"Личный убийца" - читать интересную книгу автора (Приходько Олег Игоревич)

ГЛАВА 6

Все замерло в ожидании зари, звезды растворились в предутреннем небе, как снежинки в черной воде бездонного омута, и лесное зверье испуганно притихло.

Только-только вскрылись воды на Оке, прилет певчих птиц ожидался со дня на день, зайцы обратились в слух — не подпускают, не лежат; тощие медведи покинули берлоги, переселились в новые норы лисицы, пораженные куриной слепотой; подул тепляк, засочились луга и заиграли овражки.

Далекий выстрел, кощунственно-чужеродный, нелепый в такой час, когда — ни зги, когда не сезон, возвестил рассвет. За ним — второй… третий… десятый… беспорядочная стрельба одиночными и дуплетом, а потом — короткими очередями. В черном зеркале влажного неба — вспышки, словно всполохи зарниц; отражение пороховых разрядов, скрещение лучей фароискателей, и в довершение — ярко-оранжевый зонт осветительной ракеты.

Черный от копоти, болотной грязи, пота и многодневной щетины на скуластом лице с запавшими, в кровь иссеченными хвоей и ветками щеками человек, хлюпая насквозь промокшими ботинками, вырвался из зарослей и упал на просеку. Хриплое дыхание и бешеное биение сердца не давало ему прислушаться к посторонним в этой глуши шумам — выстрелам и нарастающему реву моторов; лежа на спине, он со страхом смотрел на падающую, все увеличивающуюся в размерах ракету, не в силах сообразить, откуда столько света, день ли наступил, или огненная геенна разверзлась в небесах. Только бы не вертолет! Вчера вечером над лесом появился вертолет — слепил «зайчиками» от окуляров биноклей и оптических прицелов, зависал над каждым квадратом, стволы плевались смертоносным свинцом. Оптика у «охотников» была отменной, именно с воздуха и положили, почитай, половину его собратьев. Потеряв ориентиры, петляя по редколесью, просекам и опушкам, в попытке уйти от мерцавших в ночи факелов, он то и дело натыкался на трупы.

Мощные «Лендроверы» ревели на востоке, там лес пересекала нерасквашенная, схваченная корнями многолетней травы колея. К рассвету «охотников» охватил азарт: водка, наркотики, запах свежей человеческой крови, изобилие бензина и патронов, а главное — многотысячные ставки подогревали гон. Выстрелы прекратились, еще кто-то сложил голову в этом проклятом лесу. Больше лежать было нельзя — шум моторов уже перекрикивали возбужденные, охрипшие голоса; с северо-запада двигалась цепь загонщиков с факелами, и оставалось бежать на юг, через сочащееся талой водой поле. Нужно решаться, пока не рассвело — с первым же лучом открытое пространство станет непреодолимым.

Он вскочил, миновал пролесок и побежал по полю, увязая в грязи, обрастая скользкими глинистыми комьями, отчего бежать становилось тяжелее, хотя стоявшая в лунках и бороздах вода обнадеживала: ни на колесном, ни на гусеничном ходу такую хлябь не преодолеть. Поскользнувшись в очередной раз, он зачерпнул пригоршню воды, смыл разгоряченное лицо, жадно напился, а как только поднял голову, увидел мелькание факелов в зарослях кустарника. Еще несколько минут спасительная темнота будет скрывать его, еще остался один потаенный уголок, за которым — густой ельник, только нужно проползти, преодолеть на четвереньках эти двести метров, не потеряв веру в спасение.

