"Из переписки Владимира Набокова и Эдмонда Уилсона" - читать интересную книгу автора (Набоков Владимир, Уилсон Эдмон)

1944

8 Крейджи-сёркл

Кембридж 38, Масс.

3 января 1944

Дорогой Кролик,

по всему судя, ты великолепно справился с продажей нашей книги. Spassibo. Вкладываю копию своего письма Лафлину. Вера провела со мной серьезный разговор относительно моего романа.{43} После того как роман был нехотя извлечен из-под вороха бумаг с описанием бабочек, обнаружились две вещи. Во-первых, что он хорош, и, во-вторых, что по крайней мере первые страниц двадцать можно смело печатать и отсылать в издательство. Что и будет незамедлительно сделано. После многочисленных измен возлег я наконец со своей русской музой и посылаю тебе большое стихотворение{44}, которое она от меня зачала. Может статься, оно отправится в «Новый журнал». Вот увидишь, читается оно куда легче, чем некоторые мои предыдущие творения. Прочти же его, будь добр. Вдобавок, я почти закончил рассказ по-английски.

Маловразумительная статья о кое-каких маловразумительных бабочках, напечатанная в маловразумительном научном журнале, явится очередным образцом набоковианы, который в скором времени попадет тебе в руки.

Когда герой оказывается в Испании в конце XV века, ему совершенно необязательно встречаться с неким генуэзским мореплавателем. Алданов же поступает прямо противоположным образом. Это мой единственный упрек близкому другу и талантливому писателю.

Я ужасно позавидовал Вере, когда она рассказала мне, что тебя видела.

Мы оба желаем тебе и Мэри безупречного года.

В.

Собирался отправить тебе это письмо, когда получил твое. Прилагаемое письмо уже послал Лафлину, но, боюсь, был с ним достаточно суров. Или нет? Спасибо, что порекомендовал меня издателю русских рассказов. Из литературной продукции, созданной за четверть века советской власти, я мог бы отобрать с десяток недурно написанных небольших вещиц (Зощенко, Каверин, Бабель, Олеша, Пришвин, Замятин, Леонов — и обчелся). Наибольшую неприязнь добрые старые Советы вызывают у меня потому, что сочиняют гнусную литературу, и тем не менее как человек тактичный я мог бы при желании выбрать из горы гнили несколько съедобных слив, хотя ощущал бы себя нищим, копающимся в мусорном баке.

__________________________

18 января 1944

Дорогой Кролик,

lt;…gt; посылаю тебе: а) стихотворение, которое некоторое время назад отправил в «Нью-Йоркер»; b) еще один отрывок из «Онегина»; первая строка первой строфы — Верина находка: best tradition соответствует честных правил, и с) тридцать семь (37) страниц моего романа «Человек из Порлока». Если сочтешь его приемлемым, пожалуйста, предварительно изучив, перешли в «Даблдей» (и, конечно же, Дорану). Там еще масса сорняков, которые я со временем выполю, но в целом первые главы «Человека из Порлока» останутся без изменения. В конце книги, в которой будет 315 страниц, возникнет и получит развитие идея, за которую раньше еще никто не брался.

(3) Подаю на продление гранта Гуггенхайма и посылаю Mo{45} образцы своих трудов за этот год. Последнее время меня обуял довольно утомительный порыв литературной активности, и сейчас я с облегчением переключаюсь вновь на своих Lycaenidae. Роман будет завершен к концу июня перед поездкой в округ Мендосино, Калифорния, где я хочу поискать Lycaeides scudderi lotis, которые покамест известны лишь в двух образцах — «голотип» и то, что в своей статье я назвал «неотип».

(4) Передай от меня привет Николаю и скажи ему, что он до сих пор не ответил на мое длинное письмо, которое я то ли написал ему, то ли только написать собрался.

