил его на глазах у благоговеющих хозяев прямо над недоеденной тарелкой пельменей, с ложкой в одной руке и с мечом в другой.

С облегчением Серафима быстро дожевала свою медвежью порцию тушеной медвежатины с картошкой ("Три раза просили его, как человека — не трогай нашу пасеку, пожалуйста, не послушал, сердешный," — извиняясь и краснея пояснили хозяева свое меню), с некоторым усилием отделила оруженосца от предмета его ношения, отнесла его на сундук на одеяла, и сама поспешила завалиться на вожделенные полати рядом с давно уже выводившей носом рулады октябришной.

В первый раз почти за две недели она могла спать спокойно, долго, не спеша и с удовольствием просматривая широкоформатные цветные сны, нажимая на "REPEAT" в особо понравившихся местах.

На следующее утро — хотя, если быть точным, это было уже ближе к обеду, причем с другой стороны — они сразу после принятия пищи (назвать его завтраком постеснялась даже царевна) принялись собираться в дорогу.

Изумленным и обрадованным хозяевам Серафима предложила поменять свой роскошный царский наряд со всеми его оставшимися после многочасовой гонки по лесу жемчугами и прочими изумрудами на пару штанов из пестряди, рубаху, куртку, шапку и — как летняя форма одежды — ремешок на голову, чтобы волосы в глаза не лезли, пояснила она.

Парчовое платье ценой в деревню размером с три Черемшура было тут же назначено свадебным для невест всего рода, а довольный хозяин пообещал сделать для царевны и ее оруженосца ножны, если те задержатся до следующего утра.

Посовещавшись с Находкой и решив, что за оставшиеся до захода солнца несколько часов они до местной убыр добраться все равно не успевают, а кроме нее никто дорогу на Лукоморье в этих краях знать — не знает и ведать — не ведает, Серафима объявила остатки этого дня выходным, отсыпным, кому чего больше надо, а для господина оруженосца — к его неукротимой радости — учебным до самой темноты.

Рано утром следующего дня, позавтракав медвежьим супчиком с медвежьими отбивными и запив все медвежьим бульоном[83], путники тронулись в дорогу.

Серафима с интересом наблюдала как, здороваясь уважительно с ними на ходу, мимо них спешили кто на реку, кто в лес жители Черемшура. Если из дому выходил последний октябрич, он припирал поленом двери своего опустевшего жилища.

— А что, замков у вас в лавку давно не завозили? — поинтересовалась царевна после пятого полена под дверью.

— Зачем? — не поняла Находка. — Нам замков во век не надобно. У нас без приглашения только на пожар собираются. Октябрич в чужой дом просто так не зайдет.

— А если воры?

— У нас воров не бывает, ваше… Серафима.

— Постой, Находка, — пришла в голову царевне умная мысль из области конспирологии. — Я же в мужской наряд переодетая. И, значит, вы меня теперь должны не Серафимой называть, а, к примеру… Сергием. Чтоб у непосвященных глупых вопросов не возникало.

— Сергием? — наморщила лоб октябришна. — Сергий, Сергий, Сергий… Хорошо, я запомнила. А ты, Саёк?

— Само знамо, — важно кивнул свежеиспеченный оруженосец.

— Все понятно? — еще раз спросила царевна.

— Все, ваше… Сера… Сергий.

— Я так и подумала, — удовлетворенно кивнула Серафима.

— А послушай, Находка, — обратился к октябришне оруженосец, вспомнив их прерванный разговор. — Это я про воров хочу спросить. Почему это они у всех бывают, а у вас не бывают?

— Совесть не позволяет, — недоуменно, как профессор, отвечающий на вопрос для первоклассника, пояснила октябришна.

— Со-о-весть? — уважительно протянула царевна.

— Ага, — гордо подтвердила Находка. — Вы знаете, что делает октябрич, если его сосед сильно обидит?

Серафима быстро прикинула, что варианты "бьет физиономию", "поджигает дом", "травит собаку" или "травит собаками" здешним аборигенам, скорее всего, не приходят в голову, и пожала плечами:

— Сдаюсь.

— Вешается у обидчика на воротах.

Царевна и Саёк запнулись друг об друга.

— Че-во?!..

— Да. Чтобы обидчику стыдно стало.

— И становится? — с восхищением и ужасом спросили оба в голос.

— Становится, — сказала, как вынесла приговор рыжеволосая девушка. — Он после этого от стыда в лес сбегает и больше не возвращается.

— Уходит в другую деревню?

— Нет. Просто не возвращается — да и все. Может, его звери задирают. Или блудни забирают. Или гондыр. Никто не знает.

— Ненормалия, — подытожила с уважением Серафима, но распространяться на предмет однокоренных слов не стала.

— А кто такой гондыр, Находка? — полюбопытствовал Саёк.

— Это хозяин леса. Человек-медведь.

— Вроде лешего? — уточнила Серафима.

— А кто такой леший?..

Так, слово за слово, углубились они в лес — сначала по нахоженной тропе, потом по тонкой звериной тропочке, а после — и вовсе по целине нетоптаной — нехоженой (по крайней мере, не часто и иногда только в одну сторону).

После полудня солнце скрылось за тучами, и зашептал по опавшей листве мелкий, но осенний дождик.

— Ты ж говорила, что у вас в предзимье сухо! — обвиняющее прищурилась Серафима, стирая рукавом с лица холодные капельки дождя.

— Так это сухо и есть, ваше… Сера… Сергий, — вопреки очевидному обвела рукой окрестности Находка. — Октябрь-батюшка понимает ведь, что если земля иссохшая под снег уйдет, то корешки повымерзнут. Вот мелкий дождик, такой, как этот, тут и балует. А ливней — нет, не бывает.

— И это радует, — кисло вздохнула царевна. — А то мало тут нам деревьев на пути поваленных — как по ипподрому идешь: не идешь, а прыгаешь — так еще и грязюки не хватало…

— И впрямь, деревьев много лежит… — забеспокоилась вдруг октябришна. — И ведь не сухостоины, хорошие, живые деревья-то… Неужели опять…

Метрах в десяти, в той стороне, куда они направлялись, вдруг раздался стон, треск падающего ствола и слюнявое хрустящее чавканье.

Серафима выхватила меч и выступила вперед, загораживая собой спутников.

— Что это? — одними губами спросила она у Находки.

— Кажись, древогубец, — так же беззвучно отозвалась та. — А почему мы шепчемся?

— Услышит?

— Пускай, — с облегчением махнула рукой октябришна. — Он людей не трогает, ваше… Сер…р-р-р…ргий. Только деревья. Когда его мало, он сухостой ест, стесняется. А вот когда размножится, то на старые лесины и смотреть не хочет, за добрый лес принимается. Гондыр этого шибко не любит. Серчает. Пока с ним справится, тот много деревьев погубить успевает.

— А гондыр ваш людей трогает?

— Кто из лесу ворочается, если его видел, говорят, что нет.

Серафима хотела спросить, что сказали бы те, кто его видел и ворочаться больше никогда и нигде не будет, но все слова мгновенно вылетели у нее из головы при виде открывшейся через пару шагов картины.

Над еще дрожащими резными бледно-сиреневыми листочками какого-то чрезвычайно перекошенного дерева, которое в прошлой жизни, наверняка, было планом лабиринта[84], склонился, обхватив ствол корнями, урча и причмокивая, толстый пень с черной корявой корой и торчащими в разные стороны короткими безлистными ветками.

При звуке шагов он поднял рыло, вперился в них четырьмя бурыми сучками-глазками и от бока до бока растянул в омерзительной улыбке толстые красные каучуковые губищи[85].

— Кыш, — сердито махнула на него рукой Находка, но тот лишь сделал губами неприличный звук, неуклюже повернулся и, похожий на отвратительного паука, заковылял к соседней эвкривии.

— Это что же он, — возмущенно уперла руки в бока царевна. — Не успел одно доесть, пошел валить другое? Ну, я понимаю, если от голода, тут припрет — ветки жрать будешь, не спорю. Но вот просто так!..

— Вот такие они, — болезненно, как будто это ее только что погрыз древогубец, поморщилась октябришна. — Один такой вредитель сколько дерев перепортит, пока его гондыр не словит…

— Эй, оруженосец! — обернулась на Сайка Серафима. — А чего нам какого-то гондыра ждать? Меч еще не потерял? Айда, уконтрапупим гадину!

Бывшего поваренка, а теперь — официального ассистента особы царской крови, долго уговаривать не пришлось.

Через пять минут со зловредным пеньком было покончено — его щепки устилали грязным ковром всю землю в радиусе трех метров.

— Ай да мы, спасибо нам! — улыбаясь, согревшись от энергичной работы, подмигнула оруженосцу царевна. — Молодец, малой! Топором-то тебе приходилось чаще орудовать, чем тесаком, а?

— Ага, — смущенный похвалой, признался Саёк. — Дрова колол, туши рубил, иной раз с утра до вечера.

— Заметно…

— Пойдемте скорее, ваше… Сер-р…ргий, — потянула за рукав Серафиму октябришна.

— А что? Мы до ночи не успеваем? — забеспокоилась царевна.

— Да нет, не в этом дело… Вы древогубца убили.

— Да. Ну и что?

— Если другие это слышали, они со всей округи сейчас набегут, — встревожено распахнула глаза Находка.

— Так ты же говорила, что они людей не трогают? — нахмурился Саёк.

— Не трогают — значит, не едят, — пояснила, боязливо озираясь, кулинарные пристрастия гадких пеньков октябришна. — Но если человек одного из них порубил, и если другие услышали, то в лес ему ходу больше нет: найдут — затопчут и разорвут. Вот поэтому с ними только гондыр воевать и смеет. Его одного они боятся.

— Спасибо за ценное, но запоздалое предупреждение, — несколько искусственно улыбнулась царевна. — Так напомни мне еще раз, чего мы стоим?

— Сейчас пойдем, — закивала Находка. — Одну секундочку, ваш… Сергий… Сейчас только с направлением определюсь… Так… Хозяйка сказала, нам все время на север… Сейчас посмотрим… Сейчас, сейчас… Ага… Лишайник здесь… Сучки чаще тоже с этой стороны… Значит, север там, — решительно ткнула пальцем в нужную сторону октябришна.

— Слушай, Находка, — не выдержала Серафима. — Я все понимаю, у вас тут ненормалия, и с этим ничего не поделаешь. Но север-то все равно у всех в одной стороне остается! Если лишайник здесь, ветки здесь, муравейник здесь, то север — здесь!.. — она размахивала руками во все стороны в подтверждении правоты своих слов, чтоб делало ее похожей на маленькую возмущенную ветряную мельницу.

— Нет, ва… Сергий, — ласково, как всепрощающая мать — любимое дитятко, стала убеждать ее Находка. — На остальных деревьях — и верно так. Но это — лжетсуга. Обманное дерево. У него все наоборот. Кто не знает — так и подумает, как вы, и останется в лесу насовсем, если не догадается на другое дерево посмотреть.

— А муравейник? Он же не часть этой… заманихи!

— Лжетсуги, — услужливо подсказал Саёк.

— Так это же пьяные муравьи, — махнула на них рукой октябришна. — Они вечно с похмелья, строят где попало и как попало, так что вы на них и не смотрите даже.

