"Великий Магистр" - читать интересную книгу автора (Грушковская Елена)

Глава 12. Президент

— Временное прекращение военных действий? Как-то смущают меня ваши формулировки, господин Альварес. Может, всё-таки мир?

— До мира, уважаемые, нам ещё как до Луны и обратно.

Случилось то, чего Альварес так старался не допустить: «демоны» присоединились к Ордену. В ту же ночь посланный на базу Алекс привёл их всех с собой. Я приняла решение о расформировании отряда «демоны», и его члены теперь именовались достойными — кем они, по сути, и являлись. Места в замке уже не хватало, и их было решено разместить в заброшенной деревушке в его окрестностях: слишком далеко от себя я их держать не хотела, поскольку общение с ними мне предстояло каждодневное. Жильё там было хоть и ветхое, но привести его в мало-мальски божеский вид было возможно, чем бывшим «демонам» и предстояло заняться в свободное от обучения время — разумеется, им нужно было срочно навёрстывать упущенное, чтобы сравняться с нами. Быть достойным — это не значило лишь уметь отклонять пули и наносить удары невидимой волной, моментально регенерировать и исцелять раны других. Достойный — это ещё много чего.

Мы втроём — я, Оскар и Альварес — сидели в президентском кабинете. И.о. президента уже оправился после ранения, но чувствовал себя не лучшим образом, причём скорее в моральном плане, нежели в физическом. Затруднения по мужской части, которые он теперь испытывал, отнюдь не способствовали смягчению его нрава, а выражаясь простым языком, он был злой как чёрт. Нет, он не кричал и не брызгал слюной, но злоба его чувствовалась в каждом его движении и каждом слове. Он был не из тех, кто впадает в депрессию и распускает сопли, но в нашем случае, наверно, для всех было бы лучше, если бы он как раз являлся таким. Увы, к всеобщему несчастью, Альварес принадлежал к типу личности, которая, когда ей плохо, заставляет страдать и окружающих.

Чувствуя необходимость в переговорах, мы отправили «Авроре» официальное послание на имя и.о. президента Мигеля Альвареса, не особо надеясь на ответ, но неожиданно получили его: Альварес изъявил согласие сесть за стол переговоров. Что-то мне подсказывало, что миром здесь ещё не пахло, но такую возможность не следовало упускать.

То, что он предложил, было, однако, странным.

— Что вы подразумеваете под «временным прекращением военных действий»? Сколько оно продлится? Что может послужить причиной для их возобновления? Слишком туманные у вас формулировки, господин Альварес, — сказал Оскар.

Альварес восседал за президентским столом подобно сфинксу, наполняя пространство кабинета зловещими флюидами. Честное слово, паутина вблизи него просто корчилась в судорогах.

— Полагаю, «прекращение военных действий» означает именно «прекращение военных действий», и ничего иного, — ответил он. — А временное оно потому, что мы ещё не приняли окончательного решения по поводу дальнейших отношений с Орденом.

Я вздохнула.

— Мигель, давайте начистоту. Вы понимаете, что проигрываете. Не верю, что вы этого не осознаёте. Для чего нужно это упорство? Что и кому вы хотите доказать и чего этим добьётесь? Эта война бессмысленна. Да и не только эта — все войны вообще… Наилучшим решением было бы заключение мира — я так считаю.

Казалось, Альварес окончательно превратился в каменное изваяние, и вся жизнь замерла в нём, только губы шевелились, отвечая.

— Повторяю: мы ещё не приняли окончательного решения. О мире говорить рано, поэтому мы выступаем с предложением о временном прекращении военных действий. Если вас это не устраивает — ничего не могу поделать.

— Ну что ж, худой мир лучше доброй ссоры, — сказала я. — Хоть меня и сильно смущает эта формулировка, но ввиду отсутствия иных предложений придётся принять это.

От Альвареса мы отправились в медицинский центр. В холле нас сразу остановили сотрудники особого отдела:

— Стойте. Вам сюда доступ запрещён.

— Спокойно, собратья, — улыбнулась я, кладя руку на плечо обратившегося к нам сотрудника. — Мы с дружеским визитом, и наши намерения абсолютно мирные.

Защита у хищников тоже имеется, хоть и не такая сильная, как у достойных — без «скорлупы», и толщина слоёв меньше. Лёгкое психоэнергетическое прикосновение оставило их в состоянии небольшого «зависания», и мы беспрепятственно прошли к палате Юли.

Хотя я была без диадемы и в форме «волков», дежуривший там сотрудник особого отдела сразу узнал меня. Он встал и сказал:

— Госпожа Великий Магистр, сюда вам нельзя. Прошу покинуть палату.

— Опять нельзя, — вздохнула я, используя тот же приём, каким я заставила «зависнуть» охрану в холле. — Почему ж нельзя-то, если мы пришли с миром и не причиним президенту никакого вреда?

Да и невозможно было уже, наверно, нанести ей больший вред, чем уже был нанесён. От того, что я увидела, сжалось горло.

Состояние Юли было близко к коме. Отвисшая нижняя челюсть, закатившиеся под верхние веки глаза. Я спросила у подошедшего врача, широкоплечего и высокого:

— Что с ней происходит?

Тот помялся и ответил, косясь на сотрудника особого отдела:

— Ну, возможно, вследствие поражения головного мозга…

Я повернулась к сотруднику и сказала:

— Друг мой, не могли бы вы оставить нас на пять минут?

С какой стати он, сотрудник особого отдела, должен был исполнять просьбы Великого Магистра Ордена? А с такой, что я ОЧЕНЬ УБЕДИТЕЛЬНО попросила. Я не нанесла ему вреда и не пробила защиту, только чуть-чуть затронула…

Он вышел.

— Итак, — сказала я, когда мы с врачом остались над Юлей вдвоём. — Что происходит? Только честно. Я чувствую, вам самому это не по душе.

— Спирт очень вреден для нашего организма, вы знаете, — ответил тот, всё ещё колеблясь. — Как наркотики для человека — так и он для нас. Приступы возбуждения, возникающие у госпожи президента, купируются только спиртом… В связи с привыканием приходится увеличивать дозу…

— Какова уже доза?

— До тридцати граммов в сутки… Это притом, что максимальная допустимая — десять.

— Неужели нельзя использовать ничего другого, кроме спирта?

— Больше ничто не даёт такого эффекта.

— А психотехники не могут помочь?

— Нет. На обработку — неадекватная реакция. То, что можно сделать с более или менее здоровой психикой, здесь не проходит. Результат непредсказуем. Несмотря на все достижения современной медицины, тяжёлые психические расстройства и у людей-то по-прежнему мало поддаются лечению… У нашей расы с этим обстоит не лучше.

— Каков прогноз при дальнейшем использовании спирта?

— Неблагоприятный… Как я уже сказал, поражение важнейших структур мозга… — Доктор почесал нос, устало нахмурился. — Разрушение высших психических функций. Необратимая кома, развитие хронического вегетативного состояния… Состояния «овоща», проще говоря. Ну, и как итог — необратимый анабиоз, понятие которого у нас эквивалентно понятию смерти.

— Сроки?

— Мы, конечно, используем все известные средства для поддержания мозга и минимизации вредного воздействия спирта, но в данном случае это только на десять-пятнадцать процентов… продлевает мучения. Три недели такой «терапии» она ещё выдержит. Максимум — месяц.

В тишине я слышала только скорбный звон нитей паутины. Доктор выглядел усталым и задумчивым. Указом Альвареса Гермиона и её заместитель Иоширо Такаги были сняты с должностей в центре и исключены из «Авроры» — заочно, поскольку с той ночи они находились под защитой Ордена и ни дома, ни на своих рабочих местах не появлялись.

— Кого назначили вместо Гермионы? — спросила я.

Доктор, выйдя из задумчивости, ответил:

— Меня. Я доктор Отто Береш.

Квадратное лицо с мужественным подбородком, узкие губы, намечающиеся вертикальные складки на щеках — всё как будто говорило о воле и жёсткости, но глаза — большие, задумчивые — были совершенно «из другой оперы». Как части двух разных лиц, составленные вместе. Глаза мечтательного юноши, а лицо — генерала. Забавно. Телосложение прекрасное, в плечах — косая сажень. Шатен, стрижка не слишком короткая, с падающими на лоб прядями.

— Давно здесь работаете? — спросила я.

— Со дня основания. Начинал вместе с Гермионой. Просто не представляю, как центр будет без неё и Иоширо…

Я улыбнулась.

— Уже скучаете по ним? А давайте тоже — к нам?

Он тоже улыбнулся.

— Я бы с удовольствием… Но на кого центр останется?

— Прогнётесь под Альвареса?

Пожал плечами.

— Он мне безразличен. Для меня важен центр.

