"Финансы Великого герцога" - читать интересную книгу автора (Хеллер Франк)

I. Средь пальм и пиний

Глава первая, в коей доказывается, что история великого герцогства Меноркского всегда была историей его герцогов

— Его высочество спят?

— Его высочество только что изволили проснуться.

— И его высочество встали?

— Я как раз помогаю ему одеться.

— Спросите, что они желают на завтрак, Огюст, — окажите любезность.

— А что вы можете предложить, Хоакин?

— Редис, редьку, сельдерей, салат, пепперони…[2]

— Черт возьми! Вы описываете не завтрак, а ботанический сад!

— … сардины, мидии и крольчатину.

— Для завтрака — довольно скромно!

— Скромно, но вкусно.

— Но ведь если больше ничего нет, то и спрашивать незачем!

— Так вежливее, Огюст. Самодержавному правителю должно задавать вопросы, не касающиеся правления.

— Ваш образ мыслей делает вам честь, Хоакин, — и, как и ваша кухня, свидетельствует о любви к Франции. Я вернусь через одну минуту.

Разговор, приведенный выше, произошел теплым февральским утром 1910 года на острове Менорка, расположенном в Средиземном море. Была половина десятого. Солнце сквозь вышитые, местами потертые гардины проникало в небольшую комнату, на стенах которой на равном расстоянии друг от друга помещались геральдические короны о шести зубцах, перемежающиеся еще более геральдическими львами с поднятыми хвостами и алебардами, зажатыми между лап. Надо львами сияла пятиконечная звезда, и ее лучи — некогда золотые, но теперь ставшие серебристо-белыми — освещали благородных животных. Прочее убранство комнаты находилось в соответствии с драпировкой и поблекшими гербовыми звездами. Рокайльный стол окружали диваны и ампирные стулья; интерьер завершался геридоном[3] в стиле Луи XV, но, несмотря на принадлежность к разным эпохам, вся мебель в комнате в равной мере имела вид антиквариата. Если же непосвященному наблюдателю не удалось разгадать ребус, составленный из львов и звезд, то великогерцогские короны, потертая мебель и выцветшая драпировка, безусловно, подсказали ему, где он находится. Поблекшая роскошь должна была шепнуть ему слова, высеченные четыреста лет назад на фасаде замка:

Как ни печально, но — к чему молчать о том, что давно известно всей Европе и чего уже не поправишь? — все надежды на будущность Меноркского герцогства остались в прошлом. Время не залечило, но, напротив, нанесло самые тяжелые раны могуществу рода Рамиросов. Когда-то великие герцоги Майорки и Менорки, графы Вифлеемские и защитники Гроба Господня наводили ужас на корсаров Западного Средиземноморья, вели войну с арабами в Марокко и Испании, собирали дань с Генуэзской республики, покровительствовали наукам и искусствам. Но те времена давно миновали.

Уже в середине XVI века у берегов Мальты эскадра великого герцога была уничтожена турецким контр-адмиралом Дауд-пашой. То был первый удар, нанесенный могуществу рода, но вскоре за ним последовал другой. В 1602 году случилось самое страшное. Возмутившись тем, что правящий герцог дон Хайме X поощряет искусства и науки и содержит при дворе тринадцать поэтов, народ Майорки — все как один — восстал против своего господина, требуя какого-нибудь поощрения и себе. Господин сломя голову бежал на Менорку и, осмотрительно убедившись, что здешние жители не разделяют воззрений своих соседей, сошел на берег в Маоне и принял бразды правления. Год спустя остров Майорка объявил о своем переходе к Испании и навсегда оказался потерян для дома Рамиросов. Но, разумеется, ни дон Хайме, ни его потомки не признали революцию, и потому из века в век на государственных бумагах и на продукции монетного двора, которая становилась все более скудной, помещались слова: «Великий герцог Майорки и Менорки, Граф Вифлеемский, Защитник Гроба Господня».

