"Пираты-призраки" - читать интересную книгу автора (Ходжсон Уильям Хоуп)

Что появилось из тумана

В полдень мы похоронили Уильямса. Бедняга! Его смерть была такой неожиданной. Весь день матросы были подавленны и мрачны; снова начались разговоры о том, что среди экипажа есть человек, который приносит несчастье. Если бы они только знали то, что знали я, Тэмми и, возможно, второй помощник!

Вскоре случилась еще одна неприятность. Нас накрыло туманом. Сейчас уже не помню точно, было ли это в тот день, когда хоронили Уильямса, или на следующий. Помню только, когда мы впервые заметили туман, я решил, что это просто легкая дымка, которая порой висит над водой в жаркие дни, ибо солнце в это время стояло довольно высоко.

Ветер улегся, превратившись в легчайший бриз, и нас с Пламмером послали к грот-мачте бензелевать[83] ванты.

— Гляди-ка, как парит! — сказал Пламмер. — Как в самую жару!

— Да, — согласился я и больше не думал о странном явлении.

— Странный какой-то туман, — заметил Пламмер по прошествии некоторого времени, и по его тону я понял, что он удивлен.

Я поднял голову, но сначала не увидел ничего необычного. Только потом понял, что имел в виду Пламмер. Самый воздух словно сгустился, и в нем угадывались некие стеклянистые потоки — так дрожит горячий воздух над паровозной трубой, когда из нее не идет дым.

— Может, это от жары, — предположил я, хотя еще никогда такого не видел.

— Я тоже, — кивнул Пламмер.

Прошло не больше минуты, когда я снова оторвался от работы и с удивлением увидел, что весь корабль, словно стеной, окружен дрожащим, стеклянистым маревом, сквозь которое едва виднелся горизонт.

— Господи Иисусе! — вскричал я. — Вот так странная штука!

— Угу, — согласился Пламмер, оглядываясь. — Никогда такого не видел, во всяком случае на этих широтах.

— Похоже, это не от жары.

— Да уж… — с сомнением пробормотал Пламмер.

И мы снова вернулись к работе, лишь изредка перекидываясь парой слов. Когда я попросил Пламмера подать мне такелажную свайку, он наклонился, чтобы поднять ее с палубы, куда я ее уронил, и вдруг ахнул — при этом сосредоточенное выражение на его лице сменилось гримасой крайнего изумления. Пламмер даже рот открыл, что было на него не похоже.

— Боже мой! Оно пропало!

Я быстро обернулся. В самом деле, странное марево исчезло, будто его и не было, и только поверхность моря блестела и переливалась на солнце.

Я уставился на Пламмера, а он — на меня.

— Разрази меня гром! — вырвалось у него.

Не думаю, чтобы я ему что-то ответил, поскольку меня внезапно охватило отчетливое ощущение нереальности происходящего. Правда, уже через минуту я обозвал себя трусливым ослом, но странное ощущение не проходило. Чтобы успокоиться, я снова посмотрел в сторону моря, и мне показалось, будто что-то в нем неуловимо изменилось. Поверхность воды сверкала как-то чересчур ярко, да и воздух был необычайно прозрачен; вместе с тем меня не оставляло чувство, будто в открывавшейся картине недостает какой-то небольшой, но существенной детали. Лишь пару дней спустя я сообразил, что с горизонта странным образом исчезло несколько судов, которые я отчетливо видел до того, как над водой поднялся странный туман.

До конца вахты, а фактически на протяжении всего дня, не произошло больше ничего примечательного. И только вечером — во вторую половину «собаки», если точнее, — я снова увидел вдали давешнюю дымку; она стлалась низко над водой, и садившееся за горизонт солнце казалось из-за этого тусклым, ненастоящим.

Тогда я понял, что жара не имеет никакого отношения к появлению странного тумана.

С этого-то все и началось…

На следующий день я нес вахту на верхней палубе, и пока она не закончилась, внимательно наблюдал за погодой, но воздух оставался совершенно прозрачным. Я было начал успокаиваться, но один матрос из вахты старпома случайно обмолвился в кубрике, что, когда он стоял у руля, горизонт ненадолго заволокло легкой дымкой.

«Тонкая такая полоска, появилась и скоро исчезла», — сказал он мне, когда я принялся осторожно его расспрашивать. Матрос считал, что во всем виновата жара. Я почти наверняка знал, что это не так, однако спорить не стал. На тот момент никто — в том числе и Пламмер — не склонен был придавать появлению тумана сколь-нибудь большое значение. Даже Тэмми, когда я спросил, видел ли он странный туман, сказал, что такое часто бывает в слишком жаркую погоду, когда под действием солнечных лучей верхний слой воды начинает испаряться. И я не стал его переубеждать, хотя в глубине души был уверен: дело не только в этом.