— Надеюсь, вас не коснётся его… гм, правящая рука, — сказала я. — Но если что — мы с радостью вас примем. Доктор Гермиона теперь возглавляет наш небольшой медицинский центр. Он — не то что этот, но всё-таки…

— Благодарю вас. Буду иметь в виду, — улыбнулся доктор Береш.

Неужели Юле осталось жить месяц?

Это не давало мне покоя ни днём, ни ночью. Однако у меня было много хлопот с обучением новых достойных; я поручила собратьям помочь им обустроить их жизнь, и в деревушку свозились стройматериалы для ремонта домов, нужные в быту вещи, одежда. Впрочем, перед тем как приступать к обучению, нужно было добиться, чтобы их психика «оттаяла» после обработки, чтобы их эмоции вернулись в нормальное русло, а лучшего средства для этого, чем упражнение «единство», просто не было.

На просторном лугу за деревней мы разжигали большой костёр и становились вокруг него. Я передавала по кругу чувство любви-единения, и оно, пройдя сквозь их души, отогревало их, как огонь костра, плясавший свой танец страсти под тёмным вечерним небом; по тому, в каком виде чувство возвращалось ко мне, я оценивала состояние группы и степень их готовности к восприятию новых знаний. Не нужны были сложные и длинные психологические тесты, беседы и анализы: всю нужную информацию давал отпечаток, с которым, пройдя сквозь круг, возвращалось ко мне отправленное мной чувство. Оно приходило в несколько искажённом виде, но раз за разом искажение становилось всё меньше, а это значило, что достойные приходят в нужную для начала занятий форму.

И всё-таки меня беспокоило состояние Юли. Всякий раз, когда я вспоминала о ней, сердце сжималось от щемящей жалости, а перед мысленным взглядом вставало её лицо с отвисшей челюстью и закатившимися глазами. Лицо, в выражении которого не было ничего разумного и осмысленного. Насколько повреждён её мозг? Сколько теперь требуется спирта в сутки, чтобы снять приступы возбуждения? Может, уже не тридцать граммов, а больше? Ремни и даже цепи для хищника — не препятствие, поэтому, видимо, без успокоительного средства нельзя было обойтись. Но как быть, если это средство разрушало её разум ещё сильнее?

И всякий раз, думая об этом, я испытывала непреодолимое желание что-то сделать, как-то помочь. Спасти её. Это желание поднималось во мне, как приливная волна, властное и неумолимое, смывая собой все преграды и обиды. Да собственно, даже слово «обиды» тут не совсем подходит: обиды как таковой на Юлю у меня не было, только боль от натворённых ею безумств и их последствий. Что с ней произошло? Как она могла превратиться из той хрупкой и неуверенной питерской девушки в это неуравновешенное, беспринципное, стремящееся к власти любыми средствами существо? Или всё это в ней уже тогда БЫЛО?

Нужно что-то сделать. Не дать ей умереть.

Да, она выгнала меня из «Авроры». Да Бог с ним, «Аврору» я никогда не считала своей. Я была там как пятое колесо. Как ни парадоксально звучит, Орден мне ближе и роднее, он по-настоящему мой. И тут нет ничего искусственного, всё идёт от сердца, из души.

Да, она подстроила повод к войне и таки развязала её. Это уже серьёзнее, но…

Я не могу допустить её смерти. Она не должна умирать вот так. Если я могу что-то сделать, я должна это сделать.

Я снова отправилась в центр. Дежурившие там сотрудники особого отдела снова преградили мне путь, но я раздвинула их, как занавески, и прошла сквозь заслон.

Палату Юли оглашал дикий звериный рык, как будто там пытались укротить льва. Четверо сотрудников центра, весьма крепкого телосложения, удерживали бьющуюся Юлю за руки и ноги, а доктор Береш целился шприц-ампулой ей в шею. Я выбросила вперёд руку:

— Отто, подождите! Не надо!

Он обернулся, и вырвавшаяся из хватки ассистента нога Юли ударила его по руке. Шприц-ампула вылетела и покатилась по полу.

— Отто, в сторону! Пустите меня к ней! — воскликнула я.

Вглядываясь в неузнаваемо искажённое яростью лицо с оскаленными клыками, я взяла его в свои ладони.

— Юля… Всё хорошо. Не хочешь укол? И не надо. Никто тебе его не поставит.

Она вдруг перестала биться. Ассистенты ещё держали её, но бешеное напряжение её мускулов уже пропало, яростный оскал сменился плаксивым выражением. По её щекам покатились слёзы, и она протяжно и душераздирающе завыла. Это даже не было похоже на человеческий плач, это был именно вой — вой страдающего зверя. Он пронзил меня до глубины души… и мне самой захотелось завыть — от жалости к страданиям живого существа. И мне было всё равно, что она сделала, когда была разумной. Я гладила её по коротким волосам — её постригли для удобства ухода — и повторяла успокаивающе:

— Всё, Юля, всё… Никто тебе не сделает больно. — И добавила, обращаясь к ассистентам: — Можете отпустить её.

Те не спешили исполнять, всё ещё недоверчиво косясь на неё. Я повторила:

— Отпустите. Она не опасна.

Ассистенты неохотно разжали хватку. Только сейчас я заметила, что все руки и ноги Юли были в синяках.

— Спирт влияет и на скорость регенерации? — спросила я доктора Береша.

Он, не сводя с Юли такого же настороженного взгляда, как у ассистентов, ответил:

— Да, он несколько снижает её.

Мои поглаживания, похоже, действовали на неё успокаивающе. Она сжалась в позе эмбриона, и я укрыла её одеялом. Но едва я сделала шаг в сторону от кровати, как она сразу встревоженно закричала и вцепилась в мой рукав, и мне пришлось присесть рядом. Это снова успокоило её.

— Я с тобой, я никуда не ухожу, — ласково повторяла я, поглаживая её.

Юля тянула меня за куртку, стараясь прижаться ко мне, и я обняла её. Она со звериной злобой и обидой косилась на доктора и ассистентов, прильнув ко мне в поисках защиты. Гладя её прижавшуюся к моей груди голову, я спросила:

— Она совсем не разговаривает?

— Нет, только кричит, как животное, — ответил доктор Береш. — Полагаю, повреждены участки коры мозга и прилегающие подкорковые области, отвечающие за речь, отсюда — афазия. Понимание речи окружающих также затруднено, присутствует и расстройство навыков чтения и письма.

— Ужас, — пробормотала я. — Ещё что-нибудь? Говорите всё как есть, Отто.

Доктор Береш помолчал немного и добавил:

— Могу только уточнить. Длительное воздействие на организм спирта привело к повышенному тромбообразованию и закупорке сосудов мозга… Вследствие этого — мелкоочаговое ишемическое поражение подкоркового белого вещества и развитие мультиинфарктной деменции. — Заметив мои нахмуренные брови, он скомканно закончил: — Кхм, ну, это уже специфические детали. Проще говоря, психическое расстройство усугубляется мозговой сосудистой недостаточностью.

— В общем, так, — сказала я. — Больше никакого спирта. Это убивает её.

— Но как мы будем купировать приступы возбуждения?

— Вы видите, как она успокоилась в моём присутствии? Буду приходить и успокаивать. Если потребуется — буду сидеть возле неё.

Слово — не воробей, сказать-то я это сказала, но вот как буду осуществлять? Ведь у меня ещё достойные, их обучению тоже нужно уделять немало времени. В общем, ещё сама толком не зная, что, как и когда я буду делать, я взялась за лечение Юли. И — снова на ощупь, вслепую, сантиметр за сантиметром звенящих нитей паутины…

Я два часа провела возле Юли, поглаживая её по голове и ласково разговаривая с ней. Возможно, она не понимала моих слов и даже не узнавала меня, но её успокаивало само моё присутствие и звук голоса; когда ассистент принёс пакет с кровью, чтобы покормить её, она враждебно оскалилась и глухо зарычала, и тот сказал ей, как собаке:

— Ну, ну… хорошая девочка.

Несмотря на то, что он принёс еду, Юля не хотела его к себе подпускать — рычала всё более угрожающе, и я, опасаясь, как бы это не кончилось новым приступом, взяла у ассистента пакет и сказала:

— Выйдите, пожалуйста. Вы видите, как она на вас реагирует? Не надо её нервировать.

Тот пожал плечами и вышел, а я открыла пакет и поднесла ко рту Юли.

— Пора кушать…

Стоило Юле учуять запах, как в её глазах вспыхнул кровожадный блеск, и она впилась ртом в пакет. Высосав всё до капли, она заурчала, как сытая кошка, и принялась тереться головой о моё плечо. Я обняла её, и она, прижавшись к моей груди, уснула.

Вошёл доктор Береш.