К концу XVII века великое герцогство оказалось так близко к краху, как это только возможно (хотя и нежелательно) для государства; его владетели, оказавшись в нужде, прибегали к самым разным средствам, чтобы облегчить свое отчаянное положение, — средствам, которые, безусловно, вызовут наше осуждение. Во время войны за Испанское наследство[5] дон Луис X, намеревавшийся основать в Германии школу, не колеблясь продал Испании все свое войско. Оно с честью приняло участие в походе против Гибралтара, а после заключения Утрехтского мира было переброшено в Вест-Индию, где храбро сражалось с местными жителями; однако вновь увидеть лимонные рощи и синее Средиземное море ему так и не довелось. Не удовлетворившись этой первой сделкой, дон Луис несколько лет спустя заложил барселонским евреям десять подрастающих поколений меноркских юношей; вырученные деньги он промотал в гривуазных забавах и в 1721 году скоропостижно скончался от апоплексии. Престол перешел к его сыну дону Рамону XVII. Редко добрые намерения правителя вознаграждались такой неблагодарностью. Едва взойдя на трон, дон Рамон XVII (с разрешения Папы) объявил сделку отца с евреями недействительной и спас меноркских юношей от продажи. Но каковы же были последствия? Евреи, которые во все времена славились своей сплоченностью, уговорились не ссужать дона Рамона ни единым дукатом, — не только те, что жили в Барселоне, но и множество их коллег от Кадиса до Амстердама. Вследствие этого правитель, конечно, стал задумчив и замкнут. Проведя свои безрадостные зрелые годы за сочинением хореев (которые поправлял придворный скальд Эмануэль из Опорто), он скончался в 1740 году, и на престол взошел его сын дон Херонимо I, прозванный Счастливым.

Никогда еще яблоко не падало так далеко от яблони. «Никогда еще, — пишет историограф Карлос из Коимбры (племянник Эмануэля из Опорто), — государю не удавалось так воспламенить и воодушевить свой народ на подвиги; никогда еще труды государя не встречали у народа такого дивного понимания». Никогда (насколько можно быть уверенным) дела на Менорке не шли так хорошо, как в первые годы правления дона Херонимо; в своей «Истории великого герцогства Меноркского» замечательный летописец забыл упомянуть лишь об одном: какого рода были те труды, которые так счастливо объединили правителя и народ? Между тем очевидно, что это было пиратство, благодаря которому дон Херонимо Счастливый к своим сорока девяти годам мог содержать двор, сравнимый с двором Людовика XV, и несколько сократил государственный долг великого герцогства. На секретном совещании, которое состоялось сразу после его восшествия на престол («ночном конвенте в Сьюдаделе»), дон Херонимо как защитник Гроба Господня объявил, что пришло время отнять его у неверных, и снарядил с этой целью двенадцать каперов, предоставив им полное право по первому подозрению нападать на корабли неверных, где бы те ни находились. Предприятие шло блестяще и могло бы наполнить казну менее расточительного правителя; но не таков был дон Херонимо Счастливый. Он скончался в 1789 году, получив известие о революции во Франции; престол перешел к его сыну дону Херонимо II, по праву прозванному Несчастливым, ибо он не понимал века, в который родился. Не успел дон Херонимо II взойти на трон, как его начали преследовать неудачи. Один из каперов по ошибке напал на английское грузовое судно, направлявшееся в Тулон (1795); английская эскадра, случившаяся поблизости, налетела быстро, словно осиный рой: экипаж капера был повешен, и к тому же англичанам удалось разобрать удивительный документ, оказавшийся охранной грамотой, выданной каперу доном Херонимо. Ответ не заставил себя ждать: королевский флот спешно выслал к берегам Менорки судно, которое, превратив в руины половину столицы Маон и потопив оставшиеся бригантины, дало дону Херонимо знак к окончанию войны за Гроб Господень. Непонятливый в других случаях, великий герцог внял этому знаку с удивительной быстротой и, несмотря на то что в свое время придворный памфлетист Алессандро Лиссабонский (внучатый племянник Эмануэля из Опорто) издал хулительные стихи против Директории и Бонапарта, предпринял несколько неловких попыток сблизиться с Францией. Сближение, впрочем, не было долгим. После заключения Амьенского мира первый консул, который никогда ничего не забывал, объявил, что отныне Рамиросы не будут править на Менорке; к ее берегам была выслана французская эскадра, и 27 октября адмирал дю Валлон, захватив остров, присоединил его к Франции как «продолжение горной цепи, расположенной на ее юге». Сломя голову дон Херонимо бежал в Испанию, а оттуда, после Байоннских кортесов,[6] когда стало ясно, что руки императора дотягиваются и сюда, — в Англию. Шесть долгих лет провел он среди англичан, которых ненавидел больше чумы, каждый день проклиная французов и их непобедимого императора. Наконец настал 1814 год; дон Херонимо спешно, суточными переходами, вернулся к своим верноподданным и распорядился, следуя лучшим примерам, выдать себе по цивильному листу[7] содержание за последние двенадцать лет. Внезапное известие о том, что Наполеон покинул остров Св. Елены и вернул себе власть, приснопамятно. Кроме прочего, весть об этом навсегда оставила дона Херонимо в руках императора: от страха с ним случился удар, и он умер, а на престол взошел его сын дон Рамон XVIII.