Царевна вместо этого поглядела на октябришну слегка осоловелыми глазами и обреченно покачала головой:

— Ненормалия…

Пробираясь по бурелому, завалившемуся сухостою и по засыхающим телам деревьев, павших жертвами древогубца, отряд Серафимы медленно, но уверенно двигался строго на север по приметам, одной Находке ведомым.

— Ну, скоро уже, Находка? — в четвертый раз, тяжко вздыхая под грузом их багажа и даров убыр, любезно предоставленных их хозяевами в Черемшуре, скучным голосом вопросил Саёк.

— Скоро уже, скоро, — повертев головой по сторонам и разглядев то, что рассчитывала разглядеть, Находка бодро перевалила через очередной завал и остановилась, поджидая спутников.

— Вот, дом убыр, пожалуйста тебе, — гордо ткнула она пальцем в неприступную маленькую крепостцу на открывшейся перед ними поляне, обнесенную негостеприимным частоколом в два человеческих роста. Никакого дома за ним видно не было, и верить ей пока приходись на слово.

Серафима со товарищи осторожным шагом — кто их знает, этих иностранных убыров — приблизилась к воротам усадьбы.

Первое, на что наткнулся ее взгляд, была костяная человеческая нога, подпирающая ворота. Голеностоп, если быть анатомически точным, все косточки которого были тщательно и надежно скреплены суровой ниткой, продетой сквозь просверленные в них отверстия. Было видно, что кто-то любовно трудился над сим колдовским эквивалентом октябричского замка, не покладая рук, несколько дней — не меньше.

— Это значит, что ее нет дома? — с гримасой разочарования уточнила царевна у октябришны.

— Угу, — неохотно подтвердила Находка, поеживаясь под мелким, но настойчивым дождем, услышавшим, наверное, где-то, что капля точит камень и решившим испробовать этот постулат сначала на этих трех путниках.

— А еще это значит, что под вашим правилам мы теперь должны стоять лагерем под ее воротами, пока она не вернется?

— Угу… — медленно промокающая и замерзающая октябришна выглядела еще более несчастной.

— Чтобы не обиделась? — усмехнулась Серафима, которой что-то подсказывало, что если обиженная убыр и повесит что-то на воротах обидчика, то это будет он сам.

— Угу… — грустно кивнула та. — Может, обратно пойдем, ва… Сер…гий?

— И записку оставим, что, мол, приходили, дома не застали, загляни по такому-то адресу дня через два?

— Ага! — обрадовалась сначала было октябришна, но тут же сникла. — Не-е, в… Сергий. Не получится. Во-первых, она читать не умеет. Во-вторых, у октябричей нет адресов. Зачем они им? А в третьих, если я приглашу убыр к нашим хозяевам, они придут в мою деревню и повесятся на моих воротах всей семьей…

— Вы ее так боитесь? — тревожно расширил глаза Саёк.

— Нет, не так, — мотнула головой Находка. — Еще больше… По своей воле к убыр никто не ходит. Особенно к убыр Макмыр.

— Макмыр? — переспросила Серафима. — А что это значит?

— Убыр берут себе в имена названия болезней. Так вот эта — самая страшная.

— Убыр или болезнь?

— Обе, — втянув голову в плечи, рыжеволосая девушка боязливо зыркнула по сторонам — не притаилась ли где по близости ужасная старуха, не выскочит ли, не выпрыгнет при толковании своего имени, и не пойдут ли потом от них, а, конкретно, от нее, Находки, клочки по закоулочкам…

Впрочем, решив что, скорее всего, не пойдут, из-за отсутствия закоулочков в этом лесу как архитектурного излишества, она немного расслабилась и передохнула.

— А какая болезнь-то, Находка? — не унималась царевна.

Октябришна снова напряглась, помялась и вздохнула:

— С нашего языка это переводится как…

И тут из леса до них донесся первый треск.

— Что это?.. — заоглядывался оруженосец, нервно сжимая вмиг вспотевшей ладонью рукоятку меча, но все, что он мог видеть, это сгущающиеся осенние сумерки пасмурного дня.

— Не знаю, — пожала плечами Серафима, но на всякий случай вынула свой меч из ножен и повернулась спиной к частоколу. — Может, убыр возвращается?

Треск повторился — но теперь громче, со всех сторон сразу, и больше не прекращался ни на секунду. Было похоже, что со всех направлений к ним ломилось по лесу огромное стадо очень тяжелых и очень неуклюжих лосей.

Или медведей.

Или…

— Древогубцы!!!.. — завизжала октябришна, едва первый, еле различимый на фоне деревьев приземистый силуэт выполз из-под покрова леса на край поляны. — Они услышали!!!.. Они пришли!!!..

— Какие будут предложения? — невозмутимо вопросила Серафима, оценивая расстояние до ближайшего врага и его скорость.

— Бежать! Бежать! Бежать!.. — октябришна заметалась, замахала руками, наступила на голеностоп, жалобно затрещавший и хрупнувший плюсной под ее тяжелым ботинком, но она этого даже не заметила.

— Куда?!.. — слабо, не по-геройски пискнул Саёк, панически озираясь по сторонам.

Тьма ожила, зашевелилась, и из леса медленно, но неумолимо, как асфальтовый каток под уклон, поползли древогубцы.

Их было не меньше десятка, а сумрак в лесу все трещал, скрипел, и кряхтел, выдавливая из себя все новых и новых врагов.

Царевна замерла, напряглась и стала соображать очень быстро.

Рубить?

Так их тут столько, что артель дровосеков топорами не перерубит, не только мы нашими мечами, для рубки древесины вовсе не предназначенными.

Развести огонь?

Сыро кругом, жечь нечего, да и сами пеньки, пробыв полдня под дождем, гореть не будут. Хотя как оружие сдерживания может и сработать.

Что еще?

Бежать в лес?

Порастеряемся, заблудимся, споткнемся в темноте о первую коряжину, а дальше — дело техники и красногубых уродцев.

Оставалась только крепость старухи.

Правда, частокол деревянный, и долго под напором древогубцев не продержится — это к убыр не ходи, но, может, что-нибудь придумаем…

Она ногой отбросила в жухлую траву у ограды страдающий открытым переломом голеностоп и распахнула ворота.

Оруженосец юркнул внутрь без приглашения.

Находку пришлось затаскивать силой, и царевна еле успела захлопнуть ворота и закрыть их изнутри на засов перед самым носом (если он у него был как анатомический факт) у ближайшего, самого проворного пенька.

— Саёк, разводи огонь, — скомандовала она, накинувшись на сложенную под навесом у частокола поленницу, с тошнотворным холодком в желудке ожидая с секунды на секунду хруста перегрызаемых кольев ограды.

Но, как ни странно, все было ти…

— АЙ!!!

— Что слу…

Она обернулась, и первое, что увидела перед собой — черный ухмыляющийся (с такими данными ухмылка получалась — высший сорт) губастый пенек, вразвалочку ковыляющий к ней.

Еще два навалились на Сайка и уронили его в грязь.

Трое ухватили сразу же перепутавшимися корнями и сучками за подол октябришну, и теперь не спеша, методично, мешая друг другу, старались подмять ее под себя.

Все это выглядело бы жутко, если бы не было так смешно: все пеньки были ростом не больше кастрюльки.

— Эт-та что еще за детский сад?!.. — возмущенно поддав ногой древогубца, уже почти доползшего до нее так, что он отлетел к самым воротам и попал точно в "девятку", она кинулась на выручку октябришне. На ходу она сурово бросила своему несколько негероически сейчас барахтающемуся в мелкой луже оруженосцу:

— Кончишь валяться, разберись с ними сам.

Спустя пару минут со всеми разбушевавшимися пеньками было покончено самым решительным образом.

Расколов последнюю чурку пополам, Серафима, даже не прислушиваясь, поняла, что наступила тишина…

Которую исподволь расковыривало приглушенное не то шипение, не то гудение — фены еще изобретены не были, поэтому подобрать верное сравнение Серафима так и не смогла.

— Что это? — вполголоса, озираясь в опускающихся сумерках, готовая к встрече и бою с новым противником, вопросила она.

— Н-не…

— Смотрите! Еще пеньки! Приподнялись на корнях — на нас смотрят! Момент выбирают… Да здоровущие какие!..

— ГДЕ???!!! — подпрыгнула Находка.

— Вон! — и царевна ткнула пальцем в подозрительно неподвижную группу древогубцев почти у самого крыльца дома убыр.

— Где? — уже спокойнее вгляделась в них октябришна. — По-моему, это не они…

— А что тогда? — не унималась Серафима.

— Я сейчас разведаю!

И не успели девушки и слова сказать, как Саёк с мечом наголо понесся к засаде.

— Стой!!!..

— Все в порядке! — обернулся он, победно улыбаясь, к своим подзащитным. — Это просто колоды!

— Какие колоды? — не поняла царевна.

— С пчелами! Это местные ульи такие!

— Колоды?.. — вместо того, чтобы обрадоваться благополучному разрешению опасной ситуации, Находка вдохнула, побледнела и забыла выдохнуть.

— Да, Находка, не бойся! Это всего лишь пчелы убыр! А пчелы в это время года уже давно спят, это даже я знаю! — веселый Саёк панибратски постучал по круглому боку колоды. Изнутри мгновенно выросло в громкости и неприязни и без того не слишком дружелюбное гудение.

— Не трогай их! Отойди немедленно! — нашелся сразу же голос у Находки. — Не подходи близко!!!

— Да почему, Находка? Они в такую холодину — для них — носа наружу не кажут! — поддержала оруженосца Серафима.

— Потому что это не пчелы! Это шерстни!

— Шершни, что ли? — переспросил Саёк.

— Да не шершни, а шерстни! Это шершни в шерсти, и они даже зимой летают!

— А чем же они питаются? — от удивления царевна забыла о новой угрозе и ударилась в энтомологию.

— Мышей из норок в сугробах выкапывают, белок в дуплах находят, птичек… — начала перечислять октябришна, нервно поглядывая на колоды. — А летом они хозяйке мед приносят.

— Шерш… То есть, шерстни — мед? — изумился Саёк.

— Ну, да. У пчел отбирают и ей приносят, — мрачно подтвердила октябришна. — Убыр их, наверно, для охраны держит. Они только ее, поди, не кусают, потому что она им колоды поставила и кормит — хозяйка, значит, а остальных глазом не моргнут — заживо сожрут. Это нам сейчас повезло, что мы когда уже темнело пришли — они спать легли. А если бы хоть чуточку посветлее…

Ее болезненно передернуло от нарисованной и без того в последнее время хронически воспаленным воображением картины.

Серафима снова прислушалась.

Снаружи злобно возились, ворчали и скрипели сырой корой набежавшие со всего леса древогубцы, но частокол стоял нетронутый.

Обратили на это внимание и ее спутники.

— Чего они ждут? — потребовала ответа у Находки Серафима.