Но уже на следующий день случилось нечто такое, что повергло меня в еще более сильное беспокойство, а заодно показало, что я был прав, когда счел туман явлением неестественным. Было же это так:

Пробили пять склянок «детской» (с восьми до полудня) вахты. Я стоял у штурвала. Небо было на редкость ясное — до самого горизонта не было видно ни единого облачка. Ветра тоже почти не было, и от жары меня начало клонить в сон. Второй помощник находился на палубе с остальными матросами, руководя какими-то такелажными работами, я на юте был совершенно один.

Лучи солнца были такими жаркими, что скоро мне захотелось пить. За неимением ничего лучшего, я достал плитку прессованного табака, которая была у меня с собой, и, отломив кусок, принялся жевать, хотя обычно предпочитал трубку. Спустя какое-то время я огляделся по сторонам в поисках плевательницы, но ее не было. Вероятно, когда на юте мыли палубу, ее отнесли на нос, чтобы отдраить как следует. Пользуясь тем, что на юте никого не было, я оставил штурвал и отошел к заднему гакаборту. Именно тогда я и увидел справа на раковине[84] нечто совершенно невероятное — корабль с распущенными парусами, идущий левым галсом в крутой бейдевинд. До него было всего несколько сотен ярдов. Слабый ветер едва надувал паруса неизвестного судна, и они начинали полоскаться всякий раз, когда его корпус приподымался на некрутой волне; по всей видимости, незнакомец делал не больше одного узла. С бизань-гафеля свисал флаглинь с вывешенными на нем разноцветными сигнальными флажками. Судя по всему, судно сигналило именно нам. Все это я охватил взглядом в одно мгновение, но никак не отреагировал, ибо застыл, пораженный. Изумление же мое объяснялось тем, что раньше я этого судна не видел, хотя при таком слабом ветре оно должно было находиться в пределах видимости не менее двух-трех часов, прежде чем догнало нас (что тоже было проблематично). Однако никакого рационального объяснения столь внезапному появлению неизвестного судна я придумать не мог. Единственное, в чем я был уверен, — оно существовало в действительности, а не только в моем воображении. Тогда почему, спросил я себя, никто не заметил его раньше?

Внезапно позади меня раздался громкий скрип. Брошенный мною штурвал поворачивался из стороны в сторону, и я прыгнул к нему и схватился за рукоятки, боясь, как бы не заклинило руль. Выровняв штурвал, я обернулся, чтобы бросить еще один взгляд на чужое судно, и похолодел. Его не было! Ничего, кроме безбрежной морской глади до самого горизонта! Я несколько раз моргнул и откинул волосы со лба, но это ничуть не помогло делу: сколько я ни вглядывался, нигде не было никаких признаков таинственного судна. Не заметил я и ничего необычного, если не считать легкого дрожания нагретого воздуха. Куда бы я ни посмотрел, море оставалось безмятежным и пустым.

Неужели за те секунды, пока я сражался со штурвалом, судно успело затонуть, спросил я себя. Подобное предположение первым пришло мне в голову, и на мгновение я даже поверил, что такое возможно. Но, оглядывая поверхность моря в поисках следов кораблекрушения, я не увидел ничего — ни щепочки, ни дощечки, ни даже клетки для кур.[85] Пришлось мне отказаться от моей идеи и поискать другое объяснение странному явлению.

Довольно долгое время я ничего не мог придумать, но потом другая мысль, подсказанная интуицией или, быть может, предчувствием, пронеслась в моем мозгу, и я спросил себя, не может ли таинственное исчезновение неизвестного парусника иметь какое-то отношение к предыдущим странным событиям. Поначалу я решил, что судно, которое заметил, мне все-таки привиделось. Признаться, подобная перспектива меня не слишком обрадовала, однако только так я мог объяснить его внезапное появление. Ничего другого просто не приходило в голову. В самом деле, если бы парусник существовал в действительности, другие матросы заметили бы его еще прежде меня, а между тем этого не произошло… Тут я основательно запутался, ибо слишком отчетливо помнил все особенности оснастки неизвестного судна; словно наяву я видел перед собой его рангоут, такелаж и все остальное, видел, как тяжело покачивается на ленивых волнах массивный корпус и полощутся на слабом ветру паруса. А сигнальные флаги! Судно подавало нам сигнал, который я, правда, не сумел разобрать. Нет, никаких сомнений быть не могло: чужой парусник существовал в действительности.