Он бежал уже вторые сутки. Силы были на исходе. Сознание опасности, расчет, способность ориентироваться в квадрате «охотничьих» угодий давно уступили животному инстинкту самосохранения. Он падал, метр за метром преодолевая расстояние — где ползком, где короткими перебежками, не позволяя себе думать о том, что ждет его в случае, если свершится чудо и удастся вырваться из заведомо замкнутого круга, в котором пристреляна каждая кочка, учтены все лазейки, приняты во внимание все просеки и звериные тропы. Предвкушение свободы охватывало его уже не раз — позавчера, когда удалось уцелеть на первом этапе и уйти от собак; вчера, когда он оказался в песчаной нише у подножия обрыва и его заметили с вертолета, — но всякий раз счастье избавления оказывалось обманчивым, на пути возникали новые преграды.

Все оказалось рассчитанным точно: шар катился в заранее уготованную лузу. Именно там, в глухом и, как казалось, безлюдном ельнике его поджидали. Когда до края поля оставался десяток шагов, вспыхнули лучи карманных фонарей, и окрестности огласились кровожадным пьяным ликованием сидевших в засаде «охотников».

Он встал в полный рост, инстинктивно закрыл лицо руками, наверное, зная, что сейчас раздастся выстрел, за которым наступит могильная тишина. Сейчас смерть для него была бы блаженством, мучители решили продлить его земное существование: ночной птицей прошелестела веревочная петля, сползла по обмякшему телу и захлестнула ноги в коленях; в глубине рыкнул тяжелый мотор вездехода, и неудержимая механическая сила поволокла его по земле.

Небо на востоке просветлело…

Фрол Неледин испуганно открыл глаза — приснилось нечто ужасное, что именно, он забыл тут же и долго лежал на влажной постели, силясь сообразить, где он и что произошло накануне. Когда наконец глаза привыкли к темноте, взору предстал щелистый дощатый потолок, лампочка, свисающая на кабеле, дотлевающие угольки в печи и их отражение в батарее пустых коньячных бутылок. Он лежал на широкой старинной кровати с лакированными деревянными спинками, стоявшей у плотно закрытого ставнями окна. «Сексодром», — всплыло в памяти смешное словечко, которым Нинка окрестила кровать. Ах, да… Нинка! Он на даче ее родителей где-то неподалеку от Рязани… кажется, на Оке.

«…Наташка спит… Потому что дома мне страшно и скучно… — доносился приглушенный голос Нинки из соседней комнаты. Она разговаривала с кем-то по сотовому телефону. — Когда?!. Сейчас?!. Хорошо… хорошо, валяйте!»

Фрол потянулся к стулу, на котором валялась его одежда, достал из кармана часы. Тщетно старался вспомнить, какой сегодня день. Кажется, они заявились сюда по пьянке в воскресенье вечером. Нет, в понедельник, точно: ездили на открытие немецко-российской швейной фабрики по заданию редакции, Нинка готовила репортаж и пригласила его как фотокора, там надрались на фуршете с немцами, сдали материал и решили махнуть на природу. Кому такое на трезвую голову могло прийти — в апреле-то? Еще листва как следует не распустилась, и дачи стояли мокрые, сплошь заколоченные досками. Правда, с таким запасом «горючего» холодно им не было ни минуты.

Фрол закурил. Скрипнула дверь, и появилась Нинка с керосиновой лампой, замотанная в старый плед, взлохмаченная — такую во сне увидишь, не проснешься.

— Доброе утро, — произнес Фрол.

— Привет. — Она поставила лампу на стол, сбросила плед и юркнула под одеяло. — Бр-р-р-р!.. У нас выпить осталось?

Он пошарил рукой под кроватью, нащупал бутылку с коньяком, протянул ей. Нинка хлебнула из горлышка, тряхнула головой.

— Кому ты звонила? — забрал у нее бутылку Фрол.

— Это не я звонила, а мне. Предки из Питера вернулись, да не одни, а с целой делегацией. У них там дочернее предприятие, я тебе говорила.

— И что?

— Собираются сюда на шашлыки.

— Они знают, что ты здесь?

— Нет, конечно. Я сказала, что ночую у Наташки. Это моя двоюродная, здесь неподалеку в Новоселках живет.

Фрол допил коньяк, в голове прояснилось. По всему выходило, что ему нужно убираться.