— Надо же… Вы и правда её успокоили, — сказал он вполголоса.

— Вот видите, и никакого спирта не нужно, — ответила я.

— Но приступы у неё бывают до трёх раз в день, — заметил доктор Береш. — А иногда и по ночам. Вы будете приходить каждый раз?

— Посмотрим, — сказала я.

В этот момент в палату ворвалась вооружённая охрана из особого отдела. Старший открыл было рот, но я приложила палец к губам, взглядом показывая на спящую на моей гуди Юлю, и он сказал шёпотом:

— Госпожа Великий Магистр, незамедлительно покиньте палату и здание центра. Это приказ исполняющего обязанности президента Общества «Аврора» Мигеля Альвареса.

— А я не повинуюсь приказам господина Альвареса, — также шёпотом ответила я. — Поскольку не являюсь его подчинённой. Он может меня только просить, а исполнять его просьбы или нет, я буду решать сама.

Старший угрожающе прошептал:

— Не вынуждайте нас применять силу, госпожа Великий Магистр! Немедленно отпустите президента!

— Ребята, сил у вас против меня, мягко скажем, маловато, — тихо рассмеялась я. — Серьёзно вам говорю. Давайте не будем затевать тут мышиную возню, а то президента побеспокоим, она проснётся и начнёт сильно нервничать. Вас же и покусает. Я ничего плохого ей не делаю, вы же видите.

— У нас приказ выдворить вас из центра, — ответил старший группы. — Вы по-прежнему остаётесь персоной нон грата, а значит, не должны здесь находиться.

— Я в курсе, — сказала я. — Но я хочу помочь президенту, а значит, мне придётся здесь находиться. Или, может быть, вы разрешите мне её забрать? Так будет и для меня удобнее, и вас избавит от моего появления на вашей территории.

— Об этом не может быть и речи. Отпустите президента и покиньте центр. Вы хотите спровоцировать конфликт?

Я вздохнула.

— Ладно, раз вы такие твердолобые… Конфликта я, конечно же, не хочу — мы только что заключили договор о временном прекращении военных действий.

Я начала осторожно опускать Юлю на подушку, но она беспокойно застонала во сне и вцепилась в мою куртку. Я замерла, прислушиваясь. Нет, не проснулась.

— Опустите президента, — повторил старший.

— Да подождите вы, — прошипела я. — Я не могу резко оторвать её, она же проснётся… И такое начнётся!.. Вы хотите, чтобы у неё случился приступ?

Я ещё несколько секунд подержала Юлю в объятиях, убеждаясь, что она не собиралась проснуться, и только потом с величайшей осторожностью разжала её пальцы. Уложив её, я укрыла её одеялом и напоследок тихонько погладила по волосам. Мне не хотелось её оставлять, сердце сжималось от грусти, жалости и беспокойства. Во сне у неё было по-детски простодушное выражение лица, без налёта жестокости и властолюбия, я узнавала в ней ту Юлю, с которой я познакомилась когда-то в Питере. У меня даже мелькнула мысль: а может, ей и лучше быть безумной? Сбросить бремя страстей и грехов, освободить разум от суетных мыслей, стать подобно ребёнку или бессловесному животному — может, так её душа очистится? Может быть, сумасшествие для неё — благо?

— Госпожа Великий Магистр, — вернул меня к реальности настойчивый шёпот старшего в группе охраны. — Покиньте здание центра.

Я вздохнула и пошла к двери. В дверях я обернулась и бросила взгляд на Юлю: она спокойно спала. Что будет, когда она проснётся и не найдёт меня рядом? Станет кричать, плакать? Буйствовать? И тогда ей снова вколют спирт, разрушающий её мозг… Внутри у меня зашевелилась жгучая злость на твердолобых сотрудников особого отдела, слепо исполняющих приказ Альвареса и тем самым мешающих мне помочь ей. Что за идиотизм!

Доктор Береш проводил меня до выхода. Прощаясь, я дала ему номер своего телефона — новый, «чистый» и неопределяемый, которым недавно снабдил меня Каспар, использовав свои старые связи.

— Если что — звоните мне, Отто. Попробую в следующий раз обойти охрану, но для этого вам нужно будет открыть окно палаты.

— Дежурный охранник не даст, — покачал головой доктор Береш.

— Придумайте что-нибудь, — сказала я.

— Ну… Ладно, попробую.

В том, что приступ скоро последует, я почти не сомневалась, а потому решила не улетать слишком далеко. На время ожидания я выбрала в качестве убежища вокзал. Как говорится, если хочешь что-то спрятать, положи это на видное место; в данном случае я «положила» себя на весьма видное место — место массового скопления людей. Купив газету, я устроилась в зале ожидания.

От чтения меня отвлёк вызов по паутине: на связи был Оскар.

«Госпожа, где ты? Мы беспокоимся! С тобой всё в порядке?» — прозвенела нить.

«В порядке, — ответила я. — Я недалеко от медицинского центра. Расскажу, когда вернусь».

Ждать пришлось довольно долго. Сидеть надоело, и я вышла на перрон. Прибыл поезд. Наблюдая за людской дорожной суетой, я выкурила сигарету и уже собралась возвращаться в здание, как вдруг почувствовала напряжение паутины. Следуя за нитью, я увидела шагавшую в толпе женщину в тёмной одежде — длинной юбке, куртке, ботинках на низком каблуке.

…Вспышка-удар. Картинка: огонь, крики, смерть. Газеты, телевидение, радио. Выпуски новостей. Сорок восемь жертв…

Моя рука легла ей на плечо. Поток людской толпы замер: занесённая мужская нога над лужей, зависший в воздухе окурок. Все звуки пропали. Тишина. Мир умер.

— А стоит ли это делать? — прозвучал мой голос. — Ты унесёшь с собой столько жизней… Тебя запрограммировали на это люди, не Бог. Вон, видишь, милиционер? Иди и сдайся ему. И тебе это действительно зачтётся.

Нога ступила в лужу, окурок упал в урну. «Стук-цок-хлоп-чавк-ууууххх-щщщ-стук-цок-цок-цок-фффииуууффф…» — вернулись вокзальные звуки. Мир ожил, завертелся. Люди шагали, поезда шли.

Она задумчиво смотрела на милиционера, когда у меня зазвонил телефон.

— Аврора! У президента приступ!

— Уже лечу.

Я была уже в воздухе, а женщина распахнула куртку перед милиционером. Его глаза широко раскрылись, рука потянулась к рации.

— Сапёров сюда! У меня тут женщина со взрывчаткой!

Финала я не видела, но знала, что никто не пострадал.

Через две минуты я влетела в открытое окно палаты. Доктор Береш и трое ассистентов удерживали Юлю, а сотрудник особого отдела в отключке лежал на полу. Мои ладони — к её мокрым от слёз щекам.

— Юля, я здесь! Я с тобой! Успокойся, всё хорошо.

Она снова успокоилась, прижавшись ко мне. Я спросила, кивнув на распростёртого на полу сотрудника:

— А с ним что?

Доктор Береш смущённо улыбнулся:

— Получил инъекцию, предназначенную президенту.

— И как же это вышло?

— Ну… Он стал оказывать нам помощь, удерживая президента. И я слегка промахнулся.

Я засмеялась.

— Весьма меткий промах, Отто!

— Как бы этот промах не стоил мне должности, — усмехнулся он.

— Ничего, вам есть куда пойти, — напомнила я.

Чудо: Юля улыбалась. Вряд ли она понимала, о чём речь, скорее, так она откликнулась на мой смех.

— Она в первый раз улыбнулась, — прошептал доктор Береш. — Определённо, вы оказываете на неё положительное влияние.

— Не знаю, — сказала я. — Я сама пока ничего не знаю.

— Надо попробовать поговорить с Альваресом, — сказал доктор Береш. — Чтобы он вернул вам доступ в центр. Может быть, у вас и получится…

Юля дремала, а я, сидя рядом на стуле и облокотившись на край матраса, ворошила пальцами её волосы. Не знаю, что у меня получится.

Не знаю…

— Я не понимаю его логики! — возмущался доктор Береш по телефону. — Ваше воздействие явно даёт положительный результат, а он накладывает запреты… Тем самым он препятствует выздоровлению президента!

Передо мной встало препятствие: Альварес не подпускал меня к Юле. Боялся ли он, что я могу нанести ей вред, или же наоборот — не желал её выздоровления? После некоторых размышлений я пришла к выводу: второе, но под официальным прикрытием первого. Он стремился заполучить власть в свои руки, а для этого Юля отнюдь не была нужна ему живой и здоровой, а потому он запретил доктору Берешу пускать меня в центр — под угрозой увольнения. Это значило, что для снятия приступов возбуждения Юле снова будут колоть спирт.

