"Древо миров" - читать интересную книгу автора (Олдмен Андре)

Глава четвертая Птица и лес

Бубен гремел. Ему вторили колокольчики и бубенцы, пришитые к одеянию Матери, — звенели без устали, в лад, дополняя, а иногда перекрывая рокот бубна. Эта странная, завораживающая музыка, вначале нежная и мягкая, почти неуловимая, потом все более неровная, сбивающаяся в причудливую какофонию гудения и звона, росла и крепла… Частые, сильные удары постепенно сливались в один непрерывный, все возрастающий гул.

Густой запах конопляных листьев, брошенных в очаг, наполнял избу. Отблески огня играли на бревенчатых стенах, выхватывая на миг сосредоточенные лица мужчин и женщин, сидевших на длинных узких лавках по обе стороны комнаты: мужчины вдоль западной, женщины вдоль восточной стены. Они неотрывно следили за Большой Мартогой, кружившейся в бешеном танце.

Полы ее длинного одеяния, сшитого из козьих шкур и называемого хамнааром, летали, взметая пыль с земляного пола. На плечах поблескивали две полированные деревянные фигурки воронов, обращенные клювами друг к другу. Это были разведчики: им предстояло вызнать дорогу туда, куда собиралась отправиться их хозяйка. Вдоль рукавов по швам были вшиты тонкие меховые полоски, снятые с ног рыси, к левому локтю крепился шнур из девяти кожаных ремешков.

Сзади на плечах хамнаара тускло мерцали два медных кольца, продетые сквозь глазницы полосатых семи — хвостых змей — по девять на каждом кольце. Танцорка поводила плечами в такт ударам бубна, и змеи, казалось, оживали, извиваясь и взлетая под звуки музыки. Колокольца и бубенцы подвешены были на пяти связках между лопатками — они громко бренчали при каждом движении Мартоги.

Спереди хамнаар был обшит шнурами с многочисленными узелками. Вдоль подола левой полы тоже были прикреплены змеи, однохвостые, свисавшие до самой земли. На правой поле змей не было, она достигала лишь колена Матери, открывая теплую меховую обувь.

Седые волосы Мартоги стягивала налобная повязка, завязанная кожаными ремешками и украшенная короткими, ровно остриженными сверху вороновыми перьями. На ней были пришиты медные «глаза» — металлические пластинки на красной ткани. К нижнему краю околыша крепилась нитка из сухожилий, унизанная волчьими зубами и красными бусинами, а сверху поблескивали два медных рога с красным и голубым лоскутьями на острых концах.

Все это было сейчас неразличимо — облачение танцорки слилось в один пестрый стремительный вихрь — но Конн, сидевший посреди комнаты на белой кобыльей шкуре, запомнил все детали ее одежды во время долгого ожидания, предшествовавшего началу магического танца.

Король страшился встречи с Большой Матерью, страшился даже после того, как Дагеклан и гном оказали ругам очень важные услуги и те признали чужестранцев своими друзьями. Страх за жизнь Эльтиры горячей волной поднимался в груди, когда он думал, что Мартога может отказаться помочь девушке: кто знает, какие жестокие древние обычаи может блюсти эта женщина, главная колдунья племени ругов?

Конн проклинал себя за то, что поддался на уговоры фаллийца и пустился в это отчаянное путешествие в надежде вернуть Силу багровому камню, а более — в надежде излечить девушку. Надо было оставаться в Таран — тии и принять бой. Как он мог поверить, что большая часть его приближенных — предатели? Богуз лукавил, несомненно лукавил, преследуя свои цели. Говорил, что все рассчитал там, на своем Фалле, а сам стал жертвой каких-то локапал, более похожих на обезьян из южных лесов, чем на древних созданий, поставленных небожителями охранять стороны света. Нет, бегство недостойно короля, отец не одобрил бы его поступок…

И весь оставшийся путь до ругских очагов Конн кусал губы и думал тяжелую думу.

Наконец они достигли селения, стоявшего на берегу широкой реки, медленно катившей свои мутные воды среди низких берегов. Над водой стоял пар, очевидно, ее тоже согревал подземный огонь, и река не замерзала даже зимой.

Селение было обнесено крепким частоколом, обегавшим дома ровным кругом. Внутри прямыми рядами стояли добротные бревенчатые избы, вдоль улиц тянулись деревянные настилы. Огромная толпа женщин, мужчин и детей, среди которых шныряли многочисленные собаки, приветствовала появление братьев и их дружины. Мидгар высоко поднял над головой Священную Палицу, что-то прокричал, и все руги ответили ему нестройными гортанными криками.