— Когда они заявятся?

— Кто их знает! Часам к восьми.

Он нехотя вылез из-под одеяла, стал одеваться. Дом быстро остывал, выпивки не осталось.

— Как отсюда выбираться-то? — спросил Фрол.

— В девять пятьдесят рязанский автобус, — ответила Нинка из-под одеяла.

Он присвистнул. Торчать здесь до десяти в его планы не входило; не говоря о нежелательной встрече с ее родителями, предстояла работа: шеф Черноус приказал сделать фоторепортаж с выставки медтехники, видимо, ему пообещали за это отвалить жирный кусок.

— А еще как? — завязав шнурки на ботинках, присел он на краешек кровати. Нинка отрубилась, в тишине раздавалось сонное посапывание. — Эй!.. Нин…

Она открыла глаза, выпростала из-под одеяла голые руки и протянула к нему:

— Иди сюда!

— Хватит, — отстранился Фрол, но потом пересилил себя, поцеловал ее в пересохшие губы. — Мне пора, слышишь? Вставай. Заявятся родители — неприятностей не оберешься. Ты Наташке-то позвони, предупредить надо.

— У нее телефона нет. Ничего, она у меня догадливая, сообразит, если что.

Фрол подумал, что он не первый, кого эта любвеобильная практикантка журфака затащила сюда; от этой догадки, выпитого коньяка, пресыщения любовью ему стало не по себе.

— Я поехал, Нин, — не слишком решительно сказал он, но возражений с ее стороны не последовало — сон был теперь для нее превыше всего. — Ты позвонишь?

— Позвоню, позвоню… Бутылки забери, выкинь по дороге.

— По какой дороге-то? — усмехнулся Фрол. Он поднял с пола целлофановый мешок, стал складывать в него пустые бутылки. — Черт его знает, как отсюда выбираться!

— Проще простого. Сейчас налево — мимо автобусной остановки, а там все время на восток. Пройдешь через лес по тропинке — она широкая, сразу увидишь — и выйдешь на трассу. На попутке доберешься, я так сто раз ездила. Так все ездят.

Он водрузил на плечо сумку с аппаратурой, звякнул бутылками.

— Ладно, пока!

— Поцелуй меня, — проскулила Нинка.

«Господи, да сколько же можно!» — содрогнулся он, но все же подошел, чмокнул ее в щеку.

— Не сердись, если что не так. Спасибо, — проговорил быстро и поспешил за дверь.

Было еще темно, промозгло. Ноги скользили по жиже на старом асфальтовом покрытии в выбоинах и трещинах; за спиной оставался дачный поселок

Белошеино… или Белошапкино — и названия-то Фрол не запомнил. Занесла нелегкая на крыльях любви, точнее сказать — похоти. Ни души, ни звука. Он дошел до автобусной остановки, увидел справа от шоссе приземистые корпуса фермы, чуть левее впереди — черную стену леса. Еще через триста метров перед ним вырос столбик с указателем «БЕЛОЩАПОВО» — белые буквы на синем фоне, перечеркнутые красной линией. Конец населенного пункта, дальше дорога забирала вправо, тянулась через поле, за которым, похоже, и была Ока; лес и тропинка оказались на восточной стороне, там небо светлело на глазах.

Он оглянулся. Серое безжизненное пространство, черные кубики домов с замшелыми крышами, мрачный бесцветный пейзаж навевали тоску. Фрол помнил, что ушел, не заперев дверь, и Нинка наверняка не догадалась задвинуть засов — уснула мертвым сном. «Вернуться, что ли? — подумал он. — Как она тут одна, на несколько километров вокруг — ни души?» Но предутренний холод, необходимость быть к полудню в редакции, похмелье и, как следствие, безразличие ко всему взяли верх. «Ни черта с ней не сделается, — решил он, направляясь по тропинке в чащу. — Через час заявятся предки-бизнесмены с компанией, будут топить баню, жарить шашлыки и хлестать водку. Обо мне небось она и не вспомнит».