— Я так и объяснил ему, что спирт допустимо использовать одноразово, а систематическое его применение, да ещё в таких больших дозах, ведёт к разрушению мозга… да просто к гибели пациента! — с негодованием рассказывал доктор Береш. — И что бы вы думали? Он сказал, чтобы я продолжал «лечить» президента по-прежнему, а вас не подпускал к ней на пушечный выстрел! И что я должен после этого о нём думать?

— Он боится, как бы президент действительно не выздоровела, — сказала я. — Хотя, если честно, я не знаю, будет ли у всего этого какой-то результат…

— А я не сомневаюсь, что будет! — с уверенностью ответил доктор Береш. — И я не понимаю, зачем ему препятствовать улучшению в её состоянии!

— Политика — грязная штука, Отто, — вздохнула я. — Лучше не лезьте в неё — запачкаетесь.

— Политика… когда на кону жизнь! Не понимаю!

— Счастливый вы, — невесело усмехнулась я. — Трудно сейчас встретить такую честную и неиспорченную душу.

— Скорее уж несчастный, — с горечью ответил он. — Белые вороны не в чести…

— Кажется, Альварес ошибся с назначением, — проговорила я. — Буду рада видеть вас с нами, Отто.

— Что будем делать? У меня рука больше не поднимется колоть ей спирт.

Я задумалась. Доктор Береш находился между двух огней: с одной стороны, он любил центр, врос там корнями и переживал за его судьбу — что с ним будет, если руководителем назначат кого-то не слишком совестливого и готового из страха перед властью пойти на нарушение врачебной этики? С другой же стороны, выполнение приказа Альвареса было равносильно убийству пациента — этого совесть доктора Береша тоже не могла принять.

— Я подумаю, как с этим быть, — сказала я. — А пока я буду думать, попробуйте во время приступа у президента позвонить мне и дать трубку ей. Может, получится успокоить её и таким образом. Попытаемся, по крайней мере.

— Что ж, попытаемся.

Между тем мои попытки исцелить Юлю вызывали недоумение у собратьев. Всё-таки не до конца они понимали меня…

— Думаешь, в благодарность за исцеление она прекратит попытки уничтожить Орден? — заметил с усмешкой Каспар. — Какие цели ты преследуешь, скажи честно?

— Я ничего не думаю и не преследую никаких целей, дружище, — ответила я. — Я просто не могу поступить иначе. Всё во мне противится мысли о том, чтобы позволить ей умереть таким образом. Не уверена, что удастся вернуть ей разум, но позволить медленно убивать её спиртом я не могу.

— Не знаю, не знаю, — покачал Каспар головой.

— Значит, вы пока не поняли самого главного, чему я пытаюсь вас научить, — вздохнула я. — Того, без чего наш мир летит в тартарары.

— Видимо, плохие мы ученики, — усмехнулся он.

— Вы не плохие, — сказала я. — Возможно, вы ещё не совсем готовы. Эта война отличается от первой в энергетическом плане… Она требует перехода на новую ступень. Поменялось и сдвинулось всё. На первый план выступают совсем другие вещи… Сейчас важнее не то, кто умеет лучше драться, а кто умеет предотвращать драку. Не то, кто первый уничтожит врага, а кто сделает его другом. Не то, кто нанесёт более глубокую рану, а кто сумеет исцелить её. Возможно, я не совсем понятно говорю, но я и сама не до конца могу всё объяснить. Кас… Вы всё ещё мыслите и чувствуете в категориях той, первой войны, вот в чём проблема. А сейчас всё по-другому.

— Да что тут сложного, — проговорил Каспар. — Ты уже говорила об этом… Мы должны научиться любить наших врагов, так?

— Да, — кивнула я. — А ещё не считать их врагами.

Он вздохнул.

— Вот бы ещё их научить не считать врагами нас…

Я сказала:

— Если не научимся — погибнем.

Каспар сначала усмехнулся, потом нахмурился.

— Даже так?

— Да, так. Увы.

Звонок от доктора Береша не заставил себя долго ждать. Он застал меня в деревне достойных; я ходила по домам, наблюдая за тем, как достойные налаживают свой быт, и выясняя, что им ещё необходимо. Те достойные, которых эксперимент Юли вырвал из семьи, забрали близких сюда — зачастую из комфортабельных домов и квартир со всеми удобствами, но никто не жаловался. Среди достойных царила атмосфера дружбы и единения, сплочённости и взаимопомощи; хоть каждый из них имел полный комплект вооружения, жизнь текла в мирном русле, без ссор и стычек.

В трубке слышался тоскливый вой, и я, выскочив из дома на улицу, закричала:

— Юля! Юля, это я! Я здесь, слышишь меня? Успокойся, не плачь! Я с тобой.

Видимо, доктор Береш поднёс телефон к её уху, и она услышала меня, потому что вой затих, слышалось только жалобное поскуливание. Я без остановки продолжала говорить ласковые слова, и на том конце линии настала тишина. Я замолчала, вслушиваясь, а потом удивлённый голос доктора Береша сказал:

— Просто невероятно… Вы и по телефону сумели её успокоить.

Так продолжалось несколько дней. Со стороны, наверно, это выглядело странно: в любое время суток раздавался звонок, и я, чем бы ни была занята, бросив все дела, говорила в трубку примерно одни и те же слова:

— Юленька, солнышко, маленькая, я с тобой, я рядом. Никто тебя не обидит. Всё хорошо. Не надо плакать, лучше послушай: «Жил старик со своею старухой У самого синего моря; Они жили в ветхой землянке Ровно тридцать лет и три года…»

Я рассказывала ей сказки, читала стихи — лишь бы она слышала мой голос. Карина однажды заметила:

— Как будто она твой ребёнок… С которым тебе не дают увидеться.

Я задумалась. И правда: в моём сострадании к ней было что-то материнское, а она разумом была действительно как маленький ребёнок. При этом я чувствовала, что разговоров по телефону мало: они могли её лишь успокоить, а для исцеления нужен был и физический контакт. По словам доктора Береша, все эти дни удавалось обходиться без инъекций, и это положительно сказывалось на состоянии Юли. Приступы стали реже: вместо трёх-четырёх раз в сутки — один-два. На фоне усиленного питания это способствовало восстановлению повреждённых участков мозга и сосудов, и на восьмой день я услышала в трубке запинающийся, невнятный голос, который сказал:

— Ма…ма… Я… те…бя… лю… лю…

Я чуть не расплакалась. Рассудок Юли был ещё не в порядке, если она считала меня своей мамой, но как радостно было слышать вместо звериного рыка членораздельные слова! Я сказала:

— И я тебя люблю, Юленька.

Кто бы мог подумать несколько месяцев назад, что мы будем говорить друг другу такие слова!..

Но радость моя длилась недолго.

Три дня звонков не было совсем, и я извелась от нехороших предчувствий. Паутина их подтверждала. Не вытерпев, я позвонила доктору Берешу сама.

— Отто, что-то случилось? Как там Юля?

— Кхм… Здравствуйте, Аврора…

Кажется, сейчас будут плохие новости.

— Теперь у центра другой руководитель, — сказал доктор Береш. — Альварес узнал о наших «телефонных сеансах». Теперь я не имею доступа к президенту.

Его голос прозвучал как-то сухо и обыденно, но я чувствовала его боль. Она вошла в меня и разлилась горечью во рту.

— Кто теперь руководит центром? — спросила я.

— Его зовут Ганнибал Электра, — ответил доктор Береш.

— «Доктор Каннибал», — вырвалось у меня.

— Простите?

Как же можно забыть доктора Каннибала! Его вкрадчивый и вежливый голос, его взгляд, от которого по спине бежали ледяные мурашки! Если вы помните, он некоторое время был врачом в Кэльдбеорге, придя на эту должность в конце моего срока. Когда я освободилась, он ещё работал там, а о дальнейшей его карьере мне не было ничего известно. По всей видимости, он выжил в первой войне, примкнув к «Авроре», и вот теперь был поставлен Альваресом в руководители основанного доком Гермионой центра.

— Старый знакомый, — ответила я. — Он был тюремным врачом, вы знаете?

— Гм… Нет, я не знал, — угрюмо проговорил доктор Береш. — Отлично… Полагаю, Альварес в курсе.

— Я тоже так полагаю, — согласилась я. — Он знал, кого назначал…

— Пожалуй, я начинаю с вами соглашаться… В том смысле, что он не желает выздоровления президента, — сказал доктор Береш.

Мы помолчали. Да… Нынешняя осень выдалась богатой на невесёлые события.

— Но вас, по крайней мере, не уволили? — спросила я.

— Пока нет, — вздохнул он и грустно усмехнулся. — Но сдаётся мне, этот день близится…

— Мы ждём вас, — сказала я. — И док Гермиона тоже будет рада вас видеть.