Их провели в самую большую избу, куда они вошли в сопровождении Ярла и Мидгара. Здесь было тепло, пахло сухими травами, по стенам висели шкурки лисиц и белок. В дальнем конце комнаты виднелось нечто вроде алькова, и там, на меховом одеяле, сидела полная женщина в пестрой накидке, расшитой красными, синими и желтыми треугольными лоскутами. Ее длинные седые волосы были заплетены в множество тонких косиц. Она курила длинную трубку — синие кольца терпкого дыма поднимались к потолку после каждой затяжки.

— Ты принес палицу Таркиная, — сказала женщина, и в словах ее не было вопроса.

— Принес, — отвечал Мидгар, с поклоном протягивая палицу на вытянутых руках, словно это была не здоровенная, в пять локтей, дубина, а сноп соломы.

Мартога указала пальцем подле себя, и Мидгар бережно опустил святыню. Не выпуская трубки, Мать наклонилась вперед и провела над нею ладонью. Потом снова села ровно, выпустила несколько голубых колец и спросила:

— Тебе пришлось пустить ее в ход?

— Когда мы возвращались, на нас напали кунны, — отвечал Мидгар. — Их вождь Опас Резвый предлагал вступить с ним в поединок либо отдать палицу. Ни того, ни другого я сделать не мог. В схватку с Опасом вступил этот человек.

Он указал на Дагеклана.

— Тогда кто пользовался священным оружием?

— Никто… — В голосе руга прозвучало некоторое удивление. — Только наш гость брал ее в руки, когда обнаружил палицу в Доме локапал и подал Ярлу. Она была замаскирована под чучело. Даже Ярл не смог ее обнаружить. Очевидно, морок, наведенный локапалами, не действует на пришельцев…

— Они явились из Внешнего Мира, — утвердительно сказала Мать.

Конн вслушивался в ее слова, стараясь понять, что они сулят, но голос колдуньи был бесстрастен, а лицо неподвижно.

— Их женщина больна, — сказал старший сын Тар — киная. — Ты поможешь?

— Я буду курить о них.

Сказав так, колдунья почти исчезла в клубах дыма, повалившего из длинной резной трубки.

В небольшой комнате, куда отправили их хозяева, король и рыцарь провели немало времени в тягостном ожидании. Их покормили, и Дагеклан, потерявший много сил во время схватки с вожаком куннов, смог подкрепиться плошкой чечевичного супа и жареным куском оленьего мяса, запив все это доброй чашей медовой настойки. Конн, сидевший рядом с подстилкой, на которую уложили Эльтиру, едва прикоснулся к еде. Дядюшка Гнуб был на удивление неразговорчив и только покачивал головой, отрезая мясо маленьким, с ладонь, ножичком, который извлек из-за голенища сапога.

Наконец явился Ярл. Был он мрачен и смотрел поверх голов куда-то в стену.

— Ты принес плохие вести, друг? — спросил Дагеклан, не в силах скрыть волнения.

— Для вас вести хорошие, — сказал Ярл, — но не для меня.

— Что случилось?

— Этого вам знать не нужно. Оставь свой меч здесь, воин Железная Рука, и все следуйте за мной.

Держа девушку на руках, Конн в сопровождении рыцаря и гнома снова отправился в большую комнату, где все еще плавал синий, терпко пахнущий дым трубки.

Колдунья уже была облачена в хамнаар и держала в руках большой, похожий на щит бубен. Около возвышения, где она недавно раскуривала свою трубку, стоял медный чан и суетились женщины.

Мартога жестом приказала опустить Эльтиру на ложе, наклонилась и провела над ее лицом морщинистой ладонью — как раньше над Священной Палицей.

— Дым охму сказал мне много. — Она величественно выпрямилась и прямо взглянула в глаза королю. — Много, но не все. Необычный случай, очень необычный. Это не болезнь, нет…

— Ее ударили отравленным кинжалом, — сказал Конн, — но что это был за яд, я не знаю.

Мартога прищурилась и шумно втянула воздух, словно принюхивалась к чему-то.

— Яд — принадлежность этого мира, чужеземец. Там, куда отправился ее дух, все по-иному. Ты вовремя пришел — еще немного, и дух ее может затеряться, пропасть навсегда.

— Так стоит ли медлить? — воскликнул Конн горячо. — Скажи, что нужно делать. Ради этой девушки я готов на все!

— Тогда ты отправишься по Темной Реке на поиски. Если тебе повезет, ты сможешь ее вернуть. Остальное сделаю я.

— Скажи только, откуда я должен начать… И как?