Метров через сто он окончательно успокоился; согревали воспоминания о проведенных сутках беззаботных утех. Практикантка оказалась без комплексов — пила стаканами и даже фотографировалась обнаженной. Правда, просила пленку без нее не проявлять и снимков не печатать. Он обещал. Теперь эта пленка на тридцать шесть кадров лежала в сумке с фотоаппаратом «Никон» и японским телеобъективом, и Фрол знал: пока она с ним, Нинка никуда не денется. Велик был соблазн отпечатать классные снимки — кто знает, что запоет, когда протрезвеет. Заберет пленку и выбросит. А жаль.

Красиво снимал, вдохновенно, крупными планами — хоть на календарь, хоть в «Пентхауз» или «Плейбой» можно продать за приличные баксы.

Решить окончательно, что делать с пленкой, Фрол не успел: впереди образовался просвет, отчетливо слышался звук приближающихся моторов, он удивился, как быстро вышел на шоссе.

Но радость оказалась преждевременной, никакой магистралью здесь не пахло.

По периметру огромной поляны, выбрасывая из-под массивных колес комья грязи, мчал тяжелый грузовик с выхлопной трубой на кабине, из которой валил сизый дым. В кузове стояли, обняв друг друга за плечи, какие-то люди и, пытаясь удержаться на ногах, громко орали. По всему, были они изрядно пьяны. За грузовиком следовал эскорт из двух «Харлеев-Дэвидсонов», управляемых бритоголовыми молодчиками в блестящих кожаных куртках. Грузовик стал забирать влево; ближний к нему мотоцикл приостановился, и тут Фрол увидел, что к буксирному устройству привязан канат, на другом конце которого — предмет, волочащийся по грязи, темный и неясный, издали похожий на бревно или на тушу какого-то животного. Именно по обеим сторонам этого предмета ехали мотоциклисты.

Поначалу Фрол ничего не понял, потом решил, что молодчики выехали на пикник, но это было нелогично: какой, к черту, пикник апрельской ночью? Кавалькада стала приближаться, он увидел карабины в руках парней и подумал, что это охотники открыли сезон — завалили, должно быть, первого кабана и совершают теперь ритуальный обряд.

Когда супертягач с четырьмя ведущими колесами проезжал по его стороне, Фрол осторожно выглянул из-за дерева. Потные, неистовые, в диком наркотическом восторге лица молодчиков, такие же, как у мотоциклистов, кожанки с меховыми воротниками, оружие, неразборчивый хор голосов, силящихся переорать рев дизеля и мотоциклетных моторов, наводили страх. Но все это было ничем по сравнению с предметом, волочившимся по перепаханной тяжелыми колесами земле. Этим «предметом» оказался человек… то есть скорее всего это был уже не живой человек, а труп: грязные остатки одежды задрались, обнажив истерзанное тело, безвольно телепавшиеся руки со скрюченными пальцами не оставляли сомнения в том, что это не бревно и не добытый охотниками трофей, а именно человек или то, что от него осталось.

Жаркая волна окатила Фрола Неледина с головы до ног, ставших вдруг тяжелыми, словно бетонные сваи. Он отпрянул за еловый ствол, прижался щекой к мокрой коре. Дикий рев то удалялся, то нарастал, и когда он заставил себя вновь выглянуть, то увидел, что кавалькада рассыпалась, мотоциклисты выписывали по поляне «восьмерки», мчались наперегонки, визжа и улюлюкая, подсекали тягач, рискуя столкнуться или оказаться сбитыми тяжелым бампером.

«Бежать! — пронеслось в голове. — Немедленно и быстро, куда глаза глядят!»

Он пригнулся, метнулся в чащу — назад, перпендикулярно крайней от леса борозде, но вдруг что-то заставило его остановить бег, броситься за можжевеловый куст и залечь. Он боялся дышать, чувствовал, что сердце вот-вот выскочит, проломив грудную клетку.