Девятнадцатый век, который оказался испытанием для самодержцев, не сделал исключение и для дома Рамиросов. Безусловно, в XIX веке «расцветают торговля и ремесла» («История великого герцогства Меноркского», Новая серия, часть IX, стр. 285 и последующие); безусловно, из года в год растет значение омарового и лангустового промыслов, а в северной части острова обнаруживается минеральный источник; но государственные доходы от всего этого — ничто по сравнению с лавиной долгов, унаследованных от XVII века и обросших процентами. Случилось то, что и должно было случиться: остров оказался в руках ростовщиков. Уже в середине XIX века положение было таково, что ни один европейский банкирский дом с хорошей репутацией не желал иметь дела с Меноркой; не раз случалось, что во дворце великого герцога не хватало самых необходимых вещей; не раз дон Рамон XVIII, его сын дон Луис XI и сын последнего дон Рамон XIX подумывали об отречении. «Мой сын, ты получаешь от меня тяжелое наследство», — говорил своему преемнику дон Рамон XIX. Наконец, в 1892 году, изможденный, он почил в Бозе, и его семнадцатилетний сын Дон Рамон XX, «под ликование народа вступил на трон» («История…», Н. с, часть XIV, стр. 36 и последующие).

Между тем, пока один великий герцог сменял другого, народ Менорки продолжал жить так, как жил на протяжении столетий: выращивал лимоны, ловил лангустов и влачил на своих плечах бремя налогов, — грязный, живописный и неизменный в своей лености. Синее сверкающее Средиземное море накатывало на берега Менорки, и триста шестьдесят четыре дня в году над ним сияло солнце. Благословенный свет, дарующий тепло, ложился на бело-желтые города, пинии, пальмы, лимонные рощи и увеселительный замок времен Херонимо Счастливого, который уже начал испытывать на себе медленное воздействие погоды и ветра; в упомянутое февральское утро 1910 года солнце также белым потоком света озарило комнату великогерцогского дворца в Маоне, где шеф-повар Хоакин ожидал, пока француз-камердинер вернется с меню, одобренным его господином.

Хоакин, черноволосый сын соседней Майорки, стоял, сложив за спиной пухлые ручки и погрузившись в изучение портретов на стене; но вот дверь позади него отворилась, чья-то рука отбросила занавесь в сторону, и он как раз вовремя услышал негромкий окрик Огюста, чтобы, обернувшись, поклоном встретить его высочество дона Рамона XX, великого герцога Меноркского, графа Вифлеемского и защитника Гроба Господня.

Благодаря событиям последнего времени лицо великого герцога стало почти так же хорошо известно в Европе, как лицо императора Вильгельма, — сошлемся хотя бы на еженедельник «Die Woche». Герцог, облаченный в серый костюм, который издали можно было счесть достойным Пиккадилли, но на близком расстоянии обнаруживал следы слишком усердного ношения, появился из будуара, слегка прихрамывая и пуская большие клубы сигарного дыма. В резком утреннем свете его огромное тело казалось еще огромнее и странно выделялось на фоне увядшей роскоши передней. Против обыкновения герцог приказал, чтобы Огюст зачесал ему волосы на левую сторону, придав таким образом некоторое сходство с Карузо,[8] и подкрутил кверху кончики коротких черных усов. При виде Хоакина, который все еще стоял почтительно склонившись, лицо герцога озарилось улыбкой.