— Я… ваш-ш… Сер-р-ргий… Н-не зн-н-н… — октябришна страдальчески заморгала, беспомощно наморщила лоб, но вдруг вытаращила глаза и стукнула по лбу рукой. — Знаю, ваше царственное величество, знаю. Вспомнила. Бабушка когда-то рассказывала мне, откуда берутся древогубцы. Когда она сама была маленькой, ей рассказывала одна старушка, брат соседки которой ходил к убыр, когда был еще молодой. Только после этого он недолго прожил — из лесу вернулся, три дня пролежал пластом, и помер. А ходил он к убыр затем, чтобы она…

— И откуда они берутся? — нетерпеливо и не слишком вежливо оборвала Серафима зарождающийся рассказ Находки, который в другое время и при иных обстоятельствах с интересом бы послушала.

— Их выращивают убыр, — все поняла и не обиделась октябришна. — У себя на подворье. Чтобы в лесу их раньше времени гондыр не разорвал, пока они маленькие. Холит их, лелеет, как детушек малых. А потом, когда они вырастут, выпускает их в лес.

— Зачем это ей? — недоуменно нахмурилась царевна.

— Чтобы гондыру навредить, ваш… Сергий. Они с ним терпеть друг друга не могут, и постоянно воюют. То она ему древогубцев подпустит. То он ей… что-нибудь сделает, наверное… тоже… не знаю, чего… но не без этого, поди… Кто их тут, в глуши, знает… Ну, и вот — они поэтому ее частокол-то и не грызут, что она их вырастила и на волю выпустила. Вроде, хозяйка, значит. Они нас сюда загнали, заперли, а когда убыр вернется, то все ей расскажут, не иначе, чтобы она сама присудила…

До октябришны вдруг дошло, что она сейчас сказала, и ей стало плохо.

— Ой, дела-то… Ой, дела… Ой, спаси нас — убереги, батюшка Октябрь… Ой, последние наши минутки пришли… — опустилась на землю, горестно уткнула лицо в ладони и тихонько запричитала она.

Царевна обеспокоено поджала губы и огляделась.

Если бы ее кто-нибудь спросил, что она рассчитывала здесь увидеть, то она бы не просто затруднилась с ответом — она бы вовсе не нашла его.

Топор-саморуб?

Костер и факелы?

Ступу с помелом на старте?

Мешок дуста?

Неизвестно.

Но дожидаться возвращения убыр в такой обстановке даже ей казалось самоубийственным.

Ее родная троюродная бабушка была бабой-ягой, не самой вредной и мстительной, по всеобщему признанию[86], но если бы она вернулась домой и увидела, что кто-то заявился туда без приглашения и устроил там такой кавардак, а теперь с гордостью стоит на месте и дожидается ее реакции…

Долго бы ее дожидаться не пришлось.

И, скорее всего, это было бы последнее, чего вообще дождался бы возмутитель спокойствия в своей жизни, попадись он под горячую руку…

Возня за частоколом скоро прекратилась, но редкие поскрипывания, причмокивания и натужное трение коры о кору однозначно сообщали всем заинтересованным лицам, что осада не снята, а лишь перешла в затяжную стадию.

Забравшись на навес над поленницей, сложенной в сторонке у частокола, царевна собственными, и без того не сомневающимися глазами убедилась, что это именно так, и никак иначе. Даже в темноте, затягивающей исподволь, но надежно землю, можно было ясно различить пару десятков массивных матерых древогубцев, застывших на своих местах и неотличимых от обычных, добродушных и малоподвижных пней, если бы не меланхоличное пожевывание и причмокивание отвратительных красных каучуковых губ.

Удрученная и задумчивая еще больше, чем прежде, Серафима вернулась к воротам, где ее смирно и стойко ожидали под дождем ее придворные.

— Ну, что-нибудь?.. — Саёк, не закончив вопроса, увидел ответ на ее лице и сник.

— А у вас тут внизу как?

— Тихо, ва… Сергий, — шепотом отозвалась Находка. — Затаились…

— Может, ушли? — оруженосец прислушался с надеждой, но царевна покачала головой.

— Нет. Ждут.

— Ждут… — тоскливо вздохнул он, но взял себя в руки, приосанился и сурово объявил: — Тогда я предлагаю план.

— Предлагай, — просто ответила Серафима.

— Мы откроем ворота, я выскочу и побегу. Они пойдут за мной, и вы сможете убежать. Вот…

— Замечательный план, — одобрила царевна но, не замечая протестующего взгляда октябришны и торжествующего — Сайка, тут же продолжила: — Если бы не два недостатка. По ночному лесу ты далеко не убежишь — это раз. И, к тому же, что делать нам, если за тобой побегут не все пеньки — это два.

Оруженосец понурился и виновато пожал плечами:

— Об этом я не подумал…

— Это ничего, — успокоила его царевна. — Тогда будем жить по моему плану. Чем мокнуть и мерзнуть неизвестно сколько под дождем, мы войдем в избу, обогреемся, обсушимся, приготовим ужин и в спокойной комфортной обстановке подумаем, как быть дальше.

— Но когда вернется убыр Макмыр…

— Мы поговорим с ней и постараемся все объяснить. Насколько я знаю, у этой публики в домах беспорядок и грязища — страшные, и если мы у ней приберемся[87], то, может, она подобреет и нас хотя бы выслушает.

— А если нет?..

— Вот тогда и будем думать дальше, — подмигнула она октябришне. — Не боись — прорвемся.

— Находка, — потянул вдруг за рукав рыжеволосую девушку Саёк. — А послушай, Находка. Я тут думал, думал…

— Что? — рассеянно повернулась она к нему.

— Ну, если эти шерш… шерстни, то есть — это дневная охрана убыр, то ночью-то она, получается, беззащитная остается?

— Ночью?.. Ночью?..

И тут тьма грузно опустилась на промокшую и продрогшую землю, прильнула к ней, припала, как к подушке, рассчитывая спокойно проспать так ночь…

Но, похоже, прогадала.

Душераздирающий писк, сливающийся с пронзительным визгом и воем прорезали успокоившуюся было тишину, и на отряд Серафимы непонятно откуда обрушился град зубов, когтей и кожаных крыльев.

— Ай!!!..

— Ой!..

— Ах, чтоб тебя!..

— Они кусаются!..

— Они присасываются!!! Это кровопийцы!.. Помогите!!!..

— Все в дом!!! Живо!!! — заорала Серафима так, что вздрогнули древогубцы на улице и, отрывая на ходу пристроившуюся было попить лесогорской кровушки летучую мышь-вампира, бросилась на крыльцо, пинком отшвырнула подпирающее дверь полено и, едва дождавшись, пока ее придворные заскочат в сени, захлопнула за ними дверь.

К несчастью, внутрь успели проскочить не только Саёк и Находка.

В полной тьме на ощупь отдирать от себя маленьких проворных злобных кровососов и сворачивать им шеи — занятие, которым второй раз позаниматься желающие вряд ли бы нашлись.

Тяжело дыша и истекая кровью из неглубоких, но многочисленных ран, друзья на ощупь нашли дверь, ведущую в комнату, так же на ощупь засветили лучину, потом еще несколько, потом нашли на печке масляную лампу да зажгли и ее.

Оглядев при свете интерьер избушки, они поняли, что их ждало очередное разочарование: пол и стекла были чистыми, посуда вымыта, травы развешаны под потолком, вещи аккуратно разложены по предназначенным для них местам, обязательные пауки смирно висели в паутинных гамаках по своим углам, закинув ноги на ноги, флегматично ковыряясь в зубах и сплевывая хитином после зачистки логова тараканов. И кроме затхлого кислого запаха то ли зелий, то ли снадобий, то ли позабытой на несколько недель квашни придраться друзьям было не к чему.

Серафима на мгновение задумалась, а не стоит ли все раскидать, разворотить, натоптать, членистоногих разогнать, а потом прибраться, а паутину заштопать, но решила, что убыр этого все равно не оценит, и идея была похерена, не получив развития.

Находка все еще дрожащими после боя с летучими мышами руками разожгла огонь, они скинули с себя куртки и расстелили их на печи.

Рыжеволосая девушка принялась за оказание первой помощи при кусаных ранах.

Похоже, что при укусе мыши впрыскивали в рану что-то, что долго не давало крови свертываться, и октябришне пришлось постараться и поволноваться, прежде чем затянулся последний укус. После этого она не могла стоять на ногах, но, несмотря на все уговоры Серафимы прилечь на кровать, она лишь осторожно присела на скамью, привалилась к печке и устало закрыла покрасневшие глаза. Серафима пристроилась рядом, обняв себя руками и безуспешно пытаясь впитать тепло от еще не прогревшейся печи.

Распаковав их припасы и стараясь не шуметь, Саёк занялся ужином.

На ужин у них обещалась быть жареная картошка с луком и мясом. Начистив овощи и порезав щедрый кус бесконечной медвежатины, Саёк слишком поздно обнаружил, что масло в его мешке куда-то задевалось, и не исключено, что вовсе осталось у их хозяев в Черемшуре на столе, что являлось фактом прискорбным, зато непоправимым.

Смущенно и бесшумно, стараясь не потревожить Находку и Серафиму, он порылся на полках у печки, но единственным трофеем, пригодным, по его мнению, к использованию при жарке картошки, был неизвестного происхождения жир в плошке, закрытой керамической миской. Вот его-то оруженосец, повздыхав себе под нос и помявшись, и рискнул в конце концов вывалить на сковородку за отсутствием иных кандидатов на должность.

Для чего предназначалась данная субстанция, так и осталось для него неразрешимой загадкой, зато он быстро понял, для чего она не предназначалась.

Для жарки картошки с луком и мясом.

Кашляя, хрипя и задыхаясь, разгоняя руками дым перед лицом, под затейливые предложения и пожелания дам, он кинулся к окну и распахнул его, с наслаждением впуская свежий ночной воздух в продымленную, прокопченную, пропитавшуюся смрадом комнату.

И не только воздух, как понял он через несколько секунд.

С визгом и воем, как раздираемое о гвоздь полотно циркулярной пилы, в комнату ворвался ночной дозор убыр.

Саёк захлопнул содрогающееся под натиском почуявших свежую кровь кровопийц окно и придавил его своим нетяжелым телом, трясущимися руками задвигая защелку, но черное дело было уже сделано: полтора десятка мышей размером с полкошки закрутили под потолком хаотичную орущую карусель, выбирая цели и резко пикируя, целясь в голову или в лицо.

Чиркнув когтями или зубами и пустив кровь, вампир с мерзким писком взмывал вверх и выбирал новый момент атаки.

— Ах, чтоб вас перевернуло да подбросило! — отчаянно отмахиваясь от очередного налета, царевна невзначай задела несущуюся на нее летучую мышь, отбросив ее к двери…

Остальное было делом техники.

Вытряхнув на шесток зловонную жареху Сайка, она ухватила сковородку как теннисную ракетку и подпрыгнула, взмахнув ею что было сил.

Трое мышей, не ожидавших появления у проигрывающей стороны такого супероружия, были сбиты в один миг и окончили свои дни под ногами напуганной, и от того еще более рассерженной Находки и стремящегося загладить свою бесконечную вину оруженосца.

Еще несколько яростных мощных взмахов, которым позавидовали бы все сестры Уильямс вместе взятые — и пол устилал ковер из растоптанных кровососов и битых горшков, попавших в недобрый час под горячую руку.

