"Югославская трагедия" - читать интересную книгу автора (Мальцев Орест Михайлович)

4

Загорянов с товарищами был уже далеко, когда в Боре поднялась суматоха.

Фронтфюрер Вилли Шмолка, потрясая кулаками, в бешенстве метался по своему кабинету в здании бывшей французской гостиницы. Он непрерывно вызывал подчиненных офицеров из лагеря «Дрезден», грозил, приказывал, топал ногами. Наконец, в изнеможении повалился в кресло и предался невеселым размышлениям обо всем случившемся за последнее время.

Сгорел склад… Из лагеря в Майданпеке убежали трое русских пленных и с ними десять сербов… Убежали прямо с шахты. Не прошло и двух дней после этого происшествия, как на Майданпек, где тоже добывается медь, напали партизаны.

А этой ночью в лагере «Дрезден» был обнаружен оглушенный часовой. Исчезло шестеро заключенных!

«И среди них опять русский! — с яростью думал Шмолка. — Жди теперь новых неприятностей! Что же делать? Усилить охрану лагерей? Выписать еще свору собак?..»

Перед домом рявкнула сирена автомобиля. Шмолка испуганно насторожился и выглянул в окно.

Желтый, под цвет африканской пустыни, бронетранспортер с автоматчиками. Какой-то коротконогий полковник в мундире войск СС.

Через минуту полковник уже стоял на пороге кабинета.

— Хайль Гитлер! — он выбросил вперед руку и так Пристально посмотрел на Шмолку, что тот невольно приподнялся с кресла. — Вот мои документы.

Шмолка бегло просмотрел внушительный документ на имя полковника фон Гольца, подписанный начальником отдела разведки штаба гестапо, и, опасливо покосившись на гостя, пригласил его сесть.

Но фон Гольц изъявил желание немедленно увидеть директора рудника Кребса.

— У меня есть особо важное поручение, — сказал он и бросил на фронтфюрера пренебрежительный взгляд.

У Шмолки екнуло сердце: не дошли ли до Гиммлера слухи о некоторых деловых операциях, предпринятых им недавно совместно с Кребсом?

Когда Кребс явился, полковник прежде всего потребовал у него бухгалтерский отчет за истекший год. Шмолка и Кребс, считавшие себя полновластными хозяевами борских предприятий, действовали обычно сообща, взаимно учитывая личные выгоды и интересы. Оба перепугались не на шутку: не послан ли фон Гольц канцелярией Гиммлера для ревизии их дел? Между тем фон Гольц попросил принести ему арифмометр и тут же, в кабинете Шмолки, покручивая ручку, начал подсчитывать столбцы цифр, которые он с ловкостью заправского бухгалтера выуживал из документов. При этом фон Гольц обнаружил такую осведомленность о богатствах борского рудника, что доктор Кребс мог только удивляться.

Этот рудник, заявил фон Гольц, один из самых значительных в Европе. Его медеплавильный завод ежегодно вырабатывал прежде около сорока пяти тысяч тонн чистосортной электролитической меди, то есть в два раза больше, чем дают знаменитые рудники Рио-Тинто в Испании. Конечно, здесь нет таких больших запасов руды, как, скажем, в Северной Америке или в африканской Катанге. Но зато, утверждал фон Гольц, местный колчедан имеет свои превосходнейшие качества: это, во-первых, чистота — отсутствие трудноотделимых примесей других металлов, в особенности свинца и олова, а во-вторых, подчеркнул он, в нем содержатся золото и серебро…

— Если считать, — говорил фон Гольц, быстро крутя ручку арифмометра, — что борская медь заключает в себе, как это точно установлено, тридцать-сорок граммов золота и сто граммов серебра на тонну, а завод дает по крайней мере сорок тысяч тонн в год…

— Что вы! — замахал руками Кребс. — Сорок тысяч! Сейчас не мирное время. Нам вредят партизаны…

— Вы готовы все свалить на партизан, лишь бы оправдать свою нерадивость! — повысил голос фон Гольц. — Поймите, медь нам нужна дозарезу, нужна военным заводам, фронту, нужна для борьбы с мировым коммунизмом! — Сизые щеки полковника затряслись. — Так и выковыривайте ее из земли, пока есть возможность. И никаких технических усовершенствований! Никаких излишних трат на пройдох, готовых пробраться на рудник под видом химиков и других ученых шарлатанов!