— Прямо отсюда. Белый Скакун перенесет тебя ко входу, дальше пойдешь сам.

Она указала под ноги короля, и он увидел, что стоит на белой кобыльей шкуре, расстеленной посредине комнаты. Мартога приказала ему сесть, скрестив ноги, Дагеклан и дядюшка Гнуб расположились на лавке возле стены.

Конн сгорал от нетерпения, ожидая, что колдунья сразу же приступит к исполнению обряда, но Большая Мать, отложив бубен, принялась разжигать очаг, подбрасывая в него сухие дрова. Она что-то тихо и невнятно напевала, позабыв, казалось, обо всем на свете.

Постепенно комната заполнялась народом. Мужчины и женщины молча подходили к очагу, бросая в него пригоршни конопляных зерен, вспыхивающих и мгновенно исчезающих в огне.

Наконец все расселись по лавкам, и суета затихла. Мартога, присев на корточки возле очага, медленно расплетала свои многочисленные косы, что-то бормоча и отдавая еще кое-какие распоряжения женщинам возле ложа. Время от времени колдунья громко икала, содрогаясь всем телом. Глаза ее были недвижно уставлены на затухающий огонь.

Сумерки в избе густели, люди переговаривались тихим шепотом. Мартоге опять подали трубку, она закурила. Икота ее делалась все громче, дрожь непрерывно сотрясала полное тело, лицо было бледно, голова низко опущена, глаза полузакрыты.

Вдруг она поднялась и оглядела сидевших вдоль стен людей.

— Все ли справили нужду за дверью? — спросила колдунья громким, но странно изменившимся, тягучим голосом.

— Все, Мать, никто не выйдет, — отвечал кто-то.

Колдунья, не глядя, протянула руку, одна из женщин подала ей ковш, и Мартога набрала полный рот воды. Медленным сонным движением отыскала бубен и колотушку с красной кисточкой, вышла на середину избы, к самой шкуре, и, приседая на правое колено, четырежды поклонилась на все стороны, брызгая вокруг водой изо рта.

Женщины бросили в очаг пучки белых конских волос и затушили огонь, загребая его золой. В слабом мерцании угольев фигура колдуньи неподвижно высилась посреди комнаты. Наконец тьма стала непроглядной, сидящие на скамьях затаили дыхание, слышно было только бормотание и иканье Мартоги.

На мгновение воцарилась мертвая тишина, потом колдунья длинно, с подвыванием зевнула, и сейчас же в глубине покрытой тьмой избы громко и отчетливо у прокричал ворон. Легкая, как комариное жужжание, дробь бубна возвестила о том, что колдунья начала свой магический танец.

Как только она пустилась в пляс, то высоко подкидывая ноги, то припадая на колено, огонь в очаге стал разгораться сам собой. В его неровном свете одеяние колдуньи напоминало крылья фантастической птицы, г хвосты змей летали и кружились, сливаясь в один сверкающий круг…

Вдруг все оборвалось. Последний раз ударив колотушкой, Мартога упала на колени. Смолкло бренчание колокольцев, и снова наступила тишина. И опять тот же вначале едва уловимый и всевозрастающий гул бубна…

На сей раз он сопровождался пением, отрывочным, мрачным — колдунья выкрикивала слова через силу, хриплым низким голосом, но постепенно они становились отчетливей, сливаясь в тягучий, чарующий напев.

Ревущий гул бубна достиг высших пределов, песня колдуньи потонула в нем, как окатыши в стремительном лесном потоке…

Ревущий гул…

Гул воды…

Гул воды лесного потока…

Конн стоял на поляне, и возле его ног пенился и бурлил ручей, крутивший в своей желтоватой воде лесной мусор и сухие стебли.

Он наклонился и потрогал траву, ожидая, что пальцы ощутят мягкую шкуру белой кобылицы.

Трава была мокрая и свежая. Он сорвал стебли и размял в пальцах. Терпкий запах наполнил ноздри, Конн услышал шорох листьев над головой и решительно зашагал к ближайшим деревьям.

Он совсем не удивился, когда навстречу вышла светловолосая женщина в легких сандалиях и полупрозрачной накидке. Рядом с ней, потряхивая маленькими рожками, трусила молодая косуля. Женщина улыбалась и махала королю легким витым посохом.

— Приветствую тебя, — сказала она высоким, похожим на перезвон колокольчика голосом. — Я — Мара — эль. Ты меня знаешь.