«Ерунда какая-то! Чушь! — силился он оправдать увиденное, придать ему статус наваждения. — Ну да! Это же муляж… манекен!.. как я не догадался?!»

Ничего из попытки самообмана не получилось. Дрожащие руки машинально, против воли и здравого рассудка, извлекли из сумки старый «Никон»; в черном бумажном пакетике оказались две новые пленки «Кодак», он торопливо разорвал облатку, вставил кассету в камеру, руки привычно ввинтили длиннофокусный «Кенон». Все это заняло минуту. На дне сумки оказался дюралевый телескопический штатив — четырехсотмиллиметровым объективом с рук не снять.

Мотоциклетные моторы заглохли, слышалось лишь злобное порыкивание стоящего дизеля; человек восемь столпились над трупом, возился с буксирным замком водитель машины. Фрол выполз из-за укрытия, подобрался к краю поляны как можно ближе. Два дерева попадали в кадр, сужали его, но передислоцироваться Фрол не рискнул, установил фотокамеру и стал снимать.

За сорок секунд Фрол сфотографировал транспортные средства, несколько лиц — тех, что хоть на мгновение поворачивались к нему в профиль или анфас, следующий десяток кадров он сделал в то время, как четверо подняли грязные останки человека за руки и за ноги, поднесли к машине и, раскачав на счет «айн, цвай, драй!», швырнули его в кузов.

Удар мертвого тела о доски произвел на него убийственное впечатление — большее, чем если бы его самого ударили по голове. Парни на поляне оживились вдруг, снова оседлали тяжелые мотоциклы — теперь уже по двое на каждом, остальные выбрасывали на пальцах, кому лезть в кузов, а кому — в кабину, хлопали друг друга по кожаным спинам и пили, перебрасывая друг дружке бутылку; все это Фрол снял тоже.

Оставался еще десяток незаснятых кадров, когда один из молодчиков неожиданно резко обернулся и замер, как показалось Фролу с расстояния в сто метров, пристально глядя прямо на него. Быть может, блеснул объектив? Во всяком случае, дальше искушать судьбу он не стал, на четвереньках дополз до куста, за которым оставил сумку, уложил в нее аппаратуру и штатив. Пронзительный свист, приближение мотоциклов, гортанные команды заставили его форсировать отход.

Фрол мчался во всю прыть, зная, что его ждет участь того несчастного в кузове в случае, если не сумеет удрать. Никакие слова и действия, никакие обещания хранить в тайне то, чему он стал свидетелем и что почти рефлекторно, безотчетно запечатлел на пленку, не спасут его от смерти. Он бежал и бежал, как никогда, ибо никогда ему не приходилось бежать наперегонки со смертью. Мелькали стволы деревьев, увязали в мокром мхе тяжелеющие с каждым шагом ноги, горячечное дыхание мешало слышать то, что творилось позади; на пути попался глубокий и длинный овраг, и Фрол, не раздумывая, скатился в него. Упав на корточки, он отдышался и прислушался… Крики и выстрелы слышались в противоположной стороне, далеко, но преследователи могли рассыпаться по лесу, покидать еще более углубившийся овраг с водой по колено рано.

Через полчаса он вышел на открытое песчаное пространство, походившее на отработанный карьер. По ту сторону пологого откоса виднелась серая лента шоссе, огражденная длинным рядом стройных, побеленных до половины тополей, между которыми мелькали разноцветные точки мчавшихся в обе стороны автомобилей.

Он решил во что бы то ни стало остановить первую же машину, упросить водителя отвезти его на максимальное расстояние отсюда, и решительно перегородил путь приближавшемуся «Москвичу», отдавая, впрочем, себе отчет в своем жалком и, если не сказать больше, неопрятном виде, в каком ни в одной легковушке для него не найдется места.