Кребс побледнел. В этих словах ему почудился намек на него самого.

— Какие уж тут усовершенствования, — возразил он. — В лаборатории завода нет даже микроскопа.

— А зачем вам микроскоп? — язвительно оборвал его фон Гольц. — Медь лежит у вас под носом, чуть ли не на поверхности земли. Уж не хотите ли вы обнаруживать холмы и горы медного колчедана с помощью микроскопа?! Итак, — продолжал он, снова взявшись за ручку арифмометра, — если вы отправили в Германию за год ну хотя бы двадцать тысяч тонн меди, то все равно выходит, что вы тут выбрали одного лишь золота, не считая серебра, на сумму…

И фон Гольц назвал внушительную цифру.

— По вашим же документам выходит гораздо меньше, — добавил он сердито, с раздражением, перелистывая бухгалтерскую книгу.

— Вы нашли ошибку? — заглянул через его плечо Шмолка.

— Эта ошибка стоит полмиллиона марок! — рявкнул фон Гольц. — Куда вы их дели?

Он фамильярно похлопал по нагрудному карману совсем растерявшегося Кребса.

— Положили сюда, дружище?

Кребс побагровел.

— Нет, нет, вы, конечно, шутите, герр оберст. Вероятно, тут какое-то недоразумение. Сейчас… — Он напряженно морщил лоб, мучительно что-то соображая.

На самом деле Кребс хотел протянуть время, вникнуть в то, что крылось под грубой фамильярностью фон Гольца. И вот после недолгих размышлений ему показалось, что он понял.

— Зачем нам понапрасну тратить энергию на мелочи? — Кребс заискивающе улыбнулся. — Всегда можно найти средство, чтобы предотвратить возможные нежелательные осложнения.

— Ну, хорошо! Довольно! Я погорячился, — примирительно сказал фон Гольц. — Поговорим об общем положении дел.

Удобно усевшись в кресло, он ободряюще кивнул совсем было перетрусившему фронтфюреру.

— У вас вид, герр Шмолка, не больше чем на пару марок, как говорят наши враги — янки. В чем дело?.. Хотите закурить? Это успокаивает. Вас тревожит положение на русском фронте? Зато итальянский фронт пришел, я бы сказал, в состояние полного застоя. Слышали по радио? Дуайт Эйзенхауэр сообщает, что наступление на Рим проходит «разочаровывающе медленно». И лично вас никто здесь не беспокоит. А вы еще недовольны!

— Как же никто? — взорвался Шмолка. — А партизаны? А Майдан… — и он осекся на полуслове.

— Вы всерьез думаете, что на вас нападут югославские дикари?

Шмолку обескураживал тон фон Гольца: что это? Ирония? Издевательство? Фронтфюрер почувствовал, что горячность и откровенность с его стороны неуместны и даже могут испортить дело. Он спокойнее принялся объяснять положение.

— Мы живем тут, герр оберет, как в осажденной крепости. Эти проклятые партизаны получают от населения больше нужных сведений о нас, чем мы о них. Из наших лагерей берут к ним. Партизанам известен здесь каждый уголок. В любой момент их можно ожидать у наших дверей. Там, в горах, целая бригада этих головорезов!

Шмолка быстро повернулся к окну, за которым синели лесистые горы:

— Вон там!

— Так, так, — саркастически улыбнулся фон Гольц. — То-то вы оплелись в пять рядов колючей проволокой.

— И не зря… — не вытерпел Шмолка. — Только вчера на рассвете мы едва отбили их атаку на Майданпек. Это близко от Бора. И если б меня не предупредили…

— А кто же вас предупредил? — узкие глазки фон Гольца уставились на Шмолку. — Кто? — спросил он сладким голосом.

Фронтфюрер молчал.

— Ну? — совсем тихо спросил фон Гольц. — Вы читали о моих полномочиях в документе? Кто?

— Одно влиятельное лицо.