(5) Я придумал рифму, сочетающую дактилическое и женское окончания, а также много других мелких фокусов. Жаль, что ты обсуждал мое стихотворение с другом Алдановым — уже двадцать лет он взирает на мое литературное поприще с подозрением и благоговейным страхом, полагая, что дело всей моей жизни — стереть братьев-писателей с лица земли. В моем стихотворении нет, разумеется, ничего подобного; нет в нем ничего и про Сталина — но ведь Алданов рассматривает литературу как своего рода гигантский Пен-клуб или масонскую ложу, требующую от писателей как талантливых, так и talentlos[52], взаимного расположения, предупредительности, взаимопомощи и благожелательных рецензий. Никогда не обсуждай с ним Ходасевича. lt;…gt;

Всецело твой

В.

Не говори Алданову, о чем мой роман, — он может счесть, что я стремлюсь кому-то утереть нос. lt;…gt;

__________________________

№ 25 Уэст, 43-я стрит

24 января 1944

Дорогой Владимир!

(1) Я только что видел Доналда Элдера{46} и передал ему твою рукопись. Скоро получишь договор на русскую книжку. Надеюсь, ты оценишь ее многочисленные красоты. Тебе обязательно надо побеседовать с Элдером, он говорит, что они собираются переделать (после войны) свои книги по природоведению, и твои предложения могут их заинтересовать.

(2) Роман мне очень нравится — ужасно хочется дочитать его до конца. В рукописи ты найдешь кое-какие мои замечания. Мне кажется, есть три английских глагола, которые тебе не даются; это discern, reach и shun (который ты иногда путаешь с shirk[53]). В остальном же роман написан очень хорошо. Единственно, в чем бы я тебя упрекнул, так это в том, что порой фразы у тебя получаются слишком запутанные — как в случае с iron beetle[54]; с общим стилем это сочетается плохо. Стихотворение также отличное.

(3) Насчет Евгения Онегина. Получается он у тебя превосходно, но тебе не кажется, что вещи более короткие подходят больше? Мы ведь не можем напечатать весь роман, который к тому же несколько раз, пусть и посредственно, уже переводился.

(4) Николай не материализовался, но грозится объявиться в конце недели.

(5) Да, я был несколько разочарован, обнаружив, что Алданов — типичный европейский литератор. Уж не парижская ли жизнь сделала его таким? Он очень нас позабавил тем, что с ужасом рассказывал, сколь опрометчиво ты, на его взгляд, критикуешь некоторых американских писателей и как он изо всех сил пытался тебя урезонить. Он полагает, что Дж. Ф. Маркуэнду{47} нет равных. Его взгляды по ряду вопросов представляются мне весьма недалекими, и вместе с тем во многих отношениях, о чем свидетельствует «Пятая печать», человек он, судя по всему, по-настоящему умный.

(6) Мэри настаивает, чтобы я обратил твое внимание на подсчеты, которые ты делал на полях своего письма, — они неверны.

Всегда твой

ЭУ.

__________________________

7 февраля 1944

Дорогой Кролик,

некий «Американский поэт» обратился ко мне с просьбой перевести русских поэтов («особенно солдатских, сегодняшнего дня»), а Общество Браунинга — выступить у них с докладом о русском «подвиге» «с примерами из литературы». У меня был грипп, и я написал довольно сердитое письмо «Американскому поэту», где говорилось, что солдатские стихи мне неизвестны, если не считать отдельных, взятых наудачу строк, которые еще слабее той военной поэзии, которую пишут солдаты других стран. Чувствую, что совершил gaffe[55], — впрочем, платить они, насколько я понимаю, не собирались, а потому я в любом случае ничего бы им не дал. Ты этих людей знаешь? Общество Браунинга прислало мне свою программу немецких исследований, которая кончается словами: «…в заключительных печальных звуках („Gretchen am Spinnrode“[56] Шуберта в исполнении мисс Генриетты Грин, которая с учетом ее англосаксонского имени могла бы задуматься, что она исполняет) этого свежего, юного голоса (голоса Гретхен, никак не Генриетты), в словах „Mein Hertz ist sehr“ (sic! вместо „ist schwer“![57]) ощущается жалобный крик тонущей, измученной Германии, трогательной, доброй, дружеской Германии, ищущей пути спасения. Найти ей эти пути так же важно для всего мира, как и для самой Германии. Исходя из этого, сохраним же надежду, что за столом мирных переговоров не будет духа ненависти и мести, а будут царить всепрощение, любовь — и просвещенное своекорыстие!»