Но водитель «Москвича» на удивление спокойно принял вправо и остановился.

— Куда тебе, парень? — спросил в приспущенное окошко, выпустив струю дыма изо рта.

— В Москву! — выпалил Фрол.

Тот засмеялся:

— Ну а я-то здесь при чем? Москва там, а я — в Рязань. Вон «КамАЗ» едет, тормози!

Фрол растерялся и не сказал, что его вполне устроит и Рязань, и Казань, но «Москвич» набрал скорость и умчал, пришлось броситься навстречу «КамАЗу» с затянутым тентом прицепом, отчаянно жестикулируя и изображая умоляюще-просительную мину на лице.

— Подвезите! — выкрикнул он. — Двадцать долларов, больше нет, а до Москвы добраться вот как надо! — полоснул себя по горлу ребром ладони.

Водитель подозрительно осмотрел его, подумал, протер тряпкой стекло по случаю остановки.

— До Коломны, — не то спросил, не то согласился. — А там на электричку сядешь.

Сбывалась мечта о теплой кабине, появился шанс на спасение. Труженик дорог «КамАЗ» уверенно набирал скорость, и через несколько минут Фрола уже переполняло торжество победителя.

В Москву он приехал к часу дня — опоздал на электричку в Коломне, но это было даже хорошо: хватило времени, чтобы оттереться, отмыться как следует в умывальнике общественного туалета. Почти час прошел, пока добирался с Казанского вокзала на Сущевский вал, до редакции.

— Ты Рудинскую не видел? — пробежал мимо Григорий Ефимович из отдела происшествий.

— Нет, — соврал Фрол. — А что?

Рудинская — это Нина, но не говорить же было, что она мается с похмелья на даче предков в Белощапове.

Фрол влетел в 305-ю комнату, где работал его приятель Стас Хижняк, но того не оказалось на месте.

— Поехал в Выставочный центр, — объяснила габаритная очкастая корректор, не отрываясь от монитора. — Он вас с утра ждал, домой звонил. Разве вы не вместе…

— Вместе, только у меня еще уйма времени, — отмахнулся Фрол.

— Сегодня Людмиле Сергеевне сорок пять, она всех приглашает вечером. Вы деньги на подарок будете сдавать?

Фрол пошарил но карманам, достал тощий замусоленный бумажник. Всего там было три сотни, две из них он отдал добровольной активистке.

— Зачем столько? — изумилась та. — Все по полтиннику собирали, не нужно…

Сотню он забрал назад — не помешает. Метнулся в конец коридора, сбежал по черной лестнице, кивая знакомым и незнакомым сотрудникам, отправлявшимся в «Макдоналдс», и постучал в дверь с табличкой «Фотолаборатория».

— Эдик, привет, — выпалил, когда на пороге выросла тощая сутулая фигура лаборанта. — Ты на обед идешь?

— А что, уже пора? — заморгал юноша водянистыми голубыми глазками почти без ресниц.

Фрол вошел, сбросил сумку с плеча:

— Пора, пора. Иди ешь, я тут часок поработаю, мне в ВВЦ к четырем надо, разберусь пока со своими пленками. Аппарат фурычит?

— Все фурычит, — снял с руки часы Эдик и подкрутил стрелку, посмотрев через плечо Фрола на его запястье. — Только не положено, Фрол. Шеф увидит…

— Шеф не увидит. Запри меня здесь и забери ключи. Давай, давай!..

Эдик снял халат в желтых разводах. Фролу отказать он не мог, потому что был обязан ему многими премудростями в обработке пленки и печатании фотографий. Сам он был из числа абитуриентов-неудачников, Григорий Ефимович Мартинсон пристроил его сюда, и Эдик осваивал профессию на практике, так что опыт и теоретические азы, почерпнутые Нелединым во ВГИКе, очень помогли ему закрепиться на этом месте.

Как только за ним захлопнулась дверь и в замке провернулся ключ, Фрол достал из сумки фотокамеру, перемотал пленку; через десять минут она уже крутилась в проявочной машине.