— Спасибо, Аврора, — ответил доктор Береш. И вдруг спохватился: — Ничего, что я называю вас просто по имени, а не госпожой Великим Магистром?

Я засмеялась:

— Ну разумеется, ничего… Так даже предпочтительнее. Не очень люблю титулы и церемонии. В общем так, Отто… Пока ничего не предпринимайте, никаких резких движений не делайте. Будем думать, как спасать Юлю.

Закончив разговор и нажав кнопку разъединения, я зарычала. Учу собратьев любви и прощению, а самой сейчас так и хочется кое-кого выпотрошить…

Спокойно. Сосчитать до десяти…

Доктор Ганнибал Электра наблюдал за VIP-пациенткой сквозь прозрачную стену из ударопрочного пластика. Коротко остриженные волосы взлохмачены, в глазах — дикий блеск, повадки — как у обезьяны. Она то спрыгивала на пол и передвигалась по палате на четырёх конечностях, то заскакивала обратно на кровать и, раскачиваясь из стороны в сторону, периодически выла. Из членораздельных звуков она произносила только «мама». Сначала она не обращала на доктора Ганнибала внимания, но когда он вошёл, настороженно замерла, вглядываясь в него немигающим взглядом.

— Будем знакомы, меня зовут доктор Ганнибал Электра, я ваш новый врач, — сказал доктор Ганнибал.

Вытянув шею и снова втянув голову в плечи, пациентка высоким и громким голосом, с неестественными паузами между слогами, выкрикнула:

— Де ма…ма?

Видимо, это следовало понимать как «где мама». Пока доктор обдумывал ответ, пациентка начала проявлять признаки беспокойства. Она начала раскачиваться и теребить одеяло, а потом снова выкрикнула:

— Де мааа…мма?!

— Простите, но я не знаю, где ваша мама, — сказал доктор Ганнибал. — Очевидно, её здесь нет.

— Маа-мааа! — оглушительно завизжала пациентка, ударив обеими руками по одеялу. — Мааа-мааааа!!

От её визга зазвенело в ушах, и доктор поморщился.

— Пожалуйста, не надо так нервничать и кричать, — сказал он недовольно. — Будете плохо себя вести — накажу, мало вам не покажется.

По-видимому, она не представляла себе, что её могло ждать, а потому не приняла слов доктора Ганнибала всерьёз и завизжала ещё громче, колотя руками по одеялу. И доктор преподал ей урок, достав из кармана электрошокер и ударив её разрядом. Тело пациентки выгнулось дугой, и она с хрипом упала, ударившись затылком об изголовье кровати.

— Что вы делаете!

В палату ворвался высокий, богатырского телосложения врач с падающими на лоб прядями тёмных волос. Склонившись над пациенткой, он с тревогой всмотрелся в её лицо, а потом поднял блещущий негодованием взгляд на доктора Ганнибала.

— Это недопустимо! Вам здесь что — тюрьма?

Доктор Ганнибал усмехнулся, убирая электрошокер в карман.

— Зря вы так, коллега, это очень простое и действенное средство против всякого рода истерик. Даёт очень хороший воспитательный эффект. Кстати, вы не ещё проводили электросудорожную терапию?

— Нет, не проводили, — ответил этот здоровяк, у которого на нагрудной карточке значилось имя — «доктор Отто Береш». — Поскольку для неё нужна общая анестезия, а соответствующее средство для нашей расы только одно — спирт, который чрезвычайно вреден при длительном систематическом использовании, то какой бы то ни было терапевтический эффект будет сведён на нет вредом, наносимым организму спиртом.

— Спирт вреден? Не смешите меня, — хмыкнул доктор Ганнибал. — Его всегда использовали в качестве универсального средства — и успокоительного, и анестетического, и ничего с пациентами не случалось. С каких пор он стал вреден?

— Не с каких пор, — огрызнулся доктор Береш. — А всегда. Один, два, три раза его ещё можно применить без большого вреда, и то если не превышать дозы в десять граммов в сутки, но дольше — уже опасно!

Пока он доказывал вредность длительного применения спирта, пациентка пришла в себя.

— Маа-маа! — опять завела она свою песню.

— Не кричать, — сурово сказал доктор Ганнибал. — Ещё разряд хотите?

В ответ раздался звериный рык, а в следующий миг доктор Ганнибал оказался на полу, придавленный этой сорвавшейся с цепи сумасшедшей. Недолго думая, он тут же снова пустил в ход электрошокер и сбросил с себя потерявшую сознание пациентку.

— Да что же это такое! — воскликнул доктор Береш, поднимая её с пола и укладывая на кровать.

Про себя доктор Ганнибал не мог не отметить: если бы не сумасшествие, она была бы очень даже ничего… Пока доктор Береш не укрыл её одеялом, из-под подола рубашки были видны её заголённые ноги, красивые и стройные, в белых носках. Придя в себя, она начала выть и лить слёзы, и доктор Береш, гладя её по голове, напевал какую-то песенку — вроде колыбельной.

— С завтрашнего дня начинаем курс электросудорожной терапии, — сказал доктор Ганнибал. — А что ещё остаётся?

— Но спирт… — начал доктор Береш.

— Ну, если вы считаете его таким вредным, коллега, то обойдёмся без наркоза, — усмехнулся доктор Ганнибал.

Глаза доктора Береша округлились.

— Вы что! Электрошок без наркоза? Вы… Вы на фашистов не работали? Не ставили на людях эксперименты в концлагерях?

— Да будет вам уже драматизировать, коллега, — поморщился доктор Ганнибал. — Экий вы, батенька, нервный… ЭСТ — весьма эффективное средство, применяемое в психиатрии, неврологии и наркологии на протяжении уже не одного десятка лет.

— Я не спорю, — сказал нервный доктор Береш. — Но проводиться она должна надлежащим образом, с миорелаксантами и под общим наркозом, а не в виде… пытки. Кроме того, гм… коллега! — доктор Береш произнёс это слово с ноткой язвительности, — действие электросудорожной терапии на представителей нашей расы ещё не изучено, поскольку возникновение психических расстройств у нас — весьма редкое явление. Вы говорите о применении её у людей, а мы, согласитесь, довольно-таки сильно отличаемся от них по биохимическим и другим показателям.

— Не понимаю, в чём беда, — усмехнулся доктор Ганнибал. — Расценивайте это как шанс изучить нечто неизученное, тем самым внеся вклад в науку!

— Не могу разделять вашего энтузиазма, — ответил доктор Береш неприязненно. — Госпожа президент — не подопытный кролик.

— Госпожа президент? — хмыкнул доктор Ганнибал. — Обязанности президента сейчас временно исполняет господин Альварес, но полагаю, что весьма скоро он станет их исполнять на постоянной основе.

— Вот как! — проговорил доктор Береш, холодно прищурившись. — Ну, если в планы господина Альвареса входит встать во главе «Авроры» окончательно, то я вполне понимаю, почему он выбрал именно вас в качестве лечащего врача Юлии и руководителя этого центра. Хотя, насколько я могу судить по первому впечатлению от вас, по своему профессиональному уровню вы не годитесь для этого.

Взгляд доктора Ганнибала, устремлённый на собеседника, был ничуть не теплее.

— Не нравится моё назначение — вас никто здесь не держит, — сказал он.

— Намёк понятен, — усмехнулся доктор Береш. — Но я, пожалуй, пока останусь. Я боюсь оставлять пациентку с вами.

— Вообще-то, коллега, вы отстранены от лечения данной пациентки, — заметил доктор Ганнибал. — И вмешиваться вам не следует.

— А если я буду вмешиваться?

— Тогда, полагаю, придётся попросить вас освободить своё рабочее место в данном центре.

Заслон охраны я разбила, как кегли — причём это был страйк. Конечно, скоро они очнутся и снова прибегут выгонять меня, но сейчас я не думала об этом.

В палате Юлю пытали каким-то компактным аппаратом с ЖК-монитором и двумя электродами. Ассистент держал электроды у висков Юли, и её руки и ноги подёргивались. За процедурой наблюдал коренастый тип с коротко подстриженными усами и бородкой. Да, это был он, доктор Каннибал-Ганнибал. Ничуть не изменился.

Он тоже меня заметил и вышел из палаты.

— Вы, простите, кто будете? И кто вам разрешил сюда войти?

Я хмыкнула.

— Вот те раз! Доктор Ганнибал, вы меня не узнали?

— А… Госпожа Великий Магистр, — проговорил он с усмешкой. — Простите, действительно, не узнал… Когда мы в последний раз виделись, у вас, помнится, была другая причёска.

— Да, пожалуй, я сильно обросла с тех пор, — ответила я, дотрагиваясь до волос.