— Ф-фу… — утерла пот и кровь со лба царевна. — В следующий раз хоть предупреждай, герой.

— И-извините… П-простите… Я больше н-не буду… Я н-не хотел…

Забыв про свое героическое будущее, которое, без сомнения, когда-нибудь и где-нибудь поджидало его, он покраснел до корней волос и был готов выскочить на улицу, чтобы отдаться на съедение кровопийцам или пенькам, только бы не видеть, не слышать, не испытывать…

— …Хотя, ты знаешь, витязь, идея была хорошей, — донеслось до него сквозь мутную пелену смущения и стыда.

— Ч-что?..

— Хорошая, говорю, идея. Во-первых, в такой вони провести ночь можно только при хроническом насморке, а еще лучше — при полном отсутствии носа. Во-вторых, если нам понадобится… срочно выйти… на улицу… когда убыр вернется… меньше всего у нас будет времени на сражение с ними. И, наконец, это — отличный способ согреться. Короче, ты сейчас будешь открывать и закрывать окно, а Находка — убирать их из-под ног и… и… и скидывать в погреб. Больше десятка за раз не впускай.

Как ни старался доблестный оруженосец не впускать больше десятка зараз, на то они и заразы, чтобы нагло вламываться дюжинами в чужие владения среди ночи и пить у хозяев кровь.

Работы всем троим хватило на два часа.

Бесстрастный наблюдатель с развитым воображением, глядя на телодвижения Серафимы, за один вечер изобрел бы все виды тенниса, бадминтон, бейсбол, софтбол, сквош и, если бы не утомился, хоккей в закрытых помещениях, но среди осажденных путников такого не нашлось, и пришлось неосчастливленному миру ждать еще несколько сотен лет…

Но двор Серафимы это нисколько не волновало — после поединка с ордой мышей-вампиров их уже ничто не могло взволновать.

По крайней мере, они на это надеялись.

Когда последние поверженные кровопийцы, черепки, осколки и обломки домашней утвари Макмыр были брезгливо сметены в черную дыру подполья для последующего исследования палеонтологами и археологами, все трое в изнеможении рухнули на скамейку и уперлись спинами в успевшую погаснуть печь, обозревая причиненный сковородкой разгром и разор.

Если бы в избушке обнаружился хоть один целый стеклянный или глиняный предмет, они бы удивились.

— М-да-а-а… — только и смогла выговорить царевна — то ли от усталости, то ли слов подходящих в ее активном вокабуляре не находилось. — М-да-а-а…

— М-да-а-а… — всецело поддержал ее Саёк.

— Ой, что будет, что будет, когда убыр вернется… — развила их идею Находка, прижимая холодные ладони к горящим щекам.

— Ну, ничего себе порезвились… Подумать только, сколько ущерба может нанести обыкновенная летучая мышь при попадании в человеческое жилье! — недоверчиво покачала головой царевна, переводя взгляд с опустевших стен с безвольно обвисшими на одном гвозде полками на шкафы с вмятинами в дверках от точечных ударов чугунного ПВО.

— Сколько их было? — слабо проговорил Саёк, повернув голову к Находке. — Триста? Четыреста?

— Да уж вся тысяча, поди…

— Не… Тысячи, поди, не было. Подпол бы не закрылся от тысячи-то. Штук пятьсот, наверное. Или шестьсот… — предположила царевна.

— Я думал, они нас съедят…

Через распахнутое окно в одиночестве беспрепятственно проходил чистый холодный ночной воздух.

— Мой верный оруженосец тире повар, — обратилась что-то, по-видимому, вспомнившая царевна к Сайку.

— Я здесь, ваше… С… Сергий! — вскочил тот и вытянулся по стойке "смирно".

— Так вот, кстати, насчет "съедят". Я что-то плохо расслышала — что у нас на ужин? Или уже на завтрак?

Саёк сделал грустное лицо, почесал в затылке, несколько раз пожал плечами на разнообразный манер и, наконец, подытожил:

— Хлеб, сыр и медвежья колбаса, в… С… Сергий. Остальное надо или жарить, или варить…

— Не надо жарить, — быстро остановила его Серафима. — Жарить — не надо. А варить среди ночи неохота. Давай свою колбасу сюда. Надеюсь, чайник остался целый?

Как выяснилось, расколотить чугунный чайник ей не удалось, и через час — после повторной растопки печки, отыскания колодца во дворе — вода из бочки у стола вылилась на пол и под шумок утекла в погреб еще раньше — Находка заварила несколько веточек запасенных Макмыр трав и они сели пить травяной чай с бутербродами.

Время шло.

Ужин был съеден, одежда просушена, мебель и полки возвращены на свои исторические места обитания, летки колод с шерстнями на улице плотно заткнуты оставшейся картошкой (умная идея октябришны), Находка и Саёк сидели за столом и клевали носами, а расположение диспозиции, как, наверное, сказал бы теперь Костей (тьфу-тьфу-тьфу, не к ночи будь помянут), продолжало не изменяться.

И тогда царевна дала команду "Отбой".

Первое дежурство — три часа — она взяла на себя.

Прихватив наспех сооруженный из подручных материалов факел и одевшись потеплее, Серафима выскользнула в ночь и беззвучно прикрыла за собой дверь.

Она надела кольцо-кошку, осторожно спустилась во двор и обошла все хозяйство, напряженно прислушиваясь к тому, что творилось снаружи.

Снаружи творилось немного — зловредные деревяшки с поистине каменным терпением стояли там, где остановились два часа назад и тихонько причмокивали.

Единым невысказанным мнением было, что в свете последних событий единственно правильным и разумным решением было бежать отсюда, пока не появилась хозяйка, и чем скорее и дальше — тем лучше.

Но как?

Снова и снова она прокручивала в гудящей от мыслей и усталости голове возможные варианты спасения.

Бежать напролом?..

Поджечь траву?..

Перехитрить пеньки?..

КАК?!

Если бы им удалось прорваться сквозь заградотряды древогубцев, они смогли бы обогнать их и сбежать, когда станет светлее — скорости человека и пенька не поддавались сравнению, это верно, но самое сложное было именно в преодолении… Стоило один раз споткнуться в пределах досягаемости древогубца — и человека будет уже не спасти. А если они стоят рядом, то там корней под ногами, наверняка, напутано, как пряжи. Но сама мысль стоящая, надо бы ее обдумать хорошень…

Скрип, скрип, хрусь, тресь, хрясь!..

СКРЫ-Ы-Ы-ЫП!!!

— А-а-а-а-а!!!!!..

А это еще что?..

Заслышав треск и крик с поляны, Серафима, не задумываясь, взлетела на дровяной навес у частокола — облюбованное ранее место наблюдения за расположением и перемещениями противника — и осторожно выглянула наружу, но, не проведя на своем НП и нескольких секунд, была сбита наземь ударом в лоб чего-то увесистого и деревянного.

Последняя мысль перед коротким забвением была: "Так они еще и прыгать уме…"

Очнулась она уже в избушке, на полу, на шершавой домотканой дорожке. Рядом, на скамейке, сидели, прижавшись друг к другу, всхлипывающая трясущаяся Находка и не всхлипывающий только потому, что герои не плачут и поэтому просто дрожащий Саёк.

Из-под нераскрытых пока ресниц царевна украдкой произвела рекогносцировку местности — все вроде как всегда: стол, скамья, кровать, печь, а у печи…

— Ага, очухалась, — скрюченная горбатая старуха в красно-зеленой юбке до пола и сером полушубке мехом внутрь опустила кочергу, которой разбивала догорающие поленья, и повернулась в ее сторону, с ненавистью сверля ее темным взглядом.

— Здравствуйте, убыр Макмыр, — игнорируя боль в разбитом лбу, Серафима приподнялась на локте и склонила буйну голову в приветствии.

Если бы рядом с этой бабкой сейчас поставили их лесогорскую или лукоморскую Бабу-Ягу и под страхом смертной казни приказали найти десять отличий, печальная участь царевны была бы решена.

— Здравствуйте?! — окрысилась старуха. — Это ты подлизываешься, девка, ли чё ли? Привела своих дружков без приглашения, перевернула все кверху дном, посуду перебила, стражу мою извела, малышей моих погубила, а теперь как будто здоровья желаешь?! И язык не отваливается?! Не пройдет это у тебя, так и знай, подлая!

— Ну, давайте, тогда вы нас сейчас пригласите, а мы в следующий раз зайдем — уже с приглашением, как вы хотите, — тут же предложила Серафима, поднимаясь с пола и, пошатываясь, отступая к скамье под колючим взглядом Макмыр и ее угрожающей кочергой.

— Это чё ты мне тут мозги путаешь? — нахмурилась убыр, понимая, что где-то то ли она перемудрила, то ли ее. — Не отвертишься ты от расплаты, так и знай, девка! Ни ты, ни твоя шантрапа!

— Да мы ведь к вам, тетушка Макмыр, не просто так явились, а с подарочками, — жалобно подала голос Находка. — Вон там, в мешке, все вам — и отрез на юбку новую, и полотно беленое на рубаху, и меда сандалового туес, и лапти новые, и рыбка вяленая, и…

— Без вас все посмотрю, — злобно оборвала ее убыр.

Однозначного толкования ее слов царевна не нашла, и это ей не понравилось.

— Отлично, — несколько натянуто улыбаясь, она сделала шаг вперед. — Тогда перейдем сразу к делу. Мы решились побеспокоить вас не просто так, от нечего делать. Мы пришли, чтобы спросить у вас дорогу…

— Дорогу? — рассмеялась мелким дребезжащим смешком убыр, и от него мороз пробежал по коже злополучных гостей. — Какую дорогу? Не переживайте, милые. Никакой дороги вам больше не нужно будет. Вы отсюда не уйдете, голуби мои…

Царевна кинулась было вперед, но старуха оказалась проворней: она чиркнула кочергой по полу, и Серафима раненым лбом налетела на невидимую стену.

— Ой-и!..

— Ага, разбежались… — неприятно скаля три оставшихся еще во рту своих зуба и четыре железных, убыр подкинула в печь новые поленья. — Давно у меня не было на ужин человеческого мясца… Ох, покатаюсь-поваляюсь на Санькиных косточках, Санькиного мяска наевшись…

— Да не Санёк я, а Саёк! — чуть не плача, выкрикнул мальчик.

— Санёк, Саёк… Какая разница? — искренне удивилась старуха. — Все равно не жилец.

— Ну, не бойся, Саёк, миленький, — обняла его крепко октябришна. — Ты же у нас защитник, молодец…

— Молодец — на холодец… — сочинила стишок Макмыр, достала из корзины в углу лук и стала его обдирать от желтых шуршащих одежек, неприятно улыбаясь и бормоча себе что-то под загнутый крючком нос, больше похожий на клюв стервятника.

— Простите нас, уважаемая Макмыр! Пощадите!.. — Находка рухнула на колени и стала биться головой об пол. — Это не они, это я во всем виновата — я про древогубца вашего не сказала вовремя, что нельзя его трогать, я! Я их сюда привела! Я ваших кровососов топтала! Моя вина, мне и расплачиваться! Меня ешьте, а их отпустите!..