Он прикурил сигарету из оставленной лаборантом пачки (свои у него кончились еще на коломенской платформе) и принялся вставлять в камеру чистую кассету. Всего в сумке оставались две такие. А было четыре… третья крутилась в барабане, на четвертой он запечатлел дачу Рудинских и голенькую Нинку, на нескольких кадрах они были даже вдвоем — снимал автоспуском… Фрол защелкнул крышку, уложил камеру в гнездо. Тошнотворно засосало иод ложечкой, екнуло сердце, и по спине пробежал озноб — еще до того, как он осознал происшедшее. Фрол опустился на кресло-вертушку, выгреб на стол содержимое сумки, растерянно похлопал себя по карманам… Нет, нет… одна — в барабане, другая — в камере, третья — новой, нераспечатанной коробочке.

«Белощаповской» пленки определенно не было.

Он закрыл глаза. Стал восстанавливать все по кадрам. В памяти вспыхнула мшистая кочка, оранжевая коробочка, черный пакетик из плотной, светонепроницаемой бумаги, в котором он обыкновенно носил новые кассеты. «Перепутал по пьянке, положил не туда», — сообразил запоздало.

Минут пять он сидел неподвижно, тупо глядя в пол, покрытый стертым линолеумом. Мысли, как испуганная выстрелом птичья стая, метались, подбрасывая самые невероятные и нелепые, далекие от логики решения — вернуться на то треклятое место, уехать, спрятаться, выброситься из окна… Все тридцать шесть кадров потерянной пленки пронеслись в голове, только теперь уже не доставляя удовольствия от эротических картинок, а наводя страх, особенно те, где Нинка позировала в своей мини-юбчонке и нанайской курточке на фоне фасада дачи с деревянным крыльцом, резными ставеньками и табличкой «2-я линия, дом 14» на углу.

Проклиная все и вся, Фрол неверными, ослабевшими руками извлек проявленную пленку, включил матовую подсветку на монтажном столе и спроецировал изображение на экран размером с том энциклопедии.

Восемь человек с оружием вокруг трупа… Девятый — у буксирного устройства… Мотоцикл «Харлей-Дэвидсон» с заляпанным номером, на котором все же различимы цифры «52-3…», другой — у колеса тягача… Крупно — коротко остриженный, крепкий в плечах молодой человек с усиками вздымает над головой помповый карабин, улыбается… Крупно — двое толстомордых, так же подстриженных мужика постарше, в коже, тот, что справа, расхристан до пупа, видна джинсовая рубашка и тельник под ней… Остальные — спиной… Нет, вот здесь, на восьмом от начала кадре — там, где они раскачивают труп, перед тем как забросить его в кузов, — еще двое в профиль; у одного рот раскрыт в крике, другой напряжен, зол, остронос… хищническое выражение лица коварного и беспощадного человека. Все тренированны, пьяны, жестоки, всех объединяет какой-то единый садистский порыв, азарт в кубе, безотчетный, если азарт вообще может как-то классифицироваться. Чуткая профессиональная камера поймала-таки момент, когда тело в комьях грязи и обрывках совершенно неопознаваемой одежды взмыло над кузовом за долю секунды до кошмарного удара, так поразившего Фрола. Он и сейчас слышал этот удар трупа о деревянный настил; казалось, он никогда не избавится от этого ни с чем не сравнимого звука…

Время обеденного перерыва пролетело, как одна секунда. Ключ в замке провернулся, и в лабораторию вошел Эдик с недопитой банкой пива в руке. Фрол быстро свернул в рулон пленку, положил ее в пластиковый пакетик и спрятал в сумку.

— Там Черноус разоряется, — сообщил Эдик, разоблачаясь, — ему с ВВЦ Хижняк звонил, тебя обыскался.