— Доброе утро, Хоакин, — произнес он низким, хрипловатым голосом.

— Доброе утро, ваше высочество.

— Какой прок теперь спрашивать про меню?

— В свое время ваше высочество изволили приказать…

— Знаю, но, черт побери, я спрашиваю, какой в этом прок? Ведь есть все равно нечего.

— Ваше высочество, у нас есть прелестные hors d'oeuvres:[9] редька, редис, сельдерей, салат, пепперони…

— Проклятье! Хоакин, ты знаешь, кто я?

— Знаю ли я, кто ваше высочество?

— Да, ты разве не слышишь?

— Ваше высочество… — герцог Рамон Двадцатый Майоркский и Меноркский, граф…

— Достаточно! Я думал, ты принимаешь меня за Навуходоносора Вавилонского. Редька, редиска, сельдерей, салат, пепперони — ты забыл еще тимофеевку с соломенной сечкой! И ты еще утверждаешь, что у нас есть еда!

— Конечно! Ведь это только закуски — среди которых я не успел упомянуть сардины, а есть еще мидии и крольчатина.

— Крольчатина! О где вы, нравы дона Херонимо! Животное, презренное во все века! Сколько времени я уже ем крольчатину?

— Вчера ваше высочество ели зайца…

— Хоакин! Ни Бог Отец, ни Эскофье[10] не в силах превратить кролика в зайца — даже в курицу. Запомни это.

— Завтра я собирался приготовить blanquette de veau.[11]

— Blanquette de veau… Ах, Хоакин, где же ты раздобыл телятину?

— Мой дядя, житель Майорки и большой поклонник вашего высочества…

— Не говори мне о жителях Майорки, Хоакин! Это сборище жалких бунтовщиков — тебе ведь известно, как они обошлись с нашим родом.

— Ваше высочество, я родился на Майорке и майоркец по происхождению, но в сердце я всегда был добрым меноркцем, как и мой дядя.

— Очень хорошо. Так что же дядя?

— Вчера на рыболовном судне, которое пришло из Пальмаса, он прислал мне теленка. Мой двоюродный брат — капитан судна. И завтра на обед я думал приготовить blanquette de veau… а на ужин…

— Понимаю: телячье жаркое! Ты с такой осторожностью сообщаешь мне об этом: сначала blanquette de veau, потом телячье жаркое. Боишься, как бы я не умер от радости? Хоакин, ты — настоящий перл, ты мастер своего дела. Ты умеешь не только готовить пищу, но и добывать ее. Хоакин!

— Слушаю, ваше высочество.

— Как ты считаешь, твой дядя… Я подумал…

— Ваше высочество хочет спросить, нет ли у моего дяди еще нескольких ненужных телят?

— Нет… я подумал, не предложить ли твоему дяде титул придворного поставщика его высочества? За небольшую компенсацию…

— Ваше высочество… Ведь ваше высочество знают, что титул придворного поставщика всегда давался…

— Бесплатно — к сожалению, я это знаю, Хоакин; значит, ты не думаешь, чтобы твой дядя…

— Ваше высочество, мой дядя — меноркец в душе, как и я, но я не знаю… не думаю…

— Понимаю. Он добрый меноркец, но не настолько, чтобы стать придворным поставщиком. Что ж, между нами, я разделяю его чувства. Огюст, была ли сегодня почта?

— Да, ваше высочество, сеньор Пакено ждет вас в кабинете.

— Отлично. Хоакин, приготовь завтрак из того, что имеется.

Герцог кивнул Хоакину, и тот удалился с поклоном. Через распахнутые Огюстом двери его высочество прошествовал в кабинет, где его ожидал маленький седой господин в сюртучке и пенсне с золочеными дужками. Завидев дона Рамона, господин встал с кресла и почтительно поклонился.