Я написал им, что Гретхен утешилась летними платьицами, которые ее солдатик привез ей из польского гетто, и что ни кастрация, ни менделизм, ни хозяйская ласка не способны превратить гиену в прелестную, сладко мурлычущую кошечку. Вероятно, я совершил еще одну бестактность, но всех этих людей я знать не знаю, к тому же они мне не нравятся. Пожалуйста, расскажи мне про них, если тебе что-нибудь известно.

Я внимательно перечел наш с тобой договор и должен сказать, что ты создал истинный шедевр. Я также получил чек (750) от Д. Д., и эта сумма решает многие мои финансовые проблемы. Хочу от души поблагодарить тебя, дорогой Кролик, за то, что ты все уладил. Ты сделал огромное дело, и меня не покидает чувство, что мой вклад меньше, чем моя доля. Может, тебе бы понравились Египетские ночи? Пошли мне перечень названий (но, если можно, стихи, а не прозу).

Тебе понравился мой offrande[58]? Это иллюстрация к строчке из моего стихотворения (в томе Возвращение Чорба) К музе. Гроздь винограда, груша, пол-арбуза.

Увидимся в марте.

Твой В.

__________________________

№ 25 Уэст 43-я стрит

1 марта 1944

Дорогой Вий! Я только что видел Доналда Элдера, его беспокоит отсутствие новостей о твоем романе. У меня впечатление, что они склонны его взять. По-моему, тебе следует ковать железо, пока горячо. Когда ты будешь в Нью-Йорке? В этом месяце Николай приезжает сюда со всей семьей на неделю.

Всегда твой

ЭУ.

__________________________

26 марта 1944

Отличная рифма:

Notebooks of night Sebastian Knight

Дорогой друг,

посылаю тебе копию своей статьи о классификации голарктических чешуекрылых. Она вызвала большой переполох в человеко-чешуекрылом сообществе, ибо переворачивает устоявшиеся представления. Сейчас готовлю к публикации мою основную работу по этой группе, а поскольку необходимо сделать сотни рисунков, на бабочек уходит почти все время. Это будет монография страниц на 250. Таксономическая часть читается, как roman d'aventures[59], поскольку в ней описываются кровавые распри между энтомологами, а также всякого рода любопытные психологические казусы. В 1938 году во всем мире насчитывалось пять (5) человек, которые хоть что-то знали про ту группу, о которой я веду речь; одного из них уже нет в живых, а второй, эльзасец, куда-то подевался. Такие вот дела.

Твоя статья о магии{48} мне очень понравилась, хотя мне, право, кажется, ты мог бы упомянуть ведущего русского колдуна, который совершенно озадачил чародея с Кейп-Код. Кстати о мысе Код. Поскольку денег на поездку в Колорадо или в Калифорнию у нас нет, мы подумали, что было бы недурно провести июль — август на мысе. Вера с мальчиком могли бы отправиться туда уже в середине июня. Ты не подсказал бы, как снять в ваших местах коттедж? Есть ли поблизости какое-нибудь агентство или частное лицо, сдающие помещение на лето? Или же пансион (недорогой)? Этим летом хочу закончить роман. В одном из последних «Нью-Йоркеров» было прелестное стихотворение о снеге и Шерлоке Холмсе.{49}

В данный момент правлю корректуру «Гоголя» и послал бы ее тебе на суд, не знай я, как много тебе и без того приходится читать. Элдеру отправил краткое содержание своего романа. Старый добрый Гуггенхайм грант мне не продлил, и я нахожусь в бездонной финансовой дыре. Недели через две предложу «Нью-Йоркеру» рассказ. На прошлой неделе за 150 долларов прочел в Йейле лекцию по русской литературе. Лафлин заплатил мне доллар семьдесят за бандероль «Гоголя», а также за фотостат.

