"Михалыч и черт" - читать интересную книгу автора (Уваров Александр)

Глициновый котенок

День был дождливый. Сырой и серый.

Тучи с самого утра всё росли и росли, толстели, надувались тяжёлой дождевою влагой. Их обвислые, бесформенные брюха всё больше чернели, словно от болезни какой. И, казалось, ещё немного — и настоль потяжелеют тучи, что тёмной массой своей прижмутся к земле и поползут водяными монстрами, обдирая бока свои о столбы, ограды, фонари, деревья.

К полудню и вовсе стало темно и тоскливо. Словно полночь вне времени наступила. И до ночи не хотела уже уходить.

Антон Максимыч болел. Поздней весной, на исходе холодного мая, успел он в который уже раз промочить ноги — и старая знакомая, ангина, вновь заявилась к нему (ночью пришла, любит она по ночам приходить), показала ему вспухший, белый свой язык, заявив хвастливо:

«А тебе я и покрасивше сделаю!»

И слово своё сдержала.

Утром горло стало багровым и болело так, словно содрали с него всю тонкую, слизистую плёнку. А язык…

Ну, красивше — не красивше, а и впрямь стал он белый и толстый.

С утра сходив в районную больницу и оформив бюллетень, решил Антон Максимыч болеть тихо и образцово.

Прополоскал горло раствором марганцовки (после этой процедуры раковина в ванной приобрела светло-розовый оттенок). Укутал шею старым шарфом.

И сел смотреть телевизор.

Но с самого утра, как назло, передавали какие-то бесконечные, ужасно занудные репортажи об официальном визите очень важного зарубежного гостя. Гость этот вроде обещал похлопотать о предоставлении России не то очередного кредита, не то отсрочки по старым долгам, и журналисты старались так, будто рассчитывали, что и им чего с этого дела обломится.

Посмотрев протокольную эту чушь часа два, Антон Максимыч ругнулся привычно («Развалили, гады, страну, а теперь с кошёлкой по миру ходим!») и присел к окну.

Минут пять смотрел он на тёмно-серое небо и тоска одолевала его всё больше и больше.

Наконец, махнув рукой, подошёл он к холодильнику и достал оттуда початую бутылку «Столичной».

Поставив её на стол, он добросовестно выждал полчаса (пока водка нагреется), ибо даже в тоске своей нарушать больничный режим и употреблять холодные напитки он был не намерен.

Потом одел свитер и тренировочные штаны, решительно взял бутылку за горлышко и вышел из квартиры.

Поднявшись на этаж вверх, подошёл он к двери, оббитой коричневым дерматином, с неровными разноцветными заплатами, наклеенными по разным углам, и решительно в дверь эту постучал.

Звонок у соседа не работал, потому приходилась всем гостям его приходилось стучать кулаком по двери, но слой ваты, щедро набитой под дерматин, глушил звук ударов, оттого открывал сосед на сразу, а стук на пятый, а то и шестой-седьмой.

Вот и на этот раз пришлось Антону Максимычу изрядно отбить кулак, прежде чем сосед услышал его стук.

Дверь он открыл широко и беззаботно.

Словно заранее был уверен, что в гости к нему может придти только хороший, ну в крайнем случае — очень хороший человек.

— О! Сосед пожаловал! Заходи, Антон Максимыч!

— Здорово, Фёдор, — ответил Антон Максимыч, заходя в квартиру. — Не боишься открывать-то так?

— А чего боятся? — простодушно ответил Фёдор. — Чего у меня брать-то? Телевизор вон — картинка мельтешит. Одежду я уж давно не покупаю. Холодильник — «ЗиЛ» ещё, лет уж пятнадцать ему. Чего брать? Крупу с подоконника? Это богатые пускай боятся, а мне чего… Да ты хрипишь вроде, а?

— Прихватило, — махнул рукой Антон Максимыч.

Другой же рукой прижимал он всё это время к груди заветную бутылку.

— Один ты? — спросил он Фёдора осторожно.

— Не, с дитём сижу, — ответил Фёдор. — Ты ж знаешь, он у нас в ясли не ходит. Это… синдром у него… А, забыл, блин! Названий напридумывают — хрен запомнишь. Жена на работе, вечером в аптеку побежит… А я вот сижу…

— Ты чего, так и не устроился? — спросил Антон Максимыч, проходя на кухню.

— А где устроишься? — ответил Фёдор. — Ну так, разгружаю иногда… Вон, у нас тут склад рядом оптовый… Да тоже, козлы эти, из охраны, гоняют… Ну, в магазине иногда… Жена вот зарабатывает, живём пока… А ты чего спросил то? Принёс, что ль, чего?

— Нюх прямо у тебя, — сказал Антон Максимыч и поставил нагретую уже бутылку на стол. — Не веришь — с девятого мая храню. Две недели уже. Ты извини, я тут погрел её… Горло ж у меня…

— Две недели? — искренне удивился Фёдор. — Ну, воля у тебя…

По коридору, подволакивая ноги, прошлёпал малыш.

Пальцы обеих рук он держал во рту, глазёнки его недвижно смотрели в одну точку. Шёл неровно, постоянно оступался и даже покачивался.

В том месте, где коридор поворачивал к кухне, он остановился и замер недвижно.

— Нефёд, — позвал Фёдор.

Малыш стоял не шелохнувшись. Взгляд его, всё такой же стеклянный и недвижный, нисколько не изменился. Он словно и не слышал голос отца.