Тогда куда же он потом делся?

Охваченный сомнениями, я стоял, полуотвернувшись от штурвала, который удерживал левой рукой, и продолжал оглядывать морской простор в надежде, что что-то поможет мне разобраться в происшествии.

И вдруг неизвестный корабль появился снова. Теперь он был не позади на раковине, а почти на траверсе,[86] но я не думал об этом — до того был поражен. Да и видел я его неясно, словно сквозь слой дрожащего от жары воздуха. Уже в следующую секунду судно расплылось и исчезло вновь, однако теперь я не сомневался, что оно существовало в действительности, а не привиделось мне. Больше того, я знал, что все это время оно находилось в пределах видимости — только я почему-то не мог его увидеть. Это дрожание студенистого, словно сгустившегося от жары воздуха… о чем-то оно мне напоминало. Вскоре я припомнил странное марево, появившееся близ «Мортзестуса», прежде чем его окутало необычной, туманной дымкой; после этого мне оставалось только сложить одно с другим, что я и сделал. Нет, во внезапно появившемся корабле не было ничего таинственного или странного. Странное происходило с нами. Что-то вокруг «Мортзестуса» помешало мне — да и остальным тоже увидеть приближающийся корабль. С него-то нас заметили — об этом свидетельствовали вывешенные между гафелем и кормой сигналы. Любопытно было бы узнать, с некоторой отстраненностью подумал я, как объяснили матросы с чужого корабля наше нежелание отвечать на их сигнализацию, которое не могло не показаться им преднамеренным? Сам я был уверен, что даже в эту минуту они продолжают различать нас весьма и весьма отчетливо, хотя мы видели вокруг лишь пустынный океан. И на тот момент это обстоятельство показалось мне едва ли не самым странным из всего, что с нами случилось.

Потом я задался вопросом, сколько уже времени мы плывем в этаком визуальном одиночестве? Именно тогда я вспомнил, что утром того дня, когда появился туман, мы заметили вдали несколько парусов, но после этого горизонт оставался пустынным на протяжении без малого трех суток. Одного этого должно было хватить, чтобы я насторожился, ибо еще несколько судов отплыло на родину одновременно с нами и двигалось одним с нами курсом. При ясной погоде и слабом ветре они должны были бы постоянно находиться в поле нашего зрения, и в первые дни плавания так и было, но два дня назад все они внезапно исчезли. Это последнее соображение я и счел решающим доказательством в пользу существования непосредственной связи между появлением тумана и нашей неспособностью видеть другие корабли. Наша странная слепота длилась, таким образом, уже три дня, а мы ничего не заподозрили.

Тут я вспомнил о появлении на раковине незнакомого парусника. Помнится, меня посетило странное чувство, на которое я поначалу не обратил внимания. Тогда мне казалось — я гляжу на догоняющее нас судно из какого-то другого измерения. Сейчас эта невероятная идея полностью захватила меня; я был уверен, что не ошибаюсь, и на протяжении некоторого времени способен был думать только о том, как это может быть, а не о том, что это может означать и к каким последствиям привести. Как бы там ни было, новая концепция прекрасно укладывалась в мою теорию и давала ответы практически на все вопросы, которые появились у меня в тот момент, когда я увидел позади неизвестный парусник.

Внезапно у меня над головой захлопали паруса, и с палубы донесся сердитый окрик самого капитана:

— Куда правишь, черт тебя побери?!

Спохватившись, я повернулся к штурвалу и постарался вернуть судно на прежний курс, но мне это не удалось.

— Не могу знать, сэр, — выдавил я.

Признаться, я напрочь забыл, что стою на штурвале.

— Я тебе дам — «не могу знать»! — прогремел капитан. — Право руля, раззява, пока мы не вышли из ветра!

— Слушаюсь, сэр! — откликнулся я, налегая на штурвал. Впрочем, я еще не совсем пришел в себя и действовал почти автоматически.

В последующие пару минут я сознавал только, что Старик продолжает честить меня на все лады. Потом моя растерянность немного прошла, и я обнаружил, что, словно баран, уставился на компас, хотя до этой секунды не различал ни румбов на картушке, ни даже самого нактоуза. К счастью, «Мортзестус» понемногу возвращался на прежний курс, и я вздохнул с некоторым облегчением. Одному Богу известно, насколько далеко мы могли бы отклониться от маршрута, если бы не капитан.