— Та причёска вам была больше к лицу, — ухмыльнулся он. — Подчёркивала красивую форму вашего черепа.

— Благодарю за комплимент моему черепу, — сказала я. — Но в данный момент меня больше волнует, что происходит там. — И я кивнула в сторону палаты.

— Это называется электросудорожная терапия, — ответил доктор Ганнибал. — Электрический импульс, проходя через мозг, провоцирует в нём судорожный припадок, стимулирующий выработку определённых веществ, участвующих в регуляции настроения. — Заглянув в палату, доктор Ганнибал сказал ассистенту: — Всё, всё, достаточно. Сколько длился припадок?

— Двадцать семь секунд, — ответил ассистент.

— Достаточно.

Ассистент отсоединил электроды и убрал изо рта Юли резиновый валик. Подошёл доктор Береш.

— Здравствуйте, Отто, — сказала я. — Думаете, вот это, — я показала в сторону палаты, — может ей как-то помочь?

— Я вообще сомневаюсь, что этот метод окажет нужный эффект на представителя нашей расы, — ответил он, бросив на доктора Ганнибала колючий взгляд. — Доктор Ганнибал ставит здесь, с позволения сказать, эксперимент. Психические расстройства — довольно редкое явление в среде хищников, а потому не особенно изучалось за неимением достаточного количества случаев. Стало быть, и методы лечения не разработаны… А что касается ЭСТ, то механизм её воздействия и в человеческой среде недостаточно изучен, лишь предполагается, что она вызывает выработку в мозгу веществ, влияющих на настроение, в связи с чем ЭСТ и используется в психиатрической, неврологической и наркологической практике.

— Значит, эксперимент? — Я повернулась к доктору Ганнибалу. — Доктор, а если она умрёт от этого?

— Умрёт? — фыркнул он. — Чепуха. Риск умереть от ЭСТ такой же, как, скажем, от стоматологической операции под кратковременным общим наркозом.

— Кстати, о наркозе, — вмешался доктор Береш. — Для него используется спирт, а его побочные эффекты вам уже известны. За курс электрошоков он может доконать пациентку. Кроме того, он снова приведёт сосуды мозга в такое состояние, при котором и сам электрошок применять опасно.

— Доктор Береш, я бы попросил вас!.. — перебил доктор Ганнибал, повысив голос.

— Доктор Каннибал… э-э, то есть, Ганнибал, — сказала я. — Мне всё ясно. В связи с таким негуманным и безалаберным отношением к пациенту я не могу оставить Юлю на вашем попечении: ваше так называемое лечение убьёт её. Вы не врач, а… простите, живодёр.

— Да как вы смеете!.. — вознегодовал он.

— Смею, смею. Я немедленно забираю её у вас.

Я вошла в палату и на глазах у оторопевшего ассистента закутала спящую Юлю в одеяло и взяла на руки. Вынося её из палаты, я добавила:

— Можете заняться лечением мужского бессилия у господина Альвареса. Только вот не знаю, готов ли он сам довериться вашим рукам.

Впрочем, беспрепятственно вынести Юлю из центра мне не дали: очухавшаяся охрана примчалась и окружила меня, нацелив на меня оружие.

— Немедленно отпустите президента!

Стоя с Юлей на руках посреди холла, окружённая дулами автоматов, я усмехнулась:

— Но если я её отпущу, она упадёт. Вы вообще думаете, что говорите?

— Отпустите президента, госпожа Великий Магистр!

— А если не отпущу? Не откроете же вы огонь — в неё попадёте!

— А мы метко стреляем. Прямо между глаз — и вашей головы нет.

— Да неужели?! Ну, попробуйте!

То, что произошло дальше, можно было бы назвать «танец Нео под пулями» — «Матрица», как говорится, отдыхает. Из стволов вылетели мини-снаряды, но, пока они медленно ползли в мою сторону, у меня была масса времени подскочить вверх на три метра — не выпуская из рук Юли, разумеется. Обалдевшие доктор Ганнибал и доктор Береш наблюдали за этим с приличного расстояния. В верхней точке прыжка я подбросила Юлю — благо, высота потолка позволяла — и освободившимися руками направила все снаряды в одну точку, потом снова подхватила Юлю и приземлилась уже за пределами окружения. Столкнувшиеся между собой мини-снаряды произвели неплохой взрывчик, от которого охранники разлетелись в стороны и упали на задницы, а я пулей вылетела из центра.

Погода была отвратительная: лил дождь. Он намочил Юле лицо, и она начала забавно морщиться, как будто собиралась чихнуть.

— Мааа… ма, — простонала она во сне.

— Всё хорошо, Юленька, мама с тобой, — сказала я, взлетая.

Когда я приземлилась на замковом дворе, выбравшаяся из-под одеяла рука Юли бессознательно обнимала меня за шею.

Охрана заинтересованно проводила глазами свёрток в моих объятиях, из которого виднелась только рука и стриженая голова; любопытные взгляды сопровождали меня всюду, где я проходила, вплоть до самой моей комнаты.

Там я уложила Юлю на кровать и растопила камин. Был уже конец ноября, и, несмотря на мягкость европейского климата, стояла пронзительная прохлада, которая для ослабленного организма Юли была весьма ощутима. Спирт повышал чувствительность к окружающей температуре — я помнила это по своему опыту, когда мне делали операцию по восстановлению крыльев во время первой войны. Наркоз был спиртовой, и после него мне некоторое время было зябко.

Раздался тихий стук в дверь, и я с беспокойством глянула на Юлю: не разбудило ли её это? Нет, она по-прежнему спала.

— Войдите, — ответила я вполголоса.

Вошла Карина. Подойдя, она сразу обняла меня.

— Мам, я рада, что ты вернулась… Я беспокоилась.

Чмокнув её в нос, я сказала:

— Ещё не хватало тебе за меня беспокоиться… У тебя и без меня есть за кого.

Карина посмотрела на меня укоризненно. Что тут скажешь… Покуда я жива, она будет за меня переживать.

Она между тем с любопытством взглянула в сторону кровати.

— Это Юля? Я её не узнала, — прошептала она. — Ты забрала её из центра?

— Да. Её бы там залечили.

— В смысле?

— Альварес приставил к ней не врача, а какого-то живодёра. Мой старый знакомый, кстати… Бывший тюремный доктор. Доктор Каннибал… тьфу, то есть, Ганнибал Электра.

— Ничего себе… И что теперь?

— Пока не знаю. Буду пытаться привести её в себя. Там ей нельзя было оставаться.

Карина робко подошла и всмотрелась в лицо спящей Юли.

— Бедная… Знаешь, несмотря на все её выходки, мне её жалко. А ты, мама… Ты, наверно, святая.

— Да брось… Тоже мне, святую нашла, — хмыкнула я. — Я стольких убила… И людей, и собратьев.

— Ты воин, мама, — сказала Карина серьёзно. — А воинам время от времени приходится убивать. Но воины тоже бывают святыми.

— Хищник не может быть святым, это однозначно, — заключила я, обнимая её.

Огонь в камине разгорелся, весело треща. Устала я что-то, сильно устала… Надо где-то взять надувную кровать, пусть уж Юля спит на моей.

Юля чихнула и проснулась. Приподнявшись на локте и сев, она тёрла слипающиеся глаза, и её нога в белом носке высунулась из-под одеяла. Потом она принялась чесать всклокоченную голову, широко зевая, а я, сидя на своей надувной кровати, с улыбкой наблюдала. Она была по-детски непосредственна — не заботилась ни о том, как она выглядит, ни что о ней подумают другие. Ей хотелось зевать, и она зевала во весь рот.

Потом она обвела недоуменным взглядом комнату: это была явно не палата. А увидев меня, она радостно закричала и чуть не сшибла меня на пол, с наскоку стиснув в объятиях.

— Маа… ма… — гортанно и чуть гнусаво протянула она.

Я гладила и ворошила её волосы, а она уткнулась мне в шею и урчала.

— Да, малыш, мама с тобой… Ты дома.

Она снова обвела комнату взглядом.

— До… до-мА? — повторила она с ударением почему-то на втором слоге.

— Дома, Юленька, дома.

— До-ма…

Радовалась она тоже с детской непосредственностью, глядя вокруг широко распахнутыми, удивлённо сияющими глазами. Её восхищало всё: серенькое осеннее утро за окном, широкая кровать с резным изголовьем, мечи на подставке…

— Ай!

Схватив меч и достав его из ножен, она порезалась. Отбирая у неё оружие, я сказала строго:

— Юля, это нельзя трогать! Острый! Больно!

Она уже поняла это. Потешно приподняв брови домиком, она сосала порезанный палец, и я чуть не рассмеялась над ней. Порезалась, маленькая…

— Дай пальчик, фокус покажу.