— И тебя съем, и его съем, и ее съем… — ровным голосом отозвалась убыр, отложила в сторону очищенные луковицы и загремела в подпечнике чугунками. — Да где же он, двухведерный-то… Сколько уж им не пользовалась, в чулан унесла, чё ли, чёб не мешался… Голову-то в чем варить буду? Ладно, погодите, никуда не уходите, сейчас принесу, двухведерный-то, тут он где-то близко должен быть…

Так, бормоча себе под нос, Макмыр шаркающей походкой, переваливаясь и кряхтя, как утка с ревматизмом, вышла в сени, не прикрыв за собой дверь, чтобы слышать все происходящее в комнате. Магия магией, а с таким сбродом надо держать ухо востро.

Серафима мгновенно вскочила, кинулась, предусмотрительно вытянув руки, к тому месту, где несколько минут назад встретила ее предыдущий рывок невидимая стена — к ее отчаянию, та все еще была на месте.

Единственное окно осталось в недосягаемой части избы.

— Не пройти тут, не пройти, не пройти, не пройти… — тоскливо и нудно, как зубная боль, стонала за спиной Находка, обхватив обеими руками испуганного до полусмерти мальчишку.

Вторая половина обещалась быть скоро.

— И вы не можете? — быстро повернулась она к Находке и Сайку.

— Не можем… не можем… не можем… — как заевшая пластинка, горестно подвывая, затянула она новую жалобу, уткнувшись в плечо онемевшего за двоих Сайка.

Вправо, влево, вверх, вниз — куда бы царевна не метнулась, везде ее пальцы натыкались на одну и ту же незримую преграду, холодную и гладкую, как стекло…

Как стекло…

Как стекло…

Как стекло?..

Не раздумывая, Серафима одним движением развернулась, сгребла со стола тяжелый чугунный чайник и изо всех сил запустила им в ненавистную стенку.

Ласточкой пролетев через черту, переступить которую она не могла, чайник угодил прямо в дверной проем.

И точно в лоб возвращающейся с огромным чугуном убыр.

Та, не успев ни охнуть, ни выпустить из рук посудину, изумленно скрестила глаза и мешком повалилась прямо на пороге.

— Ой, — сказала Серафима.

— Ой, ваше царственное величество, что вы наделали, что наделали, что сейчас будет!!!..

Наступила испуганная тишина, в которой явственно стало слышно, как в крышку подполья бьются недодушенные пришедшие в себя кровососы.

— Что будет? — царевна поскребла в затылке и завертела кружащейся слегка после двойного прямого попадания головой. — В смысле, хуже съедения с варкой головы в двухведерном чугунке? Придумать, конечно, сложно… Но можно. Там это вон что у нас?

— Где? — встрепенулся Саёк.

— Этот люк, наверное, на чердак ведет? — царевна задрала голову и ткнула пальцем в дощатый квадрат вверху, почти сливавшийся с почерневшим от времени и копоти потолком, там, где сходились две стены.

К нему вели вбитые в бревна ржавые скобы, на которых висели не то новые тряпки, не то старые полотенца.

— Н-наверное…

— А крыша, наверняка, соломой крыта? Или дранкой?

— Мы спасены!!! — вскочил мальчишка, мигом вспомнив, что он уже давно не поваренок, а оруженосец ее величества, быстро размазал сопли и слезы так, чтобы и следа от них не оставалось, и бросился к лестнице. — Я пойду вперед и разведаю!

Ежесекундно оглядываясь на неподвижную Макмыр, он вскарабкался по скобам и толкнул люк.

Тот не поддавался.

Снова толкнул, уже сильнее — результат тот же.

— Что там? Тебе помогать? — шепотом окликнула его царевна.

— Н-нет-т-т… Й-я с-с-ам-м-м… — прокряхтел он, надавливая на несговорчивую дверь в потолке что было мочушки…

Ни с места.

Да что ты будешь делать!..

А ну, понаддали!

Еще раз, еще и еще…

Зловредный люк как будто приклеился.

Он снова нервно оглянулся на убыр, ему показалось, что рука ее шевельнулась, и он так наподдал упрямой деревяшке обеими кулаками, что она с грохотом сорвалась с проржавевших петель, отлетела от входа и упала на настил чердака. На головы дамам из серых досок потолка опустилась серая туча трухи и пыли.

Прихватив из-под лавки мешок с продуктами и меч Сайка и убедившись, что на ее собственный Макмыр не позарилась, Серафима полезла на чердак вслед за Находкой.

Сказать, что она ни разу не оглянулась на убыр, значит было покривить душой.

Шевельнулась она, или ей это почудилось, но царевна молнией взлетела на чердак, нашла не глядя с первой попытки люк и кинула его на место, вызвав пыльную бурю местного масштаба.

— Ой! Так темно ведь стало! — шепотом пискнул Саёк.

— Ничего, — так же шепотом отозвалась Серафима и сунула ему в руки мешок. — Держи. Сейчас будем ведьме крышу портить.

И она, осторожно переступая — не потому, что ее могли услышать внизу, но чтобы не провалиться сквозь потолок — место этому дому давно уже было в антикварной лавке — приблизилась к тому месту, где крыша встречалась с настилом чердака.

Как она и ожидала, достать солому в лесу было сложнее, чем дранку и мох.

Несколько минут усердной работы обеспечили убыр осеннюю неожиданность при первом же дожде посерьезней.

— У меня готово! — победно кинула она через плечо своему двору. — Вперед!

— Тс-с-с-с!!! — прошипела вдруг Находка, приложив палец к губам и расширив от страха глаза.

— Что?..

Снаружи донесся яростный треск и визг раздираемого дерева, беспорядочный скрип, хруст и шаркающее трение коры о кору, каковые могли бы производиться панически расползающимися в разные стороны деревяшками, низкий раздраженный рев, тяжелый топот шагов по крыльцу и частый стук в дверь:

— Открывай, убыр, гондыр пришел!

То ли гондыр засомневался в гостеприимстве старухи, то ли дверь просто не вынесла натиска ночного гостя, но, не прошло и нескольких секунд, как сопровождаемые грохотом поверженной двери, шаги гондыра торопливо прозвучали по сеням и оказались в комнате. Вековые доски пола гнулись и стонали под тяжестью невидимого грузного тела.

— Ой, что сейчас будет… — беззвучно охнула октябришна. — Что будет…

— Что? — заинтересовалась Серафима.

— Он ее или к себе утащит, или на месте сожрет, — объявила рыжеволосая девушка.

— Пусть лучше на месте сожрет, — с мстительной безжалостностью проголосовал Саёк.

— М-да. Неплохо бы было, — поддержала его царевна.

— Тс-с-с-с!!! — опять прошипела Находка. — Слушайте! Убыр очнулась, и они, кажется, о чем-то говорят!

— Орут, я бы сказала. И дерутся, — так же шепотом уточнила Серафима и, по совету октябришны, прислушалась. Утащит он ее к себе или сожрет на месте — убежать они успеют.

— …жалкая человеческая магия старухи на гондыра не действует, — голос незваного гостя звучал тягучим басом, как магнитофонная запись, пущенная с пониженной скоростью, — пока гондыр держит убыр за руки. Убыр попалась. Что это со старухой сегодня? Гондыр удивляется. Где старухина костыль-нога? Где старухины летучие мыши? Старуха не боится больше гондыра? Гондыр проверит. Гондыр старуху скушает. Гондыр тогда посмотрит, боится его старуха или нет.

— Проваливай, шкура вонючая! — вступил надтреснутый, режущий слух — испуганный? — фальцет Макмыр. — Тебя в человеческое жилье никто не звал! Вон из моей хатки! А не то с лестницы спущу! Шерсти клочка целого не останется!

— Старуха болтает, — снисходительно, не напрягаясь, раскрыл блеф хозяин леса. — Старухе нечем больше защищаться. Старухины древогубцы убежали как зайцы. Они гондыра боятся. Гондыр старуху съест, древогубцев разорвет, и лес пойдет на человеческие дома. Звери будут людей драть. Деревья будут людей гнать. Людей не будет здесь. Уйдут люди. Не будут зверей убивать. Не будут деревья рубить.

— Найдется на мое место другая убыр! — гневно выкрикнула Макмыр. — И тогда она чучело из тебя сделает, мешок ты медвежьих костей, а из печенки твоей…

Гондыра оскорбление разозлило, и он не то ударил Макмыр, не то тряхнул, но она замолчала на полуслове и как будто ахнула.

— Убыр должна закрыть рот, — угрожающе прорычал он.

— Придет новая…

— Врет убыр. Новая убыр найдется не скоро, — не давая договорить Макмыр, сердито басил лесной хозяин. — В тех деревнях, что рядом, нет убыр. Через год найдется. Через два года. Через пять лет. Людей не будет к следующей осени. Не нужна будет убыр. Придет другая убыр — гондыр и ее скушает. Гондыр будет сильный. Гондыр…

Не слушая больше, что гудит человек-медведь, Находка повернулась к Серафиме, и ее сжатые в ниточку губы дрожали:

— Он правду говорит. Я чую. Если убыр не будет, лес сожрет Черемшур. И Тыловай. И Кривую Кивару. И Большую Кварсу. И…

— И что ты предлагаешь? — нахмурилась царевна, — Даже ее магия на него не действует, ты слышала? И что мы должны — спасать ее, рискуя всем? Как?! Не хочу, не могу и не буду. У меня другая забота сейчас. Тем более, что только мы его прогоним, или чего там, как эта же убыр на нас же первая и набросится! А ведь ты у ней в меню, если я помню, вторым блюдом стояла. И чугунок она уже нашла, кстати.

Октябришна побледнела, жалобно вскинула брови, но не нашлась, что ответить.

— Да ладно, не бери в голову. Врет он все — никуда твои Большие Кивары не денутся. Ну их, нечисть поганую. Пусть сами разбираются, и чем дольше, тем лучше, — раздраженно махнула рукой Серафима. — В следующий раз гостей полюбезнее встречать будет, старая кочережка, если хочет, чтоб они за нее жизни лишались. А нам давно пора бежать. Двое дерутся — третий радуется.

И она подала пример, ловко проскользнув в проделанную ей дыру.

— Не спите! За мной! Мешок не забудьте! Встречаемся у крыльца! — махнула она рукой выглянувшему наружу Сайку, и побежала к воротам, пригибаясь, чтобы не увидели ее заклятые враги невзначай из окна и не помирились временно, пока загоняют и приканчивают заблудших нарушителей спокойствия — причины имелись у обоих.

"Хорошо, что гондыр пеньки разогнал," — с благодарностью подумала Серафима, выглядывая за ворота и оглядываясь по сторонам. — "Ни одной проклятой деревяшки…"

Стоп.

А это что?

Прямо перед ней на земле лежало не то огромное корыто, не то ванна средних размеров. Из нее торчала дубинка.

При ближайшем рассмотрении дубинка оказалась большущим пестом.

Девушке, выросшей рядом с Ярославной, оставалось сложить два и два.

— Хм-м-м… — почесала в затылке она, усаживаясь на дно корыта. — Нут-ка, нут-ка…

Пробормотав себе под нос короткое заклинание, усвоенное с детства[88], она почувствовала, что плавно поднимается вверх.

Надо же!

Кто бы знал!