Конн отрицательно мотнул головой. Что-то настораживало его в облике лесной обитательницы и, подойдя поближе, он понял, что именно. Фигурка ее была словно слегка размыта, черты лица, несомненно прекрасные, таились за легкой дымкой, их невозможно было хорошо разглядеть.

— В стране Огнедышащих Гор меня называют Мар — тога, — улыбнулось прекрасное создание. — Не правда ли, это имя звучит так грубо… Пойдем.

Два больших черных ворона, распластав крылья, проплыли у них над головами и скрылись в лесу.

— Ты легко справился с Огненной Скачкой, король, — говорила Мараэль, легко шагая между толстых, покрытых лишайниками стволов. — Многие погибали на этом пути, а ты справился.

— Но я не помню никакой скачки, — отвечал он.

— Это неважно. Главное — ты здесь. Я покажу место, где начинается Темная Река, дальше будешь действовать сам. Не передумал?

Странно, но Конн не ощущал прежней горячей волны, когда думал об Эльтире. Ее нужно спасти, и он сделает это во что бы то ни стало, но тяжелое беспокойство, гнетущее его все последнее время, развеялось без следа.

— Не удивляйся, — Мараэль не нуждалась в словах, — пока я с тобой, все в Лучезарном Мире будет спокойно, а значит, и тебя не посетят тревоги. Но я не могу сопровождать тебя все время… Хотела отправить Ярла, но с ним произошло нечто странное…

— Яр л многое умеет, — заметил король, — я видел, как он обернулся волком.

— Ну нет! — звонко рассмеялась его спутница. — Сынишке это еще не по силам. Просто навел морок, сыграв заодно с л окапал ами: те — то тоже козлами прикинулись. Скажу тебе, Конн, а ты запоминай, авось пригодится. Если кто станет опутывать тебя страхом, не противься. Многие плетут сети, подобные паутине: если накинут, не дергайся понапрасну, паучок только того и дожидается. Посмотри, кем он хочет казаться, и стань для него страшнее, чем он для тебя. Ярл это смекнул, потому и подрал когтем кое — кому задницу… Ты хочешь спросить, правда ли он сын мой? Самый что ни на есть. Не всегда же я была такой старой уродиной, какой ты меня в избе видел, Великий Таркинай когда-то сердце мне отдал. А мою душу вороны унесли, но это было уже позже…

Она снова весело рассмеялась.

Деревья поредели, впереди чувствовалось приближение большого открытого пространства.

— Так что же случилось с Ярлом? — спросил король.

— Не знаю, пока не знаю. Придется опять курить эту вонючую трубку с пыльцой гриба охму. Мрачный грибок, ничего не скажешь, не то что конопляные листики… Или вот она, моя ненаглядная Дунгур!

И Мараэль нежно погладила между рожек бежавшую рядом косулю.

— Ярл изменился после встречи с вами, — продолжала лесная дева, — не внешне и даже не внутренне… Дух-хранитель при нем, но он обеспокоен и не хочет сказать почему. Пока ты плаваешь за своей возлюбленной, я попробую его разговорить, но боюсь, ничего не получится: уж если дух-хранитель уперся, его и воловьей упряжкой с места не сдвинешь. И еще что-то произошло с палицей Таркиная. Она утратила часть своей силы, теперь ей долго придется пролежать на холме Ареса, пока сила не восстановится. Я подумала, что виной твой спутник, рыцарь Железная Рука, но духи-помощники сказали, что он ни при чем, все дело в Ярле. Задал задачку сынишка, а?

Если бы мог, Конн подивился бы тому, что Мараэль говорит обо всем этом легко и весело, словно о вещах второстепенных, но вместе с беспокойством он утратил и возможность удивляться. Деревья шумели над головой так мирно, тени листьев так приятно холодили лицо, мелкие птицы спокойно смотрели на них бусинками глаз, не делая попытки улететь, а свежий воздух был напоен столь упоительными ароматами, что все тревоги мира, который он оставил где-то в необозримой дали, за Огненной Скачкой, за порогом времен, казались сейчас мелкими и ничтожными. Затеряться в этом лесу, упасть на сочную молодую траву и долго смотреть в высокое синее небо…

— Хорошо бы, — откликнулась его мыслям лесная красавица, — да нельзя. Боги создали нас существами из плоти и крови, тяжелой плоти и горячей крови, они — суть наши оковы… До поры до времени, конечно, но путь свой на земле каждый пройти обязан до конца.