Поняв, что действительно чуть не повернул «Мортзестус» кормой вперед, я подумал о том, как изменилось положение чужого корабля, когда увидел его во второй раз. Сначала он был у нас на раковине, а потом вдруг оказался на траверсе. Теперь, когда мой мозг снова заработал, я понял, почему так получилось, хотя раньше причина его столь быстрого перемещения казалась мне необъяснимой. Двигался, разумеется, не чужой корабль, а мы разворачивались, так что он в конце концов оказался с правого борта от нас.

Любопытно, как быстро все эти мысли промелькнули в моем сознании, полностью (хотя и на короткое время) завладев моим вниманием, в то время как капитан продолжал обрушивать на меня самые страшные проклятья. Однако я едва слышал его. Во всяком случае, следующее, что помню, — это как капитан схватил меня за плечи и с силой встряхнул.

— Да что с тобой?! — прокричал он мне прямо в лицо.

Я же только тупо смотрел на него и не произносил ни слова: судя по всему, от изумления на время утратил дар речи.

— Ты что, с ума сошел от жары? — продолжал орать капитан. — Совсем спятил? Или, может быть, у тебя солнечный удар? Отвечай, болван, когда с тобой разговаривают!

Я попытался что-то сказать, но язык мне не повиновался.

— Я-я-я-я… — выдавил я с трудом.

На самом деле со мной все было в порядке, просто я был слишком потрясен сделанным мною открытием и не мог сразу вернуться к окружающей действительности.

— Сумасшедший! Сумасшедший болван! — выругался капитан.

Он повторил эти слова еще несколько раз, словно они единственные наиболее полно выражали его мнение обо мне и моем состоянии. Потом капитан выпустил мои плечи и отступил на пару шагов.

— Сумасшедший! — снова повторил он.

— Я не сумасшедший, — неожиданно даже для самого себя выпалил я. — Не больше, чем вы, сэр!

— Тогда почему, черт тебя возьми, ты не отвечаешь, когда к тебе обращаются? — прорычал капитан. — Что с тобой, Джессоп? Какого дьявола тебе вздумалось менять курс? Отвечай немедленно!

— Я увидел корабль, сэр. Справа на раковине. Он подавал сигнал…

— Что?!.. — Капитан быстро окинул взглядом море вокруг и снова повернулся ко мне. — Какой корабль? Что ты мне тут небылицы-то рассказываешь! Никакого корабля нет!

— Он есть, сэр. Вон там… — Я показал в ту сторону, где, по моему мнению, находился сейчас чужой корабль.

— Заткнись, Джессоп, — перебил меня капитан. — Ты бредишь. Никакого корабля я не вижу.

— Но я его видел, сэр, — возразил я. — Я…

— Не смей мне перечить! — взорвался капитан, потеряв терпение. — Спишь на посту, скотина!

Внезапно он замолчал и пристально всмотрелся в мое лицо — вероятно, старый осел решил, что я действительно сошел с ума. Не прибавив больше ни слова, он повернулся и подошел к переднему срезу юта.

— Мистер Тьюлипсон!

— Здесь, сэр! — откликнулся второй помощник.

— Поставьте к штурвалу другого человека.

— Слушаюсь, сэр, — отозвался второй.

Через пару минут на ют поднялся старина Джаскетт, чтобы сменить меня. Я назвал ему наш курс, и он повторил его.

— Что стряслось? — шепотом спросил Джаскетт, когда я передавал ему штурвал.

— Да ничего особенного, — ответил я и отправился к срезу юта, где стоял капитан.

Я доложил курс и ему, но старый кашалот сделал вид, будто меня не замечает. Тогда я спустился на палубу, чтобы отдать положенный рапорт второму помощнику. Он выслушал меня довольно благосклонно, а потом спросил, чем я так разозлил капитана.

— Я только доложил ему, что видел по правому борту судно, которое сигналило нам флажками, — сказал я.

— Там нет никакого судна, Джессоп, — возразил второй помощник и пристально посмотрел на меня. Его лицо оставалось непроницаемым, но спокойствие, с каким он воспринял мои слова, показалось мне странным.

— В том-то и дело, что есть, — возразил я. — Видите ли, сэр…

— Достаточно, Джессоп, — перебил он меня. — Ступай на бак, отдохни, выкури трубочку. Ты понадобишься, когда мы будем перетягивать футропы. Кстати, когда пойдешь обратно на корму, захвати из подшкиперской мушкель.[87]

Я ответил не сразу: был настолько зол — никто не хотел меня слушать! — что на мгновение лишился дара речи. Впрочем, сыграли свою роль и сомнения.

— Есть, сэр, — пробормотал я наконец и отправился в кубрик.