Ненормалия — ненормалией, а волшебные слова одни и те же срабатывают!..

Дальше было дело техники.

Осторожно контролируя пестом высоту, скорость и направление полета — неповоротливое корыто маневрировало гораздо хуже, чем традиционная ступа — она направила свое воздушное судно к крыльцу, чтобы подобрать друзей.

Нервно переминающийся с ноги на ногу оруженосец и расстроенная, потерянная Находка уже поджидали ее там.

При виде опускающегося с неба корыта Саёк шарахнулся в темноту, а октябришна нырнула и притаилась за ульями.

— Отбой воздушной тревоги! — тихо рассмеялась царевна, опуская корыто на землю. — Рулевой Серафима приветствует вас на борту нашего воздушного судна! Эй, Саёк, Находка — быстро загружайтесь, мы отправляемся!

— Куда? — недоверчиво донеслось из темноты.

— Главное сейчас — не куда. Главное — откуда, — кратко объяснила момент Серафима.

Недоверчиво, но с любопытством придворные стали один за другим появляться из мрака.

— Что это? — подозрительно оглядывая корыто, спросил Саёк.

— Корыто с пестом. Она на нем летала. И нам сгодится. Правда, тащится оно еле-еле — пешком, наверное, быстрее будет, но не по лесу и не ночью. Поэтому — давайте скорей. Пока хозяйка его обратно не затребовала.

При упоминании об убыр Находка снова помрачнела, зашевелила губами, открыла, но тут же и закрыла рот, так не сказав ни слова.

Более несчастной царевна ее не видела.

— Убыр, убыр… — рассержено фыркнула Серафима. — Ну чего ты ко мне привязалась со своей убыр! Она нас съесть хотела! На полном серьезе! Да при чем тут вообще мы! Он бы до нее и так добрался бы рано или поздно, и без нас!

— Не добрался бы он без нас-то, без нас бы ему никогда не добраться! — отчаянно выкрикнула октябришна. — Ее ночью летучие мыши охраняют… охраняли… а днем… днем… днем…

Одна и та же мысль, казалось, пришла одновременно во все три головы.

Устав от разговоров, на которые он и в более спокойные времена был не мастак, гондыр решил, что ждать больше нечего, что скоро утро, что надо будет идти и ловить древогубцев, пока они далеко не расползлись, и что злая убыр на Белом Свете явно зажилась.

— Убыр злая. Гондыр скушает убыр — люди гондыру спасибо скажут, — проговорил он, медленно пережевывая слова и, выпустив из когтистой лапы тонкую сухонькую ручку Макмыр, потянулся к ее голове…

И тут сзади звонко хрустнуло разбитое окно, и в комнату влетел массивный увесистый снаряд, который тут же грохнулся на пол.

Откуда-то из него выпала большая картофелина.

— Это что тако… — медленно нахмурившись, стал переводить непонимающий взгляд с Макмыр на Неопознанный Влетающий Объект гондыр, но не успел.

Из дырки в дальней части снаряда, злобно гудя, как сотня разгневанных истребителей, вылетел взъерошенный полосатый рой и, мгновенно сориентировавшись, набросился на чужака.

Хоть искатели дороги в Лукоморье и отлетели почти на полсотни метров, пронзительный жалобный рев гондыра, атакуемого шерстнями, оглушил их, заложил уши и заставил зажмуриться и сморщиться, как от боли.

— Если кто-нибудь сейчас предложит мне спасать такого всего из себя замечательного гондыра… — ухмыляясь, обернулась Серафима на сидящую позади нее Находку.

— Если он сам сейчас из дома не выбежит… — не приняв юмора, озабоченно не сводила глаз с избы Макмыр та.

— Мы возвращаемся, берем сковородку и идем воевать шерстней, убыр а, заодно, и гондыра, — со слишком серьезной серьезностью договорила за нее царевна.

— Ага, — радостно закивала октябришна.

Что из прошлых событий внушили ей уверенность, что ее переодетому величеству это под силу, она раскрыть не успела, ибо окно дома взорвалось остатками рамы, стекол и не замолкающим ни на мгновение человеком-медведем.

Тяжело хлопнувшись на землю, он вскочил, замахал лапами-руками и, не разбирая дороги, наткнувшись несколько раз на поленницу вокруг частокола и развалив ее до основания, гондыр нашел распахнутые ворота и кинулся в лес.

Шерстни за ним не последовали — было еще слишком темно для них. Они на ощупь расселись по всему, на что наткнулись, и сердито, но удовлетворенно жужжа, стали ждать рассвета, самодовольно обмениваясь впечатлениями от недавней битвы.

Перегруженное неуклюжее корыто шло тяжело, страдая бортовой и килевой качкой одновременно.

Едва Серафима отвлекалась на секунду, чтобы осмотреться по сторонам или перекинуться парой слов с кем-нибудь из свиты, чтобы убедиться, что они все еще на борту, а не пошли искать легкого и приятного пути, как оно начинало лениво замедляться и скачками терять высоту, заставляя холодный пот выступать на лбу, а небогатое содержимое желудка заполошно подступать к горлу.

Чтобы держать его на одном курсе — вот бы еще знать, каком! — и не давать ему заваливаться и рыскать, приходилось постоянно делать тяжеленным пестом движения, похожие на гребки, и пальцы Серафимы, однажды намертво сомкнувшись вокруг деревяшки, уже часа два как больше ничего не чувствовали. Само их существование скептически настроенный ум давно уже поставил бы под сомнение, но измотанной царевне было не до таких изысков, и поэтому она просто гребла, гребла, гребла…

Край горизонта над лесом, наконец-то, засветился.

Значит, можно было определить, в какую сторону они летят.

— Находка, куда нам теперь? — обернулась царевна, сжимая сведенными судорогой руками тяжелый пест и тыча им вниз, чтобы не терять высоту. Перегнувшись через край корыта и так можно было сорвать пригоршню голубоватой, склизкой на вид, холодно светящейся в темноте листвы с верхних веток очередного таинственного дерева, верхушка которого выступала из жиденького предутреннего тумана консистенции общепитовского молока как какой-то психиделический айсберг.

Октябришна повернула голову направо, налево, попыталась посмотреть назад без того, чтобы вывихнуть себе затекшую шею, и усталым сонным голосом объявила:

— Это смотря куда мы хотим попасть, ваше царственное величество. Серафима. Сергий. Если назад в Черемшур, то нам направо. Если в царство Костей — то налево. А если в Лукоморье…

Царевна заинтересованно повернулась к ней левым ухом и на мгновение перестала грести.

— …тогда не знаю. Дороги-то мы так и не спросили… — извиняясь, развела руками Находка.

— Сер… ргий!!! — встревожено окликнул Серафиму Саёк, не дав ей высказать свои комментарии ко всему вышеизложенному. — Я тут, пока мы летели, когда светать начало, назад все оглядывался.

— И что?

— И вот я сначала думал, что это мне показалось.

— И что?

— А сейчас я вот оборачиваюсь, смотрю — нет, вроде, кажется, не показалось.

— И ЧТО?!

— За нами, кажись, какая-то птица летит.

— Птица?! — переспросила изумленно Серафима, ожидавшая погоню кого угодно, только не птицы. — Находка, что за птица за нами лететь может?

— Птица?.. — недоуменно пожала затекшими плечами октябришна. — Какая птица? Зачем ей за нами лететь?

— Так это мы тебя спрашиваем. Как аборигена и краеведа, — перекинула ей обратно вопрос царевна. — Мы же должны знать, беспокоиться нам, или паниковать.

— Паниковать? Беспокоиться? — по голосу Находки было понятно, что она с места и в карьер начала делать сразу обе эти вещи одновременно.

— Да ты посмотри сама, Находка! — жалобно попросил Саёк. — Сер-ргий… Ты можешь повернуть корыто так, чтобы Находке было видно?

— Без набора высоты — нет, — решительно отсекла попытки маневрировать Серафима.

— Находка, а, Находка, — снова жалобно проговорил Саёк сзади. — Ты же должна знать. Скажи, если мы у убыр корыто увели, то ведь ей летать больше не на чем?..

— ЧТО-О?! — махнула пестом царевна так, что корыто заложило вираж, едва не вывалив всю команду на землю, а сама она получила ни с чем несравнимую возможность разглядеть довольно шустро приближающуюся к ним ступу и ее пассажира-пилота, маневрирующего и на глазах ускоряющегося энергичными взмахами метлы.

И вряд ли это был гондыр.

— САЁК!!! Чего же ты раньше-то молчал!!! — страшным голосом произнесла Серафима и замахала пестом с удвоенной энергией, тем мне менее, обреченно понимая азбучные истины не открытой еще науки самолетостроение, что чем мощнее форсаж, тем больше тратится топлива и тем меньше время полета.

— Она приближается!!! Приближается!!!..

Вопли оруженосца помощи тоже не оказывали, как и ставшее уже почти привычным дрожание Находки.

Почти.

"Наверное, в прошлой жизни она была осиной. Или плакучей ивой," — отстраненно подумала Серафима, чувствуя, что всему на свете есть предел, и первой строчкой этого печального многостраничного списка сейчас идет ее выносливость.

— Стойте!!! Стойте, охламоны, кому говорят!!!..

После этого выкрика Серафимина выносливость скачком переместилась на вторую строчку, но она тоскливо ощущала, что ненадолго.

— Ох, батюшка-Октябрь, помоги нам, спаси нас от погибели лютой, сохрани нас от злой старухи убыр… — забормотала дрожащим срывающимся голосом октябришна.

Царевна хотела было напомнить, чьему заступничеству они сейчас обязаны своим катастрофическим положением, но решила, что в этом есть и ее вина, и не стала.

Ни одно доброе дело не должно остаться безнаказанным.

— Остановитесь!!!.. — прозвучал визгливый одышливый голос совсем рядом. — Я вас все равно догоню!..

И тут Саёк шумно выдохнул, корыто дернулось, и яростный крик убыр и торжествующий — оруженосца всполошили только что сладко позевывавший после тихого ночного отдыха лес одновременно.

— Ага, получи!!!..

— Ой-й-й-й!!!..

— Находка, Сер…ргий!!! Смотрите! Я ей в самое ухо залепил! Знать будет, как против нас выступать!

— Шаромыжник недожаренный!!!..

— Что?

— Что там происходит?

— Саёк, что ты там делаешь?

— Оказывается, я все это время сидел на куче картошки! — радостно выкрикнул оруженосец. — Крупная!

— Целься лучше, — единственно, что смогла посоветовать царевна.

Попадет он снова или не попадет, разозлит он еще больше убыр или не разозлит[89] — разницы никакой не было. Конец был один, печальный и предсказуемый.

Если бы среди деревьев мелькнула хотя б речушка, хоть ручей, хоть ручеек какой-нибудь крошечный — можно было бы рассчитывать на помощь Октября.

Наверное.

Сейчас же, над лесом, выбор у них был небогатый: или убыр настигнет их, или они попадут в лапы гондыру-мизантропу, или рано или поздно, пока они пробираются по чащобе, их найдут и разорвут злопамятные древогубцы. А в свою, да и в чью бы то ни было защиту, Серафима была абсолютно уверена, она еще несколько дней будет не в состоянии не то что меч поднять, а и просто руку.