Конн и сам знал об этом, просто знал, как знают, кто твой отец и кто мать и в какой стране ты родился. В Тарантии бунт, его невеста ранена, быть может, смертельно… Сердце Аримана, таившееся сейчас в перстне на его пальце, утратило свое могущество. Да Дергу, брегону с таинственного острова Фал ль, оно больше не понадобится, мертв брегон… Остается попытаться спасти девушку, вернуться в Аквилонию и разгромить бунтовщиков… Или погибнуть.

Эти мысли пронеслись где-то вне сознания, словно легкие облачка по летнему небу. Все это неважно, совсем неважно… Но надо идти и делать то, что должен. Надо плыть по неведомой реке, искать неведомо где Эльтиру, которая, быть может, не хочет, чтобы ее искали…

Деревья кончились. За ними стеной стояло яркое золотое сияние. Только оно, и ничего больше.

— Похоже, здесь мы расстанемся, — сказал Конн, хотя представить не мог, можно ли идти дальше.

— Это не стена, — отвечала Мараэль, — это птица Хан-Херети.

Тут Конн увидел птицу. Была она совсем небольшая, с гордой шеей и пернатой головой, с томными печальными глазами. Рядом, нахохлившись, сидели два ворона и подозрительно поглядывали на короля.

Золотое сияние оказалось распущенным хвостом птицы Хан-Херети. Мараэль что-то шепнула, перья сложились, и птица взмыла вверх — хвост летел за ней, словно огненный след за блуждающей звездой.

Впереди простиралась равнина, расчерченная на ровные квадраты желтыми полосами каналов. Ближайший из них прямой чертой отделял опушку леса, где стояли Мараэль и Конн, от огромного пространства, убегавшего к окоему.

Вода была желтоватой, но чистой и прозрачной. В ее толще, словно внутри стекла, не было видно ни рыб, ни водорослей. Вода не журчала, она спокойно и едва уловимо для глаза перемещалась. Берега канала поднимались над ее поверхностью едва на ладонь и казались вытесанными в гладком граните, хотя лесная трава доходила до самой кромки и даже слегка нависала над водой, бросая вниз бледные тени.

Конн склонился над этим странным потоком и опустил руки. Он нё почувствовал прикосновения к воде, даже когда погрузил ладони в ее толщу. Рябь плавно и лениво расходились по поверхности кругами и затухала у самого берега.

Он выпрямился, поднеся сложенные вместе ладони к губам. Струйки сочились между пальцами и падали на траву — медленно, слишком медленно… Сладковатый, дурманящий запах ударил в ноздри, захотелось пить…

— Ты и вправду решил здесь остаться? — услышал он звенящий голос Мараэль. — Один глоток — и тебе не захочется возвращаться. Это Вода Забвения, король…

Вороны издали хриплый, предостерегающий крик.

Конн разжал ладони — желтоватые струйки медленно и без всплеска вылились обратно в канал. Он стоял и смотрел на равнину, где посреди аккуратных зеленых квадратов росли огромные деревья. Корни ближайшего из них узловатыми кряжами выступали из земли в каких-нибудь двадцати локтях от его ног, сразу за желтой водой. Дерево было столь велико, что его крона терялась в синеве безоблачного неба, но этот исполин странным образом не заслонял вида: сотни, тысячи таких же деревьев росли на равнине, вздымая ветви на невообразимую высоту. Конн видел их как бы с нескольких точек одновременно — и снизу, с опушки, на которой стоял, и сверху, с птичьего полета, и даже изнутри стволов: там, во влажных толщах, было проложено множество извилистых темных ходов.

— Что это? — прошептал он одними губами.

— Ты видишь перед собой место, именуемое Перекрестком Миров, — отвечала Мараэль. — Каждое Дерево — целая Вселенная, ее стержень и опора. Мириады созданий обитают там — от корней до кроны, от Нижних Пределов до Небесных Чертогов. Многие из них умеют перемещаться по Древу, но лишь избранным дано увидеть сразу множество стволов. Ты — один из них…

— Что я должен делать?

— Одно из Деревьев — стержень и опора нашего мира. Под его корнями начинается Темная Река, по которой тебе следует плыть на поиски Эльтиры.

Конн прикинул расстояние, отделяющее его от ближайшего зеленого квадрата, ограниченного желтыми полосами Воды Забвения.

— Пожалуй, я мог бы перепрыгнуть этот канал, — сказал он, — но как найти нужное дерево?

— Не забывай, что ты покинул мир привычных измерений. — Провожатая подобрала в траве небольшой камешек. — Смотри!

Она бросила камень по направлению к ближайшему стволу. Сначала тот летел по прямой, но, достигнув пространства над каналом, вдруг изменил направление и медленно поплыл вслед за потоком в десяти локтях над ним.