— Ладно, — отчего-то шепотом произнес Фрол в никуда, перекинул сумку через плечо и снял с вешалки мокрую куртку. — Пока!

— Ты что, заболел? — взглядом проводил его Эдик до двери.

Этот вопрос остался без ответа. Не чувствуя пола под ногами, Фрол дошел до лифта, оттуда вывалилась компания сотрудников во главе с именинницей Палехиной.

— Здравствуйте, Фрол! — приветливо улыбнулась она. — В семнадцать ноль-ноль я вас жду… Кстати, вы Ниночку Рудинскую не встречали?

Поздравить ее хотя бы для проформы Фрол, ко-нечно, не догадался; упоминание о Ниночке и вовсе повергло его в нокдаун.

— Нет, нет, — мотнул он головой и вошел в кабину не оборачиваясь, хотя не собирался спускаться со второго этажа на лифте.

«Что же теперь делать? — думал Фрол, вышагивая по Сущевскому валу. — Если они найдут пленку — Нинка наведет. Неосознанно расскажет, где я живу и работаю… Предупредить?.. — И в то же время другая, совсем противоположная мысль восстанавливала душевное равновесие: — Чушь все это!.. Впечатление от увиденного, страх тебя гложет. Станут эти наколотые и упившиеся до умопомрачения ублюдки пленку проявлять, как же! Откроют и засветят, если вообще найдут».

Еще была потаенная надежда на то, что он отдал эту пленку Нинке или она сама изъяла ее из сумки, поднявшись раньше его. Ну да, да, конечно! Так оно скорее всего и было. Нужно позвонить ей и спросить.

Он зашел на почтамт и позвонил по межгороду, но молчание было ему ответом; ничем не увенчался и звонок Рудинским домой. Предки с компанией давно должны были приехать в Белощапово; и у них, и у нее сотовые телефоны, как же может быть, что никто не слышит звонка?

Он то успокаивал себя, то настраивал на худшее. Пленка с ужасающими кадрами зверской расправы над неизвестным прожигала душу, мешала возвращению в реальность. «Надо избавиться от нее немедленно!» — подумал он наконец и решительно направился к подземному переходу через проспект Мира, отыскав глазами приметную вывеску почтового отделения. Решение оказалось спасительным, он даже поразился, с какой легкостью выстраивались в логической последовательности действия, будто он обдумывал их заранее или был матерым резидентом: в киоске «Табак» купил блок сигарет «Пэл-Мэл», на почте вынул четыре пачки, две из них бросил в сумку, а двумя оставшимися заложил спрятанную вовнутрь пленку и заклеил надорванную коробку.

— Заверните, — протянул блок в окошко с надписью «Прием бандеролей».

— Что здесь? — дежурно поинтересовалась служащая.

В другое время он бы обязательно ответил какой-нибудь колкостью, типа: «Динамит» или «Досье на Чубайса», но сейчас ему было не до шуток и уж тем более не до скандала.

— Сигареты «Пэл-Мэл», — кротко пожал он плечами. И добавил зачем-то: — Можете распечатать и проверить.

Сигареты вполне могли оказаться напичканными наркотиками, но женщина не сочла нужным выполнять функцию контролера за свою никчемную зарплату.

— Куда будете посылать?

— Здесь, на месте, — промямлил Фрол, всем видом выражая пустяшность процедуры.

Еще минут пять понадобилось, чтобы вывести печатными буквами адрес: «Москва, Главпочтамт, до востребования, Неледину Фролу Игнатьевичу», и обратный: «Москва, Сущевский вал, 190, Хижняк Станислав Валентинович». Когда же он, расплатившись за отправку бандероли, покинул помещение и оказался на шумном проспекте Мира, то испытал такое облегчение, словно все, что с ним произошло в последние сутки, привиделось ему во сне.

Прикурив, Фрол поднес к пламени зажигалки квитанцию о почтовом отправлении, взглядом проводил горящий клочок бумаги до урны и зашагал к Выставочному центру.