Восторженные кличи Сайка и проклятия Макмыр раздавались все реже и реже, пока, почти одновременно, он и царевна не объявили:

— У меня картошка кончилась…

— Я этим пестом махать больше не могу…

— Что мне делать, ваше… Сергий?.. — растеряно завертелась октябришна вперед и назад. — Саёк, поищи еще — это ее задерживало!.. Сер…гий, может, мне погрести?

— Мы не сможем поменяться местами… — сквозь стиснутые зубы процедила Серафима и, из последних сил удерживая их воздушное судно на лету, стала выбирать место для посадки с последующим бегством.

И тут между деревьями блеснуло манящей голубизной.

— Вода!!! — радостно завопила Серафима. — ВОДА!!! Находка!!! Мы садимся туда!!!

И, не дожидаясь реакции свиты, она медленно и рывками начала снижаться, ломая днищем корыта ветки не успевших отскочить деревьев. Еще несколько секунд — и этот процесс перешел бы в неконтролируемую стадию, графически изображаемую обычно простым перпендикуляром к горизонтальной линии.

Корыто грузно шмякнулось о влажную землю и перевернулось, вытряхнув экипаж на влажную от утреннего тумана траву.

Непослушными руками пытаясь приподнять свое тело над землей, царевна кричала октябришне, чтобы та бежала искать воду — ручей был где-то совсем рядом, она видела, и поскорей попросила о защите батюшку-Октября.

Но та почему-то не торопилась.

Подняв на ноги Серафиму, Находка обвела трясущейся рукой землю вокруг них.

— Смотрите, ваше царственное величество, — тихо проговорила она. — Это не вода.

— А что это? — задала ненужный вопрос Серафима, хотя теперь и сама все видела.

— Это синюха… голубая… — чужим, помертвевшим голосом произнесла октябришна.

— Может… еще не поздно убежать?.. В какую-нибудь сторону?.. — слабо пискнул севшим вдруг голоском оруженосец, держа, тем не менее, меч наготове.

— Мы посредине блудного места… Того же самого… Они нас запомнили, и второй раз не выпустят…

Лицо октябришны могло посоперничать белизной с туманом, и Серафима не стала спрашивать, откуда та это узнала.

Какая теперь разница, откуда…

Как будто в подтверждение ее слов туман вокруг потерпевших корытокрушение стал клубиться, сгущаться, достигая плотности уже настоящего деревенского молока.

И в снежно-белой густой мути, одна за другой стали вырисовываться и приближаться к ним угрюмые сутулые полупрозрачные фигуры, от которых веяло холодом, погибелью и тленом.

— Прочь! Прочь! Идите прочь! — со свистом рассекая черным клинком белую мглу, Саёк отважно кинулся на сжимающих круг призраков, но был отброшен под ноги царевны неведомой, но злобной силой.

— Постойте! Мы оказались тут нечаянно! Мы не хотели вас тревожить! Дайте нам пару часов времени, или меньше, и мы отсюда уйдем! — стала выкрикивать Серафима, но слова ее терялись и гасли в надвигающейся белой пелене без ответа.

Под мощью волн промозглого зла и ненависти, излучаемых собирающимися вокруг них, как падальщики вокруг мертвой лошади, блуднями, они невольно отступили, прижались к старой грустной березе спинами и стали ждать конца.

И тут, загораживая руками друзей, как наседка закрывает крыльями беспомощных цыплят, вперед выступила белая от ужаса Находка.

— Блудни, блудни, земля горит, вас спалит, и я горю, вас спалю… Блудни, блудни, вода горит, вас спалит, и я горю, вас спалю… Блудни, блудни, трава горит, вас спалит, и я горю, вас спалю…

Она повела перед собой трясущимися руками, и голубая синюха под ногами призраков вспыхнула ослепительным в сгущающейся туманной мгле лазурно-алым пламенем, заставив их отшатнуться.

— Блудни, блудни, песок горит, вас спалит, и я горю, вас спалю… Блудни, блудни, земля горит, вас спалит, и я горю, вас спалю… — сделала она неуверенный шаг в направлении врага, и те попятились еще дальше.

Руки октябришны вдруг засветились слабым голубоватым светом, а из кончиков дрожащих пальцев стали вырываться, как когти, гибкие крошечные язычки такого же сине-красного огня.

Ни Серафима, ни Саёк, ни блудни не ожидали этого.

Но меньше всех ожидала такой реакции на свой заговор сама Находка.

На бескровном, почти прозрачном лице ее отразилось изумление, страх, радость, торжество, и она сделала еще один шаг, угрожающе протягивая руки к мявшимся в нерешительности призракам, и еще, и огонь на земле, чувствуя поддержку своей хозяйки, пополз вперед, опережая ее и с легким треском пожирая влажную траву на своем пути.

— Блудни, блудни, земля горит, вас спалит, и я горю, вас спалю… Блудни, блудни, вода горит, вас спалит, и я горю, вас спалю…

— За ней, не спеша, — шепотом приказала царевна Сайку, но не успели они сделать и нескольких шагов по направлению к надежде, как навстречу им хлестко, наотмашь, дунул ледяной ветер, мгновенно загасил все пламя, как его и не было, и рыжеволосая девушка, тихо ахнув, остановилась.

По толпе блудней пронесся вздох, больше напоминающий насмешку, и кольцо призраков вновь стало сжиматься, но на этот раз быстрее и агрессивнее.

Люди снова отступили.

— А вот это — конец, — криво усмехнулась Серафима, ощутив спиной знакомую березу. — Простите меня, ребята, что я вас сюда затащила…

— Простите меня, что не смогла вывести… — крепко взяла за руки друзей Находка.

— Простите, что не защитил… — сжал в ответ руки ее и царевны Саёк.

Ледяная стена, кишащая неясными отвратительными очертаниями, сжалась до предела, липкие щупальца тумана нежно коснулись их лиц, обняли за плечи, запутались в волосах…

Из толпы кинувшихся в разные стороны при ее приближении блудней выступила высокая худая фигура в белом клубящемся туманом плаще и откинула капюшон, открывая узкое безносое и безгубое лицо с провалившимися щеками. Белые неподвижные глаза в костяных глазницах пригвоздили их к месту, лишая жертв своим завораживающим немигающим взглядом воли, желания жить и надежды.

Призрачные лица с разверзнутыми дырами нетерпеливых ртов приблизились к их телам…

И тут налетел новый порыв ветра — но уже другого, сухого и горячего, как песчаный самум Перечной пустыни.

Он стальным тараном ударил в сжимающуюся стену блудней, и та, вспыхнув черным светом, испарилась прямо на глазах путников, как по волшебству унося с собой туман и сырость и обнажая вздрогнувший от внезапного смущения блудный лес.

А сверху, едва не задев их по затылкам, в крутом вираже на выгоревшие проплешины свалилась ступа убыр.

Невнятное бормотание, сопровождаемое взмахами метлы, то и дело заглушались новыми порывами обжигающего солнечного ветра, сметающего замешкавшихся призраков — уже не столько зловещих, сколько растерянных и напуганных — со своего пути.

— Кыш, кыш, проклятые! Гниль — к гнили, кость — к кости, мертвец — к мертвецу! — резким, скрипучим голосом выкрикивала при каждом взмахе помела Макмыр, но не верящим еще до конца в свое спасение друзьям сейчас этот визг был милее любого сладкоголосого пения в мире.

— Покойник — в саван, саван в домовину, домовина — в костер! Пламя-огонь, мертвечину ешь, живых не тронь!.. — приговаривала убыр, свирепо размахивая метлой во все стороны, как будто сражалась не с бестелесным туманом-призраком, а с живым, смертельно опасным чудовищем.

Вокруг них свирепствовал и выл огненный смерч.

Через несколько минут все было кончено.

Ветер стих так же внезапно, как и начался, и над выжженной землей висел почти непроницаемый вонючий дым, но как бы неприятен он ни был, это был не промозглый туман блудней, и, кашляя, задыхаясь и прикрывая носы рукавами, друзья радовались ему, как прохладному бризу в летнюю ночь.

— Убыр-матушка, спасибо тебе, — упала в ноги (или, скорее, в ступу) старухе Находка. — И простите нас, окаянных… Нечаянно все вышло…

— Спасибо, убыр Макмыр, — склонилась в поклоне до земли Серафима. — А за погром у вас дома вы уж простите нас, пожалуйста. Мы вернемся и исправим, что еще можно. Мы ведь не со зла. Так получилось…

— Спасибо, бабушка, — усиленно делая вид, что слезы на щеках — от дыма, присоединился к ним Саёк. — Извините меня за ваших мышей кровопийских… И пеньки маленькие… Но они первые начали.

— Бабушка… — свирепо хмыкнула старуха, но удовольствие не скроешь. — Вставайте уж, ли чё ли… Внучки… Вот уж, не думала — не гадала, семьей перед смертью обзавелась. Мал, мала, меньше, семеро по лавкам, соска выпала…

— Да вы что, какая там смерть, вам еще сто лет жить да жить, — замахала на нее руками октябришна.

— Нет, девка. Я до следующей осени вряд ли доживу. Уж я-то знаю, — уверенно и спокойно покачала головой убыр, как будто говорила об обыденном и общеизвестном факте.

— А может…

— Помолчи, девка. Не части. Дай сказать, — Макмыр строго глянула на Находку, и та осеклась на полуслове. — Во-первых, хоть и нагадючили вы мне в избе и на дворе, и по-хорошему я вас съесть должна или деревяшечкам моим отдать, но за улей к месту — спасибо. Никто не может сказать, что убыр Макмыр — коряга неблагодарная.

"Потому что боится?" — про себя спросила Серафима, но вслух почему-то промолчала.

— Да чего уж там, — вместо этого скромно пожала плечами она. — Вот ей, Находке нашей, спасибо говорите. Она вас пожалела. Если бы не она… Шибко мы осерчали на вас тогда.

— Я знаю, кому спасибо говорить, — усмехнулась старуха. — Я ить все слышала. Ай и тебя за руки никто не тянул, девка. Коли б не захотела — не пошла бы колоду тягать. Пропадай, старая лоханка. И ты, малой, не кривись. За подмогу и тебе спасибо причитается. Мужик у вас, девки, растет. Защитник.

— Молодец на холодец, — не удержался Саёк.

— Не боися. Тогда не съела — сейчас подавно не съем, — успокоила его убыр.

— А я и не боюсь, — гордо повел плечом оруженосец.

— А напрасно. Картошку у меня всю кто над всем лесом раскидал? А сколько у меня после тебя синяков будет — знаешь? И когда они теперь сойдут? Мне ведь, чай, уже не двести лет! Стрелок выискался!..

— И-извините… — покраснел и стушевался тот. — Это я не по своей вине… Это я от нервов… Детство тяжелое, игрушки деревянные, пряники черствые…

— Убыр Макмыр, — прервала выяснение отношений царевна. — А вы, собственно, зачем нас догоняли, разрешите поинтересоваться?

Старуха задумалась.

— Поперву, я вас догоняла сгоряча — ваше счастье, что не поймала сразу. Потом охолонула маленько. А потом, когда увидела, как Находка ваша заговор против змей супротив блудней повернула, да как он у нее еще и подействовал непонятно как, так я поняла, зачем я, дура старая, вас догоняла.