— Никто не может преодолеть границы Миров, — улыбнулась Мараэль. — За редким исключением.

— Но я слышал о дырах…

— Это проходы внутри одного Древа. Чтобы перемещаться от горы к горе, нужно нечто большее.

— О каких горах ты говоришь?

— Зеленые квадраты — на самом деле вершины огромных гор, они лишь видятся плоскими… Но, кажется, тебе повезло, и ты сможешь увидеть интересное зрелище!

Она указала куда-то вперед, и, глянув в том направлении, король заметил в ясном небе стремительно приближающуюся черную тучу.

Вначале она казалась небольшим мазком на синем фоне, потом выросла до размеров тележного колеса, деревенского дома, Железной Башни, тарантийского дворца… Внутри тучи перекатывались огромные бурые глыбы, слышался скрежет и грохот, вспыхивали молнии…

Она зависла над одним из Деревьев, грохот усилился, каменные глыбы полетели вниз. Падали они очень медленно, и все же ветви под их ударами трещали и обламывались. Конн увидел, как дрогнули корни и зашатался ствол исполина. Зеленый квадрат вспучился и стал подниматься на скалистом основании, которое лезло из земли, словно чудовищный указательный палец. Боковины конуса осыпались огромными осколками, «палец» все утончался, еще немного — и он стал похож на ножку гриба с зеленой шляпкой, посреди которой качалось и гнулось под ударами каменного дождя огромное Дерево.

— Оно… гибнет! — ошеломленно выдохнул Конн.

— Увы, — откликнулась его спутница, — миры не вечны. Они рождаются, живут и погибают, как и все живое. Сроки этого Древа истекли на наших глазах.

Сотни слепящих молний ударили в крону Дерева, объяв его скоротечным белым пламенем. Скала под исполином подломилась и рухнула в разверзшуюся бездну. Туда же упали последние глыбы — туча исчезла. Легкая рябь пробежала над равниной, словно дрогнул знойный воздух, — ровные линии каналов снова делили пространство на квадраты, и в каждом стояло Дерево, безмятежно ожидающее своей участи…

— Когда-нибудь и наш мир исчезнет без следа, — с легким оттенком грусти молвила Мараэль. — Но это будет очень не скоро. А сейчас тебе пора.

Конн не успел ни о чем спросить. Птица Хан-Херети опустилась к ногам короля, сложенные перья хвоста вздымались над ней, как золотая башня.

— Она узнала дорогу, — сказала Мараэль. — Ступай.

Хвост опустился, превратившись в сверкающий мост.

Он протянулся через равнину куда-то вдаль, и король вступил на него, ощущая под ногами упругое подрагивание. Вороны расправили крылья и полетели рядом. Они сопровождали путника, то взмывая вверх, то снова опускаясь, — охраняли. Конн шел, поглядывая по сторонам, и способность удивляться возвращалась к нему с каждым шагом.

Золотой мост висел высоко над равниной. Зеленые квадраты превратились в вершины огромных гор, и Деревья теперь казались маленькими, хотя по — прежне — му подпирали кронами небо. Перья — настил едва не касались ближайших вершин, и жизнь, кипевшая там, открывалась изумленному взору.

Странные существа вершили свои непонятные дела, удивительные постройки высились на склонах, сверкая под лучами солнца, как огромные сахарные головы. Некоторые вершины были окутаны плотными облаками дыма, среди которых вспыхивали и гасли яркие огни, и Конн понял, что обитатели этих гор ведут битвы при помощи неведомого оружия. Другие занимались строительством: склоны одной горы, мимо которой он прошел, охватывала дорога, серпантином бегущая к вершине; по ней двигались повозки, до верху загруженные камнем, многочисленные рабочие в грязных кожаных фартуках, надсмотрщики в высоких шапках, с плетками в руках, носилки начальников… Дорога была выстроена лишь до середины горы, и там, где кипела работа, высились деревянные леса и стояли хитрые подъемные машины.

Попадались и пустынные вершины, густо поросшие лесами и травами, среди которых бродили удивительные животные да изредка виднелись хижины пастухов и отшельников.

Вороны сделали еще пару плавных кругов и опустились: уселись там, где кончались золотые перья, упираясь в зеленый склон. Король глянул вверх и увидел Дерево, к которому шел. Он соскочил на траву, хвост птицы Хан-Херети поднялся, словно замковый мост, быстро удаляясь, и растаял в синеве. Снялись и вороны, хлопая крыльями и прокричав что-то на прощание. Когда Конн оглянулся, равнины внизу уже не было видно — все закрывала плотная стена зелени.