Меня умилил фаллический подтекст пистолета, которым поигрывала Джоан{50} в перерыве между «интимным актом» с «полностью обнаженным» Чарли Чаплином. По всей вероятности, «седовласому комедианту» пришлось выбирать между тем, кто «разрядится» — он сам или пистолет, и он благоразумно избрал вариант менее летальный. А может, пистолет понадобился в качестве возбуждающего средства? С этими великими любовниками ведь никогда не знаешь…

Мой скромный поэтический экспромт{51} про советскую сусальнейшую Русь «тайно» переписывался и расходился среди русских социалистов круга Керенского, что позволяло им ощутить давно забытый трепет от распространения запрещенных стихов, как при царе, — пока наконец один из этих социалистов не опубликовал мое стихотворение анонимно в Социалистическом вестнике, представив его (в конце антисталинской статьи) в той особенной вкрадчивой, ритуальной манере, в какой распространялись рукописи революционных стихов полвека назад. В глаза бросаются две очаровательные вещи: 1) такие благородные гражданские стихи являются общественной собственностью и 2) имя поэта не разглашается, ибо в противном случае он будет сослан в Сибирь (или на Лабрадор) президентом Рузвельтом. Если ты знаком с обычаями, milieu[60] и стилем русской либеральной публицистики 1845–1945 годов, то оценишь изысканный юмор ситуации.

Очень хочу тебя видеть.

В.

__________________________

8 мая 1944

Дорогой Кролик,

с Кейп-Код мы связались, но дела наши складываются так, что мы до сих пор не уверены, сможем ли поехать. lt;…gt;

Я прекрасно понимаю, что в бедственном положении моего кошелька (несколько сот долларов, которые тают в банке, плюс моя жалкая музейная зарплата и еще примерно 800 долларов, которые я заработаю в Уэллсли в следующем семестре) виноват я сам. Я слишком много времени уделяю энтомологии (до 14 часов в день), и хотя в этом отношении я делаю кое-что, имеющее серьезное научное значение, я иногда ощущаю себя пьяницей, который лишь в минуты просветления сознает, что упускает уникальные возможности.

План: сбежать от бабочек в коттедж на Атлантическом побережье по меньшей мере на пару месяцев и закончить роман (кстати, Доран из «Даблдей» сообщил, что по первым главам они решение принять не могут; я отправил им довольно невнятный пересказ остальных глав, mais ils ne marchent pas[61]). Помимо финансовых проблем нас беспокоит здоровье Дмитрия, мы решили его обследовать и, если возникнет необходимость, оперировать в здешней детской больнице у доктора Гросса, которого «очень рекомендуют». lt;…gt;

Корректуру «Гоголя» я тебе посылать не стал: она мне надоела, и я отослал ее обратно Лафлину.

25 числа этого месяца отправляюсь с речью на банкет в Корнелле («Книга и чаша»{52}) и заеду в Нью-Йорк, если удастся организовать русское выступление 27-го.

Небольшой рассказ, который я пишу с перерывами уже несколько месяцев, сейчас перепечатывается и в конце недели будет послан в «Нью-Йоркер».

Ужасно хочется тебя повидать, душевный привет вам обоим от нас обоих.

В.

Я почему-то пропустил твою статью в последнем «Нью-Йоркере». С чего бы это?