Она доверчиво протянула мне руку. Я провела пальцем по порезу, а потом дунула. Ранка тут же затянулась, вызвав у Юли крик изумления. Смотреть на неё было одновременно и забавно, и жутковато — такое вот странное сочетание чувств. Жутковато было оттого, что она, взрослая, вела себя как несмышлёное дитя, ничуть при этом не притворяясь: она чувствовала себя ребёнком и мыслила, как ребёнок.

Однако, надо было решать, что делать с моим взрослым ребёнком. По утрам я проводила тренировки с достойными в деревне — с девяти до часу, потом был отдых и обед, с двух до восьми я занималась различными другими делами Ордена, с восьми до одиннадцати — тренировка со старшей группой достойных. Тех, что жили в деревне, я условно называла младшими. И лишь с одиннадцати было моё личное время, которое я могла потратить на познание себя и мира посредством паутины. Спать я шла в час — в два, но иногда паутина затягивала и до трёх… А иногда и до утра. Как в таком расписании найти время для Юли? Прямо сейчас мне было пора отправляться в деревню, но на кого оставить её? Видимо, придётся брать её с собой. Но как она поведёт себя там? Не придётся ли её ежеминутно успокаивать? В общем… Для начала её нужно было одеть.

Размер у нас с ней был почти одинаковый, а значит, моя одежда должна была ей подойти. Я открыла шкаф и окинула содержимое взглядом. Так уж получилось, что в моём гардеробе не было ни одной юбки и ни одного платья. Но это так — мимоходом. Юля же в свою бытность у руля «Авроры» носила и юбки, и платья, одеваясь элегантно и со вкусом, но на данный момент я могла предложить ей камуфляжные брюки, серую футболку, куртку и армейские ботинки.

— Юленька, пойдём гулять, — сказала я. — Давай оденемся.

С моей помощью она сумела одеться, а вот с завязыванием шнурков возникла проблема: они Юлю не слушались, не хотели завязываться. Это так расстроило её, что она чуть не заплакала.

— Ничего, Юля, скоро ты снова научишься их завязывать, — вздохнула я. — А сейчас мама тебе поможет… Смотри, как это делается.

Когда со шнурками было покончено, я причесала её взлохмаченные волосы, отметив про себя, что ей уже пора бы помыть голову. Взяв её за руку, я сказала:

— Ну, пойдём.

Теперь в замке было поменьше народу: детей было решено временно отпустить по домам, но всё равно в коридорах нам кто-нибудь да встречался, и от каждого «доброе утро, Аврора» Юля вздрагивала и сжималась.

— Юля, ты что? Не надо никого бояться. Тебя здесь никто не обидит, — сказала я, заметив её нервозность. — Привет, Вика.

— Аврора, я хотела… — начала та, но, увидев со мной Юлю, озадаченно умолкла.

Юля же явно пыталась спрятаться за моей спиной и выказывала признаки беспокойства. Я сказала:

— Попозже, Вика, ладно? Я сейчас в деревню.

Когда мы вышли на замковый двор, обнаружилась ещё одна проблема: у Юли не получалось воспользоваться крыльями. Перенеся её через стену, я положила руки ей на плечи и слегка размяла их.

— Юленька, вспоминай давай. Это же просто, как ходить.

Но оказалось — не так просто. Впрочем, после шнурков я не удивлялась. Солнце поднималось в туманной дымке, багровое, но не греющее, а ветер носил по лугу, ещё хранившему следы штурма, сырую зябкость. Это место показалось Юле смутно знакомым… Она с болезненным стоном уткнулась мне в куртку.

— Что? Что такое?

Юля только мычала, мотая головой, а потом бросилась бежать. Бежала она неуклюже, спотыкаясь и едва не падая. Я быстро настигла её, обняла и погладила, а потом игриво предложила:

— А ну-ка, догони! Догони маму!

И я побежала в направлении деревни. На крыльях на максимальной скорости от замка до неё было минут пять, так я обычно туда и добиралась, но сегодня из-за Юли пришлось использовать ноги. Оглядываясь на неё, я постепенно прибавляла скорость: Юля бежала всё увереннее, больше не спотыкаясь, и ей это явно нравилось. Скорость была уже километров шестьдесят в час.

Багровое солнце уже встало в холодной серой дымке и ослепительно горело на новенькой светлой жести недавно перекрытых крыш, когда мы вбежали на луг, где обычно проходили занятия с достойными. Все были уже в сборе. Согнувшись и опираясь на колени, я проговорила, отдуваясь:

— Простите, ребята, за задержку… У меня сегодня была незапланированная утренняя пробежка! Фу…

Юля, тоже время от времени хватая ртом воздух — при физических нагрузках потребность в дыхании возрастала, — уселась прямо на пожухшую влажную траву. Я сказала:

— Юленька, не сиди прямо на земле, она сырая! Попку намочишь. — Сбросив куртку, я постелила её на землю. — Вот сюда пересядь.

Юля перебралась на куртку, а достойные приблизились и обступили нас.

— Госпожа президент?

Юле явно стало не по себе от стольких устремлённых на неё взглядов, и она занервничала, закрывая лицо руками и сжимаясь. Присев возле неё на корточки, я успокоительно погладила её по голове и обняла за плечи.

— Нет, такие слова мы ещё не выговариваем. Так что, пожалуйста, просто Юля — прошу любить и жаловать. Юленька, не бойся, никто тебя не обидит.

Она вела себя беспокойно: вскакивала, начинала расхаживать, подвывая, а иногда опускалась на четвереньки и ползала. Мне несколько раз пришлось отвлекаться на неё, и достойные поглядывали на неё с недоумением.

— Что с президентом? — спрашивали они.

— Она немного не в себе, ребята, — сказала я. — Я забрала её из медицинского центра. Там новый руководитель. И у него явно задание от Альвареса сжить Юлю со света.

Юля между тем нервничала всё сильнее. Ей хотелось куда-то бежать. Что делать? И я придумала.

— Ребята, как насчёт пробежки вокруг деревни?

Это было забавно: колонна достойных бежала трусцой, а я — сбоку, как инструктор по физподготовке, да ещё и с песней! Пела я по принципу «что вижу — то пою», всё, что придёт в голову, а колонна весело подтягивала. Сначала Юля наблюдала с напряжённым любопытством, а потом вскочила и побежала рядом со мной, как умея, подхватывая слова «песни». Потом я скомандовала:

— Рука — на плечо соседу!

Теперь все бежали, соединённые друг с другом — чем не упражнение «единство»? Немного видоизменённое по форме, но суть — та же. Я передавала на бегу сгусток чувства «любовь-единение», и оно распространялось по колонне, и Юле, державшейся за мою руку, тоже перепадал кусочек, хоть она и не была достойной.

Слушать паутину нужно было в неподвижности, и мы уселись на лугу, подстелив куртки: я — в центре, остальные — как бы в форме расходящихся от меня лучей, вдоль невидимых нитей паутины. Уставшая после пробежки Юля устроилась рядом со мной, положив голову мне на колени. Пока мы учились прощупывать паутину, она задремала.

Пошёл дождь. Занятие закончилось, и мы с Юлей побежали домой. Бегать ей очень понравилось, и мы даже сделали несколько кругов возле замка, вызвав немалое удивление у его обитателей. Набегавшись всласть, Юля проголодалась и досуха высосала полуторалитровый пакет. Нужно было принять душ, и я, опасаясь оставлять её одну хотя бы на минуту, взяла её с собой в ванную комнату. Я тёрла её мочалкой и мыла ей голову, а потом она, закутанная в большую махровую простыню, сидела на кровати, а я подстригала ей волосы покороче на висках и затылке, чтобы придать её стрижке хоть какую-то приличную форму. Потом я сделала ей массаж плеч, шеи и головы, и это усыпило её, а у меня появилась возможность заняться делами.

— Ну, и что мы теперь будем делать, госпожа? — спросил Оскар. — Я уже получил от Альвареса требование вернуть президента. В противном случае, как он сказал, военные действия будут возобновлены.

— Угу, — усмехнулась я. — Последнее китайское предупреждение. Что он нам может сделать без «демонов»? Что-то мне подсказывает, что он не будет нападать на нас всерьёз: он сейчас занят кое-чем другим.

— И чем же, госпожа?

— Пока не могу точно сказать. Что-то связанное с властью, с Юлей.

— Снова интриги?

— Ну, а чем же он ещё может заниматься?

— Может, стоит попытаться вмешаться?

— Можно, конечно, но… — Я положила руку на плечо Оскара. — Вот что я тебе скажу, друг. Для «Авроры» настают последние дни… И Юле там делать нечего.