— Имя?

Шмолка покосился на Кребса.

— Не сейчас… — пробормотал он.

— Хорошо, — согласился фон Гольц и продолжал в прежнем насмешливом тоне: — Что бы ни говорили, а в Боре довольно спокойно и относительно безопасно. И дальше здесь будет так же спокойно и безопасно, — с ударением повторил он.

— Вы в этом уверены? — Шмолка и Кребс переглянулись.

Полковник усмехнулся:

— Вы довольно туго соображаете! Да придет ли Тито в голову мысль нанести какой-нибудь ущерб интересам американцев?

— А причем тут американцы? — не понял Кребс. — Бор наш.

— Пока наш, — подтвердил фон Гольц. — Но мы здесь, к сожалению, временные хозяева. Рудник — собственность анонимного акционерного общества. Акционеры прежде собирались в Париже и делили свои дивиденды, а их генеральный директор как сидел в Нью-Йорке, так и по сию пору сидит там. Ему принадлежит контрольный пакет общества; и я не ошибусь, если скажу, что и сейчас этот директор продолжает извлекать пользу из нашей войны с Россией. Понятно? Бор наш, а заинтересованы в нем по-прежнему американцы, и Тито это хорошо знает. Тут, друзья мои, расчеты большой политики. Тито вас не тронет.

— Дай бог! — облегченно вздохнул Шмолка, бесконечно обрадованный тем, что официальный разговор окончен.

— Прошу вас, герр фон Гольц, — суетился вспотевший доктор Кребс. — Дружеский ужин после серьезной деловой беседы подкрепит наши силы. И мы все, все уладим ко взаимному удовольствию… Я сейчас распоряжусь, — и он направился к двери.

— Вот теперь я смогу сообщить вам кое-что об одном влиятельном лице под кличкой «Кобра» с очень любопытной биографией, — потупив глаза, тихо сказал Шмолка фон Гольцу, беря его под руку…

После ужина, как только Кребс украдкой сунул полковнику «на память» мешочек с чем-то тяжелым, тот заторопился, отказался ночевать, сославшись на неотложные дела.

Шмолка вышел проводить. От вертящихся снежных хлопьев у него запестрило в глазах, ступеньки подъезда, казалось, покачнулись — хмель шумел в голове.

Фон Гольц небрежно откозырял Шмолке в ответ на его прощальные приветствия.

— В Белград! — крикнул он шоферу.

В немногих километрах от Бора, у развилки дорог, одна из которых ведет через Пожаревац к Белграду, а другая на Злот, в долине реки Млавы, стояла уединенная кафана[5]«Три медведя».

В то время, когда происходили описываемые события, посетители заглядывали туда редко. Дороги были малолюдны. Заходили порой лишь старики-крестьяне из ближних сел — посидеть за стаканом сливовицы и разузнать от хозяина кафаны новости, которые мог обронить здесь какой-нибудь случайный путник. Изредка опускались с гор под прикрытием ночи и партизаны — по долине Млавы проходила коммуникационная линия немцев.

Желтый бронетранспортер подкатил к «Трем медведям» в довольно поздний час.

Фон Гольц выбрался из кабины и приказал сидевшим в машине автоматчикам никого в дом не впускать.

В кафане поднялся переполох.

Какой-то тощий оборванный крестьянин, увидев на пороге немецкого полковника, мгновенно ретировался, оставив недопитый стакан. Хозяин затрепетал за своей стойкой. На месте остался лишь один посетитель в овчинном тулупе, с румяным лицом и щетинистыми усами.

— Холодной воды из Млавы! — потребовал немец, бросив фляжку на стойку корчмарю.

Старик беспрекословно заковылял к реке.

Оставшись наедине с краснолицым крестьянином, фон Гольц подсел к нему за столик.

Тот поднял на него колючие, пытливые глаза.

— Рассказывайте! Быстро! — сказал он по-немецки.

И фон Гольц немедля изложил все, что узнал от Шмолки и Кребса о состоянии рудника и медеплавильного комбината в Боре, сообщил имя человека, носившего условную кличку «Кобра», и кое-какие подробности из биографии этой «Кобры». Умолчал только о личном подарке Кребса — мешочке с золотыми слитками.