Безмятежное спокойствие давно оставило короля, теперь он был насторожен, как зверь, ждущий опасности, хотя вокруг все казалось спокойным: легкий ветерок раскачивал ветви кустов, шелестел листвой, волнами пробегал по высокой, доходящей до колен траве… Пичуги вовсю распевали в поднебесье, откуда лился теплый солнечный свет. Пахло смолой и ягодами.

И все же опасность была — неведомая, незримая, она таилась где-то неподалеку, и Конн крепко сжал костяную рукоять ножа, висевшего на поясе…

Ножа? Но откуда он взялся, как и эта странная одежда: легкая лыковая обувь с ременными завязками до колен, короткие кожаные штаны и безрукавка, надетая на голое тело? Куда девался щегольской зингарс — кий костюм, в котором он бежал из своего дворца в Тарантии? Ответов не было, да Конн не особо их и доискивался — просто извлек нож и, крепко зажав его в правой руке, двинулся вверх по склону.

Только что он отчетливо видел ствол огромного Дерева на вершине, и вдруг он исчез. Путь преградили заросли невиданных растений причудливых форм и расцветок. Нет, не преградили — он оказался: в их гуще, посреди тяжелых запахов и невнятного перешептывания. Массивные стебли, похожие на питонов, раскачивались и колыхались вокруг, словно живые. Они были покрыты мелкими ярко — красными, желтыми и ядовито — зелеными цветами, как тело больного — сыпью. Под ногами чавкало, бледная плесень покрывала кочки и трухлявые пни. Между скользких корней густо росли грибы, доходившие до колена, а то и до пояса Конна. У некоторых шляпки походили на круглые плошки, наполненные смрадной, вязкой жидкостью.

Заросли были полны насекомыми — мошками, мухами, мотыльками, стрекозами, пауками — они ползали, летали, копошились, выставляли хоботки, питаясь гнойным соком растений. Они были крупнее обычных: с кулак, с локоть, с голову взрослого человека… Огромный паук упал сверху под ноги Конна, и тот раздавил его, обрызгав себя бурой сукровицей.

Насекомые были не единственными обитателями этого странного леса — вокруг что-то непрестанно двигалось, скрытое желто-буро-зелеными зарослями.

Король продвигался вцеред, помогая себе ножом: отрубленные мясистые стебли падали в бурую грязь, продолжая дергаться и извиваться. Местность заметно повышалась, однако суше не становилось. Вместе с влагой одежда Конна быстро впитала тошнотворные запахи, среди которых временами налетал порыв дурманящих ароматов, словно в бочку нечистот капнули резкими благовониями.

Потом он увидел целый выводок странных существ, выкатившихся из-под гибких корней. Величиной с кулак, они напоминали ежей, покрытых блестящими, похожими на алмазы иглами. Маленькие красные головки, испещренные белесыми прожилками, беспомощно раскачивались, как ненужный довесок к великолепным украшениям. Зверьки были весьма проворны, они принялись подскакивать, подобно кузнечикам, прилипая к ветвям присосками, расположенными на брюшках. Их становилось все больше и больше, и Конн понял, что странные создания окружают его со всех сторон…

Падающий сверху желтовато-зеленый свет преломился в сверкающих иглах и распался на мириады ослепительных сполохов. В глазах зарябило. Конн почувствовал головокружение и непреодолимое желание опуститься на землю. Некоторое время он превозмогал себя, но ноги его подкосились, и он упал на колени в бурую зловонную жидкость.

Мясистый стебель, покрытый лимонными бутончиками, склонился к нему, и на поверхности растения выступил липкий сок. От сладковатого запаха тошнота подкатила к горлу, Конн рванулся и полоснул ножом. Стебель упал возле его ноги и тут же потянулся к ней с алчной жадностью голодного существа. Конн ударил еще и еще, искромсав растение в мелкие куски.

Не в силах подняться, король стоял на коленях и чувствовал, как грязь затягивает его все глубже и глубже. Он поискал глазами сук или ветку, за которые можно было бы ухватиться, но вокруг колыхались лишь живые, мерзкие отростки, то пропадая, то снова возникая из ярких отблесков, отбрасываемых алмазными иглами. Отростки тянулись к нему, и с их приближением все отчетливее звучал прежде едва различимый голос…