Оскар встревоженно нахмурился и навалился локтями на стол.

— Вот так новости!.. То есть, как это — последние дни?

— Сама ещё толком не знаю, дружище, — вздохнула я. — Просто чувствую. А ты разве не ощущаешь в паутине что-то грозное?

Оскар задумался.

— Сказать по правде, мне тоже как-то не по себе. Только ничего определённого я не могу вычленить из этих ощущений. Может, я ещё не так хорошо умею пользоваться паутиной, как ты?

— Боюсь, дело тут не в тебе, — сказала я. — У меня тоже всё очень смутно. Такая неопределённость в паутине — недобрый знак…

— Мрак какой-то, — проговорил Оскар.

— Нет, старина. Эра мрака как раз закончилась, и настаёт рассвет, который выгонит хищников из тени. Только не все мы его переживём.

— Не пугай меня, госпожа.

— Я не пугаю. Просто хочу, чтобы ты был готов.

Мы с Юлей вставали в пять утра — ещё засветло, и отправлялись на утреннюю пробежку от замка до леса и обратно. Это занимало около полутора часов. Юля уже начинала пробовать пользоваться крыльями, но пока у неё ещё получалось неуверенно и неуклюже. За две недели в замке в её состоянии наметилось улучшение: речь к ней постепенно возвращалась, приступов возбуждения за все эти дни случилось только два, хотя плакала она ещё часто. Я регулярно делала ей массаж, который вызывал у неё двух-трёхчасовой сон, а доктор Гермиона посоветовала для скорейшего восстановления речи разрабатывать мелкую моторику рук. Юля уже не дичилась всех подряд, приняла Карину и Вику, не боялась Конрада и Алекса, хотя на Каспара ещё посматривала исподлобья. Я надеялась, что собратья осознают, что сейчас не время припоминать Юле все её прошлые дела, и, кажется, они это осознавали. Никто не говорил ей плохого слова, все обращались с ней мягко и бережно, а также по моей просьбе старались не навязываться: Юля не любила больших скоплений народа, кроме, пожалуй, пробежек с достойными вокруг деревни. Это было её любимым развлечением, и если в какой-то день мы не бегали, она была угрюмой и плаксивой.

Вика здорово помогала мне с ней, беря на себя заботу о ней, пока я была занята. Педагогический талант у неё я заметила ещё в то время, когда в замке были дети, а Юля во многом была сейчас как ребёнок. Следуя рекомендации Гермионы работать над мелкой моторикой рук, Вика часами занималась с Юлей лепкой, вырезанием из бумаги узоров, рисованием. Конрад тоже подключился к делу, только с другой стороны: он взял на себя физическую активность Юли. Максимум, что я успевала с ней делать — это массаж, а Конрад занимался с ней гимнастикой у-шу, теннисом и плаванием. Да, они ходили на озеро и плавали в ледяной воде, после чего бежали десять-пятнадцать километров, а потом ещё и летали. Надо сказать, со всем этим аппетит у Юли стал отменный, а сон — пушками не разбудишь. И хоть Конрад много занимался с ней, Юля не пропускала утренних тренировок в деревне, а я ради неё видоизменила упражнение «единство», которое выполнялось теперь исключительно на бегу и с песней. Впрочем, достойным этот вариант нравился:

— Как в армии, — смеялись они.

Хоть Юля оставалась замкнутой, как я уже сказала, дичиться окружающих и прятаться за мою спину она перестала, только при виде Каспара она каменела и уходила в себя. Сколько я её ни расспрашивала, она молчала, как партизанка. Я обратилась к Каспару, и он сказал:

— Не знаю, почему она так себя ведёт. Как будто я её обидел… А ведь вообще-то, я её спас тогда, во время штурма. Она попала под выстрел, ей всю грудную клетку разворотило… Я исцелил ей рану и отпустил.

Помнила ли об этом Юля? Или, может быть, ей казалось, что Каспар в чём-то виноват? Вечером я растопила в комнате камин, усадила Юлю у огня, а сама присела на скамеечку у её ног и взяла за руки, давая понять, что разговора не избежать. Она долго молчала, глядя на пламя. Я сказала:

— Да, Юля, смотри на огонь. Пусть он вытопит всё плохое, всё грустное, всю боль и злость, всю печаль. Пусть сожжёт все преграды.

Огонь трещал, Юля молчала. Я сказала:

— Каспар спас тебя, ты помнишь? Во время штурма тебя ранили, и он исцелил тебя.

На её окаменевшем лице ничто не дрогнуло, только шевельнулись губы, проронив:

— Лучше бы не спасал.

— Юля, да ты что! — Я обняла её, поглаживая и растапливая в ней эту обледенелость. — Не говори так.

Нужно было срочно что-то делать с этим. Надо было как-то вызвать слёзы, потому что эта каменная скорбь была гораздо хуже. Через пять минут на моём месте сидел угрюмовато-смущённый Каспар, тревожно поглядывая то на меня, то на неподвижную Юлю и не зная, что сказать или сделать.

— Кас… Не нужно ничего делать. Да и говорить, может быть, не придётся, — сказала я ему. — Просто… Побудьте вместе.

Я оставила их наедине. Когда я через пятнадцать минут вернулась, по щекам Юли катились слёзы, а Каспар, по-прежнему смущённый, неуклюже держал её за руку. Положив руки им на головы, я почувствовала: что-то изменилось. В лучшую сторону… Ощущая под правой ладонью колючую щетинистую макушку Каспара, а под левой — Юлин мягкий, аккуратный газончик, я сказала:

— Всё хорошо, ребята. Я люблю вас.

Новость о том, что в «Авроре» назначены выборы нового президента, ничуть меня не удивила. Альварес предоставил собранию руководства Общества медицинские документы, согласно которым Юля страдала психическим расстройством и не могла больше занимать пост президента по состоянию здоровья. Оскар даже раздобыл и предоставил мне копию этих документов, подписанных врачебной комиссией во главе с руководителем авроровского медицинского центра доктором Ганнибалом Электрой. В документах значилось, что Юля с такого-то по такое-то число находилась в медицинском центре, где ей был поставлен такой-то диагноз, а дальше следовало подробное описание симптомов и заключение о её нетрудоспособности. Доктор Отто Береш участвовать в этом отказался, и наш небольшой центр принял нового сотрудника.

Шелестел прибой, покачивались пальмы, Юля сидела на горячем песке, обхватив колени руками и глядя в морскую даль. Это был тот самый островок, на котором мы с ней отдыхали… не помню, сколько-то лет назад. Как и энное количество лет назад, я перенесла её сюда на руках: такой длинный перелёт она сама ещё не могла осилить. Хотя Юля разговаривала уже почти нормально, приступы прекратились, и называть она меня стала Авророй, было ясно, что прежней она уже не станет. Она была молчаливой и задумчивой, отвечала односложно, хотя речь к ней вернулась почти в полном объёме; создавалось впечатление, что ей просто не хотелось говорить. Часто она уходила в себя, да так глубоко, что не сразу удавалось до неё достучаться. Когда я сегодня утром осторожно заговорила с ней об «Авроре», она даже не проявила интереса, а вот на предложение слетать на островок откликнулась с энтузиазмом — впрочем, слово «энтузиазм» для описания её эмоциональных проявлений будет, пожалуй, слишком сильным. Задумчивое согласие — наверно, так более точно…

Ветер трепал её просторную белую рубашку, закатанные брюки открывали босые ноги до колен, а ботинки с вложенными в них носками стояли в тени пальмы. Сев рядом, я достала из кармана сложенный листок — один из копии тех самых документов, на котором было заключение о нетрудоспособности.

— Юль, тут написано, что ты больше не можешь занимать пост президента «Авроры», — на всякий случай пояснила я.

Юля не особенно долго всматривалась в текст, задумчиво щурясь. Дочитав, она подержала листок, а потом начала складывать из него лебедя: тренируя мелкую моторику кистей рук под руководством Вики, она обучалась искусству оригами и складывала из бумаги множество фигурок. Это переросло у неё в хобби, и она могла часами этим увлечённо заниматься, а когда её от этого отрывали, проявляла недовольство, хмурясь и забавно двигая губами. Сложив лебедя, она вручила его мне, сопроводив подарок лёгким поцелуем в щёку, встала и пошла по влажному песку вдоль линии прибоя.

Поздно вечером, завершив все дела, я сидела у камина. Каминная полка и прикроватная тумбочка были полны бумажных фигурок — лебедей, лягушек, птеродактилей, свиней, кошек, цветов. Юля спала, а вот ко мне сон не шёл. Побаливала голова. Звенящее молчание паутины и треск огня.

Раньше я не писала стихов, а тут… Из ноющей головы родились строчки.

Я скомкала листок и бросила в огонь.