Октябришна вздрогнула и побледнела, как будто снова главного блудня увидела.

— А вы видели, как я… Как у меня… И огонь…

— Видела, мила дочь. Все видела. Против блудней у октябричей нет заговора. А этот и подавно применить никто бы не догадался, хоть ложись да помирай. А ты придумала. И скажу теперь тебе, мила дочь, что гондыр, лесная кость, обшибался. Будет после моей смерти в этом лесу новая убыр, которая из его шкуры драной чучело сделает, а из печенки — гуляш, — и взгляд Макмыр пронзил, пробуравил душу рыжеволосой девушки насквозь, заглянул в самые пыльные уголки ее души, в самое сердце — и ничто под ним не спряталось, не утаилось, не потерялось. — Ты будешь новой убыр в этом лесу, Находка.

— Но я не хочу никого есть!..

— Это дело вкуса, конечно. Но когда к тебе такие вот оболтусы вроде вас на огонек заглянут… Короче, я бы на твоем месте не зарекалась.

— И мне надо спешить!..

— Откуда сама будешь?

— Из Октябрьского…

— Ха, — самодовольно растянула запавшие губы в беззубой улыбке Макмыр. — Не спеши, забудь про него, мила дочь. До своего Октябрьского ты теперь не скоро доберешься. Тамошняя убыр со мной до самой смерти здороваться не будет, что я у нее такую девку перехватила. Да так ей, бестолковой, и надо. Куда она раньше смотрела?

— Да я в городе с пятнадцати лет жила… — нехотя проговорила Находка, морщась, как от боли при одном воспоминании о своей городской жизни.

— Ишь, городская фифа… — неодобрительно покачала головой убыр. — Знаю я ваше городское житье… Балы, золоченые телеги… с навесами… чуни хрустальные и… и…

Она поскребла по сусекам своей памяти на предмет еще каких-нибудь ассоциаций к манящему и искушающему понятию "город" и выговорила со смаком кучерявое слово:

— …перманент.

— Да что вы, убыр Макмыр, я там работала…

— Работала она… В городе-то. Полы, поди, мыла, да пыль вытирала, — произнесла Макмыр таким тоном, как будто в ее понятии мытье полов, вытирание пыли и посещение балов на золоченых телегах и в хрустальных чунях с перманентом стояли на одной доске.

— Да… — отчего-то смутилась октябришна, как будто старуха была права.

— Ну, ничего, мила дочь, — успокаивающе похлопала ее по плечу старуха. — У нас к лесному житью быстро взад привыкнешь. А сейчас ко мне полетели. Там и поговорим.

Она кивнула на корыто.

— Я не умею, — затрясла головой октябришна. — Это ее… Сер… рафима… управляла.

— Ты? — удивленно вытаращила на царевну серые очи из-под нависших бровей старуха. — А ты-то откуда умеешь? Тебе до убыр как пешком до какой-нибудь Нени Чупецкой. Или Лукоморья. Это я не приглядываясь вижу, девка!

— Вот, кстати, о Лукоморье. Вообще-то, затем мы к вам и шли, — вставил, наконец, важно и свое веское слово Саёк, уберегая ее величество от ненужных объяснений, — чтобы дорогу спросить туда. Нам очень срочно надо. У нас дела там важные. Срочные.

— Хм-м… Дела у него… важные… — продемонстрировала ослепительную улыбку во все семь зубов Макмыр. — Вот вернемся ко мне, я баньку истоплю, покушать приготовлю, постели постелю на сеновале — в избе все кроме меня не уйдемся, а потом вы мне про свои дела-то и выложите.

Все время, пока убыр перенесла свое внимание с нее на ее спутников, Находка мялась, ерзала, вытягивала шею, морщилась, вытаращивала глаза, краснела и бледнела, как будто проглотила горячий гвоздь. И это не могло не остаться незамеченным.

— Чё подпрыгиваешь, мила дочь? Чё сказать хочешь, ли чё ли?

— Да, убыр Макмыр, — потупилась октябришна, нервно ломая пальцы. — Спасибо вам за все, за доброту вашу, за доверие, за все… Только не могу я убыр быть.

— Это почему еще? Как можно не хотеть быть убыр? — в совершенно искреннем непонимании уставилась Макмыр на пылающую как лесной пожар девушку.

— Я должна ее цар… Серафиму… до Лукоморья проводить, чтобы с ней чего по дороге не случилось.

— И я! — шагнул вперед гордый Саёк.

— Постойте, ребята, постойте, — сделала умиротворяющий жест руками царевна. — Вот об этом я и хотела с вами поговорить. Давно. Как только мы отсюда выберемся… я отсюда выберусь… Дальше я пойду одна. Мне так привычнее, — снова поведя руками, предотвратила она зреющий взрыв протеста. — Мы ведь не в игрульки здесь играем. Костею в когти попадемся — вас на месте прирежут.

— А вас?..

— А меня чуть попозже. Тупым ножом.

— Да что вы такое…

— Сейчас его армии везде уже поди, — не обращая более внимания на попытки ее прервать, продолжала царевна. — Дорогами точно не пройти, и лесом опасно. Но одна я незаметно до Лукоморья проскользнуть смогу. А с вами только про вас думать и буду — как бы чего не случилось. Так что, подумала я-подумала…

— А я?..

— А я?..

— А МЫ?!..

— Да спасибо вам, спасибо, драгоценные вы мои, — обняла их едва слушающимися руками Серафима. — В стране Октября я бы без вас пропала, как пить дать. Но дальше будет все как всегда. И мне надо спешить.

— Я вас не задержу! Я на ногу скорый! И полезный!

— Я за вами все равно пойду, хоть украдкой, да пойду, не брошу никогда!

— Ты энто куда намылилась? — встревожилась Макмыр, все это время настороженно вслушивавшаяся в разговор и старавшаяся понять, что это могло означать для нее. — Сгинешь, девка. Твоя сила и так невелика, хоть какие ты чудеса тут выделывай, а из страны Октября уйдешь — и вовсе ее потеряешь! С Костеем тягаться хотите, да? Слышала я про него. С ним бороться — что ежа босиком пинать. Глупое вы дело затеяли, вот что я вам скажу.

— Глупое, — спав с лица, кивнула Находка. — Да только я ее… Серафиму все равно нипочем не оставлю.

— И я! Я маленький, верткий, сильный — я пригожусь!..

— Находка, мила дочь, — положила на плечо октябришне тонкую костлявую руку Макмыр. — А как же октябричи? Ты подумай! Если ты пропадешь — мне замены не будет. Как летом я помру, гондыр не соврет — людям жизни не даст. Хорошо, если убежать вовремя догадаются! Сколько уж так деревень исчезло — не меньше десятка! Убыр помирает — лес некому сдерживать… Нешто тебе своих же не жалко?

— Но… я вернусь!.. Правда! Октябрем-батюшкой клянусь!..

— Не вернешься, мила дочь, — покачала задумчиво головой убыр. — Ты — не вернешься. Серафима ваша опытная. Саёк ловкий. И нахальный. А ты им обузой будешь, потому что весь толк с тебя — подолом за коряжины цепляться.

— Я мужской наряд надену, как она!

Убыр сердито поджала тонкие губы.

— Тьфу на тебя. Вот ведь нудная девка…

— Нудная — так подавно отпустите с Серафимой идти, — надулась и Находка.

— С Серафимой, с Серафимой… Вот заладила… Упрямая. Так и съела бы… Не боись. Шуткую. Ладно… Вижу, не отговорить тебя… — кивнула убыр.

— Нет. Ведь если вы об октябричах радеете, так и об остальных людях порадеть должны! Если Ксотей силу наберет, Лукоморье захватит, так ведь дальше-то весь Белый Свет за…

— Да ты мне сказки не рассказывай, — скептически прищурилась Макмыр, — Об Лукоморье каком-то она радеет. О Белом Свете. Так и скажи, что с подружкой погулять еще хочешь, что в лесу после города тебе сидеть хуже горькой редьки.

— Нет, честное слово, убыр Макмыр, не так все это…

— Так, не так… — проворчала старуха. — Ох, на преступление толкаешь ты меня… Да нет, никого я есть не собираюсь, — со смешком добавила она под напряженно-вопросительными взглядами. — Если что — предупрежду. Я про эту вот девицу говорю городскую… Фармазонку… Нет, фуражирку. Или суфражистку?.. Ладно. Хочешь погулять напоследок, мир поглядеть — насильно держать не стану. А то никакое учение впрок не пойдет.

— Значит, отпускаете меня, убыр Макмыр? — умоляюще глядя на старуху, приложила просительно руки к груди Находка. — Простите меня, простите, но не могу я по-другому… Я должна…

— Нет, Находка, не надо, оставайся… — протестующее начала было царевна, но октябришна упрямо покачала головой.

— Я с вами.

— Октябрь тебе судья, мила дочь, — вздохнула расстроено убыр. — Должна — иди. Да только ты хитра, а я все равно хитрей. Чёб ты ко мне вернулась, я тебе сегодня ночью половину силы своей передам. Вот баньку истопим, и передам. Тогда обязательно вернешься. Половина к половине. Хоть на моей памяти никто по половине и не передавал, а только можно такое сделать, я знаю, если ученицу привязать хочешь. Она за второй половиной явится — не затеряется, говорят. Вот и проверим заодно.

— Да я бы и так явилась!..

— Вот и хорошо. Так и так — все одно вернешься. Да и в дороге даже эти полсилы тебе лишние не будут. Без них ты кто? Простая профурсетка[90]. Во. Вспомнила. А с ними — уважаемый человек, половина убыр.

— Спасибо, убыр Макмыр, я обязательно вернусь!

— Ладно, потом будем разговоры разговаривать. Полетели-ка обратно домой. Времени у нас мало, а то, глядишь, научу еще тебя кой-чему, чему успею. А поутру колобок из аржаной муки испеку, заговорю, и он вас доведет, куда надо. А теперь — айда, полетели. А то опять дождь собирается.

Утром следующего дня, едва встало солнце, друзья в сопровождении Макмыр вышли за ворота.

Прощания были позади.

Убыр извлекла из берестяного короба серый колобок из ржаной муки, пошептала над ним недолго, и бросила на траву.

— Все, милые мои, — повернулась она к покидающим ее гостям. — Ступайте за ним — он вас до самого Лукоморья доведет, по короткому пути. Задержитесь — ждать будет. Съесть не вздумайте. На ночь в мешок его прибирайте, утром снова на дорогу бросайте — и за ним. Находка слова теперь знает, на нее полагайтесь. Серафима, Саёк — прощевайте. Не поминайте лихом. И Октябрь вам в помощь. А тебя, мила дочь, я ждать буду. Теперь, пока ты не придешь, я и помереть-то не могу, со всеми-то своими годами и болестями. Я тебе половину силы отдала, а половина — к половине, друг без друга не могут. Так что торопись, слышишь? Кроме Лукоморья и Белого Света еще и наши леса есть, а в них тоже люди живут, которых защищать надоть.

Находка, не скрывая слез, крепко обняла старуху, поцеловала, хлопнула в ладоши, и колобок покатился в Лукоморье.