__________________________

29 июня 1944

Дорогой друг,

как это обычно бывает после посещения Уилсонов (Дмитрий до сих пор хихикает из-за твоей открытки — особенно ему понравилось отсутствие определенного артикля), на меня снизошло вдохновение, и я сочинил еще одну потрясающую главу своего романа. К сентябрю думаю закончить. Я также перевел три пушкинских стихотворения: 1. Мороз и солнце — день чудесный… 2. Что в имени тебе моем… 3. Недаром вы приснились мне… (Подражание Корану.) Последнее могло бы. быть написано сегодня — с аллюзией на партизан и некоторые маленькие европейские государства. Сильная простуда, которую я подхватил, пока мы ждали такси на Южном вокзале (и которая теперь перекинулась на Веру и Дмитрия), разлучила меня с моими жучками. Ты не пишешь, понравилась ли тебе моя статья о Lycaeides. Вот как они выглядят

Получил чек из «Нью-Йоркера» (300 + 200) и поблагодарил миссис Уайт{53}. Надеемся вскоре с вами увидеться. Теперь я почти наверняка назову свой роман «Game to Gunm». Уикс с восторгом схватил у меня мой рассказ.{54}

Veuiller agréer, cher maître, l'expression de mes sentiments dévoués[62].

B.

__________________________

Уэллфлит, Масс.

4 июля 1944

День нашего незабываемого освобождения от проклятых британцев.

Переводы из Пушкина пришли. Мне они очень понравились, хотя и есть некоторые прорехи, которые хотел бы с тобой обсудить и залатать. Только что прочел Египетские ночи — они меня скорее разочаровали. Не думаю, чтобы стихотворение стоило переводить, как ты когда-то мне предлагал. Здесь есть, как мы говорим, «ситуация», но развития она не получает. Твоя статья про бабочек для меня слишком специальна, и судить о ней не берусь.

Всегда твой

ЭУ.

__________________________

28 июля 1944

Дорогой Кролик,

если удобно, мы приедем, вооружившись сачками, в пятницу. Напиши как есть, не стесняясь. Прости, что пишу так поздно. Посылаю это письмо специальной почтой.

Сегодня мне снилось, что я вместе с Ходасевичем и Уиндэмом Льюисом{55} (автором чудовищно скучной и примитивной вещи под названием «Дураки от рождения») хожу по разрушенному нормандскому городку и тут вдруг вижу тебя, ты же — одновременно и ты сам, и Черчилль.

Когда приедем, попытаемся подыскать себе пансион с отдельной ванной — хотим провести на побережье недели две. Не знаешь, есть ли такой поблизости?

Жму руку.

Твой В.

__________________________

Уэллфлит, Масс.

31 августа 1944

Дорогой Владимир,

мы с удовольствием прочли твою книгу о Гоголе. Есть места просто блестящие: обличение пошлости — безукоризненно и очень важно. Вместе с тем мне все же кажется, что в кое в чем ты, против обыкновения, поверхностен и превратен. Я написал на твоего «Гоголя» рецензию в «Нью-Йоркер»{56}, где (коль скоро я так и не дождался от тебя корзины с цветами) как следует тебя побранил. Это, впрочем, была не настоящая рецензия — настоящих в «Нью-Йоркере» не печатают. Хочу как-нибудь пройтись с тобой по всей книге и обсудить ее во всех подробностях. В одном, по-моему, ты должен обязательно повиниться; я имею в виду твое весьма странное заявление, будто Пушкин ничем не мог помочь Гоголю потому, мол, что речь тут не может идти о влиянии; именно это слово — влияние — ты употребляешь. Даже если бы Пушкин не был — вопреки тому, что ты пишешь, — иногда очень близок к Гоголю (в Медном всаднике, Пиковой даме и, с чем ты и сам согласился, когда мы об этом с тобой говорили, в Истории села Горюхина), он отличался исключительным разнообразием и широтой своих литературных интересов. Вне всяких сомнений он был тем самым человеком, который мог подбрасывать Гоголю идеи. Его отношения с другими писателями — например, с Мицкевичем — свидетельствуют о всегдашней готовности Пушкина к сопереживанию. И потом, разве такие пьесы Мольера, как «Мизантроп» и «Дон Жуан», однозначны? Верно, Мольер — не поэт, как Гоголь, но ведь и эти пьесы — не булка с сосиской. Ты прояснил мне несколько мест, которые я не сумел оценить по достоинству: клички игральных карт, например, или историю про поручика, который беспрестанно примеривает новые сапоги. История с этим поручиком поначалу меня озадачила. Потом только я понял, что делает он это без всякой для себя выгоды; но прелесть этого эпизода я оценил, лишь прочитав твою книгу.