С края его рта на ворот рубашонки в грязно-бурых пятнах стекла прозрачная, липкая слюна.

— Вот так и ходит весь день, — пояснил Фёдор (словно бы Антон Максимыч видел сына его в первый раз). — Или встанет — и стоит чуть не час. И хоть что делай… Хоть перед носом щёлкай, хоть чего. Глаз да глаз за ним… Ничего сам не может. А ведь три года уже.

Антон Максимыч вздохнул сочувственно и достал из хорошо знакомого ему шкафчика два стеклянных стакана.

— Да я не надолго… Хлопнем да я пойду… Лечишь его чем?

— А чего? Ты и не мешаешь вовсе, — добродушно отозвался Фёдор. — Лечим… То говорят — йод нужен, то витамины какие. Глицин вон ему купили, несколько упаковок. А там — пятьдесят таблеток в каждой. Шутка ли? Пацану столько давать. Во я и…

В кухню, словно учуяв застолье, с распушённым хвостом влетел бело-рыжий котёнок.

— Тимоха это, — пояснил Фёдор. — Тоже вот… лечит. Нефёд с ним одним и играет. За хвост схватит и давай таскать. Тот когтями в ковёр, да шипеть! Прям самому смотреть умора! Э, только у меня с закусью… Каша там на плите…

— Давно институт то накрыли? — спросил Антон Максимыч, накладывая остывшую и загустевшую уже кашу в две глубоких тарелки.

— Месяца два уже… Присаживайся, Антон Максимыч. Табуретку вон возьми.

Чокнувшись, выпили.

После водки каша казалась уже хоть и холодной, но вовсе уже не такой противной.

— А я вот, — заглатывая очередной комок, сказал Фёдор, — химию эту коту даю… Чего пацана то травить? Все мозги ему химией этой забили уже…

— Этому что ли? — спросил Антон Максимыч, пальцем показывая на Тимоху. — Рыжему этому? Витамины, что ли?

— Всё даю, понемногу, — ответил Фёдор. — И глицин тоже… Слушай, а может кот с него поумнеть? А? Этот… мозг развиться?

— Да ну! — ответил Антон Максимыч. — В жизнь не поверю!

— А ты смотри, — не сдавался Фёдор, — глаза у него какие умные. Эй, Тимоха, иди ка сюда!

Голодный Тимоха подскочил к Фёдору, забрался ему на коленки и мордочкой провёл по колючему фёдорову подбородку.

— Ну, вишь? Всё понимает!

— Жрать он хочет, — сказал Антон Иванович. — Какой там ум! Ты так и черепаху какую умной объявишь, если она за тобой ползать будет… Ну, чё? Ещё разок?

— Давай, — согласился Фёдор.

И, подцепив кончиком пальца комок каши, поднёс ко рту котёнка.

Тимоха сглотнул его жадно и быстро, тщательно облизав потом и палец.

— А жрёт то как! — восхитился Фёдор. — Ну прямо ничего не оставляет! А? Скажи ведь?

И выпил.

— Это не ум, — вновь не согласился Антон Максимыч, хотя голос его звучал не так уж уверенно, как прежде. — Ты чего думаешь? Таблетками накормил, так и из кота человека сделать можно?

— Рыжие — все умные, — заявил Фёдор. — Вот возьмём, к примеру…

— Ты мне про него не говори! — стукнул кулаком по столу Антон Максимыч. — Нашёл тоже, про кого рассказывать… Ты в прошлый раз про него говорил — тебе мужики у подъезда чуть рожу не набили.

— Иван Грозный тоже рыжий был, — привёл Фёдор другой пример.

— На кол сажал, — парировал поднаторевший в чтении исторических романов Антон Максимыч.

— По делу… небось, — сказал Фёдор, но настаивать на реабилитации Грозного не стал.

Котёнок, не дождавшись нового угощения, спрыгнул с фёдоровых колен и, подбежав к недвижно стоящему малышу, стал тереться об его ноги.

— Вот, — пояснил Фёдор. — Это он играться хочет… Эх, умный кот! Зря ты со мной не согласен, Антон Максимыч…

Допили бутылку они часа через три.

К тому времени дождь усилился и с земли стал подниматься молочно-белый туман.

Малыш заснул прямо в коридоре, привалившись к дверному косяку.

Фёдор рассказывал страшные байки о мутантах, которых выводили ещё в советское время в секретных военных лабораториях и почти приручили уже было, да вот пришли демократы к власти и перестали деньги на корм выделять. Оттого мутанты охрану сожрали — и бродят теперь по городской канализации, питаясь бомжами и метростроевцами.

— Фигня это всё, — не верил Антон Максимыч, и в пьяном виде не утеряв привычный свой скептицизм.

— В газетах писали! — кричал Фёдор и в порыве чувств стучал об стол кулаком.

А умный, но в конец оголодавший котёнок, сидел у окна и считал сбегавшие по стеклу капли.

«Одна… две… три… Так страшно открыть однажды глаза и узнать, что живёшь ты в таком ужасном месте, где не хватает даже вчерашней каши… и где коты наказаны разумом… как и люди… пять… шесть… И зачем мне всё это надо?.. семь… восемь…Чего орут?.. девять… Я кот… и будь оно всё проклято!»

И, мяукнув, спрыгнул с подоконника.

Он знал, что в следующий раз кашу сварят только к ужину.