Таинственный шепот был медленным, невнятным, и все же он проникал в душу, словно солнечный луч сквозь оконное стекло, наполняя короля странным чувством глубокого покоя и мудрого понимания. Да, теперь он понимал, чего жаждет этот странный лес — не гибели заблудившегося человека, нет, он жаждал подарить ему бессмертие! Конн пил и пил этот шепот, как усталый путник, долго блуждавший по пустыне, пьет из найденного колодца и никак не может утолить жажду. Тяжелый запах растений уже не казался отвратительным, в нем появилась прохлада и свежесть летнего вечера, а отблески алмазных игл казались солнечными закатными бликами…

«Останься, — шептал ему лес, — растворись и слейся со мной в единой, вечной гармонии… Блаженство… Вечное блаженство… Я здесь, и я — повсюду, я — маленький желтый цветок, я — муравей, ползущий по цветку, я — бабочка, порхающая над цветком, я — тенистая дубрава, шумящая над ручьем, я — ручей… Останови бег своих праздных мыслей, ты — здесь и сейчас, ты — со мной, ты — это я…»

Веки короля смыкались, но огромным усилием он все же открыл глаза, силясь увидеть отвратительные ползучие ветви, и грибы, и пауков… И ничего не увидел, кроме ласкового света, заполнившего весь мир.

«Видимость обманчива, — шептал лес, — ты был снаружи и зри л меня таким, каким предстаю я ослепленному сознанию. Я страшен лишь тем, кто не хочет разжать пальцы и отпустить сук, за который цепляется. Доверься мне… Лишь одно мгновение боли, и ты станешь бессмертным и вездесущим, ты будешь внутри, ты сольешься с самой Жизнью…»

«Эй, король, ты сейчас киселем студенистым разольешься, — вдруг прервал чарующий шепот чей-то ворчливый голосок. — Хочешь, да? Заслушался старого вонючку? Ну давай, авось в чугунок тебя сольют да в печь сунут — побулькаешь…»

Резкая боль свела правую руку, в которой был зажат нож с костяной рукояткой. Таким ножичком, только поменьше, дядюшка Гнуб строгал мясо за ужином…

Нож гнома!

Смрадные щупальца леса уже обвили его туловище, крепко примотав левую руку, но правая оставалась свободной, и Конн принялся кромсать извивающиеся ветви, пока те не превратились в мелкие обрубки.

Он вскочил (грязь легко отпустила) и устремился вперед, орудуя острым лезвием. Несколько красноголовых уродцев попали под удары — иглы брызнули тысячами сверкающих осколков. Конн врубился в чащу, продолжая безжалостно кромсать мясистые отростки, брызжущие красноватым соком. Он продвигался шаг за шагом, но густая желто — бурая стена по-прежнему окружала его со всех сторон, и, казалось, он только топчется на одном месте. Страх ледяным обручем сдавил горло. В приступе панической ярости Конн рубил и рубил лесную плоть, превращая ее в месиво. И та покорно поддавалась его ударам, не пытаясь отстраниться.

Шепот теперь перемежался тихим смех.

«Ты такой же, как все, — вещал лес, — трусливый, опрометчивый человечек… Где тебе постигнуть высшую гармонию, ты стремишься вперед, не зная зачем, бежишь, сам не ведая куда… Можешь кромсать мои ветви сколько угодно, это все равно что срезать волосы с бороды… Хватит, угомонись, приляг, предайся созерцанию…»

Нож сломался.

С отчаянным криком Конн бросился грудью на живые заросли. Они мягко спружинили и тут же обволокли его тело, впиваясь сотнями мелких, жалящих присосок. Смех леса превратился в утробный хохот, и король понял, что заросли готовы поглотить свою добычу. На этот раз не было чувства покоя, только жгучая боль…

И сквозь ее волны пришло воспоминание: опушка леса и светловолосая гибкая фигурка на берегу медленных желтых вод. «Многие плетут сети, подобные паутине, — зазвучал чистый голосок Мараэль, — если накинут, не дергайся понапрасну, паучок только того и дожидается… Стань для врага страшнее, чем он для тебя!»

Конн застыл, улавливая сквозь хохот леса невнятное бормотание.

«Я вездесущ… Я вбираю тебя, как ничтожную песчинку… Ты — это я, я — это ты… Живая плоть, горячая плоть…»

«Слишком горячая для тебя! — не разжимая губ выкрикнул Конн. — Я — лесной пожар, ты — сухой вереск!»

Хохот и бормотание смолкли. Живые ветви дрогнули, словно в нерешительности, и тут же снова зазвучал вкрадчивый шепот:

«Слишком поздно, ничтожный, слишком поздно! Ты уже внутри, внутри…»

Липкий жгут захлестнул и сдавил горло, красная пелена заволокла гаснущий взор…

И тут откуда-то издалека, из-за желто-бурой стены леса долетела негромкая музыка.