Мы тут общаемся с Челищевым{57}, который нам полюбился. Гоголь тоже ему очень близок, и говорит он о нем примерно то же самое, что и ты. Он, однако, сказал мне, что считает Вия одним из его величайших произведений, и я с ним согласен. Ты, на мой взгляд, довольно своевольно многое в творчестве Гоголя отвергаешь. Я сейчас читаю Вечерам готов с тобой о них поспорить. Привет Вере. Скучаем без вас.

Всегда твой

Эдмунд У.

__________________________

11 октября 1944

Дорогой Кролик,

убил месяц, готовя для публикации первую часть моей книги про бабочек, и очень намучился с рисунками. Сегодня рукопись уходит в типографию, а между тем деревья — вперемежку зеленые и ржаво-коричневые, как гобелены. Enfin c'est fait[63]. Лет 25 эта книга будет служить необходимым и даже незаменимым подспорьем, после чего какой-нибудь другой субъект докажет, как я был неправ. В этом вся разница между наукой и искусством. lt;…gt;

Твоя статья о детективах{58} мне очень понравилась. Разумеется, Агату читать невозможно — но вот Сэйерс{59}, которую ты не назвал, пишет хорошо. Почитай «Преступление дает о себе знать». Твое отношение к детективам поразительным образом схоже с моим отношением к советской литературе, так что в целом ты совершенно прав. Надеюсь, что в один прекрасный день ты изучишь литературу советского молодняка за четверть века, и тогда я буду с исключительным удовольствием наблюдать за тем, как колики и рвота придут на смену легкой тошноте, которую ты ощущал, читая нижеследующие перлы: «Лицо его было непроницаемым и чуть рассеянным, каким оно бывало всегда, когда у него пробуждался (просыпался) интерес», «С долю секунды девушка, не отрываясь, смотрела на долговязого с трубкой» (Р.Т. Скотт «Бомбейская утка»), «Высокий следователь слегка пожал плечами» (там же), «Завтра в девять у нас состоится короткое дознание, весьма, уверяю вас, неформальное… вас оно наверняка позабавит, мистер Робб», «Он откинулся на стуле, сложив кончики пальцев, чуть нахмурившись и погрузившись в мысли, о сути которых догадаться было невозможно», «Нет, — быстро сказал Робб, — убийство было совершено ровно на 22 минуты позже», «Я говорю с дядей Луисом? — без труда догадалась она. — А я — с его племянницей, — отозвался он» (Эрнест Брамах), «Добрый вечер, мистер Келтон, — сказал капитан полиции. — Дело, увы, обстоит не лучшим образом» (Ричард Коннелл «Укус шмеля»), «А ваш второй пистолет?» — «Это самый заурядный пятизарядный автоматический пистолет американского производства. И лежит он в боковом кармане серого костюма, который висит в моем шкафу» (там же).

А вот истинные жемчужины моей коллекции — обрати внимание на прелестные совпадения:

Я уставился на него в полном замешательстве. «Вы хотите сказать…» — начал было я. «…что ее никто и не думал убивать», — закончил за меня он.

(Дж. Д. Бирсфорд «Искусственная родинка»)

Он выхватил вышеозначенную фотографию и швырнул ее в лицо потрясенному инспектору. «Бирсфорд! Бирсфорд убийца своей собственной жены».

(Энтони Беркли «Шанс отомстить»)

Я внес правку и вернул Лафлину корректуру Пушкина — Лермонтова — Тютчева{60}. «Превратности времен»{61} проданы Уиксу. Ужасно хотел бы тебя повидать.

В.