— Поздравляю, полковник. — Тонкие жилистые пальцы «крестьянина» постучали по столу. — Это ваш первый вклад в солидное предприятие.

— Надеюсь, сэр, — осклабился фон Гольц. Хитроватая усмешка скользнула в толстых складках его лица. — В таком случае я хочу сделать еще один вклад и увеличить свой капитал в столь солидном банке.

Он вытащил из нагрудного кармана бумажный четырехугольник и, положив на стол, многозначительно подмигнул.

— Что там еще? — небрежно спросил «крестьянин», впившись глазами в клочок бумаги.

— Характерные данные о некоторых членах нового югославского правительства, собранные моей агентурой.

— Дайте.

Но фон Гольц плотно прикрыл бумагу ладонью. Собеседник, сделав вид, что потянулся за бутылкой сливовицы, налил в стаканы и сквозь зубы процедил:

— Это ваше платежное требование?

— Да. И нуждается в акцепте,[6] — медленно произнес немец, опуская голову и глядя из-под нависающего лба, на котором выступили капельки пота.

— Хорошо, я запишу это себе в дебет. Приятно иметь дело с человеком, понимающим толк в безналичных расчетах.

Щелчком коротких пальцев фон Гольц пододвинул бумажку к «крестьянину», тот жадно схватил ее.

— Вот пока все. — Полковник вытер вспотевший лоб пунцовым фуляровым платком и отхлебнул из стакана. — Между прочим, сэр, — сказал он с облегчением, — в Боре обеспокоены. Ваши самолеты часто пролетают над рудником по пути в Румынию, где они, вероятно, что-то бомбят.

— Возможно…

— Нефтепромыслы?

Человек в крестьянской одежде быстро взглянул на немца.

— Вы очень любознательны.

— Возникает вопрос: не сбросят ли самолеты бомбы и на Бор?

— Не беспокойтесь, полковник. Борский рудник мы бережем для себя.

— Я постарался дать понять это фронтфюреру Шмолке.

— Ну, ближе к делу. Следующее свидание у нас состоится в Далмации, в Сине, перед вашим отлетом в Берлин, примерно в последних числах месяца. В Сине, я ручаюсь, вы сможете без волнений встретить новый год. Спокойный уголок! — сказал человек в полушубке.

— Это тем более приятно, — откровенно обрадовался полковник, — что начальник гарнизона в Сине, командир полка дивизии «Дубовый лист», — мой друг. Он собирается с полком в Россию… Вас интересует такая новость?

— Не завидую ему… Но это к делу не относится. За вами еще одно капиталовложение: список ваших секретных агентов, работающих в Югославии.

— Я его составляю… по поручению Гиммлера, сэр, — заметил фон Гольц, как бы желая подчеркнуть, что его деятельность носит, кроме того, самостоятельный служебный характер.

— Меня мало занимает то, что вы делаете для своего босса. Исполняйте мои поручения, и у вас появятся веские основания быть спокойным за свое будущее.

Фон Гольц склонил голову в знак покорности.

— Итак, — продолжал его собеседник, — останемся неизменно деловыми людьми, полковник. Будем делать наш бизнес. Список — это ваш золотой фонд, валюта. С этой валютой вы будете выглядеть неплохо. Список вы привезете в Синь и там передадите мне. Мы не забудем такой услуги. В любой момент, когда вам потребуется, вы получите свободный допуск к нам. Надеюсь, вы меня поняли?..

Фон Гольц молча кивнул и поспешно отошел в сторону. Дверь скрипнула, появился корчмарь. Он подал заезжему немцу флягу в мокром чехле.

Полковник СС отпил глоток и вышел.

Бронетранспортер двинулся по дороге к Белграду.

Краснолицый «крестьянин» расплатился за сливовицу, выпитую им за время ожидания, на довольно чистом сербском языке поблагодарил хозяина за гостеприимство и, нахлобучив на голову меховую шапку, направился по дороге к Черному Верху.

В лесу, в двух километрах от «Трех медведей», его поджидали с верховыми лошадьми несколько хорошо вооруженных партизан.